Эйб сидел в повозке, мчащейся по металлической дорожке, и пытался разглядеть, что есть тут интересного — по привычке вертел головой по сторонам. Его спутники, застывшими монументами несли службу — один впереди, второй позади. Ничего интересного не было ни по сторонам, ни впереди, ни позади — там еще и темно было — и мальчик задумался. С тех пор, как у него впервые в жизни появились друзья, Эйб изменился, став более уверенным в себе, чаще задумывался. Пропала привычка бездумно стоять у окна, вперив взгляд во что-то видимое лишь ему и помахивая головой. Говорить он теперь не стеснялся, видя, что его слушают и слышат. Прежде у него лишь были те, кто о нем заботился, и, если выпадала свободная минутка, они мимолетно могли приласкать мальчика, не задумываясь о буре чувств, скрывающейся за равнодушной внешностью ребенка, который не умеет связать два слова в одном предложении.

Эйб пытался подружиться в Кулаках с местными детьми, но потерпел полную неудачу — он слишком отличался от обычной детворы. Отсутствие друзей сделало мальчика не по годам молчаливым и задумчивым, в редкие минутки досуга Эйб сам придумывал себе игры, занимая себя в полном одиночестве. Опекуны были заботливыми, лишний раз не гоняли без дела, но они сами были людьми небогатыми, и им приходилось трудиться от зари до зари, чтобы прокормиться, приучая мальчика помогать там, где ему по силам и по уму. И долгих разговоров по душам с ним не вели — следили лишь, чтобы не хулиганил, был умыт, накормлен, напоен и одет не в рваньё. Постоянная физическая работа закалила его тело, и он теперь не болел так часто, как в младенчестве. Прошло младенчество и раннее детство, подступало отрочество, мальчику шел уже девятый год. И вот случилось самое страшное и самое лучшее в его жизни — прилетели драконы и у него появились друзья.

Перепуганный насмерть, голодный и оборванный, чудом уцелевший после нападения драконов на их обоз, Эйб не знал куда идти и что делать. Страх и горечь одиночества, заставившие мальчика выйти из спасительного мрака караулки, где он мог прятаться и дальше, привели Эйба туда, где были другие дети, и там случилось встретить Вальда и Кира. Которые не позволили никому его обижать, а потом еще и взяли с собой, когда решили удрать. Марк и Мирра приняли его, как своего — терпеливо слушали, когда он пытался рассказывать и вскоре мальчик стал говорить гораздо лучше — исчезли звуки, похожие на лай, пропала и шепелявость, речь стала плавной и логичной. Если бы теперь Эйба спросили, что лучше — вернуть старые времена, когда он жил в Кулаках и не было никаких опасностей или оставить все, как есть? Он, не задумываясь, ответил бы, что пусть все остается так, как сейчас — хоть и страшно, и непонятно порой. Ребенок, про которого повитуха сказала и его мать согласилась с этим, что от такого младенца толку — чуть, да и вырастет — будет домашним растеньицем, за которым нужен будет глаз да глаз, вечная обуза, стал другим. Теперь он, Эйб, от которого родная мать отказалась практически сразу, как родила, едет спасать Мир. Он выжил там, где погибли люди, гораздо умнее и смелее его, видел страшную смерть и не потерял рассудок. Перед тяжкими испытаниями голос крови заговорил в полную силу, голос двух каст — повитух и пастырей — и темнобородый ясно разглядел это. И еще теперь у него есть друзья, ради которых он готов не только на путешествие неизвестно куда, но и гораздо большее.

Квартиты, уютно разместившиеся на правом берегу реки Детры, были городком довольно небольшим. Но известным — там была Часовая башня, посвященная первой повитухе Вите, к которой на поклон ехали женщины Мира, да и не только, со всеми женскими болячками. Когда уже не оставалось надежды — приезжали сюда, и многие излечивались. Что действовало — на самом деле чудотворное влияние Виты, дающей жизни и здоровье, или то, с какой истовой верой сюда приезжали те, кому уже было нечего терять.

Неподалеку находился Елянск и монастырь Святого Прима, где монахи были столь искусны в изготовления всяких поделок. Монастырские изделия славились по всей Зории — на Торговища порой прибывали целые подводы за этими чудесами. Изготавливались они из всякого материала: бывали деревянные кубки такой красоты, что захватывало дух, хотя дерево для изготовления взято самое что ни на есть бросовое. А уж если попадался и материал подходящий, то получались и вовсе шедевры. Между Квартитами и Елянском были сосредоточены источники самых известных чудес Мира.

Прогаль — со своими одеялами, Ущельем Водопадов и виноградниками; монастырь с искусными мастерами; Поветренный славился рыбными деликатесами, секреты изготовления которых передавались от мастера к мастеру. И, наконец, сами Квартиты, в которых высилась чудотворная башня повитух.

Часовая башня Квартит утопала в садах — яблони, вишни, черешни, груши, абрикосы, персики. На этом множестве плодоносящих деревьев нижние ветви увешаны маленькими башмачками, подаренными теми, кто исцелен Витой. Сама башня была построена из ранее темно-розового камня, со временем изменившего цвет на кроваво-красный, изукрашена чудными каменными кружевами. Пожалуй, она единственная казалась такой легкой, словно невесомой, из всех Часовых башен. Может быть, потому, что она единственная была посвящена женщине, продолжающей жизнь и охраняющей ее — в противовес беспутной и безжалостной убийце с прекрасным лицом — дочери Хрона. Весь городок был под стать башне — чистенький, аккуратный, утопающий в садах, каждый клочок почвы с любовью возделывался и украшался клумбами. Квартиты слыли городом искусств — нигде в Мире не проживало так много художников, ткачей и актеров — все они были исключительно талантливы.

Повозка монотонно шумела, чуть громче постукивая на стыках, и мчала Эйба и его спутников сквозь темноту. Эйб никогда не отличался буйным воображением, поэтому может быть, и темноты не боялся — даже в далеком детстве. Он боялся лишь конкретных вещей, которые хорошо видимы, осязаемы и ощутимы. Отсутствие воображения — качество замечательное в некоторых случаях. Сейчас ему было спокойно, сытно, немного тревожило лишь то, что его друзья где-то далеко. Но и это не было таким уж страшным — вот увезут ключи и встретятся снова. А что будет потом — мальчик и не думал, есть Селена и Лентина, есть дяденька Прим и дяденька Ди Астрани — они взрослые, умные, они придумают. Он спросил у своих охранников, можно ли спать. Они разрешили и даже дали одеяло, спросили, не голоден ли он. Эйб смущенно кивнул — у него уже давно урчало в желудке, но просить было жутко неудобно: взрослые, сильные дяденьки охраняют его, когда у них, наверное, есть какие-то свои срочные взрослые дела. Поэтому, наверное, они и хмурятся все время.

Дяденька, который стоял впереди в повозке сказал, что его зовут Клинт Мэнсон, сын повитухи; а того, который «прикрывает им спину», зовут Хит Сен-Крочезо, из пастырей. Получилось, что Эйб мог звать и того и другого своим кровником, но постеснялся. Дядя Клинт дал еды, а хмурый Хит потом подмигнул и сказал:

«Спи, дружок, мы будем тебя беречь». У Эйба на глаза навернулись слезы, и стало так тепло, и он уснул крепко-крепко. Охранники переглянулись — малец намыкался, натерпелся, однако, если от теплого слова глаза на мокром месте. И у кого же он жил — если даже есть просить стесняется…. Стражам подробностей не сообщали, когда приставили их после долгих обсуждений к маленьким странникам. Но они оба подозревали, что Мир зашел в такой, мягко говоря, тупик, если приходится отправлять незнамо куда таких несмышленышей. Да еще из напутствия кастырей было ясно, что предстоит не прогулка, а что-то гораздо серьезнее — велели стеречь мальчика, как зеницу ока, самим полечь, а его доставить в Квартиты и обратно, не смотря ни на что. Мать Оливия еще попросила, чтобы к мальчику относились, как к собственному ребенку. Сейчас же вроде никаких опасностей не предвиделось, поэтому Клинт остался впередсмотрящим, а пастырь прилег рядом с Эйбом, завернувшись в свой плащ и подложив под голову свернутое одеяло. Подумал немного, поворочался и подвинулся поближе к мальчику — подложил одеяло и ему под голову, осторожно приподняв сонного. Эйб, не просыпаясь, прижался к теплу, которое оказалось рядом, и засопел. А Клинт, расставив ноги пошире для устойчивости, продолжал нести свое дежурство. Их путь длился достаточно долго, но пока не было ни конца, ни краю этому мрачному тоннелю, сквозь который каменщики давным-давно проложили металлическую дорожку. По всем расчетам прибыть в пункт назначения они могут лишь утром послезавтрашнего дня — и то, если не будет никаких преград на пути. Тоннель очень старый, мало ли что может оказаться на этих тускло отсвечивающих путях, они могут быть разрушены, засыпаны обвалом, тогда нужно будет поторапливаться, и идти пешком. Крайний срок для прибытия им выставлен — четыре дня, вот и придумывай себе, что надо будет сотворить, если вдруг повозка их не повезет дальше. Пока же все было спокойно, тихо и мирно, даже скучновато. Клинт, как сын повитухи, не мог заниматься родовым ремеслом — это могли только женщины клана, поэтому сыновья становились воинами или охранниками. Кровь детей Виты, которая не приносила мужчинам умения врачевать, давала им пальцы с очень чувствительной кожей, способность видеть сквозь что-либо — последнее умение проявлялось в особых случаях. Воины, сыны Виты, были выносливы, самоотверженны и преданы.

Тоннель, по которому проложена дорожка, немного сузился — так, что стали видны стены, подсвеченные гнилушками, и повозка, до этого исправно мчащаяся вперед, стала замедлять ход. А потом и вовсе остановилась. Клинт, озадаченный таким поворотом дела, поначалу и не знал, что ему предпринять.

Сен-Крочезо проснулся сразу, как только движение прекратилось, и недоуменно уставился на Мэнсона. Клинт пожал плечами: вот ехали, ехали и приехали.

Разбудили мальчика, на всякий случай вылезли из повозки, выгрузили все — вдруг поедет сама, а они останутся с пустыми руками. Прошли немного вперед, и ситуация прояснилась — металлический путь их в полном порядке, просто здесь предусмотрели небольшой подъем. Древние каменщики позаботились об удобном путешествии, зная, что иногда путникам требуется привал с выходом в «кустики», а если таковых нет — то хотя бы небольшую остановку.

Поблагодарив давно почивших предусмотрительных каменщиков, сделали полноценный привал с посещением близлежайшей кучи и трапезой.

Загрузившись обратно, поменялись — Клинт улегся отдыхать, а Хит встал вперед, нести вахту. Выспавшийся Эйб устроился рядом с Сен-Крочезо и поначалу молча разглядывал высоченного пастыря, которого это забавляло несказанно. Как только Хит начинал разглядывать путь и окружающие стены, Эйб начинал разглядывать его. Но когда Хит поворачивался к мальчику, тот находил себе зрелище на путях и стенах. Так продолжалось некоторое время, потом прискучило обоим. Хит поинтересовался у мальчика, какие-такие страшные интересности в его внешности он обнаружил. Эйб засмущался еще больше, потом выпалил на одном дыхании:

— Дяденька Хит, а я, когда вырасту, буду такой же, как вы? Или как дядя Клинт?

Буду сильным и большим? Вы же оба мои кровники, — насмелился все-таки.

Глазенки горели нешуточным любопытством, от которого нельзя отмахнуться, не разрушив хрупкое доверие мальчика к новому знакомцу. В речи еще осталось мягкое пришепетывание, придающее словам мягкость, не свойственную мальчишкам этого возраста. Хит начал подробно объяснять, что для того, чтобы стать тренированным бойцом, нужно очень много тренироваться и пройти специальную подготовку. Видя, что большой сильный дядька не велит заткнуться или придумать себе другое занятие, Эйб осмелел и попросил, смущаясь от собственной наглости:

— А можно ваш меч подержать? Или нельзя? — последние слова произнес совсем тихо, сжавшись от ожидаемого отказа.

Хит выругался про себя на тех, кто попадался этому странному пацаненку на дорогах. Это надо так довести ребенка, что он разговаривает, словно виноват в том, что на свет-то появился, замолкая после каждой личной просьбы в ужасе от собственного нахальства. Да, мальчик был не похож на других детей, разговаривал странно, но в Мире столько разных людей, что мальца шпынять за это — последнее дело. В общем, Хит пообещал себе, что мальчика будет оберегать — не потому, что так велено, а потому что он этого заслуживает. Сам пастырь детьми не обзавелся, да и пока не было желания заводить семью, подруги такой не встретил, с которой захотелось бы и к весовщику сходить, и потом бок о бок проживать. Но вот этот мальчуган зацепил его чем-то, и впервые в жизни подумалось о собственных детях. И Эйбу разрешил посмотреть и даже подержать в руках все оружие, которым вооружился Сен-Крочезо. Оружие было с должным вниманием рассмотрено и ощупано подрагивающими от волнения пальчиками. Пастырь показал несколько простеньких приемов и подарил мальчику небольшой кинжал. Научил им пользоваться так, чтобы не порезаться. Эйб, во все глаза разглядывающий металлическое богатство, никак не мог поверить, что кинжал — ему, что — правда-правда, это подарок. Хит улыбнулся с хитринкой:

— Нет, Эйб это не подарок. Я тебе продаю его. А ты мне должен 1 монету.

Мальчик порылся в карманах своей курточки и вытащил блестящий кружочек, протянул ее пастырю:

— Этой хватит? Я не очень разбираюсь в деньгах, — и опять затих, сжавшись.

— Конечно, хватит, я тебе еще и сдачу теперь должен, — монета была достоинством в полприма, на нее можно было купить вполне приличный кинжал.

— Нет, не надо мне сдачу, это тоже, — снова замялся, — подарок вам.

— Договорись, я теперь твой друг и ты можешь на меня полагаться, — взял монету, кончиком подаренного кинжала разделил ее на две части, пробил отверстие, порылся в дорожной суме, которая лежала рядом, нашарил там шнурок. Повесил половинки монетки на шнурок, один одел сам, другой повязал мальчику на шею. Эйб не мог прийти в себя от неожиданности: у него появился новый друг, который подарил кинжал, разговаривал с ним, сделал амулет. Вот это день, вот это да! Подобрался к Хиту, обнял его так крепко, насколько мог. И, глядя снизу вверх подозрительно поблескивающими в полумраке глазами, прошептал «спасибо»…

Сколько дней прошло на поверхности — кто его знает, а в тоннеле минуло дня три, астрономов рядом не было. Два раза в день возникали такие же возвышения, как и в первый раз, позволяющие останавливаться. Потом с легкостью можно было сдвинуть повозку, вкатить ее на небольшой бугор и двигаться дальше. В тоннеле светлело. Приближались Квартиты — ощутимо пахло нагретым за день разнотравьем, чистым теплым воздухом, а не тем, спертым и сырым, которым приходилось дышать на протяжении всего пути.

Еще полдня они ехали в полумраке, а потом своды тоннеля резко расширились, и металлическое постукивание остановилось — последнее возвышение было чуть выше, чем те, что встречались ранее. Прибыли.

Маленький ключник и его спутники выбрались из повозки, забрали свое снаряжение. Теперь стояли на вершине холма, а под ногами простирался город — не маленький, но и не большой. Компактный такой город, в котором уютно и удобно жить, в котором можно раздобыть самые изысканные чудеса Мира, город, избранный и благословленный Витой и ее детьми. Путники прибыли с опережением — их ждали только к завтрашнему утру. Закатный свет полыхал почти на горизонте, окрестные сады, подрастеряв свою листву, темнели оголенными ветвями. Город готовился ко сну. Малочисленные прохожие спешили достичь своей гавани — оказаться там, где тепло, уютно и тихо, где горячий ужин ждет на столе и кто-то рад, что ты вернулся. Эйба здесь никто не ждал — кроме, может быть, предупрежденного Примом астронома и главы клана повитух — это при хорошем раскладе. Хит и Клинт посовещались и решили в город идти утром, переночевав здесь — для подстраховки, на всякий случай.

Оттолкнули повозку, сослужившую им добрую службу подальше в темень тоннеля — чтобы никто посторонний не заметил, пошли в лес. Нашли небольшой ручеек, возле которого и разбили лагерь. Хит разжег маленький недымный костер, Клинт ненадолго отлучился, а когда вернулся — с собой принес подстреленного зайца, рагу из которого вскоре забулькало в котелке, благоухая собранными неподалеку ароматными травами. Довольные и сытые путешественники расположились у огня, который решили пока не тушить. По очереди отмылись в ручейке, устроив запруду. Вода была холодная, аж зубы сводило, но привести себя в человеческий вид все же следовало, чтобы не вызывать лишних подозрений и вопросов. Ночь прошла спокойно. Никто не беспокоил — ни человек, ни зверь, ни птица.

Утро наступило внезапно, как-то сразу стало светло, светила просто выкатились ввысь, решив обойтись без рассвета. Эйб шел посредине между своими попутчиками, держась за впередиидущего. Без всяких помех миновали городские ворота и отправились в Часовую башню. Уже почти дошли и тут их окликнули, в голове Клинта промелькнуло, что слишком гладко шло — теперь самое время начаться каким-нибудь несообразностям. Но вроде нет: подошедший свободнорожденный представился Энди Гридом и протараторил:

— Господа путешественники, есть ли среди вас господин Эйб фон Маар, из клана повитух и пастырей?

Гордый от того, что его назвали «господином», Эйб важно кивнул.

Свободнорожденный продолжил:

— Господ путешественников просят срочно пожаловать за мной. Городские кастыри хотели передать вам срочное послание перед тем, как вы решите пройти в башню.

Мужчины пожали плечами, случиться могло всякое, пока они путешествовали с ветерком в темноте, поэтому не прекословя и не тратя времени на обсуждение, последовали за гонцом. Грид, не останавливаясь и не сбавляя шага, предупредил, что в целях сохранения тайны проведет их кружным путем. Эйб не успевал, семеня своими короткими ножками, уже изрядно запыхался и готов был взмолиться о передышке. Хит заметил, что у мальчика проблема, и, без разговоров посадил на плечи. Тренированному воину нагрузка от веса худенького мальчика практически не ощущалась. Вскоре они прибыли на окраину Квартит, Грид указал на небольшой аккуратный домик с высоким забором, подошел к калитке, постучал каким-то особым образом. На стук появился мужчина, закутанный в плащ пастырей, с низко надвинутым на глаза капюшоном. Он не промолвил ни слова, знаком показал, что нужно заходить.

Хит и Клинт переглянулись, насторожившись. Хит приподнял брови и скосил глаза, пытаясь разглядеть пути отхода. Но их не было: слева — тупик, справа — тупик. А сзади напирает Грид, бубня про то, что он господ доставил, ему бежать теперь надо, у него дела еще срочные. Человек, встретивший их, кивком отпустил их провожатого. Но и теперь дорога была только вперед, внутрь дома.

Хит поставил мальчика на мощеную дорожку и взял за руку, крепко-крепко сжав детскую ладошку, сигнализируя о возможной опасности. Эйб поднял голову, взглянул на их нынешнего проводника, едва заметно кивнул. Хит подумал, что малец не так то прост, не зря его выбрали. Ни лишней суеты, ни беспокойства — идет, как шел, словно ничего и никого подозрительного и не случилось. Вошли в двери, их таинственный проводник отступил назад, уступая дорогу и показывая, что идти нужно сюда. Близился полдень, у путешественников, позавтракавших слишком легко, в животах начало подвывать от голода.

Дом, в который они вошли, внутри оказался гораздо больше. Они шли и шли, по какому-то узкому коридору, стены которого было обтянуты роскошной темно-вишневой тканью. Вот где-то впереди мелькнул свет и, пройдя совсем немного, путники оказались в округлой комнате довольно больших размеров, уютной, с бледно-бежевой мебелью, светло-коричневыми диванами, диванчиками, глубокими креслами, которые так и манили — сюда, сюда, присаживайтесь. В нише возле высоких светлых окон, занавешенных легкими кружевными шторами, накрыт стол, оттуда доносились такие прельстительные запахи. Озираясь по сторонам, путники вошли. Хит передвигался плавно, положив одну руку на меч, другой рукой придерживая вцепившегося в него Эйба; Клинт — с кинжалами в обеих руках. Их безвестный и безликий провожатый пропал без следа. В комнате было тепло, царил полумрак — ароматические свечи горели только на столе и возле ярко полыхавшего камина, распространяя вокруг сладковатый запах. Вгляделись в кресло, стоящее возле огня и только теперь заметили, что там кто-то сидит. Этот кто-то засмеялся серебристым смехом и захлопал в ладоши:

— Браво, браво! Такие храбрые воины! Мечи, кинжалы! Что вы, что вы, господа, никто не собирается на вас нападать. Здесь только лишь я, слабая женщина.

Встала, вышла на свет — молодая женщина в длинном черном плаще.

Золотистые локоны обрамляли тонкое лицо с полупрозрачной белоснежной кожей: огромные синие глаза, чуть припухшие губы нежнейшего розового оттенка, точеный прямой носик, высокий чистый лоб. Незнакомка была просто невыносимо прекрасна. Эйб икнул от ее внезапного появления. Хит насторожился, он уже достаточно узнал мальчика, чтобы понять, что просто так, без повода, пугаться тот не станет. Женщина мелодичным голоском представилась, сообщив, что зовут ее Вита фон Маар, она городской кастырь повитух Квартит. В мыслях Хита звякнул тревожный колокольчик, у мальчишки фамилия такая же. Хозяйка продолжала. В связи с тем, что из Блангорры прибыл почтовый голубь с распоряжением изъять у гонцов ключ, она готова принять этот предмет из рук посланцев Прима. После чего они могут быть совершенно свободны, разве что разделят с ней эту скромную трапезу. Клинт было дернулся вперед к столу — голод не тетка все-таки — но Эйб схватил его свободной рукой и энергично замотал головой в знак бурного несогласия. Глаза его бешено вращались в орбитах, казалось, еще немного и он забьется в истерике. Хит развернул мальчика к себе лицом, встряхнул немножко, потом заслонил его собой и расшаркался, кланяясь:

— Благодарим за теплую встречу, благородная госпожа. Наш маленький спутник перенервничал в дороге, устал. Мы бы хотели сначала немного передохнуть, перекусить, а потом уже решать дела. Прибыли мы раньше назначенного времени, поэтому — можем себе позволить немного отступить от протокола встречи-передачи? — и, не прерывая речи ни на миг, усадил Эйба и Клинта за стол, которые, пока он говорил, сняли сумки и плащи. Вьюном проскользнул к даме, которая приоткрыла рот, чтобы ответить на эту неожиданную тираду, но не успела. Хит отодвинул стул от стола, соблюдая придворный этикет, и предложил хозяйке присесть. Пока она раздумывала над ответом — гости уже отведали того, сего. Мужчины налили по полному бокалу вина, предлагая тост за красоту и доброту хозяйки, и ей ничего не оставалось, как пригубить из любезно налитого и протянутого Клинтом сосуда. Хит внимательно наблюдал за ее лицом — таким прекрасным, что хотелось просто сидеть и смотреть на нее, бесконечно, не задумываясь ни о чем. Хит был настоящим пастырем, неутомимым исследователем мирских душ, и он заметил, как легкая тень недовольства, недоумения и тщательно скрытого раздражения, появившаяся при неожиданном поведении гостей, рассеялась, и ее сменила мимолетная гримаса такого же тщательно скрываемого яростного злорадства. Приходилось все время быть настороже. Кушаньями, которыми был так щедро уставлен стол, наслаждались только после того, как их опробует хозяйка. Да и то, не было полной уверенности в том, что она не обманет, и каждый кусочек, съеденный гостями, мог стать последним. Внешне все выглядело как нельзя более благочинно — радушная и любезная хозяйка щедро потчует долгожданных гостей, которые, изголодавшись в пути по женскому обществу и разносолам, с учтивостью истинных рыцарей принимают ее гостеприимство. Лишь только Эйб, который не умел так артистично притворяться, выбивался из общей картины — он был бледен, движения неловки и судорожны, он то и дело ронял предметы, от некоторых кушаний отказывался наотрез, да и те, которые соглашался опробовать, пережевывал с видимым страхом, ожидая самого худшего. Говорить не мог, от испуга подрастеряв слова. И он не сводил перепуганных глаз с дамы Виты, в его голове мелькали какие-то обрывочные воспоминания, в которых эта дама играла не последнюю роль. И отнюдь не благородной повитухи, блюдущей каждую буквицу Кодекса. Эйб все еще не пытался говорить, потому что вместо слов из горла вылетал противный писк.

Он просто тянул кого-нибудь за рукав и указывал на то, что хотел бы получить.

Трапеза длилась достаточно долго — обе стороны пытались переиграть друг друга в искренности, но всему в Мире приходит конец. Уже выпито достаточно, блюда перепробованы, свечи почти догорели, за окнами, которые почему-то остались занавешенными лишь кружевом, наступила непроглядная темень. Дама фон Маар, зевнула, прикрывая розовеющие уста узкой ладошкой, извинилась:

— Обязанности кастыря города, посвященного небесной повитухе, столь тяжелы, что я совершенно без сил к закату. Господа, после столь тяжелого путешествия, вы и ваш маленький питомец просто обязаны заночевать в моем доме. Тем более что вы прибыли раньше, чем ожидалось — как вы и говорите, ключи и все прочее подождет до утра. Горячие ванны и мягкие постели ждут вас. Комнаты уже готовы, я провожу вас сама. Слуги уходят из дома с наступлением темноты, и я надеюсь, что вы будете надежной охраной для беззащитной женщины в это смутное время. А поутру, мы уж поспешим в башню, чтобы применить ваш ключ и отпустить вас восвояси, — с этими словами взяла ближайший подсвечник и пригласила следовать за собой.

Хит хмыкнул про себя, ага, как же, поутру — если оно для них наступит, как-то странно легко отступилась эта дама от своих планов, позабыв о спешке, о блангоррском послании не было сказано ни слова. Свеча, которую несла дама Вита, колеблющимся пламенем подсвечивала ее нежное лицо снизу. Когда дама оглянулась, чтобы одарить своих спутников улыбкой, Хита передернуло — на него смотрел пустыми горящими глазницами голый череп. Пастырь моргнул — наваждение исчезло, дама, усмехаясь, лишь поинтересовалась, почему с таким странным выражением на нее уставился господин.

Первая комната предназначалась Клинту, убранство выполнено в сине — серо-голубых тонах: роскошная кровать под белоснежным балдахином, изящные шкафы, богато инкрустированные столики из драгоценных пород дерева, пушистый сине-серый ковер, в мягком ворсе которого нога тонет по щиколотку, стены обтянуты голубоватым шелком. В углу комнаты виднелась приоткрытая дверь, из-под которой слоились невесомые клубы влажного пара — за ней угадывалась умывальня, с той самой, обещанной ванной, полной горячей воды и ароматной пены. Клинт с непроницаемым лицом ступил на порог своей комнаты, дама закрыла за ним двери, пожелав спокойной ночи. Следующей была дверь в комнату, предназначенную Эйбу. Это была детская, созданная любящими родителями для своего обожаемого чада — маленькая мягкая кровать с белоснежными простынями и гостеприимно откинутым уголком пухового одеяла, многочисленные игрушки, веселые единороги, вытканные на светлой голубой ткани, украшающей стены, и маленькие креслица — только для детей.

Эйб, не веря своим глазам, вошел в комнату, его страхи притупились — мальчик внимательно разглядывал то, чего у него никогда в его маленькой жизни еще не бывало — его собственная комната, только для него. Несмелой рукой погладил игрушку — мягкого единорога, встречавшего его почти у порога, провел пальцем по светло-сиреневому шелку балдахина и повернулся к двери, чтобы, как полагается воспитанному ребенку, поблагодарить за заботу и пожелать спокойной ночи взрослым хотя бы поклоном. Ох, как ему хотелось, чтобы те, что стоят на пороге были его родителями: прекрасная женщина и крепкий мужчина. Но, рассуждая очень разумно и по-взрослому, мальчик знал, что эта мечта несбыточна, а пока можно наслаждаться тем, что есть — и с широкой улыбкой поклонился примерно так, как кланялись его взрослые спутники при встрече. Глаза его выглядели сейчас абсолютно такими, как виделось иногда Вите-Тайамант в ее редких беспокойных снах — широко раскрытые, блестящие от нахлынувших эмоций, такие открытые с незорийским взором. Вита вздрогнула от узнавания, поклонилась в ответ и заспешила. Закрыв двери детской, она повлекла Хита в последнюю комнату. Это было жилище настоящего мужчины — на полу прекрасно выделанные звериные шкуры, кровать — широченная, для любовных утех, много оружия, развешанного по стенам, камин с пылающим в нем огнем. Сюда она вошла и сама:

— Господин мой Хит, по обществу изголодались не только вы, а и скромная женщина, которая так одинока и несчастна, с тех пор, как ее покинул законный муж. Прошу вас разделить со мной ложе, — и без долгих разговоров начала стягивать с белоснежного плеча пурпур платья, томно глядя пылающим взором в глаза гостю. У Хита в глазах поплыло, комната исказилась, стены словно подернула рябь:

— Госпожа Вита! Скромному рыцарю не следует отказывать госпоже в столь любезно высказанной просьбе. Но после странствий следует совершить омовение, а потом уж дерзнуть прикоснуться к столь нежной коже, — провел дрожащим пальцем по нежному плечу, — иначе я боюсь испачкать такое совершенство. Прошу вас подождать некоторое время, пока я буду смывать с себя пыль дальних дорог. Обещаю, вы не будете разочарованы…

С этими словами он аккуратно выставил хозяйку за двери и потихоньку прикрыл их, взглядом обещая все, но позже. Вита топнула ножкой, капнув горячим воском на руку — обжигающее прикосновение отрезвило — никуда он не денется. Вновь вошла в комнату, из которой ее так бесцеремонно выставили, и сообщила Хиту через дверь, что она будет ожидать его в своей комнате, расположенной в соседнем крыле. Дверь приоткроет, чтобы знак подать, в которой именно. Дама, разместив своих гостей, покинула крыло.

Хит, оставшись, наконец, в одиночестве, прошел в умывальню, где быстро скинул с себя одежду и погрузился в ароматную горячую воду, покряхтывая от удовольствия. Прикрыв глаза, задумался: дама, хоть и хороша, но определенно не та, за кого пытается себя выдать — жаль, что с ними астрономов нет, те ложь чуют сразу и кровь касты определяют на расстоянии.

Ухмыльнулся про себя — ага, а еще и Примы в придачу — при тех-то и подумать солгать мало, кому удается. Прислушался — слышно было, как Эйб плещется в своей комнате. Да уж, если и помереть надо будет, так зато чистыми и сытыми.

Долго наслаждаться всеми прелестями умывальни, в которой чего только ни было, не пришлось — нужно было поторапливаться, не заставлять же, в самом деле, даму ждать. Кто она есть — это еще предстояло выведать, чего не сделаешь, сидя в ванной. Выглянул в комнату — на кровати лежало чистое облачение, вполне подходящее ему по размеру, сшитое для человека его касты и телосложения. Вышел из комнаты, заглянул к Эйбу — мальчика все еще не было видно, слышны лишь плеск воды и его негромкий разговор, похоже, он взял с собой что-то из многочисленных игрушек и устроил совместные купания.

Потом навестил Клинта, который уже освеженный и переодетый, сидел в кресле, держа в руках толстенный фолиант, взятый с полки. На полках, которых было превеликое множество, расположились рядами различнейшие книги. Сын повитухи выглядел почти счастливым, Хит знал, что его попутчик очень любил читать, хотя временем для этого занятия почти не располагал. Сообщил ему, что идет к хозяйке, попросил поглядывать за мальчиком и прислушиваться ко всему подозрительному — в общем, быть начеку. И, с чувством выполненного долга, отправился навстречу: только вот чему — опасности или обычному свиданию с дамой, изголодавшейся по ласке? Будучи рыцарем-пастырем, Хит никогда не давал обета воздержания. Он служил своему предку больше мечом, чем словом и лозой. Проходя по крытой галерее, в изобилии уставленной комнатными деревьями, в который раз изумился, как это все может поместиться в том небольшом домишке, куда привел их Грид.

В окружавшем мраке из приоткрытой двери виднелась полоска неяркого света. Потянул на себя дверь и вошел, оказавшись в комнате, убранство которой лишний раз подчеркивало, что здесь живет истинная женщина, которая знает себе цену и с любовью ухаживает за собой. Насторожился: как это может совмещаться с клановыми занятиями, особенно, если женщина — кастырь города. У нее-то времени откуда взяться на это тщательное культивирование своего тела… Интересно… Пока Хит разглядывал комнату, хозяйка ее сидела перед зеркалом в тончайшей сорочке пурпурного атласа и медленно расчесывала влажные волосы. Сорочка ничего не скрывала, а лишь подчеркивала все изгибы и впадинки этого изумительного тела, от взгляда на которое из головы мигом улетучились мысли об опасности, глаза ощупывали каждую черточку. Желание вспыхнуло, затмевая разум. Он шагнул вперед, склонился в поклоне:

— Госпожа, ваш рыцарь прибыл, второпях сняв шпоры, и теперь готов уделить все свое время, преклоняясь и служа вашей красоте.

Дама лениво повернулась, в глазах отражалось пламя свечи, хотя она стояла за спиной:

— На что готов мой рыцарь ради обладания этим телом? — низкий голос немного срывался, грудь высоко вздымалась — дамочка, похоже, на самом деле, сама не своя от воздержания.

Хит подошел вплотную, отодвинув кресло, обнял ее — еще влажную после омовения, пахнущую какими-то немыслимыми сладкими благовониями, склонился, вглядываясь в глубину ее глаз, цвет которых он сейчас не мог определить. Глаза ее то были темными, как мгла, то становились синими, как морская гладь, то прозрачно-голубыми — переменчивыми, как ветры сезона.

Прикоснулся к ее губам, впиваясь страстным поцелуем, приоткрыл глаза, чтобы увидеть ее лицо в момент, предшествующий высшему наслаждению. И чуть было не застыл, забыв и о грядущем наслаждении и о своем желании выяснить, кто же она и какова будет, разметавшись на простынях. Лицо было другим — словно смерть уже давно смыла с него краски, обглодала выглядевшую такой нежной кожу, исказила черты в мучительной гримасе — ненависти, жадном желании, жажде крови. Усилием воли заставил не разрывать объятий и не прерывать поцелуя. Вернулись звуки, краски, до этого поглощенные неудовлетворенным желанием. Из крыла, в котором размещались гостевые комнаты, послышались вопли ужаса — детские вопли. Хит отпрянул от чаровницы, которая почти добилась своего. Дама Вита моментально вернулась в роль: лицо озабоченное, руки слегка подрагивают — гостеприимная хозяйка роскошного дома, искренне переживающая за своих гостей. Прерывающимся от страсти низковато-хриплым голосом предложила навестить мальчика и проверить, что случилось такого страшного. Хит, оставивший меч в своей комнате, прихватил с собой лишь кинжал, спрятанный столь хитроумно, что сейчас не было возможности его доставать, беспрекословно последовал за дамой. Быстро добравшись до комнаты мальчика, широко распахнули дверь — странное зрелище предстало перед ними.

Мальчик сидел в кресле, вжавшись в спинку, обеими руками держал перед собой подаренный Хитом кинжал и, зажмурив глаза так, что видны были лишь края ресниц, веки побелели, кричал, срываясь на визг:

— Нет, нет, нет, нет, не отдам. Уходииииииииииииииииииииииииии!!!!

Перед ним стояла еще одна дама Вита, протягивая прекрасную руку, начавшую удлиняться, к шее мальчика, на которой на цепочке висел ключ. Только эта дама была одета в темно-вишневую шелковую тунику, спускавшуюся мягкими складками до босых ступней, и она взывала:

— Сыночек, ты не помнишь меня, свою маму? — засмеялась злобным смехом, уклоняясь от кинжала, нацеленного ей в грудь, ловким неуловимым движением, как змеи, которые обитают на самой границе песков Крогли. Хохотнула, заметив присутствующих.

Хит оглянулся — та дама Вита, которая пришла с ним, стояла чуть поодаль, и ее черты искажало такое же злобно-радостное чувство, что и лицо той, которая находилась в комнате мальчика. Эйб, не выдержав крайнего нервного напряжения, наступившей тишины и неизвестности, чуть приоткрыл глаза и немного вперед наклонил кинжал. Остро наточенное лезвие вошло в плоть с пугающей легкостью. Дама Вита в вишневом сама двинулась навстречу кинжалу. Мальчик, перепуганный донельзя, уже не мог кричать, сжавшись.

Смотрел вытаращенными от крайнего ужаса глазами на то, как та, что встретила их так радушно, падает медленно-медленно. Как из раны лентой вытекает кровь, багровая в свете свечи. Хит не мог заставить себя двинуться, заворожено переводя взгляд с дамы, которая лежала, на даму, которая стояла рядом. Та, которая была жива, громко расхохоталась. Режущий уши звук смеха становился все громче, громче, напоминая раскаты грома, что звучат в начале сезона дождей, и вдруг исчез. Пропало все — роскошный дом, сад вокруг, прекрасная хозяйка. Остались лишь они трое: Хит, Эйб, лежащий на камнях, все еще сжавшись, вцепившись в кинжал, с которого капает кровь, и Клинт, глаза которого крепко закрыты. Их пожитки валялись неподалеку.

Первым с себя стряхнул оцепенение Эйб. Он открыл глаза, увидел, что ничего и никого рядом нет, и кинулся к Хиту, крепко прижавшись к пастырю.

Хит от этого прикосновения очнулся, уже вдвоем начали тормошить Клинта, который спал так крепко, что его с трудом удалось разбудить. Вокруг были голые камни, они оказались вновь в том самом лагере, который сами разбили после того, как покинули тоннель. Собрали свои сумки, вещи, сложили, вновь запалили небольшой костер — раньше утра соваться в Квартиты было нечего, ворота по ночному времени закрыты. Уселись вокруг костра, Эйб, еще вздрагивающий после пережитого — речь снова вернулась к нему — немного гнусавым от плача голосом начал рассказывать, что с ним произошло.

Он долго купался, наслаждаясь невиданной роскошью. Только в Пресветлом Дворце он чувствовал себя также хорошо, но там у него своей комнаты не было. Плескался и разговаривал с прихваченной деревянной желтенькой уточкой. Играл в воде долго, потом замерз, вылез, на кровати лежала светло-сиреневая пижамка, мягкая, как пух и теплая, словно ее кто-то очень заботливый подогрел для него. Переоделся в нее, сняв халатик. Улегся на постель, с наслаждением повалялся. Потом обследовал комнату, в поисках других игрушек, немножко поиграл. Ему стало одиноко — играть одному так скучно — и тут вошла она, такая домашняя, в этой мягкой штуке, которая была на ней одета. Вошла, подошла и уселась на боковину кресла, в котором он сидел. Эйб вжался в мягкую спинку, вновь почувствовав неконтролируемый ужас, пришедший к нему в момент встречи. Она, не обращая внимания на его страх, начала гладить мальчика по голове, расчесывая его спутанные после купания волосы неведомо откуда взявшейся расческой. Посочувствовала ему в его одиночестве. Эйб расслабился, страх и ужас до поры покинули его. Потом мягким, ласковым таким голосом сказала, что она его мама. Что после его рождения она была вынуждена отдать чужим людям на воспитание и никак не могла его ни увидеть, ни тем более, забрать обратно. А вот теперь они встретились, и она хотела бы, чтобы ее мальчик остался навсегда с ней рядом, чтобы видеть, как он растет, взрослеет. Жаловалась, какая она одинокая, что ее никто не понимает, не жалеет. Все норовят использовать. Даже друг твой, Хит, он скоро придет в ее спальню, сказал, что непременно должен это сделать, пригрозил расправой. «Понимаешь, мальчик мой, — говорила она, — красивой женщине очень трудно жить без помощи и без сильного мужского плеча, без защиты, каждый норовит обидеть. Отдай мне твой ключ, он тебе совсем-совсем не нужен, пусть другие разбираются со всякими этими ключами, а мы будем жить счастливо с тобой, если хочешь. Можешь своих друзей взять с собой».

Глядела такими любящими глазами, что сердце мальчика, мягкое и доброе, простило ее, хотя он помнил совершенно иное. Эйб отчетливо помнил, как он бродил по двору замка, держа в руке подол бабки Нитхи, и как ему нужно было низко-низко кланяться, пряча глаза, если мимо проходила высокородная госпожа — его мать. Он знал, что она его мать — «добрые» люди всегда найдутся и просветят, кто кому и кем приходится, но к ней приближаться было запрещено. Вскоре и вовсе был отправлен в призамковую деревушку — с глаз долой. Мальчик знал, что его взгляд смущает госпожу, что она не может оставаться спокойной в его присутствии. И никаких других обстоятельств, по которым его, якобы, забрали от матери, просто-напросто не было. И все, что рассказывает эта неожиданно явившаяся женщина о себе и его детстве — все это ложь. Но все-таки подошел к ней и обнял, несмело прижавшись к сладко пахнувшему одеянию. В этот миг все изменилось: маски были сброшены — скрюченными пальцами она потянулась к ключу, не в силах сдержаться.

Мальчик отпрянул и оказался в кресле, отступать некуда, под ним лежал подаренный кинжал, который он ухитрился достать, не порезавшись. И, когда Хит ворвался в его комнату, мальчик сидел, вопя во все горло о помощи, боясь этой женщины до дрожи в зубах, и не в силах встать. А она кричала на него:

— Ну же, сделай что-нибудь, если ты мой сын! Отдай мне ключ! Отдай, или убей меня. Или ты такой же слабак, как твой отец, прихвостень Магистра? А? Он меня даже ударить не мог, и ты такой же? Ты не можешь быть моим сыном, если не отдашь эту железку, зачем она тебе? Зачем тебе весь остальной Мир, если у тебя буду я? — и еще много обидных слов, значения некоторых мальчик и не знал, от крика ее голос уже начал срываться на хрип, лицо исказилось и побагровело. Она нависала над креслом, все ближе и ближе приближаясь к вожделенной цели. А еще Эйб вдруг некстати вспомнил, что, когда прятался в замке от драконов, он тоже видел ее — она ходила по двору голая и на всех кричала. Свое пребывание в замке при ящерах мальчик помнил не очень хорошо из-за постоянного страха. Лишь с момента, когда он попал в залу, где были заперты дети, воспоминания стали более-менее связными. Потом дама наклонилась еще немного и наткнулась на кинжал. Рассказав все это, Эйб не по — детски горько вздохнул:

— Я теперь очень плохой мальчик, да? Я убил эту тетеньку и, значит, я стал убивцем. А бабка Нитха всегда говорила, что хуже, чем убивать, нет ничего.

Мне теперь нужно ключ вам отдать и идти к тому, кто мне уши обрежет, да?

Ответил ему Клинт, молчавший до этого времени:

— Нет тебе надобности — ни уходить, ни казнить себя, ты защищался. И матерью твоей звать ее — это рот поганить.

Вмешался Хит:

— Ты защищался — это раз, ты искренне сожалеешь о совершенном — это два, и этого не было — это три. Это тебе любой весовщик скажет. Видишь, мы еще не спускались в город. Не смей чувствовать себя виновным за то, что ты спас нас от той участи, что, может быть, страшнее, чем смерть — от Хроновой ловушки.

Это я тебе, как пастырь, призванный утешать и наставлять, говорю. Слушай, Клинт, а ты спал, что ли? Мы едва тебя добудились.

Клинт насупился:

— Я и сам не знаю — разморило меня так, что вроде слышу все, а проснуться не могу, словно опоили чем. Но никто не заходил, и пил я то, что и все и не более всех. Вот только в воде у меня не было пены обещанной, а я так хотел попробовать — как это вода с пеной — еще подумал, что не все, что обещают, можно получить. Да потом плюнул на это дело — может быть, у них пена закончилась, да и все. А, видимо — не все. Получается в ней дело. Вы-то с пеной купались и не уснули, потому что оба ей нужны были. Да и прав ты, морок все это. Если от удара кинжальчиком исчезло. Теперь вот вместо того, чтобы прибыть раньше срока, мы опоздать можем. Вот в чем загвоздка. То, что она ключ просила, да охаживала тебя всячески, меня спать отправила — расчет на то и строился, что, даже если ключа не получит, задержит нас. Просчиталась, хронова дочь, хорошо, что у мальца кинжал оказался. Хотя я поначалу подумывал, что плохо это. Пацан маленький, необученный, вдруг по неосторожности себя поранит, или, играя, нас кого пырнет. Ан, нет — правы вы оба, братцы. Простите меня за недостойные мысли и за сон, навалившийся не во время. Мне кажется, надо нам костер гасить и идти под городские стены, чтобы в город попасть, как только ворота откроют.

На том и договорились. Клинт, наказав себя за свой сон, нес всю поклажу.

Хит и Эйб, один с обнаженным мечом, другой — с кинжалом, сослужившим уже добрую службу, шли впереди. Хит учил мальчика долгому шагу: когда рыцари отправляются в пешее путешествие, надо идти так, чтобы никто не услышал и чтобы не уставать подольше. Показал, как правильно ставить ногу, как дышать.

Шли, вполголоса переговариваясь, и вскоре достигли высоченных городских ворот. До рассвета оставалось совсем немного. Присели возле стены поближе друг к другу. Рядом сидели такие же бедолаги, застигнутые темнотой и не успевшие попасть в Квартиты. Пахло водой из канала, опоясывающего город, травой, которую они примяли, усаживаясь поближе к каменной стене и нечистотами — где-то рядом пролегала труба, через которую город избавлялся от всего ненужного. Среди тех, кто ожидал здесь рассвета, бродил ленивый шепоток, никто громко не разговаривал, никто не лез в дела других. Эйб пригрелся между своими спутниками и задремал — сказывалась бессонная ночь.

Хит и Клинт настороженно оглядывались по сторонам, стараясь не привлекать ничьего внимания. Даже если Хрон прекратил свои попытки, то и среди обычного люда полно тех, кто не откажется продать ключ заинтересованным сторонам, при этом жизнь носителей ключа сохранять совершенно не обязательно. Клинт вспомнил старинные сказания о дочери Хрона, Тайамант — прекрасной, жестокой и безжалостной убийце, покровительнице незаконных девок, чьим именем они клянутся. Но рассказать Хиту о своих подозрениях побоялся, мало ли кто их тут слушает. Подозрения могут оказаться и беспочвенными, но лучше уж поостеречься, хватит, уже один раз обожглись об псевдо-Грида.

Вскоре небо начало светлеть. Облака, клубившиеся на горизонте, порозовели. Как только показались первые лучи светил, городские ворота беззвучно распахнулись — за их исправную работу отвечали специально назначенные люди, а как же — город известный по всей Зории, нельзя опозориться перед гостями из других земель скрипом или лязгом каким — и людской поток хлынул внутрь. Молча, без лишней толчеи. Путники влились в общую толпу и, опустив капюшоны, не поднимая голов, прошли внутрь. Не доверяя более никаким провожатым, отправились искать Часовую башню, которая оказалась совсем неподалеку. Астроном, спускавшийся со своего утреннего дежурства у телескопа, был первым, с кем они заговорили в Квартитах. Он уже был в курсе о ключнике и его сопровождении из Блангорры — почтовый голубь прилетел еще вчера утром, их и ждали вечером. Пришлось поведать, что их задержали непредвиденные обстоятельства — по молчаливому уговору не хотели раскрывать, что именно их задержало. Звездочет представился Диасом Старкони и попросил предъявить то, что они должны принести. Эйб, до сих пор прятавшийся за спинами старших товарищей, вышел вперед и поинтересовался, слегка заикаясь от волнения:

— А чем вы докажете, что вы и есть тот, кто нас должен встретить?

Астроном ухмыльнулся:

— Я полагаю, ты видел людей нашего клана и ранее, и сам сможешь определить кто я. Это тебе раз. Предателей среди астрономов не было, нет, и не будет — кровь Аастра не позволит. А второе — передают тебе привет госпожа Селена и госпожа Лентина. Для такого недоверчивого мальчика достаточно доказательств?

У Эйба подозрительно заблестели глаза, когда он услышал о своих друзьях, и он кивнул, сглотнув комок, внезапно появившийся в горле. Мальчик расстегнул рубашку, покопошился немного и достал ключ, прикрепленный к металлической цепочке:

— Мне нужно его вам сейчас отдать?

— Ни в коем случае, мне его отдавать не нужно, я должен лишь привести тебя и кастыря повитух туда, где вы его сможете применить по его прямому назначению. Мне же он ни к чему.

Эйб еще раз облегченно вздохнул, вспомнив о том, что врагам-то как раз ключ требовался, а он сам их не интересовал. Старкони устроил путников в своем доме, отправив их в умывальню, а потом усадив за стол. Отправил соседского мальчишку за кастырем повитух, объяснив, что кастыри в городках живут не так, как в столице. Прислуги нет, все приходится делать самим и это не звание тут, а скорее почетная обязанность. На праздниках или когда нужно какое-то решение для всего города принимать — везде нужно присутствовать и что-то придумывать. Извинился заранее за повитуху, которая должна прибыть — тетка, по его словам, жесткая, ворчливая и придирчивая. Но справедливая. Произнося последние слова, поднялся и пошел открывать — с его места за столом видно крыльцо, к которому подошла женщина. Вошедшая и оказалась кастырем — мать Гелена Констанца Тандер, которая внимательно оглядела всех присутствующих, остановив свой взгляд на мальчике. Поздоровалась, велела Диасу налить ей кафео и села рядом с Эйбом.

Глава квартитских повитух была женщиной с забавной внешностью, так не соответствующей описанию, данному ей астрономом. Вся она словно состояла из мягких окружностей — мягкое круглое лицо, на котором тоже все стремилось к кругу — крепкие щеки, округлый нос, полноватые губы, сложенные буквой «О», глаза — слегка навыкате, голубые, округлый же подбородок, мягко переходящий в шею. Мягкая линия плеч, округлые руки с мягкими, словно детскими, пальцами. Плотная фигура пряталась под серыми одеяниями клана, которые подчеркивали все остальное — такое же пухловатое, милое. Лишь только выражение глаз не было мягким — взгляд острый, пожалуй, что и жесткий. Завтракали в молчании. Гостям нечего было сказать, хозяевам — нечего спросить. А пустая болтовня не шла с языка. Все стремились поскорее выполнить то, что должны были. Покончив с едой, также молча встали, и уже было собрались идти за Старкони в башню, как мать Гелена ворчливо заметила:

— Знаешь что, Диас, как бы то ни было — я не позволю уйти тебе из дома, оставив стол неприбранным. Конец Мира не оправдание неряшливости. Пока мы с тобой приберем тут все, гости твои приведут себя в порядок. Не дело это — тащить мальца в тоннель, не высушив его и не расчесав. И оденьтесь прилично — если вдруг вас хоронить придется, так чтобы нам не переодевать вас, — и неожиданно для всех подмигнула Эйбу, который слушал ее резкие замечания, чуть приоткрыв рот.

Диас, беспрекословно открыл свои вещевые шкафы для гостей, чтобы они могли найти себе одежду по размеру, если вдруг у них чего своего не найдется, и принялся убирать грязную посуду и продукты. Хмыкнув, мать Тандер начала помогать хозяйничать астроному, ворча себе под нос, что «эти мужики, без догляду себя позабудут и перебьют». Управились быстро.

Удовлетворенно кивнув, повитуха сказала:

— Вот теперь пойдем, да пребудет с нами Вита и пошлет нам долгую жизнь.

Будем надеяться на себя и на ее помощь. Башня ей посвящена, она там всяким непотребностям не позволит происходить — поэтому ругаться нельзя, мусорить — тем более. Идемте.

И снова подъемы, и снова спуски, напоминающие недавнее путешествие в тоннелях. Но в башне Виты не было следов запустения — ни пыли, скапливающейся в помещениях, в которых редко бывают, ни паутины. Ступени лестниц не скрипели, почвяной пол чистый, пожалуй, из всех башен эта — самая чистая и ухоженная. Кроме астронома за ней присматривали повитухи, ухаживали благодарные паломницы, окружая неустанной заботой каждый камешек стен и каждый клочок двора. Башня утопала в садах и цветах, в изобилии произрастающих вокруг.

Спускаться вниз по крепкой лестнице было нестрашно, вокруг были друзья, поэтому Эйб смело шагал вниз. И вдруг замер, прямо перед ним на ступеньку ниже стояла дама Вита, которая не так давно нарвалась на острие его кинжала. Его мать. Она была одета в белоснежный плащ, который развевался за ее спиной, открывая светлое платье, хотя здесь не чувствовалось ветра, ярко светящееся в полумраке. Она манила его за собой, обещая счастье, шепча, как она скучает без своего маленького мальчика. Обливаясь горькими слезами, говорит, что ей было очень больно, когда острие кинжала вошло в ее грудь, но сейчас она выздоровела и не обвиняет его, нет, нет. Это был просто несчастный случай. Что ей не нужен ключ, только бы ее мальчик был с ней рядом. Эйб смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Застыв на месте, слезы навернулись на глаза, которые видели то, что было незримо остальным. Хит, заподозрив неладное, прикоснулся к плечу мальчика. Тот развернулся так быстро, словно его ужалили:

— Что ты меня трогаешь, зачем ты ко мне прикасаешься? Зачем мы ушли оттуда?

Она хорошая, она говорит, что она хорошая! Я так ее люблю! — захлебываясь слезами, выпалил маленький ключник. Когда он произнес последние слова, откуда-то издалека послышался воющий женский крик, затихающий, но от этого не становящийся менее страшным. Хит прижал яростно сопротивляющегося мальчика к себе, присел, становясь почти одного роста с ним:

— Забудь, Эйб, забудь, это морок! Она не твоя мать, забудь ее! Доверься нам — я твой друг, все, кому ты нужен — здесь и это твои друзья, не бросай нас сейчас! — встряхнул Эйба за хрупкие плечики. Мальчик, еще всхлипывая, начал приходить в себя. Лицо прояснилось, он увидел, кто стоит с ним рядом, и бросился на шею Хиту, который обнял подрагивающие узенькие плечики, успокаивая. Потом Эйб поднял зареванную мордашку от могучего плеча своего верного друга, шмыгнул носом:

— Раз так нужно, тогда пойдем и сделаем это быстро. Я устал бояться, — вцепился мертвой хваткой в руку Хита, — только ты иди со мной рядом, ладно?

Хит кивнул и они пошли дальше рядом, едва помещаясь в узкий проход — потому как лестница закончилась и их цель была близка. Старкони подошел к чему-то, тщательно укутанному промасленной тканью. Повозился с замками, запирающими цепи, которыми было перевито маслянистое полотно, снял их, потом, повозившись и перемазавшись в масле, развязал узлы толстенных веревок. И вот, наконец, стянул ткань. На каменном постаменте красовалось сложное сооружение из нескольких металлических трубок разного диаметра, сбоку зияло отверстие для ключа. Эйб отпустил руку своего телохранителя, снял с тонкой шеи цепочку, вздохнул, и вместе с повитухой шагнул к механизму.

Глаза в глаза, вместе взялись за ключ, одновременно повернулись и поместили этот затейливо выкованный кусок металла туда, где ему и место. Матушка Тандер, немного задыхаясь от волнения — момент-то исторический, кому еще из кастырей ключ на практике применить удалось — прошептала, что ключ надо повернуть семь раз, только она не знает в какую сторону. Задачка решилась очень просто — ключ поворачивался только в одном направлении. Ключ раскалился добела, но отпустить его не было никакой возможности, держали, вдыхая запах подгоревшего своего же мяса. А ключ с последним поворотом пропал в скважине, для которой и был создан. Выдохнули, не чувствуя боли в обожженных руках, и затихли, ожидая, что вот сейчас начнется какая-нибудь жуткая катастрофа, стояли, затаив дыхание. Эйб зажмурился, как он всегда делал в моменты сильного страха. Но ничего не произошло, только с руками происходило что-то странное — после исчезновения ключа у Эйба и кастыря вздулись огромные волдыри, причиняющие жгучую боль. Через несколько мгновений они лопнули, выворачивая кожу, сукровица закапала на пол. В следующий миг ладони уже покрывала тонкая, слегка розоватая кожица, которая светлела на глазах, затягивая ожоги так, словно их там никогда и не бывало.

Матушка Тандер шелестящее вздохнула, погладив ладонь:

— Велика исцеляющая сила праматери.

Стояли вокруг постамента, прислушиваясь к каждому звуку. Тишина. Нигде ничего не громыхает, не трясется и не извергается. Лишь глубоко внизу, под почвой что-то затикало и защелкало равномерно. Звездочет шумно выдохнул, нервно хохотнул:

— А ведь не дураки были, каменщики наши. Врага уничтожать не обязательно с вместе собой, а? Пошли теперь отсюда? Солнышки увидеть захотелось — думал ведь, что теперь никогда их уже не увижу. И проголодался со страху.

Теперь шли не в пример быстрее — надо было еще голубя отправить, а то и двух.

После появления Тайамант лучше перестраховаться и позаботиться о том, чтобы в Блангорре обязательно узнали о том, что в Квартитах ключ уже применен. Да и в обратную дорогу собираться, не мешкая.

К вечеру Эйб и его провожатые, одетые в чистую крепкую дорожную одежду, восседали на лошадях, которые пожертвовал им местный купец.

Мальчику на всякий случай руки все-таки перевязали, смазав лекарствами.

Лошадей навьючили всем, что может пригодиться в пути. Городские кастыри проводили путников до ворот. Дорога в Блангорру предстояла довольно опасная, но по сравнению с кознями Тайамант и Хрона — это было ничто.

Путники помахали провожающим и отправились обратно.