Ближе к полудню в пустыне установилась странная, звенящая тишина. Стихли даже порывы теплого ветра, приносящие хоть какое-то облегчение, смолкли насекомые, и наступила тишь — практически абсолютная. Светила продолжали заливать пески безжалостным светом, но и он стал другим — слишком желтым, слишком назойливым. На горизонте появилось небольшое темное облако, которое быстро приближалось, меняя цвет и становясь багрово-черным. В полной тишине раздался едва слышный неясный звон. Вальд застонал и открыл глаза, выплывая из глубокого сна, больше похожего на обморок. Затихшие пески, представшие перед его замутненным взглядом, выглядели более чем странно. Огляделся, вспоминая прошлый день. Хрустнул шейными позвонками, поворочал голову из стороны в сторону — нет, вроде не болит. Лишь противно саднила разрезанная ладонь, тряпка, что прикрывала рану, вся пропиталась кровью и задубела.

Горело пересохшее горло, вынул один из бутылей, что висели на поясном ремне — проколот, как и второй. А вот это грозило неминуемой смертью. Насколько астроном знал, у его спутников с собой не было ни одной емкости, в которую можно набрать воды. Оставаться в оазисе возле родника — стоило ли вообще тогда затевать этот поход, чтобы попытаться выжить среди песков. С едой тут негусто. Порыв ветра швырнул в лицо добрую пригоршню горячего песка. Вальд поднял глаза к пока еще чистому небу. Но вдалеке виднелась багровевшая туча, которая приближалась с немыслимой скоростью, в ее недрах грозно вспыхивали зарницы. Неясный звон стал более отчетливым, пустыня словно запела. Вальд вспомнил то давнее путешествие, когда он и его мать, Селена, покидая племя Диких, попали в пыльную бурю. Признаки бури крепко засели в памяти юноши, и все совпадало с нынешними — и пение песков, и странный свет, и самое главное — быстро приближающаяся туча, которая несла им неминуемую смерть, если он не поторопится и не придумает что-нибудь. Его спутники все еще лежали неподвижно, то ли во сне, то ли в забытьи, так что действовать придется снова в одиночку.

Итак, воду налить не во что. Помощи ждать неоткуда. Вальд собрался с силами и попытался встать. Затекшие от неудобного ложа ноги поначалу отказались слушаться, астроном лихорадочно растирал их, пока не забегали щекотные мурашки. Придумал! Если воду набрать некуда, значит, нужно быть возле нее, пока буря, а он не сомневался, что она вскоре грянет, не закончится. Сгреб под мышки тяжеленное тело неподвижного хирдманна, который даже не пошевелился, когда его так бесцеремонно поволокли по песку. И благо еще, что по песку, если бы пустыня была каменистой, было бы гораздо хуже — и Вальду, и воину. Донес раненого до родничка, положил рядом. Потом настала очередь ведьмы. Хрупкое тело казалось почти невесомым, со всей бережностью астроном поднял ее. Принес к воде, положил неподалеку от хирдманна, но, памятуя об их недавней стычке, решил поглядывать за обоими, а когда очнутся — если очнутся, если они все смогут пережить бурю — вызнать, что же случилось. Теперь пора было подумать об укрытии.

Обдирая руки, Вальд таскал камни и укладывал их стеной вокруг спутников, включив в круг родник. Когда камни поблизости закончились, пришла очередь сушняка, что в изобилии валялся вокруг. До астронома дошло, что оазис находится далеко в стороне от любых дорог — слишком заброшено местечко. Родник мал, почти засыпан песком. Нигде не было ни следа посещения этого места кем бы то ни было и когда бы то ни было — по крайней мере, со времен последней пыльной бури или сезона ветров. Когда закончились и ветки, Вальд решил, что теперь он сделал все, что мог.

Осталось лишь обезопасить себя и спутников от песка, чтобы дать им возможность дышать, когда в воздухе будет столько песка и пыли, что он станет практически непригоден для дыхания.

Покопался в сумках Янины, нашел там полосы какой-то плотной ткани — то, что надо! Обильно намочил их, закутал сначала ведьму, а потом и хирдманна. Распустил последнюю полосу ткани на длинные подобия веревок, связал себя и спутников друг с другом. Очнутся, не разберут ничего, так он хоть знать будет, что они в себя пришли. Перед тем, как замотать голову себе, взглянул на небо, затянутое багрово-серыми тучами.

Снова воцарилась тишина, словно все в округе пыталось набрать как можно больше воздуха и затаить дыхание. А потом началось. Обрушившиеся тучи песка и пыли, поднятые порывами ветра, дувшего, казалось, сразу со всех сторон, закрыли обзор, и астроном поспешил укрыться под тряпками. Оказавшись в узком тряпичном коконе, астроном почувствовал, как подступившая клаустрофобия мягкими потными пальцами гладит его по лицу. Вальд задышал глубоко и часто, стараясь справиться с приступом. Когда ему это удалось, случилась новая напасть — веревки, которыми он соединил себя и попутчиков, дернулись и натянулись, уведомляя его, что ведьма очнулась. Астроном постарался подвинуться к Янине и, перекрикивая шум бури, успокоить девушку. Поначалу это не очень-то помогло, Вальда попросту не было слышно. Тогда пришлось принимать экстренные меры — он подвинул сопротивляющуюся ведьму к себе насколько смог и попытался обнять. И, о, чудо, когда ее руки оказались прижатыми, она и впрямь затихла. Вальд не стал больше перекрикивать внешние шумы. Янина успокоилась. Вальд отпустил девушку и вернулся на свое место. Происшествие немного отвлекло. Теперь же отвлекаться больше было не на что, по крайней мере, пока. Астроном поправил немного сбившуюся на сторону повязку и привалился спиной к хирдманну. Как ни странно, нахождение внутри тряпичного кокона, перестали напрягать. Захотелось закрыть глаза и вздремнуть, пока не утихнет эта песчаная свистопляска. И пока ярилась буря, заснули все трое в песках затерянного оазиса. И время вновь остановилось для ведьмы, хирдманна и астронома. Как прежде, когда оно было нестабильным.

Путники спали и видели сны.

Сон ведьмы был тих и приятен. Ни один из призраков прошлого не пытался омрачить ее отдых. Она спала, заставив себя уснуть. Спать так, как ее учили. Спать для восстановления сил и отдыха. Не для видений или предвидения, нет. Сны ведьм недоступны Хрону, который властен запустить свою когтистую лапу в видения практически любого зорянина. Но к ведьмам он и не пытался сунуться. И кто знает, почему… Янина спала, восстанавливая силы после тяжких трудов — перенесения их физических оболочек в эту глушь, да так, чтобы даже следов не осталось, после исчезающей из памяти потасовки с хирдманном, пусть и раненым, но все равно — смертельно опасным убийцей, после пробуждения с замотанной тряпками головой и нахлынувшего страха, после объятий астронома, таких нежных, таких сладких. Она слаба, и так беспомощна. Янина вновь чувствовала себя ребенком, девочкой, которая ждет свою маму. А мамы нет и нет, она занята чем-то важным, таким важным, что на маленькую девочку не остается ни времени, ни сил. И девочка, устав от бесплодного ожидания ложится спать, мгновенно проваливаясь в сон…

Вальд проснулся резко, словно от толчка. Едва смог открыть глаза, тряпка, что была влажной и спасала его во время бури, высохла и прилипла к коже. Выдрав пару ресниц, глаза открыть все-таки удалось. Попытался поднять руки, да где там! Песок сковывал движения получше всяких веревок, удалось лишь пошевелить пальцами. Вальд начал раскачиваться из стороны в сторону, стараясь освободить хоть небольшое пространство для маневров. Но песок мгновенно заполнял любую пустоту, что удавалось создать. Вскоре, совершенно обессилевший астроном поник, на грани потери сознания — снова вернулась боязнь тесных пространств, забирая остатки мужества и желания жить. Закрыл глаза, перед внутренним оком поплыла багровая муть, заставляя смириться и отступить. Послышался невнятный голос, укоряющий и обвиняющий. Ворчание становилось все назойливее и громче. Отдавалось в ушах с каждым ударом сердца, заставляло слезиться и без того раздраженные глаза, заставляя вспоминать столь дорогие лица друзей и кровников. А голос бубнил, что-де, вот, сидел бы в Мире, помогал кровникам и все бы были живы, кто любил тебя. И были бы рядом. Только Селены бы не было, ну а что же, родителям судьба уходить раньше детей. Запомнилась бы молодой, красивой и полной сил. Повезло еще, что так ушла — жертвуя собой ради тебя, бестолковика, ради друзей, ради всех, кого удалось спасти.

Хронилища — они то ли есть, то ли нет. Ты же не веришь уже в Семерку, ты же заразился от той рыжей безверием. Зачем ты пошел дальше? Надо было еще в ту ночь, которую провели с семейством Пергани — таким дружным, таким гостеприимным, они изменились, тоже твоя вина! — надо было вернуться, пока никто не заметил вашего отсутствия. И не было бы ничего. Теперь же остается лишь признать, сказать это вслух, пусть самому себе, пусть идея кажется такой бредовой…

Надо ли произнести: «Сдаюсь!», и все станет таким, как раньше. И отступит Крогли, выпуская тебя из песчаных когтей. И окажешься в том самом лесу у Речного перекрестка, рядом со Стелой. И догорит костер, и будет целая ночь, чтобы вернуться в Блангорру, и можно незаметно присоединиться к все еще пирующим в Пресветлом замке. Лишь Лентина, может быть, вспомнит, что куда-то провожала вас с эту ночь. А может и не вспомнит. Память человеческая такая капризная вещь. И Стела может не вспомнить ваше небольшое приключение. Или ты хотел навеки лишить своих кровников счастья? Кровник твой, Кир, он же ждет ее, ждет так, как ждут иссохшие от жажды губы глотка воды. Или она для тебя также важна, как для Кира? И ты не хочешь, чтобы они были вместе? Что же, когда будешь сдаваться, добавь просто, что Стела — твоя. И сбудется все, все что ты скажешь в этот миг. Вальд, не в силах сдерживаться, зарыдал, он признавал себя виноватым во всем, что ему шептали, уже готов бы признаться, забыв о засыпанных рядом спутниках, забыв обо всем. Слезы иссякли и пришло спокойствие. И нашлись аргументы, чтобы возразить этому ворчанию. Что будет с мамой? Что будет со мной, если отступлюсь? Смогу ли я хотя бы узнать, где она и что с ней?

Бормотание прекратилось ненадолго, чтобы возобновиться с новой силой:

— А какая теперь-то тебе разница?! Считай, что она умерла, смирись с этой мыслью!

— А такая разница, что я с ней не попрощался! Когда человек умирает, его близкие могут проститься с умершим! Я смогу примириться с ее смертью только тогда, когда смогу с ней простится. Есть много того, что я хотел бы вспомнить…

Перед глазами промелькнула Селена плачущая, танцующая, смеющаяся, улыбающаяся — такая разная, но всегда цельная, всегда любящая и преданная. Вальд крепко-крепко зажмурил глаза, прогоняя багровую муть, набрал в грудь побольше воздуха, полного пыли, и с диким напряжением начал вытаскивать руки, освобождая их из песчаного плена. И удалось, пустыня отступила, отпуская свою несостоявшуюся жертву.

Астроном выбрался из-под завала и огляделся. Буря закончилась. Вокруг них не было ни одного камня, ни одной ветки, что в таком изобилии Вальд спешил укладывать вокруг них для защиты от песка. Все унес с собой прожорливый ветер. Над пустыней мягко светили дневные светила, а Прим уже коснулся горизонта. До наступления темноты оставалось не так уж много времени, и снова следовало поспешить. Да что за день такой выдался! Все сам да сам! Неподалеку Вальд увидел еще две кучи песка, одна побольше, другая — поменьше. Ринулся сначала разгребать ту, что поменьше. Освобожденная от песка ведьма спала, дышала ровно и размеренно, не проснувшись даже тогда, когда юноша размачивал тряпки, присохшие к лицу. Она лишь вздохнула глубоко и повернулась на бок, подложив под голову руку. Вальд поспешил к хирдманну, надеясь, что могучее здоровье позволило и ему пережить бурю. Раскапывать пришлось гораздо дольше, чем ведьму. Неподвижное тело под собственным весом начало погружаться в песок. И Вальд успел как раз вовремя. Хирдманн, в отличие от Янины, очнулся сразу, как только астроном коснулся тряпок на лице.

— Мы где? Что с нами случилось? Как мы тут оказались? — тяжелый бас прозвучал так громко, что Вальд присел от неожиданности и шикнул на хирдманна.

— Тихо, тихо! Мы в оазисе, в Крогли. А где именно, я не знаю. Янина очнется, тогда, может быть, будем знать точнее. Иди сюда, надо твои раны осмотреть, а потом до темноты костер разжечь и воду раздобыть. Родник песком засыпало, раскапывать придется, пока я помню, где он был.

Хирдманн с недоумением оглядел себя:

— А это что за тряпье на мне? И кто такая Янина?

Вальд поперхнулся. Хирдманн, похоже, ничего не помнил. Или вид делал, что не помнил. Хотя лжец из него так себе получится, из этой горы мускулов. С воображением у него как-то напутано, врать он умеет еще хуже, чем астроном.

— Понимаешь, друг. Эээ. Ты помнишь, что я тебе друг?

— Помню, конечно. Ты — Несущий меч. Мы спасали друг другу жизнь. Ты достоин почестей, и, если о тебе узнает Олаф Всемогущий, ты можешь стать хирдманном, хотя и не родился среди нас.

Вальд с содроганием вспомнил свое недолгое пребывание в Красных башня, ядовитую змеюку Гудрун. Тьфу, Семь к ночи! Пусть лучше Олаф Всевышний обратит свой благородный лик на кого другого.

— Правильно. А ты помнишь, что ты хотел убить ведьму, вон ту? Почему ты хотел ее убить?

— Я не помню… Откуда здесь ведьма? — и, судя по недоуменному взгляду, хирдманн и впрямь ничего не помнил.

— Хорошо. Поговорим об этом потом. Как ты себя чувствуешь?

— Пес чувствует себя хорошо. Нужна одежда и оружие. Иначе я не могу быть воином. Оружие просто необходимо. У меня остался лишь жертвенный нож, но им я не могу защитить Несущего меч.

«Ну опять, понеслось! Несущий меч, пес императора и все такое…», — насколько было бы проще без хирдманна. Но имперский пес действительно спас жизнь Вальда, поэтому теперь не должно и мысли возникнуть о пути без него.

— Хорошо, пойдем поищем тебе что-нибудь.

Хирдманна нарядили в то, что удалось найти в дорожных мешках Янины и астронома. Громила выглядел достаточно комично в коротких женских штанах, пусть и темного цвета — единственные, что подошли по размеру. Его зад спасло лишь то, что штаны были на растягивающемся шнуре и их не нужно было застегивать. Свободная блуза песочного цвета была достаточно просторной чтобы скрыть крепкие мускулы. Вальд с изумлением уставился на крепкое тело друга, на коже которого не было ни царапины:

— Как так? У тебя же было все тело исколото?! И голова, твоя голова, там вроде дыра была?!

Хирдманн почесал бритую голову:

— А что голова? Волосы на ней не растут после того, как воин принимает благодать императора. Эта же благодать спасает нас от ранений. От ранений остаются лишь шрамы, которые никогда не исчезают. Убить имперского пса очень сложно. Есть только одна рана, от которой мы не можем оправиться. Мне придется пройти мой путь рядом с тобой. И я прошу тебя, если не будет другого выхода, ты можешь убить меня? Иначе я не смогу возродиться.

— Хорошо, что я должен сделать в этом случае? — проще было согласиться, чем объяснять этому верзиле, что в Мире друзья не убивают друзей, а пытаются им помочь изо всех сил.

— Ты должен будешь жертвенным ножом пронзить мне мозг, проколов оба глаза.

Вальда аж передернуло от такой радужной перспективы. Вот пообещал так пообещал. Теперь деваться было некуда. Поэтому кивнул в знак согласия.

Общими усилиями раскопали родник, вырыв достаточно большое углубление для воды. Уже Кам-дневное светило спрятался за горизонт, когда песок намок достаточно и перестал пропускать воду. Углубление наполнилось так, что стало возможным смыть пыль и кровь, и напиться вволю.

Вальд нашел особую глину и радости его не было предела. Все проколотые бутыли можно было залепить тряпками, пропитанными мокрой глиной, и они еще послужат. Хирдманн уставился на бутыли так, словно что-то пытался припомнить. Потом мотнул головой, почувствовал тщетность затеи и отправился собираться ветки, которые еще были видны в угасающем свете дня. Но вскоре вернулся, неся жалкую кучку хвороста, сделал знак, призывающий к тишине. И среди остывающей пустыни, готовящейся к ночному отдыху, отчетливо раздались звуки, которые они и не ожидали услышать.

— Иди поскорее, ты, тварь бестолковая, бурдюк с водой и кишками. Будешь так ползать, мне придется пустить тебя на мясо. А кровь твою выпить, — с этими словами из-за ближайшей дюны показалась фигура, замотанная с ног до головы в светлые тряпки, видны лишь только глаза. Такие памятные глаза, примечательные, жемчужные с пылающими зрачками цвета огня.