Им везло — в пути не повстречав ни диких зверей, ни таких же диких людей, попав в межсезонье — Селена и Лентина останавливались лишь для того, чтобы набрать воды, если она попадалась, ну и напоить, накормить коня, дать ему отдохнуть. Страшная пустыня Крогли тоже была милостива — жарко, пекло, но не случилось ни одной пыльной бури, зыбучие пески ни разу не попались на пути. В общем, жаловаться грех, да они и не жаловались. Отправляясь умирать, на погоду не смотрят. Правили по очереди, поэтому продвигались достаточно быстро, спали и ели на ходу.

Селена направляла послушного конька уверенной рукой, даже если задумывалась. Закат наступил не так давно, и на потемневшем небе еще виднелись фиолетово-багровые пятна, похожие на свежие синяки. Лентина прикорнула на дне повозки — ей предстояло править весь следующий день. Селене нравилось ехать ночью — полного мрака не наступало, новолуние случится еще нескоро, было прохладно, встречный ветерок едва ощутимо дул в лицо. Много передумала она во время этих ночных бдений. Сегодня вспомнился тот самый день, который навеки изменил и судьбу их клана, и судьбу всего Мира.

Селена была, пожалуй, единственной из похищенных, вернувшаяся к своим. И единственная, кто знал виновника и причину похищения. Ненавистное имя, лицо достопочтенного Советника, будущего Магистра, Торнвальда фон Реймера, его высокомерие, его гонор — навеки врезались в память. Селена ненавидела даже звук серебряных шпор, когда они брякали при ходьбе. Хотя у других рыцарей она находила этот же звук приятным. Советник не понравился с первого взгляда — что-то неприятное во взгляде, слишком слащавые манеры, слишком самоуверен. Потом, приняв обычную любезность хозяйки дома, встречающую гостей, за кокетство, он попытался притиснуть ее к стене Часовой башни. Не поверил, что ее отказ серьезен, принявшись преследовать своими ухаживаниями, слюнявыми поцелуями, домогательствами, дарами — а как же, он — блестящий рыцарь, будущий верховный кастырь пастырей Мира, гордость Блангорры и она — пусть очень красивая дочь клана астрономов — но откуда-то из Мухозадворска. Селена возненавидела юного рыцаря со всей страстью. И как-то в теплый тихий вечер она не смогла сдержаться и высмеяла его признания со всем ехидством, со всей язвительностью, надеясь, что после такой отповеди уже не будет этих надоевших домогательств. И действительно, фон Реймер перестал караулить ее на каждом шагу, но Селена и не предполагала насколько сильный пожар она вызвала. Пока не случился тот страшный день.

Это была единственная во всем Мире операция, которая так тщательно, скрупулезно спланирована и также безупречно выполнена. Хрон стал главным вдохновителем и наставником ее непосредственных участников, поэтому не было ни единого шанса для провала. А Советник фон Торнвальд — главным исполнителем, кипящим тяжелой ненавистью ко всему женскому роду астрономов. Всех кровниц астрономов посчитали, а бездушной и безухой нежити из хронилищ повелели похитить всех. Пожилые матроны, женщины, девушки, девочки, младенцы женского пола — всех их вместила пещера, которая наполнилась криками, плачем и стенаниями. Где находилась эта пещера, похищенные не знали.

Селену держали отдельно, разместив так, чтобы она видела всех своих кровниц. Потом отсортировали — больных, страшненьких и пожилых порубили тут же, на месте. Изуродованные останки сбросили в озеро, находящееся тут же в пещере Вода забурлила, пряча кровь и плоть в своих глубинах. Связанная, с заткнутым какой-то грязной тряпицей ртом Селена могла только смотреть, хотя глаза отказывались видеть, их все время застилали слезы. Селена моргала, заставляя себя видеть и запоминать, пока не понимая, что случилось. Все разъяснилось, когда она увидела входящего фон Реймера, закованного в блестящие доспехи, позвякивающего своими великолепными серебряными шпорами, с накинутым на одно плечо багровым плащом. Фон Реймер подошел поближе, оглядел свою пленницу с ног до головы, велел развязать и вытащить кляп. Когда он начал говорить, Селена поняла, что перед ней больной человек, решивший погубить всех женщин клана, только потому, что она, одна из них, ему отказала. Он обрек целый клан на вымирание ради своей прихоти и сейчас кичился перед ней своим преступлением, нисколько не сожалея о содеянном. Погладил по щеке, ласково улыбнулся:

— Видишь теперь мое могущество? Я могу стереть всех твоих кровников с лица Мира. Вот сейчас тебе бы одуматься, и мы с тобой пойдем к весовщикам, чтобы они тебя переписали в нашу касту, и будем жить в любви и согласии. Да, дорогая? Если ты откажешься — все они завтра же окажутся вне закона, точнее уже сегодня. На продаже твоих кровниц можно неплохо заработать, — теперь улыбка стала глумливой.

У Селены хватило сил и времени рвануться навстречу, выхватив в прыжке кинжал у стоящего рядом воина, но на этом ее везение закончилось, руки были вновь плотно схвачены. Поэтому она смогла лишь смачно плюнуть в эту ухмыляющуюся ненавистную рожу. Советник побледнел от нанесенного оскорбления, разорвал на ней одежду и прошипел сквозь стиснутые от бешеной злобы зубы:

— Но нет, гордая Селена не может принадлежать мне!!! Ты, тупая тварь, ты могла быть могущественней Примы. Ты позволила себе отказать мне. Мне — будущему Магистру! Не переживай, я и это предвидел, дорогая. Сейчас и прямо здесь ты будешь принадлежать мне — безо всяких глупых формальностей, а потом вся солдатня, которая захочет, пройдет через тебя. Потом тобой снова займусь я. Я не брезглив и не жаден, я готов разделись со своими воинами любимую. Проверю, насколько ты удовлетворена и, если тебе будет мало, я закончу то, что начал. И ты будешь смотреть, как твоих кровниц уводят в рабство не куда-нибудь, а в самое сердце Диких земель, они никогда не увидят Мира. Я думаю, что тебе понравится быть утехой моим храбрецам, и ты будешь их подстилкой, пока не наскучишь, и они не скормят тебя каким-нибудь зверям. Хотя нет, я тебя тоже продам. Дикарям ты придешься по вкусу, если, конечно же, выживешь. Как кусок мясца тоже пойдешь — они иногда любят девиц поджаренными с диким лучком-с.

Забыв о Кодексе, зверея от злобы и вожделения, Торнвальд с глухим рычаньем сорвал одежду со своей бессильной жертвы и, подбив ладонью под коленями, повалил ее на мягкий сероватый пещерный песок. Закрыл припухшие от ударов губы поцелуем-укусом, после которого из уголка потекла кровь. Селена боролась, что было сил, но Торнвальд был гораздо сильнее, и приказал своим солдатам держать ее. Через несколько минут все было кончено, и для изголодавшихся по женскому телу солдат началась потеха. Если бы сейчас она оказалась в хронилищах, она бы благословляла Хрона за спасение. Селена лишь молила Семерку дать ей силы выжить — потому что она теперь твердо знала, чего хочет больше всего в жизни — она хотела крови Торнвальда фон Реймера, будущего Магистра, рыцаря серебряные шпоры, хотела кровавой мести за свой погубленный народ, за свою погубленную жизнь. И она точно знала, что его предложение узаконить их отношения, и вернуть все на круги своя, было лишь уловкой. В случае ее согласия, нашлась бы причина, по которой клан астрономов все равно остался бы обреченным. Мстительность фон Реймера не знала границ.

Селена снова и снова приказывала себе смотреть и запоминать, запоминать все и всех, не теряя сознания. Силы были уже на исходе, и сознание подергивалось зыбкой пеленой беспамятства, но момент, когда подошел странный темный человек с пылающими багровым огнем глазами, врезался в память. Он подошел, посмотрел, скучающе так, как взрослые смотрят на забавы малышей, подозвал фон Реймера, спросил, доволен ли он. Так же скучающе выслушал заискивающие и подобострастные уверения в абсолютной преданности, о вечном неоплатном долге, усмехнулся, когда речь зашла об ушах рыцаря и его солдат, на владение которыми этот темный может рассчитывать. Солдаты не осмеливались поднимать на него глаза, прятали взор, бледнея от страха. Хрон посетил это «увеселение», но в хронилища ее не забрал. После этой мысли у Селены все-таки случился провал в памяти. Очнувшись, она поняла, что экзекуция закончилась, ее кровницы уже были проданы и вывезены из пещеры. Лежала на прохладном песке, не в силах пошевелиться, разбитая и опозоренная. Пока снова не подошел фон Реймер, присел на корточки:

— Ну что, красавица моя, я смотрю, тебе так понравилось, что ты не в силах меня благодарить? Теперь ты не будешь мне сниться и дразнить своей неприступностью.

Вставай, да пошевеливайся, вот этот добрый господин согласен забрать тебя, солдатскую подстилку, в свой дом, для уборки отхожих мест, — захохотал несчастной девушке прямо в лицо, брызжа слюнями, потрепал по щеке и ушел, дав команду отправляться.

После этого Селена потеряла сознание уже надолго. Очнулась в крытой повозке, которая, мягко покачиваясь, везла ее в неизвестность. Все тело саднило, болела каждая косточка. Купивший ее кочевник из Диких земель оказался человеком неплохим — он приставил к ней знахарку, которая залечила телесные раны и не бередила ран душевных. Селена много раз за эти дни оказывалась в пограничье между жизнью и смертью, боролась только ради отмщения. Зная, что она единственная, кто знает все. Вскоре прибыли к кочевьям. Многие из купленных рабынь не добрались до кочевий. Те, которых сопровождали солдаты, затерялись где-то в песках. Выжившие не прожили долго, огорчив кочевников смертью — плачено полновесной монетой, а отработали рабыни всего ничего. Сначала какая-то неизвестная болезнь прикончила всех девочек до четырнадцати лет, причем дети кочевников даже не кашлянули во время этого мора. Потом слегли те, которым было за пятьдесят, и больше не поднялись. Знахарка, знакомая Селене по совместной поездке, сказала, что эти умерли от тоски. Остальные умирали постепенно — не сумев приспособиться к жаркому сухому климату, к кочевой жизни, к непривычной работе, к отсутствию воды. А Селена, поправившись, велела себе жить. В определенный момент почувствовала, что беременна. Сообщила своему нынешнему хозяину, Салиму. По их верованиям, насилие над женщиной в племени было недопустимо, как и всякое другое покушение на жизнь. Хозяин молча кивнул, на ломаном мирском языке объяснив, что, когда придет время для появления новой жизни, ее освободят от работы. Племя было малочисленно, поэтому ценили воду и жизнь, как свою, так и чужую, хотя вода ценилась все-таки выше. Мылись здесь лишь тогда, когда были дожди — странным способом. Все племя выходило за границу поселения и раздевалось, омываясь потоками влаги, в изобилии льющейся с неба. В сезон дождей запрещалось смотреть с вожделением даже на жену свою, это было время воды.

Фатима-ханум, жена Салима, попусту не третировала рабынь, как это делали ее соседки, но раз и навсегда ею было приказано: в сторону хозяина даже и глаз поднимать не сметь. Фатима рассказывала своим рабыням, что их верования не позволяют избавляться от ребенка — плодов насилия здесь не знали, все дети были желанными. Поэтому считался грех детоубийства самым страшным. Селена заявила, что избавляться от плода не собирается. Она уже тогда твердо знала, кто истинный отец ребенка, несмотря на всю эту солдатню. И решила вырастить ребенка, сделав орудием своей мести.

Родился в срок здоровенький крепкий мальчик, которого измученная мать нарекла Торнвальдом. После того, как ребенка вытерли, запеленали и отдали в материнские руки, Селена почувствовала, что этот малыш забрал ее сердце. Она искренне полюбила ребенка — он был ее точной копией. Жизнь среди кочевников, почти всегда в пути, под палящими светилами, среди холодных ночей, закалила и мальчика и мать. Селена изменилась — Фатима-ханум как-то сказала своему ненаглядному Салиму, что эта рабыня долго проживет, что она словно пустынная кошка-кагиру, которая нападает исподтишка — черная, гладкая, с бархатными бесшумными лапками, под подушечками которых таятся смертоносные когти.

Перенесенные страдания укрепили девушку, красота которой расцвела и казалась теперь сверхъестественной. Если в юности она была просто хороша собой, сейчас каждая черточка была отточена пламенем пустыни, муками и слезами, изваяна без изъяна. Селену побаивались, считали колдуньей — привезли едва живую, а теперь — здорова, прекрасна так, что больно глазам, воспитывает своего крепкого мальчишку, зыркает глазищами по сторонам, молчит почти все время, никогда не смеется на людях. Девушка не чуралась никакой работы, за что и Салим и Фатима ее ценили, но, под давлением соплеменников, особенно соплеменниц, мужья которых заглядывались на красавицу-рабыню, все же решились и однажды, когда прохладные сумерки опустились на окружающие селение пески, вызвали ее к себе:

— Селена, ты нам почти как дочь стала. И Вальд твой нам как родной. Но наши боятся тебя, боятся, что ты на них порчу напустишь или еще как-нибудь со свету сживешь. Жонки за мужей своих боятся, что ты их приворожишь или отравишь. Ты слишком хороша для нас, слишком хороша, чтобы быть рабыней — чьей бы то ни было. Будь свободна, как пустынный ветер, никогда больше не попадайся в чьи-либо руки. Забудь о том, что было раньше, кем ты была — забудь. Не ходи в Мир. Там тебе опасно. Хотя, зная тебя, мы думаем, что ты решишь вернуться и мстить. Особенно тому, кто сделал это с твоим народом. Но тут уж мы тебе не советчики и не помощники. Мы не вмешиваемся в ваши войны. А эта война только твоя. Мы сегодня твоего коня не будем привязывать крепко и в седельные сумки сложим еды — питья немножко. А ты уж соображай, да спать ложись позже всех. И да помогай тебе твои боги, а своим мы помолимся, чтобы они были к тебе добры.

Сердце захолонуло. Надежда, что всегда таится на донышке самого отчаявшегося сердца, пустила несмелый росток. Селена и не надеялась, что будет так легко убраться отсюда. Все время, проведенное здесь, она пыталась придумать, как отсюда сбежать. Но вокруг — пустыня, убивающая и бесстрастная Крогли. Пленников никогда не стерегли, зная, что пески — лучшие стражники. Животину домашнюю привязывали, только чтобы какие-нибудь ночные звери не сожрали.

Когда селение затихло, засыпая в этих чудных полукруглых домах, к которым девушка так и не привыкла за долгие годы, она прокралась к коновязи, усадила в седло полусонного Вальда. Мальчик забормотал что-то спросонья, крепко вцепился в поводья, и снова заснул. Селена взяла поводья, повела отданного серо-черного коня. Шли в почти полной тишине, лишь шуршал песок под ногами, Селена удивилась, но, взглянув на копыта, поняла все. Ее бывшие хозяева, чтобы облегчить беглянке задачу, обмотали копыта мягкими тряпками. Выйдя к границе поселения, Селена поклонилась. Здесь ей не сделали ничего плохого, даже и не удерживали, как оказалось. Пешком ушла достаточно далеко, чтобы ее бывшие хозяева могли поддержать свою репутацию среди соседей. Они не могла отпустить свою рабыню, но если она убежала, никто не преследовал беглянку. Считалось, что боги и пустыня посчитаются с беглецами. Поэтому рук можно и не марать.

Селена и Вальд прошли через страшные пески пустыни Крогли, им удалось пережить и песчаные бури, и внезапно обрушивающиеся дожди, которые выпадали тогда, когда им вздумается, невзирая на сезон. Дожди эти заслуживают того, чтобы о них упомянуть отдельно — после них вся пустыня становилась огромной липкой кучей грязи. В одно мгновение пески, годами не видевшие влаги, впитывали тонны воды и размокали, становясь совершенно непроходимыми. В эти моменты приходилось останавливаться там, где застигали ливни и ждать. Селена доставала из седельных сумок тряпье, сделав над собой, мальчиком и конем некое подобие крыши, которое очень недолго защищало от льющейся потоком влаги, но делало их убежище похожим на маленький домик. Там путники перекусывали, пережидая наводнение, и болтали. За время путешествия мать и сын очень сблизились.

Конечно, и у диких они не были чужими, но там Селена должна была работать целыми днями и ребенку не уделяла столько времени. Сейчас же Селена узнавала в мальчике себя. У него был не по годам пытливый ум, бесстрашие и обаяние. И материна способность болтать часами, не переставая, ее смешливость и упорство. В своем ненадежном убежище, в самом сердце пустыни, под потоками льющейся с неба воды, мать и сын чувствовали себя абсолютно счастливыми. Они пока никуда не спешили, никто их нигде не ждал, и никто не нужен был им для счастья. Селена забыла о своей боли и желании отомстить. Когда ливни заканчивались и пески подсыхали так, что копыта не увязали, путь продолжался. Они ехали в никуда.

Пока не случилось странное происшествие. Очередной ливень разразился уже в сумерках, но быстро закончился. Ожидая, пока вода впитается, и пески станут проходимыми, решили заночевать возле одинокого деревца, покореженного пустынными ветрами. Разожгли маленький костерок из того, что удалось собрать неподалеку — ночи после дождей были жутко холодными. Вальд уснул, пригревшись возле лошади. Селена решила поискать еще растопку в пределах видимости. Отошла совсем недалеко, увидела какой-то предмет, неровные края которого отбрасывали странную тень, потянула за него и едва сдержала крик ужаса — это была человеческая рука с еще оставшимися остатками плоти на белеющих костях. Судорожно начала копать влажный песок. Ливень обнажил то, что могло быть скрытым еще много-много лет, и неспроста здесь оказалась она — та, кто знал точно, кто и почему здесь лежит. Это было кладбище ее кровниц. Полувысохшие трупы были едва забросаны песком — хоронившие не очень-то заботились о покое усопших. У некоторых на черепах вместо ушей зияла пустота. С бешено бьющимся сердцем она стояла, зажав рот перемазанными в песке руками, чтобы не закричать от ужаса и ненависти к тому, по чьей воле это было совершено. Мало было ему отнять у них жизнь мирскую, так еще и отправил их тенями вечно скитаться в хронилищах.

Но странно — почему их убивали, проданных в рабство, оскверненных и оторванных от кровников навеки? Пустыня и неволя позаботились бы об этом, зачем было напрягаться? Селена бродила среди останков, сдерживая рыдания. Возле бархана нашла еще и трупы кочевников — чем-то не угодили могущественному пастырю, их положили рядом с купленными женщинами — вот и ответ. Селена до рассвета стаскивала всех, кого смогла откопать — инструментов не было, приходилось все делать руками — в кучу. Уложила всех рядышком, обложила вокруг всем, что могло гореть — раз уж похоронить не удастся, так хоть погребальный костер попробует устроить. В который раз поклялась себе, что выживет и обрежет фон Реймеру уши собственноручно. Совершила прощальный обряд по невинно убиенным. Потом пошла к своему костру, чтобы принести огня. Вальд спал в той же позе, в которой она его оставила — свернувшись клубком, подложив одну руку под щеку и приоткрыв рот. Постояла рядом, в очередной раз удивляясь степени своей любви к сыну, спрашивая себя — откуда, из каких кладовых берется эта привязанность к малышу, взращенному в утробе. Потом подкинула в костерок немного дров и присела рядом со спящим сыном. Ласково разбудила мальчика, для него предстояло тяжелое испытание — он должен был увидеть ее страшную находку и именно он должен зажечь прощальный костер. Вальд проснулся легко — он всегда просто открывал глаза, словно и не спал вовсе, увидев выражение ее глаз, побледневшее от усталости и горя лицо, потянулся к ней, обнял:

— Мама, мама, что случилось? Тебе сон приснился, да?

— Ох, сынок, если бы. Пойдем, тебе нужно кое-что сделать.

С этими словами она взяла горящую ветку, которую было достаточно удобно нести, взяла сына за руку и повела, на ходу пытаясь объяснить происходящее. Губы тряслись от сдерживаемого рыдания, но мальчик все понял. И, когда показались останки, он молча подошел, что-то прошептал побелевшими губами — ребенок все — таки — и поджег с четырех сторон то, чему теперь уже не было названия. Безмолвно стояли мать и сын возле погребального костра, горело плохо — отсырело после ливня, приходилось поджигать еще и еще. Потом все же разгорелось, встали с подветренной стороны, чтобы не так пахло горелой полуразложившейся плотью, и стояли до тех пор, пока не осталась лишь куча серого пепла.

Спокойные деньки подходили к концу, и эта, почти закончившаяся, ночь была последней ночью без происшествий. На следующий день путники добрались до границы Мира, пересекли ее, добрались до Речного перекрестка, Вальда похитили драконы, а Селена встретила свою кровницу, с которой и продолжила путь…

Край неба лишь только посветлел, а Лентина уже проснулась. Селене иногда казалось такое пробуждение каким-то сверхъестественным даром — Лентина просыпалась именно тогда, когда хотела. Если она с вечера решила проснуться на рассвете, так обычно и происходило. Пробуждалась легко, напоминая этим Вальда, открывала глаза, радуясь каждому утру, которое приветствовало ее. Неважно, было ли солнечно, ветрено или вода обрушивалась на Мир сплошным потоком. Селена иногда завидовала такому умению — искреннему восторгу перед каждым днем, из — за которого Лентина выглядела гораздо моложе своих лет. Селена, видевшая изнанку жизни, просыпалась тяжело, не желая открывать глаза и снова встречаться с жестокой реальностью. Лентина села, придя в себя окончательно, перебралась на козлы, без лишних разговоров забрала вожжи. Селена потянулась, передохнула немного, разминая затекшие за ночь руки. Вскоре обе разглядели неподалеку зелень оазиса, в котором решили устроить небольшой привал — они-то спали по очереди, а конь нес их один, хоть и неспешной рысью.

Оазис был безлюден и очень чист, небольшой ручей бежал по прочищенному руслу в тени высоких пальм, весело журча и навевая прохладу. Трава была мягкой, свежей и такой прохладной — манила прилечь. Нигде не было ни мусоринки. Не поддаваясь очарованию оазиса, путницы перекусили, освежились, напоили и накормили лошадь, и продолжили путь. День клонился к завершению, когда острые глаза Лентины разглядели на горизонте зеленые пологие холмы, вид которых мог означать только одно — пустыня закончилась, как и их спокойное путешествие. Этот последний оазис, встретившийся им на пути, был безлюден, как и предыдущие — это настораживало. Девушки точно знали, что в пустыне, где вода ценится на вес жизни, в оазисах обычно бурлит жизнь. Спешат купеческие караваны, проносятся неутомимые банды, норовя обогатиться за чужой счет, за ними следуют остроглазые молчаливые весовщики, торопятся гонцы, несущие вести — безлюдной Крогли не бывала. А сейчас — пугающая тишина и безлюдье царили всюду, лишь горячие сухие ветра рисовали на песках свои узоры. Зверье тоже не показывалось — казалось, Зорию покинуло все живое. Лишь Селена и Лентина катили по опустевшим пескам. Иногда девушкам казалось, что все, что они так спешат предотвратить, уже свершилось и впереди их ждет только «… голод, холод, мрак и безнадежность».

Кривая удачливых путешественников вывела их вновь туда, откуда и началось знакомство. Оказавшись в печально памятных окрестностях замка Мааров, решили заехать, чтобы посмотреть, не осталось ли чего интересного после драконов. Надо было осмотреть все, чтобы не попасть впросак потом. Повозку и лошадь спрятали снова в том же месте, решив, что если уж в первый раз не учуяли, то, может быть, и второй раз пронесет. Девушки почти уже дошли до замка, как Селена потянула кровницу за рукав, заставив спрятаться в кустах:

— Знаешь, я тебе сказать хочу, — помолчала, собираясь с духом.

Лентина повернулась, вопросительно подняв брови, думая лишь о том, как не залить весь этот замок слезами или огнем — в зависимости оттого, что будет найдено внутри.

Селена продолжала:

— Мне сказал Аастр, что Кир и Вальд могут быть живы.

Ноги Лентине отказали, и с маху она уселась в придорожную пыль, глаза округлились, застилаясь слезами, она вцепилась в ногу кровницы:

— Повтори, скажи еще раз. Скажи, как это так может?!

— А ты вставай, и пойдем, посмотрим. Не наверняка, но вполне вероятно, что может быть.

— Что ты мне тут, зачем? — речь Лентины от таких новостей стала странной, предложения не связывались, слова и буквы уплывали.

— Вставай. Мы должны знать все, что там случилось, как бы больно нам не было, да?

Мы готовы к худшему, поэтому — пойдем. Мы с тобой — дочери великого племени Астрономов, мы — те, кто может следить за звездами, те, кто всегда знает время. Мы можем узнать все, что нам нужно и не сломаться при этом.

Лентина, с трудом поднявшись на ноги, взяла кровницу за руку, и вот они шагнули вперед, и прошли по опущенному, загаженному мосту — все было по-прежнему, там и сям валялись полуистлевшие кости, вошли на замковую площадь. Камни площади были в зловонных плесенных пятнах, валялись игрушки, детская одежда. Но то, что в прошлый раз их так ужаснуло, исчезло, не было больше этого страшного ощущения безысходности. Девушки обошли весь замок, прячась и вздрагивая при каждом шорохе. Замок опустел. Нашли ту комнату, которая запиралась толстенной дверью. С трудом отворили полуоткрытую дверь, тяжело повернувшуюся на скрипучих петлях. Вошли, и Селена замерла, затаив дыхание — на полке возле огромного, давно нечищеного камина стояла любимая игрушка ее сына. С этой игрушкой он никогда не разлучался, она своими руками смастерила ее из маленького чурбачка во время совместного путешествия сквозь пески Крогли — забавный деревянный человечек, названный Кузей. Игрушка не валялась, словно она упала или ее забыли, она находилась там явно для того, чтобы ее заметили. Селена на подгибающихся ногах подошла к Кузе-человечку, отодвинула его и взвизгнула от восторга. Она никогда не сомневалась, что ее мальчик самый умный, а сейчас глазам предстало явное этому доказательство. На стене было выцарапано: «Мама, или другие люди», на этом надпись прерывалась. Селена и Лентина рванули небольшой шкафчик, который стоял, скрывая надпись, и перед их глазами предстало написанное дальше: «…которые это найдут! Мы живые, драконы собираются нас унести в какую-то пещеру. Они ее называют Пещерой Ветров. Люди, которые это найдут, скажите моей маме! Ее зовут Селена, и она очень красивая, она — астроном.

Скажите ей, что я — живой, что я ее очень люблю. И нас много тут, но мы пока сбежать не можем». Селена схватила игрушку, сжав ее до боли, так, что пальцы побелели, и гордо улыбнулась:

— Это мой мальчик! Мы учились писать, когда ехали сюда через пески, и он все запомнил! Он не сделал ни одной ошибки!

Сияя, повернулась к Лентине и не успела подхватить ее — та грохнулась на пол, без крика, без слез и брани — ей снова отказались служить ноги. Избыток надежды оказывает на людей подчас странное действие — сродни самому великому горю — обездвиживает, заставляет рыдать и браниться, молить богов о снисхождении или даровании. Надежда была им уже дарована, осталось лишь найти веру и любовь.