Вальд очнулся от промозглого холода, какой бывает только по ночам в пустынях. Он лежал, почти полностью зарывшись в песок. Голова взорвалась дикой болью при попытке встать. Кое-как выбравшись из песчаного плена, попытался встать и рухнул, скатившись с бархана вниз. Уселся, обхватил себя руками в бесплодной попытке согреться. Мысли расползались, словно весенние жуки — медленно и в разные стороны. Вальд закрыл глаза, стараясь вспомнить, что же произошло, когда их ряженая троица добралась до ворот. Обрывки воспоминаний кружились, упорно не желая создавать единое целое. Последнее, что вспоминалось, это как они пытались выехать из города, надеясь избежать досмотра. Цокали копыта лошадей, пахло затхлостью, отхожим местом и гарью, было темно, поэтому факелы тут палили целыми днями. Потом к ним приблизился офицер-привратник, что-то спросил… И на этом всё, воспоминания обрываются.

Дальше только темнота. Вальд ощупал голову — так и есть, затылок ломило, там вспухла преогромнейшая шишка, окруженная целым цветником шишек поменьше. Подумалось: «Да что же это, их специально эти керры учат людей по головам бить и в песок совать. Больно же!». Нащупал на поясе фляжки — достопочтенный настоял, чтобы каждому досталось по два сосуда — один с крепким вином, другой с водой. «Пустыня шуток не любит и там на счету каждая капля», — раздался в голове голос ноёна. Остальные припасы были погружены на лошадей, да вот только где они сейчас, те лошади, как и их седоки. Подкралась непрошеная мыслишка, а ну-как хирдманн со своими закидонами насчет воинов Олафа это все подстроил — а сам и Стелу вернул и от него избавился. А что, хотел же кто-то Стелу во дворце извести, она вон какая бледная и худющая стала после проживания в Красных башнях. Хотя нет, зачем это хирдманну. Вальду подумалось, что странное все-таки у хирдманнов понятие о верности и чести. Вот ему помогает, зачем? Казалось бы, сдай их Всевышнему — будешь этим, как там его называл ноён… А! Супримом! Будешь главным хирдманном, о чем еще мечтать воину бога? Нет же, именно этот хирдманн нашел свою правду и следует только ей. Только куда вот следует… Вспомнил его чуть глуховатый низкий голос, не может человек врать так, даже крамсон, даже хирдманн. Вальд начал вспоминать все, что он знал от купца о воинах всевышнего, много не вспомнилось, но все же…

Воины Олафа были созданы самим божеством. Вскоре после того, как Всемогущий создал Крамбар и крамсонов, передохнул немного — пару веков — любуясь, как копошатся его создания, преобразовывая город. А потом вновь заскучал и вновь обуял его яд созидания, и упал взгляд божества на собак, которых он создал прежде, надеясь развеять тоску. Собаки смирно сидели вокруг, не позволяя ничему враждебному даже помыслить приблизиться к нему — враждебному в их понятии, потому как Олаф не знал никого, кто бы мог сравниться с ним по могуществу. О Семерке тогда он и не знал ничего — пути их не пересекались. В глазах собак отражалась бесконечная преданность. Но они получились скучными созданиями и, кроме преданности, ничем не забавляли своего создателя. И решил Олаф исправить это, и собаки стали хирдманнами, воинами всемогущего, созданными для того, чтобы умереть за своего создателя. Первые хирдманны не могли говорить, могли лишь следовать за ним тесным строем, оберегая от всего и всех, и умирать за него, если случалось или если прикажут. Это тупое преследование вскоре наскучило и Олаф наделил их разумом. Позволил иметь потомков. Но лишь невольницы разделяли ложе с хирдманнами, ни одна из крамсонок по доброй воле не стремилась к этому. Даже те из них, что славились развратным поведением и были ненасытны. Рабыни же, обычно беременевшие после первого соития, по истечении положенного срока разрешались от бремени, рожали здоровеньких мальчиков, а потом исчезали — про них в книгах Крамбара далее не было никаких упоминаний.

Дети росли тут же, рядом с отцами, и вдохновленные их примером, становились истинными воинами Олафа — молчаливыми, мощными, служащие только божеству. Однажды Всемогущий дал им речь, но ему не понравились хриплые голоса своих служителей, и он запретил им говорить, хотя способность говорить оставил. Так они и шли сквозь время — бессмертный Олаф Синксит Всемогущий и созданные им хирдманны, сменяющие друг друга из поколения в поколения…

Вальд замерзал. Осознав это, решил, что пора идти. Иначе дневные светила застанут его замерзшую тушку среди этих бескрайних песков, куда доносится слабый запах соленой воды.

Постойте-ка, запах воды? И звезды видны! Не время отчаиваться. Вальд встал и пошел туда, откуда пахло водой. Ноги поначалу отказывались слушаться, скользили среди куч песка, порой приходилось съезжать вниз, но он шел. Сначала ему просто стало тепло, потом жарко и вскоре, несмотря на окружающую, мягко говоря, прохладу, Вальд забыл, что недавно мерз. Сейчас пот лил с него градом. Вспомнил свою прошлую прогулку сквозь пески Крогли, добрым словом помянул сумасшедшего часовщика, спасшего ему жизнь и керра Олафсона, что воспитал в нем такую выносливость.

Ближе к рассвету на горизонте показалась темная громада — спящий Крамбар был мрачен и безмолвен. Небо стало совсем светлым и уже показался пылающий диск Прима, когда Вальд приблизился к городским воротам. Да, нынешний визит существенно отличался от предыдущего — Бардем где-то спрятан в песках, жив ли, нет ли, неизвестно; след Стелы и вовсе остыл, друзей, или хотя бы мирян, к которым можно обратиться за помощью — ветер свистал. К ноёну идти — нельзя, за домом на площади Блохи наверняка теперь следят, да и за домами всех мирян, которые волею судеб оказались в этом хроновом Крамбаре, тоже. Уж что-что, а искусством слежки крамсоны владели виртуозно. Пришлось найти какой-то куст неподалеку от рва, в который горожане скидывали всяческий мусор и затаиться там, невзирая на вонь, которой благоухал ров. День вступил в свои права, потеплело. Но на душе у Вальда было все так же муторно, живот урчал от голода, спасала лишь вода, что осталась на дне фляги. В голове хоть и прояснилась, но память о произошедшем не вернулась. Решил сидеть здесь, дожидаясь каких-нибудь известий о попутчиках…

Ближе к обеду, когда юноша уже совсем было отчаялся, проклиная себя за гордыню, за то, что не попросил помощи ни у кого из своих, хотя бы кровников, городские ворота открылись, выпуская толпу покидающих Крамбар. Вальд вспомнил, что вроде бы ворота всегда у них открыты.

«Крамбар не боится захватчиков. Крамбар сам захватчик», — как говаривал усопший бухан Краусс.

Волна путешественников схлынула и вышли привратники, неся какой-то здоровенный куль, замотанный в тряпье. За кулем, увлажняя песок, тянулась темная дорожка. Вальд уставился на эту дорожку, пока до него не дошло, что это кровь, насквозь пропитавшая рванину. Прислушался к разговору. Благодаря урокам керра Олафсона, Вальд мог понимать, о чем идет речь. Привратники — один из ночной смены, другой — пришедший утром — сначала делились сальными подробностями о проведенных с шлюхами ночах; потом пришедший утром поинтересовался, что за тюк, откуда столько кровищи и что ночью произошло.

— Да ты не поверишь — хирдманн выкрал божественную подругу и божественного дружка, пытался вывезти их в пустыню, хотел у менгрелов обменять на коня, что ли.

— Куда Зория катится?! Если уж хирдманны воровать начали, тогда кому верить-то?

— Да уж, и на кой хирдманну конь, вообще непонятно. История мутная какая-то. Из Красных башен налетели потом, того, что мог стать божественным наложником, в пустыню велели увезти да подальше и закопать. Он уж и остывать начал. Ну, мне и Тилю пришлось переть его, а он хоть и мальчишка совсем вроде, а тяжеленький, здоровенный такой. А этот в дежурке лежал, его хирдманны допрашивали, аж суприм приезжал — лицом зеленый от злости.

— Да уж, не позлишься тут — сегодня должен Всемогущий приехать?

— Кто его знает, на то он и Всемогущий и Всевышний, чтобы никому не докладываться. Может, он уже приехал, да не показывается.

Голоса затихли. Привратники сделали свое дело и вернулись за городские ворота. Вальд не расслышал продолжения истории — куда исчезла Стела, так и осталось неясным. Поспешил ко рву.

Куль лежал почти на самом дне, пришлось спускаться. Ноги скользили, сорвал пару ногтей на руках, пытаясь удержаться и не шлепнуться в нечистоты, что годами город копил у себя под боком.

Потом все-таки не удержался и соскользнул, больно ударившись локтем об полусгнивший кусок дерева. Зашипел от боли, озираясь по сторонам. Куль по-прежнему был неподвижен и Вальд понял, что он увидит, когда размотает тряпье.

Да, это действительно был его хирдманн. И сначала астроном был уверен, что тот мертв — нельзя выжить после того, как поучаствовал в стычке, был ранен, допрошен на предмет предательства, пролежал всю ночь спутанным, был проволочен по песку и брошен в ров с отбросами с достаточной высоты — достаточной для того, чтобы свернуть шею при падении. Но бросить того, кто спас его — это оказалось выше его сил. С трудом вытащил из ямы, отволок к тому кусту, за которым прятался до сих пор. Под снятыми тряпками оказался лишь хирдманн, ни следа одежды или оружия. Могучие мускулы обмякли, тело испещрено старыми шрамами и свежими ранами, явно полученными этой ночью. Вальд решил обмыть вином хотя бы лицо, чтобы с достоинством похоронить хирдманна, подумав, что не знает даже его имени. Не может быть, чтобы божественные псы были безымянными, как то же они друг к другу обращаются, когда их не слышат посторонние. Оторвал кусок ткани от своей рубашки и бережно начал стирать нечистоты с лица, которое впервые видел полностью. Обычно хирдманны носят черно-красную повязку, закрывающую голову почти до кончика носа, для глаз вырезаны две дырки, а сверху надевают металлический шлем, который скрывает все, что не скрыла маска. Череп хирдманна оказался бритым, странной формы, немного вытянутый, уши плотно прижаты, глаза крепко закрыты. Стер уже почти все, крепко задумавшись о своих злоключениях, в который оказались втянуты и совершенно посторонние люди, как раздался негромкий стон. Вальд вздрогнул от неожиданности.

Хирдманн был жив, но без сознания. Ему сильно досталось. Крепкое тело, вынесло испытания и теперь отключилось, чтобы набраться сил. Вальд выругался — надо бы позаботиться, где достать одежду или хотя бы одеяло. Вторую ночь в пустыне в том легком одеянии, что на нем, перенести достаточно сложно, а уж голому хирдманну и вовсе не выжить. Пусть он крепок и вынослив, но при полученных ранах Крогли за ночь убьет его, закончив то, что не смогли сделать соплеменники.

Возможно, на это и рассчитывали привратники, когда выносили раненого за ворота. Закат не за горами, а за закатом придет леденящий ветер. Сейчас ветер теплый, с едва слышным шуршанием вихрит песок. С наступлением темноты ветер озвереет и будет ледяными копьями впиваться во все, что движется. Хирдманн застонал громче.

— Тише, тише, друг. Это — я, Вальд. Ты в надежных руках, я помогу. Астрономы всегда помнят добро. Я придумаю что-нибудь.

Да уж, легко сказать, да нелегко сделать. Вальд осмотрел хирдманна — смертельных ран вроде бы не заметно. Видимо, тоже по головушке прилетело — точно обучают крамсонов по башке бить до беспамятства, закутал снова в тряпье. Хоть и грязнее грязного, но другого ничего нет. Промыл раны, которые смог обнаружить, все тем же вином. Еще раз слазил в ров — долго рыскал среди нечистот и объедков, пока не нашел там подходящие обрывки тканей, укрыл раненого, натащил веток с листьями, сложил сверху, чтобы их не было заметно ни с городской стены, ни с дороги.

Лишь после этого разрешил себе отхлебнуть из фляги с вином — выручило снова, помянул хорошим словом ноёна Розенпорта — и призадумался. В голове зашумело, шишку на затылке ломить перестало, пока ее не трогаешь, а вот если коснуться — снова молоточки начинали стучать по всему черепу. С голодухи и от крепкого вина песок под ногами решил, что лежать не стоит, а срочно нужно кружиться, ноги стали тряпичными и Вальду пришлось сесть рядом с бесчувственным хирдманном. Ээх, что же делать, что же делать… Последняя надежда была на хирдманна, что он сможет помочь, а тут такое… Выживет ли он вообще? В город соваться нет смысла… Вальд уселся поближе к раненому, опустил голову на скрещенные руки, пытаясь спрятаться от порывов пронизывающего ветра. Надо было что-то придумать и срочно.

Когда брякнулся на песок, почувствовал, как что-то укололо кожу под тонкой тканью рубашки, сунул руку за пазуху, а там — ха, карты! Карты же! Вальд бережно разложил их на песке, придавив камешками, чтобы не унесло. Сориентировался и вот, план действий готов. Снова спустился в зловонный ров, который вроде уже и попахивать не так сильно стал, раздобыл еще всякой рванины, более-менее чистой, зарыл хирдманна поглубже — получилось что-то вроде птичьего гнезда, только птичка таких немаленьких размеров. На куске коры накорябал по — крамсонски короткое послание хирдманну, вдруг очнется, будет недоумевать, куда кто подевался.

Хотя эмоции и хирдманн — вещи не очень совместимые, но все же… И отправился в пески, туда где была еда, одежда и друзья — туда, где ноён укрыл Бардема. Может Стела каким-нибудь образом тоже там окажется… Сначала шел, потом понял, что до темноты не успевает, и эта ночь станет последней для него — вторую ночь в такой легкой одежде, да натощак, да при усиливающемся леденящем ветре ему не пережить. Эта же ночь доконает и хирдманна, которому нужно тепло и лекарства — чем быстрее, тем лучше. Вспомнились чуткие руки женщин из клана повитух, которые одним прикосновением облегчали страдания. А еще вспомнил, как Кир рассказывал, что его мама Лентина смогла сама, не имея повитухиных навыков, спасти двоих попутчиков от смерти, один — с проломленным черепом и сломанной ногой, а у второго была страшная рана в горле и отравление каким-то пойлом. Хмыкнул потихоньку, так что отчаиваться рано. И припустил еще быстрее, стараясь дышать размеренно.

Ночь уже была на исходе, когда обессилевший астроном добрался до тайника, в котором, как предполагалось, его ждут. Последний участок пути был самым трудным, бежать сил уже не было, ноги гудели, воздуха не хватало, голова кружилась. Иногда он просто падал лицом в холодный песок и лежал так, пока не начинал замерзать. Вода и вино уже давно закончились, в горле пересохло, каждый вдох давался с трудом. На фоне предрассветного неба показались чахлые деревца, прикрывающие вход в пещеру, которую ни в жизнь не заметишь, если не будешь знать о ней. Само существование пещеры — странность в этой равнинной песчаной приокеанской местности. Здесь и гор-то не было. А тут, среди умирающего от вечной жажды корявого лесочка в песках торчал неведомо откуда взявшийся огроменный утес, в котором ветер, песок и время проделали множество разных по величине отверстий. Астроном добрался до кустов, что росли с краю, и плюхнулся под них, стараясь отдышаться перед последним рывком, вглядываясь во мглу, что царила в глубине этого лесочка. Среди искривленных стволов заметил отблеск костра и едва не рванулся туда — там тепло, там люди, там помощь. Но что-то остановило, как-то слишком все просто — добежали вот тебе спасение. Нееет, из огня да в полымя попадать уже поднадоело, Вальд отдыщался и, стараясь не шуметь, хотя в эту ветреную ночь, можно было особенно не осторожничать, подкрался к центральной пещере, той, что была самой большой.

Ну да, его ждали, и ждали с нетерпением. Тот самый офицер, который встретил его и Бардема, когда они въезжали в Крамбар и группа его сотоварищей. И дожидались явно не для того, чтобы напоить-накормить и спать на мягком уложить. Бардема не было видно, сердце заныло от томящего предчувствия. Но вскоре разглядел, как купец злобно поблескивает глазами на своих стражников — молодой Пергани был связан и сидел, привалившись к стене неподалеку от костра, почти на грани видимости. Вальд бесшумно — по мере возможности — отполз назад, туда, где его не заметят и не услышат. И последние силы были на исходе, и плана больше никакого не было.

Вальд подумал, что зря он тогда Стелу не послушал: надо было Кира взять, и помощи у кастырей попросить, а он все решил сам сделать. Эх, ну зачем вот Стелу-то взял с собой, расспросить хорошенько и пусть себе в Мире оставалась, она и так в жизни хапнула печалей полной ложкой. А теперь сиди, как дурак. Получил, что хотел получить, где Стела теперь — кто знает. Как он в глаза кровнику посмотрит, скажет, что, мол, прости, брат, так получилось? Дожидайся смерти, и сам сдохнешь, и помочь никому не поможешь.

Вальд приподнялся с редкой травки, судорожно вцепившейся белесыми корешками в песок, впился ногтями в ладони, да так, что от боли зубами скрипнул, поднял окровавленные кулаки к медленно бледнеющему небу и взмолился. Молился молча, чтобы не выдать себя, молился не богам, хотя и верил в Семерку, молил о помощи ту, которую шел спасать: «Мама, мамочка! Подумай обо мне, дай мне сил — чтобы пережить эту ночь и спасти тех, кто решил помогать мне, не дай пропасть тем, кто мне дорог. Мама! Ты всегда была рядом со мной, я не верю, что ты не можешь меня услышать.

Я не верю, что ты забыла меня. Где бы ты не была, подумай обо мне. Вспомни же меня, твоего сына!!!» Но не было ответа на его мольбу, лишь шорох трущихся друг об друга безлистых веток и порывы ветра прозвучали в ответ. Черное отчаяние подкралось совсем близко, застилая свет и гася надежду. Вальд сделал все, что было в его силах. Перед глазами потемнело и он бессильно повалился на песок.