Путешествие Кира и Лентины началось так же, как у других посланцев.

Загрузились в самодвижущуюся тележку, расселись и двинулись. Их сопровождающих звали Люк де Балиа и Мартель Риччи, они лишних телодвижений не совершали, что выдавало в них бывалых путешественников.

Заботиться пока ни о чем не нужно было, повозка неслась вперед сама с завидной скоростью. Факелы зажигать не было необходимости — во множестве прикрепленные на стенах гнилушки достаточно ярко освещали все, что нужно было видеть. Для пущей безопасности де Балиа вызвался покараулить, пока остальные будут спать. Остальные закутались в одеяла, примостились кто куда и задремали, благо обстановка, желание и возможность совпали.

Де Балиа, весовщик из Юстиги, вглядывался в пролетающие мимо светляки гнилушек, размышляя, что же такого особенного в этой парочке, которую ему и купцу жизненно необходимо в целости и сохранности доставить в Зордань, препроводив к тамошним кастырям. Что это мать и сын — видно невооруженным глазом, что они астрономы — для него тоже секретом не было, причем живая легенда — женщина-астроном поражала своей красотой.

Дотошный де Балиа прикинул, сколько же ей было лет, когда она родила мальчика, по всем подсчетам выходило, что не больше 12 — мальчику сейчас лет 10. А маманьке мальчика — явно не больше 20–25 лет. Мда, есть над чем задуматься. Даже если учесть, что это пропавшая кровь клана астрономов, никак девочки Мира не могут рожать в таком возрасте. Раньше 16 — никак. И не потому, что мамка-папка запретят, а потому как не готовы их еще детские организмы к воспроизводству, не получится забеременеть. Вот что странно-то.

Отметил себе зарубочку, как поступал всегда, сталкиваясь с чем-то необъяснимым, чтобы потом попытаться разгадать. Дальше, астрономовские женщины пропали давным-давно, и откуда взялась эта и еще одна, которая отправилась куда-то в такой же повозке. И та, вторая, тоже выглядела лет на 20.

Напутствовали их Примы и кастыри — не каждому такая честь выпадает. Из Юстиги его и купца выдернули в срочном порядке, велели, не расспрашивая, проследовать за курьером из Блангорры и предстать перед верховным кастырем купцов. Для чего, почему, зачем — никто так и не объяснил. Встретили, конечно, радушно, но никто не распространялся ни на какие темы — посторонние или нет. А Люк не привык подчиняться бездумно — ему всегда хотелось знать что, как и почему. За это по юности и по молодости не раз был жестоко наказан, хотя и полученные оплеухи не отбили охоту к познаниям и приключениям. Позволив впоследствии стать одним из лучших и дотошнейших весовщиков Мира.

Мимо проносились корни всего, что росло над головами — переплелись за многие годы, свесились, украшая блеклыми кружевами унылую обстановку тоннеля, который был прорыт в плодородном приречье Детры, примыкавшем на юго-востоке к Калитной трясине, на севере — упираясь в побережье Большого океана. Местами стояли крепежи из каменного дерева, за прошедший период ставшего крепче, чем название, да и внешне от камней отличались только тем, что были видны характерные годовые кольца. Колеса повозки мерно постукивали на стыках металлических полос, убаюкивая и усыпляя. Люку приходилось встряхиваться, чтобы не уснуть, хотя вроде как никаких неожиданностей не предвиделось. Но обязательность — одно из лучших качеств весовщиков. Поэтому, чтобы не уснуть, решил перебрать поклажу, чтобы хоть чем-то заняться. Пока размышлял и возился с багажом, почувствовал, что повозка сбавляет скорость, словно подымаясь куда-то в гору, выглянул — и правда, им предстояло преодолеть подъем. Скорость упала и повозка остановилась.

От остановки спящие проснулись, в недоумении разглядывая стены тоннеля. Здесь гнилушек воткнуто в стены поболее и достаточно светло, чтобы понять, что насыпь, из-за которой остановились, искусственного происхождения. Выгрузились, заинтересовавшись. Вскоре, после хождения вокруг насыпи, стало понятно, для чего вообще все это придумано. Древние каменщики сделали такую остановку для удобства путников. Едешь себе с ветерком, но организм не обманешь, рано или поздно все равно захочется и ноги размять, и жидкость лишнюю, а то и не только жидкость, оставить в укромном уголке. Вот и сейчас остановка оказалась очень кстати.

Встряхнулись, встрепенулись, прогулялись немного кто куда. Воздух здесь внизу пах влажной почвой, плесенью, мраморными жуками — теми, что по весне возникают, словно бы из ниоткуда и жужжат повсюду, пугая подчас тем, что неожиданно взлетают из под ног. Где-то невидимкой журчала вода, навевая тоску по солнцу, ветру и простору долин. Кир крутил головой, немного подпрыгивая от нетерпения и любопытства, глаза горели, он поминутно дергал мать за руку, показывая то одно, то другое. Вот камешек интересный, вон корень торчит вверх — похож на какое-то диковинное животное, а вон — оооо! — там кости лежат, зверюшка какая-то по ошибке ли, болела ли — забралась сюда, да и не выбралась, осталась насовсем. Кир подбежал к белеющим останкам, внимательно разглядывая их. Вскрикнул пронзительно, зовя мать, чтобы и она посмотрела. Де Балиа по-быстрому управившийся с накопившимися делами, сидел возле повозки, поглядывая по сторонам, и исподтишка разглядывая мать с сыном. Не давала ему эта парочка покою, разбирало любопытство, которое не к лицу зрелому весовщику, да вот незадача — до зрелости ему оставалось еще годков пять. А интерес был и к тайне исчезновения всех женщин клана астрономов, и к появлению двух из них из небытия, да еще с наследниками. Из — за кучи появился Мартель, застрявший в своем укромном местечке подольше, чем спутники. Вышел, держась за живот:

— Скрутило почему-то, то ли от воды, то ли съел чего.

— Поедем? Или ты еще посидишь? А то когда еще остановимся, — пожалела купца Лентина.

— Поедем, я полежу в повозке, отпустит, поди.

Загрузились, первым взбежал Кир, пронесся, как ураган, опробовав каждое сиденье. Мальчик лишь поначалу чувствовал себя скованно, а теперь освоился, уселся рядом с матерью, но, уже не так вцепившись в нее, как раньше. Мартель, придерживая одной рукой живот, и Люк, опершись в заднюю стенку повозки так, что вздулись веревками вены на руках, шажочками, шажочками перевалили за насыпь и едва успели запрыгнуть внутрь. Сразу за насыпью металлические дорожки резко пошли вниз, ускоряя и разгоняя. Купец сморщился:

— Если госпожа Лентина отвернется, я был бы ей благодарен.

— Боишься, что от натуги случилось что? — усмехнулся де Балиа.

— Ага, а то портки мои придется тебе стирать, — беззлобно съехидничал в свою очередь купец, продолжая морщиться.

Кир во все глаза следил за своими попутчиками, потом покачиваясь и держась за борта, добрался до де Балиа, подергал весовщика за рукав и скорчил рожицу, очень сильно похожую на ту, с которой сейчас сидел купец, вывернувший шею под странным углом и, оттянув штаны, пытающийся заглянуть внутрь. Де Балиа, не сдержавшись, фыркнул от смеха, подмигнул мальчику.

— Ох ты, семь твою мать! — плачущим голосом протянул Риччи, — мне все-таки понадобятся твои запасные штаны, Люк!

После этих слов весовщик и мальчик повалились на скамьи от смеха, не в силах сдержаться. Лентина обернулась, непонимающе оглядев спутников. Купец со страдальческой миной придерживал штаны, от которых распространялось подозрительное зловоние, Кир и Люк лежали на лавках, всхлипывая от смеха.

Глядя на Кира, Лентина понемногу расслабилась и не смогла сдержать улыбки — мальчик после похищения смеялся редко.

— Ты дашь мне чистые штаны или нет? — не выдержал купец.

Люк, все еще посмеиваясь, распаковал суму и вытащил чистое исподнее и штаны:

— Пользуйся моей добротой!

— Ага, твоей, вещи-то мои. Они только лежат у тебя!

— Вот и пользуйся тогда, что я их тебе отдал.

Пикировались еще долго. Лентина и уже давно притихший Кир сидели впереди, обнявшись, наслаждались легким ветром, овевающим их лица. Становилось немного жарковато, и невидимая речка все еще журчала неподалеку. Дорога в Зордань пока была самой легкой из тех дорог, что им было суждено пройти.

Становилось все теплее, влажность увеличивалась — металлические полоски, выкованные из прочнейшего металла, который не поддался ни времени, ни влаге, все также убегали вперед, слабо отсвечивая в пламени гнилушек. А вот стены тоннеля не могли похвастаться своей неизменностью. Местами почва просела, обнажая пласты скальных пород, коверкая ровность стен, и, лишь благодаря достаточной ширине тоннеля, путь оставался открытым. Кое-где встречались кучи грунта, просачивалась вода, скапливаясь в грязные, мутные лужи, в которых булькало и пускало пузыри нечто, что иногда показывало странной формы части тел. То там, то сям виднелись следы — иногда маленькие и слабые. Или выдавленные во влажной почве так, что она отваливалась в стороны, огромные, заставляющие призадуматься — какое существо с какими когтистыми лапами может оставить здесь такие следы. Кир первым заметил странный след — словно что-то с округлыми боками тащили волоком мимо путей. Причем это что-то весило достаточно много, проваливая под собой влажный грунт на добрые пол локтя. На этом странности подпочвенного путешествия не заканчивались. Вода кое-где не просто просачивалась, а лилась теплым непрерывным потоком, уходя в невидимые глазу, но слышные речки, сопровождающие путников.

Люк выпоил купцу какое-то снадобье, которое заметно облегчило состояние больного, и Мартель уснул, скорчившись в задней части повозки.

Весовщик иногда посматривал за своим подопечным, находя его состояние вполне удовлетворительным. Риччи спал уже не так беспокойно, свернувшись под одеялом. Лицо его перестало пугать своей бледностью, покрылось мелкой испариной, которая в свете проплывающих мимо гнилушек казалась мерцающими капельками росы. Повозка наделала немало шума в тоннеле, в котором издавна царило почти полное безмолвие, нарушаемое лишь размеренными звуками подпочвенной жизни редких обитателей. Скорость увеличивалась, ветер, прежде ласково гладящий лицо, стал теперь горячим и упругим, бьющим по щекам, заставлял щуриться и смаргивать набегающие слезы. Там, где откосы были сухими, мелкие камушки сыпались сверху, там, где были пропитаны влагой — почва пластами съезжала к металлическим путям, иногда скрывающимися под темными лужицами, над которыми курился пар.

Лентине, Киру и Люку уже начал поднадоедать окружающий однообразный пейзаж, так заинтересовавший их вначале. Ничего не происходило — Риччи спал, а они сидели молча, тишина склеивала веки, заставляя зевать и утомленно закрывать глаза. Де Балиа предложил Лентине отдохнуть, пока есть возможность. Она с благодарностью согласилась и, обняв уже задремавшего Кира, устроилась неподалеку от спящего купца.

Весовщик вновь уселся впереди, изредка оглядываясь на своих спутников.

Монотонность начала выматывать и его, но врожденная способность весовщика противостоять этому помогала бодрствовать, заставляя держать глаза открытыми, а уши настороженными, чутье подсказывало ему, что если так долго ничего не происходит — значит, скоро что-то произойдет. Отдаленный шум потока становился громким и отчетливым. Воздух в тоннеле стал горячим и влажным, пропитывая все вокруг. И ррраз — повозка погрузилась в воду до половины, влетев в глубокую лужу и, лишь благодаря тому, что сработана была на совесть — пассажиры и их поклажа остались сухими. Кир сонно заморгал от неожиданного торможения. Лентина, как большинство матерей, спала сторожко, слыша все, что творится вокруг, проснулась резко и сразу включилась в действительность. Мартель открыл мутные глаза, испуганно озираясь. Повозка понемногу сбавляла ход, погружаясь в воду, заставляя опасаться полной остановки и того, что доски стенок могут не выдержать совместного действия влаги и температуры. Или того, что глубина окажется значительной и повозка просто пойдет ко дну. Сверху капало. Проснулся окончательно Кир и недоуменно завертел головой, дернул мать за рукав, вопросительно приподняв брови.

— Тише, малыш. Смотри — вода, только руками за борт не лезь, мало ли что там, в глубине.

Медленно, ужасающе медленно катилась повозка сквозь эту внезапную преграду, не теряя пока сцепления с металлом дорожек. Вдруг, словно подтверждая слова Лентины, что-то большое показало белесую бугорчатую спину над водой, задев борт шершавой кожей ли мелкими ли чешуями — при таком освещении непонятно. Путники сгрудились в середине повозки, стараясь избегать краев. Мартелю снова заметно стало хуже: пот катился градом по бледному лицу, спазмы скручивали желудок, заставляя морщиться от боли, глаза помутнели. Люк поинтересовался:

— Отчего тебя так свернуло? Что-то из припасов испортилось?

Купец простонал:

— Нет, это меня от зелья.

— Какого-такого зелья?

Риччи, сжимая руками живот, поведал, что как-то он путешествовал через пески Крогли и попал в переделку, после которой долго оставался дома — страх брал, если куда ехать надо было. Потом на ярмарке в Торговище, тогда когда там убийство было — ты, может быть, помнишь, а, Люк? — у торговки одной купил зелье, которое помогает справиться с всякими страхами. А в этот раз, когда гонцы из Блангорры за мной прибыли, мне начали мерещиться всякие ужасы — мертвяки приходили и говорили со мной, из темноты таращилась всякая нечисть — и все такое. Вот я и решил зелье употребить, чтобы не натворить ничего. Вы поверьте, я не трус — только в Крогли тогда натерпелся, что до сих пор рассказывать не могу. И вспоминаю когда — передергивает аж. Зелье-то сначала хорошо помогло — я воспрял, как крылья расправил, да вы же меня видели в начале пути. А потом все хуже и хуже, может, оно пропало давно, зелье это, а мне теперь мучаться приходится.

— Мартель, ты про убийство говорил — это то самое, которое во время ярмарки было? У нас тогда весовщик пропал, который его судить поехал, — спросил Люк.

— Да, да, то самое. Странная ярмарка тогда была. Говорили, что видели там какого-то ящера летающего, который потом над местом казни летал, куда купца — убийцу повели. Только еще говорили, что никто оттуда не вернулся — ни весовщик, ни палач. Пастыря в то время там не оказалось и про уши казненного и вообще подробностей каких — нет ничего, — снова скрутило, и купец повалился на доски, тяжело дыша.

Вода перестала прибывать, повозка медленно-медленно ползла вперед.

Путникам ничего не оставалось делать, как только ждать. От нечего делать Лентина поинтересовалась:

— А торговка та, которая тебе зелье продала — она была купцовской крови или как?

— Не знаю я. Это вы кровь на расстоянии чуете. Она ходила с небольшим лотком в рядах и продавала снадобья всякие от болезней, говорила, что монахини витовские делали и ее продать попросили, чтобы даров для небесной Виты накупить. А выглядела она — ничего себе так выглядела. Чисто одетая, на платье еще вырез такой был глубокий, что ммм, извини, Лентина, я подумал, как у нее оттуда не вываливается ничего. На тимантю не похожа — речь, как у благородной дамы, волосы такие красивые — чистым золотом отливали, скручивались еще, словно пружинки.

— Э как! Ты ее хорошо, однако, рассмотрел, брат купец? — не мог не съехидничать Люк, доставая из своей бездонной сумы какую-то темную склянку, — вот за это тебе придется теперь и поплатиться, зелья, купленные у незнакомок с золотыми волосами редко приносят нужный эффект. Здесь залито такое горькое лекарство, что должно тебя мигом излечить и отучить покупать у незнакомок всякую дрянь. Пей давай!

Кир, затаивший дыхание, когда купец начал описывать таинственную торговку, завозился, дернул мать за рукав, знаками показывая, чтобы купец рассказывал дальше.

— А кроме золотых волос и глубокого выреза, какой она была?

Риччи задумался:

— Клана какого — не знаю, хотя по обличью похожа на пастыря, ну или на повитуху — говорить умеет складно и убедительно, что не хочешь, так сделаешь, как она просит. Глаза — синие-синие, кожа — белая-белая, фигура — точеная.

Голос такой немного глуховатый, слова говорит отчетливо, повелительно даже.

Кир, порывшись в карманах, хранивших в своих недрах кучу богатств, как и у любого уважающего себя мальчишки, достал огрызок карандаша. С карандашами и всякими другими писчими принадлежностями мальчик редко расставался по своей воле — разрисовывая и разукрашивая все, что попадалось под руку. Рисовать он умел, наверное, с рождения — никем и никогда не обучаемый художественному ремеслу, он в год с небольшим нарисовал свою первую картину — кошку, которая спала возле окна. Лентина тогда даже прослезилась, до того хорош был рисунок. Только радовалась недолго — Джурий в пьяном кураже начал учить ребенка рисовать, исправляя то, что было изображено маленьким художником. Да так увлекся, что превратил кусок бумаги в лохмотья. И, если до этого случая, Кир пытался хоть что-то сказать — звуками, жестами, руками — потом замолк и надолго. Полюбил молча сидеть у окна, разглядывая нечто, что видел только он. Если потом что-то и рисовал, то старался прятать и никому не показывал. И вот сейчас это вернулось — мальчик снова решил прилюдно что-то нарисовать. Лентина отвернулась, пытаясь скрыть набежавшие слезы, благодаря в душе Семерку за то, что мальчик, наконец, оттаял. Кир, торопясь, выбрал более-менее гладкое место на стенках повозки и быстрыми, отчетливыми штрихами набросал портрет. Лентина, глядя, как мальчик рисует, ощутила прилив гордости за сына. За те годы, пока сын рос и таил свой талант — мастерство его лишь возросло. Под рукой маленького художника вырисовывалось произведение искусства: портрет был безупречен. Потом он снова замахал руками, всучив матери карандаш — объясняя, что он хочет, чтобы она сделала. Лентина заворожено смотрела на него, «Т», «А», «Й», «А», «М», «А», «Н», «Т» и в конце стрелка, указывающая на портрет. Девушка прочитала получившееся все вместе и ахнула. Тайамант — злобное чудовище, похотливая тварь, Тайамант — оборотень, пытающий и поедающий детей, Тайамант, та самая, о которой рассказывали дети, умудрившиеся выжить и сбежать! Лентина повернулась к де Балиа:

— Таймант, торговка по описаниям господина Риччи, и Тайамант — дочь Хрона, дракон-оборотень, похищавшая и погубившая детей — одна и та же тварь и имя проклятое, какая мать назовет свое дитя так? И зелье, которое она продавала, принесет только вред! Люк, если у вас есть противоядие — такое, чтобы от всех ядов, самое сильное — самое время его найти и применить, иначе господин Мартель обречен.

— Да какой я господин, уж для вас-то. Раз уж мы повязаны, то мы не можем быть господами друг для друга. Люк, есть у тебя для меня что-нибудь? — простонал купец — Ищу я, что-то было, только найти надо.

Кир снова забеспокоился — ему наскучило сидеть и смотреть на проплывающее мимо однообразие. Пока взрослые разговоры разговаривали, он подобрался к краю повозки и смотрел на лужу, в которой они оказались. Медленно, но верно вода оставалась позади. И вот уже показались едва поблескивающие в тусклом свете гнилушек влажные металлические полоски. Кир вернулся к матери, дергая ее за рукав, пытался обратить на себя внимание. Но впервые в жизни она не смогла откликнуться на его призыв. Вдвоем с весовщиком они пытались облегчить состояние Мартеля, которому внезапно стало хуже — кожа посерела и обтянула череп, так, словно купец похудел, глаза впали, начали косить, на губах выступила белесая пена. Руки-ноги не слушались, пальцы рук судорожно царапали доски, ноги то поджимались, то резко выпрямлялись — зрелище было жуткое. Люк пытался выпоить купцу зелье от отравления, которое он нашел в своей безразмерной суме. Лентина придерживала голову, мотающуюся из стороны в сторону, позвала Кира, знаками попросив помочь ей. Мальчик сначала отрицательно замотал головой, спрятав руки, но потом, после того, как мать, нахмурившись, исподлобья глянула на него, нехотя подобрался ближе.

Осторожно подложил руки под голову Риччи, пытаясь удержать его и — о, чудо! — ему это удалось. После того, как Кир прикоснулся к купцу, судороги прекратились, больной обмяк и, наконец, Люку удалось влить в горло лекарство.

— Теперь остается только ждать. Если эта зараза проникла глубоко, и так сильна, как вы говорите, то никакое зелье не спасет. Будем надеяться, что успели, — Люк вытер взмокший в процессе лечения лоб и устало привалился к боку повозки, которая снова начала ускорять ход.

Кир сидел теперь рядом с Риччи и гладил его лоб, на котором выступили мелкие капельки пота. Покинуть больного мальчик не захотел. Лентине пришлось устроиться рядом:

— А не перекусить ли нам? Пока вроде и время есть и возможность?

— Давай.

Странная была трапеза — Лентина доставала из сумы с продуктами что-нибудь съестное, делили и ели.

— Вы бы с малышом еще поспали, а то скоро уже конец пути, а что там — никто не знает, когда и что случится.

Девушка кивнула и начала устраиваться, расстилая одеяла. Но Кир и тут заупрямился, наотрез отказавшись укладываться.

— Да ладно, пусть сидит, у мальчишек, сама же знаешь, неизвестно откуда силы берутся — вроде носом клюет, ан нет — подхватился и побежал.

Лентина кивнула, у нее-то от застаревшей усталости глаза давно закрывались:

— Я вздремну немного, а ты за мальчиком пригляди, пожалуйста. И, если вдруг что — буди сразу.

Укрылась и уснула, словно в воду нырнула.

Де Балиа перебрался поближе к купцу и мальчику. Риччи лежал, не двигаясь. Весовщик перевернул купца на бок и присел рядом с Киром, вглядываясь в окружающий полумрак стен, снова проносящийся мимо.

Внезапно почудилось, что стены пропали и несутся они куда-то в неизвестность. Люк вскочил, пытаясь разглядеть то, что их окружало теперь.

Откуда-то натянуло тумана — влажного, серого и противного, который вмиг сделал всю одежду волглой, неприятно прохладной, прикосновение к ней вызывало дрожь, словно касаешься заплесневевших и подгнивших досок. На большом расстоянии от повозки весовщик разглядел-таки стены тоннеля — проезжали что-то типа пещеры. Звуки стали гулкими и незнакомыми. Кир нечаянно звякнул чем-то — пещера вернула это звяканье страшным незнакомым скрежетом. Мартель застонал в беспамятстве — звук извратился так, словно нечто огромное, живое и враждебное засопело. Лентина сонно забормотала — вернулись слова на чужом языке, прозвучавшие, как угроза. Было страшно даже вздохнуть громко — только бы не слышать это чудовищное эхо. Кир приподнялся, испуганно взглянул на Люка, перебрался поближе, схватил за руку и обеспокоено начал показывать что-то впереди. А там серела непроглядная полоса темного тумана. Риччи снова застонал, заставив вздрогнуть. Лентина забормотала быстро-быстро, умоляюще, потом оглушительно вскрикнула и проснулась, резко усевшись среди одеял.

Огляделась по сторонам, увидела Кира — целого и невредимого, хотя и напуганного, закрыла лицо руками и какое-то время сидела так. Спала она всего ничего — часов около двух. Успокоившись, перебралась к сыну и весовщику, кивнула на купца:

— Ну и как он?

— Без изменений, а ты что мало спала? Приснилось чего?

— Да уж, лучше бы и не спала. Иногда сны бывают слишком правдоподобны.

— Расскажи? Говорят, если рассказать сон, он теряет свою силу.

Лентина помолчала, потом начала:

— Я уснула быстро, и увидела, что засыпаю. Потом увидела туман, который тянется к нам. Вы сидите рядом и пугаетесь звуков, приходящих из тумана, а потом мы проезжали через пещеру, где туман стал гуще, потом Риччи стонал, Кир тебе что-то показывал, а над всем этим летала черная бородища — огромная, неприкрепленная ни к чему и страшная. Она касалась Мартеля этим противными черными волосками, которые казались и не волосками вовсе, а черными тонкими змейками с высунутыми жалами. Змейки были такими безжизненными — словно сил у них осталось на один укус. С их полураскрытых пастей струились мутные ручейки яда, которые обволакивали нашего купца с ног до головы, и он начинал в этих потоках растворяться. Перед полным исчезновением он открыл глаза и попытался закричать, но не смог, захлебнувшись в ядовитой вязкой жиже, и исчез. А потом тоннель пропал, и вокруг повозки закипела мутная вода — похожая на тот яд, в котором растворился купец, и она начала перехлестывать через стенки, попадая на вас с Киром. Я парила над повозкой, пытаясь схватить вас и поднять над водой, но не могла двинуть и пальцем, руки повисли бессильно. Потом раздался мерзкий, ехидный такой, хихикающий смех и послышалось:

— А я ведь тебе предлагал — все бы остались живы, и никуда идти не надо, и Кир был бы в безопасности и счастлив, а ты бы слушала, как он разговаривает…

А потом вы упали в эту бурлящую воду, и пропали, протягивая ко мне руки. Я закричала и проснулась.

— Мне бабушка советовала в детстве, когда кошмары снились, что нужно умыться семь раз колодезной водой, перевернуться на другой бок и попытаться уснуть снова. Если в первом сне пугали, то во втором, обычно, утешали, и можно было увидеть, как спасали тех, кто погибал ранее. Только мне кажется, что ты теперь не уснешь. И, судя по грохоту воды впереди, спать не придется никому. Ты знаешь, что у твоего мальчика абсолютный слух, и он слышит гораздо дальше и лучше, чем мы?

— Ну да. Он еще и видит прекрасно. Мы в дороге много раз спасались от всяких напастей только благодаря его слуху и зрению. Я вижу отменно, а он мне сто очков фору даст. Надо собрать то, что мы тут разложили, да?

— Не мешало бы, кажется мне, что покидать наше дорожное жилище придется в спешке.

Шум падающей воды усиливался, подтверждая слова весовщика. И вот что странно — после того бугра, на котором остановилась повозка, больше остановок не случилось. Пути вели под уклон, который становился все круче и круче.

— Если придется прыгать, держи Кира, я попробую вытащить Мартеля, сейчас обвяжемся веревками, чтобы не утащило по сторонам — падать будет высоко, а держаться надо вместе.

Кир был напуган так, что безропотно позволил обмотать себя. С Мартелем пришлось повозиться — тело его потяжелело и обмякло, словно в нем не было ни одной кости. Вдвоем с Лентиной едва управились. Впереди туман давно рассеялся, только в суете они этого не заметили — поток воды, вытекающий из боковых ходов тоннеля и нерукотворных пещер, гудел, разбрызгивая мельчайшими капельками влагу. Кир, увидев эту грозную картину, испуганно вскрикнул и забился к матери на колени, обхватив крепко руками, спрятал лицо на ее груди. Люк уселся поближе к Риччи, и попытался обнять его так, как получилось.

— Если вдруг обидел чем, прости, может, последний раз и видимся. Старайтесь отплыть от повозки подальше, чтобы она вас не пришибла.

— И ты прости нас, если нарушили твое спокойствие.

Повозка подошла к самому краю тоннеля, пути вперед больше не было, обрыв и одна только дорога — вниз, окутанная водяной пылью. И они рухнули вниз, все вместе. Люк еще пытался что-то кричать им, но за грохотом водопада не докричаться. Повозка ударилась о торчащий каменный выступ и разлетелась на доски, колеса отлетели и, глухо звякнув, исчезли в глубине. Сумки тянули вниз.

Падение, казалось, будет вечным.

Лентина, летя вниз, крепко прижав сына к себе, подтянула ноги и перехватила сумки поудобнее. И тут же со всего размаху плюхнулась в ледяную воду, погрузившись с головой. Дыхание перехватило, а в голове билась мысль, что мальчика надо бы поскорее из воды, а то простынет, он же легко простужается. Вынырнула чудом, откуда только силы взялись, открыла глаза, проморгалась — берег вот он, только взобраться туда тяжело будет — камни скользкие, на берегу только трава, ухватиться не за что. Перебралась чуть дальше, спотыкаясь на камнях, Кир тоже открыл глаза и, вцепившись, крепко держался за шею, стуча зубами от холода. Чуть дальше камни были не такими крутыми, и можно попытаться. Поток вынес их в узкое длинное ущелье, поросшее кустарником. Вытолкнула Кира, выкинула сумки, заползла сама.

После падения и плавания в ледяной воде, ноги тряслись и подгибались, руки не слушались, в голове мутилось. Забегала по берегу, собирая все, что может гореть, заставила Кира бегать вокруг нее — едва растормошила, мальчик засыпал. Вскоре набралась приличная кучка всякого хлама. Кочевая жизнь научила Лентину всегда держать спички там, где их едва сможет намочить — за пазухой, между грудями, поэтому разжечь пламя было делом быстрым.

Костерок загорелся сразу. В ущелье, в которое попали, тяга была, как в трубах хронилищ. Быстренько раздела Кира, голышом посадила под теплые одеяла, которые почти не намокли, завернутые в специальные мешки. Отжала и просушила одежду — Кир сидел, словно птенец, под теплой крышей, пока все сохло. Раздобыла котелок из сумы, вскипятила воды, сыпанула туда горсть сушеной травы — той, что от простудных болезней. Пока запаривалось — заваривалось, одела Кира, потом напоила его горяченьким и завернула вновь в одеяла. Повернулась — а он уже и уснул. Теперь можно было и собой заняться — только сейчас Лентина осознала, что зуб на зуб не попадает. Стянула с себя все, оглядываясь по сторонам, закуталась во второе одеяло, занялась своей одеждой.

Хотела было покричать — Люку, наверное, нужна помощь, но побоялась — мало ли кто, мало ли что может откликнуться на зов и застать их врасплох. Затаилась.

Напилась сама уже приостывшего настоя.

Все вокруг было каким-то серым, неказистым. Ветер, не слышный в тоннеле, и здесь не очень беспокоил, но в небе не видно ни одной птицы, едва какая поднималась над ущельем, как ее тут же сносило в сторону. Начинало смеркаться, небо было затянуто серыми унылыми тучами. Костер прогорал, нужны были дрова. Натянула еще влажные сапоги на босые ноги, укуталась в одеяло и пошла. Далеко не уходила. Набрала всяческих веток приличную кучу и понесла к месту стоянки, как вдруг послышался треск — кто-то ломился сквозь заросли кустов, в которых они обосновались. Одним прыжком добралась до костра, Кир все еще спал, посапывая. Лентина выхватила из сумы нож, настороженно озираясь по сторонам. Потихоньку спросила — чтобы не напугать сына:

— Кто здесь, отзовись!

Треск повторился, приблизился, совсем рядом раздался какой-то странный лающий хрип-кашель.

— Кто здесь? Я вооружена и нас здесь много!

В ответ — ни слова, лишь натужное дыхание, уже рядом. Присмотрелась, по — кошачьи бесшумно приблизившись к источнику треска, и ахнула: Мартель, едва живой, на шее ужасная рана кровоточит, тащит на себе Люка, а тот без сознания и нога вывернута под каким-то неестественным углом. Подскочила к ним — бесшумно, помня о спящем сыне, которого не хотелось пугать. Подхватила Люка под вторую руку, добрели до костра. Прислонили бесчувственного весовщика к камню, который стал чуть теплым от пламени. Лентина быстро натянула еще влажные вещи, подумав: «Чудо, что Мартель вообще жив, а что за страшная рана у него на шее?»

Люк жив, но его сейчас не волнует боль, а вот купец может от таких потрясений и повторно в страну Хрона путешествие начать — особенно после снадобья злобной доченьки темнобородого. Достала перевязочные материалы, в котелке еще оставалось немного настоя. Промыла и перевязала рваную рану на шее купца — словно кто-то старательно прошелся не очень острым и ржавым ножом, пытаясь перепилить шею. Уложила Риччи на свое одеяло рядом с Люком — там посветлее и тепло. Занялась весовщиком: нога у того была сломана, и еще хорошо, что перелом открытый, это давало возможность удалить осколки костей, и потом попробовать потуже забинтовать рану. Что случилось со спутниками, которых теперь приходится опекать, оставалось лишь гадать. Уже совсем стемнело, когда Лентина закончила возиться со сломанной ногой и, зафиксировав ее небольшими палочками, туго, насколько смогла, перебинтовала. От усталости темнело в глазах, а спать страшновато — место незнакомое, на руках ребенок и двое раненных. Порылась в суме, нашла мешочек с травкой, которая взбадривает не хуже кафео, посетовала об отсутствии последнего. Оборвала себя в тот момент, когда поняла, что жалуется котелку на отсутствие кафэо. Ухмыльнулась. Заваренный и выпитый настой взбодрил, почувствовала себя в силах дотянуть до рассвета. В пределах светлого круга от пламени собрала весь сушняк вплоть до мельчайшего прутика, перетрясла суму — надо же чем-то заняться, укладывала пожитки с наибольшей тщательностью. Спохватилась, что у спутников тоже кладь была — и впрямь, Риччи спал, намертво вцепившись в две сумы, приличных размеров.

Вот же купец: и Люка тащил, и сам раненый, а кладь не бросил! Едва смогла разжать его пальцы, ногти аж посинели от натуги, еще и просипел что-то гневное во сне. Распотрошила обе сумы: одежда мокрая, конечно, инструменты, приспособления какие-то, веревки — вода капает со всего, разложила на камнях, чтобы просохло. Навела ревизию в продуктах. Все переделала, а небо еще даже не начало светлеть. Уселась рядом с костром на небольшой удобный камушек, вскипятила еще бодрящего настоя, и принялась просто ждать утра, пошевеливая пламя прутиком и периодически подкладывая сушняк. Кир спал бесшумно, лишь иногда едва слышно посапывая. Больные-раненые спали беспокойно — вскрикивали, стонали, ворочались. Приходилось вставать, гладить по голове или лицу, шептать что-то тихое и успокаивающее, после чего они затихали.

Утро подкралось незаметно — тихое, серое, хмурое. Мелкий, холодный и противный дождь начал накрапывать в тот момент, когда стало понятно, что ночь прошла. Вверху ярились ветра, завывая и постанывая. Лентина встала, потянулась так, что захрустели косточки, усталые мышцы молили об отдыхе.

Но день наступал бесповоротно, и отдыха не предвиделось. Ох, и прав оказался весовщик, когда предлагал поспать — совсем вроде недавно было, и вроде уж годы прошли. Налила воды в котелок — пора подумать о завтраке, более плотном, чем отвары и настои. Оглядываясь, отошла недалеко, присела за кустиками, справила нужду — выпитые настойчики давно просились на волю.

Умылась в ледяной воде едва слышно журчащей речушки, из которой вчера спасались, и вернулась в лагерь. Кир, похожий на встрепанного птенца, проснулся, сидел среди одеял, крутил головой, пытаясь понять — где это он.

Увидел мать, обрадовался, подбежал, прижался — только она осталась неизменной в этом шатком, меняющемся Мире. Потом побежал, пританцовывая в кустики — тоже за ночь накопил изрядно. Лентина осмотрела своих раненых — оба так и не пришли в чувство. Но, если состояние Люка не вызывало особого беспокойства — болевой шок пройдет со временем и он очнется, то на купца было страшно смотреть — он метался в жару, лицо раскраснелось, дышит часто — часто. Девушка убрала бинты и нахмурилась — рана выглядела ужасно, края немного вывернулись наружу и отекли, сочась сукровицей, кожа вокруг покраснела, лишь возле кадыка оставаясь светлой. Было видно, что ранение доставляет изрядные мучения — Мартель стонал, скрежетал зубами в горячечном сне. Пришлось в первую очередь побеспокоиться о нем: промыть, пропитать рану отварами и снова перевязать. Лентина бессловесно призывала мать Виту оглянуться на них и помочь с выздоровлением, искренне сожалея, что нет с ними повитухи, которая бы смогла одним прикосновением рук успокоить и излечить. Кир бегал рядом, собирая прутики, которые мать пропустила ночью. Сварили суп — из того, что нашлось в сумках, перекусили сами, напоили, как получилось, лежащих в беспамятстве. За весь день так ни разу и не разъяснилось — все время сыпал мелкий дождик. Ни Люк, ни Мартель не очнулись. Над ними натянули на палках подобие крыши из чехлов для одеял.

Похоже, что и эту ночь придется провести здесь. Девушка знала, что еще одну бессонную ночь она не выдержит, поэтому надо придумать что-то сейчас.

Лентина подозвала Кира, велела сидеть рядом и подбрасывать в костер веточки, смотреть за ранеными. А если вдруг что-то изменится, сразу ее разбудить. Кир кивнул, соглашаясь, погладил мать по руке, прося не беспокоиться.

Лентина улеглась, кутаясь в одеяло, и сразу провалилась в сон.

Сновидения никакие не беспокоили — спала, как смертельно уставший зверек, чутко и сторожко, проваливаясь глубже и глубже. Словно откуда-то сверху видела, как Кир подошел к куче сушняка, достал несколько хворостинок и подложил в костер, как в беспамятстве забормотал что-то невнятно-жалобное купец, пытаясь поднести руку к горлу, как завыл ветер высоко над ущельем.

Тело само подало сигнал к тому, что пора просыпаться, что силы восстановлены. И уже просыпаясь, на грани с явью, услышала тихий голос небесной повитухи: «Раны тяжелые лечи черноголовником, а переломы быстро стягивает окарник, как выглядят они — сразу узнаешь, я тебе подскажу».

Подумалось еще: «О как! Я теперь еще в себе и повитухину кровь найду, наверное, раз уж мать небесная со мной говорить стала. Главное, наверное, ей не отвечать, да никому не говорить об этом. А то мало ли чего это симптомы».

И проснулась. Кир сидел возле костерка. Погода была все такая же мерзкая, и мальчик закутался от влаги в одеяло, оставив снаружи лишь лицо. Увидев, что мать проснулась, заулыбался — страшновато все-таки сидеть одному. Лентина потянулась, памятуя «черноголовник и окарник». Размаячила огорчившемуся Киру, что ей придется сейчас ненадолго уйти, чтобы найти лекарство и еду.

Велела быть хорошим мальчиком и посмотреть за ранеными еще немножко.

Поцеловала и быстро пошла в речке, помня откуда-то, что растут эти лекарства где-то рядом с водой. Скользкие камни не выскальзывали из-под ног, кусты цеплялись за одежду, заставляя останавливаться — возможность переодеться выпадет очень не скоро. Это еще повезло, что попали в ущелье — сверху ветры свирепствуют, там бы замерзли, на равнине оказавшись. И там не было ни одного шанса на то, что выживут — а тут тихо и вода рядом. Лентина ускоряла шаг по мере того, как удалялась от лагеря, понимая, что Кир не сможет даже закричать, если вдруг что-нибудь случится.

На скользком валуне подвернула ногу, остановилась, тяжело дыша, и тут ее словно ткнули кулаком в бок — рядом с валуном травка растет, листики сизо — серые, а засохшие цветки черные, на маленькие уродливые головы похожи — вот и черноголовник. Осторожно сорвала, откуда-то пришло знание, что рвать надо аккуратно, не повреждая корень. Сложила в чистую тряпицу — так, для Риччи появилась надежда. Пошла дальше. Шагнула и по колено провалилась в воду — сероватая трава, сплетенная в коврик, порвалась под ее весом. Оглянулась — таких серых ковриков полным-полно, а какая там скрывается глубина — кто знает. В луже неподалеку завиднелась чья-то пятнистая скользкая спина — показалась пару раз, и снова ушла вглубь. С трудом вытянула себя из воды, дальше продвигалась уже осторожнее. Пришлось прыгать с камня на камень, стараясь не сорваться. Пропрыгала еще немного и снова стоп: окарник оказался светло-зеленой трубкой, увенчанной красной ягодой или чем-то типа того. Для лечения годна была только эта ягода — ее надо растереть в кашицу и нанести на перелом. Теперь можно было помочь и Люку. В одной из затянутых травой луж виднелось что-то странное — уже начинало смеркаться и очертания предметов стали размытыми. Лентина подобралась поближе и осторожно склонилась над лужей. Из воды торчало какое-то подобие ручек, которые бывают у тачек огородников. Какая неожиданная удача — раненых, даже после лечения, надо будет на чем-то везти — их ведь и тут не оставишь, и самим оставаться надолго нельзя — еще до Зордани не добрались, а уже на сутки опаздывают. Уцепилась за ручки, потянула и резко отпрянула — чуть полщеки не снесла какая-то зубастая тварь, выпрыгнувшая из воды, которая терпеливо ждала, пока кто-нибудь окажется в пределах досягаемости. Оглянулась по сторонам, нашла подходящую палку, подцепила ей тележку, изо всех сил уперлась в скользкие камни, и ура! — теперь у них появился какой-никакой транспорт. Пока прыгала по камням, было тяжело, тачку пришло переть на себе. А вот когда пошла галька, поставила тележку на колеса, попробовала ее на ходу, да и нагрузила сушняком, в изобилии попадавшимся здесь. Лагерь уже должен быть неподалеку, и проголодавшаяся Лентина учуяла запах готовящейся на костре рыбы. Сердце скакнуло, больно стукнувшись, как показалось, о самые ребра и застряв в глотке. Какая рыба, откуда?! Ускорила шаг, как только могла. Тележка цеплялась за кусты, замедляя движения, уже было хотела бросить ее, а потом вернуться. Но подкупила тишина — если бы это были драконы, они шуму бы наделали, да и кто другой — ее чуткие уши давно бы расслышали. Интуиция тоже молчала — все, что случалось с Киром, откликалось в Лентине. Не выдержала, бросила-таки и тележку и поклажу, рванула сквозь кусты, выскочила на поляну, где был их лагерь, готовая вцепиться зубами и ногтями в любого, кто попадется. А глазам открылась совершенно мирная картина: раненые спали или были без чувств, костер все также весело полыхал — единственное яркое пятно среди окружающей серости. И вот только Кир был другим. Мальчик сидел рядом с кучей сушняка и нанизывал на гибкие веточки одну за другой выпотрошенные рыбки. Лентина остолбенела от изумления.

Позвала негромко, чтобы не напугать мальчика:

— Кир! Кир! Кто тебя этому научил? Где ты взял рыбу?

Побоялась напугать громким криком, хотя ломилась сквозь кусты, как раненый бык. Мальчик поднял глаза, медленно улыбнулся — от любви замерло сердце.

Вскочил, размахивая прутом с рыбой — вот, что у меня есть! Лентина повторила вопрос. Кир поднял указательный палец, что на его языке означало: «жди», прошествовал к костру, положил рыбу печься. Взял мать за руку, подвел к речке, показал на воду — там, нанизанные на гибкий прутик, лежали, дожидаясь своей очереди еще несколько довольно-таки крупных рыбок. Вернулся к костру, расчистил небольшую площадку, взял палочку и начал что-то быстро рисовать, показывая руками то в стороны, то вверх, пытаясь объяснить это свое умение ловить, чистить и готовить рыбу. Дорисовав свою картинку, Кир посмотрел на Лентину и широко заулыбался, явно гордясь собой. Мать поняла, что искусство ловли и готовки рыбы сын освоил в то время, когда был в плену у драконов вместе с Вальдом. Лентина подумала, что путешествие, несмотря на опасности, идет мальчику на пользу — у него появились друзья, он окреп, научился общаться, несмотря на свою немоту, приобрел много полезных навыков, да что там — он и рисовать снова начал. Для полного счастья не хватало лишь, чтобы мальчик, наконец, заговорил. Лентина притянула мальчика к себе, поцеловала в макушку, пахнущую дымом и чем-то еще неуловимым, тем, чем пахнут только дети, пока они не вырастут. Похвалила сына и вернулась за повозкой, которая так и стояла среди кустов. Лентина с трудом проволокла свою драгоценную кладь сквозь серые заросли, ветки цеплялись за все, что только возможно.

Дрова пришлось собирать — все рассыпались. Тележку установила возле раненых, так, чтобы никакая зверюга не смогла подкрасться к ним со спины.

Приготовила зелье из принесенных лекарственных трав, прислушиваясь к себе — новое внутреннее «я» командовало, как и что сделать, чтобы извлечь максимальную пользу.

Первого решила попробовать излечить Мартеля. Сняла повязки и ахнула — вонь, как от протухшего мяса, а вид еще хуже — тонкая кожа на шее отслоилась и почернела, из раны мерным потоком струился кровавый гной.

Купец сильно оброс за это время, и черная щетина подчеркивала его плачевное состояние: глаза ввалились, вокруг них залегли багрово-черные круги, крылья носа же, наоборот, побелели, а сам нос заострился, уши стали какими-то хрящеватыми — как бывает у тех, кто давно и тяжело болен. Действовать пришлось быстро и решительно: промыла рану, стараясь причинять как можно меньше боли и уклоняясь от ударов все еще сильных рук Мартеля, в беспамятстве размахивающего ими, отбиваясь от невидимых врагов. Долго прицеливалась, потом остро наточенным ножом одним движением отхватила те куски кожи, которые висели почерневшими лохмотьями, некоторое время ушло, чтобы остановить кровь, хлынувшую потоком. Риччи горел в лихорадке, Кир вытирал пот с лица, выступавший обильными каплями. Наконец кровотечение было остановлено, осталось лишь приложить тряпицу с нанесенной кашицей из черноголовника и примотать так туго, как только возможно. А потом — ждать.

Все остальное зависело лишь от крепости организма купца. Девушка передохнула некоторое время, уняв дрожь в усталых руках и ногах, улыбнулась Киру, похвалив его за помощь. Укрыла Мартеля, подоткнув одеяло, чтобы он не отбросил от себя, сражаясь с невидимыми глазу врагами. Теперь пришел черед Люка. Весовщик вел себя спокойнее, но почему-то ни разу не пришел в себя, хотя при переломах, после того, как оказана помощь, больные не оставались в беспамятстве надолго. Сняла перевязку с ноги, пожала плечами — отек начал спадать, появились синяки, но ничего такого страшного не видно. Растерла окарник, нанесла на перелом, снова зафиксировала и затянула тряпками. Но его беспамятство не давало покоя. Решила осмотреть Люка. Весовщик продолжал находиться в бессознательном состоянии, дыхание — учащенное, короткое. На теле больше не было даже царапины, руки целы, лицо тоже. На голове вроде бы ничего не заметно, но у весовщика была такая густая шапка волос, что можно и пропустить чего-нибудь. Ощупала каждую, наверное, волосинку, и над левым ухом обнаружила странную рану: рваный кусок кожи прикрывал вдавленную внутрь кость. Рана не кровоточила, но выглядела неважно, кожа словно поднялась, нажала пальцем — начал сочиться гной. Лентина поняла, что теперь кандидат в хронилища — Люк, если она ничего не предпримет и быстро. Остро наточила нож, прокаленный в пламени, вскипятила воду. Но никак не могла решиться — она лишь один раз мельком видела, как повитуха делала такую операцию — кому-то из огородников бык проломил кость головы, рана была похожая. Кость аккуратно выпилили и удалили, но там этим занимались в чистейших палатах те, кому это на роду написано. Тут же, тьфу. Пометалась вокруг костра, заставляя язычки пламени взлетать то выше, то ниже. А время текло, словно песок сквозь пальцы. Хотелось завыть от бессилия, но Кир — он мог напугаться, и мальчик так доверчиво смотрел на нее, он твердо знал, что мама придумает что-нибудь. Натыкалась взглядом на ключ, поблескивающий в вороте рубашки мальчика, и аж зубы стискивала до хруста, вспоминая, что срок подходит. Но не могла заставить себя бросить этих двух мужиков, приставленных для их защиты, а теперь самих нуждающихся в опеке. Пошла к речке, умылась ледяной водой, заставила себя успокоиться. Голод, затихший во время всех этих лечений-перевязок, проснулся вновь с такой силой, что закружилась голова. Вспомнила про рыбу, которая уже давно была готова — Кир не забыл убрать свое блюдо из костра, и теперь оно источало неправдоподобный аромат, дразня желудок. Быстро перекусили. Лентина насыщалась так торопливо, что пару раз чуть было не подавилась костями.

Было совсем темно, когда мать с сыном закончили ужин. Лентина настроилась на то, что должна была сделать — она знала, что иначе никак. Для начала обрила голову весовщика — волосы могли попасть в рану. Брила и плакала тихонько от жалости к нему, к себе, к Миру — если они не успеют с ключом. Пошарила в сумке весовщика, нашла зелье, подписано было «которое применяют для того, чтобы больного обездвижить и обезболить». Заварила, остудила. Выпоила полную чашку Люку, с трудом разжав стиснутые зубы, побаиваясь, что, если он шевельнется, может произойти непоправимое.

Задышал ровнее, глубоко погружаясь в сон. Лентина расставила все приспособления и зелья рядышком, попросила Кира зажечь неподалеку еще несколько небольших костров. Подумала немного и из остатков черноголовника сделала немного кашицы, рассудив, что если нанести на рану, то избежит того, что случилось с шеей Мартеля. Было очень страшно. Несколько раз подходила Лентина с ножом к Люку, но никак не могла насмелиться. Потом решилась, надрезала кожу вокруг вдавленной кости, обнажая ее. Брызнула струйкой кровь.

Стиснув зубы, протерла кожу и отпилила кость, которая давила на мозг, повреждая его. Промыла рану отварами, молясь небесной матери, чтобы все обошлось, жалея, что не знает слов истинной молитвы, которую читают повитухи, когда лечат. Промокнула чистой тряпочкой, заглянула внутрь — и закружились костры и кусты перед глазами — все, что было скрыто черепной коробкой, она теперь видела. Бррр. Схватилась за ветку, что рядом торчала, укололась, боль помогла взять себя в руки. Положила черноголовник, забинтовала голову. Укрыла Люка. И только теперь почувствовала, что одежда насквозь промокла от пота. Увидела, что у Кира слипаются глаза и факел, который он держит, чтобы было светлее, покачивается, потому что у мальчика руки затекли от усталости. Забрала факел, поцеловала мальчика.

— Пойдем-ка спать, дружок. Ты сегодня был настоящим мужчиной — ты мне так помог, что не каждый сможет!

Кир расплылся в довольной улыбке, пробормотал что-то, засыпая. Лентина закутала мальчика в одеяла, подбросила еще сушняка в костер, затушила лишние костерки. Проверила своих раненых — у Мартеля лихорадка спала, он перестал махать руками. Говорить о том, что он выздоравливает рано, но видно, что ему полегчало. Люк спал под действием лекарств и за ним придется поглядывать до утра. А пока можно заняться собой, влажная одежда неприятно холодила кожу. Нашла чистую сухую одежду в своей суме. Решила, что пора бы и помыться — мужики спят, а кто из-за кустов подглядывать будет — ну с теми она ничего сделать не сможет, пускай смотрят. Если сунутся к костру или к тем, кого она опекает — тогда им не поздоровится, а в кустах же пусть себе сидят.

Согрела воды, устроила себе помывку в трех каплях горячей воды. Переоделась.

Тщательно прополоскала ту одежду, которую сняла, развешала на палках. Сразу полегчало. Теперь оставалось лишь дождаться рассвета. Усталость и нервотрепка прошедшего дня порой брали своё, и глаза смыкались, приходилось вставать. К утру Лентина приготовила отвары, и завтрак для них с Киром и для раненых, прополоскала все, что смогла найти, собрала весь сушняк, до мельчайшего прутика для костров, что валялся неподалеку, несколько раз подходила к раненым, проверить их состояние.

Рассвет снова подкрался незаметно — небо серело низкими дождевыми тучами, и день просто наступил. Казалось, в это ущелье никогда не заглядывали солнца, и тут всегда царила серая мгла. Лентина не видела дневных светил с того дня, как они выехали из Блангорры. Как хотелось увидеть хотя бы рассвет: как сначала светлеет, потом синеет, а потом становится голубым и высоким небо, как семь светил восходят на свои орбиты и обогревают каждый клочок Мира, принося свет и тепло. Лентина встала с камушка, который примостила себе под сиденье уже перед самым рассветом, когда просто валилась с ног, потянулась, разминая хрустящие косточки. Дождь перестал сыпаться, в воздухе висели рваные клочья тумана, придавая нереальность этому пасмурному утру.

Отойдя в кустики, девушка заметила следы какого-то зверя, бродившего ночью.

Прошли уже четвертые сутки после того, как они уехали из столицы и уже день, как должны были выполнить поручение. Вернулась в лагерь, начала будить Кира, который, вымотавшись вчера, никак не хотел просыпаться. И подпрыгнула от неожиданности, услышав слабый голос Люка:

— Пусть поспит, я покараулю. Ложись, отдыхай. У меня голова мерзнет, и руки не поднимаются. Что со мной было? И откуда вы взялись тут?

— Ну, это вы взялись. Мы с Киром тут неподалеку из воды выползли. Тебя же притащил Мартель и, не говоря ни слова, свалился без сознания. У него, кстати, помимо той заразы, которую он выпил добровольно — лекарства того, что от страха вылечить должно было, теперь еще и поперек шеи будет шрам, кончено, если, он проживет достаточно долго, чтобы затянулась рана и не протянет ноги впоследствии моего лечения. У тебя сломана нога, и ты был без чувств. Ногу-то я сразу увидела, и как могла, починила. Но ты так и не очнулся, поэтому вчера я тебя еще раз обсмотрела и нашла на твоей черепушке странную рану. Ты, когда летел из тоннеля, обо что-то приложился головой? И, да — ты теперь лысый.

— Не помню, может, и приложился. Вот отчего голова у меня мерзнет, дай тряпку какую, замотаю пока. Ты не поверишь, до чего же я рад тебя видеть!

Пока беседовали, Лентина успела умыться из котелка с теплой водой, выпоила Люку зелье, которое должно уберечь от воспалений и ускорить процессы заживления. Потом выпоила отвар из рыбы, пойманной вчера Киром, для выздоравливающих — в самый раз.

— Лентина, спасибо тебе. Мы вас должны были беречь, а оно вон как получилось.

Девушка смущенно улыбнулась:

— Да я уже и думаю, бросить вас, что ли… А по случаю тележку нашла, решила, что вылечу, а потом пожизненно отрабатывать долги заставлю. Мы с Селеной как-то подумали, что, если все обойдется, вернуться в Турск и попробовать его восстановить. Там и купцы, и весовщики понадобятся — вот и поедете со мной.

Теперь пришла пора смущаться Люку:

— Вот это ты придумала, так придумала. А подумать-то можно?

— Конечно, можно. Мало того, отказаться даже можно. Шутки у меня это такие.

Со мной раньше, ну, до того, как все эти предсказания начали сбываться, вообще утром никто старался не разговаривать — пока я не позавтракаю. А сегодня я еще и не спала. Сам понимаешь… Могу пошутить так, что и не понравится.

— Я тебе и говорю, ложись, а ты упрямишься. За Киром пригляжу. Еще же рано совсем.

— Рано. Только-только рассвело. Лягу я, пожалуй. Только ты меня сразу буди, если что. Я тут рядышком лягу.

Едва коснулась головой камня, которому выпала честь быть сегодня подушкой, как провалилась в тяжелый сон без сновидений.

В этот же момент очнулся Мартель. Сначала замахал было руками, не разобравшись, что с ним и где он. Потом огляделся и затих. Поднял руки к шее — повязка толстая, мешает, удивился. Попытался встать — не получилось, ноги не слушаются. Люк заметил, что купец пришел в себя, вполголоса позвал его:

— Что, братец, очухался? Как самочувствие? Ноги тоже не держат? Она говорит, ты меня сюда притащил на себе. Спасибо, по гроб за спасение обязан буду.

Риччи попытался заговорить — из горла только какой-то сип вырвался, пришлось покивать.

— А потом она нам с тобой жизнь спасла, мы оба теперь ей должны. Тебе кто-то пытался на шее сделать второй рот. А мне в голове лишнюю дырку проковыряли, да ногу подломили.

Купец кивнул понимающе, потом показал на рот: мол, пить, хочется, и съесть бы чего не мешало.

— Ты погоди, не буди ее, она днем нас лечила, потом еще ночь караулила. Пусть поспит немного. Мальчишка проснется скоро, он напоит. Не надо делать таких удивленных глаз. То, что он не говорит, еще ничего не значит. Вот ты сейчас тоже не разговариваешь, а ведь не скажешь, что дурак? То-то же. Он вчера рыбы наловил, которую мы с тобой сегодня будем есть.

Кир открыл глаза и сел среди одеял. Удивленно приоткрыл рот, протер глаза.

Потом заулыбался, показывая, как он рад видеть купца и весовщика. Посмотрел на спящую мать, вопросительно взглянул на Люка. Весовщик сказал, чтобы мальчик не шумел: маме нужно поспать. Кир встал, сбегал по своим нуждам в кустики, потом, как маленький мужичок начал потихоньку хозяйничать: умылся и принес воды из речки, налил в пустые котелки и подвесил на рогатинах греться, подбросил сушняка в костер. Потом показал на пустые чашки и пожал плечами, глядя на Люка и Мартеля. Люк сказал:

— Видишь ли, дружок. Из нас всех сейчас разговариваем только мы с твоей мамой. Мартель говорить не может из-за раны, но пить хочет, да и, наверное, голодный. Ты его напои водой, и вон там вроде рыбный бульон, если можешь, то и накорми.

Мальчик кивнул. Сначала налил воды из речки, потом постоял, подумал, вылил, налил кипяченой, подул на нее и поднес купцу. Риччи пил сладко, жадно с хрипами и ёканьем в груди. Допив, откинулся в изнеможении на каменное изголовье, служившее подушкой. Мальчик поднес бульон, Мартель знаком попросил подождать, пока восстановится дыхание. Потом с такой же жадностью выпил бульон. После этого устало закрыл глаза и заснул: сегодня его лицо уже не казалось посмертной маской — не было таким бледным, круги вокруг глаз перестали пугать своей чернотой. Люк подозвал мальчика к себе, потрепал взлохмаченные волосы:

— Ты молодец, Кир, ты молодец. Мама гордится тобой. Принеси мне водички немного, а потом сам поешь. Ты же тоже голодный?

Кир кивнул. Принес три чашки в растопыренных пальцах рук: в одной бульон и остатки вчерашней рыбы, в другой — вода для двоих. Выпоил Люку воду, предложил бульон, пожал плечами на отказ. Уселся рядом со спящей матерью и быстренько расправился с едой и питьем. Вкусно облизал пальцы, кивнул весовщику, показал ему жестами, мол, вам бы поспать. Сам ушел к речке. Люк прикрыл глаза, но не спалось. Руки у Лентины, конечно, золотые, но переломы и раны, при которых страдает череп, сами по себе болезненны. А тут еще эта промозглая погодка. Снова начал сеять холодный дождь. Кир вернулся, притащил с собой десяток крупных рыбин. Насадил рыбу на прутья и подвесил вместо закипевшей воды. Укрыл мать одеялом, которое сползло во время беспокойного сна. Лентина спала так чутко, что от этого прикосновения проснулась. Вскочила, не разобрав спросонья, что случилось. Люк заметил:

— Тише, тише. Ты спала совсем недолго. Кир о нас позаботился. Он у тебя парень что надо!

Девушка облегченно вздохнула, нашла взглядом сына, который в этот момент как раз тащил ворох прутьев к костру — для рыбы.

— Мартель не очнулся?

— Очнулся. Ему, вроде, лучше стало. Кир ему воды вон той, кипяченой, дал попить и бульона от рыбы. А потом он уснул.

Лентина села рядом с костром, зябко поведя плечами, задумалась. Отрешенно поправила прутики с рыбой, потом повернулась в Люку, отводя выбившуюся из косы прядь волос:

— А ты как? Полегче тебе? Нам тут оставаться больше нельзя. Вон для вас транспорт какой есть. Усядетесь и покатим.

— Как покатим? Лентина, ты о чем говоришь? Куда покатим? Тут каменюки сплошные! Тебе и пацану с места не сдвинуть эту колымагу, если мы на нее сядем.

— Ха! Плохо ты меня знаешь! Если тебе велено было меня охранять, это вовсе не значит, что я какая-нибудь дворцовая беззащитная и безрукая дамочка. У меня много талантов, один из них — заставлять двигаться то, что может двигаться.

Так что не разглагольствуй. С твоими ранами далеко не угуляешь!

От их яростного шепота открыл глаза купец. Просипел что-то.

— О! Мартель! Как же я рада, что и ты очнулся! Давайте-ка я ваши раны посмотрю. Только сейчас, чуток подождите, я умоюсь пойду.

Встретила Кира, который возвращался от речки, нес еще рыбу, нанизанную на прутики:

— Да ты у меня рыбак! Молодец! Приготовь ее, как вчера. А мелкую, если есть, надо сварить, бульон для наших раненых будет.

От речки вернулась с раскрасневшимся лицом и мокрыми волосами.

— Ну что, болезные мои, лечиться будем или так?

Люк с любопытством следил за девушкой — такой он еще ее не видел за время совместного путешествия: жесткая, не принимающая возражений, показным весельем прикрывающая все, что могло напугать, огорчить или отвлечь от цели.

Приготовила все для перевязки Мартеля, сноровисто размотала повязку. Рана выглядела ужасно — это на взгляд Люка, для Лентины же она была почти прекрасной:

— Ты вчера не видел, что тут было!

Сегодня края раны начали рубцеваться, уродливо покраснев. Гноя и черных кусков кожи не было, запаха тоже. Да и выглядел Мартель уже совсем по — другому — после сна исчезла бледность, под глазами остались только голубоватые круги.

— Да вы, господин Риччи, молодчина!

Купец возмущенно уставился на нее.

— Да шучу, шучу! Это радуюсь я, что с вами все будет в порядке. Голос должен восстановиться, но про него не спрашивайте — ничего не знаю.

— Теперь ваша очередь, господин Люк. Так повитухи в храмах своих к больным обращаются?

— Не знаю, раньше не попадал никогда. Но вам, госпожа повитуха, я готов простить и неправильное обращение, — подмигнул засмущавшейся девушке Люк.

— Давайте-ка вашу ногу, начнем с нее.

Нога беспокойства не внушала. Дощечки, которые фиксировали перелом, не сдвинулись с места, отек совсем спал, синяки посветлели. Обновила лекарства, перевязала заново. Рана на голове тоже не внушала опасений — место, где кость была удалена, стало затягиваться, гноя и покраснений не было.

— Вот и все, дорогие мои подопечные. А теперь мы будем собираться и поедем в город, там вам окажут помощь настоящие повитухи. Ждать мы больше не можем. И, если отбросить шутки в сторону, ощущение того, что мы опаздываем, все страшнее и неотвратимей. Тиканье раздается вокруг, подгоняя меня, заставляя бежать в Зордань, сломя голову, бросив вас, подхватив Кира на руки. Поэтому не спорить — бесполезно это, отдыхайте, скоро придется перебираться на повозку.

Отвернулась, взяла Кира за руку и попросила помочь ему упаковать все, что могло пригодиться в пути. Мальчик указал на рыбу, огорчившись, что ее придется бросить.

— Нет, нет, что ты! Бросать ее мы не будем. Мы рыбку в дороге съедим с удовольствием! Остальную, которая еще сырая, надо запечь и сложить. И налови еще, сколько успеешь — а то когда нам еще припасы попадутся.

Мальчик просиял, обрадовавшись, и вприпрыжку ускакал к речке. Вскоре пожитки были собраны в сумы, которые распределили между собой Лентина и Кир. Раненых общими усилиями взгромоздили на тележку, подстелив под них одеяла. Люк шепотом ругался, когда его укладывали рядом с купцом, пока не заметил внимательный взгляд Кира. Лентина взялась за ручки тележки, раскачала ее и рывком стронула с места.

Дорога вела путников к Зордани — из ущелья, в которое они попали, других путей не было. Постепенно возвышаясь, выводила на равнину. Сейчас был полдень, это чувствовалось по тому, что ветры, жадно накинувшиеся на путешественников, стали немного теплее. К закату и на рассвете они похолодают так, что нужно будет обязательно найти укрытие и разжечь костер.

В гору повозка катилась тяжело, Лентине приходилось часто останавливаться, чтобы передохнуть. На крупных камнях приходилось особенно тяжко. Люк смотрел на девушку, стискивая зубы от бессилия. Малыш Кир шел то рядом с матерью, то немного убегал вперед. Дорога выравнивалась постепенно, на горизонте вдали стали видны Часовая башня и крепостная стена Зордани. Над равниной все также нависали серые унылые тучи, как и над ущельем, но дождь прекратился. Свет, пробивавшийся сквозь тучи, перестал быть просто серым, а стал каким-то грязно-розовым — как перед бурей. Ветер не унимался, но дул сейчас в спину, помогая передвигаться быстрее. Пути оставалось немного и, если постараться, то к закату можно успеть к закрытию городских ворот. Дорога стала ровной — ни одного камня, Лентина и Кир закинули сумки на повозку, где от равномерного покачивания уснул Мартель, как-то разом ослабевший. Люк все еще бодрствовал, но было видно, что боль усиливается.

— Потерпи, миленький, скоро приедем, а там повитухи, напоят вас зельями своими чудесными и будете выздоравливать. Чуток осталось!

До города оставалось часа два быстрого ходу, когда Люк потерял сознание. Лентина уже почти бежала, задыхаясь. Дорога теперь шла под уклон.

Вдалеке виднелась громада плотины, сдерживающая грозные воды Большого океана от наступления на город. Пробивающийся сквозь прорехи в тучах свет стал ало-тревожным. Девушка посадила Кира на повозку, попросила придерживать раненых, их кладь и быстрым шагом отправилась вперед. Бежать она уже не могла. А если и она упадет — надеяться будет не на кого. Из Зордани почему-то до сих пор не было никого навстречу, хотя в это время астрономы заканчивают нести дневную вахту, и осматривают окрестности. По виду их повозки, по отсутствию лошадей издалека заметно, что помощь нужна и срочно. Но навстречу никто не спешил. Хотя Зордань всегда славилась своей сердобольностью и милосердием. Ветер теперь уже не помогал, а сбивал с ног, дуя в спину. Лентина едва удерживалась, чтобы не упасть, приходилось бежать.

У Кира глаза стали такими перепуганными, она пыталась успокоить мальчика, но на бегу делать это срывающимся от нехватки воздуха голосом оказалось непосильной задачей.

Повозка, пыля, влетела со всего маху на дорогу, мощенную камнем, и понеслась, ускоряясь. Лентина со страхом смотрела на городские ворота — громоздкие, тяжелые и закрытые. Бежала, придерживая ручки тележки, пытаясь тормозить ее собственным телом. Вот уже до ворот осталось совсем немного.

Мост пролетели — повезло, что он все еще опущен. Подъехали к воротам и — о, чудо! — между створками была щель и, лавируя, пару раз врезавшись-таки в двери, и ободрав руки, Лентина сумела пробраться внутрь. Резко развернула тележку, высекая искры из камней мостовой, и упала навзничь — ноги после этой дикой гонки не держали. Тележка развернулась и замерла. Кир сполз к ней, улегся рядом, гладил щеки дрожащими ручонками — пальцы в занозах, не забыть вытащить — плакал, то ли от испуга, то ли от облегчения, что все-таки получилось приехать и остановиться. Отлежались, отдышались, привалившись к колесу. Едва поднявшись на ноги, поднялась к своим подопечным, хваля про себя повозку, которая не развалилась — сработана на совесть из какого-то крепкого дерева, да еще и в воде вылежалась. Раненые были живы, хотя оба лежали без чувств. Вздохнула с облегчением и только теперь огляделась. И ахнула.

Город за воротами был выжжен почти дотла. Целыми остались только Часовая башня, городская стена с воротами и стены нескольких домов. Везде валялись лишь мусор и пепел, раздуваемые ветром. Лентина вспомнила план города — возле центральной площади должна быть больница — храм повитух, которые помогут, должны помочь, если уцелели. С трудом снова взялась за ручки, толкая тележку перед собой, велев Киру держаться рядом, брела она через то, что раньше было улицами цветущего города. Ручки тележки покрылись кровью Лентины — содранные мозоли саднили и ныли. Запустение и разруха царили везде. Завывания ветров утратили свою злобную силу за городской стеной, но не утихли, подчеркивая оглушительную тишину, которая резала слух. Люк застонал в беспамятстве и мурашки побежали по коже — до чего был отчетлив и пугающ звук. Непонятно было, что явилось причиной пожара. Показались купола и колонны пристанища повитух, но, к сожалению, даже издалека заметно, что и они пострадали от огня. Лентина почему-то вспомнила сейчас свою кровницу Селену — как ее не хватало во время этого путешествия. Незваными пришли воспоминания о таких милых и родных мордашках детей, которым пришлось идти по другим, не менее опасным дорогам с ключами на шее. Слезы подступили, защипало — летающий по улицам пепел раздражал кожу и глаза. Остановилась, вытерла глаза, улыбнулась усталой улыбкой сыну. Замотала лица раненых, Кира и свое тряпками, чтобы хоть как-то уберечься и побрела дальше. Сейчас, когда стало понятно, что помощи здесь не будет, что снова надо все делать самой — навалилась апатия, едва могла заставить себя передвигать ноги. Спасало лишь то, что она была не одна, что нужно позаботиться о тех, кто сейчас рядом.

Добрели до развалин храма повитух. Остановила тележку, чтобы дать отдых рукам и ногам. Руки замотала тряпками, чтобы хоть немного заглушить боль. В вой ветров вплелся какой-то посторонний звук — его раньше не было.

Бормотание какое-то. Лентина с внезапно вспыхнувшей надеждой начала всматриваться во все, что находилось неподалеку. Смазанные приближающимися сумерками, которые пришли как-то внезапно — не иначе день сегодня гораздо короче, чем вчерашний — очертания предметов затрудняли задачу. Бормотание приближалось, и из-за колонны, покрытой опасными трещинами, послышалось шарканье босых ног, потом показалась какая-то фигура, замотанная в серые лохмотья. Увидала их группку, заспешила, шарканье ускорилось. Фигурка оказалась старухой, которая, шамкая беззубым ртом, забормотала что-то неразборчивое. Разглядев бабульку поближе, Лентина неслышно выругалась: та была явно голодна, донельзя оборвана, грязна, жутко воняла и явно не в себе. Вместо ожидаемой помощи, которую девушка надеялась получить в Зордани, досталась новая обуза. Помыслить о том, чтобы оставить старуху там, где нашла, Лентина не могла, твердо зная, что здесь ждет бабульку, если она останется одна. Девушка решила, что на сегодня переживаний и путешествий достаточно, надо бы найти какие-нибудь более — менее сохранившиеся развалины, в которых можно укрыться на ночь. Кир уже давно устало загребал ногами, грозя рухнуть прямо тут на присыпанные пеплом камни и уснуть. Усадила мальчика на тележку, привалила к раненым, радуясь тому, что они до сих пор без сознания и ужасаясь своей радости. И побрела дальше, знаком показав старухе, чтобы шла за ними. Побродив еще некоторое время по улицам, нашла домик, менее других пострадавший от пожара — стены и крыша были целы, выгорели только окна и двери. Внутри виднелось какая-то мебель, что уцелела от огня.

Лентина соорудила факел из того, что оказалось под рукой — кривая ветка да рванина какая-то, запалила его. Посветив внутрь домика, вошла. Быстро прошлась по комнатам — самой подходящей показалась кухня, воткнула факел в щель, освободила от хлама угол. В другом углу оказался колодец, в котором вода была — потом проверить надо — до сих пор годна ли она для питья. Это было на сегодняшний день самым большим, пожалуй, чудом. Перетащила внутрь Люка и Мартеля, застонавших в беспамятстве от такого обращения.

Потом завела бабульку и Кира. Занесла всю их поклажу, дрожащими руками неся кладь, ноги подгибались от усталости. Тележку с диким грохотом положила на бок, перегородив выход, едва не разбила крыльцо.

Костер пришлось развести прямо посреди кухни — от печи толку не было, лопнула — благо всяких досок валялось в изобилии. Из колодца, в котором все еще было ведро, ворот и веревка, добыла воды. Долго насмеливалась попробовать воду. Потом, благоразумно рассудив, что вода была в доме, значит питьевая. Пожар колодцу навредить ничем не может. Отпила немного, сидела и ждала, случится что или нет. Вода оказалась безопасной, с приятным, слегка травянистым вкусом. Лентина, обрадовавшись, накипятила ее, сделала отвары, напоила, как смогла, своих подопечных. Умудрилась влить несколько глотков бабульке, уговаривая, как маленького ребенка. Старушка немного пришла в себя, нашла небольшой стульчик, и уселась неподалеку от костра, раскачиваясь из стороны в сторону. Девушке становилось немного не по себе, когда она ловила острый взгляд старухи — из-под седых лохматых бровей, как из-за кустов, неожиданно блестящие глаза. Сунула бабульке и Киру по рыбине, приласкав мальчика и похвалив его за то, как он мужественно вел себя сегодня — не ныл, не хныкал, не смотри ни на что. Изголодавшаяся старуха схватила рыбку и ела, оглядываясь по сторонам — как бы никто не отобрал. Лентина приготовила все для перевязки, посетовав про себя, что мало запасла черноголовника и окарника — хватит лишь на пару перевязок. При зыбком свете костра, осмотрев рану Мартеля, решила, что та выглядит гораздо приличнее. От прикосновения прохладной влажной тряпицы, которой Лентина протирала лицо Риччи, он пришел в себя. Недоуменно огляделся и смог прошептать:

— А теперь мы где?

— Мы в Зордани.

— А Люк?

— Им я еще не занималась, вы оба вырубились, когда мы неслись по склону от ущелья к городу. Дорожка была та еще. Сейчас его перевязывать начну, посмотрю, как он. Выпей пока вот это.

— А еды нет?

— Сейчас Люка перевяжу и покормлю тебя. У нас только рыба, которую Кир наловил. Сумка, в которой вся остальная еда лежала, пропала куда-то, может вывалилась в дороге.

Люк, как оказалось, уже очнулся, но сил не хватило даже позвать ее. Перелом не внушал никаких опасений, вроде бы срастался. Рана на голове закрылась пленкой, словно кожа наросла, Лентина не знала, должно так быть или нет, но запаха, красноты или гноя, так пугающих ее, не было. И она решила считать, что и здесь все в порядке. Напоила отваром. Перевязала.

— Люк, а ты голоден?

— Нет, я пить хочу.

Напоила Люка, накормила Мартеля кусочками рыбки. Кир уже спал, свернувшись под одеялами, рядом с костром. Вот же — не успела даже умыть его. Потом решила, что раз уж у них появился новый человек в группе, надо и его привести в порядок. Как смогла, объяснила старухе, что хочет, чтобы она умылась и сняла свои лохмотья. Нагрела воды, налила в чашу, кстати найденную в кухне, отвела бабульку в уголок, чтобы она не смущалась, если, конечно, та еще помнила о таком чувстве. Прошлась по дому, в какой-то комнате темная тень шарахнулась из угла, Лентина аж присела от испуга, прижав руку ко рту, чтобы не закричать. Отдышалась, огляделась. В углу комнаты обнаружила окованный металлом сундук, в котором оказалось полно всякой одежки — и для мужиков, и для Кира, для бабушки и для нее. Тем более что та одежда, которую подобрали им в Блангорре — казалось, что это было так давно — вся поистрепалась, часть пошла на тряпки для перевязки. Вытащила весь ворох — все пригодится, прочихалась от пыли и заметила, как в зияющие проемы окон струится лунный свет. Тучи, наконец-то разошлись, позволив свету лун осветить Зордань. Пылинки, взметнувшиеся от движения Лентины с пола, медленно оседали, плясали в лучах лунного света, зачаровывая. Но долго мечтать было некогда, сгребла кучу и пошла обратно. И вовремя. Бабушка, нахлюпавшаяся в теплой воде, видимо напомнившей ей что-то хорошее, теперь стояла, сжавшись от прохлады, обняв себя морщинистыми руками. Девушка быстренько выбрала подходящее платье и помогла одеться. Расчесала спутанные седые волосы, которых оказалась целая копна, прибрала их в косу.

Постелила рядом с Киром одеяло и уложила старуху спать. Она нисколько не сопротивлялась, быстренько забравшись на свое место, свернулась, подтянув колени к иссохшей груди, и моментально заснула.

Лентина устало вздохнула — теперь можно и собой заняться — в ногах до сих пор ощущалась противная слабость от сумасшедшего бега по дороге, ободранные руки саднили, лицо горело от ветра, а живот подводило от голода.

Налила воды, подвесила на рогатину над костром, чтобы она согрелась. Пока же можно и перекусить — из тех рыбок, которых наловил Кир, осталось немного.

Да и вообще, еды осталось до смешного мало, едва хватит на завтрак. Как она умудрилась сумку потерять — там хоть сухари были. Из угла раздался приглушенный голос Люка:

— Посиди тут с нами.

— Я думала, что ты спишь.

— Нет, я глаза закрывал, когда бабулька мылась — отвернуться не смог.

Лентина перебралась поближе, чтобы не шипеть на всю комнату и не разбудить остальных.

— Ты мне что-то сказать хотел?

— Да нет, одной же скучно есть, не так ли? А, да хотел — бабуля нам зачем нужна?

— Ну, она нам встретилась возле сожженного храма повитух. Не смогла я там ее оставить, она дня через два умрет на этих улицах. Ты не видел, что там творится. Вся Зордань выжжена дотла. И нет никого, кто бы нам помог. Завтра утром мы с Киром пойдем — завершим то, что нам было поручено. Мы давно уже опаздываем. Вы останетесь здесь — воду и пищу, какую найду, я оставлю здесь. Мы потом вернемся, если сможем. Мартель завтра уже сможет начинать вставать потихоньку и пробовать ходить. Бабку не обижайте.

— Подвели мы вас, хороши охраннички.

— Не казни себя, кто же знал, что так получится. Чудо еще, что Мартель смог и тебя дотащить и сумки с твоими снадобьями, и сам выжил. У меня до сих пор перед глазами картина стоит, как он тащит тебя, а сам весь в крови, она из пореза хлестала.

Лентина доела рыбку, кинула в кружку с кипятком горсточку сушеной травы, приятный запах поплыл по комнате.

— Тут у меня что-то типа чая получилось. Будешь?

— Не отказался бы. Как очухался, все время пить хочу. Ты мне на ночь сюда котелок какой поставь с водой, чтобы тебе не бегать.

— Хорошо.

Чай пили молча, наслаждаясь запахом. Потом Люк не удержался:

— Слушай, а вот вас, правда, всего двое осталось из всего клана?

— Точно не знаю, говорят, что двое. Может где-нибудь на окраинах Зории еще прячутся, не знаю.

— Я всю жизнь мечтал увидеть женщину-астронома. Про вас всякие сказки рассказывали, а тут вот она ты — рядом сидишь.

— И как оно? Быль хуже сказки? — усмехнулась Лентина, в свете костра горькие складки залегли возле губ.

— Нет, совсем не хуже, ты — другая, настоящая. Мало кто потащит на себе двух мужиков, приютит сумасшедшую старуху.

— Видишь ли, меня с детства учили, что нельзя бросать своих и свое. Мы, наверное, самое домовитое племя — у родителей была специальная кладовочка, куда складывалось то, что пока не пригождается никуда, но оно свое, наше.

Родственников раньше была куча, тоже жили всегда дружно. Я игрушки не выбрасывала, пока они совсем не ломались, и то пыталась из них потом что-то другое сделать. И верила всегда, что вещь, которую я выброшу, может на меня обидеться. Даже засохшие цветы жалко выкидывать. А как я живых брошу, ну ты выдумал!

— Вот я про это и говорю тебе.

Помолчали. Зашипела, закипая, вода в большом котле.

— Я пойду, а ты постарайся заснуть, ну или хотя бы глаза прикрой. Ладно?

— Почему это?

— Я мыться буду.

— А если подглядывать буду?

— Если ты пообещаешь — не будешь.

Люк тихонько засмеялся: какая поразительная вера в людей! Но глаза закрыл.

Лентина отошла в угол, приготовила все для мытья, свежую одежду, ну или свеженайденную. И застонала от наслаждения, когда на кожу попали первые капли теплой воды. Люк открыл глаза, когда услышал этот стон — подумал, что-то случилось и ей нужна помощь. И затаил дыхание от увиденного: сама красота стояла среди этой разрухи, пыли и вони пожарища.

Веками воспетый идеал женщины жил неподалеку, рядился днем в балахонистые одежды, тащил ношу, которая мало кому была бы под силу, молчал, когда было больно. Гибкая, сильная, крепкая, с высокой грудью, длинными ногами, пышными бедрами и тонкой талией, узкими кистями и стопами ног — хотелось, не отрываясь, смотреть и смотреть, как она двигается.

Вымыла, как получилось волосы — в этой чашке такую гриву промыть сложно.

Мокрые волосы, кажущиеся при свете костра черными, как мрак, струились по обнаженной спине, подчеркивая белизну и нежность кожи, которая загрубела на руках и ногах от непосильной работы. Люк подумал, что сказки бывают правдивыми — он все-таки получил подтверждение об исключительности женщин клана астрономов. Весовщик повидал за свою кочевую жизнь женщин разных кланов, свободнокровок, женщин из диких племен, наконец, тех, в чьих жилах смешалась кровь нескольких кланов — всем им было далеко до Лентины.

Она просто была совершенством, которое хочется оберегать, холить, лелеять, избавить от любых тягот, чтобы она могла проводить время в праздности, своим лишь существованием украшая реальность. От увиденного вскипела кровь, заставив запылать щеки. Закрыл глаза, стиснув зубы, устыдившись желаний, и словно померк свет Мира — хотя под закрытыми веками теперь навечно впечатан прекрасный образ женщины, совершающей омовение при свете костра. И незаметно уснул.

Лентина, не торопясь, вымылась сама, подумала, что утром надо бы Кира отмыть, а то мальчик грязен до невозможности. Потом долго сидела у костра, сушила волосы. Спать не хотелось — привыкла к ночным бдениям. Утром нужно будет идти, выполнять то, ради чего они сюда пожаловали. Пока добирались до Зордани, надеялась, что вот прибудут сюда, встретятся с местными кастырями, те проводят куда следует, Кир быстренько сделает с ключом то, что нужно, и обратно можно будет поспешить. Но нет — легких путей для них не бывает — только так: босыми ногами по горящим углям, каленым металлом по рукам — без помощи и защиты, почти без еды и надежды на счастливое окончание приключений. Хорошо хоть с одеждой повезло — сундук тот кстати попался. Из оружия — кинжал да веревка. «Да уж, Мир спасать придется с минимальным набором спасателей, а как собиралась, как у повитух выбирала все лучшее, все самое нужное», — с усмешкой подумала Лентина, вспоминая повозку, донельзя груженную всякой всячиной из кладовых повитух. Собрала до смешного маленькую сумку, и теперь оставалось лишь дождаться рассвета. Набрала воды во все свободные сосуды, сварила бульона — пусть жидковат, но все же хоть какая-то еда, заварила чай из остатков ароматных трав. Сложила одежду, выбрав из вороха принесенной более-менее подходящую для каждого. Нагрела воды в большом котле — скоро надо будет разбудить Кира, чтобы его отмыть.

Ночная темень перестала быть такой плотной, начала сереть, возвещая о грядущем рассвете. Лентина потихоньку подошла к мальчику, ласково разбудила его, попросив не возмущаться. Кир проснулся сразу без лишней возни, встал, попрыгал, как он всегда делал, если хотел по своим «мокрым делам», как называла это еще мать Лентины, так и не увидевшая своего внука.

Убежал искать укромный уголок — неподалеку где-то, одному здесь, в сгоревшем городе, и взрослому страшно идти куда-то, а уж ребенку и подавно.

Потом вернулся, обнял Лентину, вопросительно глядя на нее снизу вверх.

— Да сыночка, пора — нам с тобой придется пойти. Часовая башня ждет нас.

Духи астрономов, которые жили здесь долгие годы, будут оберегать нас, поэтому не стоит бояться. У нас все получится. А сейчас пойдем мыться.

Мальчик обрадовался — он очень любил мыться, особенно в больших тазах, где можно было понырять и поплавать — не ребенок, а утенок — иногда говаривала Лентина. Но тут придется плескаться так.

Кира, с еще влажными волосами, нарядила в одежду, которую выбрала для него. Переоделась сама — в мужские брюки, рубашку. Выпили по чашке жидкого чая, немного бульона, немного рыбки — все поделено поровну между остающимися и уходящими. Светало. Пора. Но уйти, не попрощавшись, Лентина не смогла. Подошла к Люку:

— Господин де Балиа, проснитесь.

Весовщик проснулся мгновенно, словно и не спал:

— Лентина, мы же договаривались, не разводить церемонии в пути.

— Сейчас мы не в пути. Вы остаетесь, мы уходим. Вернемся ли мы — никто не знает. Ну да ладно — без церемоний, так без них. Пригляди за Риччи и бабулькой — ей может быть, после рассвета получше будет — узнай, что с городом случилось, если заговорит.

— Мне очень не хочется, чтобы вы уходили.

— Ха, а ты думаешь, что я горю желанием? Я обещала, а вот тут уже ничего не поделаешь. Я привыкла всегда выполнять свои обещания. Прощай, Люк де Балиа, честный весовщик. Лучше сейчас попрощаться, а в случае благополучного исхода поздороваться. Ведь правда?

— Правда.

Лентина наклонилась и хотела поцеловать Люка в лоб, но тот как-то умудрился извернуться и поцелуй случился в губы. И обоих словно ударило молния. И время застыло. Девушка вздрогнула, с трудом оторвалась от весовщика, вытерла мокрые глаза, прошептала:

— Прощай! — подхватила небольшую свою суму, бутыль с водой, взяла за руку Кира и, не оглядываясь, вышла из комнаты. Кир шел спиной к двери, махал рукой на прощание, пока его было видно. Мать и сын ушли бесшумно — ни одна половица не заскрипела. Лишь на выходе пошумели, отодвигая тележку, которая всю ночь служила дверью. И снова тишина. Люку подумалось: «Лежишь тут — здоровый, в принципе, мужик, если не считать перелома и пробитого черепа. А женщина и ребенок пошли спасать всех».

Город казался еще более заброшенным под лучами дневных светил, которые сегодня щедро отдавали свет. Ветры намели целые кучи пепла.

Полуразрушенные дома смотрели во все окна на мать и сына, пробирающихся по черно-серым улицам. Зловещую тишину нарушал заунывный вой порывистых ветров, к которому присоединялись отдаленные тоскливые вопли какого-то зверя, да где-то с унылой монотонностью хлопала чудом уцелевшая дверь. Лентина подумала, что птицы и домашние животные тоже сгорели, когда тут все полыхало. Загорелось внезапно, наверное — потому как во всем Мире никто не знал о беде в Зордани, не поспешил на помощь, и спасшихся никого не видно, кроме найденной бабушки. По мере того, как Лентина и Кир подходили к выходу из Зордани, становилось труднее идти — порывы ветра усиливались, пытаясь свалить с ног. Девушка шла, низко наклонившись вперед, Киру велела держаться за ней. Вскоре появился силуэт Часовой башни, до цели оставалось совсем немного. И тут Лентина почувствовала чей-то взгляд. Остановились посреди улицы, вокруг летало все, что только могло летать — ветки, какие-то тряпки, пепел, мелкие вещички, уцелевшие от огня — поднятое ветром. Она огляделась вокруг и вздрогнула от увиденного — на самой башне, рядом с часами, стрелки которых в этот миг начали крутиться в обратную сторону, сидел, уперев голову на кулак, примощенный на колено, темнобородый — исчадие зла, властелин хронилищ и отрезанных ушей — проклятый Хрон.

Скучающе зевнул, ожидая, когда они войдут в башню. Лентина замерла, заметавшись взглядом — в мыслях билось лишь одно — Кира спрятать не удастся — негде. Ну что же, не к лицу нам прятаться, вызывающе уставилась на владыку зла, стиснув зубы до скрежета. Взяла сына за руку, крепко-крепко, прошептав мальчику: «Ты только не бойся…»

С башни раздались громкие размеренные хлопки:

— Браво! Браво, девочка!

Все, что летало вокруг, с негромким стуком попадало на запыленную мостовую.

Воцарилась полнейшая тишина, ветры стихли, повинуясь темнобородому, отдаленный звериный вой замер на самой высокой ноте.

— Идешь ты сюда, значит, Мир спасать. Рискуешь своим мальчиком, собой. А ты про тех, кого в том домишке оставила с незнакомой бабкой, у которой с головой не все в порядке, подумала? Стоит ли Мир жизни того мужчины, которого ты, наконец, для себя выбрала? Стоит ли Мир быть спасенным — этот Мир?

Лентина внутренним оком сейчас же увидала картину, как бабулька ждет, пока она и Кир уйдут, потом встает, чутко прислушиваясь, находит большую суковатую палку, которую и поднять-то, вроде не сможет. Но она эту палку поднимает, ощерившись так, что видны пеньки съеденных за долгие годы почерневших зубов, подкрадывается к Риччи, бьет его со всего размаху по голове — брызги крови, осколки костей, ошметки мозгов разлетаются по комнате, забрызгивая стены. Потом подходит к Люку, уже не таится, знает, что этот-то никуда не денется, на одной ноге и с дыркой в голове далеко не упрыгаешь. Берет нож — откуда он у нее взялся, нож, такой острый? — медленно проводит по шее, разрезая артерию, смотрит, как ощутимо вытекает жизнь вместе с горячими багровыми струйками. Потом спохватывается — выплескивает воду, которую Лентина оставила для Люка, из котелка, и подставляет посудину под стекающую кровь — ни капельки не должно пропасть.

И видит Лентина как в бреду, что в тот момент, когда они услышали шум, производимый старухой возле разрушенного храма повитух, та доедала ручку — детскую ручку, сладко обгрызая нежную плоть на пальчиках, и мгновенно спрятала под обломками, услышав приближающих путников. А потом вновь видит бабульку в домишке — глаза заволокла сытая муть, дряблый подбородок в крови, утирается, сидя на том самом месте, где ночью спала рядом с Киром.

Мутится в глазах от бессилия и отвращения, от жалости к покинутым друзьям, которые, возможно сейчас уже мертвы. Но взгляда упрямо не опускает.

— О, госпожа так сильна и так упорна, что сочувствие к друзьям ее не растрогало и не отвернуло ее стопы с тропы, ведущей к башне. А если случится другое?

И вновь видение — Лентина видит так ясно и отчетливо, словно рядом стоит — как Риччи, мирно сопящий, когда она и Кир уходили, дважды спасенный купец открывает глаза. Ждет, пока стихнет грохот, который они учинили, уходя, ждет, когда стихнут их шаги, слышимые с улицы. Встает, осторожно снимает повязку, которая на шее, ощупывает грубый шрам, все еще покрытый подсохшей кровавой коркой. Улыбается — при свете костра в полумраке, который начинает отступать перед рассветом, улыбка страшна — она словно оскал, шире, чем обычная, самая открытая и добрая улыбка человека. Его улыбка — кривая усмешка оборотня, клыкастая, угрожающая. Он не ищет никаких палок, подходит и перегрызает артерию на шее Люка, наслаждаясь агонией. Потом идет к похрапывающей бабке — она ничего не слышит, сон пожилых людей либо хрупок, либо глубок, словно последний и вечный. Старуха лежит на боку, морщинистая шея, отмытая вчера, едва прикрыта тонкими прядями седых волос, дыхание чуть заметное, лишь иногда раздается храп. Наклоняется, тихий хрип — не видать рассвета бабушке. Глаза отвести — нет, нельзя; невозможно отвернуться, сил нет. Видения пугающи, Лентина понимает, нереальны они — морок хронов. Но понимает головой, а сердце щемит, болит, на глаза наворачиваются горькие бессильные слезы. Лишь что-то детское, что живет в каждом, заставляя верить, что не случится так, как она сейчас видит, что впереди будет только хорошее, что будет еще и для них солнечный свет и спокойный день, и тихая ночь наступит после счастливого вечера рядом с теми, кто дорог. И вспоминается мама.

Тогда в далеком-предалеком детстве, когда Лентине было лет десять, они отправились в сад, собирать яблоки. Все домашние отправились, с корзинами и ящиками. Потому что папа сказал: по звездам необходимо собирать урожай яблок именно сегодня. Лентине нравилось заниматься домашними делами рядом с матерью — она не скупилась на похвалы и не смеялась над неудачами, открывая свои маленькие хитрости, как сделать быстрее и лучше. И тем более была странной эта срочная уборка урожая, что на сегодня планировали генеральную уборку в доме, уже и шторы везде сняли, уже и собрали ковры для сушки и чистки на дворе. А тут — яблоки. Лентина спросила тогда:

— Мама, ну вот почему папа такой? Вот он же знал, что мы сегодня уборкой заниматься хотели. Яблоки ему эти дались. Ты же могла возразить и мы бы никуда не пошли, сейчас уже половину бы сделали.

— Деточка, ты видела хоть раз, чтобы мы с папой ругались?

Лентина задумалась, потом хитренько прищурилась:

— Нет, никогда. А, может быть, вы потихоньку ругаетесь, когда все спят?

Мать улыбнулась:

— Нет, милая. Мы не ругаемся. Я открою тебе маленький женский секрет: вся наша сила — в слабости. И, когда мы соглашаемся с мужчиной, что его повеление — самое срочное, и выполняем его мы, а он понимает, что мы — женщины, сделаем это повеление лучше, чище и быстрее, чем он сам. Умный мужчина понимает — а ты видела хоть одного глупого звездочета? То-то. Вот представь папу с корзиной яблок? Не можешь — вот и оно. А уборка, она никуда не денется, ее можно и завтра сделать. Зато мы выигрываем сразу мир в семье, убранные яблоки и понимание мужской половины, что они без нас — никуда…

Материно лицо, когда она рассказывала о своей маленькой хитрости, всплыло и застряло в памяти, такое родное, милое, прядь волос выбилась из-под платка и мешает. Мама поставила корзину, почти полную тугих крепких пахучих яблок, и снимает платок, чтобы заново его повязать. А свет дневных светил, мягкий и такой ярко-желтый, высвечивает каждую черточку этого неповторимо прекрасного лица.

Кир пытается что-то показать, дергает за рукав и это помогает, хотя так не хочется, чтобы это чудное видение пропадало — Лентина не может не ответить своему чаду, и находит силы, чтобы отвернуться от Хрона, чтобы посмотреть на мальчика. А когда вновь поднимает глаза — морок пропал, нет никого рядом с часами, и стрелки крутятся в обычном направлении. Ветры так и воют, как выли. И уже небо затягивают тучи — темно-серые и тяжелые от непролитых ливней. Пролетающая палка больно ударяет в висок. Девушка наклоняется, крепко обнимает и целует Кира, без слов благодаря его за то, что он — есть.

Снова берет мальчика за руку, и теперь они бегут, бегут со всех ног, добегают до Часовой башни. Дверей в бывшее жилище здешнего астронома нет, влетают туда и останавливаются, пытаясь отдышаться. Хорошо еще, что сама комната не выгорела дотла — каменная кладка закоптилась от пламени, но выстояла. На миг Лентине видится, что жилье, в которое они попали, заплетено пыльной паутиной. И полчища пауков разных размеров ползают везде, ткут, занимая все кругом своими нитями, на которые тут же падает пыль — откуда-то сверху.

Моргнула, избавляясь от наваждения, и пропало видение. В комнате всё перевернуто, разбито, всё, что могло сгореть — сожжено. Уцелела лишь одна лестница, та самая, которая и нужна. Быстрым шагом — бежать здесь невозможно, пыль и пепел сразу начинают кружиться, пытаясь забиться в нос, в рот, в глаза — пересечь комнату, взобраться наверх, на обзорную крышу. Вот и крыша, обзорная площадка, телескоп валяется, опрокинут. Здешний кастырь астрономов мертв — совершенно понятно, в ином случае телескопа бы здесь не было. Наклонилась и подняла трубу телескопа, сунула под мышку, хоть и мешает, но забрать надо — нельзя, чтобы последняя памятка о зорданьском звездочете просто так тут валялась, для Кира послужит, может быть. Кир заканючил — маленькие ножки устали от этой беготни. Лентина остановилась, задыхаясь:

— Малыш, сейчас мы отдохнем, но только совсем немножко, а потом поиграем в интересную игру — нам надо будет быстро-быстро спуститься по лестнице вниз, кто вперед.

У мальчика загорелись глаза — безошибочный прием, всегда срабатывало, переключишь внимание на игру — и силы появляются. Неторопливым шагом, взявшись за руки, подошли к крышке, закрывающей люк, дернули за ручку и — заперто. От огорчения и неожиданности девушка плюхнулась рядом с люком, подняв небольшой вихрь пепла. Потерла лоб в растерянности, что же делать, что же делать… Кир уселся рядом, развел руками — жест, всегда вызывающий улыбку у матери. А сейчас помог собраться с мыслями. Показала сыну оставаться на месте, отдыхать, пока есть возможность, отдала ему трубу телескопную, чтобы нес. Мальчик вцепился в нее, с интересом разглядывая со всех сторон. Лентина подошла к подставке от телескопа, что валялась рядом — хорошая металлическая подставка, как раз такая-то и нужна. Подцепила крышку, надавила всем весом, Кир вскочил, запыхтел от усилия рядом — иии, раз — открыли, выломав дужки замка. Заглянула внутрь — там царила кромешная тьма. И факел сделать не из чего, оставалось надеяться на спички и чудо, что может быть найдут что-то внизу.

— Пойдем?

Мальчик согласно кивнул, вложил свою ладошку, уже изрядно поцарапанную и перемазанную по сравнению с той чистенькой, которой она была совсем недавно, в ее руку. И начали спускаться. Лентина посчитала спички, маловато.

Перед глазами плыли те страшные картины, показанные Хроном. Хотя и не верилось, но все равно подстегивало, не давало расслабляться, заставляло спешить — темнобородый хотел напугать, но получилось совсем наоборот — взбодрил и скорости придал. Осторожно, опробовав первую ступеньку, сделали первый шаг вниз. Потом пошагали размеренно. Спустились еще на пару ступенек, и тут события понеслись с такой скоростью, что мать и сын чуть ли не кубарем спустились до первой площадки. В проем — люк закрывать не стали, чтобы хоть оттуда свет был — виднелось затянутое серыми тяжелыми тучами небо, потом резко потемнело — что-то очень темное и тяжелое опустилось на крышу, раздался ужасающий скрежет, часть крыши проломилась, в дыре оказалась огромная зеленая чешуйчатая лапа с гигантскими когтями. Потом лапа исчезла, в проломе появилась зеленая морда дракона, с любопытством поворачивающаяся из стороны в сторону. Лентина соображала быстро — оглядела площадку, увидела заготовки для факелов, сгребла, сколько вошло в руку. Кир задышал часто-часто от испуга. Подхватила мальчика под мышку, откуда только силы взялись — мальчик-то уже не маленький — и понеслась, сломя голову, вниз во тьму, перепрыгивая через несколько ступенек и молясь древнему Каму, чтобы дети его нигде не схалтурили, сделали свою работу на совесть. Добежала до следующей площадки, уже почти задохнувшись от нехватки воздуха, легкие горели, крышка люка захлопнулась с громким стуком, и они оказались в полной темноте. Упали на почвяной пол или как его тут назвать, руки от тяжести и напряжения занемели, мелкие противные иголочки кололи каждый палец. Кир не хныкал, вел себя, как маленький мужчина.

Нащупала факел, достала спички, чиркнула — свет больно резанул по глазам.

Мальчик вздрогнул и захлопал в ладоши от радости. Маленький человечек, и ведь не может сказать ничего, потащила его на край света, можно же было быстренько найти каменщика другого или пусть бы кастыри шли — а то они у себя в Блангорре такие смелые, детей посылать на погибель…

Потом стало совестно — каменщика, даже если бы и нашли — это был бы тоже чей-то маленький человечек. И кастыри не просто так не пошли. Нет уж, раз ввязались в эту авантюру, то и нечего ныть и перекладывать на кого-либо то, что поручено им. В конце концов, честь Мир спасать тоже не каждый день выпадает. Приободрившись и отдышавшись, запалила еще один факел, огляделась — тут тоже лежали заготовки для факелов аккуратной кучкой, рядом трут, кресало и огниво, где-то внизу слышался шум воды — сразу захотелось пить. Вспомнила про воду, достала бутыль, напоила Кира, напилась сама.

Встали и потопали вниз, освещая путь факелами. Лестница сужалась, поэтому Лентина пошла впереди сама, велев сыну не отставать, крепко держаться за перила и за факел. Шли довольно долго, пока не достигли следующей площадки, снова — факелы, короткая передышка и вниз, вниз, вниз.

Лестница все сужалась и вскоре Лентина чувствовала ее перила бедрами.

А потом резко — раз и закончились ступени, ноги нащупали крепко утрамбованный пол. Кир, шедший за ней, как пришитый, от неожиданности уперся головой в спину матери, едва не подпалив ей волосы своим факелом. То, что открылось их взглядам, назвать погребом или чем-то подобным не поворачивался язык. Хотелось назвать это — «залой» или еще каким высокопарным словцом. Лентина высоко подняла факел, пытаясь оглядеться, и все равно не увидела потолка и где заканчивается эта самая зала. На стене, которая начиналась рядом с лестницей, торчал факел, похожий на те, что лежали на площадках. Лентина поднялась на цыпочки, зажигая его. Этот светильник был каким-то мудреным способом соединен с другими, и вмиг все вокруг осветилась. Необъятная зала оказалась круглой, в центре возвышалось нечто, закутанное в серую ткань. Границы зала терялись в пыльной дымке.

Мать и сын пошагали к тому, что, вероятно, и было их целью.

Лентина велела Киру стоять неподалеку, сложив возле него их немудрящую кладь. Сама обошла вокруг странное сооружение, внушающее опасливое уважение даже в закутанном виде: высота его терялась в полумраке, а в ширину — пятеро взрослых понадобилось бы для того, чтобы, взявшись за руки, тесно обнять это. Девушка с опаской потянула за пыльную веревку, готовая в любой момент отбросить ее и бежать прочь, подхватив Кира. Ткань держалась лишь на веревке, хитрым образом обмотанной вокруг всего сооружения, и с тихим шелестом упала к ногам. Кир восхищенно охнул, увидев то, что открылось их глазам. Это, пожалуй, было единственное виденное ими творение, полностью изготовленное из древнего металла, из того самого, что пошел на изготовление башенных часов. Семь полых труб неизвестной высоты — край их терялся в полумраке — намертво закреплены на невысоком каменном постаменте. Рядом виднелось нечто, похожее на рычаг, которым в больших городах опускали ворота, с тем отличием лишь, что тут же располагалась скважина для ключа — того самого, что Кир нес на шее. На самом постаменте еще была изображена какая-то схема. Лентина позвала Кира, и они вместе попытались разобрать, что там было нарисовано. От округлой залы, изображавшей ту, где они находились, расходились лучи в разные стороны — семь, как и стволов, а к Большому океану вела жирная линия, оканчивающая неким подобием ворот. Мать и сын недолго разглядывали картинку — не зря говорили в Мире, что астрономы могут прочитать и понять любую карту, любой чертеж, все — и схема стала понятной: ключ не только запускал оружие, но и приводил в действие какой-то скрытый механизм, открывающий путь для океанских вод в город. Сейчас Зордань была огорожена мощной стеной плотины, сдерживающей напор воды. Думать долго было некогда, да и выбора не было, хорошо еще жителей нет тут теперь — Лентина показала на отверстие для ключа. Кир снял цепочку с шеи, подошел, смахнул песок и вставил ключ, быстренько провернул его и отошел. Сначала ничего не произошло, Лентина подумала, собирая кладь: «Ну вот, нам все досталось сломанное…», потом послышался тихий шорох, словно сыпался песок. Да ну и ладно, наше дело сделано, можно теперь и на выход. Вспомнилось, что на крыше, возможно, еще все так и сидит тот дракон, ожидая их возвращения. Постамент с трубами и рычаг с ключом начали медленно погружаться вниз, словно в воронку засасывало. Кир, по своей привычке не бросать ничего, потянул за ключ, который стал странного белесого цвета. Прикоснулся и истошно закричал.

Лентина одним прыжком оказалась возле сына — детская ручка, казалось, намертво прикипела к ключу. Девушка выплеснула воду на ключ, одновременно пытаясь отцепить Кира, все еще кричащего от боли. Время замерло — детская плоть кипела на металле, крик мальчика становился все тише и слабее. Лентина решилась: схватилась за ключ сама, отталкивая сына. Теперь пальцы жгло ей, неведомые механизмы, приведенные в действие, раскалили ключ до предела.

Собрав все силы в кулак, девушка смогла оторваться от ключа.

Кир лежал на утрамбованном полу. Нашла в сумке два куска чистой ткани, намочила, замотала руку себе и мальчику, который пока был без сознания. Мимо пронеслась небольшая стайка крыс. Крысы бежали в одну сторону, громко пища. Лентина вспомнила жирную линию от океана на схеме, подхватила Кира на руки, охнув от тяжести. Сумки с собой взять не придется — руки заняты, и мальчика бы донести, а он вцепился в трубу телескопа мертвой хваткой. А нужно было успеть еще и к Люку и остальным. Задыхаясь, бежала она вслед за грызунами, стараясь не тревожить пораненную руку сына, не чувствуя ног. Серые бегуны не подвели, вывели, в давние времена соорудили себе приличный лаз туда, где раньше была кладовая. В это отверстие легко проскользнул Кир, начавший приходить в сознание. Лентина пролезла с трудом, перемазавшись влажной почвой. Влажной! Нужно было спешить — если вода с такой скоростью проникает в город, от нее надо бежать со всех ног. Выбрались из кладовой, над сгоревшим городом низко висели семь ночных светил, освещая тусклым мертвенным светом мрачные руины.

О как! Вроде бы времени всего ничего провели внизу, а, оказывается, давно стемнело. Кир все еще был вялым, пришлось потрясти его немного, взявшись за хрупкие плечики:

— Малыш! Очнись! Нам нужно спешить! Мы сейчас будем бежать очень быстро, и ты должен мне помочь! Я не смогу тебя нести! Проснись!!

Мутный взгляд прояснился, мальчик кивнул, переложил телескоп из занемевшей ладошки под мышку. Оставалась лишь мелочь — выскользнуть так, чтобы ящер, который, скорее всего, до сих пор сидит на крыше, их не заметил, или заметил тогда, когда уже будет поздно. Осмотрелась по сторонам, покрепче взяла Кира за руку и рванули — побежали так, как до этого никогда не бегали.

Добежали до ближайших развалин и притаились, переводя дыхание. Лентина осторожно выглянула — крылатая тварь и впрямь сидела на крыше, которую немного повело после пожарища и после посадки на нее тяжелой драконьей туши. Кир, заметив дракона, остановился и испуганно замер, пока мать не дернула его за руку, показывая, что нужно бежать. И понеслись вновь, и бежали — зигзагами, прячась среди пожарищ, тяжело переводя дыхание, перемазанные в саже, но пока живые…

Люк лежал неподвижно, при малейшем движении в голове словно что-то взрывалось, нога горела огнем. С трудом оглядев комнату, в которой они расположились, уяснил, что бабулька куда-то запропала вскоре после ухода астрономов. Риччи дышал равномерно, но глаз не открывал. Люк несколько раз потихоньку позвал купца, не получив ответа. Решил лежать тихо, стараясь не привлекать внимание — если вдруг кто-то вдруг мимо будет продвигаться. Над городом нависала тяжелая тишина, порывы ветров и то слышались где-то вдалеке. Костер давно прогорел, но холодно пока не было. Лентина постаралась — укрыла всех, кто оставался, найденными вещами. Тряпки пахли гарью, пылью и мышами, но грели исправно. Протянул руку вниз, нащупал котелок с водой и возблагодарил астрономова праотца за прекрасную дочь. Отпил немного, руки тряслись, больше пролил, чем выпил. Но в голове прояснилось. И подкралась совесть, которая словно спала до того, как весовщик утолил жажду, и зашептала: «Ну, какой ты мужик, отпустил девку с пацаном, а сам лежишь тут, нога у него, видите ли, сломана, голова у него, видите ли, проломлена. Сам должен был охранять, а сам — валяешься… Вот бросят они тебя тут и поделом тебе, ты помрешь, а еще будешь смотреть, как купец мается, будет о помощи просить, а ты даже голову в его сторону повернуть не можешь. Эх ты, а еще весовщик». И шипела, и подзуживала, пока не измотала в конец. Особенно почему-то задевало то, что подчеркивала, шипя — «весовщииик». Люк впал в тяжелое забытье, больше похожее на обморок. Лишь какая-то недремлющая часть прислушивалась к шумам города — так на всякий случай, чтобы хоть знать, от чего умирать будешь, если вдруг подкрадется кто. Долгое время лежали, как две бесчувственные колоды. Потом резко очнулись оба, одновременно, словно кто-то разбудил, весовщику даже послышался стон, издалека принесенный ветрами. Переглянулись, Люк дотянулся до котелка с водой, другой рукой вцепился в нож, оставленный Лентиной, готовясь дорого продать свою жизнь. Купец огляделся вокруг, едва ворочая налитыми кровью глазами, прохрипел что-то неразборчивое, понятно лишь было, что поминал матушку Хрона плохими словами. Прохрипел что-то и вовсе непонятное Люку.

Потом нашел полуобгоревшую палку, постанывая, схватил ее, подтянул поближе к себе. И вновь затаились. В этот раз ждать долго не пришлось: зашлепали, приближаясь, шаркающие шаги. Кто-то бежал из последних сил, вот споткнулся, упал, потом снова шаги, уже не такие торопливые, и свистящее дыхание, срывающееся на хрип. Потом раздался леденящий душу скрип отодвигаемой повозки, которая все еще перегораживала вход в их обиталище — подумалось о бабке, которая куда-то исчезла.

— А вы уже, наверное, нас похоронили? — срывающийся, задыхающийся от бега, но такой родной и долгожданный голос Лентины, которая вошла в комнату, едва держась на ногах, держа такого же вымотанного Кира за руку.

Люк попытался вскочить, да помутилось в голове, едва не упал.

— Лежи, горюшко ты переломанное. Поторапливаться нам надо, мужики. Мы тут с Киром маленько покудесничали, на город вода идет. ЭЭ, плотину мы сломали, пока примово поручение выполняли.

Мартель прохрипел почти понятно:

— Это как вы так умудрились?

— А вот уметь надо. Надо по-быстрому нам исчезать отсюда. А бабуля где?

— Пропала куда-то. На чем мы будем от воды сбегать? — вступил Люк в разговор.

— У нас, кроме повозки, ничего и нет. Будем надеяться, что она и плавать будет.

Если нет — с честью пойдем на корм рыбам, у меня других идей нет. Да и время поджимает, мы уже видели волну, которая идет на Зордань, и уж поверьте, второй раз я на нее любоваться не хочу.

Поочередно дотащила своих раненых до повозки, которую перед этим поставили на колеса вдвоем с Киром. Мальчик сейчас был так похож на муравья — маленький, отважный насекомыш, тщетно пытающийся поднять нечто неподъемное. Усадила всех своих мужчин на повозку, торопливо закинула все, что попалось под руку к ним рядом, и подняла глаза к Часовой башне.

Выругалась потихоньку, так, что только Люк услышал — весовщику полагается иметь хороший слух. Та зеленая сволочь, из-за которой пришлось ползти крысиными путями, из-за которой пришлось нестись, сломя голову, да, в конце — то концов, из-за которого здесь и оказались — этот летающий гад все еще сидел на крыше. Сейчас вон, расправил зеленые кожистые крылья, сладко потягиваясь. Засиделся, видимо в одном положении, ожидаючи, пока они вернутся. Вдруг резко сложил крылья — вроде как в стойку «смирно» выстроился — рядом показался еще один силуэт — багрово-черный, с всклоченными волосами. Видимый издалека, в размерах не уступающий гигантскому ящеру. Темнобородый, проклятый. Девушка затаилась, притихнув, сделала знак своим попутчикам, чтобы не шевелились даже.

А на крыше в это время из ниоткуда возникший Хрон распекал своего нерадивого стража:

— Ты, сволочь зеленая. Я тебя, когда сюда поставил, велел что тебе делать?

— Охранять лестницу, чтобы никто ни туда, ни оттуда, — потупив морду, выпустил пар из ноздрей дракон.

— А ты, скотина тупая, не подумал, что они другой выход найти могут? Ты не слышишь, что вода подступает к городу? Нет? Когда ты был человеком — ты был таким же безмозглым?! Какое же великое благодеяние оказал я Миру, что забрал тебя себе! А они еще ноют, неблагодарные, что-де «Хрон — плохой, Хрон — проклятый, Хрон — похититель ушей»! Лети отсюда, ящерица с крыльями!

Дракон тяжело поднялся, преодолевая порывы ветров, взмахнув крыльями, и затерялся среди низко висящих туч. Хрон пропал из виду так же, как и появился — внезапно и бесследно.

Путники для подстраховки выждали еще немного. Потом Лентина изо всех сил поспешила к городских воротам, толкая перед собой тяжеленную повозку. Бежала, ноги подгибались, подворачивались, руки гудели, и думала совсем не к месту: «Ну, если и это не поможет похудеть хоть немножко, тогда я не знаю, что может помочь!»

Вода подхватила тележку в тот момент, как они достигли выхода. Лентина забралась к своим попутчикам, и их понесло из города, заливаемого хлынувшими потоками. Освобожденный океан мстил людям, запершим его плотиной, смывая следы их существования. Последней под воду канула Часовая башня. Зордани больше не существовало. Гордость каменщиков исчезла. Щели между досками повозки разбухли от воды, и перестали пропускать ее внутрь.

Путникам оставалось сидеть на своем утлом плоту, в который превратилась тележка и отдаться на волю богов. Лентина молила небесного Аастра, чтобы тот подал весточку в Блангорру — хоть какую-то — что и они справились с поручением и древнее проклятье еще можно преодолеть — если, конечно, с начавшим работать механизмом под водой ничего не случится.