Металлические пути, ведущие вниз, мягко мерцали в приглушенном свете многочисленных гнилушек, прикрепленных к стенам через равные промежутки.

Света было достаточно, чтобы идти вперед, не спотыкаясь. Ди Астрани пытался помочь Приме — все-таки женщина и все-таки всю жизнь провела во дворце, окруженная заботой и роскошью. Пока не был послан достаточно далеко такими словами, что астроном в изумлении воззрился на госпожу:

— Я и не думал, что женщина, да еще и правительница, может знать такие слова.

— Ди Астрани, вот скажи мне: тебя как по имени зовут?

— Нейри, а вас?

— Вот я и хотела тебе сказать, чтобы мы друг другу не «выкали». Меня Богаданой звали с рождения — Прим так и нарек. Нам, может быть, жить осталось всего ничего, в компании с другом как-то не так страшно идти, чем с официальным лицом, которое «выкает» на каждом шагу. Договорились?

— Договорились. Может, перекусим? А то у меня всегда по ночам жор нападает, после таких треволнений.

Богадана усмехнулась:

— Я не против. О том, что успею сильно поправиться, и дворцовые одежды не налезут, сейчас беспокоиться не надо, поэтому давай перекусим.

Сели под ближайшей связкой гнилушек, потрапезничали, поболтали о том, о сем, вроде и о важном, а вроде и ни о чем.

— Сиди, не сиди — пошли?

И только встали, собравшись уже шагнуть на тропинку, которая проходила рядом с металлическими дорожками, как навстречу хлынул поток крыс — крупные холеные грызуны бежали друг за другом. На мохнатых мордах отражалось выражение полнейшего безумства и паники. Прокатились мимо шелестящей серо-коричневой рекой, не обращая ни малейшего внимания на прижавшихся к почвяной стене людей. Те, что бежали последними, выглядели совсем обезумевшими — нервно покусывали на бегу свои же лапы, злобно ощериваясь на собратьев, неосторожно приблизившихся на опасное расстояние.

Прима и астроном переглянулись и осторожно ступили на тропу, когда мохнатая река грызунов схлынула. Шли молча — теперь стало как-то не до разговоров.

Вскоре мимо путников — едва успели присесть — таким же бешеным потоком пронеслась туча летучих мышей, обезумевших до полной потери ориентации — летели какими-то зигзагами, натыкаясь на стены, врезаясь друг в друга.

Пришлось передвигаться еще более осторожно, чуть позже оказалось, что совершенно не зря. Шипящей шелестящей массой мимо прошуршали пауки — самых разнообразных форм, расцветок и размеров — пришлось чуть ли не на стену взбираться, чтобы освободить проход. На ногу Богаданы заполз ошалевший паук — с детскую головку величиной, лапки мохнатые, противный до невозможности. Чудом сдержалась, чтобы не закричать, стряхивая его с себя.

Упал и влился в поток своих собратьев, ползя в сторону столицы.

— Представляешь, все вот это ползет в наш город, — с горечью заметил астроном.

— Да, и вот только интересно мне, что или кто выгнало их из убежищ? Что нас встретит в конце пути?

— Мне кажется, что лучше об этом и не думать.

— Вот это точно ты заметил.

И снова потянулись однообразные коридоры, все те же металлические дорожки убегали вперед и вниз, тот же тусклый свет со стен — хорошо еще древние каменщики, понимая, что тоннель-то главный, не поскупились на освещение.

Стало теплее, где-то неподалеку послышалась капель, в темных ответвлениях тоннеля, куда решили не заходить и не заглядывать даже, зашумел невидимый поток воды. Кое-где стены и потолок тоннеля осыпались — не выдержала крепь — и приходилось протискиваться бочком или проползать на животе.

Однообразие и темнота давили, заставляя впадать в уныние, нашептывая, что прошло уже так много времени, что уже поздно, опоздали совсем, спасать некого, надо смириться, лечь вот тут возле этой ровненькой стеночки и лежать, пока не придет и их час.

Астроном ушел немного вперед, разведывая дорогу. Недалеко от поворота он заметил слабый желтоватый свет — не со стен, где висели гнилушки, нет — откуда-то из центра тоннеля. Услыхал слабый вскрик позади, но не смог оглянуться — шейные позвонки заклинило, не поворачиваются и все тут, хоть криком кричи. Богадана в очередной раз споткнулась, упала, разодрав плотную ткань на колене, и содрала кожу до крови. Застонала от острой боли, стиснула зубы, пытаясь подняться. Встать не удалось, откуда-то сверху упал небольшой камень, острой гранью попал чуть пониже брови, рассек кожу и бровь, кровь начала сочиться и заливать глаз — ограничивая и без того плохую видимость.

Перед падением Прима начала видеть призрачно-золотистый свет из-за поворота, но боль в колене разбила гипнотическую монотонность пути, и теперь хотелось крикнуть, чтобы Нейри был осторожнее, но теплый воздух тоннеля ощутимо сгустился, кляпом закрывая рот, не позволяя даже вздохнуть глубоко, давя и душа. Звездочет скрылся за поворотом, пропадая во мраке. Ему привиделась башня, Часовая башня Блангорры, отлитая из драгоценных металлов и вся изукрашенная самоцветами. Стрелки часов на башне шли в обратную сторону, с громким чаканьем отсчитывая промежутки времени.

Башня звала к себе, притягивая и обещая, что вот доберешься, и все будет хорошо, и все плохое закончится и станет как раньше. Снова послышался сдавленный крик сзади, в уголке сознания всплыло имя: Богадана. Всплыло и засело иголкой в мозгу, заставляя обернуться. Сознание раздваивалось — одна часть тянула к благополучию и спокойствию рядом с башней, другая часть звала к Приме. Невероятным усилием удалось обернуться, шея захрустела протестующе, и каким-то чудом смог увидеть то, что происходило с Примой далеко-далеко за поворотом. Девушка лежала в темной луже, сверху медленно падали небольшие камни — прямо на височную кость, падали не очень прицельно, поэтому она была еще жива и пыталась подать знак. Один глаз — тот, что прижат к кровавой луже — смотрит через пелену крови, второй — безумный от страха и боли, широко раскрыт. Словно сквозь толщу воды, преодолевая сопротивление своего собственного тела, развернулся, стараясь не смотреть на манящую спокойствием башню. Медленно, очень медленно, наклонившись вперед, как под сильным ветром, побрел назад. По мере продвижения сопротивление воздуха ослабевало и уже смог бежать, зов башни ослабел, и видение пропало. Добравшись до Примы, упал на колени, начал раскидывать камни, которые успели нападать сверху, лужа крови набралась впечатляющая, но пока не пугала, да и от девушки не веяло смертью. Стер ручейки крови с лица, приподнял немного, позвал по имени. Глаза медленно моргнули, безумие ушло из них:

— Друг мой, что так долго шел?

— Прости. У меня мираж тут случился, чуть не ушел за ним. Часовую башню видел, так и манила к себе, так и звала. Идти сможешь?

— Не знаю, помоги подняться.

Встали потихоньку. Прима пошатнулась, Нейри успел придержать ее:

— Я могу тебя обнять?

— Ну, ты же меня не собираешься лапать?

— Что ты, ты же мне друг, и муж твой мне друг. Да и ты же знаешь нас, астрономов — нам, кроме женщин нашей крови, никакие более не подходят. Так что я тебе могу быть только «подруг». Пойдем помаленьку, пока снова что — нибудь в этой пещере чудес не случилось.

— Ну да, я про вас много слышала, только общаться мне с астрономами, а тем более кастырями близко не приходилось. Я же — красивенька картинка, воочию показывающая богатство, славу и силу Прима мирского, которая всегда безмолвно торчит рядом с ним и улыбается, произнося слова только по протоколу.

Звездочет почесал затылок:

— А ведь так и есть, кгхм, — поперхнулся, — Ну то есть, так и было. Ты уж прости всех нас за это. Мы про тебя ничего не знали — ни про твоих предшественниц, а Пресветлый — ну ты же знаешь, спрашивать у него бесполезно — про тебя особенно. Так что — закроем тему? Вот интересно, что там сейчас наверху творится, в Блангорре. Туда вся эта живность понеслась, там ящеры эти, Хрон является то там то здесь — веселуха, да и только.

Ди Астрани болтая, промыл, удалил мелкие камешки и перевязал многострадальную голову Примы — ран было множество, одна, самая опасная и глубокая на виске — еще немного и ушла Прима к Семи. Поднял ее сумку, повесил себе на грудь крест накрест со своей. Девушка с трудом поднялась на ноги, облокотилась на астронома и они побрели, шаг за шагом приближаясь к концу пути.

А в это время в столице и в самом деле царила неразбериха. Драконы несли свою бессменную вахту, постоянно летая над городом, но особых разрушений не чинили, рыкали лишь изредка, да пламенем плевались, и то — в воздух для острастки. Хрон более не объявлялся, решил, что не за чем ему, занялся подготовкой мест в хронилищах — а как же, ожидалось большое нашествие гостей, которые станут постоянными жильцами. Ждал с нетерпеньем своего часа. Прим и кастыри изо всех сил делали вид, что все под контролем.

Ждали с нетерпеньем возвращения ключников. Город готовился к проведению новолетних праздников, несмотря ни на что — даже ящеры в воздухе не смогли сломить духа оставшихся горожан. Блангоррцы перестали каждый раз тыкаться носом в землю, едва заслышав шорох крыльев над собой. Ветры немного поутихли и люди смогли покидать стены своих жилищ. Потом среди горожан поползли слухи о том, что пропала Прима. Слухи подвигли спокойных обычно блангоррцев собраться на придворцовой площади и пошуметь, пока не вышел Прим. Правителю пришлось сообщить народу, что Прима с наследником временно отсутствуют, а более сообщить он не может ничего, чтобы не навредить им. Потом начали шептаться, что правительница с наследником отправлена в безопасное место — над городом-то вон какая пакость летает. Хоть и попривыкли к драконам, но все равно — чего они тут разлетались, мало приятного — вместо неба и светил видеть этих ящериц с крыльями. Напрягали ветры — снова вернувшиеся так некстати. Потом из тоннелей полезла всякая живность, судя по всему, спятившая окончательно и бесповоротно.

Однажды Блангорра проснулась — утро было ветреное, но ясное — а все улицы запружены потоком серо-коричневых крыс, которые кидались на все, что двигалось. Пришлось отсиживаться дома или передвигаться по крышам. А над крышами — драконы, тьфу ты, нечисть. Крысы прошли и куда-то пропали — то ли по подвалам попрятались, то ли городские кошки с ними расправились, то ли просто прошли сквозь город. Через день, когда взбудораженные крысиным нашествием горожане начали успокаиваться, из-под города хлынула новая напасть — в воздухе потемнело и к драконам присоединились летучие мыши — среди бела дня, где ж это видано. Еще день весь город заперся в домах — выйдя на улицу, любой немедля был атакован летучими мышами, которые вцеплялись мертвой хваткой в волосы, от них и на крышах не спасешься. От этих случайно спасли драконы — летая и выдыхая иногда пламя — не выдохнут, так изжогой маются — как рассказывал какой-то свободнорожденный, случайно подслушавший драконий разговор. Мыши кидались и на драконов, ну а те, не глядя да играючи, испепели мелкую летучую напасть. Город уже не пытался вздыхать спокойно, а затаился и ожидал — что еще может случиться. И оно случилось, ночью едва слышный шорох наполнил улицы, а потом начал проникать в дома — во все щелочки. Пауков было больше, чем крыс и летучих мышей, размерами и цветами они были разными, и степенью ядовитости тоже.

И они никуда не спешили, с тупой первобытной настырностью просачиваясь везде, куда только можно, раскидывая сети в комнатах, посреди улиц, на крышах. Некоторые паутины были столь крепки, что попавшие мелкие птицы не могли разорвать с виду тонкую нить. В жилищах ходили в обуви, каждый, от мала до велика, вооружался твердыми предметами, которыми можно было размазать попавшегося на глаза паука. Посреди площадей разгуливали особо крупные особи, размером с небольшую собаку, они не боялись ничего и негодующе поднимали хелицеры, вставая в оборонительную стойку. Самки обстоятельно устраивали гнезда, всем своим видом показывая, что они тут обосновываются надолго. Народ уже ничему не удивлялся, стиснув в руках всяческие колотушки, ожидал других напастей. Поползли новые шепотки о том, что Прима и царенок не уехали в безопасное место, а похищены и погибли, и теперь их призраки мстят живым за свою гибель, насылая на город всякую нечисть. Что еще не то будет, и сбежать не получится — крысы могут ждать за городскими воротами, чтобы вдоволь поживиться свежатинкой и только перейдешь мост, так на тебя дракон сразу нападает. Жить стало страшно. Дни тянулись, словно годы — от рассвета до заката проходило больше времени, чем показывала Часовая башня. От бунта город удерживало лишь то, что на улицах особо-то не покажешься — драконы не тронут, так можешь на ядовитого паука напороться, а пока до повитух добежишь, еще скольких таких тварей повстречаешь — прибежишь, а сестрам только и останется приготовить тебя к смерти, лечить уже будет поздно. Одно радовало Прима: горожане в суете напрочь забыли о предсказании, хотя каждую ночь с ясного неба яростно светили семь звезд, все еще выстроившихся в линию, и каждый день над городом парили драконы. Прим единственный из всего Совета твердо знал, что Ди Астрани и Прима живы — он почувствовал, если бы их не стало.

После появления паучьей рати, в этот же день, когда пробило четырнадцать — полдень, небо затянуло тучами, а утро ли, сумерки ли — непонятно — бурные волны взволновали обычно гладкую поверхность Великого Брона. Водная гладь вскоре успокоилась, но начались волны почвенные — огромная каменная плита, на которой стояла столица, с оглушительным треском сломалась, по мощеным улицам поползли трещины, разламывая дома и дороги, создавая новый облик города. Там где были низины — стали горы, выпуклости опали. Улицы перестали подметать и прибирать. За те несколько дней, что прошли после отправки Примы и Ди Астрани в тоннель — дни, когда казалось, что время замерло и не двигается вовсе — буйно разрослись травы на газонах, кусты, до этого ухоженные и подстриженные городскими садовниками, теперь тянули свои крюкообразные ветки во все стороны, норовя зацепить неосторожного прохожего. Город затрясло мелкой дрожью, падали камни, рушились стены. Ближе к вечеру мелкая тряска стихала, лишь изредка почва словно вздрагивала.

Городские ворота еще были открыты — Прим велел с рассветом открывать их, закрывать после заката. Столица становилась все пустыннее и безлюднее, многие покидали насиженные места, решив переждать напасти за стенами города — остались лишь оптимисты, которые говорили, что скоро все будет хорошо и пессимисты, которые вещали, что дальше будет хуже, а если выйти за ворота — то сразу придет конец. Крысы, летучие мыши, пауки и драконы перестали быть самым страшным, что видели горожане за последнее время.

Охрана несла свою вахту — заступая на утро или на ночь. Они соблюдали максимальные меры предосторожности, чтобы не попасть на зуб драконам или не быть атакованными той живностью, которая заполонила город. Привратники сидели в караулке, щели которой старались законопатить как можно плотнее.

Дежурство оставалось лишь для поддержания порядка — уходящие горожане отправлялись за ворота молчаливыми серыми тенями, опустив глаза.

Обыскивать, останавливать приказа не было — лишь приглядывать за порядком и докладывать о случаях, которые были бы совсем из ряда вон выходящими.

Приходящих не было вовсе. Поэтому, когда с небольшими промежутками в город пожаловали изрядно потрепанные в дороге путники, охрана насторожилась.

Время было предсумеречное, весь день неистовствовали ветры, ящеры надоедали, как и в предыдущие дни, по углам шуршали пауки, заплетая все большие пространства. Караульные насторожились — не пожаловали ли это приспешники Хрона в город? Охрана, в отличие от горожан, помнила о предсказании, и была в курсе событий. Попытались преградить дорогу, покинув свое убежище, но, встретившись взглядом с глазами путников, отступили.

Прибывшие выглядели так, словно они только что покинули хронилища, вернув в битве свои уши. Кто-то вошел сам, кто-то въехал — на таких скакунах, что и не придумать; кого-то внесли. Все были измождены до крайности, у некоторых перемотаны руки грязными тряпицами, и все стремились к Часовой башне.

Путники встретились на площади возле башни, с опаской приглядываясь друг к другу. Первыми не выдержали дети, которые с воплями радости побежали навстречу, бросив своих сопровождающих. Эйб, Марк, Кир, Мирра и Вальд, едва не столкнувшись лбами, кинулись друг к другу в объятия. Взрослые поглядывали на астронома, который приехал вместе с Миррой, но вопросов не задавали, оставив их на потом. Селена и Лентина обнялись. Лентина спросила про Аастра, прикрыла на несколько секунд глаза руками, узнав, что кровника больше нет. Повозка, на которой лежали ее сопровождающие — все еще слабые, но уже выздоравливающие де Балиа и Риччи, стояла неподалеку. Раненые смогли помахать руками в знак приветствия. Девушки подошли к другому своему кровнику — сопроводившему Мирру — решив узнать судьбу тех, кто отправился вместе с девочкой из Блангорры. Ди Ойге, представившись, вкратце рассказал о случившемся. Дети в нетерпении прыгали вокруг взрослых, торопя отправиться во дворец. Из домов, что рядом, начали выглядывать любопытствующие: такого галдежа не слышно было с самого начала нашествия драконов. А тут — дети! Смеющиеся, не смотря на свой жалкий вид, не смотря на парящих над городом ящеров, не смотря на разруху и запустение в прежде такой благополучной и процветающей Блангорре! Офицер дневного караула отправил гонца в Пресветлый дворец, чтобы передать дворцовой страже о прибытии шумной компании, требующей аудиенции у Прима. Причем не смиренно просящей, а требующей — на хроновых сподвижников не похожи, хотя кто их знает, кто может спрятаться за этой личиной.

Путь во дворец превратился чуть ли не в праздничное шествие — оставшиеся горожане, стряхнув уныние и страх, присоединялись — кто мог и хотел — к путникам и шли вместе. Горожане не знали, кто это, не знали причин их радости, но она была такой заразительной и так плескалась в их глазах, что, не задавая вопросов, хотелось идти рядом, ну или следом, чтобы частичка счастья, такого редкого ныне, передавалась и им. Идущие не обращали никакого внимания на парящих над городом ящеров. Дети больше не боялись извечного ужаса Мира. Если слишком часто заглядывать в глаза страху, он становится маленьким и безобидным. Что и произошло с маленьким ключниками. Сейчас они шли, взявшись за руки, радуясь встрече, гордые и довольные — что им какие-то драконы. После пережитого бояться было глупо — теперь от них уже ничего не зависело, они сделали свое дело и сделали его так хорошо, насколько хватило сил. И сейчас даже вновь возобновившееся почвотрясение, внезапно уходящая из-под ног улица — подумаешь, было бы чего бояться — не пугали, а лишь вызывали смех, когда кому-то приходилось балансировать на краю внезапно появившейся ямы. До дворца добрались довольно быстро — там их уже ждали и препроводили в зал Совета, где Прим в одиноком ожидании провел весь день. Толпа блангоррцев осталась возле дворцовых ворот, желая узнать, какие новости принесли эти необычные гонцы.

Ключники — потрепанные дорогами и пережитыми приключения, но живые — стояли возле роскошных дверей, боясь наступить изодранной в пути, грязной обувью на паркет, изготовленный из драгоценнейших пород дерева.

Кастыри уже собрались за столом и сидели, с волнением ожидая, что предпримет Прим. Угрюмое ожидание сменилось лихорадочной надеждой.

Правитель изрядно удивил и напугал всех без исключения присутствующих.

Тот, кому по праву крови надлежало править и покорять, мудрейший из мудрых, подошел к Мирре, которая была самой маленькой — и по росту и по возрасту — склонился к ней, потом встал на колени:

— Дети мои, совершенное вами никогда не будет иметь ни цены, ни вознаграждения. Все, что вы могли сделать для спасения Мира — вы сделали.

Все, что вы бы хотели, любое ваше желание — я постараюсь выполнить. Ну, кроме, конечно, воскрешения погибших — это я не в силах, — на глаза правителя навернулись слезы.

Мирра проглотила комок, внезапно появившийся в горле:

— А можно покушать? — детской непосредственностью вызвав настоящую бурю эмоций, сменившую хрупкую тишину ожидания. Все загомонили разом, перебивая друг друга, пока Прим не выразил общее мнение:

— Все, чем богат дворец — к вашим ногам, все — что хотите.

Матушка Фармакопея заметила, что надо бы всех осмотреть и подлечить. Всех пришедших отправили сначала мыться, потом осматривать раны к повитухам, а потом — обед. Прим пожелал услышать о том, как все свершилось, после трапезы. Горожан успокоили глашатаи, объявив, что новости, полученные с окраин Мира, обнадеживающие и поэтому нужно сохранять спокойствие и разойтись по домам.

Вечерело, синие сумерки подбирались к окнам, которые спешно закрывались тяжелыми шторами. Ветры вновь взъярились, словно предчувствуя скорое межсезонье. Горожане, днем приободрившиеся было при виде шумной процессии, ночью вновь затаились каждый по своим убежищам, периодически осматривая свое жилье в поисках пауков, которые продолжали представлять серьезную угрозу для города. Блангорра затаила дыхание — скоро, совсем скоро именно здесь развернется сражение за судьбу Мира. В Пресветлом дворце за плотно закрытыми окнами кипела жизнь. Вокруг возвратившихся ключников и их сопровождения суетились повитухи, няньки, мамки, горничные — мыли, лечили, подкармливали — пока готовился обед. Вскоре во дворце обезлюдело — только караульные стояли на своих постах, остальные же, даже самый последний поваренок, сидели за праздничным столом на равных правах. Пир был обильным, хотя тихим и недолгим. Рядом с Примом пустовало два места по обе руки — Примы и кастыря астрономов. Для детей поставили отдельный небольшой столик рядом с Примом. Отзвучали здравицы, все блюда поданы и перепробованы, насытившиеся хозяева и гости уже в блаженном состоянии неторопливо ведут беседу. Осталось совсем немного времени до истечения срока. Если завтра в полдень, в четырнадцать часов секретное оружие, на которое поставлено так много, не сработает — останется лишь попросить прощения за ошибки и обиды, найти самых дорогих, сесть рядом, обняться и молить, чтобы смерть была быстрой и легкой. По окончании трапезы пирующие разошлись. Ключники и кастыри прошли в зал Совета, который ныне был самым посещаемым помещением во дворце. Совет начался с минуты тишины — почтили тех, кто погиб с момента появления драконов — было предложено всех считать погибшими в борьбе за существование Мира. Первой хотели выслушать Селену, но она отрицательно качнула головой, указав на детей, сонно таращивших глазенки. Решили выслушать сначала их. Первым слово дали Эйбу, который, заикаясь и коверкая слова, поведал о своих злоключениях, о встрече с Тайамант, в которой он узнал свою мать. Показал шрамы на руках, горестно покачал головой, вспоминая о той боли, которую принесла ему встреча с найденной матерью, растерянно оглянулся на Мэнсона и Сен-Крочезо, которые своим словом подтвердили, что все рассказанное — верно, и сел. Потом вскочил, достал из кармана цепочку от ключа, и отдал Приму. Следующей слушали Мирру, которая звонким голосом рассказала о гибели своих сопровождающих, для тех, кто не знаком был — представила кастыря ящеринских астрономов Яна Ди Ойге, рассказала о неоценимой помощи кастыря купцов Гендлера, без которых она не смогла бы справиться с возложенной на ее плечики задачей.

Извинялась, что голубей не было, и поэтому запоздали с известиями и заставили волноваться. Она показала перебинтованные свежими бинтами ручки, и отдала свою цепочку правителю. Потом села не на свое место, а рядом с Эйбом. Ди Ойге подтвердил правдивость всего, что говорила девочка, своим словом.

Вальд и Марк начали говорить одновременно. Потом остановились, замолчали, переглядываясь. Марку выпало говорить. Он поведал о разрухе, которую они видели на своем пути, о сожженном дотла Ведске, о горьких моментах на могиле бабушки и дедушки, о том, как заботились в пути о нем де Балиа-большой и Борг-каменщик. Извинился за задержку с новостями по той же причине, что и у Мирры — голубей не было и в помине. Потом тоже показал перебинтованные руки, отдал цепочку, поклонился и сел рядом с Миррой. Джон де Балиа и Борг подтвердили правдивость сказанного своим словом. Вальд, с трудом дождавшийся своей очереди, заторопился:

— Голубей отправили, встретили драконов-оборотней, которые под видом имперских гонцов разрушали Елянск, кастыри с трудом смогли помочь нам проникнуть в башню. В Елянске был потом бунт, но мы все сделали, — протараторил, не вникая в подробности, поднял забинтованные руки, отдал цепочку, поклонился и сел возле Марка. Сен-Прайор и Рид подтвердили его слова. Вальд поманил к себе Кира, который вопросительно взглянув на мать, пересел к маленьким героям, у которых слипались глаза. Детей поблагодарили и отправили отдыхать. Селена и Лентина остались, им было, что поведать Совету.

Селена встала, за ней каменными глыбами воздвиглись Прокл и Перикл, которым было велено охранять девушку, а приказа никто не догадался отменить — вот и стояли на страже, пока не понадобится ей их служба. Предложила внести в список погибших в этой битве Аастра де Астра, кастыря и единственного жителя заброшенного и опустевшего города Турска. Голосом, прерывающимся от горя, до сих пор не утихшего, рассказала о том, как он спас ее, как сам провернул ключ, избавив от смерти и от ожогов. Положила цепочку на стол и уступила место кровнице. Прокл и Перикл де Балиа подтвердили ее слова. Лентине пришлось говорить дольше всех — рассказывая и о видениях, о разрушенном и затопленном крае, который теперь вместо Зордани, о городе, так неприветливо встретившем ее с израненными попутчиками. В доказательство показала свои руки: одна — обожженная и перебинтованная, вторая — покрытая всяческими мозолями, порезами и ссадинами. В доказательство своих слов предоставила цепочку и свое слово женщины из клана астрономов, которая никогда в жизни не лгала, потому что ее охранники лежат в лазарете.

— А вот скажи, дорогая Лентина, что за невиданный скакун помог тебе везти повозку, на которой прибыла твоя группа? — подал голос Януар Голдман, решив немного разрядить напряженную обстановку.

— Это олень или лось — я точно не знаю, он сам вышел к нам из леса и добровольно разрешил себя использовать в качестве тягловой силы. Надо бы его отпустить, если все уляжется, — поддержала шутливый настрой Лентина.

Голдман коротко хохотнул:

— Я готов вложить изрядную сумму и заниматься разведением и продажей нового вида тягловых животных.

Прим предложил Совету закончить обсуждение:

— Завтра знаменательный день, который и покажет: будет ли Мир и Зория существовать или наше время истекло. Сейчас всем предлагаю отдохнуть.

Благодарю всех за верность и смелость.

В этот миг блангоррские часы пробили четырнадцать часов ночи. Ветры стихли. Наступило межсезонье.

Селена и Лентина отправились к детям, в те самые покои, которые занимали до путешествия. В комнатах было все также уютно, удобно и с любовью устроено. Но чувствовалось, что чего-то не хватает. Девушки вспомнили, что не видели Приму, да и Ди Астрани-кастырь куда-то запропастился. Селена подозвала идущую мимо их дверей няньку, решив устроить ей допрос.

— Нянечка, а скажите, где Пресветлая?

Нянька всхлипнула:

— Ой, и не спрашивайте, деточки! Ушла наша госпожа с астрономом, а куда — не сказывают. В народе всякое брешут, да и верить и не верить страшно, а нам же не докладают. А еще у нас царенок пропал — то, говорят темнобородого дела и дочери его окаянной. Вот такие у нас страсти творятся, пока вы по городам да весям ездили, — захлюпала носом.

Теперь стало понятно, чего не хватает: дружеской поддержки их кровника и того, что могла устроить только Прима. Одним своим присутствием она обеспечивала ту атмосферу любви и заботы для всего Пресветлого дворца, которая чувствовалось в каждой мелочи — в букетах свежих цветов, в идеальной чистоте, пусть наводимой не ее руками, но под ее руководством и во многом, многом другом. Девушки переглянулись, но не нашли что ответить. Нянька ушла, пошмыгивая носом.

Дети уже спали. Лентина пробормотала что-то о забытом деле и ушла.

Забытое дело привело ее туда, где временно устроили больничную палату. Там воздух густо напоен запахами всяческих снадобий. Раненые и больные, которых разместили здесь, были беспокойны — кто-то спал, всхрапывая и вскрикивая; кто-то бредил в сумерках сознания. Лентина с трудом нашла «своих» раненых.

Как она уже говорила: «что мое, то мое», поэтому перекладывать заботу на повитух она не собиралась, решив посматривать, как ухаживают за Риччи и «ее» де Балиа. Купец спал, бормоча что-то во сне, между веками проглядывает полоска белка — страшно спит купец. Лентина положила руку ему на лоб — так и есть — горячий, огляделась в поисках сиделки — и почудилось ей, что возле выхода, там, где ночник горит и стол стоит — сидит нечто — в серых одеждах повитухи, но одежды эти перемазаны кровью. Нечто это поворачивается к девушке, вперив в нее свой взгляд — а глаз нет, есть только пустые глазницы и глумливо облизывающий окровавленные десны язык, и вздыхает пугающе, с хрипами. Моргнула, собираясь закричать, и пропал морок. Стоит стол, и сидит рядом мирно дремлющая повитуха, мимо которой удалось проскользнуть потихоньку. Лентина подошла к сиделке, тронула ту за руку, она и вздрогнула, просыпаясь. Девушка сказала, что у купца Мартеля поднялась температура, и он бредит. Сиделка, бесшумно проскользнув между кроватями, осмотрела купца, прошептала ему что-то на ухо, выпоила микстуру, и больной затих, успокоенный.

Люк оказался лежащим на кровати рядом с купцом. Весовщик лежал молча. Лентина разглядев «своего» второго раненного, почувствовала, что вот ради этого-то она сюда пожаловала — зачем обманывать саму себя.

— Люк, — тихонько позвала она, решив удостовериться, что он не спит и в сознании.

— Да? Я уже давно смотрю, как ты тут шороху наводишь.

— Ты знаешь, какой завтра день, а нет, уже сегодня день?

— Знаю, вроде. Межсезонье наступило, Новолетье начинается — так?

— Так-то оно так, но еще завтра, тьфу, сегодня до полудня истекает срок, когда против драконов еще можно что-то сделать.

— А вы же все сделали. Я так понял, что все ключники вернулись, выполнив поручения, или я чего-то не знаю?

— Люк, ключей было 7, и последний надо применять здесь, в Блангорре, после всех нас. Во Дворце нет Примы и Ди Астрани — кастыря астрономов. И мы подумали, что применять последний ключ пошли они. Но, если они не успеют до полудня — тогда всему Миру крышка. И я пришла, в общем, я пришла, — Лентина замялась, не зная, как сказать, все, что наболело, что лежит тяжелым камнем на сердце.

— Не мучай себя, я знаю. Я знаю, что с тобой творится. Ты говоришь себе, что не должна чувствовать ничего к мужчине не своего клана, но — я видел Кира, и уже так было? Ты же была замужем, и не астроном был твоим мужчиной, не так ли?

Так зачем ты себя казнишь? — Люк приподнялся на локтях, чтобы лучше разглядеть лицо девушки.

— Я не мучаю себя, думаю, что я мучаю тебя.

— Весовщики вольны в своем выборе. А то, что астрономы тебя прохлопали — не нашли, когда всех ваших похитили, не защитили, когда тебе нужна была защита — не твоя вина. Я тоже виноват перед тобой. Вместо опоры, я стал тебе ношей.

И я не могу сейчас встать на колени перед тобой за то, что ты тащила нас за собой, что ты спасла нас. За то, что ты не сдалась, и вытащила нас. И даже если завтра Мир перестанет быть, мы встретились — и хорошо, что мы встретились.

А если завтра я окажусь безухим в хронилище или, если так рассудит Вес, на полях Семерки — я буду молиться о тебе вечно, — на одном дыхании выговорился и замолчал.

Недолго посидели в тишине.

— Посиди со мной немного.

— А утром, когда мы будем ждать полудня, можно мы придем к тебе — я и Кир?

Ты не против? Вместе не так страшно.

— Я хотел тебя попросить об этом, но побоялся. Женщин твоего клана могли отправить в какое-нибудь безопасное место.

— Вот ты выдумал — какое место может быть безопасным при конце Мира? Да и женщин в нашем клане осталось всего две, — Лентина нерешительно присела на край его кровати.

— Не знаю, мне казалось, что вас — тем более, если вас всего двое — надо беречь.

Вы способны возродить Мир, если не получится его защитить.

— Как мы его возродим, если не будет вас?

Сиделка, издалека молча наблюдавшая за беседой, вздохнула, но уже не могла выносить такого попрания режима лечения:

— Наговорились, голуби? Поди, девочка, отдохни, нечего тут сидеть. Он не при смерти. Утром придешь, — и вытолкала из палаты Лентину.

Селена, оставшаяся в комнате, после ухода Лентины еще раз обошла спящих детей. Сердце рвалось на кусочки при мысли, что утром все их странствия, все их потери могут оказаться никчемными. Вспоминала последнее появление Хрона и последние слова Аастра. Села возле постели, где тихим безмятежным сном спала Мирра — единственная девочка, которая попала в ключники. Осунувшееся личико, поцарапанное, в ссадинах, реснички едва заметно подрагивают — снится что-то, из-под одеяла свесилась перебинтованная ручка. Селена осторожно убрала руку на место. Оглядело свое сонное царство, решив, что завтра она будет с ними, когда пойдут к Часовой башне — ждать исхода. В памяти всплыли Прокл и Перикл — их тоже надо будет взять с собой, мало ли что. А потом все поплыло перед глазами, засыпая, девушка примостила голову на свободную часть подушки, на которой спал Вальд, да так и уснула, неуклюже скрючившись, сидя рядом с кроватью сына на стуле. И не проснулась даже тогда, когда скрипнула тихо дверь и едва слышно вошла Лентина. Она притушила свет и улеглась рядом с Киром. Дворец затих, все, кто не был занят на ночных работах, отошли ко сну.

Небо над Блангоррой перестало быть монолитно-темным, на горизонте чернота стала светлеть. Наступало последнее утро Мира. Вскоре над горизонтом неторопливо всплыли все семь дневных светил. В утреннем небе проплывали белые пухлые облака. Кристально чистый воздух, обычный после сезона ветров, подчеркивал прохладную прелесть тихого утра, обещавшего превратиться в ясный и теплый денек. Столица еще спала, те, кто просыпался с первыми лучами, сидели тихо в своих жилищах, выглядывая украдкой из-за занавесей, пытаясь узнать обстановку. На улицах Блангорры царила тишина.

Один из блангоррцев, поднявшихся чуть свет в это утро, выглянув за двери и осмотрев небо над городом, заметил, что нет никаких летунов, готовых в любой момент выпустить огненную, кипящую, разъедающую все и вся, или ледяную струю. Он — история не сохранила его имени, будем называть его просто «горожанином» — высунулся за дверь всем туловищем, потом прошелся перед своим домом — никого не было. Горожанин пробежался вверх и вниз по улице — никого, нервы не выдержали, закричал:

— Эге-гей!

Занавеси на окнах дрогнули, отползли еще чуть-чуть, показав спрятавшихся блангоррцев, у которых хватило храбрости остаться или не хватило храбрости сбежать. Заметив горожанина, как ни в чем не бывало разгуливающего по улицам, разглядев чистое небо — без всяких летающих ящеров в нем — все проснувшиеся поспешили на улицу.

Блангоррцы всегда отличались любопытством — независимо от печатей крови. И вот уже все, кто остался, вышли на улицы, взирая на свой город.

Столица изрядно пострадала от совместного воздействия двойного сезона ветров, почвотрясений, нашествия крыс, летучих мышей, пауков, буйства драконов. Обгоревшие каменные глыбы, вывороченные из городской стены, выкорчеванные деревья, валяющиеся кверху корнями, разрушенные бассейны, сожженные дома — жалкий вид предстал перед глазами горожан в то памятное утро. Они любили свой город — и стали наводить порядок, насколько хватало сил и умения. Как-никак это было утро перед Новолетьем, по традиции и раньше всегда в этот день старались навести чистоту и порядок и в домах и на улицах. А ныне и вовсе работы хватало.

В Пресветлом дворце беготня и суета начались задолго до рассвета.

Прим так и не ложился, для него день начался очень рано. Велись последние приготовления. Дворцовые историки спешно дописывали историю Мира, правитель приказал в 11 часов принести все записи, чтобы поместить их туда, где, возможно, они сохранятся и после конца Мира — если уж готовиться к худшему — для тех, кто когда-нибудь и если будет после них. На кухне царила неразбериха — журчало, скворчало и шипело, белые облака пара внезапно вырывались из высоких чанов то тут, то там — главный повар творил свои шедевры. Последний обед этого года, а возможно, всей эпохи, должен стать самым запоминающимся, поэтому вся кухня сбилась с ног. Если же, вопреки проклятью, он не станет последним — ну что же, Новолетье — праздник великий.

Во всех покоях проводилась генеральная уборка — вроде бы тоже к Новолетью.

Ключники, юные и не очень, уже проснулись и готовились к завтраку у Прима, на который были приглашены. Правителю доложили, что драконы сняли осаду и покинули небо над столицей, отправившись неведомо куда.

На улицах раздавался мерный шум — горожане, оставшиеся вопреки всему, наводили порядок на улицах. Прим издал указ о том, что каждому блангоррцу положен щедрый паек из имперских складов, который они могут забрать, когда пожелают. По улицам заспешили курьеры, наклеивали листовки с текстом указа на стены, вздрагивая иногда от неожиданно подступавшего страха перед драконами, которые хоть исчезли неведомо куда, но могут и вернуться.

Герольды, тоже немного трусившие, на всех углах и возвышенностях во все горло возглашали указ. Ближе к полудню рекомендовалось привести дела в порядок, и собраться на придворцовой площади в праздничных одеяниях. На удивленные взгляды гостей Прим заметил:

— А что вы на меня воззрились? Если придется умирать — так при параде, а не в грязи и тряпье. Вы видели блангоррцев — остались то ли самые глупые, то ли самые храбрые — они не ели нормальной пищи с момента появления драконов, даже наверное, раньше, с тех пор, как обозы из деревень перестали привозить провизию. Но они — горожане, я имею в виду — ползают по улицам и убирают все, что не вписывается в их понятие чистоты. И я горжусь ими, горжусь и люблю их. Мы — миряне, мы — блангоррцы. И я отдам последний кусок того, что хранится в кладовых замка. Потом тоже буду ждать того, что должно сбыться. И это будет честью для меня, если вы позволите ждать неизбежного в вашей компании.

Оглядев по очереди всех присутствующих — ни один не отвел взгляд, ни один не дрогнул. Встряла Селена:

— А может быть тогда на дворцовой площади установить столы, а не раздавать пайки. Если вы хотите поделиться — пусть и это будет красиво. И тех, кто лежит в палатах у повитух, тех, кто может и хочет — пусть и они присоединятся к всемирному празднику — тоже доставить на площадь.

— Ты права, дорогая! Придется лишь немного подправить указ…

И вновь закипела работа, и вновь заголосили герольды и забегали курьеры — новый указ приглашал всех мирян на праздник. После наведения порядка в городе заспешили к оставшимся парикмахерам, к которым быстро выстроились очереди. Самые парадные наряды извлекались из сундуков и срочно чистились, гладились. Дворцовую площадь начали украшать и расставлять столы. Напитки, чтобы не озадачивать и без того взвинченного донельзя дворцового повара, решили подавать через уцелевшие фонтаны. Времени оставалось меньше и меньше.

Около двенадцати часов в городские ворота, вместе с немногими въезжавшими в город путниками, въехала ветхая повозка, на которой сидела женщина-повитуха с маленьким ребенком на руках, на козлах сидел пухлый монах-пастырь и не совсем трезвый мужчина из касты строителей. Следом шел весовщик, еще двое пастырей-рыцарей и купец — все в грязном ветхом тряпье, со следами невзгод на лицах. Чем-то они не понравились начальнику караула, и он предложил пройти в караулку. В полумраке служебного помещения женщина откинула капюшон, и караульные остолбенели. Под грязным капюшоном дырявого плаща таилась сама красота, вызывающая такой прилив желания, что у всех караульных разом отказали ноги, и воины, закаленные долговременной службой, принялись ползать возле ног повитухи, которые как-то невзначай оказались открытыми на их полную дивную длину. Прикажи она умереть — кинулись бы наперебой, мешая друг другу. Женщина протянула ребенка и чарующим низким голосом с легкой хрипотцой произнесла, добивая и без того покорных вояк:

— Это маленький царенок, украденный недавно. Если вы немедля принесете его в Пресветлый дворец, будете щедро вознаграждены.

У начальника караула возникло какое-то просветление в замутненном страстью и вожделением мозгу:

— Госпожа, а как же вы? Разве мы можем оставить вас без вознаграждения? — с завистью оглядел ее спутников, — И ваших сопровождающих. Вы же, наверное, рисковали, спасая ребенка?

— Не тревожься об нас, мы скромные частички Мира и будем счастливы послужить Приму, — склонилась, опустила глаза, передавая царенка в руки.

Пришлось взять, хотя был момент, когда казалось, что ребенок упадет на замусоренный пол. Пришлось развернуться и пойти, офицер на ногах держался только потому, что вовремя переставлял ноги — так они дрожали от вожделения.

— А вы, господа, поспешите с господином начальником караула. Приму пригодятся свидетели, которые присутствовали при счастливом избавлении. Вы можете сообщить, что ребенка подкинули нынче на заре к городским воротам, и вы его нашли. Вознаграждение будет щедрым, не сомневайтесь. Спешите же! — обратилась к остальным, которые вожделенно и бездумно смотрели на ее все еще оголенные ноги. Потом развернулись и также бездумно пошли за своим начальником, механически переставляя ноги. Когда охрана ушла, прекрасная повитуха прислушалась к голосящим на всех углах глашатаям, зазывающим на праздник Новолетья. На Часовой башне пробили часы — двенадцать.

— Пора.

Пришедшие с повитухой сняли свои ветхие плащи, истрепанные дорогой, и оказались в парадных кастовых нарядах, в которых не стыдно показаться и на дворцовом празднике. Вышли из пыльной караулки и смешались с негустой толпой горожан, шедших к Пресветлому дворцу.

Охрана ворот, пройдя половину пути, все еще находилась под непререкаемой властью красоты и послушно несла ребенка во дворец. Царенок вел себя спокойно, мирно спал. Так, быстрым шагом дошли до дворцовых ворот, где тамошний начальник стражи впал в одурение, увидев в полном составе привратную охрану, шагающую с ребенком на руках во дворец. И рожи их ему не понравились — остолбеневшие какие-то, а глаза — пуговицы ясные с мундира и то разумнее выглядят. Но недовольство начальника дворцовой стражи, быстро улетело прочь, когда он узнал, что за ребенок принесен. Он немедленно пропустил пришедших, отправил курьера — чтобы не было никаких проволочек по пути к правителю, к городским воротам отправил свободных охранников.

Прим, одетый в парадные одежды, торопливо мерил шагами зал Совета, в котором он почти поселился с того момента, как ушла Прима. Курьер, прибежавший чуть раньше привратной охраны с драгоценной ношей, запыхавшись, сообщил радостную весть. Прим облегченно вздохнул — хоть одно хорошее известие. Вошедший начальник охраны, принесший царенка, склонился, передавая ребенка правителю и кровному отцу, бессознательно копируя позу той, что принесла дитя.

— От всего сердца благодарю вас, господа, за службу Миру. Какого вида благодарность вы сможете принять от меня?

Воины склонились еще ниже, не поднимая глаз, пробасили смущенно, что-де служба Миру и есть великая награда, попросились лишь присутствовать на сегодняшнем празднике в качестве гостей, а не охраны.

Такая ничтожная просьба была решена в мгновение ока. Пришедших проводили к раскрытым дворцовым кладовым, где они были вольны выбрать себе любое платье, любые украшения.

Итак, наступали последние часы до полудня — Прима и Ди Астрани не появлялись, и никаких новостей и них не было. Когда часы пробили тринадцать, решили начинать праздник Новолетья, который должен был продлиться до полуночи. Горожане усаживались за длинные столы, накрытые на придворцовой площади. Ни толкотни, ни спешки, которые в таких случаях всегда имели место, сегодня не было — все казались спокойными и доброжелательными. Когда присутствующие заняли облюбованные места, Прим вспомнил события не такого далекого прошлого — когда Миру представляли новорожденного царенка, столы были также богато накрыты, только вот было их гораздо больше, и людей за ними было больше, и никто тогда еще и не подозревал, что случится совсем скоро, и… Да, что там вспоминать. Прим поднял бокал и встал, желая произнести тост. Было уже тринадцать часов и двадцать одна минута:

— Дорогие блангоррцы и гости города! Спешу поздравить всех, кто остался здесь, несмотря на те бедствия, которые обрушились на нашу родину в этот тяжелый год! Год заканчивается и, надеюсь, наступающий год принесет нам только спокойствие. Желаю для всех присутствующих особого расположения богов-покровителей! Хочу поделиться нашей радостью — упорные слухи о том, что царенок украден, к сожалению, были верны. Но, слава Семерке, нам вернули наследника, нашего кровного сына именно сегодня, в чем мы видим добрый знак! И еще один знак — драконы, столько дней осаждавшие небо над Блангоррой, исчезли. Желаю всем мирянам, да и зорийцам всем, дальнейшего благополучия и процветания, здоровья и радости в наступающем новом году!

Пирующие, как один, поднялись с бокалами напитков в руках, чтобы присоединиться к сказанному. Раздался громкий хлопок — и в ясном небе над городом расцвели огненные узоры — дворцовые пиротехники и устроители празднеств постарались на славу, как и повара — создав воистину великолепное зрелище. Когда до дна осушили бокалы, горожане снова уселись за столы, чтобы подкрепиться, вознаграждая себя за то время, когда не могли и носа высунуть на улицу. Из-за стола, стоявшего неподалеку от примовского, поднялась женщина, признанная потом привратниками, как та, что принесла царенка. Только теперь, после того, как она скинула с себя рванье и надела праздничный наряд, ее внешность стала совершенно неотразимой. Прелесть лица и тела подчеркивались клановым одеянием повитух так что глазам было больно. Она поднялась — те офицеры, которым довелось пообщаться с ней недавно, застыли от неожиданности, не в силах промолвить и слова — оглядела пирующих, которые усердно работали челюстями, но увидев ее, застыли:

— Горожане! А скажите мне, царенок нашелся, а Прима где? Я ехала из глуши, чтобы прикоснуться к первейшей из жен, а мне не говорят даже, куда она делась? И почему над городом летали драконы? Ваше Высочество, ответьте на мои вопросы? И где ваш верный приспешник, где кастырь астрономов?

Прим, не меняя выражения лица, поднялся со своего места, лихорадочно перебирая варианты ответов — солгать нельзя, но и правду говорить опасно.

Оглянулся на кастырей, посмотрел на наследника. Царенок мирно спал в кроватке рядом с троном правителя. После похищения Прим не решался оставлять ребенка под чьим бы то ни было присмотром, и даже на праздник взял с собой. Внезапно царенок открыл глаза и грубым хриплым голосом, громко, с выражением — всем на площади было слышно — произнес:

— Когда сойдутся в парадном шествии семь звезд, появятся семь бездушных зверей. Будут нести звери голод, холод, мрак и безнадежность. Появление тварей означит собой конец времен. Узревшие Драконов не выживут, ибо вид их есть само страшное искушение и проклятие. Когда семеро павших будут обращены, начнется парад семи звезд. Во время которого наступит царство темного властелина. Изменить предначертанное невозможно. Слышали такие вести? Вы все узрели моих драконов и всем вам не выжить, осталось совсем немного.

Прим гневно:

— Да что ж такое, ты моего сына в покое никак оставить не можешь?

Стало тихо. Мать Оливия рванулась было к правителю, помочь, но тот властным жестом остановил повитуху. Ребенок потяжелел, увеличился в размерах так, что дерево, из которого была изготовлена кроватка, проломилось.

Детские одежды затрещали, разрываясь и падая белыми клочьями на камни.

Гладкая нежная кожа растянулась, потом лопнула, слезая лохмотьями и опадая.

Выпятились бугрящиеся мышцы, на которых не было кожи, покрытые кровью, которая не сворачивалась, но и не капала. Вздыбились никогда нечесаные черные волосы, темное пламя окружило голову, подбородок моментально оброс бородой — и вот он, властелин хронилищ, темнобородое исчадие, Хрон, повелитель времени, собственной персоной сидит на обломках кроватки. Одно движение руки — и у горла Прима острейшее лезвие ножа — только не из металла оно, а из камня. Хрон продолжил:

— Узнаешь ножичек, папаша? Ха, где тебе. Это тот самый, которым предок твой хотел своего сынишку порезать. Итак, горожане, вы подзабыли то, чему раньше вас учили в школе? Вас уже не пугает Великое Предсказание? Ну да, ну да…

Пусть кастыри о нем думают — зачем мы-то свои головушки будем забивать, да?

И драконов увидели — напугались только… Ууух — жутко было, да? И старину Хрона подзабыли? Только вот мои друзья меня не забыли, идите ко мне, мои верные слуги: Вальтер, Айс, Киар, Тайамант — ты, дорогуша, рядышком со мной встань; Архобал, Фрам и Морган. Вас никто не тронет — ведь правда же, Ваша Пресветлость?

Прим был вынужден кивнуть, стараясь не слишком наклонять голову — лезвие казалось очень острым.

Хрон позвал, из-за столов поднялись и двинулись к нему его верные слуги, после прозвучавших и упавших в тишине имен переставая быть людьми.

Превращение свершилось с немыслимой быстротой и с такой же невыносимой болью. До стола Прима и кастырей добрались, клацая когтями по камням уже семь драконов, из-за которых на площади сразу стало тесно. Облачный, ледовый, черный, хромовый, зеленый, красный и серый — проклятая Семерка, блистая первобытной красотой, проклятой и грозной. Драконы были прекрасны и ужасны или наоборот — ужасны и прекрасны.

— Что же вы, Пресветлый Прим? Всю историю вашу вы готовились-готовились и так глупо проиграли. На последних секундах парада звезд, которых вы сейчас не видите — а я вижу, а я все вижу, свершится то, чего вы всегда боялись.

Супруга ваша с астрономишкой не успеют, и наступает мое время. Да и знаешь ли, а ты уверен в ней? — глядь, а нож у горла держит Прима — блистательная, в праздничных одеждах:

— Мы тут нашли с Нейри уютную пещерку, где можно всласть пошалить, присоединишься? Пойдем, сладкий, у нас есть и поприятнее дела, чем тут стоять, Или нам без тебя обойтись? — и голос, гад, изменил, совсем, как у правительницы.

Прим прохрипел — нож-то все еще у горла — что не верит он ничему, что сейчас Хрон говорит.

— Ну что же, не верит, так пусть не верит, — снова стал темнобородым. — Вот сейчас подождем чуток еще…

Возвел пламенеющие безумием глаза к часам, огненный обруч вокруг волос взметнулся и стал ярче, поднял палец, призывая к тишине, хотя в этом не было никакой необходимости. С момента его появления горожане остолбенели и сидели, едва дыша.

Прим смог немного отодвинуться от лезвия, откашлялся:

— Ладно, если даже твоя взяла, вот скажи мне только, где царёнок?

— О! Господин беспокоится о наследнике, дурашливо пропел Хрон. — Он у нас, да, да, у нас. Воспитанием его займется дочь моя — Тайамант, ну ты ее знаешь.

Поразительной красоты женщина, а умна-то, умна. Вот сейчас, ребятушки мои, взлетайте, и, как только я подам сигнал — выжжем здесь все дотла, особенно по людишкам попадайте, они прямиком к нам в хоромы и попадут, соседями будете, — кривлялся, поглядывая на часы.

Драконы взмыли в безоблачное небо, зашумев крыльями, отчетливо выделяясь в его чистой голубизне.

Стрелки башенных часов переместились на цифру 14, все на площади затаили дыхание — некоторые даже зажмурились. И, как выяснилось, не зря.

Ровно в полдень раздалось гудение, а потом откуда-то из-под почвы вырвалось семь лучей кипящего белого света и, порыскав немного, прицелились ровнехонько на драконов, подпалив им крылья. Грозные ящеры грянулись вниз с той немыслимой высоты, которую успели набрать. Упав, оказались тут же на площади, только чуть подальше — лежали теперь на подъемном мосту, что перед входом на площадь, и предстали перед блангоррцами в человеческом облике, — от драконов остались лишь обломанные и обгоревшие крылья, которые волочились за ними, оставляя кровавый след, как шлейф, прикрывая руками зияющие дыры там, где раньше были уши. Битва закончилась, не успев начаться. Маленький поваренок из дворцовой кухни, восторженно ахнул:

— И всё?!

А Хрон пропал бесследно в тот самый момент, когда сработало древнее оружие, запущенное ключниками. Взмыл багрово-черным драконом ввысь и исчез, словно и не было его.

Кто-то в толпе узнал бывшего Магистра и бывшего Маршалла Блангорры. Остальные же — купец, монах-пастырь, рыцарь-пастырь, каменщик и повитуха — поднялись и стояли, склонив головы, глухо постанывая от боли.

Выглядели они более, чем жалко — переломанные крылья, обожженная плоть, многочисленные раны, у монаха вырван глаз и зияющая глазница пугает своей пустотой, сочится кровью. В этот момент выжившие матери погибших детей во всем Мире взвыли, откуда-то пришло знание, что никогда более не увидят своих отпрысков. Они встали — все, как одна, незряче глядя вперед, видя внутренним оком, как погибают их дети. Они замолчали и враз возжелали возмездия, пророча убийцам скорую гибель. И она, эта мысль, передалась блангоррцам, которые покинули свои места за праздничными столами, угрожающе придвинулись к виновникам всех бед. Каждый вооружился тем, что попалось под руку — ножи, вилки, в ход пошли даже камни, что лежали неподалеку — не успели убрать все последствия почвотрясений. И толпа двинулась вперед, невнятно бормоча угрозы и проклятия. В блангоррцев словно вселилось зло, оставленное в воздухе Хроном, они окружили падших слуг темнобородого, готовые и голыми руками сквитаться с ними. Вот уже какой-то дюжий каменщик взял тяжелую скамью за ножку, готовясь опустить ее на голову бывшего монаха-пастыря, который оказался ближе всех к нему. Другой, по виду купец, сгреб со стола нож и вилку, желая разделать бывшую повитуху, у которой по странному стечению обстоятельств сгорели все волосы на голове и она стояла, прикрывая окровавленную лысину обеими руками, растеряв свою пагубную прелесть. Прим и кастыри стояли в замешательстве — даже если выставить против толпы всю дворцовую гвардию — перевес будет явно на стороне горожан. Да и многие ли из гвардии будут защищать тех, кто нес смерть, огонь и слезы? Бойня должна была начаться вот уже сейчас — как только хоть кто-то пошевельнется.

— Стойте! Стойте! Приказываю вам, именем святой Семерки! — раздался ясный громкий голос.

Толпа расступилась, послышались шепотки: «Прима, это же Прима, это ее голос». У многих опустились руки, разгладились гневные гримасы. Но тот каменщик, который решил использовать в качестве оружия скамью, возопил:

— Блангоррцы, и вы верите, что это — она, наша правительница? Кому верить?

Наследника украли — молчат, правительница исчезла — молчат, кастырь астрономов — где он? Молчат! Это может быть и не Прима вовсе, а снова Хрон — он так быстро исчез, а вот и вернулся! Нужно избавиться от всех этих тварей, которые убивали и мучили наших детей, чтобы они не смели даже ходить по Миру! Кто со мной?

Многоголовый рев согласия был ему ответом. И Прим, который было едва заметно вздохнул с облегчением: жива, жива та, что дороже всего, теперь вновь напрягся. Вновь раздался ясный голос, уже ближе и громче.

— Я могу доказать.

Возле последнего стола, того, что ближе всего к воротам, появились две фигуры, едва ползущие вперед. Подошли поближе, и стало понятно, что астроном ведет Приму, голова которой обмотана грязной повязкой. Что оба едва плетутся от ран и страшной усталости. Добрели до ближнего стола, астроном усадил Приму, потом рухнул сам на стул, стоящий рядом. Ди Астрани, похудевший и потемневший от копоти, дрожащими руками вынул кинжал из-за голенища сапог, прежде таких щегольских, а теперь стоптанных и пыльных, словно они побывали на всех дорогах Зории:

— Предупреждаю, если кто-то посмеет приблизиться с дурными намерениями, сильно пожалеет об этом.

Прима сидела, сгорбившись, уронив руки между колен — что совсем было на нее не похоже. Все жены правителей отличались гордой осанкой, впрочем, ни одной из них не выпадало переживать таких необыкновенных приключений, даже наверное, злоключений. Руки мелко тряслись от слабости и усталости, но голос, голос остался прежним — звучным, спокойным и мелодичным:

— Нейри, будь другом, налей вина — страшно пить хочется. Лучше, конечно бы, воды ледяной, но здесь ее не сыщешь.

И вправду, оглянулись — с появлением Хрона и его приспешников высохла вся вода, которая была на площади. В кувшинах с цветами было сухо, сами цветы съежились, словно от испепеляющей жары; в высоких бокалах для детей и несовершеннолетних наливали чистейшую ключевую воду — ее не стало и в помине, многие из бокалов треснули или рассыпались в стеклянную пыль. Те из фонтанов, которые не выплескивали вино, пересохли и покрылись пыльной паутиной.

Прима отпила глоток того самого, ущельского, получилось не сразу — руки тряслись и зубы клацали о стекло. И вновь каменщик, до сих пор вооруженный скамьей, пробасил недовольно:

— И чем ты будешь доказывать?

Прима выпрямилась, подняла голову, прожигая взглядом толпу, найдя того, кто осмелился ей перечить. Потом подняла руки, сняла бинты, кровь из раны на рассеченном виске заструилась тонким ручейком. Мать Оливия снова дернулась — помочь, чужая боль не дает покоя, свербит и зовет. Но была остановлена взглядом Примы. Сильный голос зазвенел над площадью:

— Я, Прима Мирская, повелительница ТВОЕГО МИРА, — ох, как она это подчеркнула, — никто никогда не слышал от меня ни слова лжи. Кровь моя — кровь Примов, клянусь ей, что я — это я. Хотя тебе ничего доказывать я не могу, пока ты держишь эту скамью наперевес — один удар и меня не станет. Тем, что ты сейчас будешь глумиться над уже поверженным врагом, мертвых не воскресишь. Я могу лишь обещать матерям тех детей, которые погибли во имя Мира, что они не будут забыты. Что о них будут помнить вечно те, кто спасен.

Может быть тогда ТЫ вспомнишь, что тебе завещал твой небесный отец. Что говорила Великая Семерка — они оставили нам секрет выживания. Вспомните слова Великого Предсказания, которые все вы учили в детстве. Что ТЫ делал в детстве, почему не помнишь того, что следовало учить после слов Предсказания? Почему ВЫ ВСЕ это забыли? А я помню — память всех матерей живет во мне, услышьте меня: «Узревшие Драконов не выживут, ибо вид их есть само страшное искушение и проклятие. Когда семеро павших будут обращены, начнется парад семи звезд. Во время которого наступит царство темного властелина. Изменить предначертанное невозможно». Теперь главное — не поддаться искушению, слушайте, слушайте! Павшие обращены, про окончание парада звезд ничего не сказано, и, если мы решим отомстить за тех, мертвых, кому уже все равно, они будут смотреть с полей небесных на нас и думать, что мы — глупцы. Мы надеялись на оружие древних — оно сработало, спешило наших врагов, сделав их доступными. И, если мы сейчас добьем падших — вот тогда воистину наступит царство темного властелина! И он возрадуется и вернется! — голос Примы сорвался.

Правитель смотрел на свою половину, осознавая, что главное оружие — это вот она, и вон те, ключники. Даже маленькая Мирра опаснее любого из драконов. А Прима продолжила:

— Нам завещали, что самое сильное наше оружие это ВЕРА, НАДЕЖДА и ЛЮБОВЬ! Мы можем порвать тех, кто преступил все законы и заповеди небесные и человеческие, чтобы отомстить. Но чем мы будем лучше их?

Скажете, что мы сделаем все по закону — нет такого закона лишать дитя человеческое жизни. Любой из нас — дитя для наших небесных предков. Нам позволено изменить Мир и избавиться от страха, в котором жили наши предки!

И тут случилось нечто. Селена, которая стояла, крепко прижав к себе Вальда, отпустила мальчика, налила в бокал вина и громким шепотом попросила отнести тому, кто раньше был Торнвальдом фон Реймером, рыцарем серебряные шпоры, прошептав что-то мальчику на ухо. Вальд подошел к бывшему Магистру, протянул бокал со словами:

— Папа, попей, у тебя губы пересохли.

И тот, кто раньше был Торнвальдом фон Реймером, осторожно взял хрупкий бокал из рук мальчика, повернулся к Селене и не сводя с нее тоскующего взора, молча выпил. Кир подошел к матери, протянул руки:

— Мама, налей воды.

Лентина остолбенела, глаза налились слезами, заторопилась, спеша выполнить первую в жизни просьбу сына, высказанную словами — внятными, чисто произнесенными. После этого Кир, Мирра, Эйб, Марк гуськом со стаканами подошли к поверженным врагам и напоили их. Раздался громкий стук — каменщик уронил скамью, которая раскололась от удара на две половины, молча развернулся и затерялся среди толпы. Прощение свершилось. Эйб подошел к той, что была недавно Тайамант, погладил по руке, измазанной гарью, обожженной, но все равно прекрасной:

— Мама, а ты помнишь меня? — спросил косноязычно, торопливо, боясь, что его прогонят.

Тайамант, спешенная, но не смирившаяся, отдернула руку, зашипев на мальчика, приподняв верхнюю губу так, что стали видны зубы, до сих пор белоснежные. Истинная дочь Хрона, и, пожалуй, единственная, которая не собиралась сдаваться на милость победителей, считая, что, если темнобородый исчез, значит, задумал что-то, надеялась ускользнуть. Эйб уронил принесенный бокал, попятился, испугавшись, споткнулся и начал падать. Время застыло, позволив Приме в один прыжок, отбросив стул, добраться до мальчика и не позволить ему упасть.

— Да, сынок, я помню тебя! — губы Примы произнесли это отчетливо и ясно, — ты мой сынок, как и все вы — дети мои.

Настроение толпы столь переменчиво и все гости, даже те, что недавно собирались прикончить поверженных, восторженно взревели, признавая правительницу. Дети все еще стояли возле своих недавних врагов, подошли друг к другу поближе, по привычке взявшись за руки. Прима встала перед детьми, взяв Эйба за руку:

— Вот ваши истинные спасители!

Толпа вновь заревела от восторга.

— Дети, которые пережили то, что вам и не снилось, преподали сейчас всем нам урок. Победить драконов мы можем и оружием. Но победить проклятье можно только прощением. Нам понадобится вся наша вера, надежда и любовь, чтобы восстановить Мир. Злом никогда вы не сможете победить зло, лишь только приумножите его на Зории. Прежде всего, нужно победить тех драконов, которые спят у каждого в душе: зависть, гордыню, уныние, похоть, гнев, алчность и обжорство, — с улыбкой оглядев столы, — Прощение для тех, кто недавно был нашим врагом, будет их самым страшным наказанием. Что такое казнь для них — это окончание всего, милость, побег к своему властелину, который исчез, но не побежден. Лишь оставшись в живых, они будут помнить о том, что совершили. Те из них, кто не раскаялся в содеянном — будут до самой физической смерти помнить о могуществе, которое у них было и которое они потеряли, это будет им самой мучительной мукой. Стать прежними они тоже не смогут. Предлагаю подлечить их и потом уже решать судьбу. Все ли согласны?

Дружное «Да» прогремело над площадью. Уже было свита матери Оливии приготовилась увести своих новых подопечных для оказания помощи, как вдруг те, кто был недавно грозой всего Мира, рассыпались в прах, усеяв пушистой серо-белой массой клочок площади, на которой стояли. Дети и Прима оказались среди этого пепла, отряхивались и отплевывались, выбираясь на чистое место.

Потом прах и пепел поднял невесть откуда взявшийся вихрь, вздымая их все выше и выше. Высоко в безоблачном небе показались безумные глаза — озирающиеся, пламенеющие — раздался раскат грома и слова, произнесенные с яростным шипением:

— Я вернусь еще…

Раздался снова далекий удар грома, и все затихло. В квартале, где ютились тиманти, раздался громкий свист и улюлюканье — спрятавшиеся до поры незаконные девки таким образом прощались со своей госпожой и покровительницей.

Прим кивнул матери Оливии, она быстрым шагом подошла к правительнице, окруженной детьми. Их лица, странным образом повзрослевшие, были как две капли похожи на лицо Ди Астрани — с таким же выражением он сидел до сих пор, не в силах подняться — они все были готовы к новой битве, моментально собравшись. Но теперь можно было расслабиться.

И кастырь повитух кивнула своим подручным, которые сидели за разными столами — они взяли под руки Ди Астрани — теперь он не мог даже сопротивляться. Его увели, за ними ушли дети, кастыри, Примы и все, кто сидел за столом с правителем. Прим перед уходом остановился, поднял руку, прося внимания:

— Все, что на столах и в фонтанах — ваше по праву. Все, что надето на вас — ваше. Завтра будем решать, как нам жить дальше, а нынче — можете пировать на славу. От драконов и их властелина мы, так или иначе, избавились. Веселитесь!

Сначала горожане несмело расселись вновь за столы, потом, после принятия некоторой дозы знаменитого ущельского вина, разгорячились, и праздник покатился дальше, закончившись лишь после заката. Горожане расслаблялись, кто во что горазд. Только не очень веселым был этот праздник, больше похож на поминки — ни песен, ни танцев, никто не боролся, даже в шутку — сидели за столами, негромко переговариваясь. Песни пелись тоскливые. С наступлением темноты разбрелись по своим домам, захватив со столов все, что приглянулось…