Едва заметный колесный путь пролегал по однообразно-скучным местам.

Отовсюду исподтишка подступала пустыня. Едва уловимый пыльный налет покрывал все вокруг, деревья изредка встречавшиеся, казались чахлыми, скрюченными и болезненными на вид от вечной нехватки влаги. Не верилось, что где-то сезоны ветров и дождей существуют. Здесь всегда одно и тоже — вечная жара и сушь. Воды запасли достаточно, и поэтому недостатка в ней пока не чувствовалось. Удрученные горем матери не останавливались даже на ночь. Одна правила лошадью, другая спала, или вернее дремала в это время. Спать по — настоящему не удавалось. Однажды решились, сделали привал в надежде выспаться, но не случилось. Только закрыли глаза, и сон уже крался на тонких ножках, как замаячили облитые черной ночной кровью камни замкового дворика, и увиделся тот самый башмак с оторванной детской ножкой, который валялся неподалеку от караулки — белевшая кость, волокна мышц. Обе в этот же миг открыли глаза и, не сговариваясь, быстро собрались и продолжили путь. Никаких опасностей впереди вроде бы не предвиделось, дорога казалась однообразной. Еды, благодаря заботам матушки Оливии, должно было хватить на все путешествие. Да и аппетита не было, путницы ели лишь для того, чтобы не обессилеть. Иногда мелькали в темноте какие — то звери, днем ничего живого не было видно — все пряталось в тени, лишь чахлая растительность кругом и подступающее море песка до самого горизонта. Сколько времени это продолжалось, сказать трудно, закаты сменяли рассветы, скудные кусты стлались одинаково на всем пути. Казалось, что Мир уже давно умер, и лишь только они двое остались здесь, и приговорены вечно скитаться по этой проклятой пустыне.

Селена под палящими светилами загорела так, что стала похожа на темнокожую кочевницу, лишь глаза странно светлели на лице. Лентина же, исключительно белокожая даже для астрономов, куталась во всякие тряпки, тщательно скрывая каждый кусочек кожи. В начале пути она, подражая кровнице, храбро обнажила руки, которые к вечеру обгорели докрасна и не давали покоя потом еще несколько дней. Затем спаленная кожа слезла большими лохмотьями. После этого Лентина и начала закутываться, поняв, что ей загорать противопоказано. Прокаленная солнцами Селена словно бы и не замечала иссушающего жара — сказывалась привычка, приобретенная за годы скитаний с дикими племенами. Путницы почти не разговаривали, боясь затронуть кровоточащие раны, боясь даже вспоминать своих сыновей. Слишком мучительно. Иногда Лентина ловила себя на мысли, что вот об этом надо будет рассказать Киру, любопытному ко всяким диковинкам, и, понимая, что рассказывать больше некому, закусывала губы до крови, сдерживая рыдания.

Зная, что, если сейчас они прорвутся — остановиться уже будет невозможно. Зная, что пути назад нет никакого, зная, что силы нужны хотя бы для того, чтобы остальные матери Зории не знали такой боли.

Селена правила повозкой в тот момент, когда в дрожащем мареве показались зыбкие очертания Часовой башни. По всем прикидкам выходило, что это должен быть Турск. Вскоре путешественницы почувствовала слабый запах воды. И теперь этот запах обволакивал ноздри, дразня, обещая прохладу, заставляя забывать обо всех горестях и бедах. Напоминал о падающих с каменных уступов чистых струях, журчащих среди кустов речушках, маленьких ручейках, несущих чистейшую ледяную воду, от холода которой ломит зубы, о купании в прозрачных водоемах.

Знаменитое когда-то на всю страну озеро Мэйри заявляло о своем существовании за несколько дней пути. Пресная, чистейшая вода и столько ее, что хватит заполнить Ущелье Водопадов доверху. Самая богатая кладовая Мира, но никто и не держал в мыслях торговать этим сокровищем. Все купцы, как один, воспротивились бы такой торговле, если вдруг было бы предложено это святотатство. Берегли, как могли — не сорили на берегах, не лили всякой гадости в воду.

Запах становился все отчетливее и отчетливее. Путницы уже представляли себе купание в этих прохладных чистых водах. Селена первая заметила отблеск на Часовой башне. Только одно устройство могло быть там — телескоп астронома.

Селена вгляделась пристальнее — да, сомнений не осталось. Часовая башня была обитаема, и кто-то из их племени продолжал нести свою бессрочную вахту. И путницам пришлось, невзирая на нестерпимое желание окунуться в чистые воды озера, держать путь в город, чтобы покончить со своей миссией, а потом уже распоряжаться временем по собственному усмотрению.

Старика Аастра сегодня разбудило какое-то предчувствие в дикую рань — совсем ни свет, ни заря. Он и раньше-то не спал подолгу — привычка к ночным дежурствам сказывалась. Начисто умылся, поменяв исподнее, приготовил себе скудный завтрак, сверил время и поднялся на башню, где уже долгое годы нес службу, обозревая границы мирские и явления небесные. Небо давно уже беспокоило, в один и тот же час после заката несколько звезд выстраивались в линию, как на параде. Астрономы знали текст проклятия назубок, не хуже новорожденных царят. Поэтому страшился Аастр того, что он видел, страшился и мучился от своего бессилия. Когда седьмая звезда сошла со своего пути и встала в строй с остальными, образовав прямую линию, ему следовало отправить гонца Приму. Да вот только гонцов не было, как уже давно не было голубей, которые вымерли примерно в тоже время. Не было ни завалящего коня, ни ослика, ни даже собаки, которую можно было запрячь. Лишь полчища кошек бродили по окрестностям Турска, окончательно одичавшие, не подпускающие к себе никого, поедающие всякую мелкую живность и не дающие расплодиться крысам и мышам, хоть так принося пользу. Аастр уже было собирался оставить свой пост и отправиться с горестной вестью в Блангорру пешком, понимая, что едва ли дойдет, но хотя бы попытаться, да все что-то задерживало. Потом случились гости — купцы, направляющиеся на ярмарку, затем то самое странное происшествие с купцом на Торговище. Подробностей об этом астроном не знал, но видел в телескоп достаточно, потом случился непонятный смерч в песках неподалеку, там, где был захоронен купец. Старик понимал, что слаб и возрастом для путешествия не совсем подходит. Что жара пустыни убьет его в самом начале пути. В Елянск идти не было смысла. Говорить о параде звезд Аастр мог только с Советом верховных кастырей и Примом, для остальных сие должно остаться тайной за семью печатями.

Астроном уж было решил, что утреннее предчувствие — это вроде знак от небесных предков. Что пора в путь, никто не появится и не переложит эту ношу с его плеч. Но ближе к полудню, когда пески раскалились, воздух над ними начал дрожать и показывать то, чего и быть не может, неподалеку показалась повозка. Не веря своим никогда еще не подводившим глазам, старик взлетел на смотровую площадку Часовой башни. Телескоп раскалился так, что за него было опасно браться голыми руками. Дневную вахту давно уже не было нужды нести, поэтому притенения от солнца и не сделал, а к вечеру телескоп остывал настолько, что металл лишь приятно грел руки. Теперь же пришлось быстро закрыть крышу специально для этого натянутым пологом и сидеть некоторое время в духоте, ожидая, пока металл остынет. Вскоре возможно стало проводить наблюдения.

Старик приник к окуляру, подстроил резкость. И вздрогнул от неожиданности.

Оторвался от телескопа, протер глаза, потом снова прилип к нему. На расстоянии полдня пути пылила повозка, которая, несомненно, ехала сюда, в Турск, и управляла лошадью девушка. Потом за возницей показалась еще одна девичья голова. Больше никого рядом не было — ни охраны, ни спутников. И еще — даже на таком расстоянии звездочет чувствовал, что приближающиеся путешественницы его кровницы. Старик впал в страшное волнение, заметался, засуетился. Зачем-то снял полог, потом снова натянул. Потом сел, глубоко вздохнул несколько раз, пытаясь успокоиться, и поспешил вниз, подготовиться для встречи неожиданных гостей.

Та радость, которую он испытал недавно, встретившись с купцами, не шла ни в какое сравнение с душевным подъемом, испытываемым сейчас. Спускаясь по каменной лестнице, ступени которой были вытерты при многократных подъемах — спусках, отшельник вспоминал, что же у него есть этакого из припасов, желая угостить гостий как можно вкуснее. Заметался по своему немудрящему обиталищу, стремясь придать ему более-менее уютный вид, одновременно успевая готовить обед. Благодарил шепотом небесных предков, что купцы, гостившие недавно, оставили ему часть своих припасов, оказавшихся сейчас очень кстати.

Солнца уже устало скатывались к горизонту, окрашивая недалекую пустыню в предзакатные цвета, когда Аастр поспешил к городским воротам. Он никогда не закрывал их, но сейчас ему хотелось как можно быстрее увидеться с прибывающими, и не заставлять их блуждать по городу, пытаясь его разыскать.

Пришел, запыхавшись, взгромоздился на каменную тумбу, с которой раньше усаживались на лошадей, отправляясь в путь. Сел, вытирая пот со лба, и приготовился к ожиданию, ставшему привычным за всю жизнь. Аастр был младшим в семье, поэтому ему частенько приходилось ждать — новую одежду, внимания, разрешения говорить. Созрев по меркам астрономов, ждал необыкновенную девушку, которая будет понимать его с полуслова, и с которой они будут жить долго и счастливо. Но после исчезновения кровниц понял, что ожиданию сбыться не суждено. Потом он начал ждать достойного ученика, что тоже не свершилось, потом со страхом и отчаянием ждал парада звезд — а вот это начало сбываться. К сожалению. Сейчас же ожидание его не было долгим, но казалось мучительнее всего в его долгой жизни. Вскоре уже был слышен шум подъезжающей повозки, все ближе и ближе. Аастр встал и с замиранием уставился в проем ворот. Во рту пересохло от волнения. Рядом с воротами шум стих, девушки, осторожничая, слезли с козел, и одна из них заглянула за каменную стену. Встретившись глазами с Аастром, невольно вздрогнула от неожиданности, потом глаза ее расширились от удивления.

Да, это была девушка из его клана — чутье не обмануло, а сейчас и глаза подтвердили это. Она махнула рукой своей спутнице, приглашая ее внутрь.

И вот они вошли — дочери его племени, его крови. Одна была чуть повыше, загорелая до черноты, худощавая, скуластая, глаза на этой темной коже просто пламенели, волос не видно под платком, защищающим от дорожной пыли. Вторая — пониже ростом, черты лица более округлые, но те же незабываемые глаза, которые роднили их, как сестер; белокожая, какой и полагается быть истинной дочери астрономов, все остальное спрятано под кучей бесформенных тряпок. Над лицом козырьком нависал завязанный платок — так, чтобы солнца как можно реже заглядывали и не опалили нежную кожу. Обе — в мужских штанах, у обеих в глазах лежит печать обреченности, видимая даже на расстоянии. Глаза блестят, но этим блеском можно резать, как ножом — словно их владелицы пережили нечто страшное, что навсегда отучило их пользоваться вечными женским оружием — слезами. «Пыль каких дорог покрывает ваши руки, где ваши мужчины, которые должны холить, беречь, как зеницу ока и лелеять, сдувая пылинки с последних представительниц клана астрономов?» — промелькнуло в голове астронома, пока он разглядывал девушек. Вот они заметили его, остановились, оглядывая с ног до головы, настороженные, готовые при малейшей опасности пуститься наутек. Но чувствовалось, что страх этот не пустячный, как у некоторых особ женского пола — типа боязни мышей, змей, ящериц и тому подобных гадов. Здесь страх жесткий, настороженный — в любой момент готовый перерасти в ярость и гнев.

Остановились в нескольких шагах и молчали, выгодно отличаясь от других женщин и девушек, которые начинают тараторить по любому поводу — и от страха тоже.

Аастр на негнущихся ногах подошел поближе, протянул открытые ладони в знак приветствия, проскрежетав внезапно осипшим голосом:

— Добро пожаловать вам, барышни. Далеко ли путь держите? Была ли Крогли милостива к вам?

Ответила та, что пониже, вопросом на вопрос:

— А вы кто?

— Аастр я, дочка, астроном, единственный из оставшихся в живых на весь Турск. И я приветствую вас от всего сердца.

Мгновенно просиявшее лицо говорившей преобразилось — только что было лицом суровой воительницы, а стало хорошенькой мордашкой смешливой девчушки.

Высокая же даже не улыбнулась, так и стояла, сдвинув брови.

— Меня зовут Лентина, — это смешливая сказала, — я несу вам привет от матушки Оливии, верховного кастыря повитух. И от себя самой — дядька Аастр, ты меня не узнаешь? Я у тебя телескоп роняла, когда маленькая была, а ты меня учил мышей ловить, не помнишь? Я потом замуж за каменщика вышла, когда поехала по вашему поручению. А мою попутчицу зовут, — тут девушка запнулась, увидев, какими глазами на них смотрит старик. Радость и горечь, изумление и узнавание — лицо астронома было открытой книгой для кровниц.

— Селена? — хрипов в голосе добавилось еще больше, не удержался и спросил еще: — Ты же такая белая была?

Вот уж кого в этом Мире не ожидал он увидеть. Аастр уже был зрелым мужем, все ищущим и ждущим свою половинку, когда впервые увидел Селену. Она тогда только вышла из подросткового возраста и чудесно выровнялась, став истинным совершенством. За ней тогда еще следом ходил этот военачальник — пастырь-рыцарь из Блангорры. Аастру она нравилась, очень нравилась, но слишком молодой и неприступной она казалась. Разница в возрасте у них была существенной, что, впрочем, ничуть бы не помешало, реши он к ней посвататься. Но все это осталось лишь в мечтах, потому как Селена оказалась среди пропавших женщин.

Каким чудом она выжила, откуда она сейчас явилась, что она пережила, богам лишь известно, да ей самой. Аастр же был сейчас слишком стар и изможден, чтобы напоминать о том, чему не суждено сбыться, чтобы рассказать, как он горевал тогда, как они все отчаялись, все обреченные мужчины клана астрономов. А теперь и вовсе, когда весь Мир на краю и горевать скоро будет некому, если не поспешить предпринять что-нибудь. Селена, кажется, все-таки узнала его, неуловимо изменилось что-то у нее в глазах — поубавилось этого жесткого блеска, что ли:

— Господин, там, где я была, светила мстят тем, кто слишком долго находится под ними, сжигая навеки и дочерна их кожу. Мне негде было укрыться, но хотелось жить — и вот, я такова теперь, не обессудь, если это тебя огорчает.

— Да нет же, — старик аж крякнул от неловкости, — От неожиданности это я ахинею понес. Вы мне тут, как Хрон на голову — две кровницы мои! Нашлись, пропажи! Я чувствовал, чувствовал, что есть еще где-то кровинки наши! Вот, старый, заболтал вас совсем. Пойдемте, девоньки, с дороги вам и помыться бы надо, да и закусить, чем Семь послали. Пойдем, конька вашего определим. Тут, хоть и скотины почти не осталось вовсе, вот и травы понаросло, — Аастр успешно справился с волнением и голос его певуче зажурчал, — Вы, я знаю, не просто так сюда, пожаловали. Ну да ничего не случится, если вы перекусите и передохнете немного, пусть Мир подождет.

Лентина вздрогнула, слова эти напомнили нечто, что она пыталась вспомнить еще с момента встречи с матерью Оливией. Ускользавшая мысль дразнилась, плавая где-то рядом, не даваясь в руки.

Аастр проводил путешественниц в дом, что находился в пристройке к башне, для проживания астрономов. После недолгого отдыха и омовений девушки вошли в столовую. Селена сняла платок, под которым оказались порыжевшие, выгоревшие от солнц волосы. Дотемна загоревшая кожа лишь подчеркивала яркие, беспокойные глаза. Худая, но не болезненно, крепкая, жилистая. Лентина, скинув все тряпки, защищавшие от немилосердной жары, оказалась миниатюрной, чуть пухловатой девушкой. Было заметно даже сейчас, после всех перенесенных ею страданий, что она любительница поговорить и посмеяться. Они были такие разные и такие схожие друг с другом — как старшая и младшая сестры, которые росли порознь, но родство осталось — родство крови. Хлебосольный Аастр угощал кровниц всем, что смог раздобыть и успел приготовить, пока они не насытились и не заговорили сами о том, как и почему здесь оказались. Первой начала говорить Лентина, которая была более общительной и открытой, да и новости, в основном, принесла она. Лентина поведала о разговоре с матерью Оливией, о своем путешествии сюда, о потере сына.

О детях, погибших от зубов и когтей мерзких ящеров, рассказывала, даже не пытаясь сдержать рыданий. Успокоившись немного, все еще пошмыгивая носом, срывающимся голосом рассказывала и об их неудавшейся попытке освобождения детей. Селена подтвердила, что драконов было семеро, но двое куда-то потом улетали. Она сидела, словно каменная, и чувствовала себя неуютно, находясь среди своих, которым она вроде бы могла доверять. Но доверие — вещица хрупкая, и в скитаниях эта вещица теряется первой. Теперь нужно было учиться заново чувствовать себя своей, и не смотреть настороженно на каждого встречного, особенно на своих кровников. А эти двое, они хоть и не виделись так давно, словно вчера расстались — у них были общие воспоминания, общие знания, им не надо было порой и говорить, понимали с полуслова, полувзгляда. Вот Аастр только собрался посмотреть в кружку, в которой уже виднелось дно, а Лентина уже взялась за бутыль и подлила еще. Для встречи таких дорогих гостей Аастр выкопал в подполе бутыль редкого ущельского вина. И к концу ужина все трое были немного навеселе. Он знал точно, что на всей Зории вряд ли найдутся еще девушки их клана. А тут сразу двое!

И у обеих были дети. Необычные мальчишки, которые несли в своей крови сразу две печати, особенные печати. Не бывало в Мире браков между астрономами и кем-то еще. Не бывало детей у тех, кто осмелился жениться на девушках из клана звездочетов. После нескольких попыток на заре Мира, которые запечатлены в книгах весовщиков, браки астрономов и других были запрещены официально. Слишком ценна кровь астрономов. Ох, неспроста родились эти детки! Хотя их и нет в живых уже. Но что-то казалось неправильным Аастру в рассказе о гибели детей. Нет, он, конечно, не сомневался в правдивости слов Лентины, но… Мысли немного путались. Решили перебраться на веранду, где после заката стало прохладно, и запахло остывающей почвой, водами Мэйри, травой, что напитала за долгий день тепла и теперь отдавала пряные запаха, раскаленными песками, что простирались неподалеку. Взяв по кружке травяного чая — вина решили больше сегодня не пить, хотели еще поговорить с ясной головой — выбрались из дома. Аастр попросил еще раз подробно рассказать о гибели детей, тех, которых пожрали ящеры:

— Вы не подумайте, что я за острыми ощущениями гонюсь. Что-то там не стыкуется, что-то неправильно.

Теперь рассказывала Селена — ее речь была не такой эмоциональной, она не хлюпала носом во время рассказа. Астроном внимательно слушал, не пропуская ни словечка, ни единого движения лица. Потом поблагодарил и сказал, что ему это надо обдумать, а пока предложил располагаться, где хотят и отдохнуть до рассвета. Уже совсем стемнело.

Селена как-то робко, несмело, что так не похоже на нее, поинтересовалась, далеко ли озеро и возможно ли искупаться сейчас. Оказалось, что совсем недалеко, да и не так поздно еще, чтобы отказать себе в этом удовольствии. Быстренько собрались и пошли все втроем — разлучаться не хотелось. В пути старик молчал, и гостьи не болтали. Когда подошли к воде, Селена не смогла сдержать возглас удивления и радости: она уже давно не видала такого количества чистой, свежей и пресной воды. Девушки немедля отошли недалеко, спрятавшись за прибрежные кусты, разделись и с тихим плеском вошли в воду. Не кричали, не плюхались — мало ли кто мог притаиться в темноте. Было полнолуние и, когда ночные светила воцарились на небе, стало почти также светло, как и днем, только свет казался серым и безрадостным. Купались недолго, и вскоре они уже снова оказались в городе.

Остаток ночи был спокойным и тихим. Девушки, не пожелавшие расставаться, улеглись на диванах в общей комнате. Аастр, привыкший спать по 2–3 часа за сутки, отправился на крышу.

Утро выдалось удивительно прекрасным. Неспешно дневные светила занимали свои места на небосклоне, расцвечивая Мир радостными утренними красками. Кровницы, проснувшиеся рано, несмотря на то, что дорога вымотала их донельзя, сбегали к озеру искупаться. Селена не могла налюбоваться на водную гладь и, словно какое-нибудь водоплавающее, готова была проводить каждую свободную секунду в воде, впитывая влагу всеми порами. Лентина тоже была совсем не против освежиться — путешествие по выжженным пескам Крогли давало о себе знать. Когда они вернулись, астроном гремел посудой на кухне, готовя завтрак.

Подкрепились, прибрали после еды стол. Аастр велел зашторить окна, усадил Лентину спиной к двери так, чтобы ей не было видно пробивавшихся из-за плотной ткани лучей солнц, и сказал, что сейчас будет ее гипнотизировать, ведь не только повитухи владеют этим древним искусством. На что Лентина усмехнулась, сообщив, что мать Оливия так и сказала, что кто-нибудь будет на ней это опробовать. Но засомневалась, хватит ли у старика сил, чтобы снять барьеры, поставленные так давно и такими сильными мастерами гипноза, как повитухи. Аастр насмешливо покачал головой:

— Ты не веришь, что мы, дети Аастра, второго сына Прима, можем быть сильнее, чем какие-то младшие дочери, чем повитухи?! Ты забыла, что мы можем развивать у себя любые способности, даже те, которые есть у другой крови? Я гипнозом баловался давно, и, когда ты была маленькой, с удовольствием бывала моей подопытной. Садись и не болтай более.

Селена тихонько сидела в уголке комнаты на стуле, развернув его спинкой вперед, и мечтательно прикрыв глаза, погрузилась в те скудные воспоминания о детстве и юности, которые иногда всплывали в ее памяти, выхолощенной долгими скитаниями. А астроном творил чудеса, приказав Лентине закрыть глаза, ввел ее в транс, потом подвел к столу, на котором лежали чистые листы бумаги. После недолгого диалога, который настроил девушку на нужные воспоминания, велел взять карандаш и рисовать то, что она сейчас видит своим внутренним оком. День давно перевалил за половину, когда сеанс закончился. Аастр побоялся, что подобная встряска будет девушке не по силам, и решил отделаться однодневным сеансом.

Лентина открыла глаза со словами:

— Вот я же говорила, что не получится, а вы мне про какие-то врожденные способности говорили…

И осеклась, увидев кучу листов, заполненных какими-то рисунками и схемами.

Аастр с хрустом потянулся, тер усталые глаза. Селена давно уже не сидела в уголке, а, судя по азартному блеску в глазах, внимательно наблюдала за происходящим, склонившись над столом. Лентина, все еще не веря, спросила:

— Это все я? Это то, самое, о чем мне мать Оливия говорила, да? Из-за этого меня так спрятали? Аж в запрещенный замуж, — и затихла.

Потом подняла глаза, в которых появился тот самый яростный блеск, с которым она появилась в Турске.

— Пора все это закончить, не так ли? Ведь ради этого мы здесь, да? Ради этого наши дети погибли? — повернулась к Селене, которая озадаченно рассматривала свою спутницу, обычно такую дружелюбную.

Аастр исподлобья наблюдал за обеими, потом пробурчал, что хватит на сегодня, пора обедать. Путешественницы уже и отвыкли от такого — им в дороге хватало одного перекуса в день на ходу, не останавливаясь. А тут завтрак, обед, ужин, да купание, да ночевка на мягких диванах — расслабит, что потом и не соберешь себя в кучу, чтобы снова отправляться туда, где голодно, страшно, твердо и никто не побеспокоится: сыта ли, хорошо ли спала, тепло ли одета…

Годы одиночества отучили Аастра от пиршеств, но в молодости он очень неплохо готовил и сейчас старался блеснуть своим умением, чтобы как можно лучше угостить своих гостий. Когда он успел всего этого наготовить — непонятно, но все было вкусно и всего вдоволь. Приготовлено мастерски, хотя особых изысков и не было, что и понятно — приготовлено из местных продуктов: рыба, овощи и фрукты, орехи. Молоко поставляло небольшое стадо, которое они видели неподалеку на площади, где разрослась всякая трава. Перепробовали все, что наготовлено и, насытившись, все-таки решили продолжить начатое утром, потому как время подгоняло. Хорошо еще, что оно не ускорялось — это чувствовали все трое. Но у всех было ощущение, что их время уходит, и хотелось схватить его за хвост, чтобы хоть чуть-чуть приостановить. Уселись разбирать нарисованное уже в сумерках, зажгли все светильники, которые смогли найти, чтобы не пропустить ни малейшей детали. Аастр лишь ненадолго покинул их, когда пришло время ночных наблюдений. Поднялся на крышу, настроил телескоп и вздрогнул от увиденного.

Семь звезд, выстроившись в ряд, пылали первобытным пламенем, предрекая безнадежное будущее для всей Зории и гибель для Мира. Смотреть больше было не на что, да и не за чем. Всё, все астрономы Мира могут складывать свои телескопы и заниматься часами, пока есть, что ими измерять.

Селена и Лентина разглядывали схемы, пытаясь разобраться, что на них изображено. Аастр, ехидно усмехнувшись — тоже, наверное, в крови это, редкий кровник астрономов удерживается от ехидства и ерности, если есть возможность их проявить — сообщил о параде семи звезд, напомнил о виденных девушками бездушных тварях, сказал, что проклятие вот-вот начнет сбываться, поэтому не время гадать на этих бумажках:

— Вот что я вам скажу. Это схемы семи основных Часовых башен, ключи от которых есть только у верховных кастырей и дубликаты, что хранятся у Прима. Вы привезете Приму сообщение от меня, это будет шифр к замку, которым заперт потайной шкаф с дубликатами ключей. Ключи запускают древний взрывной механизм, спроектированный и изготовленный повитухами, спрятанный пастырями в построенных каменщиками башнях. Все Часовые башни Мира соединены в единое целое системой тоннелей, начинающихся в блангоррской башне. Внизу, под башнями в темноте и пыли лежат заряженные механизмы, которые нужно только запустить. Великая Семерка в последнее посещение Зории настойчиво советовала построить это все для того, чтобы было чем ответить Хрону, когда придет время.

Астрономы должны следить за небом и, в случае, который я вот прямо сейчас наблюдаю, немедля отправлять гонцов, желательно весовщиков, к Приму, а купеческая гильдия оплачивала все дорожные расходы, пастырям нашим лишь остается молиться, взывая к Семерке, чтобы мы все успели сделать. Шифры были бы разными — все зависит от того, в какой из семи башен будет замечен парад звезд.

Если бы это случилось в Блангорре — сила ключей была бы многократно увеличена за счет близости к Приму, и вероятность благоприятного для Мира исхода стала бы гораздо выше. Но, посудите при нынешнем раскладе — что мы можем? Стройная система развалилась — потому что почти истребили наших кровниц. И, если бы случилось все это чуть позже, когда почил бы последний астроном, так же как я, одиноко стареющий в полуразрушенном городе, тогда бы можно и не трепыхаться — одеваться в белое и потихоньку ползти в сторону кладбища. Хотя и сейчас — что мы можем? Две девчонки да немощный старик, — горечь сквозила в каждом слове, горечь и бессилие.

Селена нетерпеливо вскинула голову:

— Аастр, ты о чем тут? Нас трое. Мы выжили — мы, те самые две девчонки! Но ты сам сказал, что мы можем все — можем быть кем угодно из семи кровников. Сейчас твоя задача — сделать из нас гонцов-весовщиков, а дальше — как получится, кем нужно будет для Мира — теми мы и станем. Если нужно будет изображать дочь Хрона — ну что же, постараемся и тут.

Аастр и Лентина уставились на молчаливую Селену, которая казалась такой чужой и далекой от их проблем. Астроном помолчал некоторое время, потом распрямил ссутуленные годами плечи, приободрившись:

— Ну, тогда у меня отменяется ночное дежурство, а у вас отменяется ночной сон.

Нынче ночью мы тогда и займемся тем, что будем делать из вас весовщиков — следопытов. Вам не нужно будет преследовать кого-нибудь, вам надо научиться прятаться так, чтобы вас не видел никто, если вы этого захотите. Будем изучать искусство маскировки, да и надо будет с глазами что-то придумать, они вас выдадут.

А! Лентина, твои рисунки придется уничтожить — потому как путешествовать с ними сейчас опасно. В Блангорре ты сможешь их снова нарисовать — там есть Ди Астрани и мать Оливия, которые помогут тебе вспомнить каждую мелочь схемы.

Кровницы переглянувшись, согласились. Собрали каждую бумажку и спалили всё дотла в пустом по причине жары камине.

Всю ночь рассказывал им новоиспеченный учитель все, о чем знал сам, что скопилось в его памяти. Все знания о кастах, о привычках и особенностях поведения, о жестах и проявлениях эмоций. За ночь им нужно было стать «семеркой». Девушки старались изо всех сил, потом для закрепления результатов, Аастр предложил их загипнотизировать, чтобы и схемы запомнили — обе, на всякий случай — и все, о чем говорили, тоже. Ученицы, не раздумывая, согласились. Вскоре и этот этап обучения был закончен. Начинало светать, когда Аастр сказал, что теперь-то можно и отдохнуть. Укладывались кто, где смог, по комнатам расходиться не стали, сил не было — и раздеваться тоже.

Через пару часов астроном проснулся и пошел готовить завтрак, сварил себе кружку кафэо — из тех припасов, которыми с ними поделились купцы — немаленьких размеров — надо было как-то взбодриться, привести мысли в порядок. Пока кушанья доходили в печи, он уселся в комнате, где спали девушки — одинаково бесшумно, разметавшись, как спят дети. Сидел, смотрел на них, и не мог налюбоваться. Вчера только он сетовал на одиночество — а тут сразу две кровницы, довелось на старости лет и первую любовь увидать — ту, что была дороже жизни, которая осталась неизменно прекрасной и молодой. Радость, подогреваемая одним их только видом, разрасталась, заставляя верить, что еще может все завершиться хорошо. Допил свой бодрящий напиток и снова ушел на кухню. Только начал накрывать на стол, как Селена, бесшумно возникшая за спиной, заставила вздрогнуть от неожиданности — кровницы ходят тихо, а ее годы скитаний и вовсе научили передвигаться бесшумно.

— Вы, правда, меня помните? — вопрос, казалось, давно вертелся на языке.

— Селена, — от волнения у Аастра перехватило в горле, и словно вернулось то самое время, когда он застывал от восхищения, увидев, как она идет по улице, — Селена, я помню тебя очень хорошо. Я мог часами наблюдать за тобой и, если бы не похищение, я, наверное, все-таки бы решился посвататься к тебе, несмотря на то, что я намного тебя старше. А сейчас мне так больно, что тебе пришлось пережить все то, что случилось. Твоя горечь — моя горечь, я не знаю ничего о твоих злоключениях, но следы их выжжены в твоих глазах. Та любовь, которая была во мне, за годы одиночества и отчаяния не умерла, как я думал, она возродилась сейчас — но она стала другой, отеческой. Раньше я мог тебе предложить любовь, защиту и верность — теперь я лишь немощный старик, и могу сказать только это — ты и Лентина, это все — что есть у меня, все, что осталось ценного. Вы, телескоп и башня. Хотя за встречу с вами, я бы, пожалуй, отдал и телескоп и башню. Да и остаток своих лет тоже. Вы можете доверять мне, надеяться на меня и верить мне — я не смогу предать свою кровь, я не смогу предать вас. Говорю это тебе сейчас, чтобы потом, когда нам, а, точнее, вам придется идти по колено в крови, чтобы вы знали, что я здесь и сделаю все возможное, чтобы крови этой было хотя бы по щиколотку, а не выше. И вот что я еще скажу: ты должна чувствовать и различать кровь других кланов. Ты же можешь узнать, кто перед тобой — весовщик, каменщик, повитуха, астроном, пастырь, купец или свободнокровка, если они будут раздеты или переодеты?

Селена подумала недолго, перебирая, вспоминая встречавшихся ей в жизни, и кивнула утвердительно.

— А когда драконы жрали детей, чья кровь текла в жилах малышей? Что ты почувствовала? — астроном так пристально вглядывался в Селену, словно разглядеть что-то позади нее.

Девушка задумалась: странно, но присутствия клановой крови она не ощущала совсем. Подняла внезапно заблестевшие глаза, заметно было, как смутная догадка осенила ее:

— Все сожранные дети были свободнокровками — я не заметила ни одной печати крови. Да? И ты хочешь сказать, что наши мальчики могут быть живы?

— Да, именно это я и хочу сказать. В вашем рассказе меня сразу зацепило какое-то несоответствие. Но догадка пришла ко мне только сегодня утром, когда я смотрел, как вы спите, — после этих слов заметил смущение Селены, — Ты не должна меня опасаться. В моем возрасте даже самый ярый сексуальный маньяк становится безвредным, а уж астрономы маньяками никогда не слыли. И еще, не говори о моей догадке Лентине, пока, по крайней мере. Она может не перенести крушения надежды, если я ошибаюсь. Она, по-моему, сейчас на ненависти и держится.

Неслышно подошедшая Лентина прервала их:

— Кто это на чем держится?

Собеседники переглянулись, первой нашлась Селена:

— Да Зория сейчас на нашей ненависти и держится…

Аастр отвернулся, его попытка сдержать улыбку полностью провалилась, кровницы еще и врать умеют…

Начался новый день обучения. Девушки схватывали знания на лету. После того, как они заучили послание Приму, пришло время готовиться в путь. Собрали провиант, уложили необходимое, астроном снарядил их в дорогу, добавив то, чего не смогли дать повитухи. Потому что Аастр уж точно знал, на что они шли. В путь решили выдвигаться рано поутру, пока еще не рассвело. И сегодняшний вечер принадлежал им — весь, без остатка.

Провели они его на берегу благословенного озера Мэйри. Весь вечер, пока не затлели мертвящим полусветом ночные светила, сидели возле костерка. Казалось, что нужно еще так много рассказать, так много вспомнить — а время ускользало между пальцами, словно струйки воды или песка. Всем троим было ясно, что они вероятнее всего не встретятся, но хотелось верить, что это не так. Что будет еще и у них праздник. Мечталось: принесут девушки послание Приму, мудрый правитель быстро предпримет срочные меры и спасет Мир. Зория будет в безопасности, и вернутся к Хрону бездушные летающие твари, и приедут в Турск Селена с Вальди, Лентина с Киром — живыми и невредимыми, где их встретит Аастр и будет все хорошо. Говорили, да только всплывало в памяти страшная горечь слова «никогда», которое перечеркивало надежды и мечты. В полночь троица собрала все, что осталось от пикника, аккуратно свернув мусор — миряне очень строго блюли чистоту озер, рек, ручейков и никогда не оставляли мусор на берегах — вернулись в Турск. Долгих бесед более не вели, стараясь собрать все силы, чтобы решиться на расставание. В последний раз девушки осмотрели свою повозку, закрепили поклажу, проверили колеса, накормили-напоили коня. После этого спать улеглись, пожелав друг другу тихой ночи.

Аастр взобрался на крышу для еженощного наблюдения. Но сегодня как-то не клеилось и любимое занятие не приносило радости, даже не могло отвлечь от тягостных мыслей. В итоге, астроном выполнил обязательное обозрение, проверил, не изменилось ли что в расположении семи проклятых звезд, и прекратил работу.

Сел рядом с телескопом на еще теплую от дневной жары крышу и задумался, уронив крупные, натруженные за долгий век руки между колен, понурив голову. В ночной тиши так хорошо думается, неспешно текли его мысли. Думал и о том, что, может быть, бросить Турск, как все горожане тогда, давно, и поехать с кровницами. Сможет помочь и защитить — мало ли что в дороге может случиться. И так повертел эту мысль и так — нет, бросить башню он не сможет. Аастр твердо знал, что с кровницами в пути ничего не случится, что они благополучно доберутся до Блангорры. А здесь, на рубеже, никого не будет. Придется ему остаться.

Так и встретил он медленный рассвет, который подарили Зории неторопливо восходящие светила, подсветившие розовым светом вершины деревьев по всему Турску. Потом спустился вниз и обнаружил, что кровниц нет. Опечалился еще больше, что ушли вот так, не попрощавшись. Сгорбившись, поплелся на кухню, тяжело опустился на стул рядом с плитой — никаких мыслей и желаний не было, вокруг была лишь пустота. Повернулся к двери и вздрогнул, увидав их входящих с еще мокрыми после утреннего купания волосами — не смогли отказать себе в этом.

Обе были деловиты и собраны. Без лишних слов переоделись в дорожную одежду, позавтракали, чем пришлось. Потом закутали волосы в серые платки, и собрались было уже уходить. Молча. Аастр почувствовал свое одиночество с доселе невиданной силой. Его дочери уходили вершить судьбу Мира, а может и миров. А ему больше нечего было им дать. Хотя…

— Постойте, погодите немного, я сейчас.

Так быстро, как только мог, поднялся он в часовую башню, хрустя коленками, и вынес оттуда по кусочку темного камня — осколки того самого, который вмонтирован над часами. Давно хранил он их на удачу, вот и пригодились. Нашлись две тонкие цепочки из белого металла, на которые прикрепил осколки, как кулоны.

Отдал каждой, подержав каждый сувенир в ладони, недолго, камень лишь успел впитать тепло его шершавых ладоней. Отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слезы.

Лентина, не скрываясь, плакала беззвучно, так, как плачут дети, вытирая слезы ладошкой. Обнялись все трое. Потом девушки резко вырвались из объятий, и пошли, не оглядываясь. Старик подумал, что вот так и правильно, вот так и верно, так легче, чем тянуть расставание. Он, уважая их решение, не пошел провожать до городских ворот. Девушки дошли до повозки, уселись, повозились немного, выбирая место поудобнее. Селена взяла вожжи и потихоньку стегнула отдохнувшего конька. И вот тут они обе оглянулись, улыбаясь, пряча слезы, чтобы остаться в памяти только такими — улыбающимися счастливо и светло. Помахали остающемуся кровнику и, проехав сквозь ворота, исчезли за пеленой дрожащего от жары воздуха.

Аастр обессилено опустился на крыльцо и возблагодарил Семерку за то, что выдержал это прощание. Свой долг он выполнил, это давало хоть малюсенькое утешение. Теперь оставалось лишь перебирать драгоценные воспоминания, смотреть в телескоп и ждать. Ждать конца Мира или конца жизни. Сидел на усиливающемся солнцепеке, вспоминая покинувших его девушек, пока свет разъяренных светил не начал слепить усталые глаза. После этого он поднялся и ушел в дом, лег, не раздеваясь на скомканное одеяло, и почти мгновенно заснул.

Тоска пока притупилась, словно свежая кровоточащая рана от боли. Скоро наступит ночь, и снова надо будет нести вахту — теперь почти бесполезную, потому как все, что от него могло бы зависеть, он сделал. Потом можно скучать и тосковать, а сейчас важнее было не думать ни о чем.