Гегель, вздрогнув, очнулся. Отступившая наконец лихорадка холодным потом остывала на его выжженной лысине. Окинув взглядом темную комнату, он попытался нащупать свою кирку на кровати и забеспокоился, не обнаружив ее на месте. Его доспехи были сложены на стоявшем рядом стуле, но, когда Гроссбарт попытался встать, ноги у него подогнулись, и он повалился на пол. Полежав несколько мгновений неподвижно, он прислушался к глухому гулу голосов за дверью. Прикрыв глаза, Гегель попытался вспомнить, что случилось перед тем, как он заболел, но припомнил только жестокую взбучку, которую они учинили арабу, обнаружив, что Барусс умер под его присмотром.

Дверь распахнулась, и внутрь хлынул свет, который обжег непривычные глаза Гегеля, но солнечное сияние очертило неповторимо узнаваемый силуэт Манфрида. Затем дверь затворилась, и Манфрид помог брату снова лечь в постель, вложил ему в руки бутылку. Гегель выпил и закашлялся, а брат только ухмылялся, пока не получил вино обратно.

– Что случилось? – спросил Гегель.

– Воля Ее исполнилась, – ответил Манфрид и отхлебнул. – Я не особо в курсе деталей, сам только-только очухался. Похоже, нам не надо было есть эту драную ведьму: даже дохлая попыталась нас отравить, стерва.

– Я ж тебе говорил. Поэтому, наверное, я и не могу ничего вспомнить.

– Ты мне говорил? Вот уж точно, ничегошеньки не помнишь.

– А ты что наскреб? Я помню, как араб скулил, когда мы его научили Деву Марию любить и еще добавили.

– Через день-другой после этого он и бунтовщик Лючано вылезли на реи, и я в них из арбалета стрельнул.

– По нужде или так?

– Ну, тут одно из двух. Помню, что Лючу прихерачил к мачте болтом – точно в башку. Даже Риго смеялся, когда тело этого ублюдка туда-сюда болталось, но потом древко переломилось, и он упал.

– А еще что?

– Араб не хотел спускаться, и я собирался мачту повалить. Но не успел, судя по всему.

– Он охренел, решил, что мы его поддержим, когда завернулся в капитанский флаг, будто в сутану. – Тут Гегель начал припоминать и другие эпизоды, связанные с арабом. – А он вроде на тебя с ножом кинулся?

– Да вряд ли, – нахмурился Манфрид. – Если и бросался, все прохлопал, потому что нет на мне такой раны.

– А после того, как ты кончил Лючано?

– Очень смутно. Мы вроде плыли, а они рыбу ловили, но только лысый хер поймали. Потом сняли иуду-рыцаря с мачты, потому что его гниль парус пачкала. Ну и выкинули тело за борт вместе с остальными свинособаками.

– И капитана Бар Гуся тоже? – удивился Гегель.

– Ты меня за язычника держишь? Барусса внизу оставили.

– А ведьму?

– Кто-то ее выбросил, пока мы спали. Мартин не признается, но это из него выбьем, когда ты себя получше почувствуешь.

– Так мы уже в пустыне? – помолчав немного, спросил Гегель.

– Еще нет, но уже рядом.

Гегель поморгал и пощупал матрас под собой на удивление чистой ладонью. Затем он вновь покосился на Манфрида и сказал:

– Когда ты прекратишь лыбиться и объяснишь, что тут происходит? Видит Дева, ты мне эту перинку не из мешка с репой вытащил.

– Идем, братец, увидишь, – ответил Манфрид, прикончил вино и помог Гегелю встать. – Сам подивишься Ее милости.

Держась за руки, они подошли к двери, и Манфрид вывел Гегеля наружу. Свет ослепил, но брат потащил его вперед, туда, где шум моря почти тонул в гуле человеческих голосов и ржании лошадей. Даже присутствие гнусных непарнокопытных не могло ослабить трепет, который испытал Гегель, когда его глаза наконец привыкли к яркому сиянию вокруг.

Они стояли на палубе громадного корабля – раза в три больше, чем их первая посудина. Но не десятки человек заставили его задержать дыхание, и не радостные клики, зазвеневшие при их появлении. Потряс живого святого флот, который рассекал волны рядом: невероятный, плавучий лес мачт, многие из которых несли большие белые паруса, украшенные кроваво-красными крестами.

– Мы попали на остров, – сказал Манфрид обводя рукой все вокруг. – Остров, где живут честные люди, которым не терпится рвануть на юга и прихватить кусочек добра, которое держат у себя неверные.

– Благослови нас Дева!

– И благословила! Мартин! – заорал Манфрид, когда на другом конце палубы возник кардинал. – Иди и услышь это из его собственных уст, брат! Этот глупец во всем покаялся перед Ее Святостью.

– Брат Гегель! – проговорил запыхавшийся Мартин, взобравшись по ступенькам на бак. – Касанье Девы Марии вновь исцелило тебя и вернуло из могилы, возвратило в руки, едва ли достойные касаться тебя!

– Ты же не оставлял меня с ним один на один, пока я болел, правда? – тихонько прошептал Гегель на ухо брату.

Первое, что насторожило Гегеля, – явное нежелание Мартина с ними пить. Под угрозой избиения он покорился и пригубил вина, но его жадные глаза пили больше, чем губы. За разговором он забылся и выпил больше, но прежде чем братья успели откупорить вторую бутылку, история его завершилась.

Пересказ Мартина имел ряд общих черт с реальными событиями, что, вероятно, было случайным и непреднамеренным сходством. «Поцелуй Горгоны» вправду несколько дней дрейфовал без руля и ветрил, пока все они бредили и слабели от обезвоживания, пока не попал в течение, проходившее около острова Родос. Там их корабль заметили и привели в гавань. Лишь два дня спустя после прибытия они вновь вышли в море – на сей раз в компании сотен человек, единых в решимости достичь владений неверных. Когда Мартин сообщил, что поход свершился исключительно по его приказу, как единственного на земле избранного первосвященника Девы Марии, повесть начала расходиться с правдой.

После многолетних тщетных попыток убедить монархов и пап, герцогов и императоров, кипрский король Петр единолично завершил приготовления к крестовому походу. Впрочем, общеизвестно, что госпитальеры с Родоса не собирались участвовать в этой кампании до прибытия кардинала Мартина и его спутников. Весть о том, что папа Урбан V умер, а над его останками надругались еретики, вызвала среди рыцарей-монахов такое возмущение, какое не выразить простыми словами. Сходство этого чудовищного кощунства с тем, что когда-то испытал Формоз, тоже не укрылось от их внимания.

Поэтому ничего удивительного в том, что кардинал Мартин был немного не в своей тарелке, а его излишнее пристрастие к пиву отнесли на счет отсутствия иного питья на их судне. Десять самых ревностных братьев, происходивших из Империи, получили разрешение служить охраной для кардинала Мартина, несмотря на сопротивление великого бейлифа. Истовые рыцари убедили великого магистра, что, поскольку кардинал принадлежал к незначительному числу прелатов с их родины, на их плечи ложится обязанность защищать его – не менее святая, чем долг защищать Родос. И все сошлись на том, что отдых и вода позволят кардиналу вернуться к более сдержанному поведению.

А вот смена цели похода – не Палестина, но Александрия – произошла под влиянием Гроссбартов. Среди всех планов, которые предлагались на Родосе, внезапная и неожиданная высадка в Египте прежде казалась Петру самой идиотской, несмотря на экономические преимущества, которые принесло бы уничтожение главного конкурента Кипра в Средиземноморье. Однако, услышав от кардинала Мартина о чуть ли не святости братьев и их невероятной близости к Пресвятой Деве, смущенный наследник иерусалимского престола отправился к постелям Гроссбартов. Великий маршал госпитальеров тоже не говорил по-немецки, но, поскольку представлял военную силу ордена, решил сопровождать Петра в надежде, что государь Кипра опомнится и поймет, что нужно прямо атаковать свое законное королевство.

Попросив своего спутника подождать у сводчатой двери, король Петр вошел в отдельный покой, предназначенный для содержания в карантине заболевших чумой. Увидев бородатых пилигримов, которые метались в лихорадке, но продолжали хрипло призывать Ее Имя, гордый монарх был потрясен. Стыд опалил королевские щеки, страдания этих двух людей странным образом тронули его. Даже когда демоны восстали, чтобы сбить их с пути, они не сдались, а ценою столь ревностного служения стала слабость плоти. Опустившись на колени между кроватями братьев, Его Величество закрыл глаза и погрузился в молитву.

– О, если бы ты дал мне знак, столь же верный, сколь тот, что привел ко мне сих германцев, – прошептал Петр.

– Гипет! – прохрипел сребробородый пилигрим.

– Гипет! – вторил ему меднобородый странник.

Вскочив на ноги, король Петр всмотрелся в их лица, ибо распознал это слово, несмотря на незнание языка. Позднее, когда монарх узнал, что эти паломники владеют только немецким, он окончательно уверовал, что высшие силы даровали ему верный ответ. Если Венеция и другие силы Папской области опомнятся и тоже пошлют войска, как утверждал кардинал Мартин, силы родосцев могли бы захватить и удержать портовый город на берегу Нила, чтобы обеспечить безопасную высадку для остальных, прежде чем двигаться дальше, в глубь страны. Убийство папы, вероятно, указывало на вмешательство арабов – более тонкое, чем интриги турков. Значит, в Палестине их могла ждать в засаде готовая к бою армия. Редко когда человеку, даже королю, столь быстро и явно дается ответ на молитву. Значит, в Александрию.

– И ты уговорил его плыть в нужную сторону? – спросил у кардинала Гегель.

– Мы прибыли ровно в тот день, когда они должны были выйти из гавани, но выступление отложили, чтобы услышать мой совет и внять ему, – улыбнулся Мартин и потянулся за своим бокалом.

– Наш совет, высказанный твоими устами, – поправил Манфрид. – Восславляя нас, восславишь себя.

– Да, – кивнул Мартин. – Язык мой запутала гордыня.

– А что арабская свинья? – спросил Гегель.

– Наверняка сладко спит в своей пустыне, – самодовольно ухмыльнулся Мартин. – Султан и не ведает, что дни его идолопоклонничества сочтены.

– Да нет, дурак, тот араб, что был с нами на корабле. Хилый драный пиздюк с усами! – разъяснил Гегель.

– С конями, – ответил Мартин и топнул ногой по палубе. – Внизу, где ему и место.

– Да, так беды не будет, – кивнул Манфрид. – А капитан?

– Кто? – Мартин моргнул. – Барусс?

– А кто еще? – буркнул Гегель, откупоривая следующую бутылку вина.

– Ну, он, как бы сказать, он мертвый, – ответил Мартин, нервно переводя взгляд с одного Гроссбарта на другого.

– Это мы знаем, – сказал Манфрид. – Что сделали с его телом?

– Похоронили на кладбище рыцарей госпиталя святого Иоанна, – ответил Мартин. – Он обрел последнее отпущение и награду за служение святому делу.

– Рыцарей чего-чего? – встрепенулся Гегель, который не забыл предательство шевалье Жана.

– Госпитальеров, – закатил глаза Мартин. – Тех, что спасли нас и ныне странствуют с нами на своих кораблях.

Манфрид нахмурился, а Гегеля этот ответ удовлетворил.

– Если нас везут в Гипет, думаю, они все же не еретики, братец.

Мартин подавился вторым бокалом вина и поставил его на стол.

– Я бы не стал так говорить об этих воинах, Гроссбарты. Бурную шевелюру юности следует причесать, а вам – научиться сдерживать язык, особенно в обществе кардиналов и рыцарей-монахов, уже не говоря о короле.

Манфрид зацепил стопой ножку стула Мартина и дернул так, что тот повалился на пол.

– Ты бы за своим языком последил, а то раздвоится, как у змея!

– Так-так-так, – склонился над прелатом Гегель. – Говоришь, тут есть король? А как он относится к нашему старине Карлу?

Мартин поднялся на ноги и гневно воззрился на Манфрида:

– Вы спите в каюте, предназначенной ему, а он в милости своей отдал ее для вашего выздоровления. Поскольку оба вы, как видно, поправились, я пошлю за ним, ибо он с нетерпением ждал вашего совета.

– Риго пришли, и того, второго. С ними тоже надо переговорить, – бросил Гегель, усаживаясь поудобнее с бокалом вина в руке.

Родриго пришлось тащить на корабль силой, поскольку юноша требовал, чтобы его возлюбленного капитана не хоронили на кладбище госпитальеров, а взяли тело с собой в поход. Лишь заверения Мартина в том, что молодой итальянец чрезвычайно силен верой, спасли Родриго от петли, когда он кусался и дрался, отказываясь отойти от гниющих останков Барусса.

Несмотря на мечту оставить ремесло наемника, Рафаэль волей-неволей тоже поднялся на борт, когда узнал, что все до единого золотые слитки с корабля унесли за кардиналом. Отдохнув день и напившись, он оправился лучше всех, если не считать Мартина, сумел хитростью добыть себе доспехи и новое оружие, прежде чем присоединиться на пирсе к убитому горем Родриго.

Рафаэль и Родриго послушно явились в каюту и выпили с Гроссбартами. Рафаэль тоже приметил решительные изменения в характере Мартина, который теперь едва ли пил больше глотка-двух вина, а к более крепким напиткам не прикасался. Если наемник и надеялся услышать от Гроссбартов хоть слово благодарности, то перестал, когда братья принялись бранить их с Родриго за то, что они бросили паруса и позволили Мартину командовать. Хуже того, встал вопрос, куда подевались все золотые слитки.

– Священ… кхм, кардинал говорит, он о них позаботился.

Рафаэль повернулся, но Мартин уже исчез.

– Ах ты, драный хер! – взревел Манфрид. – Мартин! Где этот пройдоха?

– А ты что делал, когда наше золото облапывал кардинал? – спросил у Родриго Гегель.

– Ничего, – ответил тот с обычной для него теперь унылой гримасой.

– Ну, что-то же ты должен был сделать, – проговорил Манфрид, раздумывая, не влепить ли юноше оплеуху, чтобы проснулся наконец, когда дверь распахнулась и в каюту ступил король Кипра.

Гроссбарты заморгали, когда дружелюбный, безупречно одетый человек подошел к их столу в сопровождении нескольких не менее расфранченных советников. Его величество поздравил братьев с выздоровлением и восславил Святую Троицу, а также выразил соболезнования по поводу сразившей их хвори и утраты почти всей команды. Затем монарх восторженно принялся объяснять детали плана, подняв опрокинутый стул Мартина и садясь за стол. Гроссбарты не поняли ни слова из того, что он сказал. Манфрид встал, чтобы врезать этому хлыщу за вопиющую невежливость. Родриго наконец улыбнулся и с предвкушением уставился на Манфрида, но Рафаэль вмешался и начал переводить.

– Эта собственная персона суть король, – объяснил наемник, соскользнув со стула, чтобы встать на колени.

– Вот как, – сказал Манфрид и протянул руку. – Манфрид Гроссбарт, слуга Марии.

– Гегель Гроссбарт, живой святой, – добавил Гегель, протянув руку, не занятую бутылкой вина.

Петр сжал ладонь Манфрида обеими руками и возбужденно тряс ее, пока Рафаэль переводил. Шепоток придворных, вызванный тем, что пилигримы не проявили должного почтения к коронованной особе, стих по одному слову монарха. Когда их неумелый, но тщательный переводчик вновь сел, собравшиеся продолжили говорить о Гипте, Иерусалиме и Деве Марии. Родриго иногда перебивал их жесткими заявлениями о природе служения и вечного блаженства. Если бы братья понимали итальянский, точно влепили бы ему затрещину за глупость. К счастью, они не понимали, а Петр не обиделся, зная, какую утрату понес юноша, так что зловещие выступления Родриго тревожили лишь советников и Рафаэля.

Если бы Родриго верно перевел диалог между Петром и Гроссбартами, невообразимые богохульства братьев наверняка привели бы к большим неприятностям, но он не вмешивался, а косноязычный и взволнованный Рафаэль не смог бы передать степень их еретических бредней, даже если бы захотел. Поэтому все, кроме Родриго и встревоженных придворных, наслаждались вином и беседой, а затем и трапезой, которую принесли слуги. Хоть Петр и огорчился немного, что гости не предложили вернуть ему королевскую каюту, он все равно был доволен тем, что братья вправду показали себя людьми боговдохновенными, а Гроссбарты даже согласились, что король – не такой уж пиздюк, хоть и аристократ.

Время шло, Гроссбарты проводили дни в своих обычных занятиях, то есть дрались, ели и напивались, а вечера – в блестящем обществе короля. К ним частенько присоединялся кардинал, который, впрочем, воздерживался от перевода, чтобы спасти свою шкуру, а заодно и их жизни. Мартин лишь печально смотрел, как бесценные тигровые лилии, собранные им в садах Родоса, теряют имбирный блеск и становятся пепельными. Родриго от этих собраний отстранили, поскольку его оскорбления легко понимал Петр; печальный юноша смотрел с кормы на север, а его слезы соединялись с теми, что выплакала Дева Мария, чтобы наполнить все океаны мира.

Когда на горизонте поднялись рубиновые тучи, будто пар над котелком, Манфрид подошел и остановился рядом с Родриго. Гроссбарт заметил, как изменилось его поведение, меланхолия не была Манфриду по душе. Мальчишке нужно собраться или вылететь за борт, потому что Гипет рядом, и Манфрид такого разложения не потерпит.

– Все психуешь по поводу капитана? – недоверчиво покачал головой Гроссбарт.

– Больше у меня никого не было, – хлюпнул носом Родриго. – Сперва мама, потом отец, затем мой брат, а теперь и он. Все умерли.

Вновь брызнули слезы, но, прежде чем Родриго успел вновь обернуться к закату, Манфрид схватил его за волосы и, болезненно натянув едва зажившую кожу на ухе, развернул лицом к себе.

– Скажи мне, что ему не лучше сейчас там, где он оказался, – рявкнул Манфрид. Когда юноша непонимающе уставился на него, продолжил: – Все сомневаешься, да? Говоришь, ему хуже одесную Пресвятой Девы, чем на вонючей посудине в компании людей, у которых кровь на руках не обсохла?

– Но я хочу, чтобы он…

– Чтобы он что? Ожил и страдал, а не вкушал блаженство? Хочешь, чтобы он мучился тут вместе с нами? Эгоистично, – добавил Манфрид, не отпуская Родриго.

Кожа натянулась еще чуть-чуть, когда юноша потянулся к горлу Манфрида, но остановился, когда его раненая рука попыталась сжаться на шее Гроссбарта. Затем Родриго обмяк, и Манфрид отпустил его.

– Подумай. Он ушел туда, куда все мы уйдем, хвала Деве Марии. Если попробуешь сказать, что ему сейчас хуже, чем было, я докажу, что это не так. Другое дело, еретики туда не попадают, так что если хочешь увидеть его и остальную свою морально-нищую родню, лучше бери жопу в руки и соберись.

– Ничего ты не знаешь! – закричал Родриго. Его лицо пылало. – Ничего! Он умом повредился еще до того, как вы пришли, а из-за вас ему стало хуже! Я знал, что вы его погубите!

– Люди сами себя губят, – сказал Манфрид.

– Он вас слушал! – взвыл Родриго. – Годами я был ему послушен, как почтительный сын послушен отцу, и что? Явились, неизвестно откуда, и вдруг он доверяет вам, а не мне!

– Вот так колесо крутится, – проговорил Манфрид, пытаясь изобразить глубокомысленность. – Может, кабы ты ему был лучшим сыном, он бы и ногой не ступил на эту посудину. Может, тебя послушался бы.

Уходя, Гроссбарт даже не взглянул на Родриго, а его довольная улыбка осталась невидимой для всех, кроме Пресвятой Девы.

В корабельной конюшне Аль-Гассур показывал завернутую в ткань реликвию (которую привык считать сердцем своего брата) коням. Животные принимались бить копытами и тихонько ржать всякий раз, как араб доставал ее из-под плаща. Он почтил скакунов сказанием о Баруссе и шептал в их длинные уши, что продаст Гроссбартов первому бедуину-работорговцу, какого встретит. А затем отправится на восток, чтобы отыскать море, где ждет его невеста, и, быть может, вновь свидеться там, под волнами, с братом.

Когда впереди показался берег, Гегель и Манфрид принялись хлопать друг друга и короля Петра по спине так, что набухли синяки. На рассвете они высадились в гавани Александрии, и Гроссбарты возглавили атаку в порту, сверкая оружием и доспехами в лучах осеннего солнца.

Воспоследовавшая кровавая бойня, в которой не щадили ни женщин, ни детей, подробно описана в других источниках. Захваченные врасплох жители разбежались кто куда, но не раньше, чем воды бухты окрасились красным, а сточные канавы наполнились кровью. В отличие от многих госпитальеров и киприотов, Гроссбарты и Рафаэль не получали удовольствия от расправы и делали свое дело, как всегда, – с презрительной скукой. Аль-Гассур следовал за братьями на безопасном расстоянии, отбирая бутылки и монеты у мертвых и умирающих, которых Гроссбарты оставляли за собой. Родриго отказался участвовать и даже смотреть, скрылся на корабле и напился до жалкого беспамятства.

Вломившись в многокупольный особняк, братья отыскали кладовую и провели закатные часы, упиваясь приторно-сладкими винами и обжираясь непривычным мясом и фруктами. Там же они провели ночь, при этом Рафаэлю пришлось взять на себя первую вахту, а Аль-Гассура выставили за двери до рассвета. На заре они принялись бродить по безлюдным улицам, лениво приближаясь к высившимся вдали монолитам. Стоя перед Иглами Клеопатры, братья разинули рты.

– Ты что про все эти фигурки и загогулинки думаешь? – спросил Гегель, вглядываясь в черный камень обелисков. – Может, кто под ними лежит?

– Может, – согласился Манфрид, прижал укороченное ухо к боку лучше сохранившегося монумента и ударил по нему булавой. – Давай проверим, нет ли тут дверцы.

Ее не было. Разочарованные и потные, братья так и не сумели найти ни входа в подземную гробницу, ни конька крыши; сидели меж двух обелисков и жевали бороды. Прежде чем настойчивые Гроссбарты успели возобновить свои изыскания, один из госпитальеров на службе Мартина отыскал их и привел к кардиналу и королю, которые расположились во дворце.

Время, проведенное с королем Петром, Гроссбарты вспоминали потом как волшебную сказку, добавляя преувеличения лишь там, где напрочь забыли подробности. Разумеется, они и близко не подходили к мосту через канал, ведущему к линии фронта, где жители города успешно сдерживали натиск крестоносцев, а пробирались под шумок в более спокойные кварталы, чтобы тщетно разыскивать могильные города. И, само собой, братья были крепко пьяны во время пребывания в Александрии, которое заняло несколько дней. После неудачных попыток взломать цельный гранит Игл они даже не подошли к высившейся рядом колонне Диоклетиана и поэтому не обнаружили ни катакомб Ком-эль-Шокафа, ни христианских и еврейских захоронений, расположенных неподалеку.

Жажда золота привела их наконец к белоснежной гробнице великого основателя этого великого города, но его золотой саркофаг и украшенный самоцветами скипетр украли давным-давно. Гроссбарты искренне восхитились работой строителей, но обозлились на безымянных предшественников, которые не отметили разграбленную могилу, что могло бы сэкономить братьям время и силы.

В конце концов, после долгих и утомительных поисков алый свет заката очертил перед ними великий некрополь Эль-Шатби, и оба застыли, онемев от раскинувшегося впереди простора каменных надгробий и склепов. Несколько других крестоносцев уже принялись там за работу, и, чтобы не накликать на себя немилость Девы Марии, связавшись с любителями, они вернулись во дворец и попытались заставить короля положить конец разграблению кладбищ, чтобы самим заняться этим как следует.

Тем не менее на следующее утро пришла весть, что мамлюки, прежние рабы, ставшие господами и правителями Гипта, собрали могучую армию, которая приближается к городу по суше, реке и морю. Несмотря на возмущенные протесты Петра, флот приготовился оставить безнадежное предприятие. Стоя у причала тем, последним утром, когда орда неверных уже входила в город, Гроссбарты ответили отказом на мольбы Петра вернуться с ним на Кипр.

– Черт, ясное дело, у нас полно золота, несмотря на то что кардинал кое-что пожертвовал, – бросил Манфрид и недружелюбно покосился на Мартина. – Но не в том суть.

– Ага, – согласился Гегель, – нужно веровать, что еще больше золота томится в плену языческих гробниц.

Петр кивнул, услышав перевод Рафаэля, что вера воистину важнее мирских богатств, и через этого толмача его величество заверил братьев, что обязательно вернется с еще большей армией. Те согласились, что это разумный ход, поскольку им не увезти всю добычу на одном челноке, как планировал изначально Гегель. Король и Гроссбарты расстались союзниками и почти равными, не зная, впрочем, что Дева Мария уготовила каждому из них. Прежде чем кипрский монарх успел собрать новый крестовый поход, его убили заговорщики-паписты, желавшие положить конец тому, что впоследствии получило известность как «гроссбартианская ересь». А чтобы узнать, какая судьба постигла братьев, придется забраться глубже в Гипет.

Попытку Родриго тайком пробраться на корабль, чтобы вернуться к могиле капитана, пресекли бдительные рыцари. Юношу под конвоем доставили обратно к Гроссбартам. Аль-Гассур с восторгом провожал уходившие из гавани корабли, размахивая завернутым в полу плаща даром своего брата. Десять германских госпитальеров решили остаться с кардиналом, после того как Гроссбарты убедили Мартина, что возвращаться на Родос – идея неразумная. Когда братья подмигнули и напомнили, что до острова могла дойти весть из Венеции о будущем Святого престола, остаться захотел не только кардинал, но и Рафаэль.

Не испытывая особого желания встречаться с воинством мамлюков, шестнадцать крестоносцев украли небольшую галеру и двинулись по каналу к Нилу и легендарным гробницам; защитники моста отступили, чтобы соединить силы с подходящими союзниками, это позволило Гроссбартам ускользнуть. Лишь глядя с канала на громадный некрополь на востоке, они осознали, сколько кладбищ было в Александрии. Отчаяние и тоска, вызванные сим откровением, могли бы сломать более слабого осквернителя могил, но не Гроссбартов, которые, хоть и ругались поначалу на чем свет стоит, ощутили, что разочарование лишь распалило их аппетит.

Решивший, что теперь Гроссбарты были счастливы, поскольку исполнилась цель всей их жизни, серьезным образом ошибся бы в них. Братья ничуть не удивились реке, текущей на север, и бесились, потому что на их судне расположились десять тяжеловооруженных рыцарей, которые подчинялись не им, а Мартину, хоть госпитальеры и сели на весла. Только пинками и оплеухами удалось убедить Родриго помочь править кораблем, возиться с уключинами и делать все, чтобы судно продолжало идти вперед. С палубы они видели лишь песчаные берега и мутную от ила воду, а также маленькие заболоченные островки там, где в Нил впадали притоки.

Когда они первый раз бросили якорь, братья долго смотрели на юг, вверх по течению, уже после восхода луны. К ним присоединились Рафаэль, Родриго и Аль-Гассур. Они впервые просто молча пили вместе, отложив на время взаимную неприязнь, чтобы любоваться блистающей в лунном свете рекой и слушать странную перекличку звуков. Тишина жаркого дня тревожила опытных Гроссбартов, которые отлично знали, что полная тишь предвещает явление демонов. Впрочем, какофония плеска, щебета и свиста тоже мало радовала братьев.

Как только солнце показалось над берегом, они снова двинулись в путь. Оказавшись в излучине, Родриго направил галеру по левому каналу. Раздражение и разочарование Гроссбартов нарастали в течение дня, поскольку над холмами никак не возникали островерхие церкви, которые свидетельствовали бы о близости готовых к разграблению кладбищ. Лишь золотое сияние солнца окрашивало реку дивными цветами, да берег по левую руку сменился бесконечным болотом.

Якорь бросили, когда совсем стемнело. Затем все увидели впереди огни, будто течение несло к ним небольшой город. Гроссбарты схватились за оружие и принялись шипеть приказы, но, когда огни подплыли и увеличились, даже братья поняли, что единственным спасением для них является бегство. А громадные корабли приближались.

Подняв якорь, крестоносцы неуклюже развернулись и стали грести, течение быстро понесло их вниз по реке. Корабли скрылись за поворотом, и нос галеры врезался во что-то. Предсмертный треск досок – не то, что приятно слышать на реке. Хлынувшая в галеру вода добралась до лодыжек к моменту, когда спутники сумели избавиться от притопленного древесного ствола. Им удалось подойти к ближайшему берегу, но дыра в обшивке не позволила бы плыть дальше, пока ее не заделали, – если, конечно, ее удастся заделать.

Из-за поворота вынырнули корабли. Гроссбарты прыгнули за борт, следом за ними на болотистый берег выбрались Родриго и Мартин. Пока они разгружали галеру, Мартин ударил хихикавшего Аль-Гассура по лицу так, что тот отлетел и покатился в грязь. Верные долгу госпитальеры покорно трусили за ними через лужи и озерца, пока все вместе не упали без сил за глинистым островком размером едва ли больше полузатопленного фургона, когда корабли подошли так близко, что стали слышны голоса людей на палубе и крики с дальних судов.

Крестоносцы застонали хором, когда свет упал на их суденышко, и глубже вжались в жидкую грязь. Первый корабль не остановился, просто прошел дальше, так что в сердцах спутников затеплилась надежда. Еще два корабля и затем последний – огромная, как кит, галера с несколькими рядами поднятых весел неслась вниз по течению. Вот с нее-то и упали на кораблик Гроссбартов горящие мотки веток и тряпья; полузатопленное судно вдруг вспыхнуло пламенем. А потом корабли мамлюков скрылись за следующим поворотом реки; только лунный свет тонул в клубах дыма, поднимавшегося с того места, где они оставили свою лодку.

Ни один из братьев в этом не признался бы, но та ночь, проведенная по колено в воде и грязи, была самой скверной за всю их жизнь. А вокруг вновь разнеслось щебетание и чавканье, словно издевательский хохот. Никто не посмел вслух скорбеть о случившемся, только ил дрожал на боках Аль-Гассура от еле сдерживаемого смеха. Вершина глинистого островка оказалась не более сухой и приятной, чем его берега, поэтому еще до рассвета спутники пошли обратно к обломкам своего корабля.

Родриго и Аль-Гассур отошли немного вниз по течению, чтобы посмеяться, не опасаясь наказания, и хохотали, пока оба не рухнули на землю без сил. Однако их общее веселье быстро перешло в драку, когда Аль-Гассур снова принялся передразнивать покойного Эннио и, лежа в грязи, нашептывать мертвенно-бледному Родриго, как Гроссбарты убили его брата. Юноша впал в такую ярость, что во время потасовки открылась рана на едва заросшей ладони, что слегка развеселило мрачных братьев.

– Ну что, обратно в Александрию? – с надеждой спросил Мартин, отталкивая выгоревший каркас их галеры. – Мы всего несколько дней шли вверх по реке, так что наверняка…

– В городе сейчас полным-полно арабов, – сказал Манфрид.

– И на этих кораблях плыли не пилигримы, вроде нас, уж поверь, – согласился Гегель.

– Но без корабля как мы будем путешествовать? – задал Мартин риторический, как ему казалось, вопрос. Ведь вокруг раскинулось бесконечное болото.

– Ну, в отличие от тебя, мы из чрева матери не выплыли с лодочками вместо ног, – бросил Манфрид, взваливая на плечи свой мешок. – Поскольку я подозреваю, что переправиться через эту речку в наших доспехах и с вещами будет трудновато, предлагаю идти вверх по течению с этой стороны.

– Думьят расположен к востоку от Александрии, – сказал один из госпитальеров, который отделился от группы вместе с несколькими товарищами и указал рукой через топи. – Это ближайший другой порт.

– Раз ты говоришь по-нормальному, мне прямо обидно, что ты так просто думаешь, – ответил Манфрид. – Если уж нам все одно топать по болоту, лучше это делать рядом с чистой водой, а не по драной грязюке.

– Что ж, прощайте, – сказал рыцарь, наполняя меха водой из реки. – Ваше преосвященство, вы, я полагаю, отправитесь с нами?

Мартин взглянул на Гроссбартов, которые весело ухмылялись ему и качали головами, положив руки на булаву и кирку.

– Нет, – вздохнул он, – верую, что Пресвятая Дева Мария наставит нас на путь.

– Хорошо, – кивнул госпитальер, которого дни, проведенные в компании кардинала и Гроссбартов, убедили в том, что они безумны. – Когда мы доберемся до Родоса, я сообщу королю и новому Папе о вашем решении.

– Новому Папе? – ахнул Мартин, который почти позабыл свое прежнее вдохновенное вранье, на основании которого все эти люди принимали решения.

Госпитальеры тихонько переговорили друг с другом, затем трое отделились от группы и направились к Мартину. Они упали на колени в грязь и поклялись верно защищать прелата, а их собратья повернулись спиной к Гроссбартам и пошли прочь. Из этих троих Мориц говорил по-итальянски и по-немецки, а Бруно и Вернер владели только наречием Империи; их голоса не дрожали, когда рыцари коснулись губами нильского ила.

Остальные семеро госпитальеров быстрым шагом направились в сторону восходящего солнца. Стоило им отойти за пределы видимости от прежних спутников, рыцари возрадовались, ибо топкое болото сменилось обильными полями и щедрыми садами. Они расположились на отдых под громадным деревом и на славу угостились финиками, не ведая, что в корнях угнездилась саламандра, отравившая плоды своим смертоносным ядом. Все они начали биться в конвульсиях и потеть кровью, но страдания их прекратились, лишь когда внутренние органы лопнули от жара.

– Ну, решено, – сказал Гегель и указал подбородком вверх по реке. – Снимите Риго с нашего араба и пойдем.

Окровавленный Аль-Гассур заверил Гроссбартов, что они сделали правильный выбор, ибо выше по течению реки лежали некрополи, превосходившие взятые разом кладбища Венеции и Александрии. Прошла неделя, но никаких некрополей они не нашли, только унылое болото да река. Гадюка ужалила Вернера в руку, когда он наполнял свой бурдюк водой, и меньше чем через час рыцарь умер, раздувшийся и гниющий, словно целую неделю пролежал на дне Нила.

Даже у запасливых Гроссбартов провизия подходила к концу, и однажды вечером, когда они выбрались на редкую в этих местах сухую возвышенность, на Бруно напал крокодил. Он выскочил из грязи у подножия холма; громадная пасть сомкнулась на ноге госпитальера. Рыцарь, оказавшись лицом к лицу с древним противником своего сословия, завопил, когда тварь потянула его в воду. Ему на помощь пришли братья Гроссбарты, но, когда кирка Гегеля вышибла мозги крокодилу, в пылу и хаосе боя Манфрид сломал шею Бруно своей булавой. Только потом Гегель заметил, что умирающее чудище распороло ему сапог и голень здоровенными когтями. Они закоптили солоноватую сочную крокодилятину на мертвом кустарнике, укрывавшем вершину холма, и даже раненый Гегель решил, что это столкновение к добру. Мориц и Мартин предали Бруно илу и грязи, а госпитальерский крестик, которым они отметили одинокую могилу, загадочным образом осел в сумке Аль-Гассура.

В следующие дни боль в ноге Гегеля усилилась, а настроение Гроссбарта ухудшилось. Попытки Манфрида определить, в какой раздел их каталога отнести новое чудище, не вызывали отклика у охромевшего брата. Гегель отобрал у араба костыль, но даже с одной деревяшкой и без поддержки Аль-Гассур двигался быстрее его. На противоположном берегу иногда выступали какие-то хижины, но никто их не окликал, а самим крестоносцам хватало ума не пытаться переправиться вплавь. Когда Гегель ощутил старый зуд в шее, он обернулся и увидел, что по реке за ними движется большое судно. Все остановились, согласившись, что нет другого выхода, кроме как окликнуть галеру.

– А теперь запомни, араб, – предостерег Гегель, – ты один умеешь говорить по-ихнему, поэтому сделай так, чтобы они четко все уяснили: они везут нас к гробницам и там получат немножко золота, но прежде – ни гроша.

– Разумеется, о, мой почтеннейший собрат по хромоте, – поклонился Аль-Гассур.

– И помни, что случилось со всеми пиздюками, которые пытались нас продать или обмануть, – добавил Манфрид.

– А что, если они на нас нападут? – прикусил губу Мартин.

– Тогда мы сразим их силою Господа! – воскликнул Мориц, выхватывая свой тяжелый меч, чем заслужил некоторое уважение в глазах Гроссбартов.

– А если они не остановятся, просто пойдут дальше мимо нас? – продолжил Мартин, который почему-то был уверен, что все пойдет не так.

– На сей случай Предевная Мария даровала нашим собственным персонам арбалеты, – сказал Рафаэль, ложась в грязи и укладывая на ложе болт.

– Ну, наконец-то достойные спутники, – сказал Гегель брату на их личном диалекте.

– Лучших нам точно не достать, – ответил Манфрид, взводя арбалет, затем перешел на обычный немецкий: – Вон они, делай свое дело, араб!

Все стали прыгать в грязи, орать и размахивать руками. Даже Родриго оживился, увидев шанс наконец выбраться из болота. Корабль замедлил ход, бородатые гребцы потрясенно уставились на них, а люди на палубе возбужденно закричали. Аль-Гассур выдумывал одно несуществующее слово за другим, а слезы радости от неминуемой погибели Гроссбартов омыли усы араба.

Ближние гребцы замкнули весла в уключинах и встали, галера подошла к берегу. Люди на палубе извлекли бутылки, сами вскинули их, а затем бросили радостным путникам на берегу. Нет на земле никого более неосторожного, чем измученный трезвостью алкоголик, так что к вину не потянулся лишь Мориц. Но, как только Гегель поднес к губам дареную бутылку, старое ведьмино чутье холодом пронзило его кости, а кишки будто присохли к хребту. Он выбил бутылку из рук Манфрида и выхватил кирку.

– Не думаю, что они сами пили, братец. В вине небось какие-то арабские цирюльные ягодки или что-то вроде. Так что, если не хочешь очухаться в незнакомом месте с кучей новых неприятностей впереди, лучше воздержись.

– Да мне этого дерьма на всю жизнь вперед хватит, – ответил Манфрид и разрядил арбалет в первого мамлюка, который спрыгнул на берег, а затем братья плечом к плечу вступили в самую великую, отчаянную и жестокую битву в своей жизни.