Соленый ветер холодил им лица, и, хотя на обратном пути идти без груза золота было легче, передвигаться быстрее не получалось, потому что Родриго шарахался от каждой тени и не совсем точно знал дорогу домой. Когда они наконец свернули за угол и увидели решетку, Гегеля посетило знакомое чувство: волоски на загривке встали дыбом, а кишки тревожно сжались. Прежде чем он успел сказать хоть слово, с обеих сторон на них бросилась дюжина фигур.

Нападавшие, однако, не стали их убивать, а принялись кромсать пояса острыми камнями и ржавыми ножами, чтобы отрезать кошельки и оружие. Ни одна из фигур не доходила Родриго до груди, и характерная вонь выдала в них городских беспризорников. Первый подбежавший мальчишка плеснул в лицо Родриго какую-то жидкость из миски, ослепив его.

Если дети и готовились получить отпор, они явно не рассчитывали ни на что большее, чем пьяный торговец, ковыляющий домой из веселого квартала. Поэтому оборванцы подняли крик, увидев, как Гроссбарты выхватили оружие и пустили его в ход прежде, чем их удалось повалить. В следующий миг беспризорники пустились наутек, но булава Манфрида уже раздробила бедро одному, так что мальчишка покатился по земле. Гегель насквозь прошил другого киркой, и тот умер, не успев моргнуть глазом. Манфрид положил конец крикам раненого, перебив ему ногой шею, а Гегель промыл водой глаза Родриго.

Шайка беспризорников разделилась в конце переулка, тревожные вопли детей эхом отразились от стен домов. Манфрид подхватил Родриго, пока Гегель неуклюже заряжал арбалет, но маленькие фигурки скрылись во мраке. Гегель прикрывал остальных, пока они быстро преодолели оставшееся расстояние и пинками разогнали собак. Где-то рядом послышался колокольный звон, и, пока полуслепой Родриго нащупывал в грязи нужный прут, все трое услышали гневные выкрики и шум собирающейся толпы. Первым вниз спустился Родриго, за ним – Манфрид, а Гегель встал на одно колено, чтобы снять со взвода арбалет, когда услышал шаги. Пригнувшись, он нацелил оружие на перекресток и увидел, что к мальчишке, которого убил Манфрид, спешит другая фигура.

Гегель прикусил губу, но паренек остановился всего в двадцати футах от него, глядя только на своего мертвого друга или брата. Поставив ногу на первую скобу, Гегель чуть поскользнулся, и его кошель тихонько звякнул. Ребенок вскинул голову, и в лунном свете Гегель различил зареванное лицо девочки лет десяти. Мгновение они молча смотрели друг на друга, потом девочка начала медленно подниматься, а Гегель засунул свободную руку в кошель. Девочка выпрямилась, и Гегель поднял вверх золотую монету. С непроизнесенной молитвой на губах Гроссбарт повернул монету в пальцах так, чтобы она блеснула в полумраке, а затем девочка повернулась, чтобы убежать.

Левая рука Гегеля выронила монету и подхватила ложе арбалета, и, прежде чем золотой упал на землю, он выстрелил. Монетка еще вертелась в воздухе, а Гегель уже понял, что поторопился и промазал. Но, услышав звон тетивы, девочка инстинктивно метнулась в сторону, и болт вошел ей точно в основание шеи.

Монетка запрыгала по камням, а девочку отбросило к стене, завертело так, что волосы взвились, и потрясенный Гегель вдруг увидел, что ее лицо исчезло, сменившись чертами Бреннена – убитого сына крестьянина Генриха. Ударившись о стену, девочка сползла по кирпичной кладке и упала лицом к Гегелю. Образ Бреннена вновь скрылся, сбежал за горы в могилу, на Гроссбарта снова смотрело незнакомое детское лицо. Острие стрелы блеснуло под подбородком, а затем она соскользнула вперед. Рядом с ушами вскипели пузыри: она тонула в луже собственной крови. Колокола звонили уже со всех сторон. Подхватив с земли монету, Гегель спустился на несколько ступеней и приладил на место железный прут. Задержав дыхание, он продолжил путь вниз и во тьму.

Обратный путь под землей занял даже больше времени, потому что беспризорники украли у Родриго свечку. Возвращались в полной темноте: первым шел Манфрид, Гегель помогал Родриго. В конце концов они вскарабкались по железным скобам и выбрались на свет в покоях Барусса. Сам капитан сидел рядом со статуей Пресвятой Девы и с нетерпением ждал новостей. Предаваться пустой болтовне никто был не в настроении; настроение капитана скоро стало таким же невыносимым, как их запах. Все трое пошли в свое крыло, чтобы принять ванну, которую предусмотрительный Барусс приказал для них приготовить. Сразу после этого они пошли спать, но еще долго ворочались, думая о женщинах: Родриго поминал Деву Марию, которая могла бы заступиться перед Господом за его покойного брата; Манфрид размышлял про так называемую песню никсы, а Гегель не мог выбросить из головы девочку, которую сегодня безжалостно убил.

По итогам ночных размышлений все проспали рассвет; их разбудил поздним утром рев Барусса, раздавшийся из привратного зала. У ворот ждали восемнадцать человек, которых люди капитана не собирались впускать. Дож, кардинал из самого Авиньона, рыцарь откуда-то с севера и полтора десятка стражников дожа требовали открыть ворота; их перебранка с наемниками Барусса уже перешла в крик. Родриго поспешил на двор следом за капитаном, а Гроссбарты подергали за шнур, но завтрак не явился, так что возмущенные братья сами отправились на кухню.

Дож, чье имя, вопреки устоявшемуся в Венеции употреблению, не было синонимом выражения «падшая женщина», улыбнулся, завидев подошедшего Барусса, а кардинал Бунюэль принялся безуспешно увещевать его не принимать опрометчивых решений. По настоянию этого святоши дож отозвал лучников, которым прежде приказал занять позиции на соседних крышах, хотя в иных ситуациях он особой покорностью церковным властям не отличался. Впрочем, времена меняются, теперь дож и кардинал полагали, что натянутые отношения между Венецией и Святым престолом можно улучшить – к общей выгоде.

Сэр Жан Госне потел под тяжелым шлемом и в который раз молчаливо скорбел о требованиях этикета, которые вынудили его забраться в железную раковину. Кардинал слез с коня и подступил к воротам, затем дож и рыцарь молча последовали его примеру.

С обеих сторон толпились копейщики, а благородные господа стояли у ворот с поводьями в руках, чтобы войти как полагается. Но вместо того чтобы приказать открыть ворота, Барусс остановился перед ними и рыгнул. Кардинал поморщился, дож нахмурился, а рыцарь наморщил вздернутый нос.

– Чем обязан визиту столь раннему, что я едва успел позавтракать? – спросил Барусс.

– Слушай, Алексий, – начал дож, – ты знаешь, почему мы пришли, и, если будешь притворяться, будто не знаешь, я сочту это за чистосердечное признание вины.

– «Капитан Барусс», с твоего позволения, дож Страфа… дож, – проговорил Барусс, улыбнувшись кардиналу. – А кто твои гости?

– Я – кардинал Бунюэль, – веско сказал облаченный в красную сутану прелат.

– А я – шевалье Жан Госне из Мо, – поклонился закованный в броню воин. – Рыцарь на службе Его Преосвященства.

– Ну, раз мы все представлены, пора тебе выдать нам тех, кого ты, как мы готовы поверить ради сохранения чести города, как, впрочем, и твоей собственной, взял под стражу от нашего имени, – заявил дож и щелкнул каблуками.

– Гроссбартов, – еще шире улыбнулся Барусс. – И священника, который попросил здесь убежища, так?

– Он больше не священник, – сообщил кардинал Бунюэль и смахнул пот со лба.

На кухне Гроссбарты обнаружили Мартина, который жадно пожирал холодную свиную грудинку, хватая ее левой рукой, поскольку правая, которую искалечили Дорожные папы, теперь безвольно висела вдоль тела. Монах приветственно махнул им стаканом вина и вернулся к трапезе. Гегель высунул голову наружу, а Манфрид заорал, проверяя, нет ли кого в погребе. Вместе братья заглянули в комнаты слуг в соседнем коридоре. В них не оказалось ни обитателей, ни их пожитков, что еще больше разозлило Гроссбартов.

– Куда они подевались? – возмутился Манфрид.

– Ушли, – прошамкал Мартин. – Нынче утром всех рассчитали и отослали прочь. Мастеров, которые ночью трудились в саду, тоже.

– Ну, это разумно, наверное, – проговорил Гегель, усаживаясь вместе с братом, чтобы тоже позавтракать.

Ухмылка не сходила с губ капитана Барусса, что тревожило Родриго даже больше, чем взвинченного дожа.

– С радостью отдам их вам, ибо, как ты сам сказал, я их удерживал здесь лишь в ожидании вашего прибытия. Честно говоря, я подумывал, что придется за вами послать, чтобы вы меня от них избавили, так долго вы ко мне собирались наведаться.

– Что? – заморгал дож, который был явно не готов к такому повороту.

– Я, конечно, подозревал, что они могут оказаться негодяями, но без подтверждения от тебя мог лишь задержать их здесь. А потом явился их дружок, обряженный священником, и городил такую ересь, что сказать страшно, а я должен удерживать свой меч в ножнах целый день, прежде чем вы соизволили меня навестить. Ну, честное слово, Страфалария, как бы ты ни был на меня обижен, не стоило откладывать законное действие, призванное побыстрее избавить меня от этих богохульников.

У Родриго отвисла челюсть, и он прикрыл рот рукой: никогда прежде он не видел капитана так сильно на взводе.

– Так чего мы тогда ждем? – поинтересовался кардинал Бунюэль.

Дож был чрезвычайно рад, что пустословие Барусса не сбило с толку прелата, но слегка разочарован тем, что кардинал не заметил употребления гнусного прозвища Страфалария.

– Это лишь минутная задержка, – тут же отозвался Барусс. – До сего момента я не имел точного подтверждения, что вы вправду разыскиваете Гроссбартов. Я бы приказал своим людям сию минуту притащить их к вам, но они – добрые христиане, как и все мы, поэтому отказываются поднимать руку на священника и тех, кого он благословил, то есть этих бородатых ублюдков. Отказываются до тех пор, пока высшая власть не заклеймит этого священника как еретика, а не просто, гм, заблудшего пастыря.

– Вот! Признался! – объявил дож.

– Но только если священник в моем доме и есть тот самый священник, которого он ищет, – всплеснул руками Барусс. – Видите, какая загвоздка?

– А он назвался Мартином? – уточнил кардинал.

– Никакого имени он не назвал, – ответил Барусс.

– Так впусти нас, и мы сами посмотрим! – взорвался дож.

– Я не привык исполнять чужие приказы, когда сам ничего такого не сделал, чтобы можно было по праву лишить меня командования, – огрызнулся Барусс, но быстро добавил: – Однако, чтобы доказать, что я ничего дурного не сделал, с радостью приму вас, досточтимый кардинал, как своего гостя, а когда вы установите личность священника, мои люди их схватят и выведут наружу, чтобы передать вашим людям.

– Ты что задумал? – закричал дож, чем заслужил суровый взгляд кардинала и невидимую улыбку рыцаря.

– А ты хочешь доказать мою невиновность, вломившись в мой дом и схватив там тех, кого потом сразу назовешь моими гостями? Экое представление, рожденное, быть может, пагубными устремлениями? – выпалил в ответ Барусс, из-за плеча которого Родриго нервно поглядывал на стражников, коих на улице собралось почти в два раза больше, чем было наемников на службе у капитана.

– Обезумел он или нет, но этот человек не выглядит настолько глупым, чтобы обратить против себя весь христианский мир, причинив мне вред, – прошептал Бунюэль в багровое ухо дожа, а затем повернулся к Баруссу и громко сказал: – Не сомневаюсь, что радушный хозяин не откажется принять как гостя и моего спутника, за которого я ручаюсь, – благородного рыцаря Жана?

– Безусловно! А также и самого дожа… нет? – отозвался Барусс и замаскировал еще более широкой улыбкой свое разочарование отказом дожа, который решительно помотал головой. – Ну, как пожелаешь. А теперь, если наш добрый дож даст мне слово, что его люди не попытаются вломиться в мой дом, как только откроют ворота, мы покончим с этим неприятным делом, а я вернусь к утренней трапезе.

– Ну ладно, – скривился дож. – Даю тебе слово. Но если они не вернутся с преступниками в самом скором времени, даю тебе слово: мои люди войдут – откроешь ты ворота или нет.

Барусс презрительно отмахнулся, и ворота распахнулись. Люди капитана, как и солдаты дожа, с явным облегчением восприняли такое разрешение конфликта. Кардинал и рыцарь передали поводья Страфаларии, который тут же пожалел, что не захватил с собой пажа. Ворота снова захлопнулись, и Барусс подмигнул разъяренному дожу, прежде чем провести гостей в дом. Родриго поспешил за угол, к кухонной двери. Он был поражен тем, что сумасшедший план, который успел на ходу прошептать ему на ухо Барусс, сработал как по нотам, но все равно боялся, что Гроссбарты не окажутся там, где капитан рассчитывал их увидеть. Обнаружив братьев в кухне, юноша не был удивлен, но все же испытал облегчение, поскольку уже знал, как они любят обманывать ожидания других.

– К оружию, Гроссбарты! – выдохнул запыхавшийся Родриго. – Враги пришли к нам.

– Это как? – уточнил Манфрид, схватившись одной рукой за булаву, но не выпуская из другой кусок сыра.

– Дож явился, чтобы арестовать вас троих, привел с собой французского рыцаря и кардинала, а также стражу, но капитан их всех перехитрил, и теперь… – Родриго на миг прервался, повернув голову на стук распахнувшейся в зале входной двери. – Теперь он заманил гостей дожа внутрь, и мы должны взять их в плен. Сейчас же! И насильно!

Послышались крики, и Гроссбарты, дожевывая завтрак, поспешили следом за Родриго. Мартин пошел за ними на разумном расстоянии, сжимая в здоровой руке бутылку. Войдя в просторный зал, они увидели четверых людей Барусса, которые держали под прицелом арбалетов двух разодетых гостей – один красовался в кольчуге и блестящих латах, другой кутался в лилейно-белые, угольно-черные и кроваво-красные одеяния. Оба орали на радостно улыбавшегося Барусса, но притихли, когда капитан шагнул вперед и приставил клинок сабли к горлу кардинала.

– Так-то лучше, – кивнул Барусс. – Намного лучше. Позвольте вам представить кардинала Бунюэля и шевалье Жана Госне из Мо. Ваше Преосвященство, сэр рыцарь, это Гегель Гроссбарт и Манфрид Гроссбарт, мои советники. С Родриго вы уже знакомы, а это кто? Ах да, конечно, священник, якобы лишенный сана, отец Мартин.

– Мы с ним уже очень близко знакомы, – фыркнул Мартин и направился прямиком к Бунюэлю. – Но в представлении, капитан, произошла ошибка, ибо этот человек не имеет никакой власти над служителем Божьим. Этот еретик приказал меня пытать! Как смеешь ты носить такое облачение в моем присутствии?! Ныне же отлучаю тебя!

Весьма повеселив Барусса с Гроссбартами и вызвав ужас у всех остальных, Мартин отвесил кардиналу пощечину. Затем монах развернулся и умчался обратно на кухню, чтобы не сотворить большего греха.

– Кощунство, – прохрипел Бунюэль. – Хватай их, Жан, заткни им рты!

Как и многие опытные воины своего века и страны, шевалье Жан несколько раз побывал в плену и был выкуплен, и такое положение вещей находил куда более приемлемым, чем мученическую смерть. Поэтому он вдруг разучился понимать итальянский и даже расстегнул ремешок на шлеме в знак покорности. Поклонившись Бунюэлю, он вновь овладел наречием своих пленителей и повернулся к Баруссу:

– Если назовете мне свои требования, я готов выкрикнуть их дожу и ручаюсь, он поведет себя в этих переговорах честнее обычного.

Рыцарь пожал плечами, глядя на побагровевшего кардинала.

– Скажи ему подождать до вечерни. Тогда я вас отпущу, получив прощение от Церкви и города за печальную необходимость ненадолго вас обоих задержать, – сказал Барусс. – Более того, мои люди и все гости тоже получат подобное прощение, мне будет выплачена компенсация в размере одной тысячи дукатов. Также попрошу вас обоих и дожа дать слово, что это дело, которое вскоре простит Господь, простите и вы лично. Скажи, чтобы этот хорек ждал у себя во дворце прочих требований, которые я пришлю до заката.

– Невежа! – сплюнул кардинал Бунюэль. – Думаешь, можешь пленить нас силой меча, а потом получить все, чего душа пожелает? Нет места на небесах таким негодяям!

– «Пленить»? – ахнул Барусс, изобразив на лице искреннюю обиду и вложив саблю в ножны. – Да что вы?! Вы оба вольны покинуть нас, как только пожелаете! Разумеется, если вы попытаетесь уйти прежде, чем я это позволю, мои люди вас убьют на месте. Но пленить? Нет-нет. Никаких кандалов и клеток, лишь гостеприимство, достойное людей вашего положения.

Гроссбарты уставились на рыцаря: без своего хундсгугеля тот выглядел менее устрашающим. Пухлые щеки шевалье были чисто выбриты, а немногочисленные шрамы едва заметны. Хуже того, дворянин умастил себя духами, что напомнило братьям о зловонной хижине ведьмы.

– Ну так вперед! – бросил Барусс и направился к дверям.

Кардинал же, распознав страх на лицах наемников, обратился к арбалетчикам:

– Направляя на меня оружие, вы губите свои бессмертные души! Лишь пока я жив, вы сможете обрести прощение!

Затем кардинал бросился к выходу. Гегель подсек его древком кирки, так что Бунюэль растянулся на пороге. Гроссбарты схватили его за руки, прелат плевался и брыкался, растеряв от унижения свои обычные спокойные манеры. По кивку капитана братья потащили прелата в кухню, а Барусс, Родриго и арбалетчики проследили за тем, как шевалье Жан передал требования разъяренному, но не удивленному дожу.

Дож оставил своих копейщиков стеречь ворота и ускакал, а Барусс затворил двери и похлопал Родриго по плечу. Уловка сработала даже лучше, чем он смел надеяться, и, вновь извинившись перед шевалье Жаном, он разоружил рыцаря и сопроводил его в столовый зал вместе с тремя арбалетчиками. Поскольку слуг отпустили, Родриго сам побежал за едой и вином для капитана.

Нагрузив в несколько тарелок жалкие остатки холодной грудинки, которую еще не прибрали вечно-голодные Гроссбарты, Родриго спустился в погреб за вином. Ахнув от представшей его взору картины, юноша молнией взлетел вверх по лестнице и громко закричал братьям:

– Что вы сотворили со священниками?!

– Бросили их там, – отозвался Манфрид и швырнул в Родриго коркой. – Сам видел, наверное.

– Дураки! Чокнутый священник убил другого! – взвыл Родриго.

– Черт бы его побрал! – взвился Манфрид. – Я же тебе сказал его связать хорошенько!

– Я связал! – огрызнулся не отстававший от брата Гегель. – Если он такой хилый, что его связанный поп может убить, туда ему и дорога.

Братья скатились по ступеням и увидели висящего на стропилах голого Бунюэля. С ног прелата капали испражнения. Мартин сменил свою поношенную рясу на алое кардинальское облачение и теперь истово молился в углу, не обращая ни малейшего внимания на панику, которую вызвал. Гроссбарты успокоились, осознав, что произошло недоразумение, и Манфрид выругал Родриго.

– Ты бы глаза раскрывал иногда, мальчик, – покачал он головой. – Одежду сменил, я понимаю, но одного взгляда достаточно было, чтобы понять, что все наоборот. Нужно быть внимательным, это тебе жизнь продлит лучше, чем бестолковая беготня и дурацкие вопли.

– Ваш чокнутый приятель это сделал, я так и сказал! Ваш чертов еретик убил кардинала!

Родриго согнулся пополам, и его стошнило.

– Да уж, вонять теперь будет еще хуже, – буркнул Гегель и вытащил из стойки бутылку вина.

– Смотри, – проговорил Манфрид, обращаясь к блюющему Родриго, – тут либо ты прав, либо я, и только Дева Мария знает наверняка, кто. То есть я, конечно, но не в этом суть. Суть вот в чем: либо я прав, и человек, верный воле Пресвятой Девы, и праведный повесил тут еретика, то бишь исполнил свой долг и обязанность, особенно учитывая, что оный еретик глумился над всеми нами, притворяясь благочестивым…

– Но… – начал Родриго и вновь согнулся в приступе сухой рвоты.

– Можем принять и твою версию, – продолжил Манфрид, – и счесть, что именно этот красный и очень даже мертвый кардинал был праведником, а значит, Мартин – еретик и, хуже того, убийца служителя Девы Марии. А поскольку он с нами связан, выходит, мы все его сообщники.

– Должен быть другой выход, – прошептал Родриго, утирая рот.

– Само собой, – продолжил Манфрид, повышая голос. – Сдадим Мартина дожу и объясним, мол, ошибка вышла. Понадеемся, что он человек понимающий. У тебя нет времени сопли по рукаву размазывать, взгляни правде в глаза: мы служим Деве Марии, а этот драный кардинал не просто нам помешал, он кощунствовал, и мы не могли этого потерпеть.

– Выпей лучше, – заботливо предложил Гегель. Когда Родриго поднял голову, он увидел, что Гроссбарт стоит над Мартином.

Сбившись со слов псалма, Мартин открыл глаза и взглянул на Гегеля. Люк наверху одел фигуру Гроссбарта светом, а ноги Бунюэля показались обезумевшему священнику крыльями. Бутылка блеснула алым в руке Гегеля, когда он повторил свое предложение.

– Я не достоин сих краденых одеяний, уже не говоря о твоей милости, – прошептал Мартин, пытаясь развязать пояс.

– Погоди, – сказал Гегель, положил руку на плечо Мартину и присел рядом, чтобы по примеру Манфрида наставить монаха на путь истинный. – Мы – служители Девы Марии, и, на наш взгляд, ты заслужил эту одежку и положение, какое она подразумевает, благодаря собственному драному благочестию. Мы – не еретики, только мы да ты сам знаем, насколько гнилой и порочной стала эта самая Церковь, и тому ярчайший пример – ублюдок, которого ты повесил. Так что носи сие облачение с достоинством и честью, кардинал Мартин.

И Гегель смахнул воображаемую пылинку с плеча Мартина.

– Но… – Глаза монаха сверкнули.

– К тому же, – добавил Манфрид, который уже понял, что Родриго побежден, а его брат одержал сокрушительную победу, – как еще смог бы однорукий священник повесить еретика, если не силой веры и по воле Девы Марии? Придушить – другое дело, но так…

Манфрид усмехнулся, последовательность Мартина произвела на него впечатление.

– Начиная с самого Иуды Искариота, – выкрикнул священник, вскакивая на ноги, – да будут предатели Господа нашего повешены, как повешен был первый! В Риме, Гроссбарты, а затем в Авиньоне!

– Притихни, – вздохнул Манфрид. – Гегель, срежь мертвого попа и оттащи на конюшню. Накрой его там одеждой Мартина, да и самого его прихвати с собой, только следи, чтобы голову не задирал, а то разглядят подмену.

Гегель забрался на бочку и перерезал веревку, на которой висел Бунюэль. Тело упало так, что нечистоты брызнули во все стороны.

– А почему я должен таскать туда-сюда это дерьмо?

– Потому что я должен отнести вино капитану и сообщить ему о произошедшем, – закатив глаза, объяснил Манфрид. – Давай приступай, чтобы мы могли собраться и тоже выпить вина.

Чтобы утешить обиженного Гегеля, Манфрид помог брату вытащить труп в кухню, а затем перехватил Родриго, который карабкался по лестнице из погреба. Он отвел потрясенного юношу обратно, вытащил из стойки бутылку и откупорил. Отхлебнув, Гроссбарт протянул ее Родриго и прихватил еще несколько. Выбравшись из погреба с добрым запасом спиртного и выйдя в привратный зал, Манфрид приметил араба, который ковылял по балкону в сторону покоев капитана.

– А ну, спускайся! – рявкнул он.

– О, досточтимый господин Манфрид! – воскликнул Аль-Гассур, оборачиваясь, и невидимая гримаса недовольства сменилась на его лице сияющей улыбкой. – Вот ты где! А я искал-искал, но лишь теперь обнаружил, что мы поменялись местами: ты оказался внизу, я – наверху!

– Грязный воришка, – буркнул Манфрид, стоя у подножия лестницы. – Что ты делаешь в доме?

– Тебя ищу, разумеется! Из конюшни узрел я события нынешнего утра, и, когда никто не призвал меня, решил, что следует предупредить своих господ о грядущей опасности.

– Какой такой опасности? – спросил Манфрид.

– Ну, той, что грозит всем нам. Дож ведь разгневался, а людей его взяли в заложники, и вот я подумал…

– Подумал, что твои драные наблюдения окажутся точнее моих?

– Нет, конечно, я лишь хотел…

– Прокрасться незаметно внутрь и стащить все, что плохо лежит, прежде чем сбежать от нас?

Аль-Гассур вполне убедительно рассмеялся и притворился, будто споткнулся, чтобы пригладить халат так, чтобы краденый серебряный подсвечник не слишком выпирал.

– Отныне будешь путаться под ногами до тех пор, пока я не прикажу исчезнуть, ясно?

– Да, господин Гроссбарт.

– Хорошо. Бери вино.

Манфрид сунул две бутылки под мышку руки с костылем и повел араба в столовую.

Через открытую дверь они увидели, что Барусс и шевалье Жан смеются так, будто они друзья неразлейвода. Французский рыцарь счел капитана наихудшим примером торгаша-нувориша, приправленного чудовищными манерами и доброй порцией безумия, а Барусс рассудил, что племянник виконта де Мо – изнеженный хлыщ, который не понимает, в какую беду попал. Это не помешало им поддерживать оживленную беседу, посвященную времени, которое шевалье Жан провел в плену в Англии после битвы при Пуатье. Наемники нервно кивнули Гроссбарту и арабу.

– Манфрид! – окликнул его Барусс. – Ты принес еще вина? Отлично! Родриго, похоже, переволновался, так что я отправил его отдохнуть.

– Риго тебе сказал, что случилось? – уточнил Манфрид и, когда капитан покачал головой, выхватил обе бутылки у Аль-Гассура.

Поставив одну перед капитаном и откупорив для себя другую, Манфрид отпил, затем сказал:

– Есть новости, может выйти осложнение.

– Какие новости? – помрачнев, спросил Барусс.

– Кардинал мертв, – сообщил Манфрид.

– Да, беда, – пожал плечами Барусс. – Ну, тут горю не поможешь.

– Я отправил Гегеля отнести его в сарай, а следом пустил Мартина в кардинальском облачении, так что ребята у ворот подумают, что он еще жив.

– Разумно, – согласился Барусс и внезапно поднялся. – Я разберусь с останками лучше, чем они, потом подам запоздавший завтрак хозяйке дома, а потом заберу вас с Гегелем, чтобы вы помогли мне закончить одно дело. Если, конечно, ты не откажешься развлекать шевалье Жана, пока я буду заниматься делами?

– Думаю, справлюсь, – вздохнул Манфрид, усаживаясь в кресло Барусса.

Как только капитан вышел за дверь, Манфрид отобрал бокал у возмущенного рыцаря и отдал его маячившему у него за плечом слуге.

– Вина хочешь, араб? – спросил Манфрид, глядя в глаза шевалье Жану.

Аль-Гассур поклонился и налил вина из бутылки Барусса. Он понял, какая идет игра, и ему хватило ума сохранять почтительное молчание. Поэтому араб просто причмокивал, и чем сильнее сходились брови рыцаря, тем шире становилась ухмылка Манфрида.

– Таких, как ты, я уже видал, – сообщил Гроссбарт, охлебнув вина. – Скачете туда-сюда, надутые да гордые. Видал, да.

Шевалье Жан не стал бы учить немецкий, даже представься ему такая возможность, поскольку полагал, что Священная Римская империя и ее гортанное наречие не заслуживают даже презрения благородного человека. Посему он лишь слегка улыбнулся в ответ на выходку неотесанного пейзаинна, за что тот выплеснул ему в лицо вино. Рука шевалье Жана метнулась к пустым ножнам; его щеки посерели, а голубые глаза грозили выскочить из орбит. Он сообщил Манфриду все, что о нем думал, начав по-французски, но затем переключившись на итальянский, чтобы поняли хотя бы арбалетчики и араб.

Аль-Гассур начал переводить, но в этот момент шевалье Жан побледнел еще больше, и его диатриба увяла. Манфрид одобрительно кивнул и поднялся. Шевалье Жан не отшатнулся, но наклонился ближе, чтобы принять удар, которого не последовало.

– Скажи ему, пусть доспехи снимет, – приказал Аль-Гассуру Манфрид.

– Скажи ему, что я не буду исполнять его приказы, но дождусь возвращения капитана, – перебил переводчика шевалье Жан.

– Прими мои извинения, о, драгоценный француз, – проговорил Аль-Гассур, слегка превышая свои полномочия, – но я полагаю, что мейстер Гроссбарт лишь ищет повода, чтобы тебя убить. Я бы на твоем месте исполнил его повеление, если не хочешь закончить, как кардинал.

– Кардинала Бунюэля убили? – ахнул шевалье Жан и сглотнул. – Они что, безумны?

– Совершенно. Ныне же поспешность может стать даже лучшим союзником, чем я…

Манфрид с трудом сдержался, чтобы не врезать арабу, поскольку в потоке невразумительных слов прозвучало имя «Бунюэль». Шевалье Жан встал и неохотно начал снимать доспехи, что без помощи оруженосца заняло довольно много времени. Манфрид вертелся вокруг, внимательно изучая, как крепятся друг к дружке разные части железного панциря.

Гегель хмурился, глядя на солнце, пристально рассматривающих его солдат, искаженное в смерти лицо Бунюэля и на Мартина. Бросив настоящего кардинала на солому, Гегель отобрал бутылку, которую зажал под мышкой новый кардинал, и занялся осмотром конюшни. Мартин вытер измазанные нечистотами руки о бок коня, на которого с ненавистью воззрился Гегель, провоцируя зверя сделать первый шаг. Конь моргнул, и он подавил в себе желание убить тварь на месте.

– Что это? – спросил Мартин, указывая на дверь.

– А?

Гегель посмотрел на махину, собранную в задней части сада. Основные опоры высотой почти доходили до крыши дома, а между ними подвесили мощный брус, один из концов которого привязали к чему-то за кустами. Гроссбарт понятия не имел, зачем могло пригодиться такое устройство, поэтому соврал Мартину:

– Это наше оружие победы.

– Ты знаешь о его назначении? Чудесно! – воскликнул вышедший из дома Барусс.

– Эм-м, – промычал Гегель, почесывая бороду.

– Хватайте тело и тащите за мной, поможете мне подготовить наш последний удар.

Барусс направился в сторону махины, за ним с проклятьями и ругательствами двинулись Гегель и Мартин, волоча труп Бунюэля.

Рассмотрев устройство поближе, оба окончательно запутались, но Барусс взялся за колесо и с помощью Гегеля притянул к земле верхний конец бруса. К его концу был приделан вместительный деревянный ковш, куда они бесцеремонно бросили тело Бунюэля. Несколько наемников смотрели на это с террасы, где якобы стерегли заднюю стену, на случай, если люди дожа решат через нее полезть.

– Строителям я сказал, что туда мы погрузим цветов по весу якоря, чтобы почтить Страфаларию, – хмыкнул Барусс, выводя Мартина и Гегеля на террасу, а затем – в боковую дверцу, – поэтому откалибровать нужно как следует. У меня был настоящий якорь для проверки, если только валун не испортит противовес и не погубит прицельность. Вот он-то вместе с кардиналом и несколькими сотнями дукатов и сделает так, что на улицах сегодня будет столпотворение, и нашего бегства никто не заметит.

– План разумный, – согласился Гегель, у которого было чуть меньше механической сметки, чем у осла.

– В чем его назначение? – спросил Мартин, чем заслужил молчаливую благодарность Гегеля.

– Скоро узнаешь, – ответил Барусс и потер руки.

Войдя в дверцу за центральной лестницей, он махнул рукой в сторону столовой.

– Проследи, чтобы твой брат не убил нашего второго заложника, а сам этот олух не узнал про наш план. Я вернусь, как только покончу с одним своим делом.

Лицо Барусса потемнело, когда он поспешил в сторону кухни, а Гегель и Мартин отправились посмотреть, чем занимается Манфрид. Вытаскивая ведро живых сардин из-под кухонного стола, Барусс заметил Родриго, который выбирался из погреба после очередного набега на вино. Топая обратно через кухню, Барусс повернулся к раскрасневшемуся юноше.

– Знаю, что со мной бывает нелегко. Да что там, почти всегда, – проговорил капитан, глядя в ведро. – Я бы сгинул давным-давно без тебя и Эннио, и мне жаль, что так все разыгралось до сего часа. Жаль, что так вышло с твоим братом, сынок. И с твоим отцом.

– Я… хм, благодарю… спасибо, большое спасибо… – промямлил Родриго, который не нашелся с ответом на слова, которые уже и не надеялся услышать.

– А теперь – за дело, и соберись, а то я выброшу тебя за борт, – подмигнул Барусс, который на миг забыл о своей цели. Но рыба плеснула, так что вода забрызгала его сапоги, и спокойный миг миновал. – Не стой столбом и бутылки треклятые брось! Иди к Гроссбартам и пошли их ко мне. Если этот спесивец начнет юлить, убей его.

Барусс побежал обратно в привратный зал, оттуда – вверх по лестнице, не задумываясь, чем это ему глаза на миг застлало на кухне. Не в силах согнать с лица счастливую ухмылку, Родриго помчался по коридору, увидев, как капитан скрылся на втором этаже. Арбалетчики чуть не пристрелили юношу, когда тот вломился в комнату, и сдерживаемая радость вырвалась из его груди взрывом истерического хохота, вызванного картиной, которую Родриго увидел в столовой.

Из одежды на французском рыцаре осталась только набедренная повязка. По обе стороны от него стояли Гроссбарты: Манфрид натянул верхнюю часть его лат, а Гегель неуклюже прилаживал поножи на свои кривые ноги. Пьяный Аль-Гассур в железном шлеме сидел в кресле капитана и время от времени неуклюже просовывал горлышко бутылки под вытянутое забрало. В другом кресле растянулся Мартин; ворованное кардинальское облачение висело на его тонких руках, как смоченные в крови крылья летучей мыши. Приладив на место железный гульфик, Гегель постучал по нему костяшками пальцев и со значением усмехнулся кипящему шевалье.

– Капитан просит вас в свои покои, – отсмеявшись, сообщил Родриго. – Я останусь стеречь француза.

– За ртом его следи зорче, чем за всем остальным, – посоветовал Манфрид.

– Но без железок своих он уже не так много болтает, – заметил Гегель, и братья ушли.

Со звоном и лязгом Гроссбарты поднялись по лестнице, при этом оба думали, что брату досталась лучшая часть громоздких доспехов, которые в разрозненном виде еле держались на их телах. Капитан впустил их и впервые заметил араба. Он ввел их в комнату, но дверь и клетку оставил нараспашку, указав на несколько открытых сундуков. В них поблескивали монеты, другие россыпью покрывали ковер. Гроссбарты скрыли изумление и алчность куда лучше Аль-Гассура, который облизнул губы и поставил костыль так, чтобы он мог зацепиться за край ковра и позволил арабу растянуться на полу. Но прежде чем он успел привести план в исполнение, Барусс обратился к ним, и при его словах в горле араба комом встала благодарность.

– Вынесите это в сад, – приказал капитан, – и живо, потому что, насколько я знаю Страфаларию, нам сильно повезет, если он оставит нам время до заката.

– Дозволено ли мне будет наполнить мешок, ибо калека не сможет нести целый сундук? – спросил Аль-Гассур.

– Вон там стоит ведро, – Барусс кивнул в сторону бассейна, к которому Манфрид бросился прежде, чем араб успел пошевелиться.

– А зачем мы их тянем в сад, вместо того чтобы спустить сам знаешь, куда? – спросил Гегель, не сводивший глаз с брата.

– Это хитрость, дорогой мой Гегель, – объяснил Барусс, поднимая один из сундуков, – уловка, чтобы отвлечь горожан. В корыте Анджелино мы не сможем даже выйти из гавани, если кто-то увидит, как мы поднимаемся на борт. Нет, нужно все глаза направить в другую сторону – на развалины особняка дожа, пожар в моей усадьбе и чудо золотого дождя на улицах! Спешите, псы, спешите!

– Не смей называть меня зверем, – проворчал Гегель, поднимая другой сундук.

Аль-Гассур притворился, будто подвязывает подол своего балахона, когда в него прилетело, больно ударив по пальцам, ведро. Манфрид расхохотался, когда араб рухнул на пол с тайной радостью от того, что хозяин облегчил ему задачу. Он застонал и принялся кататься по полу. Прежде чем Аль-Гассур достаточно оправился, чтобы встать, его остроносые туфли и тайные кармашки проглотили примерно дюжину дукатов.

– Хватит корчиться, – приказал Манфрид, схватив Аль-Гассура за ухо.

– Простите, простите, – всхлипнул араб, неуклюже наполняя монетами ведро – и свои рукава.

Все потрусили вниз и вышли в сад, а потом на глазах озадаченных наемников вывалили содержимое сундуков в ковш поверх вонючего трупа кардинала Бунюэля. От этой картины все трое расхохотались, и Аль-Гассур покорно присоединился к господам. Отдышавшись, Барусс повернулся к остальным и утер пот с порозовевшего лба.

– Давайте обратно, – приказал капитан, – еще одна ходка.

Радость от еще одного похода за сокровищами обратилась в ярость, когда они увидели громадный якорь у одной из стен привратного зала. Затем последовали проклятья, ругательства, кряхтение и мычание, но в конце концов исполинский кусок железа улегся рядом с трупом Бунюэля в засыпанном монетами ковше.

– Очень, – выдохнул запыхавшийся Барусс. – Важно. Чтоб. Мы. Не. Жахнули. Слишком. Рано. Черт.

– По твоему слову, – сказал Гегель и пожал плечами, глядя на Манфрида. – А теперь давай добудем вина и сосисок.

Барусс облизнул губы:

– Мудрое решение.

Манфрид обошел махину и направился к задней двери в кухню. Но прежде пресек все попытки Аль-Гассура задержаться в саду. Гегель напомнил арбалетчикам у задней двери о судьбе, которая ждет воров, а Барусс добавил, что вскоре все они отплывут из города с куда большим богатством в трюме. В столовой шевалье Жан попытался подкупить Родриго и теперь сидел с расквашенным носом. Вопреки манерам и богатой одежде, юноша не принадлежал к благородному роду землевладельцев и ненавидел тех, кто принадлежал.

Наемники тоже презирали шевалье Жана – за его счастливое происхождение и родовые земли, но, в отличие от пьяного Родриго и воинственных Гроссбартов, с каждым оскорблением, которое сносил аристократ, и каждым богохульством, которое провозглашал Мартин, их страх рос. Так что наемники, как и шевалье Жан, были уверены: к концу дня все они будут болтаться в петлях – если не случится чудо.