Вальд нехотя открыл глаза. Голова казалась неподъемной, словно накануне перебрал крепкого вина. Во рту пересохло так, что язык казался огромным и шершавым. Сел, ворочал тяжеленной черепушкой из стороны в сторону, пытаясь очухаться. Попробовал встать — непослушные ноги отказали, он снова шлепнулся на раскаленный песок. Давно взошедшие светила припекали уже не на шутку и, если бы ветер не приносил холодных потоков со стороны океана, лежать на песке оказалось бы смертельно опасно — кровь практически вскипает, принося немыслимые страдания и мучительную смерть неосторожному путнику. Вальд порадовался сезону ветров, что дал ему еще один шанс выжить. Не стараясь более подняться, астроном скатился с бархана и медленно пополз к оазису, что зеленел совсем неподалеку. Полз, пытаясь производить как можно меньше шума, все еще питая надежду на то, что сможет выручить своих друзей, если они до сих пор тут, в пещерах. Сквозь шорох потревоженных песчинок послышался ему чей-то едва различимый смешок. А он все равно полз, превозмогая немыслимую жажду — казалось, каждая часть тела молит о глоточке, совсем малюсеньком. Тонкое одеяние ночью не спасало от холода, теперь же не спасало от этого пекла, упрямо тащил непослушное тело вперед, обжигаясь о раскаленный песок. Глаза слезились, воспалившись от яркого света, лучи светил впивались в глазные яблоки, лишая их влаги. Впереди плыло знойное марево, застилая обзор. Язык стал громадным и шершавым, словно камень. Вальд подумал, что остановка по любой причине — верная смерть, вновь сдвинуться с места уже не сможет… Скатываясь с очередного бархана, не заметил валуна, лежащего на пути. Хотя, если бы и заметил, это ничего не изменило бы — обогнуть камень или откинуть его юноша не мог. Шапка густых волос, таких же, как у матери, смягчила удар, удар о камень не раскроил череп, только лишил сознания, подарив блаженное забытье…

Очнулся Вальд от прохлады, его немедленно начало знобить. Глаза открывать сразу не стал — мало ли что могло произойти, пока он валялся в отключке, отданный на милость Крогли и Семерке. Затаился, приоткрыв воспаленные веки. И дернулся, не сдержавшись, так странно было увидеть себя на берегу какого-то озерца — на карте не обозначенного, да и откуда в сердце Крогли какие-то озера! Вокруг сновали какие-то особы, несомненно женского пола, разных возрастов.

Переговаривались на незнакомом языке, в котором изобиловали тягучие гласные. Настороженно вслушивался, пытаясь определить, кто эти дамочки. И тут вновь словно ударило — это ж на мирском они говорят, только гласные тянут до невозможности: вместо «вода» слышится «вооодааа», вот и показалось, что язык незнаком. Идущая мимо девушка, почти девочка, несла кувшин — может быть и с «вооодооой». Пышными рыжими кудрями, свободно ниспадавшими на плечи, напомнила Вальду о Стеле, аж зубы стиснул, чтобы не застонать от бессилия, а эта с кувшином заметила — вот востроглазая — и заверещала:

— Бааа, бааа, ооон очнууулся, кааажется!

Мигом возникла небольшая толпа из любопытствующих. Стоящие рядом с юношей немедленно расступились, пропуская грузную пожилую даму, чуть выше остальных ростом. Она подошла прихрамывая, опираясь на деревянную клюку. Легонько ткнула клюкой:

— Брось, мы уже давно засекли, что ты очнулся, можешь не притворяться.

Вальд открыл глаза, пытаясь приподняться. Пожилая дама едва заметно шевельнула рукой, и под спиной юноши оказалась в меру мягкая лежанка, а для собеседницы появился массивный стул и, если Вальда не обманывали глаза, стул тот был из гикори. И как эти хрупкие дамы смогли притащить в мгновения ока такую тяжесть…

— Напоите его, да много не давайте сразу. Пустыня не любит отдавать свои жертвы, — бабуля-то гласные не тянула, говорила коротко, рубленными фразами, голос старческий, чуть надтреснутый.

Та самая рыжеволосая девица поднесла к его губам запотевший кувшин, наполненный до краев холодной свежей влагой. Вальд намертво вцепившись в кувшин, попытался вылить в глотку как можно больше живительной жидкости. Но рыжая с жалостливой улыбкой забрала сосуд и отошла за пожилую даму.

— Вот теперь мы можем поговорить. И узнать, не совершили ли мы ошибки, отобрав у Крогли ее жертву. Кто ты?

Вальд поднял глаза, пытаясь сконцентрировать взгляд на лице собеседницы. От выпитого начало резать желудок, на лбу выступила испарина, бросало то в холод, то в жар, тошнило и дрожали конечности.

— Э нет, так не пойдет, — снова едва заметное движение рукой и мучения астронома прекратились.

— Здравствовать и процветать от Новолетья к Новолетью, вам и вашим близким, — юноша всмотрелся в лицо пожилой дамы, ему почему-то хотелось звать ее «бабуля».

— И тебе здравствовать, странник. Кто твоя мать?

— Моя мать — Селена Виктория де Аастр, урожденная клана астрономов, что в Мире.

— Наслышаны мы о вас, и что женщин ваших темнобородый прибрал — тоже знаем, подробностей о похищении только не знаем.

— Это давно случилось. В Мире после этого многое произошло. Если хотите, я могу рассказать.

Бабуля задумалась, уснула, что ли, подбородок опустился низко-низко, почти упал на грудь. Вальд терпеливо ждал, а в его мыслях уже забрезжило прозрение — только одно племя может кочевать по Крогли в самое пекло без вреда для себя. Лишь это племя способно изменять окружающую реальность, приспосабливая ее для своих нужд. Потом матриарх открыла ясные глаза — ох, вовсе не спала старушка, настороже всегда:

— Нет, рассказывать не надо. И ты догадался верно. Мы — ведьмы. Те самые, которых ты искал.

И она снова прикрыла усталые глаза морщинистыми веками, застыла на своем стуле-кресле, став похожей на изваяния, что иногда встречаются в песках Крогли. Астроном вспомнил, как давным — давно, когда он и Селена шли сквозь пустыню, уходя от Диких, они мельком видели парочку похожих. Вальд потерял дар речи от удивления, хватая полуоткрытым ртом прохладный — прохладный! — воздух и озирался в недоумении — откуда она знает, что он искал, почему ей стало неинтересно узнать судьбу его кровниц, в глазах же поначалу отчетливо читался интерес. Слишком уж отличалось то, что он искал, от того, что получил.

А получил астроном следующее. Под палящими лучами полуденных светил среди раскаленных песков Крогли раскинулся возникший из ниоткуда небольшой оазис — с тенистым лесочком, прохладным ручейком, мягкой травой, на которой так приятно валяться в жаркий полдень под кронами гикори. И целым племенем кочующих ведьм, которое и создало это оазис.

Вальд наличием оазиса-то как раз не был поражен. Для человека, который видел и разговаривал с драконами, который общался с темнобородым повелителем хронилищ, для него такие вещи давно перестали быть удивительными. Изумление вызывало то, что ведьмы были другими, совершенно иными, отличными от тех, какими Вальд их себе представлял, исходя из того немногого, что удалось узнать о колдуньях. Представлялись истеричными особами, в последнем приступе молодости, грязные и неряшливые, творящие зло налево и направо, руководствуясь только лишь своим взбалмошным нравом и переменчивым настроением. Ну изредка, возможно, оказывающие платные услуги — погадать на кого, околдовать кого, навести чары — злобные обязательно. Мимо же деловито сновали спокойные особы разных возрастов. В их мимолетных взглядах чувствовалась печаль, разлитая в прохладном воздухе оазиса. Та самая печаль, которую дают многие знания.

Ведьмы знали слишком много о тех, кто из окружал, поэтому не совершали никаких лишних телодвижений, не спешили, не впадали в истерики, не кружились волчком, стараясь впасть в транс.

Занимались своими ежедневными делами. Кто-то нес кувшины с водой — а могли бы колдануть и не напрягаться, из пустыни возвращались охотницы с луками за спиной, таща за собой тушки песчаных коз — а тоже могли бы как-то по-другому добыть пропитание — заставить козу эту саму пожаловать к костру. Ведьмы делали обычные вещи своими руками. И Вальду пришло прозрение и понимание того, что сила, которую могут использовать колдуньи, слишком дорого достается для них, чтобы бездумно расходовать. И решил попробовать просить помощи: друзья его все еще были в беде.

— Послушайте! — Вальд окликнул бабулю, что дремала неподалеку.

— Меня зовут бар Катарина.

— Достопочтенная бар Катарина, я и мои друзья попали в беду в окрестностях Крамбара. Меня вы спасли — я от всего сердца благодарю вас и надеюсь, что когда-нибудь случится отблагодарить вас за это. Но есть еще девушка Стела — она рыжеволосая, глаза такие же, как у меня — она дорога мне, она моя кровница, из тех, что уцелели…

Ведьма перебила его:

— Постой, друг, не спеши. Ты слишком много говоришь. Я могу помочь твоим друзьям, не сходя с места. Всем, кроме этого твоего телохранителя — хирдманна, — как же презрительно прозвучало это слово, бар Катарина словно выплюнула его.

— А что с ним? Он погиб?

— Нет, он жив еще. Так и лежит там, где ты его оставил. Я вижу его глазами тех падальщиков, что кружат в небе неподалеку. Но девочки не согласятся помогать хирдманну.

Догадливый астроном слегка прищурился:

— Кланы хирдманнов и ведьм как-то пересекли тропу и мир им теперь неведом?

— Да. Даже более, чем ты предполагаешь. Тебе я могу рассказать — ты пока не представляешь для нас опасности. Согласен послушать старуху? Мне придется с тобой говорить вашими словами, ты нашу речь не разберешь, о важном мы не говорим вслух, — хитро прищурилась, скрывая насмешку среди морщинок, мол, терпения у тебя нет столько, чтобы мои истории выслушивать.

— Так вот. Хирдманны берут в наложницы женщин, которые после рождения им детей, становятся более ни на что не годны — кроме как стать ведьмой. А для этого изгнанная мать, которая еще очень слаба после тяжелых родов, а уж роды очень тяжелые, новорожденные мальчики обычно очень крупные, должна пересечь Крогли. Если, если мы услышим ее зов, который так слаб, что самые талантливые из нас едва могут засечь, а в песках так много всяких посторонних шумов, вот тогда у нее появляется малюсенький шанс на то, что она будет жива. Иногда, очень редко, рождаются девочки — тогда уж изгнанная роженица и новорожденная идут сквозь раскаленные пески вдвоем. И парадокс — они имеют больше шансов выжить, чем у одиночки. Зов роженицы и новорожденной сильнее, и мать задействует все свои силы, чтобы донести свою девочку туда, где она будет в безопасности. Но матери после этого живут недолго — слишком велик расход сил, они словно сгорают.

Вальд машинально отметил, что пустынная ведьма, старуха, знает слово «парадокс», откуда? А она продолжила:

— Мы выхаживаем ослабевших, даем им шанс. Но взамен они отрекаются от прошлого и обязаны стать такими, как мы. Дар ведовства не передается по наследству, его надо развивать и совершенствовать. И как ты думаешь, которая из женщин, выкинутых имперскими псами за городские ворота, лишенная счастья видеть, как растет ее малыш, пойдет спасать хирдманна?

Вальд задумался, ответ пришел быстро, еще до того, как бар Катарина смогла увидеть в его мыслях:

— Та, что очень любила своего ребенка, скорее всего сына. Та, что до сих пор любит своего ребенка и хочет хотя бы узнать его судьбу. Вы же не можете видеть, что происходит за воротами Крамбара, ведь так? И вы не можете знать мысли хирдманнов. Иначе не нужен был ни зов, ни путь через пески. Вы бы просто знали, что тогда-то надо будет встретить там-то убитую горем мамашу и забрать ее.

Теперь настала очередь ведьмы удивленно пялиться на юношу:

— А ведь ты прав. Есть такая мамаша у нас.

Через мгновение к ним подошла худенькая ведьма. Она не поднимала глаз, пока бар Катарина не обратилась к ней.

— Говори вслух. Он не может слышать нас. Вальд, я попросила ее вспомнить о сыне, который остался в проклятом городе.

— Да, странник, мой маленький сын остался там. И я очень хочу узнать о нем хоть что-то, и ради этого могу пойти с тобой, и даже помочь твоему другу. Но я не могу обещать, что все будет так, как бы ты хотел. Хирдманн может не принять мою помощь. Мы можем опоздать. Слишком много переменных, чтобы все получилось.

Вальду нравилось такое общение — ведьмы были совершенно не похожи на остальных женщин, они не пустословили, не заставляли говорить лишнего своих собеседников, выгодно отличаясь даже от его кровниц. Он не заметил, как переглянулись ведьмы, как усмехнулась бар Катарина.

— Мы поможем тебе. Твоих друзей — Стелу и Бардема, можно ожидать ближе к середине ночи.

Если хочешь, дождись их. Но тебе лучше поспешить. Мы позаботимся о них. Тем, что мы спасли тебя, мы изменили череду событий, поэтому теперь придется продолжать помогать тебе. Ты и бар Хельга должны выйти вскоре после того, как ты подкрепишься. Никаких животных, на которых мы перемещаемся по пескам или над ними, у нас нет. И, как бы нас не изображали несведущие зоряне — летящими на метлах или в ведрах, или раскинув руки, мы путешествуем пешком. Так что, я знаю, ты не рассчитывал и на такую скорую встречу с нами, теперь и не рассчитывай на быстрое перемещение при помощи наших так называемых «колдовских штучек». Ногами пойдете. А сейчас вставай и пойдем отведаем, что там наготовили.

Вальд с опаской приподнялся, ожидая, что тут сейчас и рухнет. Думая, что ночной и утренний забег по пескам не пройдет для здоровья без последствий. Но ноги держали и даже не беспокоили, как бывает после долгих и утомительных нагрузок. Голова была ясной, глаза не слезились — а были так воспалены, что Вальд всерьез переживал за свое зрение. Бурчал лишь пустой желудок, требуя пищи. Так что юноше осталось лишь предложить бабуле Катарине руку и помочь ей дойти до импровизированного стола, который соорудили ее кровницы (если, конечно, их можно называть так). Астроном едва прикоснулся к покрытой тонкой кожей кисти ведьмы, как знание хлынуло в его мысли. Но не темное знание, а воспоминания самой бар Катарины. И не разорвать рукопожатия и не освободиться, пока все мысли не будут.

Вальд увидел бар Катарину юной девицей, попавшей на рынок рабов Крамбара. Она была дочерью маленького племени рыбаков, что жили на берегу Большого океана, промышляли рыбу, меняли ее на то, что было на скалистых берегах недоступно, так и существовали издавна. Пока не пришли крамсоны, искавшие новых рабов. Катарине отец приказал спрятаться в подвал, и не высовывать носа, пока все не стихнет. Она и сидела там, едва дыша, отчаянно стараясь не чихнуть — пыли в земляном подвале было предостаточно. Уже стихли крики и вопли, отзвенели клинки — кое-кто из рыбаков дорого продал свою жизнь и честь своих женщин. Девушка задремала, устав ждать. Пробуждение ее было ужасным. Во сне привиделось ей, что жарится на углях столь любимое и редкое в их поселке лакомство — мясо, даже запах чуяла. Открыла глаза в радостном ожидании и закричала. Горестный вопль Катарины был так громок, что его услышали покидающие пепелище… Горели все дома вокруг. На площади возле колодца были сложены в общую кучу все мертвецы, что распрощались с жизнью в этот проклятый день. Эта куча была подожжена уходящими крамсонами, озлобленными маленькой добычей и слишком большими потерями.

Поэтому же мстительные работорговцы подожгли и поселок, хотя раньше никогда так не делали.

Оставленным в живых людям свойственно всегда надеяться на лучшее, они вновь заводят семьи, плодятся. А это всегда радовало крамсонов — среди новых рабов всегда мог отыскаться какой — нибудь перл — искусные мастеровые или красивые девицы или здоровяки, да и редкие уроды тоже годились. Бывали и детки, которые приносили кучу крамов для своих владельцев. Этот же поселок крамсоны предпочли сжечь, чтобы слух о жестоком усмирении непокорных облетел все побережье и усмирил тех, кто еще собирается сопротивляться.

Ее хозяином оказался Эрик Краусс. И он, в принципе, был достаточно добр к ней — ее не били, не насиловали, не унижали. Лишь сам факт того, что нельзя уйти за городские стены, даже на прогулку, для человека, выросшего среди песчаных дюн и плещущихся волн, привыкшего засыпать под звуки побережья, ограничение свободы и жизнь среди множества людей был худшей из пыток.

Очень долго привыкала Катарина к такой жизни и, может быть, смирилась бы с потерей свободы, но однажды она попалась на глаза одному из имперских псов. Имени его она не знала, как впрочем и многие из крамсонов — мало кто был посвящен в таинства имен хирдманнов — лица не запомнила тоже, в памяти остался лишь запах его: горькая полынь, металл доспехов и запекшаяся кровь. Доспехами и кровью пахли все хирдманны, но этот почему-то благоухал еще и полынью.

Этот хирдманн решил, что девушка достаточно созрела, чтобы родить ему сына. Поэтому Крауссу, тогда еще просто гражданину Крамбара, который только-только начал свое восхождение к почетному званию «бухана», пришлось поступиться со своими имущественными правами и уступить Катарину воину. Керр Эрик знал, что рабыню свою он больше не увидит, но уже тогда, отличаясь редкой предусмотрительностью, обставил дело так, что девушку он подарил Всевышнему, предоставив божеству право распорядиться ее судьбой в пользу своего пса. И Всевышний запомнил это, приблизив удачливого дельца ко двору.

Катарина, которая оставалась девственницей, несмотря на не первый год рабства — для спинолюба Краусса и ему подобного окружения она не представляла особого интереса. Она слезно молила хозяина переменить решение. Но что значат слезы рабыни, пусть и прехорошенькой, когда дело касается благорасположения Всемогущего. Катарину отправили в Красные башни. И хирдманн, который ее выбрал, стал ее первым мужчиной. Нет, нет, он не был грубым зверем, как можно было подумать, глядя на этого сурового, покрытого шрамами могучего воина, закованного в доспехи и скрывающего свою внешность под вечной красной повязкой, из-под которой виднелась лишь нижняя часть лица. По своему он был даже нежен с неопытной девушкой, сняв металлический нагрудник, утыканный острыми шипами и перчатки, в которых он обычно спал. Но, тем не менее, после рождения здоровенького младенца, на которого Катарине не дали даже взглянуть, ее, истекающую кровью после тяжких родов — мальчик был более чем крупненьким — вышвырнули за городскую стену. Близился закат. Начинался сезон ветров, принесших с собой холодную водяную пыль Большого океана. Пески после того, как дневные светила скатывались за горизонт, мгновенно остывали. То, что пощадили ветра, не щадила Крогли — утром, те, кто оказывался за пределами укрытия, те, у кого не было сил, чтобы спрятаться хотя бы среди чахлых кустов и разжечь небольшой костер — они встречали рассветы навеки застывшими глазами среди песчаных дюн.

Катарина очень хотела жить, поэтому почти теряя сознание, она заставила себя идти. Не выбирая направления, держась только тем, что вовремя переставляла ноги. Не было ненависти, не было ничего. Словно подернувшиеся пеплом угли до поры притупились все чувства. Она шла и шла, порой скользя барханов вниз, но каждый раз вставала. Когда стертые ноги, покрытые коркой запекшейся крови, отказывали ей, она валилась лицом в песок. Бормотала про себя что-то неразличимое, поднималась и снова шла. Небо уже светлело, когда на нее наткнулись пустынные ведьмы… Воспоминания бар Катарины пронесли в мыслях Вальда в считанные мгновения, а показалось, что он все время незримо был рядом с юной рыбачкой. Бабуля грустно улыбнулась:

— Теперь ты понимаешь, откуда это в нас — ненависть к хирдманнам и ко всему Крамбару? Все мои сестры так или иначе попали в плен к этим чудовищам, к крамсонам. Среди нас ты встретишь и вовсе экзотических дам — они привезены издалека и до сих пор вскрикивают по ночам, скучая по своим. А теперь пойдем, негоже заставлять остальных ждать.

Наготовили ведьмы столько, что хватило бы накормить небольшой город. Часть мяса песчаных коз запекли на углях, из другой части приготовили замечательное жаркое, сдобрив оба блюда какими-то благоухающими пряными травами. Вкуснейшие лепешки были теплыми и мягкими, словно сохранили теплоту и мягкость рук тех, кто их приготовил. Небольшие глиняные кувшины с прохладной чистой водой стояли рядом с каждым. Фрукты, неведомо откуда взявшиеся в этих безжалостных песках, в изобилии грудились на гигантском блюде в центре массивного стола. Стол, похоже, тоже был из древесины гикори — вот у ведьм-то откуда столько гикори? Оно ж вроде дорогущее?! Вальд, которому доводилось едать и с власть имущими и с дикарями, признался себе, что никогда не едал так вкусно — даже трапезы в Пресветлом дворце уступали.

Хотя, может быть, он слишком голоден и от всей души благодарен этим странным женщинам, которые, спасли ему жизнь и продолжали опекать — несмотря на то, что совершенно не знали его, несмотря на то, что он — мужчина, пусть и не хирдманн, но все же… Задумываться об этом именно сейчас астроному было некогда, уж слишком он изголодался. И Вальд мысленно отмахнулся от этих надоедливых мыслей. Когда голод всех без исключения присутствующих был утолен, бар Катарина вкрадчиво спросила Вальда, который теперь изо всех сил старался держать глаза открытыми, сыто щурясь на ведьм, неспешно убирающих остатки трапезы.

— Итак, сын звездочетов, что еще могут сделать для тебя дочери песков?

Вальд замялся, он точно знал, что и так в неоплатном долгу перед ведьмами:

— Вы обещали помочь моим друзьям. И еще мне нужно знать, куда отправляют ведьмины круговины.

Бар Катарина удивленно вскинула брови:

— Про друзей я помню. А с круговинами посложнее, они не открываются всем подряд, только нам.

Это раз. И их местонахождение — это наш секрет, который мы не можем тебе открыть.

— И что же делать? Получается, что наш поход в Крамбар, все, что произошло там — все зря? Мы все равно бы не узнали ничего про ваши круговины? Говорили, что с вершин Красных башен видны ваши круговины эти. И еще, что они могут переносить людей, вставших в них, куда попросишь.

— Нет, дружок, не зря. Ничего не происходит просто так. Не пошли бы вы к крамсонам, не попали бы к нам. И не все так просто с этими круговинами, — замолчала, завесив глаза набрякшими веками, — Я хочу предложить тебе нечто другое — не то, что ты придумал.

— И что это?

— Твоих друзей, даже хирдманна, мы встретим и поможем им вернуться к обычной жизни. Купцу и твоей кровнице нет пути рядом с тобой, им следует отправиться домой, в Мир. Их дорога теперь только обратно, их ждут.

Вальд удивленно поднял брови:

— А я один справлюсь?

— Вот ты торопыга — ты как так долго смог прожить — у тебя терпения нет совершенно!

Вальд побледнел, он отчетливо помнил, что он сказал почти тоже самое Стеле, в самом начале их пути, и только где она теперь, Стела…

— Ты так не уверен в себе и так недоверчив. Мальчик, ты все еще не доверяешь старой ведьме? — голос ее возвысился и Вальду показалось, что бар Катарина стала выше, глаза наполнились огнем, вокруг потемнело, стихли все звуки. У астронома мучительно зазвенело в ушах.

— Нет, нет, я нет, — астроном ни в коей мере не хотел показаться в глазах ведьм неблагодарным. Даже если они не захотят или не смогут ему помочь.

И мрак отступил. Бар Катарина снова стала такой, как была: усталой, пожилой женщиной, несущей на своих слегка согбенных плечах груз ответственности за всех своих сестер и за ту часть Зории, которой они могли помочь. И словно не было этого огня в глазах. Вальду захотелось ласково коснуться слегка сморщенной щеки бабули, но он не посмел — родной бабки он не знал. Поэтому, как следует вести себя в подобной ситуации — не имел ни малейшего понятия. Старая ведьма усмехнулась устало:

— То, что я тебе предложу гораздо лучше всех твоих задумок. Первое мое решение было слишком спонтанным и необдуманным. Бар Хельга переполнена ненавистью и яростью, ради которых живет. Когда она встретится с прошлым, оно попросту убьет ее. Или она убьет хирдманна. Бар Хельга может не совладать с чувствами, и мы запятнаем себя тем, что не сдержали слово. Тот хирдманн — она была его наложницей. Она не пойдет с тобой.

Вальд подумал: «Что? „Спонтанным“ …Откуда ведьма такие слова-то знает? И раньше, что она сказала тогда… А! „Парадокс“. Непроста бабка, ох и непроста». Подошла одна из молодых ведьм, что сновали неподалеку по своим делам.

— Посмотри на него, ясноглазая. Стоит ли он того, чтобы ему помочь?

Вальд всмотрелся в подошедшую — все ведьмы, что были неподалеку, не привлекали особого внимания, ходят себе да ходят, чем-то постоянно заняты, словно на летнем лугу снуют туда-сюда деловитые пчелы. Он и не обращал внимания на то, какие они там, сколько их. Ведьма протянула узкую загорелую ладошку:

— Меня зовут Янина.

Вальд коснулся потянутой руки, а юная ведьма — как же она была юна! — подняла глаза, и покачнулась Зория, и остановилось время. Ведьма — его кровница? Откуда? Вальд во все глаза разглядывал незнакомку. Ее глаза сияли тем же огнем, что у всех детей Аастра, темные короткие волосы лежали густой шапкой, длинная стройная шея, изящная фигура, слегка худощавая, красивые руки — все это было укутано в серовато-белый балахон с капюшоном, и, пока бабуля не подозвала ее, юная ведьма оставалась незаметной, как и другие ее сестры. Янина. Имечко не очень благозвучное для слуха астрономов, но девочка родилась от женщины, проданной в рабство так далеко, что привычные имена были другими.

Мать Янины была из похищенных и немногих выживших. Прожила она всего ничего — чтобы успеть выносить девочку, родить и распрощаться с этой не слишком доброй для нее судьбиной. Она ушла к Семерке сразу после родов. И Янине пришлось с лишком хлебнуть того, что достается сиротам в чужой стране. Но ее детство и отрочество со всеми бедами и лишениями оказались меньшим злом из доставшегося. Оказались такими по сравнению с тем, что пришлось пережить ей в Крамбаре. Прибрежный небольшой городишко, что приютил малышку-сироту, был разграблен Лундами, всех девочек моложе семнадцати новолетий угнали в рабство, где они были проданы в разные дома на невольничьем рынке. Янина попала в Красные башни. Купили хирдманны. Хирдманн, которому она была предназначена, даже не присутствовал при покупке. Он был изранен и покрыт шрамами так, что кожа его казалась рубчатой. Его близкая смерть выглядывала из-под опущенных век, стояла за спиной, управляла им словно марионеткой. Свои слабеющие силы хирдманн направил на то, чтобы зачать наследника, потому что свято верил, что пес императора бессмертен только в том случае, если он родит сына или погибнет в бою за Всемогущего. И каждую ночь Янине пришлось терпеть саму процедуру зачатия. Хирдманн приходил, входил в юное девичье тело, оставлял в ней часть себя и уходил, не говоря ни слова. Так длилось до той поры, пока не выяснилось, что Янина забеременела. После этого хирдманн оставил девушку в покое, окружив ее необходимой для вынашивания ребенка заботой. Ей приходилось есть только то, что считалось полезным для ребенка, даже если мать не могла на это смотреть: ее пичкали сырой печенью, только что выловленной рыбой. Заставляли пить птичьи яйца, есть фрукты и овощи в таких количествах, что ее начинало распирать, подолгу стоять на локтях и коленях — якобы ребенок таким образом получает больше питания от матери и ему достается больше места в животе. Но все когда-нибудь заканчивается — закончилась и беременность.

Ребенок родился в срок, это был крепенький мальчик. Янина успела рассмотреть его и запомнить каждую складочку на маленьком тельце. Запомнила три родинки у мальчика на плече. Успела прошептать ему, что любит его, и назвать мальчика Аастром. А потом ее отправили, как и всех матерей ранее, за городскую стену, где вскоре она присоединилась к песчаным ведьмам. Но все злоключения почему-то не озлобили её так, как бар Хельгу.

Это пронеслось в мыслях астронома. Бар Катарина не сводила с него глаз:

— Что ты видел? Почему ты так побледнел?

Вальд замешкался, подбирая выражения.

— Бабуля, он видел меня. Он видел, откуда я, и как пришла к сестрам. И он достоин нашей помощи.

— Это так? Ты видел?

Астроном кивнул, все еще под впечатлением от увиденного. Бар Катарина покачала головой:

— Ох не знаю, благодарить ли тебе судьбу за такой дар или проклинать. Кому позволено узнавать многое, будет многим и опечален. Помни это. Кровь твоей матери была очень сильна, и, если бы она попала к нам, ей уготована была бы великая судьба.

— Да уж. Вы знаете, где она. Я могу ей помочь?

— Видишь ли, я не всемогуща. Могу помочь тебе только тем, что я предлагаю. Против чернобородого весь наш клан бессилен, он сотрет нас, не задумываясь, даже не вглядываясь в наши лица. Уши только срежет. Пустынные ведьмы ему не нужны. Лишь ведьмы третьего круга покорны ему, и он бережет их, потом ты поймешь это. Если придется встретиться с этими отродьями, будьте осторожны. А теперь довольно разговоров. Светила склоняются к закату, и падальщики спускаются все ниже над твоим другом-воином. Вам нужно спешить. Собирайтесь и ступайте.

— А как же Стела и Бардем? Уговорить их вернуться в Мир — тот еще труд. Уж я их обоих знаю достаточно. Оба упрямы, и если они вобьют себе в голову что-то, то убедить их — довольно-таки тяжело.

Бар Катарина усмехнулась:

— Уж предоставь это мне. Они не посмеют перечить пожилой даме. Ступайте, ступайте. Янина, помни о втором и третьем круге. Идите и пусть будут для вас только счастливые Новолетья!

Янина оказалась бывалой путешественницей и собрала все необходимое так быстро, что Вальд, ходивший следом за ней, не успел и устать. Астроном не сводил с попутчицы восхищенных глаз, вспоминая, как завидовал счастью влюбленных Кира и Стелы. Ему пришло в голову, что с кровником он сквитался, и теперь, отправляя Стелу в Мир, позаботится о процветании клана астрономов. Ну, или хотя бы возрождении. Вскоре Вальд и Янина подошли к бар Катарине задремавшей на своем стуле. Бабуля открыла ясные глаза, когда они подошли. Янина прикоснулась к морщинистой щеке старой ведьмы ласковым жестом, повторив то действо, на которое не осмелился Вальд, прошептала ей что-то. А потом ведьмы просто смотрели друг другу в глаза, достаточно долго. Словно договариваясь о чем-то. Потом бар Катарина подозвала Вальда поближе:

— Помни, таких, как она — очень мало. Сбереги ее. Не дай случится с ней ничему плохому. Она уже и так много повидала — из того, что никому бы не надо.

— Да, я буду. Прощайте, — Вальд опустился на колено, кланяясь пустынной ведьме так, как он когда — то давным-давно, словно в прошлой жизни кланялся Примам в их Пресветлом дворце.

— Не прощайте, а до свидания! — услышанное резануло Вальду слух, напоминая о давнем прошлом.

Стелу Вальд увидел спустя лишь много Новолетий, а с Бардемом не встречался более никогда.