Блангорра, чудный город на белых холмах, более всего страдала в сезон ветров, который неожиданно вернулся после кратковременно затишья.

Порывистые ветры ярились так, словно дули в последний раз, стараясь смести с улиц все, что только было под силу. Все, что было плохо закреплено, сметалось и уносилось ветрами за городскую стену и далее, в низину, к водам Великого Брона. Возле озера скопилось изрядное количество всяческого мусора.

Горожане старались покидать стены жилищ только в случае крайней необходимости. Город обезлюдел, что он не покинут, было видно лишь по дымам, вырывающимся из труб домов, которые порывами мгновенно уносились вдаль. Ветры принесли похолодание, и часто по утрам мостовые, улицы, крыши оказывались затканными белыми иглами инея. Такие холода были в новинку жителям теплой Блангорры, и по углам шептались, особенно свободнокровые приживалки весовщиков, «что-де настает-таки конец света, вот уже и ветры какие холодные стали». По ночам, если развеивались хмурые тучи, затянувшие небо, любому наблюдателю невооруженным глазом были видны семь звезд, выстроившихся в одну линию — как на параде. Зрелище это вносило смуту в головы обывателей, которым так сладко было пугаться, сидя возле жарко натопленного очага, с кружкой пива в одной руке, размахивая полуобглоданной костью, зажатой в другой руке. В остальном же, все было по-прежнему: обыденность ежедневных обязанностей, подготовка к главному празднику Мира — Новолетью, которое наступало, когда год старый уступал место новому.

Стихнут ветры, наступит Межсезонье. На Новолетье все население гуляло ночь напропалую, несмотря ни на что. Издавна существовало поверье: если всю ночь сможешь продержаться и не уснуть — до первых лучей светила повитух хотя бы, весь следующий год будет тебе сопутствовать удача. Вот и старались, даже детям разрешалось бодрствовать. Рядились в костюмы — на площадях шумели маскарады, с обязательными призами — за костюмы, за победу в состязаниях на силу, ловкость, отвагу, сообразительность, за самого жирного свина, и много других — получившие их потом целый год могли бахвалиться своей победой.

Призы вручали кастыри, а главный приз, тому, кто участвовал в наибольшем количестве состязаний и победил — нежными ручками передавала сама Прима.

Готовились к ярмаркам, на которых можно было приобрести все, что только родила Зория, все, что могли предложить миряне и гости — свободнорожденные и дикие. Город становился похож на закипающий котел — еще не бурлит, но уже к тому идет, начинает пузыриться радостью, предвкушая праздничное веселье.

В Пресветлом Дворце казалось, что все спокойно, ленивой неизменностью пышет каждый день. Ледяные порывы ветров не беспокоят в жарко натопленных залах за толстыми каменными стенами. Неспешно готовятся к предстоящему празднику, традиционно происходит смена караула возле покоев Примов, проводятся регулярные заседания Совета кастырей. А вот там-то, за тщательно запертыми дверями и начинаются странности. Быстрыми шагами меряет зал заседаний обычно такой уравновешенный Ди Астрани, нервно дергая щекой; шепотом ругается молодой Магистр, хрустит пальцами достопочтенный Голдман, растерянно озирается по сторонам кастырь каменщиков Стоун, матушка Фармакопея и Маршалл шепотом переговариваются о чем-то, причем повитуха исключительно бледна. Ожидают прихода Примов, чтобы начать свой ежедневный совет — на повестке которого лишь два вопроса: что делать и не пора ли отправляться с ключом в Блангоррскую башню.

С момента отправки ключников в города прошло уже три дня, причем время не сдвигалось — Ди Астрани специально проверял. В последнее время правитель приходил на заседания Совета один, Прима была занята царенком.

Вот и сейчас, вошел Прим, и волнение у всех словно рукой сняло. Его присутствие благоприятно влияло на кастырей — утихали споры, замолкали панические речи, нервы успокаивались, и можно было спокойно обсудить насущные проблемы. Вместе с Примом пожаловал дворцовый птичник, у которого на лице лихорадочными пятнами горел румянец и потрясывало от оказанной чести. Кастыри поднялись при появлении правителя, выказывая свое почтение. Прим прошел на свое место, и заседание началось. Первому слово дали птичнику — он так и останется в истории безымянным, потому как роль его в повествовании крайне мала. Птичник поднялся, теребя в руках кепку — верхнюю одежду он оставил при входе во Дворец, а вот кепочку — не догадался, и теперь не знал, куда ее девать — и сообщил, что три голубя из пресветлых птичников прилетели сегодня и принесли записки с названиями трех городов: Квартиты, Елянск и Турск. Выпалил на одном дыхании и замолк, потупившись.

Прим поблагодарил его за службу родине и отпустил. Птичник попятился к двери, не решаясь повернуться к столь высокому собранию спиной.

Прим выждал, пока закрылись двери:

— Итак, мы имеем трех вернувшихся птиц. Прошло три дня. Предлагаю выждать еще два дня и потом принимать решение. Спускаться в блангоррский туннель нужно господину Ди Астрани и вашему покорному слуге. Поэтому сейчас этот вопрос обсуждать не имеет никакого смысла. Предлагаю перейти к другим вопросам, которые нужно решать немедленно…

Заседание длилось достаточно долго — день начал меркнуть, сменяясь сумерками. Кастыри разошли по своим делам, а Прим поспешил в покои правительницы — обедали всегда вместе, да и другие приемы пищи старались вместе проводить. Как-то не елось по одиночке, лишь, если нужды государственные заставляли, тогда приходилось. Прима уже ждала, сидела в одиночестве за накрытым столом, и, глубоко задумавшись, смотрела куда-то сквозь окно. Слуг отослала, чтобы хоть недолго побыть наедине. Царенок спал в своей комнате под присмотром мамок-нянек. Вошел Прим — и закончилось одиночество. Порывисто поднялась, быстрым шагом подошла — бежать нельзя, не положено даже наедине, обняла, прижавшись всем телом:

— Дня доброго и вечного почитания, господину моему.

— И тебе, Прима, дня доброго. Проголодался я, и горло пересохло — на заседании пришлось много говорить.

Сама усадила, сама предложила кушаний, ухаживала, вилась вокруг.

— Ты печальна что-то? Царенок выматывает? Или случилось что?

— С наследником все в порядке. И пока не случилось ничего. Но, царь мой, печаль грызет мне сердце. Помнишь ли ты имя мое, которое мне при рождении дано?

— Богаданой ты родилась, до того, как Примой моей стала. Ты сомневаешься в моей памяти? — лукаво улыбнулся.

— Нет, как я могу сомневаться хоть в чем-то, что касается тебя. Вот только, — и замолчала, опустив глаза, борясь со слезами — не может правительница плакать.

— Говори, не томи.

— Ты собираешься с Ди Астрани идти туда, где древние оставили оружие?

— Да, я не просто собираюсь — я должен, никто, кроме меня, не может этого сделать.

— Ты, свет мой, никогда не ошибаешься, но сейчас ошибся.

Прим удивленно приподнял брови — он на самом деле не знал:

— Что ты имеешь в виду?

— Я, господин мой, я могу пойти. А ты останешься, ты нужен Миру больше, чем я.

— Ты что такое говоришь, куда ты собралась?! А как же царенок, воспитывать которого должна ты — только Прима может воспитать истинного наследника.

— Прима или Прим — мы оба его родители, пусть и не физически, будь же честен со мной. Пусть я не могу быть ему настоящей матерью, но я — мать всего народа. Я провожала тех девушек в дорогу — тех, последних из клана астрономов, ты не забыл? Я видела, как они смотрят на своих детей, как они прощаются со всеми — они точно знали, на что идут. И я видела, как на них смотрел Ди Астрани — эти девушки — последняя надежда их клана. И ты можешь допустить мысль, что я лишу народ отца, отправив тебя в эти катакомбы?

— Дана, ты не веришь в то, что мы можем остаться в живых?

— Я не знаю, во что верить. Сейчас я знаю твердо лишь одно — ты можешь вырастить наследника сам, без меня и жить без меня ты сможешь, создав новую Приму. Но я жить без тебя не смогу!

Прим встал в волнении, порывисто отодвинув стул — тяжелый, резной, инкрустированный драгоценными породами древесины, резьба больно впилась в пальцы:

— Что ты такое говоришь?

— Ты свет мой, лишь твоим повелением я появилась в Мире, и небесный отец наш знает, для чего я здесь. Мое предназначение — не править вместо тебя, а умереть вместо тебя. Сходи в хранилище ключей, услышь голос твоего небесного праотца. Я теперь знаю. Прим небесный говорил со мной. Идти должна я.

— Нет, нет, нет! Не женское это дело!

— Ну да, а Лентина и Селена — они просто так юбки надевали, да? Они — последние из рода. Нет ни одного довода против того, что я должна сделать. В моих венах течет твоя кровь, я могу взять ключ, и я могу пойти с кастырем астрономов и совершить то, что нужно.

Правитель обнял Приму, такую ослепительную, раскрасневшуюся, такую мирскую в своей попытке утвердить свое право на поступок.

— А как же я? Ты не подумала обо мне? Неужели я смогу жить без тебя, особенно помня, что это именно я послал тебя на смерть? Как я смогу посмотреть в глаза царенку, что я ему отвечу, если он спросит, где его мать?

Любая — физическая или духовная?

— Ты придумаешь что-нибудь. Мир не обойдется без тебя. И ты можешь создать меня заново.

— Ни один Прим за всю историю не создавал себе царицы дважды — я не знаю, смогу ли, и ты ли будешь это.

— А ты пойди в хранилище ключей и услышь повеление своего небесного отца, можешь спросить у него — создашь ли ты меня снова. И покончим с этим. Обед стынет.

Прим не сдержал улыбки:

— Женщина! Даже при гибели Мира ты найдешь повод меня насмешить! Что тебя волнует больше — гибель Мира или простывшая еда?

— Иди, не тяни время, — улыбнулась Прима. Улыбка была грустной, но такой солнечной, что показалось, как по стенам побежали солнечные зайчики.

— Вот знаешь же, что перед твоей улыбкой я устоять не могу.

— Вот знаешь же, что поэтому я и улыбаюсь.

Прим ушел. Правительница вызвала слуг, приказала подогреть все. Сама ушла к царенку, к которому она чувствовала искреннюю привязанность, растущую с каждым днем. И еще она искренне сочувствовала Селене, которой пришлось отпустить своего мальчика одного.

Прим вошел в покои, которые занимали они с правительницей. Только ныне она бывала здесь редкой гостьей, проводя большую часть времени в детской. Прошел роскошную залу насквозь, надавил на секретный рычаг за кроватью. Открылась потайная комната, о существовании которой знали немногие: наверняка те, кто возводил Дворец, Прим, его супруга и кастырь астрономов. В тайнике стены по всему периметру увешаны массивными полками, которые завалены различными планами, документами и всякими другими свитками бумаги; напротив двери стоял тяжелый стол, рядом стул.

Окон не было — все стены сделаны глухими и отделаны специальным камнем, который мог выдержать напор огня, воды и сильного ветра. Над столом висела пара подсвечников, потянув за нужный, открывался еще один тайник, который сейчас хранил святая святых Мира — оставшиеся ключи кастырей. Разложил ключи веером на столе, по середине поместив свой ключ — главный, отличающийся от остальных тем, что он шестигранный и на бородке его впаян камень — такой же, как на Часовых башнях. Ключ Примов остался единственным — дубликат пришлось отдать Хрону на той, памятной церемонии, когда Маршалл и Магистр вступали в должность. Сел за стол, задумался, тяжело уронив голову на сложенные домиком ладони. Вскоре раздался скрежет подтаскиваемого к столу стула, который стоял неподалеку и негромкое ворчание:

— Вот приходи к детям, они ни стола не накроют, ни стула не поставят. Буду лучше к твоей жене приходить, она гостеприимнее.

— Не ворчите, батюшка. Я не думал, что вы голодны, приказать подать ужин?

— Не глупи, сын. Поворчать захотелось. Я же не могу вкушать вашу пищу.

Говори, с чем пожаловал, время мое в мирском облике коротко.

— Прима собирается идти вместо меня с ключом, она говорит, что должна это сделать, и что она для этого и создана.

— Правду говорит и абсолютно права. Если ты не вернешься, а все заработает — проклятье исчезнет, Мира, как такового, не будет без тебя. Если не вернется она — сотворишь новую. Впрочем, после запуска оружия древних и победы над Хроном, Мир изменится. Так что, как ни крути — идти ей.

— Отец мой, почему? Почему ей нужно погибнуть, чтобы Мир этот жил? Мне он не нужен без нее, я не буду создавать себе новую!

— Потому что мы где-то ошиблись при создании вашего Мира, да, каюсь. Ну и ты ее рано хоронишь — сам ее создавал, но не знаешь, на что она способна ради своих детей, коими считает мирян. У вас тут страшно и странно — без жертв не обходится, вы несовершенны, но мы любим вас и таких. Если погибнет Мир — вскоре и Зория погибнет, Хрон уж постарается, отправит сюда своих любимчиков — у него в хронилищах полно таких. Драконы после разрушения башен смогут создавать себе подобных, которые родят еще более мерзкие создания. Подумай, готов ли ты отправить всю Зорию на откуп Хрону ради своей Примы? Нужен ли ей твой дар — вы погибнете вместе, только немного позже. Но жить не будете, мало того, Хрон уже постарается вашу казнь устроить с наибольшей пышностью. А может оставить себе на потеху, твою красавицу возьмет в свои наложницы, а тебя выхолостит и приставит к себе в услужение. Или наоборот, возьмет в наложники тебя, а ее заставит прислуживать себе. Царенка вырастит, сделает своим наперсником, а может и наследником. Потому что даже мы не знаем, сколько жизни отпущено темнобородому, он же владеет единственным, что измеряет протяженность этого срока — временем. Голод, мрак, холод и безнадежность — вот судьба Зории на все дальнейшие жизни.

— Прекрати! Я понял, я отпущу ее. Но как же вы жестоки, боги! Зачем вы создаете миры, если не видите своих ошибок при творении? Вы создали чистую Зорию, а населили ее хроновыми отродьями — пока вы с ним не договорились, отдав на откуп время! Почему? А теперь мы должны выбирать там, где просто нет выбора???!

— Прости, сын. Но изменить ничего невозможно. Смирись, — последнее слово затихло в тайнике.

Прим разжал руки, пальцы побелели от напряжения. Встал со стула, холодная ярость бродила в крови. Но потом раздался громкий шепот, пожаловал новый гость, небесный Аастр:

— Ты ропщешь, не желая отправлять свою половинку. А как же ты послал моих дочерей — возможно, последних из выживших — в этот путь? Ты просмотрел рядом с собой предателя, который извел всех моих дочерей. Того злодея, который служил тебе. Сколько еще таких магистров скрываются за своими тайными личинами? Да, я понимаю, ты не можешь с каждым из них встречаться лично, а на расстоянии ты ложь не определяешь. Поэтому не гневись, и не гневи нас, у остальной семерки тоже могут возникнуть к тебе претензии. Да, мы отдали вам Мир уже не совершенно чистым, но вы еще и изгадили его преизрядно. Смирись, будь мужчиной — как бы это не звучало. Разреши ей быть твоей настоящей, достойной тебя половиной.

Прим впервые видел Аастра так близко, слова его достигли разума, ярость утихла. Похоже, Мир требует крови — его жертвы, с которой потом придется жить. Теперь и Аастр исчез из виду. Прим аккуратно поставил стулья на место, убрал ключи. За своим потом надо будет вернуться. И отправился к Приме.

На столе вновь дымились аппетитнейшие кушанья. Прима стояла возле окна и наблюдала за ярившейся за стеклом стихией. Ветры словно взбесились, сильными порывами выворачивали крепкие деревья и уносили их. Только чудом никто не погиб и не разрушилось ни одного здания. Прим стремительно вошел:

— Принимая во внимание твой дар уговаривать, мне почему-то начинает казаться, что ты просто уболтала семерку, чтобы именно тебя нужно отправить с ключом. Тебе спокойная жизнь надоела во дворце, приключений захотелось?! — он почти кричал.

Прима повернулась спокойно, не говоря ни слова, стояла, скрестив руки на груди, потом бессильно уронила их:

— Садись обедать. Если эту еду подогреть еще раз — ее можно просто выкинуть собакам.

— То есть, ты даже говорить на эту тему не хочешь?

— Нет, не хочу. Все уже сказано и решено. Потом надо будет встретиться с кастырями и обговорить, когда идти.

Ели в молчании. Сказать друг другу впервые было нечего.

Утром, едва занялась заря, Прима вошла в покои правителя — всю ночь пришлось провести с царенком, у которого резались зубы. Прилегла тихонько рядом со спящим. Лежала, едва дыша, стараясь не разбудить, разглядывала такое знакомое лицо, которое она видела и любила всю жизнь, запоминая каждую черточку. Прим проснулся, когда первые лучи дневных светил зажгли пурпуром тяжелые портьеры, закрывающие окна. Проснулся и увидел свою половинку. Улыбнулся сонно, обнял — не вспомнил пока о вчерашнем. Потом резко отстранился:

— Ты передумала идти?

— Свет мой, давай не будем начинать заново. Я не спала всю ночь — наш мальчик успокаивался только тогда, когда я брала его на руки — у малыша режутся зубки, как и у всех смертных. И, если ты хочешь омрачить наш последний день — возможно последний, если что-то пойдет не так, тогда я уйду спать. А ты можешь вершить важные государственные дела, совещаться с кастырями, но этот день ты проведешь без меня. Сегодня и сейчас ты, прежде всего, мой супруг, решать тебе.

Нахмурившись, полежал немного, разглядывая женщину, созданную им самим, прожившую бок о бок с ним столько лет и такую незнакомую. Потом, приняв для себя решение, вновь обнял эту незнакомку, решив, что она его вполне устраивает:

— Умеете вы уговаривать, госпожа Прима. А как малыш сейчас?

— Под утро принесли от повитух какое-то очень хорошее средство, мы втерли в десны — ты знаешь, они такие красные, распухшие, кажется, что у него все зубы разом вырастут — и малыш успокоился, уснул. Мордашка зареванная, посапывает во сне. У меня сердце защемило от мысли, что может случиться, если вдруг оружие древних не сработает.

Приму подумалось: «Вот хитрюга, даже и ни словечка не сказала, что, мол, давай я не пойду».

Потом мыслей не было — скорая разлука разожгла неутолимую страсть. И правители занялись любовью — детей у них быть не могло, но удовольствие приносило немалое. Прима сегодня была не похожа на себя — обычно она покорялась, подчиняясь горячему желанию мужа, ныне она подчиняла, околдовывая и заставляя желать себя снова и снова…

Прима уснула, правитель потихоньку выскользнул из постели, отправившись в гардеробную. После умывания и облачения Прим повелел собрать совет кастырей к полудню, питая в душе слабую надежду на то, что Совет сможет остановить его решительную супругу, да и просто на то, что она проспит до вечера. Зашел в свои покои, посмотреть, как она спит — ан нет, постель уже опустела. Лишь горничные да слуги сновали по покоям, наводя идеальный порядок. Поинтересовался, куда исчезла правительница. Маленькая служаночка, не осмеливаясь поднять глаза, ответила, что госпожа ушла к себе, совсем недавно. И завтракать ждет. Прим отправился в столовую. Там все было, как вчера — накрытый стол к завтраку стол, Прима у окна, наблюдающая за буйством стихии. Вошел бесшумно, горечь всколыхнулась в сердце, осев привкусом на губах — скорое расставание не давало покоя.

— Доброго дня тебе, госпожа моя!

— И тебе здравствовать, Пресветлый! Присаживайся, отведай, чем стол богат, — шутила, сдерживая слезы. Потом улыбнулась светло, ладонью, словно маленький ребенок отерла лицо, смахнув влагу с глаз. Позволила за собой поухаживать. Сегодняшняя трапеза в корне отличалась от вчерашней — мрачной.

Шутили, стараясь поддержать разговор, начинали говорить враз, смеялись, заканчивая фразу друг за друга. Незаметно завтрак подошел к концу, хотя обоим хотелось, чтобы он был бесконечным. Близился полдень. Шутки и смех потихоньку стихли.

— Пора.

— Да, свет мой, пора. Совет я назначил на полдень.

— Я знаю, меня предупредил Ди Астрани.

Прим недоуменно приподнял брови:

— Он осмелился?

— Осмелился, осмелился. Не брани его — у него вчера тоже был гость, Аастр небесный посетил его после того, как явился к тебе.

— Эх, все меня игнорируют, что за жизнь пошла. Никакого почтения к правителю, — ворчливо заметил Прим.

— Ага, ты заплачь еще, чтобы я поверила. Обидели нашего госопадина, — затараторила, подражая говору Диких, когда они говорят на мирском языке.

— Ох, вернешься, накажу я тебя! — потянулся к супруге, крепко обняв ее.

— А ты сейчас накажи, по-быстренькому, а? — вывернулась из объятий, хихикнула.

— Пойдем уж, полдень, — в миг посерьезнела, стала Правительницей Примой, грозной к врагам и милосердной к подданным. Рука об руку прошли в зал Совета. Кастыри встретили их стоя. Когда Прима ступила на порог, раздались хлопки — сначала несмелые, потом все громче и громче. Кастыри рукоплескали повелительнице, которая решилась быть не просто зрительницей. Прима склонилась в поклоне, что тоже было неслыханным, поблагодарила за оказанную высокую честь — быть участницей столь невероятного приключения.

Совет открыл Прим.

— Итак, что мы имеем: Квартиты, Елянск и Турск — в этих городах ключи точно доставлены и применены по назначению. Под вопросом Ведск, Ящерино и Зордань — что случилось с гонцами и ключами мы точно не знаем, но времени на ожидание более нет. Ди Астрани и пресветлая Прима предлагают не затягивать и хотят отправиться в блангоррский тоннель завтра в ночь — чтобы не было лишних зрителей. Каковы будут ваши предложения, господа кастыри?

И тут случилось немыслимое: речь Прима была прервана, распахнулась дверь, вбежал запыхавшийся караульный, судя по серо-желтой форме, несший службу у городских ворот, лицо серое — но не от пыли, которая покрывала ее равномерным слоем, а от страха. Безо всякого почтения к высокому собранию растерянно:

— Там, над городом, летают… там летают…

— Да кто летает, говори, — не потерявший присутствия духа кастырь астрономов в миг оказался рядом с перепуганным стражем ворот.

— Они, здоровые такие, разноцветные, то есть не каждый разноцветный, а все — другие. Пока ничего не делают, летают только. А народ пугается, из домов вышел, а там ветры. Народ сдувает, а этих — летающих — нет. А я — сюда, бегом!

— А как тебя дворцовая стража пропустила? Ты — весовщик?

— Да, я де Балиа из местных, блангоррских, Войцех меня зовут, у меня допуск есть во Дворец со срочными донесениями, я пока не прошел кастовый экзамен.

Я вспомнил предсказание и сюда.

Прим и астроном переглянулись — вот и нашелся третий участник для похода с последним ключом, соображает быстро и в правильную стороны, не боится рангов, званий. А с появлением драконов решился вопрос: стоит ли спешить или еще подождать — вестей от других ключников.

— Благодарим тебя за принесенные вести, хотя и прискорбные. Можешь отправляться на свой пост и нести службу с честью. А к закату, как сменишься — ты же дневной часовой? — Ди Астрани обнял Войцеха за плечи и повел к выходу.

— Да, я сегодня только на день заступил, а тут страсти такие.

— Но ты не напугался, поэтому после смены с поста придешь снова сюда, в этот же зал, тебе будет дано особое поручение. А сейчас ступай.

Часовой де Балиа ушел. Ошарашенное новостью собрание угрюмо молчало.

Кастыри лишь переглядывались, но говорить не решались. Прим продолжил:

— Новость печальная, но мы ждали всю нашу жизнь, так же как и наши предки.

Всю историю мы знали, что наступит этот день. Всю историю мы готовились к нему. И в наших силах сделать все, чтобы противостоять проклятию. Исчадия Хрона до его команды не могут причинить зла никому из мирян, а команду он пока не даст — время его еще не наступило. Нам следует поспешить, не завтра, а нынче после заката. Прима, астроном и Войцех де Балиа отправляются с последним ключом. Предлагаю и Совет не затягивать. Обсуждать празднование Новолетья пока рано — если оружие не сработает, то праздновать будет некому и нечего. А если сработает, тогда мы успеем закатить такой праздник, что и Семерка сойдет к нам на веселье. Итак, будут ли у кого предложения конкретно по отправке ключников?

Дружное молчание было ответом. Глаза никто не отводил, но вопросов не было и дельных советов тоже.

— Если никаких конструктивных предложений нет, каждый знает, чем ему заняться.

На том и закончили.

Примы и Ди Астрани вышли на балкон, шедший по всему периметру второго этажа дворца. Драконы парили над Блангоррой едва шевеля крыльями, скользили на потоках ветров. Вся проклятая семерка была в сборе, периодически присаживались на шпили высоких зданий. Храм небесного пастыря уже изрядно изгадили и семь шпилей, которыми он был украшен, валялись неподалеку от ступеней. На городской стене не хватало зубцов, скинутых громадными ящерами при посадке. Хорошо еще, что до сих пор обходилось без человеческих жертв: на стене не было стражи — начальник караула приказал покинуть посты, справедливо полагая, что, если какой-то враг решит приблизиться к городу, то, увидев крылатых стражников поневоле, передумает. Жители попрятались, перестав даже выглядывать из окон, город словно опустел. Ящеров сносили порывы неутихающих ветров, но несколько взмахов крыльев — и они вновь оказывались на своих позициях. Сильно не шалили — приказа, похоже, вправду не было. Самым впечатляющим выглядел алый дракон, Прима предположила, что это и есть Тайамант.

— Нет-нет, алый — это Фрам, помните, дети рассказывали? Вон тот, на башне сидит, нахохлившись, самый толстый — это Вальтер, у него крылья такие забавные, коротковатыми кажутся для его веса. Над городскими воротами уселся ледовый, вон как от него пар валит, хотя и холодно сегодня, а он еще холоднее — это Айс. Черный, который летает над храмом небесного пастыря — это Киар, наш бывший Магистр. Металлом отблескивает, изящный дракон такой, над часовой башней завис — вот Тайамант, вот наша самая большая головная боль. Зеленый, мелковатый — Архобал и серый — Морган. Теперь надо бы придумать, как нам добраться до Часовой башни. Выйти за дверь — верная смерть, — сказал астроном.

— Надо бы кастыря каменщиков послушать по этому поводу, он, может быть, что посоветует, — предложил Прим.

— А с этими летунами нельзя никак договориться? Если им предложить то, что они хотят, они, может быть, пропустят? — поинтересовался Ди Астрани.

— Что ты! Единственное, чего они хотят — это убивать, всех, всех без малейшего исключения. Черная злоба и зависть движут ими, они никогда не смогут стать прежними, превращения отняли у них то, что делало их людьми. Они, словно попавшие в хронилища убийцы: не могут изменить то, что произошло — их превращение повторяется у них в головах постоянно. Когда вспоминают свое человеческое прошлое, даже не так — если они вспоминают, то им видятся только самые памятные вехи их прошлой жизни, все остальное забывается, стираясь из памяти. Их грехи, по которым они выбраны, тяжки и гнетут их постоянно, словно холодные капли воды, падающие равномерно на голову — прямо по темечку, по одному и тому же месту. Жгучая ненависть душит их, никакие переговоры не помогут. Пойдем, надо каменщика позвать.

Вызванный кастырь Стоун вбежал, запыхавшись, нёс полные руки чертежей.

— Вызывали, Ваше высочество? Я далеко не уходил — да и не уйдешь теперь, кастыри все во Дворце. Нечисть эта летает — носу высунуть нельзя.

— Послушайте, господин Ливейро, а вот не знаете ли вы никакого потайного пути из Дворца в Часовую башню?

Каменщик осклабился:

— Ну, как же не знаю, кто же тогда знать будет? Все, что касается Пресветлого дворца, это мы знаем. Стол бы побольше.

Стол — самый большой — был в зале Совета и в большой пиршественной.

Расположились в зале Советов, разложили чертежи, склонились над ними.

Вбежала старшая нянька, запыхавшаяся, раскрасневшаяся:

— Пресветлые ваши Высочества! Там Прим-младший заговорил!

Примы и кастыри остолбенели, такого еще не бывало. Новорожденные младенцы примовской крови произносили предсказание и замолкали до той поры, пока не подрастали и не начинали говорить, но уже в срок, как все дети.

Чтобы ребенок, которому месяц от роду, говорил!

— Что он сказал? — первой пришла в себя Прима.

— Он сказал, что нужно идти сейчас.

Если при новости о заговорившем царенке присутствующие были удивлены, то сейчас это изумление достигло своего апогея. Не сговариваясь, поспешили в детские покои.

Царенок лежал в своей кроватке, над которой висели балдахины из тонких полупрозрачных тканей, слегка колыщущихся от любого движения в комнате. Сейчас ткани исполняли странный танец, словно на них попадали порывы шквальных ветров с улицы, а по краям кроватки пробегали огоньки.

Малыш лежал, заворожено следя за этими танцами. Няньки и мамки были вымуштрованы и поэтому не бегали в панике, а застыли на своих местах — ребенка ни в коем случае нельзя пугать. Старшая нянька, торопливо прошедшая к кроватке, остановилась подле нее и замерла, ожидая дальнейшего развития событий. Ребенок повернул голову, скосив глаза на пришедших, и произнес:

— Мамуля, душа моя, а во Дворце выпить покрепче молока есть что-нибудь?

Если нет, то хозяйство ведется у вас крайне плохо. Почему ребенку не дают сладенького винишка с ущельских виноградников?

Прима побледнела, повернулась к мужу, мука в глазах. А псевдоцаренок продолжил:

— О, и папашка венценосный решил меня навестить! Вы не представляете себе, Ваша Пресветлость, до чего скучно лежать тут среди этих квохчущих теток. А не повеселиться ли нам напоследок? Там у вас по плану конец Мира надвигается, не так ли? Тащите сюда вина, закусок, тимантей кликнуть надо, будем праздновать по этому поводу! У вас есть правительственные тиманти, которые самые сладкие?

Ди Астрани протолкался к кроватке поближе, догадка забрезжила в сознании:

— Темнобородый, а почему бы тебе не покинуть детское тельце, и не показаться в своем обличье, или ты боишься?

— Всегда догадлив ты был, подлый сын подлого Аастра, — зашипел говоривший, преображаясь во властелина хронилищ. Перешагнул разломанную кроватку, вмиг ставшую ему тесной, и уселся в развязной позе в кресло, стоящее рядом.

Прима всполошилась:

— А где ребенок? Скажи мне, где мой ребенок?

— Ваши клуши его упустили, и он теперь будет моим! И он же не твой, дорогуша, что ты переживаешь! Вам теперь уже ничего не нужно, зачем вам наследник? Чего наследовать? А я его воспитаю, вот честное слово, как свое дитя! Он и останется наследником — моим наследником и будет тем, кто унаследует Зорию и будет править рядом со мной!

— О какой чести ты можешь говорить? — заломила руки правительница, одним прыжком оказалась рядом, намотала всклоченную бороду на руку. Приблизила лицо к заросшему темными грязными волосами уху, к шее прижала невесть откуда взявшийся кинжал:

— Если с его головы упадет хоть один волосок, ты почувствуешь гнев Прима на своей шкуре и лезвие на своей шее!

— Дорогуша, не в том ты положении, чтобы меня пугать и шантажировать всякими там гневами. Убери ножичек, ни к чему это. Это мои ребятишки осадили ваш город, это у вас срок подходит к концу. Вы бессильны против них.

Завершится срок парада звезд, оружия древних не сработают — потому что вы не успеете запустить их и всё — вашему Миру придет конец. И придем мы! Мы будем властвовать, Зория станет нашей, я смогу превращать ваших людишек в своих чадушек. Всех тех, кто грешен, а святых у вас нет — это я точно знаю. Так, что не «тыкай» мне, Пресветлая госпожа. И отпусти мою бороду, твое прикосновение вызывает во мне вожделение, тут все-таки твой супруг — не искушай меня, потому как необуздан я… ну ты знаешь, что там должно быть дальше. Мне пришло в голову полюбоваться вами перед началом конца, так сладко смотреть на вашу растерянность. Эх, надо было заговорить, когда Совет у вас в разгаре был, Примы в ужасе, кастыри в растерянности — прелестное зрелище! Прощайте, встретимся на празднике у меня, в моих чертогах, только вы не сможете услышать сладостную музыку ваших же стонов, ибо будете среди первых безухих моих пленников. Драконов из вас не получится — грешки маловаты, а вот в услужении вам цены не будет. Ты, Пресветлая, будешь меня мыть и греть мне постельку, а то, знаешь ли, холодновато у нас бывает. Там и твой Пресветлый для наших игрищ помехой не будет. А сейчас прощевайте, пора мне. Ребятушки заждались. Начнем помаленьку городишки ваши разрушать. С окраин-то к вам давненько обозы не приходили, а? Мы там уже побывали, уже порезвились чуток.

И исчез, оставив смятую кроватку с выпачканными кровавыми сгустками простынями и одеялками. Прима — выронила кинжал, брезгливо вытирая руки, с которых стекала каплями кровь, одно лишь прикосновение к темнобородому — и кровь начала просачиваться через кожу — потеряв на краткий миг величавое спокойствие, схватила за передник старшую няньку, которая оказалась рядом:

— Где? Наш? Мальчик? Куда он пропал?

— Он все время был на глазах, а потом уснул, мы занялись бельем и уборкой, а потом он заворочался, к нему подошла Милая Мойра, а потом она ушла с грязным бельем, а потом он заговорил.

Остальные няньки-мамки согласно закивали, подтверждая рассказ.

— Кто такая «Милая Мойра»?

— Это повитуха, она пришла утром и принесла еще порцию лекарства для малыша, для его десен, она сказала, что ее так зовут. Потом сказала, что матушка Оливия велела проследить за тем, как малыш реагирует на лекарство, и что она побудет с ним, пока мы управляемся с уборкой.

Позвали караульного от дворцовых ворот, няньки описали Мойру. Стражники подтвердили, что такая женщина покинула дворец не так давно, отправилась с корзиной к Храму повитух.

— Так там же выйти невозможно! Там же драконы! — вскричал астроном.

— Да, мы ей тоже говорили. А она сказала, что срочное повеление Прима, что заболел ребенок и ей нужно срочно унести его в Храм.

Разбирались, выясняли недолго. К поискам подключилась пришедшая матушка Фармакопея, которая не знала среди своих кровниц ни одной с таким именем, и никого не отправляла ни во Дворец, ни в Храм. Прима, побледнев от горя, молчала. Потом, о чем-то потихоньку посоветовавшись с кастырем астрономов, подошла к правителю:

— Пресветлый, сердце мое разрывается от горя, но я, как мать мирского народа, обязана помнить обо всех. Нам пора — мне и Ди Астрани. Де Балиа, что вы собирались отправить с нами, пусть остается. Вам могут понадобиться все весовщики. Я лишь переоденусь во что-нибудь более удобное для путешествия.

И нам нужны два единорога — это мы сейчас придумали, на крыльях будет легче ускользнуть от этих летающих тварей. Ты же найдешь малыша?

Встрял кастырь Стоун, который давно уже порывался что-то сказать:

— Прошу прощения, что встреваю. Единороги слишком заметны и слишком это рискованно, если уж ключников не отправили этим путем, то вас и вовсе не следует. Тоннели устроены не только между городами. От вашего Дворца идет главный тоннель — в Часовую башню, туда, куда вам надо спуститься.

— Дорогой Ливейро, ты возвращаешь нам надежду. Полет на единорогах — практически смертелен, вы бы не преодолели и четверти пути — были бы уничтожены не одним, так другим драконом. Дорогая, малыша мы обязательно найдем. Хрон подстроил это похищение, не иначе, чтобы отвлечь нас от главного. Итак, господа Стоун, Ди Астрани и Благовест — занимаются ключниками, остальные кастыри — организуют поиски и спасение мальчика. Я, после отправки ключников, присоединюсь к вам.

Прима, одетая в мужскую одежду, освобожденная от гнета царственных одеяний, казалась хрупкой, юной девушкой. Ди Астрани, переодевшийся в более удобное платье, словно сбросил груз лет с плеч. Они уходили в темный тоннель — здесь не было вагонеток, стоящих на металлических дорожках, нужно топать ножками. Прима и астроном выглядели такими беззащитные, но, вместе с тем, казались такими могучими воителями — словно древние кастыри, словно Зория создана вчера и первая Прима с первым Аастром отправляются спасать Мир. Все сборы были позади, время поджимало — день сегодняшний перешел в подчинение Хрона, который, похитив царенка, приблизил темноту. Закат наступил почти сразу после полудня, сумерки резко превратились в ночь. Прима остановилась при входе в тоннель:

— До свидания, свет мой! До свидания, дорогие мои! Мы постараемся, мы очень постараемся, — запнулась, сдерживая душившие ее слезы — Приме прилюдно плакать нельзя, даже в случае смертельной опасности. Взмахнула узкой ладошкой и ключники шагнули в тоннель. Гнилушки достаточно ярко освещали путь, поэтому факелы решили пока не зажигать.

Прим и его спутники постояли еще некоторое время и поспешили наверх. Путь в тоннель начинался из винного погреба, что не могло не быть символичным: древние каменщики, возводившие Блангорру, любили приложиться к горлышку. Начало тоннеля рядом с кладовкой, содержавшей их любимый напиток — такое вот у каменщиков чувство юмора. Прим и сопровождающие, поднявшись на поверхность, поспешили в зал Совета, где оставшиеся кастыри ожидали их возвращения. Все, кроме де Балиа, были в сборе, и у каждого трепыхалась заветная весточка, которую срочно нужно было рассказать.