Хирдманн чувствовал, как утекает его жизнь, и молил Олафа лишь о том, чтобы умереть с оружием в руках, с именем Всемогущего на устах, с кличем, который подарит надежду на возрождение. Прошло уже почти четыре дня с тех пор, как они пытались пройти через городские ворота… Сына он родил и давно, поэтому чтобы остаться в вечности, ему осталось лишь умереть, как истинный хирдманн. Обшарив все вокруг, опечалился, понял, что оружия нет. Никакого.

Придется умертвить себя каким-нибудь особым способом. Можно перекусить вены на руке. Можно остановить сердце. Да мало ли способов распрощаться с жизнью. Хирдманны в совершенстве владели искусством убивать. Умение это могли применить и к себе, если не оставалось другого пути. Тем более, что особых усилий самоубийство и не потребовало бы. Ослабев, раненый бездумно следил за парящими над его укрытием падальщиками. Надо будет не затягивать и свести счеты с жизнью до того как совсем ослабеет… С этой мыслью хирдманн потерял сознание, которое вернулось лишь на закате. Очнулся от боли. Один из осмелевших падальщиков клевал высунувшуюся за время беспамятства из-под веток и тряпок ногу. Дернулся, стараясь согнать назойливую птицу. Падальщик раскинул крылья, пытаясь удержаться на лакомом куске и урвать как можно больше до того момента, когда остальные птицы слетятся на пиршество. Хирдманн постарался подтянуть ногу под ветки, но ослабевшие конечности переставали слушаться. Губы пересохли и едва шевелились. Воин Олафа понял, что его время пришло. Решил вознести молитву и покончить со всем этим…

Вальд и Янина спешили из всех сил. Ведьма чутьем находила более короткие дорожки, Вальд следил за направлением, чтобы не очень отклоняться от цели. Астроном подсчитал, что минуло четыре заката с тех пор, как они втроем решили пройти через крамбарские ворота. Пятая ночь принесет смерть хирдманну, если он еще жив. А закат уже близился, порывы ветра становились холодными, Прим-светило склонился над горизонтом. Добрались до окраины Крамбара довольно быстро, останавливаясь лишь для того чтобы отдышаться и хлебнуть водички.

Янина умела ходить особым шагом — быстрым, легким. Едва тревожа пески, не сбиваясь с дыхания, она шла впереди, и Вальду приходилось прилагать все усилия, чтобы не отставать. И когда городская стена стала отчетливо видна, марево пустыни отступило, астроном почувствовал, что он донельзя вымотался и готов оставить все, к чему он так стремился, желая лишь упасть лицом в еще теплый песок, лежать так долго-долго, пока усталость не выпустит из своих крепких объятий. Янина, словно почувствовав, оглянулась с вершины бархана, помахав рукой и исчезла из виду. Словно провалилась в песок. И непонятно откуда силы взялись, Вальд чувствовал, что ему просто жизненно необходимо видеть ее, идти рядом, знать, что она — жива. Задыхаясь от порывов усиливающегося холодного ветра, несущего запах песчаной соли, астроном взобрался на бархан и замер. Янина яростно отбивалась от двоих типов явно разбойничьего вида, молча, с остервенением пытаясь освободить руки, которые ей заламывали за спину. Неподалеку кружили те самые падальщики, о которых говорила бар Катарина — значит хирдманн до сих пор там, но жив ли?

Вальд ринулся вниз по осыпающемуся песку на помощь попутчице и уже спустился, когда произошло нечто, выдавшее их с головой. Если стража на городской стене до этого момента не обращала внимания на потасовку на дороге, то теперь-то уж точно поспешит сюда. Случилось все так быстро, что Вальд растерянно крутил головой, пытаясь разобраться. Янине удалось освободить руки и эта ошибка стала для нападающих роковой. Она взмахнула обеими руками, словно пытаясь обнять угасающие светила, что-то прошептала незнакомым низким голосом, растягивая гласные и резко хлопнула в ладоши. И наступила тьма. Уже обычным голосом, только слегка прерывающимся, ведьма велела юноше найти хирдманна и тащить сюда, пока она будет удерживать темноту вокруг них. Вальд посмотрел вперед — и верно, типы, что напали на девушку растерянно вертели головами в разные стороны, пытаясь найти ее, городские ворота медленно и скрипуче начали отворяться. Надо же, крамсоны все-таки начали закрывать свои ворота. А кто, Пергани? — говорил, что в Крамбаре никого не боятся, поэтому вход всегда открыт… Астроном что было сил рванулся к кустам, за которыми он укрыл воина, нашел кучу тряпья и веток, проверять жив ли хирдманн, времени не осталось. С трудом взгромоздил неподвижное тело на спину и рванулся к ведьме. Тьма окутывала Вальда, скрывая его от посторонних глаз. Через несколько мгновений — таких тяжких и тяжелых для астронома — он оказался возле Янины. Еще тягучий возглас, снова эхом в ушах прозвучал хлопок в ладони и все пропало. В подступившей мгле скрылась из виду городская стена, исчезли открывающиеся ворота, нападавшие остались посреди дороги с открытыми от удивления ртами.

Вальд приподнял голову, сел. Оазис. Еще один. Взявшийся неведомо откуда. Астроном отряхнулся от песка и пошел на звук журчащей воды. После недавней беготни ноги все еще гудели, моля об отдыхе. Наполнил оба бутыля, до сих пор болтавшиеся на поясе — каким чудом не потерялись. Неподалеку обнаружились его спутники, которые до сих пор лежали неподвижно, не осознавая происходящее. Эх, придется самому позаботиться об укрытии на ночь, иначе утром будет в этом неведомом оазисе три трупа, которые уже никому и никогда не помогут. Позволив себе отдохнуть еще немного, Вальд вдоволь напился воды. Обтер лицо хирдманна, губы которого слабо шевельнулись, пытаясь что-то то ли сказать, то и спросить, но не получилось, и он вновь провалился в беспамятство. Ведьма уже очнулась, но была так слаба, что ее сил едва хватил на то, чтобы прошептать невнятно слова благодарности и выпить несколько глотков воды, после она мгновенно заснула, свернувшись на чахлой травке. Вальд теперь понимал, почему ведьмы не используют свои колдовские силы в обыденной жизни — слишком тяжело это. Янина выглядела очень плохо и астроном предполагал, что пройдет немало времени, прежде чем ее силы вернутся, и она снова станет такой, как прежде: юной ведьмой с ясными глазами.

…Они все пережили эту ночь — Вальд смог собрать достаточно дров, чтобы костер горел до рассвета, согревая и защищая от пустынного зверья. Опасаться зверей двуногих здесь и сейчас было глупо. Где находился этот оазис, куда их забросила колдовская сила Янины — путники и сами не имели ни малейшего понятия. Олафу Всемогущему, как истинному божеству, было все равно, сколько в его повиновении имперских псов, исчезновения одного из хирдманнов он и не заметил.

Фрекен Гудрун и ее сообщникам, вольным или невольным, пришлось довольствоваться тем, что их недруги просто исчезли.

Вальд караулил беспокойный сон ведьмы и ослабевшего хирдманна до рассвета, потом усталость сморила и его. И астроном уснул. В этот же миг, когда закрылись его глаза, ведьма открыла свои. Только странен был ее взгляд, словно и не она это. Да и не только взгляд, вся ее внешность претерпела изменения — волосы взметнулись нечесаной грязной копной; кожа на лице потемнела и сморщилась, словно навеки сожженная светилами, много горячее, чем дневная зорийская семерка; на спине появился безобразный горб, глаза, обычно такие ясные, стали тусклыми, зрачки подернулись пленкой безумия, и цвет их изменился на багрово-черный. Ведьма беспрестанно что-то шептала себе под непомерно удлинившийся нос и мерзко хихикала. Она внимательно оглядела своих спутников, удостоверилась, что они действительно спят, и все так же хихикая, понеслась по оазису. Мало осталось общего между этим злобным существом и юной пустынной ведьмой Яниной, дочерью клана астрономов. Ведьма пробежалась по небольшому оазису — раскидала угли в костре, что-то пошептала над родником, приблизившись к спящему астроному, проткнула бутыли, что были на поясе. Боком, широко расставляя скрюченные ноги, двигаясь, как недобитый паук, подкралась к неподвижному воину, подняла какую-то колючку с песка и вознамерилась уже было воткнуть ее в могучую, несмотря на перенесенные лишения, шею, но взметнулась мускулистая руки, и колючка выпала из слабеющих от захвата пальцев. Уронив колючку, ведьма показала себя в истинном свете — не такая слабая и не очень женщина — она бешено сопротивлялась усилиям хирдманна и, пытаясь попасть острыми грязными когтями в глаза, изрядно поцарапала ему лицо.

Вальд выплыл из недолгого сна от непонятной возни и сдавленного шепота хирдманна:

— Грязная сука, убью, убью… Тварь, ведьма, ведьма….

— Помни бар Хельгу, убийца, помни бар Хельгу.

Астроном перевернулся на другой бок, трава, на которой он лежал, казалась такой мягкой и манящей, буркнул, не в силах разорвать сна:

— Ну, что вы как дети, дайте поспать человеку.

И окончательно проснулся от вопля хирдманна. Астроном вспомнил, что слышал подобный воинственный клич во время злоключений в Крамбаре — хирдманны издавали его, собираясь лишить противника жизни во славу Олафа Синксита Всевышнего, Всемогущего и Благословенного. Вальд вскочил, еще не очень хорошо соображая после столь короткого сна.

Картина, представшая перед его глазами была и прекрасна и ужасна. Сюжетец — хоть картину пиши, прямо классика эпоса хирдманнов: «Могучий воин убивает злобную ведьму». Хирдманн, почти полностью обнаженный, если не считать обрывков тряпок, в которые астроном его заматывал, склонился с невесть откуда появившимся ножом над бессильно поникшей в его руках ведьмой, и готов уже нанести решающий удар. Трансформация ведьмы произошла неуловимо и Вальд видит уже Янину, а хирдманн затуманенным яростью взором видит лишь ненавистную всему его племени ведьму. Вальд едва успевает перехватить нож. Острое лезвие, так неудачно схваченное, разрезает ладонь, горячая кровь течет по сжатому кулаку, попадает на обоих: и на ведьму, и на хирдманна. Хирдманн, лишившись оружия, сам становится оружием. Вены на могучих руках поползли от напряжения змеями, тонкая ведьмина шея кажется отлитой из металла или выточена из гикори — никак не удается сломать. Ведьма слабеющими руками старается оторвать пальцы от горла, хрипит уже, лицо багровое… И Вальд кричит, вопит так, как никогда до этого не вопил, пронзительным голосом, от которого свербит в ушах:

— Стой! Стой! Не смей! Отпусти ее!

И случается чудо. Хирдманн отпускает ведьму и падает навзничь. Потом подползает к воткнувшемуся в песок обагренному кровью астронома ножу, вытирает его о песок, прячет среди тряпок и валится набок, израсходовав тот запас сил, который у него еще оставался. Ведьма, взрывая песок босыми израненными пятками, оставляя кровавые пятна, которые мгновенно впитывает песок, отползает от воина, судорожно пытаясь вздохнуть, и снова теряет сознание. Вальд зажимает порез на ладони — а он довольно глубок, садится, подняв колени. Находит какой-то обрывок тряпки, заматывает руку и тоже валится на песок. Нет сил, не осталось больше ни капли, и он засыпает. Над неподвижной троицей всходит Прим, а скоро и остальные светила поднимутся над Крогли. Слабеющие порывы ветра становятся все теплее. Над оазисом застыло безмолвие. Возле едва тлеющего костра, остывающие угли которого уже подернулись серым пеплом, лежат трое. И непонятно, живы ли они, или пустынных падальщиков ждет скорый пир…