Мирра Розенпорт, рожденная в Юганске, очень обрадовалась, когда узнала, что ее путь лежит в Ящерино, которое находилось неподалеку от ее родного города. Она с малолетства путешествовала с родителями по всяким выставкам, ярмаркам и тому подобным мероприятиям, поэтому к дорогам привыкла. Путешествие в подпочвенных самодвижущихся тележках по тоннелям, конечно, не было обыденным, но не пугало. Мирру, когда ей исполнилось два года, отправили в учебные заведения для детей купцов. Она приезжала в родительский дом лишь на каникулы, которые случались дважды в год — в сезон ветров и в самом начале сезона дождей. По окончании обучения в младшей школе ей надлежало вернуться домой, чтобы выбрать — каким видам торговли она желает обучаться более углубленно. Во время этой поездки ее и выкрали драконы. Мирра и еще несколько выпускников выехали рано утром на почтовых подводах, надеясь к ужину уже оказаться дома. В дороге возница задремал, слегка ослабив поводья — перебрал вчера немного, вот и сморило, дети спали давно, уснули почти сразу после отъезда из города — так убаюкивающе раскачивалась подвода, и в такую рань пришлось вставать, что не уснуть было невозможно. Лошади, воспользовавшись неожиданной свободой, немного свернули с дороги — на обочине зазывно зеленела сочная трава — решили перекусить. А потом, как вихрь налетели крылатые ящеры и унесли всех детей, ехавших в Юганск. Из всех, кто тогда был в подводе, уцелела только Мирра…

Девочка улеглась, повозилась, устраиваясь в углу тележки, и сразу заснула после того, как их повозка набрала скорость и покатилась по едва видимым в свете гнилушек металлическим дорожкам. Ее спутники, едва знакомые друг с другом, умостились в разных концах повозки и сидели, погрузившись в свои думы. Мирру сопровождали купец, дальний родственник самого нынешнего верховного кастыря Голдмана, Богуслав Садко и свободнорожденный, охранник Дворца правосудия Блангорры Яков Куцуба, которому были даны самые блестящие характеристики начальником охраны — а как же, у самого Маршалла служил, того самого, что пропал без вести. Столь несхожих людей надо бы еще поискать во всем Мире. Богуслав Садко — маленького роста, немного торчащие уши, вечно всклоченные волосы неопределенного темного цвета, мясистый крупный нос, сухощавый, нетребовательный ни к одежде, ни к еде, ни к питью.

Но — блестящий оратор, кристально честный, дальновидный и прагматичный.

Средних лет, холостяк, можно сказать — завидный жених — состояние неплохое нажил, только вот внешность не та, на которую женщины падки. Но надеялся когда-нибудь встретить ту, с которой и старость встретить будет не скучно. И напарник его Яков Куцуба — высокий, мускулистый, крепкий, румянец во всю щеку, шапка темно-русых волос, мясистые красные губы, избалован хорошей кухней весовщиков и подачками мирян, желающих во что бы то ни стало, попасть на прием к высокому начальству. Сметливый, сильный, но зависимый от обстоятельств, при случае старающийся не упустить свою выгоду, стремящийся получить все и сразу, при этом еще бы особо не напрягаться.

Говорить попутчикам было не о чем, вот и молчали. Богуслав сидел напряженный — ему-то как раз такая обстановка была в новинку, он и путешествовал немного — его ювелирная лавка, расположенная рядом с площадью Согласия, приносила баснословный доход и требовала неусыпного внимания. За товаром сам почти не ездил — заказывал камни с кровниками, они и привозили требуемое со всех сторон Зории. Богуславу оставалось лишь превратить блестящий камушек в произведение искусства, что он с большим мастерством и делал. Это его ожерелье с бледно-голубыми матовыми камнями, изящно вплетенными в оправу из драгоценного металла, привезенного из Диких земель, названия который в Мире не имел потому, как впервые его здесь видели, одевала Прима на церемонию представления верховных кастырей недавно.

Богуслав очень гордился этим. Для него громом прозвучало назначение хранителем для какой-то девочки, пусть и кровницы — чтобы еще и куда-то сопровождать, да еще и вот так — в тоннелях, в каких-то странных повозках.

Мда. Куцуба тоже сидел, вроде задумавшись. Так со стороны казалось — долгие годы служба в охране приучили спать на посту с открытыми глазами — как и сейчас. Сидит человек, бдительно глядя в одну точку, моргает редко, вроде как думу думает о чем-то, ан нет — спит. Якову снился сон про его бывшего господина, у которого ему нравилось служить больше, чем у других — они понимали друг друга с полуслова. Потом куда-то запропал он, господин главный весовщик, Скаррен де Балиа, Маршалл Мира. Разное болтали, да не верилось в это как-то — на рынке бабки-приживалки, те, что у весовщиков живут, шептались, что он стал крылатым ящером и улетел куда-то. Ха, господин-то Маршалл, которому и так неплохо жилось, к которому реками стекались деньги? Он-то улетел, вот сказки хронячьи. Яков даже усмехнулся во сне. За что вот любил охранник своего господина, так это за то, что тот делился — когда мясом парным, когда еще какой снедью, хотя денег никогда не давал, ни разу.

Яков жил один — ни отца, ни матери не помнил, рос на улицах, потом приворовывать начал, когда к совершеннолетию пошло дело. А как иначе прожить было — уметь он ничего не умел, а кушать сладко хотелось, да и одеться-обуться, девку, опять же, бесплатно найти тяжело — или уж страшная совсем будет, старая, безухая или больная. Пошел красть — сначала неплохо пошло, а потом на одном деле погорел — и надо же попасться было на глупости: резанул незадачливого горожанина, который вздумал рот раскрыть, когда ему кошелек облегчали. А потом еще и сглупил, окровавленный нож выкинул, решив, что ему улика не нужна. Там в кустах этот ножичек с его отпечатками и нашел Скаррен де Балиа, в ту пору еще молодой весовщик. Яков, не стал запираться, вымолил отсрочку и помилование — поделившись тем, что у него было. Было-то немного: три кошеля с монетами, все и отдал. Не хотелось без ушей ходить — каждому объясняй потом, за что обезушел, да и после смерти, говорят, ничего хорошего с безухими не происходит, хотя про это-то Куцуба меньше всего задумывался. Тиманти, опять, же с безухих втридорога за услуги драли. Связываться с безухими никто не хотел, шайку не сколотишь, в свою — никто не возьмет, приметен слишком. Всю жизнь потом бы пришлось, как крыса помоечная, подбирать то, что другие выкидывают. Три кошеля сделали свое дело, и почему-то проникся молодой весовщик сочувствием к незадачливому вору, пристроил в охрану. Тогда отец его еще Маршаллом был — в столице царил порядок, беззаконники по струнке ходили — частенько приходилось на промысел уезжать, чтобы с голоду не сдохнуть совсем. Девкам незаконным тоже тяжеленько приходилось: они, конечно, работали, но в казну десятину платили и немалую, не пожируешь особо на то, что перепадала в их карманы. А потом на должность заступил Скаррен, вроде как обязанности исполнял, но ключа пока ему не доверяли. Куцуба был очень обрадован, когда узнал об этом. И не зря. Скаррен не забыл мелкого воришку, готового делиться.

Вскоре Яков лично охранял покои де Балиа во Дворце Правосудия, где однажды нечаянно узнал маленькую тайну Скаррена — его неизбывную любовь к деньгам. И вот сейчас, снилось Якову, что господин его предлагает те три кошеля — полные не только монет, но и всяких драгоценных безделушек, и дна у тех кошелей нет, в обмен за невинную услугу: как прибудут в Ящерино, лишь просто подумать о нем, о Скаррене. И Яков, конечно же, кивал во сне, и пожимал господину руки, прося не беспокоиться о такой безделице. Помня о том, что долг его перед Скарреном несоизмерим с услугой — весовщик так повернул дела, что Яков стал чистейшим гражданином Мира, никогда и нигде не запятнавшим себя перед законом. А тут — какая-то незнакомая девчонка, которую надо проводить зачем-то к кастырям в Ящерино. Куцуба пообещал бы все, что угодно своему господину и за меньшую плату, да зачем отказываться, если предлагают большее. А потом, Скаррен еще и намекнул, что потом, возможно, если пройдет гладко, будут вместе добывать всякие интересные интересности. После этих слов охранник и вовсе разомлел: а как же, он, Яшка Куцуба, свободнокровка без роду и племени, не знающий своих корней, будет другом такого человечища, все кровники которого записаны в специальные книги, который в предках своих имеет бога Веса! Потом Скаррен во сне почему-то нахмурился и пригрозил, велев не раскисать и не подавать виду своим спутникам, чтобы они не догадывались ни о чем как можно дольше:

— Смотри же Яков, если оплошаешь, не только тебе погибель придет. И мне головы не сносить!

— Да, да, да, да, мой господин! Всенепременно, — преданно закивал головой Яков.

— Что ты, как болванчик, пустой своей головой киваешь? Что да, да, да? Сейчас по твоей умильной роже можно читать, как по открытой книге, не только вечно настороженному купцу, а и любому ребенку. Проснись, проснись и будь начеку.

И тут Куцуба на самом деле проснулся. Тряхнул головой, оглядываясь по сторонам, во сне-то и подзабыл — где он. Поначалу смутил полумрак, окружавший быстро и бесшумно мчащуюся повозку. Потом разглядел гнилушки, прикрепленные к стенам на равных расстояниях, и вспомнил — где, что, как и почему. Осторожно пригляделся к спутникам и успокоился: девчонка, Мирра, кажется, так и спала; купец сидел погруженный в раздумья и отрешенный от всего вокруг. От нечего делать принялся разглядывать стены вокруг, которые показались немного другими, чем ранее. Приглядевшись, понял, в чем дело: почва, из которой были сложены стены, за прошедшие времена повывалилась из швов, оголив камни, по ним непрерывным потоком стекала вода. Металлические дорожки, такие гладкие и блестящие в начале пути, теперь стали темными, покрытыми лохмотьями ржавчины.

До Ящерино из Блангорры было три-четыре дня пути, это если по дорогам да на лошади, и полдня — по тоннелям. Коротенький путь выходил. И эти полдня подходили к концу. Мирра проснулась оттого, что захотелось пить и кушать. Проснулась, попросила у господина Садко что-нибудь перекусить и попить. Купец оживился, они вдвоем придумали некое подобие стола, который постарались накрыть со всем своим врожденным изяществом. Позвали Куцубу закусить, чем Торг послал. Охранник, не раздумывая, присоединился — он сызмальства придерживался правила, что нужно есть столько раз, сколько будет еда попадаться. С кем — неважно, лишь бы кормили, а там — будь, что будет. И сейчас особо не церемонился, перекусывая с удовольствием и аппетитом изрядно проголодавшегося человека, не замечая, как купцы переглянулись, глядя, как он уничтожает их припасы, не подумав даже заглянуть в свои сумы.

Мирра ела неторопливо, аккуратно, тщательно пережевывая каждый кусочек.

Богуслав вкушал пищу также. Купцы знали толк в кушаньях, но знали и их истинную цену — поэтому к любым деликатесам относились, как привычной роскоши, но и, не разбрасываясь ими. Роскошь окружала каждого купца с рождения, лишь в учебных заведениях все было устроено с нарочитой скромностью — как раз для того, чтобы научить определять истинные ценности.

Вскоре после трапезы в тоннелях обнаружились неприятные странности: с потолка начало покапывать — сначала изредка, потом почаще, вода начала стекать небольшими ручейками. Посмотрели по картам — оказалось, что сейчас проезжают под реками — сначала пересекли Тихую, Щедрую, а теперь едут под Хилой. Вскоре будут проезжать под Калитной трясиной. Об этой самой трясине много всякого рассказывали — страшного и смешного, но в основном, конечно же, страшного. Показались первые признаки того, что тоннель проходит под трясиной: потолок теперь был сплетен из корней растений, кустарников — всего того, что осмеливается расти на топях. С потолка постоянно текло, вода начала заливаться и в тележку, приходилось вычерпывать ее, чтобы не сидеть в сырости. Мирру посадили повыше, чтобы она не промокла. Прим ясно дал понять, что девочка должна вернуться обратно в целостности, сохранности и добром здравии — Богуслав и не думал пробовать вызывать гнев правителя какими-то неразумными действиями. Впрочем, он просто любил детей, хотя своих не было, к тимантям иногда хаживал, да и просто к любительницам, бывало, попадал, но ни одна не пришла и не осчастливила его новостью о ребенке. И сейчас, глядя на девочку, Богуслав ловил себя на мысли, что именно такой он бы хотел видеть свою дочь, если она у него когда-нибудь будет: крепкая, хорошенькая, умненькая. Такая кроха, а поди ж ты — доверенное лицо Примов.

Вода прибывала, сплетенные корни с трудом сдерживали маленькие ручейки, стекавшиеся в небольшие речки, грязные, несущие с собой болотную вонь, иногда сверху падали полуразложившиеся останки мелких неосторожных животных, попавших в топь. Повозка едва успевала проехать, как от сотрясения воздуха, которое она создавала там, где уже много-много времени царило полное спокойствие, начинали разрываться корни, несущие на себе всю тяжесть Калитной топи. Сквозь прорехи сочилась густая вонючая жижа, грозя затопить тоннель, подталкивая своим весом и течением повозку, заставляя двигаться быстрее и быстрее, несмотря на поврежденный временем и влажностью металл дорожек. Болото напирало, грозя перевернуть повозку. До Ящерино оставалось недалеко, надеялись лишь на то, что успеют добраться до того, как топь поглотит их. Вот уже темные дорожки, по которым они мчались, посветлели, на них исчезли следы ржавчины. Вдалеке показалось светлое пятно — по всем расчетам, снаружи уже должен наступить день. Повозка ускорялась, летя к концу пути. Пятно света увеличивалось, и уже было видно, что это — выход.

Путники бросили бороться с прибывающей водой, хлюпающей под ногами, им оставалось только сидеть и ждать развязки. Возвышение, построенное древними каменщиками, для остановки по нуждам путешественников на последнем отрезке пути было смыто водой, повозка не остановилась там, где должна была, а пролетела это расстояние с бешеной скоростью, покидая тоннель. Повозка вылетела за пределы пещеры и рухнула, внизу путников ждали негостеприимные острые пики скал, на которые они неминуемо должны упасть. Богуслав, быстро сообразив, сгреб Мирру в охапку, прокричал ей в ухо, стараясь перекрыть свист ветра, что она должна сейчас во всем его слушаться.

Привязал перепуганную девочку к своей спине, велел держаться изо всех сил и закрыть глаза. Попросил Якова не покидать их маленькую спутницу и доставить ее до кастырей, если с ним случится что-то. Мирра висела на его спине, сжавшись в комок, Яков держал сумки, готовясь спрыгнуть с повозки, как только это станет возможно. Камни приближались и — бах, хрясь — повозка рассыпалась, Куцуба успел выпрыгнуть, девочка упала на купца и не пострадала. А Садко, упав на камни, принял на себя основной удар и лежал на животе, неловко повернув голову, из-под которой растекалась лужа крови.

Мирра потрясла его за плечо:

— Господин Садко, вы целы?

Купец не шевелился. Яков подошел к нему, отвязал девочку, которая не смогла справиться с затянувшимся узлом веревки, перевернул Садко на спину. Купец был мертв — на лбу зияла рана, в которую набились мелкие камешки. Яков убрал мусор с лица, закрыл покойнику глаза, положив ему в руки по небольшому камню — свободнокровые верили, что надо усопшему дать с собой хоть что-то с собой, дабы они не беспокоили потом живых. Куцуба потянул девочку за собой:

— Пойдем, нам спешить нужно. Тебе же в Ящерино срочно надо?

— Да, срочно. Только нам его похоронить надо, чтобы никто не потревожил.

— Здесь в горах к нему только Торг наведаться может.

Мирра подняла глаза, полные непролившихся слез:

— Если вы не поможете, вам придется обождать меня, нам Торг завещал заботиться об усопших.

Куцуба пожал плечами, уселся рядом с кусками повозки, начал перекладывать припасы из трех сумок в одну — все равно нести ему придется. Мирра потихоньку стаскивала камни, которые могла поднять, и обкладывала тело.

Охранник понял ее задумку, но ворочать тяжелые каменюки ему не хотелось.

Сделав вид, что очень занят подготовкой своей ноши, он исподлобья наблюдал за девочкой. А она, сдвинув маленькие бровки, уже не сдерживая слез, готовила последнее пристанище для своего спасителя, обдирая руки, сбивая ноги.

Яростные светила выжигали каменистое ущелье, в которое выходил тоннель. Из отверстия до сих пор падали равномерно пласты болотной грязи, с громким противным чавканьем, порывы ветра завывали среди скал, вынуждая вздрагивать. Высоко в небе кружили вездесущие птицы-могильники, почуяв возможную поживу. Порывы ветра уносили их, но они с тупым упорством все время возвращались. Мирра уже обложила вокруг тело камнями, теперь осталось лишь заложить его сверху. Куцуба критически осмотрел ее работу, деваться было некуда — теперь даже крайняя озабоченность багажом не спасет — придется помогать. Встал и начал стаскивать камни поближе, девочка благодарно взглянула на него. Вдвоем работа пошла быстрее. Вскоре могила была готова и можно отправляться. Мирра сорвала парочку блеклых цветов чудом выживших на горячих камнях и придавила жалкий букет камушком. До Ящерино нужно было еще дойти — преодолев это каменистое ущелье, постараться не попасть в Калитную трясину, подступающую почти к самому городу. Яков оглядел девочку, валящуюся с ног от усталости — она маленькая, много не весит. Попросил разрешения, чтобы не напугать ее, и посадил на шею, решив поспешить. По камням с двойной, пусть и не очень тяжелой ношей, прыгать было трудновато, и скоро Куцуба взмок так, что пот ручьями стекал с его лба. Мирра завязала свою косынку вокруг его головы, чтобы мокрые волосы не лезли в глаза. Яков благодарно кивнул попутчице в ответ на ее молчаливую заботу. Ущелье сужалось, впереди виднелся выход, и чернела громада ящеринской Часовой башни.

Чем ближе они подходили к городу, тем сильнее давило Якова обещание, данное Скаррену — девчонка была такой маленькой и беззащитной, а его бывший господин никогда не казался добрым дядей, который хочет помочь кому-то из детей Мира. С того момента, как Мирра оказалась у Куцубы на руках, что-то случилось с его сердцем, впервые в жизни он почувствовал желание заботиться о ком-то, кроме себя и защитить девочку от той участи, которая может ее ожидать. А ожидать чего-то хорошего для девочки не приходилось — бывший господин явно не готовил для нее чаепитие с куклами.

Почему-то Куцубу ни разу не навестила мысль, что сны — это всего лишь сны, слишком реалистично все происходило. Да разве можно пообещать и не выполнить? Второе правило Куцубы, которого он придерживался всю жизнь, гласило, что всегда нужно выполнять обещания и отдавать долги. Этой маленькой купчихе-то он ничего не задолжал. Кроме обещания покойнику и правителю, что доставит ее кастырям. Хотя, если подумать — он и ее приведет, и Скаррену сообщит — ему же лишь нужно подумать о нем — делать-то ничего и не надо. Вот уже и подумал — одно обещание долой, осталось лишь в город попасть. Дорога пошла ровная и Яков поставил девочку, решив, что здесь она сама может идти. Мирра доверчиво протянула ладошку:

— Пойдем? До города недалеко, да?

И вновь Куцубе стало неловко от взгляда этих ясных глаз, на самом донышке которых еще плескалась грусть от потери кровника, и вновь нахлынуло желание — взять девчушку на руки и бежать не останавливаясь, пока не окажутся в безопасности. Тряхнул головой, избавляясь от морока. Взял маленькую руку, и они пошагали к Ящерино.

Болото осталось позади, хотя топь еще напоминала о себе зловонием, лужицами и роями злющей мошкары, от которой не спасал ветер. Чем ближе они подходили, тем сильнее что-то казалось неправильным. Только никак не могли понять — что, пока не увидали черного флага, висящего рядом с флагом города и сигнализирующего о какой-то смертельной болезни. В голове у Якова пронеслось: «Вот так раз! И куда теперь ее деть? Вот незадача-то». И словно ответ на его мысли впереди на дороге, ведущей к городу, показался путник. Чем ближе они подходили, тем более знакомой казалась его фигура.

— Ба! Это же господин де Балиа, — Куцуба отпустил девочку и кинулся навстречу ему.

— Приветствую тебя, господин Яков, — Скаррен протянул руку для приветствия.

Куцуба остолбенел — ему, свободнокровке, протягивает руку весовщик, да что там — сам Маршалл, пусть и бывший:

— И вам добрейшего денька!

— Ты выполнил обещание, давай девочку и пойдем.

Мирра, испуганно сжавшись, смотрела на бывшего весовщика, потом, придя в себя, побежала к воротам и начала изо всех сил колотить в них, призывая на помощь. Куцуба быстрыми шагами приблизился к воротам, дернул девочку за рукав:

— Мирра, что с тобой? Этот дядя поможет тебе. Чего ты напугалась, глупышка? — Куцуба разговаривал с девочкой, как с больной, пытаясь утихомирить ее.

— Это вовсе не дядя. Его зовут, его зовут, я забыла, как его имя, — обернулась, лицо бледное, глаза испуганные, снова заколотила в ворота.

Скаррен недоуменно пожал плечами:

— Странные нынче дети пошли. Ты ее утихомиришь, или она так и будет шуметь? Или ты предлагаешь мне самому это сделать? Смотри ж, такое предложение делается лишь один раз в жизни. Упустишь его — и все, так и останешься Куцуба-безродуплемени.

В этот момент за воротами отозвались:

— Кто там тарабанится? У нас тут эпидемия. Идите, путники, по добру по здорову, поищите приют в другом месте.

— Убежища, прошу вас, убежища. Откройте! Мне нужно видеть ваших кастырей! Пустите меня! Позовите, пожалуйста, я умоляю вас! Мне срочно нужно говорить с господами Ди Ойге и Гендлером! Они должны знать о Мирре Розенпорт, посланнице Прима! — девочка просила и умоляла, вкладывая в свою страстную речь всю силу убеждения, данного ей от рождения.

За воротами затихли, потом, немного пошептавшись — все-таки гонец Прима — игнорировать, даже объясняя это болезнью, даже невероятной юностью гонца, опасно. Да и откуда какая-то девчонка может знать имена кастырей?

— Хорошо. Мы оповестим кастырей. Жди.

Мирра прижалась спиной к воротам, схватившись за массивную металлическую скобу, на которой висела створка. Нахмурила сердито лоб:

— Не подходите ко мне!

Скаррен нахмурился:

— Ну, Яков, пришло время выбирать, с кем ты. Нужна ли тебе эта девчонка, и ты передашь ее кастырям, и будешь снова служить этим, с меченой кровью? Или ты идешь со мной, и весь Мир будет у твоих ног? Все драгоценности, все монеты Мира, а может быть, и Зории, будут нашими. Пойдем! Что же ты медлишь?

Мирра, с нарастающим ужасом глядя на охранника и весовщика, протягивающего к ней руки, закричала:

— Не верьте ему! Я вспомнила, его зовут Фрам!

Скаррен замолк, его черты начали искажаться от боли, он прошипел «хронова девка», и, пугая Якова, начал покрываться алыми пятнами. Истинное имя возвращало истинный облик проклятому.

— Господин Яков, пойдемте, сейчас нам откроют, и мы спасемся. Это дракон, дракон! Не слушайте его, он вам солжет, он вас обманет! Идемте!

Куцуба во все глаза смотрел на своего бывшего господина, рот охранника открылся так широко, что подбородок коснулся груди.

Превращение закончилось очень быстро, и Фрам, во всей своей животной красе, распахнул алые крылья во всю ширь, закрывая светила, потом наклонил четырехрогую голову к Куцубе, и, выдыхая зловонный пар, подняв с дороги пыль, пророкотал:

— Быть моим слугой тебе будет интереснее и выгоднее. Усаживай девчонку мне на спину, садись сам и полетели. Если ты не передумал, поторопись. Решай!

В этот момент ворота начали открываться, Мирра, приплясывающая от нетерпения, подбежала к Якову, схватила его за руку:

— Пойдем же, господин Яков, пойдем!

Куцуба сделал шаг в сторону ворот, взяв Мирру за руку, что-то прояснилось в его лице — впервые за свою жизнь он твердо решил помочь тому, кто слаб и мал.

Но не успел претворить это в жизнь — и ррраз, дракон одним движением громадного, отливающего лиловым, когтя снес своему бывшему охраннику голову. Туловище сделало еще несколько шагов по инерции, кровь фонтаном била из разрезанных артерий. Мирра завизжала, потом, зажав рот, отшатнулась назад, едва сдерживая рвотные позывы. То, что только мгновение назад было Яковом, пошатнулось и упало, орошая пыльную дорогу вытекающей кровью.

Дракон протянул лапу, чтобы когтем зацепить девочку и забросить ее себе на спину, как из-за створки ворот показалась рука, схватившая Мирру и втянувшая ее внутрь. Створки с грохотом захлопнулись. Дракон, взъярившись, поднялся вверх, попытавшись поджечь ворота. Но, к счастью, дерево с годами стало таким же твердым, как камень, и эта попытка была обречена на неудачу.

Разъярившись и сделав несколько кругов над городом, красный дракон периодически выдыхал пламя, стараясь попасть на те здания, крыши которых были покрыты соломой или деревом. Ящерино запылал сразу в нескольких местах. Пожары, раздуваемые ветрами, угрожали всему городу и жители, покинув свои убежища, в которых они прятались от заразы, заспешили к колодцам, чтобы потушить пламя. Подпалив город, дракон взмахнул алыми крыльями и растаял в небе.

Мирра оказалась за воротами. Рука, втянувшая ее сюда, принадлежала достопочтенному Дану Гендлеру, ящеринскому кастырю купцов, который оказался неподалеку. За кастырем звездочетов тоже послали. В городе, только недавно таком безлюдном, затаившемся в ужасе от неизвестной болезни, сейчас царила беспорядочная суета. Все емкости, которые попадались под руки, в срочном порядке заполнялись водой и неслись быстрыми горожанами к полыхавшим домам. Дракон пытался поджечь и Часовую башню, но серый древний камень даже не нагрелся от изрыгаемого пламени. И было тихо под сводами ворот. Пожилой купец подслеповато щурился, разглядывая девочку.

Потом кивнул начальнику стражи — высокому худощавому свободнорожденному:

— Да, эта девочка именно та, за кого она себя выдает. Это дочь купца Мохаве и Мейры Розенпорт. Мирра, так тебя зовут?

Девочка кивнула и затараторила:

— Мне срочно нужно попасть с вашим звездочетом на крышу Часовой башни. И он должен мне помочь. Вам должны были про меня прислать весть.

— Да, правитель известил нас о важности твоего предприятия. Вот ты горячка!

Тебе нужно передохнуть, перекусить, рассказать нам, что там у вас случилось.

Идем в купеческий дом, Ди Ойге придет туда же.

Начальник стражи пообещал отправить кастыря звездочетов к купцу. Мирра, послушная и воспитанная девочка, не привыкшая перечить взрослым, особенно, если они предлагают вполне приемлемые вещи. Она так устала от всех этих ужасов, которые случились с ней сегодня. Ее маленькие ножки отказывались двигаться беготни по стольким дорогам. Через несколько кварталов показалась крыша купеческого дома — на первом этаже был рынок, а на втором и третьем проживали купцы, прибывшие с негоциями в Ящерино, тут же находилась приемная кастыря клана и его апартаменты. Девочку, готовую рухнуть от усталости и голода, препроводили на женскую половину и отдали в руки супруги кастыря — госпожи Риввы, которая всплеснула руками от жалкого вида ребенка. Одежда девочки была изрядно пропылена, закапана кровью, изодрана о камни и подпалена — держалась на ниточках. От перенесенных страданий глаза Мирры впали, под ними залегли темные круги, придававшие ей особенно печальный вид. Многодетная госпожа Ривва, умеющая ладить с любым ребенком, увела притихшую девочку, пообещав скоро вернуть ее. Только они удалились, послышался торопливый стук в дверь. Осторожный купец, в лихое время опасаясь за безопасность находящихся в доме, отпер лишь после того, как убедился, что это запыхавшийся астроном. Ди Ойге вошел, торопливо захлопнув двери:

— Что случилось с этими людьми?! То они сидят, затаившись по своим норам, то бегают, как зайцы по весне… Что случилось с этим городом, ты можешь мне сказать, дружище Дан? Это правда, девочка на самом деле здесь? На самом деле Блангорра помнит о нас?

— Ой вей, я сам не могу понять, почему спятили эти люди, они покупают все, скупают всю еду! Говорят, что скоро Мир рухнет и дикие заполонят наши города. Но если рухнет все, значит, и они жить не будут, а если не будут жить — то зачем им еда? Вот не пойму я их. А, девочка! Да, да, девочка здесь.

— Ты прав, мой друг! Только не ворчи, что у тебя скупают все — ты этому, небось, только рад? А что сказала девочка?

— Ты не поверишь, она совсем еще ребенок. Совсем — это именно то, что я хотел сказать. Она по возрасту, да и по росту, как моя младшенькая, Мицца.

Посланница из купцов, и я вот думаю, а что это за родители, отпустили такую крошку!! Она едва младшую школу закончила. Куда катится наш Мир, если таких малюток отправляют с незнакомыми людьми, далеко и надолго. Я знавал ее дедушку — толковый был негоциант.

— Да ладно, Гендлер, не ворчи. Нам с тобой еще предстоит тряхнуть старыми костями, сопровождая эту малютку туда, где уже давно-давно никого не было. А где она, посланница?

— Ты ее не видел, когда она у нас появилась. Девочка была едва жива от перенесенных тягот в дороге. Одежда на ней — рванье, голодная, грязная. Я думал, что Мохаве, если уже отправил свою крошку в такой путь, мог бы дать ей одежду попрочнее. Ривва увела девочку на свою половину, скоро должна вернуться. Ты же знаешь, какие чудеса творит моя Риввочка с этими чумазыми детьми. Она постоянно возится с теми, кто прибегает к черному входу — такой уже слух прошел по городу о том, что достопочтенная госпожа Гендлер заботится обо всех, кто достоин этого. А достойным же тут считает себя каждый, вот и идут вереницей с утра и до ночи, даже после того, как началась эта, как ее, эпидемия. Иногда — ты не поверишь, приходят вполне взрослые люди и осмеливаются просить за себя, как за детей! Заболтался я с тобой, Ян, может выпить тебе предложить? А то потом будешь ворчать, что я тебе не оказал должного почета…

— Вот ты, Дан — старый перец, а! Когда это я ворчал на тебя? Выпить, пожалуй, будет лишнее, а вот от кафэо не откажусь — нам взбодриться надо бы, а я после рюмок выпивки, даже самых маленьких, сонный делаюсь. Если нам куда-то идти к ночи, хотелось бы самому переставлять ноги. Или ты хочешь меня нести?

Гендлер стукнул в дверь, ведущую в кухню, в ответ на стук в стене открылось небольшое окошечко, откуда выглянуло лоснящееся румяное лицо пожилой кухарки:

— Господин?

— Господин желает 2 порции кафэо — теплого, но не горячего. И еще, подай те маленькие пирожные, которые к обеду были, если их еще не подъели.

— Хорошо, господин. Пирожные остались, как раз вам и господину Ди Ойге хватит. Сейчас подам.

Астроном, с интересом следивший за беседой — он каждый раз любовался домоустройством в купеческом доме, когда являлся в гости ли или по делам — одобрительно хмыкнув, заметил:

— Вот нравится мне, как у тебя все тут обустроено, я бы пожелал Приму небесному в следующий раз влить в мои вены купеческой крови, чтобы также сделать.

— О, мне кажется, ты мне льстишь, чтобы тебя и дальше угощали тут.

Подали напиток, разлитый в изящные белые чашечки с такими тонкими стенками, что они казались прозрачными. Кафэо был в меру горячим, пирожные — очень свежими и потрясающе вкусными, поэтому беседа прервалась. Пока купец и астроном наслаждались, на женской половине царила неразбериха.

Госпожа Ривва решила сделать из маленькой купеческой девочки настоящую королеву Торга и задействовала для этого всех свободных людей, которые попались ей в покоях. Пока девочка плескалась в душистой пене, ей готовили поистине царское одеяние. Госпожа Ривва решила немного отступить от древних традиций, предписывающих праздничное купеческое одеяние выполнять в желто-зеленых тонах, и нарядила девочку в платье из серебристой парчи с высоким воротником, подчеркивающим длинную шею и, заставляя гордо поднять головку, увенчанную короной из переплетенных золотых волос и жемчужных нитей. На личике девочки, похудевшем за последнее время, ярко светились светло-карие глаза, блестящие, несмотря на пережитые потрясения и усталость. Мирра отпустила руку своей временной опекунши, перекинула через руку плащ, подбитый серым мехом, нетерпеливо переступила с ноги на ногу:

— Уже можно? Я уже готова-готова, госпожа. Нам пора?

Госпожа Ривва с гордостью вывела посвежевшую и нарядную гостью к кастырям. Мирра изящно склонилась в приветственном поклоне:

— Приветствую вас, господа кастыри. Теперь мы можем пойти в башню?

— Детка, а ты не хочешь отдохнуть, поспать немного? — Гендлер даже немного опешил оттого, что маленькая посланница была так упорна, последовательна и тороплива. Обычно дети не очень спешат исполнять то, что им поручено взрослыми.

— Ну, я бы пирожное съела. И чай, хочется горячего чаю. И кушать хочется.

Пожалуйста, если можно, — Мирра потупилась, ответственность — ответственностью, но кушать хотелось давно. И какие подвиги на голодный желудок.

— Конечно же, детка, сейчас все будет, — госпожа Ривва сама прошла кухню и немедленно принесла просимое.

Мирра села за стол, быстро и аккуратно уничтожила свою порцию, потом принялась за сладости, выпила чай и снова встала.

— Ну что же, Гендлер, устами младенца, как говорится… Пора и нам. Пойдем, друже, долг исполнять, засиделись мы с тобой. А вот помнишь, как я с вашим караваном путешествовал? В Турск мы ходили, помнишь? — Ди Ойге неспешно натянул плащ — ветер дул все сильнее, несмотря на наступившие сумерки.

— Мальчики, если вы на подвиги, то давайте, идите уже быстрее. Ребенок уснет с вашими рассказами. Если же вы таки решили вспоминать ушедшее, то раздевайтесь, садитесь за стол, я прикажу подать ужин и бутылочку ущельского вина, а малышку я заберу в детскую, где она отдохнет, и с утра уже пойдете.

Она будет свежа, а вы с похмелья, и все ваши подвиги свершатся быстро и незаметно.

Гендлер покачал головой, отмахнувшись от соблазнительного предложения жены:

— Прости, дорогая, завтра может быть уже и не надо никуда, если мы сегодня не попадем в башню. Так что мы таки пойдем сейчас. Переодень девочку во что-то более подходящее для лазания и бега — ей еще нужно кое-что сделать для всех нас. Подай мне плащ, вон тот, темный, и, когда мы вернемся, ты все же угостишь нас ужином с той самой бутылочкой ущельского и не одной, и потом не причитай, что я такой дурной, когда пьяный.

Вскоре все были готовы. Кастыри и девочка закутались в плащи и приготовились выйти. Гендлер поцеловал жену в лоб:

— Закрой двери, дорогая, там жуткий ветер и народ неспокоен. Ложись, нас не жди, но будь настороже. Если что случится, уходите в Блангорру и расскажите там о нас.

Ривва Гендлер, прожившая с мужем много счастливых и спокойных лет, смахнула набежавшие слезы, пытаясь справиться с волнением:

— Да брось ты, что с вами может случиться? У нас-то в Ящерино? Подумаешь, дракон какой-то был! Ха! Ты же у меня и не такое видел, да? — умоляюще заглянула уходящим в глаза: — Ди Ойге, учти, если ты не вернешь мне мужа в целости и сохранности, ты не сможешь приходить к нам ужинать никогда.

Запомни это и позаботься о нем и об этой девочке.

Склонилась к Мирре, закутывая ее в плащ:

— Пойди с ними и пригляди, чтобы эти два старых мальчишки не наломали дров, ты девочка умненькая, все сможешь сделать, как нужно. Идите уже, не рвите сердце мне. А то я сейчас распоряжусь вас никуда, на ночь глядя, не пускать.

Три тени выскользнули из дверей, которую попытался вырвать из рук провожавшей Риввы налетевший порыв ветра. Дверь захлопнулась, отсекая тепло и уют ярко освещенных комнат.

Город немного успокоился и затих, пожары были успешно потушены, несмотря на ветер, который пытался раздуть огонь. Люди разошлись по домам, лишь какие-то темные личности быстро перебегали от одного переулка в другой. Некоторые дома сильно пострадали от пожара, и погорельцы устроились кто, где смог — у знакомых, родственников, соседей, друзей, оставив жилье на произвол. Мародеры не заставили себя ждать, то там, то сям мелькали тени, нагруженные тяжелыми мешками.

Ди Ойге провел своих спутников кратчайшим путем по проходным дворам, где их пару раз облаяли собаки, потом через хитро замаскированный лаз, через заброшенный сад. Вскоре троица оказалась возле Часовой башни. Астроном пошарил рукой над дверью, достал ключ и отпер дверь. Пошарив над головой, достал свечу, зажег ее, и, не глядя в проем, обернулся, приглашая войти. Лица его спутников были бледны от ужаса, глаза вытаращены. Астроном пожал плечами:

— Да ладно вам, будто вы беспорядка не видели, — с этими словами шагнул через порог и замер.

Зрелище было не для слабонервных и казалось иллюстрацией к какому-нибудь учебнику, посвященному паукообразным. Жилище звездочета кишело пауками всех видов — от самых маленьких, безобидных, которые растягивают свои едва заметные глазу нити среди тоненьких травинок, вылавливая мелких мошек, до гигантских, покрытых темными волосками, которые в свои сети могут залучить мелких птиц, ящериц и даже небольших животных. Вся эта паучья братия сновала по комнатам, покрывая серыми полотнами своих сетей все, что попадалось на пути. Брезгливый по натуре астроном не мог даже пошевелиться — боязнь наступить на непрошенных гостей и ощутить под ногой хрустнувшее нечто, от которого останется только мокрое пятно, сковала его. Бррр. От одной мысли об этом Ди Ойге передернуло. Он посмотрел в сторону лестницы, что вела на крышу, содрогаясь от омерзения, идти-то все-таки придется. Там серели покачивающиеся от сквозняков целые полотнища, скрывающие проход. Мирра пискнула:

— Ну и как там? Мы пройдем?

Астроном, аккуратно поставил вторую ногу на вроде бы свободный участок пола, стараясь не наступить ни на что ползучее:

— Не знаю, если идти, то бежать придется. Тут все заплетено, их тут столько, сколько я за всю жизнь не видел. Тьфу ты, пакость!

— И что ты предлагаешь? — вступил в разговор купец. — Нам тут всю ночь торчать? Холодает.

— Вы там поищите что-нибудь для факелов пригодное. Запалим, и будем пробираться. Паутина же вроде горит хорошо. Если и дом спалим — да и Хрон с ним, я тут спать теперь не смогу ни в жизнь. Чудиться будет, что где-то кто-то ползает.

Мирра и Гендлер, пятясь, отошли от двери, и отправились на поиски. Вокруг валялось великое множество сучьев всяких размеров, которые дворники не успели убрать — эпидемия, налет злобного ящера и пожары отнюдь не способствовали порядку. Вскоре купец и девочка, нагрузившись изрядным количеством смолистых веток, вернулись. Звездочет так и стоял в двух шагах от выхода, стараясь не двигаться. Деловитое паучье племя не отвлекалось на такую мелочь, как двуногое что-то с жалящим огоньком, в который случайно попало несколько мелких паучков, моментально съежившихся и упавших на пол. Больше к Ди Ойге не приближались, и возле него осталось небольшое пространство, которое было свободно и от паутины и от ее создателей.

— Ян, а чем обмотать-то факелы? У нас только наша одежда и есть, если ее порвем, то потом замерзнем.

— Ты знаешь, Дан, мне кажется, нам и потом холодно не будет. Что-то мне подсказывает, что у нас или «потом» не будет или будет так жарко, что мы еще и водички попросим. Давай, рви, что под руку попадается, наматывай и мне парочку сюда подай. Я подожгу, один тебе отдам, вы зажжете еще один мне и себе по два. А потом, по команде надо будет бежать, что есть мочи. Бежать будете за мной, потому как объяснять дорогу некогда. Они ко мне все-таки подбираются. Да и свечка не бесконечная.

Пока звездочет говорил, купец снял плащ и разорвал его на полосы, обмотав каждую ветку. Дерево было настолько смолистым, что ткань тут же пропиталась сочащейся жидкостью. Да и когда ветки несли сюда, немалое количество попало на верхнюю одежду. Мирра умудрилась перепачкаться основательнее — шапочка, руки, несколько пятен на плаще, оставалось только надеяться, что эти пятна не загорятся. Запалили факелы, подождали, пока разгорятся ровным пламенем. Ди Ойге уже становилось плохо видно, потому как между дверью и астрономом оставалось совсем небольшое пространство, которое еще не заплели сетями.

— Готовы? — из-за паутины, скрывающей фигуру астронома, голос звучал глуховато.

— Да, мы по три факела несем, запаленных, надеемся, что хватит, чтобы до твоей двери добежать.

Мирра стояла перед дверью, крепко зажмурив глаза. Астроном был не одинок в своей боязни пауков. Девочка тоже была к ним неравнодушна. И вот сейчас ей надо было пройти через всю комнату, кишащую всякой паучьей нечистью, заплетенную паутинами так, что уже почти не оставалось прохода. Факелы, врученные девочке, разгорелись на славу. И наступил тот самый момент, когда отступать уже нельзя, и ждать тоже нечего — ни помощи, ни надежды, что все как-нибудь само сделается хорошо. Звездочет подпалил полотнища паутины между собой и дверью:

— Вот же мерзость-то какая! Они еще откуда-то пылюки натащили. Утром было чисто, а тут — вот-те, на! Везде слой пыли, а паутина просто ей усыпана. С собой принесли, что ли… Ну, в общем, пойдем уже. Давайте, на раз-два. Раз, два!

И рванули, и побежали так, как никогда не бегали. Прорываясь сквозь подпаленные занавеси, закрывающие путь. Астроном бежал по памяти — уж свое жилище он знал, мог с закрытыми глазами все комнаты обойти, ни разу не споткнувшись. За руки не держались — факелы нужно нести, отмахиваясь от тех, кто пытался спуститься поближе. Пауки, опешившие от внезапного нападения, быстро пришли в себя, если, конечно, можно так о них сказать. И принялись сооружать на месте разорванных и подпаленных сетей, новые, еще более прочные. Паутина, из-за усыпавшей ее пыли, горела плохо. Приходилось каждое полотно прожигать, чтобы иметь возможность пройти. Из-за этого бежали все медленнее и медленнее, возле лестницы, той самой, которая нужна была, пауки стали такими ядреными, что оторопь брала. Самый маленький был с голову Мирры, раскачивался на нити, которая толщиной и прочностью не уступала канатам, что использовались на купеческих кораблях, бороздивших волны Большого океана. Это еще хорошо, что они медлительные какие-то и трусоватые — огня боялись, стоило поднести факел, так с противным писком поднимались вверх, а так — не сносить головы, завязли бы в тенетах и задохнулись среди всей этой пыли. Один из гендлеровских факелов прогорел, и он его бросил, освобождая руку, схватил Мирру повыше локтя, увидев, что девочка, застыв, посерела от ужаса и отвращения. Звездочет, останавливаясь лишь на то время, которое требовалось, чтобы поджечь очередную преграду, шел вперед, изредка оглядываясь на своих спутников. Вожделенная лестница была уже рядом, но — вход на нее был заплетен толстенными нитями, на которых раскачивались тесно друг к другу жирные черно-серые пауки с мохнатыми брюшками. И чтобы пройти, нужно сжечь эту колышущуюся преграду. К проему подошли втроем, переглянулись, и, не сговариваясь, одновременно начали поджигать, старательно раздувая пламя. Пауки сгрудились в еще не подожженной части прохода, шурша лапками и угрожающе покачиваясь.

— Вот я не пойму, скажи мне, друг мой ученый: пауки же говорить не могут? — спросил Гендлер, с остервенением тыча факелом в паука, угрожающе поднявшего хелицеры.

— Нет, конечно, то, что мы воспринимаем за их речь — всего-навсего шуршание этих их противных лап, ну или чародеи какие гипноз наводят, чтобы жертва думала, что с ней паук разговаривает. Не может эта тварь говорить, — ответил Ди Ойге, отодвинув Мирру за свою спину, чтобы она не видела, как разлетаются внутренности взрывающихся от жара членистоногих, и чтобы на нее не попало ни частички — а то неровен час, станет ей плохо. Времени оставалось меньше и меньше — позади все погашено и снова заплетено, еще плотнее, чем было.

Невесть откуда взявшаяся пыль вновь устилала тенета, пол и все, что только попадало в поле зрения, кружилась в воздухе серой дымкой, не давая дышать.

Проем медленно, но верно увеличивался, обещая вскоре стать вполне проходимым даже для полноватого купца. Гендлер, желая убедиться в безопасности девочки, оглянулся:

— АААААААААА! Давай быстрее, Ян! Они позади нас, не оглядывайся, жги. А я с этой стороны буду поглядывать, чтобы никакой ретивый паучок на нас не прыгнул.

Мирра уже давно была бледна так, что, казалось, бледнее некуда — сквозь попрозрачневшую кожу лица проступили кровеносные сосуды. Девочку колотила крупная дрожь, грозящая перейти в истерику. Ди Ойге в это время с остервенением пробивался сквозь последние тлеющие тенета, которые пытались тут же заплести вновь еще уцелевшие пауки. Стиснув зубы, он подпаливал тех, кто слишком шустро плел, стараясь нанести наибольший урон.

И вот, наконец, проход на лестницу более-менее свободен. Звездочет просунул за дверь руку с факелом, пламя которого уже начало бледнеть, на лестнице было пусто. Ни одного насекомого, ни пыли, ни паутинки. Ступил шаг, потопал, опасаясь ловушки — типа прогнившей или специально обрушенной доски — нет, все прочно, вот она — до боли знакомая лестница, которая вела наверх, к наблюдательной площадке. Вошел, протянул руку, зовя Мирру и Гендлера.

Девочка перешагнула порог, содрогаясь от отвращения к тому, что оставалось за спиной. Гендлер шел последним, успел ступить лишь одной ногой и тут события понеслись с бешеной скоростью. Вся паучья рать, оставив свои дела, заспешила к отворенной двери, стремясь заплести ее. Купец, отбиваясь факелом от особо ретивых, задыхаясь от пыли, крикнул:

— Ян! Веди девочку туда, куда велено. Ты и дорогу знаешь, а я тут пока побуду.

Они нападать решили. Уходите! Я подожгу маленько твое жилище, не обессудь уж. Если совсем спалю, поживешь у нас, пока не отстроим заново.

— Дан, да я к вам навеки перееду, если живы будем. Ты уверен, что мне не надо тебе помогать?

— Да иди ты уже! Я не могу одновременно разговаривать и поджигать тут у тебя все, кинь мне твой факел. У Мирры еще два осталось, вам должно хватить.

Идите!

— Лови! И — увидимся, друг мой! Я с госпожой Риввой не намерен объясняться, если ты решишь домой не являться!

Ди Ойге заглянул в проем и увидел, как на купца со всех сторон надвигаются полотна пыльной паутины, сплетаемые с немыслимой скоростью.

Все членистоногие, которые были в доме, теперь окружили жертву, решив упаковать ее в кокон. Но безмозглые создания не могли знать, что купец, конечно, добыча упитанная и вроде спокойная, но жизнь свою защищать привык и не в таких переделках. Поэтому звездочет не позавидовал тем, кто попадется под руку разъяренному купцу. Подхватил сомлевшую Мирру, оба оставшихся факела перехватил в одну руку и начал подниматься по лестнице.

Ни одна ступенька не скрипнула — все было как прежде, древние строили на совесть, уж сколько времени прошло, а нигде не обнаружилось ни сучка, ни червоточинки. И материал и работа — высшего качества. Поднялись на крышу.

Мирра на прохладном ночном воздухе очнулась, задышала часто-часто и пришли слезы. Девочка плакала молча, лишь иногда тихонько пошмыгивала носом. Ди Ойге не знал, как утешать плачущих таких образом девчонок, он придумал лишь отвлечь ее:

— Пойдем, в телескоп посмотрим.

Слезы тотчас же высохли, и шмыганье прекратилось. Сам не зная того, Ян угадал сокровенное желание девочки, да что там — все дети Мира, без исключения, мечтали хоть одним глазком заглянуть в ту штуку, в которую смотрят астрономы. Звездочет плотно закрыл крышку, которая прикрывала лаз, открыл объектив, сначала сам приник к окуляру, чтобы настроить его и вздрогнул. Прямо перед его глазами в ночном небе разворачивался парад звезд, выстроившихся в одну линию. Семь звезд пророчества хвастливо, словно солдаты на параде выровнявшись, светили ярко и яростно, предвещая гибель, о которой Мир знал всю свою историю. Подумал немного и передвинул трубу в сторону, наведя на ту часть звездного неба, которая не была такой тревожной:

— Пойдем, смотри вот сюда.

Девочка привстала на цыпочки, стараясь дотянуться до окуляра, от предвкушения высунув немного язык. Восхищенно выдохнула:

— Ух ты! Они так близко, такие яркие!

Повернулась к звездочету, в глазах, казалось, еще полыхали отсветы только что виденного. Не сразу Ди Ойге понял, что это отражается у девочки в глазах.

Отточенным веками и закрепленным в памяти еще его предков движением, наклонил телескоп, сняв его со штатива, сунул под мышку, другой рукой подхватил девочку, о факелах раздумывать уже стало некогда — бросил здесь, и рванул крышку — не поддалась. Выругался шепотом — щеколда, забыл, старый дурень, про щеколду. Трясущимися руками начал открывать ее — не поддается, приржавела. А то, что так напугало звездочета, снова приближалось — огромные глаза, светящиеся во мраке, свист крыльев. Рванул щеколду из последних сил и — о, чудо! — она открылась. Рывком поднял крышку, сунул Мирру вниз, потом прыгнул сам, спотыкаясь о каждую ступеньку, еще немного вниз, и присел, чтобы унять дыхание. От треволнений кололо в боку, глотка была суха, как пень в летний день, руки тряслись. Мирра села рядом:

— Там дракон был, да?

Казалось, девочка уже ничему не будет удивляться после того, что ей пришлось пережить.

— Да, Мирра, он и был.

— А вы не разглядели, какого он был цвета?

— Да вроде бы красный. Я не обратил внимания — сама понимаешь, некогда было. Мы с тобой там факелы оставили. Без них внизу, наверное, плохо придется.

И до астронома дошло, что они не сидят в кромешной темени — он ясно видел лицо девочки, хотя, конечно, не ясный день, но все же. Огляделся и заметил, что к стенам прикреплены гнилушки, светящие призрачным неярким светом.

— Вот нам и свет! Пойдем, пока еще чего не приключилось.

— А мы господина Гендлера ждать не будем?

— Нет, детка. Ты же слышала, как мы договорились. Он нас будет ждать потом возле дома, когда управится со всей этой паучьей мерзостью.

Мирра, поджав губы, как от боли — несмотря на шок, она очень хорошо запомнила, о чем перекрикивались купец и астроном перед расставанием, серьезно, по-взрослому кивнула. Протянула руку и первая шагнула вперед.

Спускаясь, они добрались до небольшой площадки, на которой аккуратной кучкой лежали факелы, рядом пара камней, явно предназначенных, чтобы развести огонь. Ди Ойге поднял один факел, оглядел со всех сторон: интересная штука попалась. Ян всю жизнь копался во всяких древних и просто старинных книгах, свитках, горшках, которые несли ему со всей округи, интересуясь происхождением каст, историей и развитием Мира и Зории в целом. А тут ему в руки попалась самая что ни на есть древняя находка: изделие древних строителей — дерево не было остругано, а лишь кое-как отрублено, потому как для факела все равно — гореть может и необработанное — обмотано какой-то тряпицей, тоже явно старинной. Ян не удержался и оторвал кусочек ткани, чтобы потом на досуге, если он когда-нибудь появится, разглядеть повнимательнее. Подпалил по два факела, трубу от телескопа запрятал тут же неподалеку, рассудив, что, если им придется идти назад — то они пойдут этой же дорогой. А уж если не судьба подняться вообще, то и труба ему потом будет ни к чему. С факелами сразу стало уютнее. Лестница начала сужаться и вскоре они могли идти только по одному. Первым шел астроном — на всякий случай, потом поспевала девочка. Мирра, пришедшая в себя настолько, что снова начала с интересом вертеть головенкой, разглядывая гладкие стены, окружавшие лестницу, сообщила, вздохнув:

— Эх, жаль, что мы с собой тех вкусняцких пироженок не взяли, которыми тетя Ривва угощала. И у меня ножки устали и глазки закрываются.

— Потерпи, детка. Вот попадется нам площадка, чтобы лишние факелы потушить, я тебя понесу, — ему совсем не улыбалось спускаться вниз, оставляя за собой полыхающий костер. Итак, неизвестно, что с домом случилось, а, если еще и самому себе пятки поджарить, так и вовсе худо будет.

А сейчас пока тушить огонь совершенно не обо что. Гладкие каменные стены, равномерно утыканные гнилушками, деревянные ступени — вот и все, что окружало их. Об стены как-то руки не поднимались — не мог никак вот взять и в эту ровность воткнуть пылающую деревяшку. Пришлось идти. Но древние, как не раз убеждался Ди Ойге, были очень умные люди — площадка, вытесанная из грубо обработанного камня, не замедлила себя ждать. Присели на ступеньки, оставили гореть лишь один факел, затушили ненужные, аккуратно сложив их возле стены. Отдохнули немного. Ян посадил девочку на закорки, и продолжил спуск. Монотонность и тишина делали свое дело, усталая Мирра вскоре сонно засопела, привалившись головкой к плечу. Астроном перехватил ее поудобнее, поймав себя на мысли, что спуск кажется бесконечным — они уже словно не первый год идут вниз, никак не достигнув цели. Тишина, поглотившая все звуки, обволакивала, притупляя внимание. Вот нога соскользнула со ступени, едва не сорвавшись, астроном заставил себя встрепенуться и быть внимательнее. По его ощущениям наверху уже давно наступил день, а им еще идти и идти. Вскоре снова показалась площадка, на которой можно передохнуть. Ди Ойге присел на ступеньку, осторожно переложив спящую девочку себе на колени. Посветил вокруг и увидал такую же аккуратную кучку факелов, снова два камня и ветошь, если вдруг не удастся сразу факелы поджечь. Его поразило, особенно после паучьего нашествия в доме, что здесь не было ни пыли, ни следов деятельности каких-либо насекомых или грызунов, которые обычно в изобилие заводятся в нежилых помещениях. Воздух был свежим, откуда-то явственно тянуло травой, лесом. Если закрыть глаза, можно представить, что ты идешь по прогретой солнцами степи, а травы, которые достают до пояса, мягко колышутся от едва ощущаемого дуновения ветерка.

Вокруг — тепло, птицы щебечут в траве, стрекочет всякая насекомая живность, и нет никаких драконов, пожаров, лестниц и пауков, и не надо никуда спускаться во тьму, в которой неизвестно что ожидает. Лишь солнечный свет, ласково греющий, лишь пряный запах нагретой почвы… Внезапно астроном проснулся:

«ОЧНИИИСЬ!» — в уши кричало, свистело и пищало что-то кривляющееся от страха. Потряс головой, гудящей, словно перепил намедни ущельского винца за столом у щедрого Гендлера. Ощутив какую-то подозрительную легкость, огляделся вокруг. И тут, словно ударило под вздох: девочки на коленях не было.

Все лежало на местах, лишь не было его маленькой спутницы. Задержал дыхание, ощущая липкий потный страх и непоправимость случившегося: уснул, как последняя сволочь, свалился в дрему, упустив то, что нельзя терять ни в коем случае. Подумал, что она вернулась или захотела по-маленькому, ну или по-большому, застеснялась, и пошла искать, где бы спрятаться. Заметался по узенькой площадке, схватившись за волосы, заставляя себя думать. А может быть она вниз одна пошла? А факел, факел она не взяла. Тьфу ты, нет, значит не вниз. На всякий случай решил покричать:

— Ау, Мирра! МИРРА! Ты где? Отзовись!!!

Тишина. Слышно лишь его собственное учащенное дыхание, да стук сердца, звук которого словно отдается от гладких стен. Покричал еще, и снова безответно. К сердцу подступала безысходность и отчаяние. Его бесцельные метания прервал отклик снизу, такой неожиданный, что астроном чуть не намочил штаны:

— Господин Ян, спускайтесь. Я услышала, что вы проснулись, только кричать страшно было. А потом стало так интересно, как ваш телескоп, только по — другому. Пойдемте. Тут светло! Я, как услышала, что вы меня зовете, хотела подняться потихоньку, да побоялась вас напугать.

Астроном потихоньку выругался — ага, напугать побоялась — он тут со страху чуть кучу не наложил, еще добавил крепких словец, от нахлынувшего облегчения затряслись колени.

— А я вас слышу. Мама говорила, что такие слова говорить нельзя никогда!

— Извини, Мирра. Ты меня очень напугала. Я проснулся, а тебя нет. А мама тебе не говорила, что так делать нельзя? Уходить, не предупредив? Я тут чуть с ума не сошел!

— Оейеечки, нет, я не подумала. А я, когда с мамой и папой жила, была маленькая, и никуда не уходила, а потом меня учиться отправили, там можно было. Вот я проснулась, и мне стало скучно, я и пошла вниз. А факел я не взяла, потому что нельзя детям огонь разводить без взрослых. Я только один разочек была с мальчишками, которые сами огонь развели — когда мы от драконов убегали, нам тогда кушать очень хотелось, и мы рыбу пекли в костре. Вот. Вы идете? Или мне подняться к вам, и мы вместе спустимся? Только тут узко очень.

А вы меня простите, что я ушла? И потом еще в трубу дадите посмотреть?

Девочка щебетала что-то еще и еще, а астроном не мог заставить себя встать, чтобы идти ей навстречу — ноги и руки зашлись в мелкой противной дрожи.

Теперь он понимал госпожу Ривву, которая не чаяла души в любом ребенке, которого встречала на своем пути. Понимал, каково это — потерять то, что дороже жизни. Несмотря на разницу крови и столь короткое время, проведенное вместе, Ян привязался к девочке, словно это была его дочь, та самая, которой не могло быть. Слабость в коленях, дрожь в руках начали проходить.

— Мирра, стой на месте, никуда не уходи и ничего не трогай! Я иду к тебе.

Снизу донеслось какое-то металлическое позвякивание, клацанье и потом мерное пощелкивание:

— Ой, а я уже дотронулась. Мне господин Прим велел так сделать. И господин Ди Астрани тоже. Вы на меня только не ругайтесь, ладно? — тонкий голосок подрагивал.

— Ну, раз тебе такие важные господа сказали, конечно, не буду ругаться. Только стой на месте, не уходи никуда, а то я спущусь, а ты убежишь. И я буду тебя искать и расстроюсь.

— Правда-правда, расстроитесь? Мама говорила, что если кто-то о тебе заботится, то этот человек всегда расстраивается, если ты плохо поступаешь или бываешь непослушной. Вы обо мне заботитесь, да? А почему?

— Правда-правда. Мама твоя, похоже, очень мудрая женщина, если она тебе такие умные вещи сообщала, и ты умница, раз запомнила. Я о тебе забочусь, потому, что ты мне очень дорога, потому что ты мой друг, мы с тобой пережили вместе за последнее время очень много странных и страшных событий, которые сближают и за короткое время позволяют узнать человека, не проживая с ним бок о бок многих лет. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Ди Ойге немного запыхался от произнесения такой длинной тирады, торопливо спускаясь вниз.

— Да-да, конечно же, я понимаю. Я сижу тут на ступеньке и жду, только вы идите быстрее, а то мне опять страшно. Я ключ в скважину воткнула, а он сначала не хотел поворачиваться, а потом я его повернула столько раз в другую сторону, сколько у меня пальцев на одной руке и еще два на другой — и оно все кааак давай стучать-бренчать. А потом он стал такой горячий и мне ручки обжег, — зашмыгала носом.

Астроном уже видел в полумраке неясный маленький силуэт на последней ступеньке, заторопился, споткнулся о ступеньку, пролетев вперед, и едва не упал на девочку. Мирра подскочила, всплеснула ручонками обрадовано и прижалась к нему:

— Слушайте, слушайте! Там что-то щелкает и вертится, я же ничего не сломала, да?

— А ручки он тебе сильно обжег? Не сломала, раз оно работает так громко, — астроном отрицательно покачал головой, с интересом разглядывая металлическую конструкцию, отчетливо видневшуюся в свете гнилушек, которых здесь было натыкано в изобилии. Несколько полых труб разных диаметров раньше лежали на почвяном полу, теперь с каждым мгновением поднимались все выше, изменяя угол. В металлической же подошве было несколько отверстий разных диаметров, куда, похоже, должны были, в конце концов, установиться эти трубы. Ключ, о котором говорила Мирра, еще торчал из отверстия, но утопал при каждом щелчке глубже и глубже. Ян, неплохо разбирающийся во всяких механизмах, понял, что такой медленный запуск позволяет отменить все, попросту вынув ключ из скважины — в случае, если запуск произошел ошибочно.

— Ну что, мы посидим, посмотрим, как оно заработает или пойдем? Здесь как-то душновато или нет? Давай-ка руки твои посмотрим.

— Да мне не больно же, — а сама спрятала руки за спину.

— Мирра! — грозно нахмурился астроном.

Девочка протянула руки, ладонями вверх, сама зажмурилась, чтобы не смотреть и не знать, в каком они состоянии. Ди Ойге едва сдержался, чтобы не охнуть: сожжены были обе маленькие ладошки, прикосновение к ключу спалило кожу и мясо почти до кости. Смотреть страшно, но девочка пока не чувствовала боли — видимо, находясь в таком стрессовом состоянии, что жжение просто не ощущалась. Астроном достал чистую тряпицу из кармана — в последние годы чихать стал часто, вот вместо платка и носил, Гендлер подшучивал, что скоро придется простыню носить, обмотавшись — порвал на бинты и, как смог, перевязал маленькие ладошки.

— Пойдем, пойдем, дядечка Ян, пойдем уже! Там же господин Гендлер нас ждет!

И надо голубя в Блангорру отправить, что я справилась, — тараторила, приплясывая от нетерпения.

Ян и забыл о том, что он обещал девочке, стараясь сейчас ничем не выдать своей озабоченности и забывчивости. Положа руку на сердце, он уже попрощался со своим старым другом, потому, как видел, что силы явно были неравны. Было очень больно об этом думать, и, как сообщить Ривве о гибели супруга, он не знал.

Подъем занял меньше времени, чем спуск, хотя дался тяжелее, приходилось останавливаться часто, чтобы отдышаться. Голод начал напоминать о себе все чаще, тупыми спазмами, сжимавшими желудок. Вот странно — недавно, вечером ужинали, а сейчас голод такой, словно несколько дней пищи не видели. Астроном пошарил в карманах, нашел лишь два леденца от кашля, обрадовался, словно нашел клад. Скормил обе конфетки Мирре, рассудив, что ему-то потерпеть можно, а вот ребенку трудно переносить голод, особенно такой малышке. Девочка быстро расправилась со сладостями, расхрустев их на крепких зубках, и в свою очередь вытащила из кармана два сухаря:

— Это был хлеб, только он засох.

Сухари схрустели уже вместе, согласившись, что это самые вкусные сухари, которые только могут быть. Прошли уже обе каменные площадки, которые запомнились по кучкам факелов, так заботливо сложенных древними строителями, а света все не было видно, хотя по всем прикидкам наверху давно уже должен быть день. Вскоре добрались до люка, через который попали сюда.

Астроном мучительно пытался вспомнить, закрывал он крышку люка или нет.

Вспомнил, что закрыл, пребольно ударившись об деревяшки головой, попытался открыть, не получилось, что-то очень тяжелое перекрывало выход на крышу. Клаустрофобия липкими пальцами начала брать за горло. Ди Ойге не очень-то боялся оставаться в закрытых помещениях, если твердо знал, что двери и окна открыты, и есть выход. В такой ситуации оказался впервые.

Понял, что для него это примерно такое же ощущение, как почувствовать паука, сидящего на лице и перебирающего своими мерзкими лапками, заплетая паутиной ресницы, нос и рот, не давая смотреть и дышать. Усилием воли сдержал панику, заставляя поступать разумно и не впадать в истерику. Твердил себе: «С тобой ребенок, который видел то, что дай-то Семь тебе никогда не увидеть, у которого до кости сожжены руки, и он — ребенок — не хнычет. И этот ребенок улыбается тебе и доверяет».

— Мирра, ты побыстрее меня и посмелее — ты сможешь спуститься на площадку, где факелы были, и принести мне пару самых крепких факелов и камни, которые там лежат?

— Конечно, я мигом.

Убежала, перепрыгивая через ступеньку, ни разу не оступившись, несмотря на полумрак, что-то напевая себе под нос. Ди Ойге снова попытался открыть крышку, приподнимая ее спиной. Показалось, что немного приподнялась. Снизу послышался топоток, Мирра уже бежала обратно, пыхтела, таща две самые крепкие палки, из тех, что смогла поднять. А еще она тащила под мышкой ту трубу от телескопа, которую астроном спрятал до лучших времен. У Ди Ойге пропал дар речи: он совсем забыл про то, что раньше было ему ближе и нужнее всего. А она, малышка, вспомнила и ухитрилась притащить.

— Спасибо, Мирра. Ты даже не представляешь себе, что ты для меня сейчас сделала.

— Представляю. Мама говорила, что каждый, у кого есть чем дорожить, счастлив. Я подумала, что вы не сможете быть счастливым без звезд.

Астроном нервным движением проглотил комок, перекрывший горло и лишивший возможности говорить:

— Спасибо еще раз, — теперь уже смог лишь прошептать.

Астроном, приподняв крышку совсем чуть-чуть, попросил девочку постараться подсунуть факел узкой стороной в образовавшуюся щель, что она с успехом и проделала. Потом оба навалились на палку всем весом и ррраз, крышка откинулась, с грохотом отлетев куда-то. Поднялись на самую верхнюю ступеньку и ахнули в раз: дома, в котором жил астроном, больше не было, все слизало пламя пожара, запах гари бил в нос. День был в самом разгаре, резкие порывы ледяного ветра разносили пепел, не давая вздохнуть. Но даже этот ледяной воздух казался сладким. Оглядевшись вокруг, Ди Ойге задумался теперь над тем, как спускаться отсюда. У него теперь не было дома, не было и самой крыши, и не было возможности оказаться внизу. Был только люк, вокруг которого — колодцем каменистые стены и все. Одновременно с этой мыслью пришло и осознание того, что купца больше нет. Что теперь не с кем спорить о всяких мирских казусах, не с кем поделиться своими наблюдениями, никто не привезет из поездок никаких древних интересностей.

— А нас теперь не сможет найти господин Гендлер, да? И мы его не найдем, потому что он умер, да? — дрожащий голос выдавал волнение, девочка даже не пыталась сдержать слез.

— Скорее всего, не сможем. Не в этом Мире, может быть, потом там, в полях Семерки, мы встретимся с ним. Я пораньше, ты попозже, постарайся попасть туда гораздо позже, чем он или я. Там мы встретимся и обрадуемся встрече.

Мирра прижалась к ноге звездочета и, заплакала бесшумно, пряча лицо. Ветер свистел в ушах, пепел носился вокруг, дыхание перехватывало от горечи пожара и холода, лицо щипало, а мыслей о спуске никаких не появлялось. Кричать было бесполезно — вокруг — ни души. Горожане, перепуганные последними событиями, попрятались. Прыгать — опасно, высоковато, можно повредить что — нибудь. Но, если выхода не будет, придется рискнуть. Отчаявшись, присели на последнюю ступеньку, стараясь укрыться от ветра. Мирра потихоньку всхлипывала. И внезапно снизу донесся такой знакомый, слегка гундосый, голос:

— Вы так и будете там торчать? Я уже замерз совсем, с рассвета тут ожидаючи.

Разуй-ка глаза, дружище Ян, вон лестница — справа от тебя.

Звездочет остолбенел от неожиданности. Всхлипывание затихло, девочка подняла лицо, залитое слезами, чумазое после ночных приключений, вскочила:

— Это же Гендлер!

Мирра первая увидала край деревянной лестницы, прислоненной к краю люка.

Осторожно спустились. Гендлер сидел рядом с тем, что осталось от дома на упавшем стволе дерева, которое до падения росло рядом с крыльцом.

— Вы там ждали, пока за вами Семерка на белых лебедях прилетит, да?

— Гендлер, старый пройдоха! Ты как оказался здесь?

— Как это «как»? Я тут, значится, с полчищами этих тварей сражался, а он еще спрашивает, как… Мирра, этот злобный старикан тебя не обижал?

Девочка, схватив обоих спутников за руки, ойкнула от боли, заплясала от нетерпения:

— А пойдемте к госпоже Ривве, она нам пирожных приготовит. Я голодная — ужас просто, какая я голодная! И она мне ручки намажет, чтобы они зажили.

— И вправду, Ян, я тут в пылу сражения тебе дом спалил, ну, как обещал. Так что не обессудь, придется у нас ютиться, пока новый не отстроим. Да ты, я думаю, мне еще за это «спасибо» сказать должен. У тебя этой мерзости было столько, что когда тут запылало, из всех щелей поползли, а лопались — что петарды, которые на Новолетье поджигаем. Меня даже пару раз стошнило, уж простите за такие подробности. Хотел я сначала обойтись без поджога, но когда они меня закутывать в свои пыльные тряпки начали, я уж, извини, не удержался — схватил факел и давай все, что горит, поджигать. Ветер, помог — ну вот, теперь только пепел остался. Потом было хотел домой уйти, да совесть заявилась, и давай меня мучить, дескать, неси лестницу, да жди их тут. А то вылезут, а идти некуда — вот опечалятся. Так и сидел на холоде — это чтобы тебя теперь совесть грызла, друг дорогой. Придет к тебе среди ночи и начнет: «А помнишь, как друг спас твою шею от прыжка с этакой-то высоты, и сидел, тебя ждал на холоде всю ночь со всеми болячками». А с ручками у тебя что, детка? Пойдем теперь-то.

Что стоите?

Астроном засмеялся:

— Тебя, трескуна, слушаем. Ты это от радости такой болтливый стал? Или ночью намолчался?

Мирра, перевернула ладошки, показывая перевязку:

— Я ручки обожгла об ключ, а дядя Ян мне их перевязал, только сейчас щипать и чесаться начинает, надо их настоящим лекарством намазать.

Девочка еще раз сообщила, что голодная, и мыться согласна, и спать немедленно. Разбушевавшийся с рассветом ветер раздувал полы их порванных, обожженных и перепачканных одежд, заставляя поеживаться от холода. Уже совсем рассвело, но на улицах не было ни души. Безлюдный город спал, словно выздоравливающий после того, как кризис миновал. Лишь троица шла посередине улицы, размахивая руками, рассказывая то, что пришлось пережить за эту ночь. Гендлер остановился, вспомнив что-то:

— Ян, ты знаешь, мне не жаль твоего дома. Ну, то есть, что мне придется тебе жилье отстраивать — мне будет приятно, что у тебя появится новый дом. Но вот твои записи, твои заметки и книги и телескоп — ты уж извини, я не смог их спасти.

— Ха! Мои записи и заметки почти все лежат у тебя в библиотеке. Вспомни-ка, я тебе их перетаскал, когда мы с тобой карту Мира рисовали. А телескоп мне Мирра спасла, — поправил постоянно сползающую трубу под мышкой: — И еще у меня теперь вот что есть, — гордо помахал почти целым факелом, который успел прихватить с собой.

— Ян, мне кажется, ваша астрономовская кровь — она, как наша, только еще расчетливее. Я бы ни за что не додумался захватить старинный факел — ты теперь его по щепочкам продавать будешь?

— Э? Зачем продавать? Я его исследовать буду.

Препираясь, отошли почти на квартал от бывшего астрономова дома. Раздался треск и люк с лестницей, по которой Мирра и Ди Ойге поднялись, рухнули с громким скрежетом, похоронив под собой то таинственное сооружение, которое запустили недавно. Каменные стены рассыпались, отслужив свою службу.

Кастыри и девочка постояли немного, потом Мирра сказала:

— А мне сказали только ключ доставить, а что потом будет — не сказали, мы будем откапывать?

Астроном вернулся обратно, постоял, прислушиваясь. Мерные металлические щелчки и скрежет работающих механизмов стали слышны и сейчас, сквозь толщу засыпавшей их всячины.

— Нет, мы и откапывать не будем, и ждать ничего не будем. Ты же говорила, что еще птичку надо отправить в Блангорру. У меня теперь голубей нет — их Гендлер изжарил. Надо будет найти блангоррского голубя или самим ехать.

Купец что-то проворчал себе под нос о неблагодарности некоторых, потом добавил более громко:

— Раз все в порядке, пошли уже. А то госпожа Ривва не любит, когда к завтраку опаздывают или приходят немытые и в таких лохмотьях, как у нас. Я вам лошадку дам, даже двух, если Ян пообещает их кормить каждый день. Придется этому старому ворчуну тебя сопровождать, детка. Ну, или тебе его сопровождать — он ведь, как ребенок, ты не смотри, что он такой длинный…

Усиливающий ветер заглушал их голоса. Мирра шла посередине, ее запястья — ладошки-то болеть начали — крепко держали купец и астроном.

Гендлер свободной рукой размахивал, показывая размеры наступавших на него пауков, Ди Ойге, в свою очередь что-то сочинял о длине лестницы и о чудищах, ожидавших внизу, которые рассеялись сразу, как только поняли, с кем имеют дело. Мирра смеялась, забавно морща носик. Осталась лишь такая малость — отправиться в столицу, вместо голубя, чтобы сообщить, что и здесь все заработало. А сейчас они шли, усталые, невыспавшиеся, перепачканные донельзя, голодные, но гордые тем, что они видели то, что никто не видел и совершили то, что должны были. Занимался новый день.