Через несколько дней после победы над Дорожными папами Гроссбарты и их спутники очутились глухой ночью в Венеции.

– Отменную сделку ты нам выговорил, – проворчал Манфрид, глядя в черноту канала, где только что скрылся ялик – прежде чем измученные качкой братья успели поднять кулак, чтобы остановить гребцов. – Чистенький фургон и четверка крепких лошадок в обмен на дорогу в один конец до острова. Отменную, братец, просто отменную.

– Сладостной Девой клянусь, эти мошенники нас надули, – выдавил из себя Гегель, когда немного пришел в себя. – Уж прости меня, что поверил своему херовому ближнему! Когда этот драный горлопан сказал про рабов и лодку, мы же все поняли, что он имел в виду надолго, а не накоротко!

– Неважно, – проговорил Манфрид.

– Неважно?!

– Ага, совсем неважно, – сверкнул зубами Манфрид. – Не спорю, было бы здорово оставить себе лодку, но меня собственный ведьмин нюх прихватил по дороге сюда, так что мы уже отомщены, хоть и остались без фургона и лодки.

– Это как? – скривился Гегель так, что его и без того кривая рожа совсем перекосилась.

– Ну, прикинул, что слишком все гладко пошло. И ровно на такой случай, как сейчас, оставил в лодке полную бутылку яблочной косорыловки.

– Это еще зачем? – удивился Гегель. – Мало того что они нас ограбили, так еще и бутылку им дарить?!

– Пойло это сильно пахучее, так? – продолжил Манфрид и хрустнул костяшками. – Когда они найдут бутылку и примутся за нее, сомневаюсь, что почувствуют привкус цирюльниковых ягод, которых я туда натолкал. Не хотелось их, конечно, тратить на случайное дело, которого я не ждал и не готовил, но, думаю, там хватит, чтобы им по всем счетам расплатиться.

– Ягод? В смысле, ядовитых? – улыбнулся Гегель, как только понял, о чем толкует брат. – Да ты умный, как ворона!

Мартин лишился чувств, когда понял, что произошло, поскольку его собственная роль в этих событиях тяжким грузом легла ему на душу. Он один из троих говорил по-итальянски и быстро понял, что жители Местре (речного городка по другую сторону лагуны от Венеции) собираются облапошить Гроссбартов, но ничего не сделал, чтобы это предотвратить, поскольку решил, что поделом братьям достанется за поджог и разорение соседнего селения. Следовало понять: Гроссбарты малое зло всегда превратят в большое. Стоило Мартину предупредить горожан или братьев, теперь четверо бесчестных, но явно не кровожадных мужчин не плыли бы домой с отравленной бутылью шнапса на борту. Себялюбивое стремление быстрее добраться до нормального города и покончить с этим делом ослепило его, и теперь понимание вызвало в сердце священника жгучее раскаяние, от которого слезы навернулись на глаза.

– Ну, не всем же быть… Эй, куда это она пошла?! – Манфрид резко прервал хвастливую тираду, когда увидел, что таинственная женщина скрылась на верхней площадке каменной лестницы, которая вела от маленького причала на улицу.

– Держи торбу! За ней! – Гегель поскакал вверх по ступеням, а за ним по пятам спешил Манфрид.

Взобравшись на площадку, Гегель отшатнулся и упал бы, если бы сзади не подоспел Манфрид. Женщина ждала их на узкой улочке, протянувшейся, как скальный уступ, между высоченными домами и каналом. Она топнула ножкой – самый универсальный жест, какой можно вообразить, – но Гроссбарты уже убедились, что она не собирается бежать, поэтому вернулись, чтобы забрать свои пожитки, шнапс и священника. Манфрид помог Гегелю приладить бочонок с выпивкой на спину, а затем взвалил на плечи провизию.

Уже куда медленнее и не так решительно троица снова поднялась по узкой лестнице к площадке, где ждала женщина. Хотя с лагуны город казался россыпью огней, в этой его части фонарей почти не было, к тому же тучи как назло заволокли небо – тучи даже более сумрачные, чем трезвый Гроссбарт. В полном соответствии с внешним видом небо позволило спутникам пройти лишь малое расстояние, прежде чем на них обрушился ливень.

Канал и улица все время петляли, а потом братья приметили слабый свет, лившийся из какого-то переулка. Женщина осталась стоять на улице, обратив к небесам прикрытое вуалью лицо, а Гроссбарты и Мартин нырнули под выступ верхнего этажа, защищавший от дождя переулок. Примерно в сорока шагах по этому своеобразному тоннелю горел костер, а вокруг него расселась небольшая группа людей. Гегель и Мартин всматривались в разношерстную компанию, а Манфрид не сводил взгляда с женщины, гадая, как долго она может слушать музыку дождя в полном одиночестве.

– Что скажешь… – начал Гегель, но заметил, что брат отвлекся и, желая реабилитироваться за неудачу с плаваньем на остров, решительно шагнул к костру один. – Эй вы, слушайте! Мы ищем Бар Гуся!

Серые глаза под грязным колпаком оторвались от огня, чтобы с интересом посмотреть, кто обращается к их хозяину на варварском наречии северян.

– Так, еще раз повторяю, – сказал Гегель, которому не понравилось, что на него не обращают внимания. – Если кто из вас нам скажет, где тут у Бар Гуся дом, за честность вознаградим.

Руки взялись за костыли, гамбит начал разыгрываться.

Гегель повернулся к Мартину и Манфриду, чтобы предложить побросать этих наглых нищих в канал, а самим захватить их костер. Потом он заметил, что от круга отделилась фигура и вприпрыжку ковыляет к нему. Еще несколько человек лениво поднимались на ноги, и Гегель положил руку на кирку.

– Барусс! – выкрикнул попрошайка. – Барусс! – повторил он и добавил еще какой-то местной тарабарщины.

– Он сказал – Бар Гусь? – уточнил у брата Манфрид, вновь поворачиваясь к переулку.

– И что он ему служит, – сказал Мартин и нахмурился.

– Так он говорит? – переспросил Гегель, которого оглушил раскат грома.

– Барусс! – вновь выкрикнул нищий и, подобравшись поближе, заговорил на родном языке Гроссбартов: – Я – покорный слуга Барусса. Чем могу помочь вам, господа?

Остальные попрошайки, словно стая собак, двинулись по переулку, и все начали выкрикивать имя Барусса. Они вопили, что тоже служат Баруссу, и именно они помогут. Гегель выхватил кирку, а Манфрид – булаву, и вся оборванная банда резко остановилась. Особенно грязный старый плут рискнул шагнуть вперед и оттер человека, который заговорил с братьями первым.

– Не верьте этому арабскому хрену! Это я служу Баруссу! – выкрикнул нищий на сносном немецком, а его конкурент повалился в лужу.

– Арабскому? – заинтересовался Гегель, прищурился и разглядел, что колпак первого попрошайки свалился, и показалось смуглое лицо, тонкие рыжие усы. – Ты араб?

– Не по своей вине! – ответил араб, устало поднимаясь с помощью костылей, а потом ударил своего обидчика с ошеломительной скоростью.

Араб притворно замахнулся, будто чтобы отвесить ему оплеуху, но на самом деле пнул ногой под колено, и Гроссбарты с удивлением заметили, что одна нога у него не из плоти и крови, а из дерева. Конкурент с воплем рухнул в канаву, и одноногий араб сломал один из своих костылей о его спину, продолжая балансировать на втором.

– Пошли, араб! – расхохотался Гегель, дивясь такой удаче.

– Остальные – проваливайте, – бросил Манфрид и замахнулся на нищих булавой. – И шевелитесь, а то мы с вами по-плохому поступим.

Щуплый араб поджал губы, огорченный потерей костыля, но стоны поверженного противника послужили ему хоть каким-то утешением. Гегель и Манфрид подступили к новому проводнику, чтобы как следует рассмотреть первого в своей жизни араба. Тот вонял, как свиной понос, так что Манфрид хорошенько глотнул шнапса, чтобы прочистить ноздри и голову. Араб ухмыльнулся ему чернозубой улыбкой, подобрался ближе и потянулся к бутылке. Он, конечно, понимал, что нельзя просить о таких дарах высокородных господ, но сомневался, что дерзкие горлопаны относятся к этой категории.

– Руки при себе держи, вонючка, – буркнул Манфрид, – а то без рук останешься.

– Вы подумали, что я… нет-нет-нет, это досадная ошибка, я бы никогда даже не подумал, ни разу в жизни, видит Бог и все святые, нет-нет-нет, – затараторил араб, испуганно прикрываясь ладонями так, чтобы костыль оказался у него под мышкой.

– Где у Гуся гнездо? – спросил Гегель.

– В его поместье, наверное. Или это загадка? Я просто обожаю…

– Черт побери, где его дом? Поместье там или еще что, – взорвался Гегель, который уже начал жалеть, что поверил нищему, и поклялся Деве Марии, что, если этот подонок не отведет их прямо к гнезду Гуся, Гегель его придушит. Медленно.

– Быть может, переждем непогоду? – предложил араб, глядя из переулка на плотную стену ливня. – Благодаря убедительности ваших доводов у меня и мне подобных не остается ни малейшего сомнения в том, что эти негодяи ныне покинут свой очаг, наилучшим образом предуготовляя его для нас.

Мартин просветлел лицом и сделал шаг вперед, но Гегель встал на пути священника: теперь уже он хотел побыстрее разделаться со всеми делами. Помотав головой, чем огорчил Манфрида даже больше, чем Мартина, Гегель знаком приказал вонючему нищему подойти еще ближе. Понизив голос, он коротко бросил:

– Мы хотели бы попасть туда прямо сейчас, если ты не против, друг.

– Погоди-ка, – проворчал на их внутреннем жаргоне Манфрид, – погреться у огня нам вовсе не…

– Нет смысла согреваться только для того, чтобы потом снова промокнуть и замерзнуть, – перебил его Гегель. – Так что ноги в руки.

– Если нам суждено выйти в грозу, – вздохнул араб, – идемте, ибо лодку нам не отыскать в столь поздний и дождливый час, а пешком туда идти не так уж близко. И, боюсь сказать, – обратно, туда, откуда вы пришли.

Проводник вывел братьев и монаха на улицу и замер рядом с их насквозь промокшей спутницей. Под тяжелым взглядом Манфрида он задерживаться не стал и поковылял дальше своей странной походкой. Миновав причал, где они высадились, араб провел спутников немного дальше по улице, затем свернул в глубь острова, точнее, так им показалось. Оставив позади несколько узких скользких переулков, они оказались на берегу другого канала. Он был настолько похож на предыдущий, что Гроссбарты начали ворчливо прикидывать, что сделают с этим негодником, если на поверку он окажется ровно таким обманщиком, каким сейчас выглядит.

Они перешли мост и снова углубились в извилистые переходы, которые вывели их к новому каналу, а потом к мосту. Спутники трусили друг за другом, и только Манфрид заметил, что женщина легко вырвалась бы вперед, если бы дорогу ей не преграждала коренастая фигура Гегеля. Больше она не дарила ему ни песен, ни улыбок, и Гроссбарт задумался, какая судьба ждет красавицу там, куда они ее ведут.

Араб неумолчно тараторил о необходимости сохранять тишину ввиду вспыльчивого темперамента и меткости местного населения, но даже Мартина ему не удалось втянуть в разговор. Руки священника онемели, в ногах пульсировала боль, на голове кровоточила ссадина, полученная от падения на причал. Он так нагрешил, что несколько лодочников могут оказаться на следующее утро пред Судией, а не в кругу семьи. Теперь с ним еще пытается болтать неверный. Отцу Мартину было очень плохо.

В конце концов – довольно много времени спустя – они подошли к самому узкому и темному тоннелю-переулку из всех, какие им встречались в этом городе. Учитывая опыт прежних встреч с чужеземцами, Гроссбарты были готовы к предательству. Им показалось правдоподобным, если не очевидным, что араб долго водил их кругами по городу, пока его сообщники готовили засаду.

– Порезаться хочешь? – прошипел Манфрид, ухватив араба за волосы и прижав кинжал к его горлу.

Тот разразился очередным потоком заверений и клятв в верности, но почему-то не казался насколько перепуганным, насколько хотелось бы Манфриду. Когда они вошли в переулок, Манфрид крепко держал араба за плечо, а за поворотом они увидели за толстой стеной темный монолит дома – огромного, размером с целый монастырь. Арабу хотелось, чтобы очередная вспышка молнии сделала их явление еще более впечатляющим, но гроза как назло миновала. Манфрид отпустил его и присвистнул. Мартин неодобрительно поцокал языком, узрев столь неблагочестиво выставленное напоказ богатство. Гегель даже пернул, пытаясь замаскировать охвативший его трепет.

Путь к дому из переулка преграждали массивные кованые ворота, и за решеткой братья различили две фигуры у небольшого костра. Стражи, должно быть, что-то услышали, поскольку быстро направили арбалеты во тьму, туда, где стояли Гроссбарты. Прежде чем Манфрид успел еще раз укорить себя за то, что поверил никому не известному арабу, один из сторожей закричал, и на его зов бегом явились еще пятеро крепких мужчин. Они тоже были вооружены арбалетами, и все вскоре оказались направлены в сторону переулка.

Несколько сторожей что-то пролаяли по-итальянски, и Мартин быстро вышел на свет, чтобы ответить на том же языке. Женщина двинулась вперед, чтобы встать рядом с ним, но Манфрид этого даже не заметил, поскольку хватал араба за руку, в то время как Гегель держал его за другую. В свободных руках каждый из братьев сжимал свой любимый инструмент. Манфрид задал арабу вопрос:

– Твоя работа?

– Что вы! Нет-нет-нет! – Араб решительно замотал головой.

– Пора проверить его честность, – сказал Манфрид брату и без стеснения выволок попрошайку на свет.

Гегель и не думал сомневаться в решении брата, поэтому шагнул вперед одновременно с ним, и все трое разом выступили из темноты. Сторожа еще более встревожились, увидев двух мускулистых бородачей с оружием, которые держали чрезвычайно взволнованного нищего, и женщину с закрытым вуалью лицом, облаченную в мокрое до нитки платье.

– Очень теплый прием, – сказал Гегель скорее для ушей стражников, чем для брата.

– Видать, придется забрать нашу спутницу в более умеренный климат, – согласился Манфрид и сплюнул в сторону сторожей.

Язык вдруг присох к горлу Манфрида, когда он осознал, что, если это и вправду дом Гуся, он может никогда больше не увидеть прекрасную деву. Если так удастся добраться до Гипта, конечно, ничего не поделаешь, но отдать ее за просто так, после всех испытаний, которые они прошли, было бы невыносимо. Он еще крепче сжал руку своего пленника и оружие. Араб и Мартин одновременно замолчали, но голос Гегеля звучал все громче, как и выкрики сторожей, которые что-то болботали на своем языке.

– Я вроде услышал, что кто-то из вас сказал «Эннио»? Да, знал я этого пиздюка. Помер он! Помер, свинорылы хреновы!

Гегель стоял, гордо выпрямив спину, а Мартин скорчился так, что едва не касался лбом коленей и притворялся, что молится, лишь бы уйти с линии арбалетного огня. Араб так извивался, что братья его отпустили по доброй воле, и теперь он горько скорбел, что не потребовал заплатить вперед.

– Говоришь, мой брат умер?

Новый человек – в чистой и цветастой одежде – вышел вперед и открыл ворота. В одной руке он держал тоненький меч, в другой – бутылку.

– Ага, печально, конечно, но помер он лучше, чем жил, – ответил Гегель, которого слегка смутил пестрый костюм незнакомца, но сильно обрадовало то, что он умеет говорить на нормальном языке.

Они долго смотрели друг другу в глаза, прежде чем незнакомец отвел взгляд.

– Трудно поверить, – произнес он, отпил из бутылки, а затем произнес что-то неразборчивое и взмахнул мечом перед арбалетами сторожей – те опустили оружие. Незнакомец склонил голову и потер лоб. – Глупо надеяться, что Альфонсо и Джакомо просохли, прежде чем явиться сюда?

– Не знаю, с чего бы стоило надеяться, что такие никчемные отбросы выживут в испытаниях, погубивших человека получше, – сказал Манфрид.

– Никчемные? – вскинул голову незнакомец и гневно воззрился на Манфрида.

– Про второго с такой точностью сказать не могу, но старина Понц, можно сказать, прикончил твоего брата. Но Аль Понц получил по заслугам, и поскольку второй был ему родней, то и про него слез лить не стоит.

Манфрид скрестил руки на груди.

– Он убил Эннио?

– Будь у него три клинка, он бы их попробовал всадить в спину каждому из нас, – объяснил Гегель. – Но силенок не хватило, так что он попробовал договориться, чтобы нас уложили, а его не тронули.

– Ложь! – незнакомец сплюнул.

– Ты назвал нас лгунами? – шагнул вперед Манфрид. – Нас?! Ты за языком следи, виносос, а то я его тебе туда натяну, где полегче следить будет.

Свистнул меч, арбалеты взметнулись, и араб на всякий случай спрятался за спиной у Гегеля. Брат Эннио орал на них на своем языке, его лицо побагровело. Закончив тираду, он некоторое время хватал ртом воздух и с ненавистью буравил братьев взглядом. Ветер доносил лишь треск дров в костре. Гегель почуял, что ситуация может заметно ухудшиться, если не прояснить ее, и, слишком встревоженный, чтобы заметить араба у себя за спиной, закричал в ответ:

– Слушай! Мы, что могли, сделали для твоего брата, и, если того было мало, это уж так Пресвятая Дева решила! Мы проделали чертовски долгий путь, чтобы вернуть Гусю его собственность, но сделали это. Так что если хочешь в суп свиного дерьма подбросить, подожди, пока нам заплатят. У меня все волосы погорели, в священника насовали больше палок, чем обычно получает миловидная потаскуха, и мы не собираемся тут отчитываться за свои праведные деяния под прицелом драных арбалетов! Придержи своих псов! Охеренная благодарность за то, что мы убили демона, чтобы спасти твоего брата!

– И еще драными врунами нас назвал за то, что мы правду сказали про херового труса, который демона впустил! – добавил Манфрид, кивая брату.

– Собственность… то есть… – медленно проговорил незнакомец. Его алые щеки постепенно стали жемчужно-желтыми, когда он наконец заметил женщину, терпеливо стоявшую позади братьев. – Это она?

– Ясное дело, что она, сапог ты тупорылый, – ответил Гегель. – Думаешь, мы несколько недель на дорогу сюда потратили, чтобы тебя за титьки потягать?

Незнакомец сказал что-то на языке, который даже братья наконец признали за итальянский, пошатнулся, но затем встряхнулся и распрямил плечи. Он постоял так несколько мгновений, вновь взмахнул мечом, и арбалеты опустились, а его люди стали переругиваться между собой. Он развернулся и прошел внутрь через ворота, тяжело опустился на землю. Пока он сидел так, обхватив голову руками, Гроссбарты переговаривались на своем личном диалекте.

– Ну, что скажешь? – спросил Гегель.

– Полное дерьмо.

– Да, но какого сорта?

– Худшего сорта. Этот парень даже похуже понц, чем его братец, – буркнул Манфрид.

– Но не такой, как Аль Понц.

– Не нужно было сюда приходить.

– Ага, ясное дело, у тебя были другие планы на эту торбу.

– Вот точно, такая торба, полная добра, получилась, загляденье. Спасибо, что напомнил, кому пришло в голову сюда идти! – огрызнулся Манфрид и ткнул брата локтем в бок.

– Расчехлись, франт возвращается.

– Сегодня вы заночуете здесь, – сказал брат Эннио. – Вымоетесь и отдохнете, а завтра мы решим, чего именно вы заслужили. Входите со своими пожитками, даму я провожу в ее покои. Я – Родриго и хочу услышать ваши имена, прежде чем вы войдете.

Родриго вновь перевел взгляд на женщину, сплюнул и отдал какой-то приказ одному из не самых грязных стражей. Тот кивнул и побежал куда-то за ворота.

– Манфрид, – сообщил Манфрид.

– Гегель, – признался Гегель.

– Гроссбарт, – сказали братья хором.

– А я – отец Мартин, – добавил священник, который наконец решил, что ситуация достаточно охладилась, чтобы вновь вступить в разговор.

– Аль-Гассур Абу-Ятим Танни ибн Фариз, – проговорил араб, выступая из-за спины Гегеля и закрепленного на спине у Гроссбарта бочонка шнапса, к которому он успел хорошенько приложиться за время спора.

– А ты зачем вернулся, червяк пустынный? – возмутился Родриго, слишком взволнованный, чтобы снова перейти на итальянский. – Когда мы тебя вышвырнули на улицу, а не в канал, очевидным условием было, чтобы следа твоего не осталось!

– Я бы никогда не посмел оскорбить ни тебя, ни твоего господина, и уйду тотчас, как только получу вознаграждение за свои труды, – сказал Аль-Гассур и икнул.

– Вознаграждение? – переспросил Гегель, повернувшись к арабу. – Ты же сказал, что ты – слуга Гуся!

– Я служу ему тем, что привел вас сюда, так же как вы ему сослужили службу тем, что пришли. Если я верно осознаю смысл твоего заявления, почтеннейший Гроссбарт, если ты сам испросишь вознаграждения за свои труды, будет вполне честно и справедливо и мне получить свое?

– Это тебе надо обсуждать с Гусем, а не с нами. Так что не приставай к людям, оказавшимся в таком же положении, как и ты сам, – заметил Манфрид.

– Вон отсюда, араб, пока от твоей вони у меня вино не попросилось обратно, – бросил Родриго, жестом прогоняя Аль-Гассура.

– Разумеется, – проговорил Манфрид, – стать нашим слугой будет довольно просто. Скажем, бутылку в две недели за то, что будешь нам служить?

– Договорились, о наищедрейший из всех хозяев, – тут же выпалил Аль-Гассур, ухмыляясь Родриго.

– Какую игру вы затеяли? – спросил тот, лишь на миг опередив Гегеля, который хотел задать тот же вопрос.

Манфрид пожал плечами:

– Это наше дело.

Если выбор стоял – бесить понца или нищего, Манфрид всегда выбирал понца.

– Он будет спать в свинарнике, – сообщил Родриго. – Остальные встретятся со мной утром. Сейчас – следуйте за ним.

Родриго указал на худого старика, которого привел сторож, прежде отосланный в дом.

– Значит, встреча будет с тобой и с Гусем, – прояснил Гегель ситуацию для Родриго.

– Это дело капитана Барусса, – ответил Родриго. – Я обсужу с ним ситуацию. А теперь всем вам нужна ванна, не считая, конечно, гнусного араба. Он помоется в садовом пруду под наблюдением своего сторожа.

– Не нужен мне сторож, и ванна не нужна! – возразил Аль-Гассур.

– Сторож нужен, чтоб защитить твою зловонную тушу от моих ног, а ванна, чтобы защитить мой нос от твоих. Пока жди здесь, при Марко.

Он указал на внушительного детину с лошадиным лицом.

Братья кивнули и тем самым согласились, что их путь окончен, а затем гордо вошли в ворота. За ними последовал встревоженный Мартин, который, как и Аль-Гассур, понял слова, сказанные Родриго своим людям, которых не поняли Гроссбарты. И, хотя Родриго утверждал, что поговорит с капитаном, прежде чем привести свой план в исполнение, священник и араб равно сомневались, что пресловутый капитан возмутится, если его гостей будут пытать, чтобы узнать правду, как это предложил его человек. В отличие от Аль-Гассура, Мартин твердо верил, что, когда люди Барусса придут за братьями, прольется не только кровь Гроссбартов.

Старик, проводивший их до двери, оставил спутников в обществе дородной пожилой поварихи, которая пропустила их через кухню и передала с рук на руки горничной. Остроносая девица сопроводила гостей по устланному коврами коридору с уймой дверей в большой открытый зал, по другую сторону которого открылся точно такой же коридор. Справа высились массивные парадные двери, а слева лестница поднималась до середины стены, где расходилась на два балкона. Служанка провела их на второй этаж. Все трое упражнялись в арифметике: Манфрид насчитал шесть охранников, Гегель – три дорогих гобелена и еще полдюжины пыльных прямоугольников на местах, где прежде висели такие же, Мартин – ровно пару стройных ножек на лестнице перед собой.

По балкону они пришли к коридору, проходившему точно над тем, по которому они шли внизу. Три не полностью зажженных канделябра освещали дорогу до первых дверей слева и справа. Их горничная распахнула, чтобы Гроссбарты заняли предложенные комнаты. Братья разместились и тут же отослали ее.

– Еды принеси! – крикнул Гегель.

– И выпить! – добавил Манфрид.

– И ванну наполни! – закончил Мартин и тут же сжался под неодобрительными взглядами братьев.

Сначала она принесла выпивку, а когда подоспела с едой, получила приказ принести того же и побольше. После второго обеда у девушки появилась минутка перевести дух, пока гости мылись. Но не раньше, чем она получила распоряжение приготовить третий тур к их возвращению. Тушеный угорь, выпускные яйца и обжаренный карп исчезали в утробе Гроссбартов с той же скоростью, что и крестьянская похлебка, хотя оба согласились – позже, наедине, на своем братском наречии, что, наверное, и короли не едали вкуснее.

В конце коридора над кухней почти всю комнату заполняла огромная железная ванна – больше многих фонтанов. Согревать ее помогал проходивший рядом дымоход от кухонной печи, а сточная вода поступала по крошечному акведуку, уходившему через отверстие куда-то наружу. Первая в жизни братьев горячая ванна понравилась им куда больше купания в реке, и они тут же решили, что, как только обоснуются в Гипте, будут позволять себе такую роскошь дважды в день. Задремывая в воде, Мартин думал, не предупредить ли братьев о том, что их ждет. Гегель прикрыл глаза и представил ванну, наполненную кровью трусов, а Манфрид вдруг сообразил, что напевает мелодию, от которой вода показалась ему ледяной.

Они улеглись спать, но не раньше, чем Мартин раскололся и поведал братьям о намерениях Родриго. Гроссбарты почти ничего не сказали, но обменялись загадочными взглядами, в которых можно было прочесть целые тома смыслов. По крайней мере, Мартин надеялся, что загадочными, а не пьяными, и молился, чтобы эти тома стоило читать, если он сподобится когда-нибудь изучить язык.