Когда Вальд вновь открыл глаза, он обнаружил, что несется вскачь на какой-то неведомой зверюге, будучи крепко привязанным к шелковистой темно-серой шерсти, что произрастала на спине животного. Красивая шерсть, только воняла так, аж слезу вышибало, и живности в той шерсти, что мух над навозной кучей. Вальд какое-то время тупо смотрел, как деловито копошатся темно-красные блохи, устраивая свои блошиные дела. Потом память обрушилась на него и астроном начал оглядываться, пытаясь понять — где он, куда несутся эти звери, и здесь ли его попутчики. И тут же получил ответ на все вопросы: несутся животины именно туда, откуда их троица так спешила, убираясь подальше от поля с иллюзиями. Никого из его друзей-спутников в обозримой близости нет, и где они — неизвестно. Вальд выругал себя так, что Хрону стало бы стыдно, услышь он ЭТО. Самым мягким, что он себе позволил, было сравнение с оленями. И вспомнив, как поравнялся было с вонючими донельзя неназванными животинами, отмечая свою степень загрязнения — так это было оскорбление для тех животин. Потому как столько раз попадать в одну и ту же лужу, это еще надо сильно стараться и ухитриться так. Смотри-ка, равнина, смотри-ка, нет тут никого! А давайте-ка, не будем выставлять дозор, а давайте-ка, просохатим тут все! Пусть всех нас похищают, привязывают к вонючим спинам и тащат куда хотят! Сколько раз его или его спутников похищали с того самого злополучного момента, когда Хрон утащил его матушку с празднования победы в Блангорре? Матушку… Во время своих странствий ее лицо начало потихоньку стираться из памяти, становясь лишь целью пути… Ага, окончишь тут этот хронов путь, если тебя все время тащат куда-то против желания! А все потому, что кто-то поленился лишний часик бодрствовать! Устал он, видите ли! Вот теперь и нюхай блох!

Астроном еще долго занимался самоедством, пока не надоело. Потом слегка приподнялся над блохастой шерстью и обнаружил, что утащили его уже гораздо дальше той злополучной долины. Пригляделся к несущейся твари рядом — бррр, вот же бывают такие! Туловище — словно большущий комок шерсти — размером с рослого зорянина. Из этой шерсти торчат мускулистые ноги, покрытые короткой шерстью, длинная кожистая шея, вся усеянная бородавками, на длинной вытянутой морде круглые ярко-желтые глаза, горящие безумием. Над этими изрядно выпученными глазами, коих три, выросло по рогу, по бокам — витые, загнутые назад, а в центре — прямой, вверх торчит. А вот ушей не видно. Может, в рогах они? Вальду подумалось, о чуши, лезущей непрошеной в голову… Потом вспомнил Янину и Вейлина… А веревки! Как же их страховка? Они же веревку протягивали! Повернул голову, едва не вывернув шею, попытался разглядеть, что же творится с запястьем — ха! Все-таки безголовые они все, что хирдманн, что ведьма, и самый орехоголовый олень — это он сам. Веревка была аккуратно разрезана, по всей видимости каким-то очень острым лезвием. Да так, что никто из них и не встревожился. Оставалось лишь смириться с текущим положением вещей и попытаться взремнуть, пока ситуация не прояснится. Хотя спать с пустым животом и полным мочевым пузырем — то еще удовольствие. Но мерное покачивание и неподвиженность сделали свое дело. И Вальд задремал.

Приснилось ему зеленое поле, огороженное как на выпасах. И дерево, растущее на самом краю этого поля, затянутом белесым туманом. Вальда словно что-то несло сквозь эту влажную мглу, оседавшую на лице мельчайшими прохладными каплями. Во сне подумал: «Ну да, это же меня шерстистые трехрожки куда-то несут, вот и тут кто-то несет». И проснулся. Лицо и впрямь стало влажным, тряская дорога в неведомо куда окончена. Но радости в этом нет никакой. Такого пробуждения врагам не пожелаешь. Открыв глаза, оказался астроном среди любимиц темнобородого, в их «роскошном» обиталище. Любимиц-любовниц в этот момент оказалось трое: Симона, Син-Син Ядвига и Моргана.

— Девоньки, а поглядите-ка, кого нам мурфоны принесли!! — первой его узнала Симона, которая несколько преобразилась, попав в Третий круг, — Это же наш разлюбезный дружок, астроном!

Приблизились осторожненько, внимательно разглядывая Вальда, который косился на них, не в силах повернуть головы. Вся троица наряжены в длинные темно-багровые туники, ноги босы, длинные волосы покрыты венками из черных каких-то цветов с пыльно-зелеными листьями.

Ведьмы галдели, перебивая друг друга, награждая Вальда такими именами, что он просто диву давался — за свою жизнь, как оказалось, он мало слышал до такой степени изощренных ругательств. Мало-помалу запас ругательств иссяк, первой всполошилась опять же Симона:

— Мы гостенька-то встретили плохо… Стыдно, ах, как же стыдно, — перерезала веревки, астроном комом упал к их ногам. Конечности его взбунтовались, отказавшись служить, попытался встать и повалился. Медленно приливающая к рукам-ногам кровь причиняла несказанные муки.

— Оживает знакомец наш, — прохрипела Моргана, — Вон уже пальчиком шевелит.

И они снова связали Вальда, да так, что он не мог теперь шевельнуть даже пальцем. Веревка, что стягивала руки хитрым узлом, обвивалась вокруг шеи и лодыжек, при малейшем движении натягивалась на шее, перекрывая доступ воздуху. Тьфу ты, и поделать-то ничего не успел.

— А где же твоя сладкая бар Янина? И хмырь твой, хирдманн? — вступила в разговор Син-Син.

О! Уже и это радует, друзья не здесь, значит есть надежда на помощь.

— А мы сейчас посмотрим, куда подевалась эта парочка, — предложила Симона, руками очерчивая на песке круг. Моргана предположила, что парочка та развлекается где-нибудь, обрадовавшись исчезновению астронома, или, может огорчившись, утешаются — если они постельные игрища втроем предпочитали.

В очерченном круге сначала появилась пустота, которая словно смотрела на них, пытаясь вырваться из заключения. Потом пустота обрела цвет и объем, и там, внутри круга появился песок.

Син-Син и Моргана хрипло рассмеялись, как закаркали, обидно обзывая Симону, и обвиняя самоучку в дилетантстве. Та не отрывала взгляда от сотворенного, не обращая внимания на беснующихся товарок. И ее терпение было вознаграждено: песок посветлел, явно будучи освещен нездешним светилом, а чем-то более ярким — например, семью солнцами Зории, потом послышался негромкий разговор. Показались бар и хирдманн, которые брели среди песков. Судя по всему, пустыней была все та же печально-памятная Крогли. Разговор велся о пропавшем астрономе, идущие были измождены донельзя. Бар и хирдманна выкинуло из Третьего круга в тот самый момент, когда мурфоны утащили привязанного астронома. Только кто перерезал веревки, которыми астроном был привязан к друзьям и кто привязал его к трехрогим зверюгами? Было больше вопросов, чем ответов. Астроном рванулся к картинке, стараясь хотя бы услышать голоса друзей, почувствовать живительное тепло солнц Зории, столь сильно отличающееся от здешнего удушливого марева. Пески Крогли и те более гостеприимны, чем здешние самые дружелюбные окрестности и их обитатели. Моргана визгливо хихикнув, потянула за веревку — и Вальд захрипел, с трудом дыша. Воздуха уже не хватало, кровь прилила к побагровевшему лицу, стало нестерпимо жарко. Подступило чувство облегчения, что сейчас все закончится. И не будет больше ничего… В глотку ворвался прохладный воздух и далекий писк вновь стал речью — Син-Син поносила Моргану почем свет стоит, что та едва не лишила их развлечения:

— Ты хочешь, чтобы этот заморыш сдох? Тут и так скука смертная, а ты еще и эту игрушку сломать хочешь? Тварь, Хрон пожалует, первая к нему пойдешь! Тебе, сучке похотливой, его палка никакого вреда не причинит!

Моргана злобно ощерилась, растопырила пальцы, ставшие поразительно похожими на когти, собираясь вцепиться в глаза «подруге»:

— А твоя дырка паутиной заросла и пауки даже сдохли все, ты чем надеешься хозяина прельстить?

Зачем ты здесь вообще? В твои-то годы надеешься понести от темнобородого и награду получить?

Прельщать этим астрономом что ли собираешься? Будете втроечком удовольствоваться?

Симона не выдержала:

— Заткнитесь обе, дуры снежные! Вы не видите что ль, игрушка ваша слушает, как вы тут скубётесь и плющится от наслаждения?

Снежные ведьмы одновременно повернулись к новому врагу, на короткий момент забыв о своих разногласиях, заголосили враз, что тебя-мол, самоучку, и вовсе никто не спрашивает, приправляя свой визг изысканными ругательствами из репертуара син. Симона, не поддавшись на провокацию, молча пожала плечами, продолжая вглядываться в круг на песке: ведьма и хирдманн едва плелись, с трудом вытягивая ноги из песка. Вальд напряг слух, и ему удалось расслышать, что его спутников выкинуло именно в Первый круг, на Зорию, и оказались они там, где начали свой путь между мирами — неподалеку от оазиса, в котором ранее обитала Симона. Вскоре доберутся и до самого оазиса, в котором могут найти приют и отдохновение. Вальд с облегчением вздохнул — уверенность в безопасности хоть этих друзей, взбодрила и придала чуток сил. Симона, уловив этот вздох облегчения, пристально воззрилась на астронома:

— Ты себе не очень-то воображай. Тебе они помочь не смогут, им сюда не попасть больше, разве только сдохнут и грешны будут настолько, что Хрон их заберет, дык потом и не выберутся отсюда вовсе. Вторично круговины их не пропустят, так что не надейся, — ехидно прищурилась, — А вот тебе тут, сладенький, мы ооочень рады. И хозяин обрадуется — такой подарочек! Мать твоя у него надсмотрщицей, одна из самых лютых. Мы ее видели уже сквозь трещину, ох и злобная тварь! И вид у нее — я бы ее трахнула, не раздумывая! Хозяин-то ох и лют до надсмотрщиц! Его тетки с кнутами, в кожаные костюмы затянутые, возбуждают до невозможности! А костюмчики — из кожи тех, кому назначено без кожи остаться.

У Вальда потемнело в глазах, он рванулся к ведьме, забыв про веревки, и теперь окончательно потерял сознание.

…Очнулся один-одинешенек в запыленной небольшой комнатке, углы которой затканы паутиной, с покачивающимися на тонких нитях создателями тенет всевозможнейших форм и размеров. От малюсеньких травяных паучков, до громадных птицеедов. И все они таращились на связанного узника во все свои глаза, что ли. Вальд никак не мог вспомнить, как называются глаза у пауков, слово вертелось в памяти, дразнилось, не даваясь. После удушья саднила шея и болело горло. Голова кружилась, воздух приходилось втягивать небольшими порциями. Пошевелив пальцами, астроном обнаружил, что связан теперь иначе — без риска удавиться. Но и сдвинуться с места не получится — его привязали к какому-то подобию каменного жертвенника, покрытому застарелыми пятнами, судя по всему, крови, мочи, кала и блевотины. Ну и ладно, главное, эти хроновых тварей нет рядом, никто не зудит над ухом. Есть время поразмыслить и придумать способ, как выбраться из этой переделки. Были во всем произошедшем и плюсы: искать хронилища и вход в них уже не придется, и известие о матери хотя и потрясло Вальда, но — она здесь и жива.

Хотя не факт, что здорова. Астроном никак не мог представить ее в кожаном костюме с плетью в руках… И костюмчик тот из человеческой кожи… Брр. А рядом с Хроном — и вовсе представить ее не мог. Астроном решил, что на данный момент хватает переживаний и без таких картинок, отмахнулся от навязчивых видений, которые поначалу оказались очень навязчивыми и никак не хотели покидать его.

Решил попытаться хотя бы освободить руки от пут. Пальцев уже не чувствовал. Ведьмы порешили, что развлекаться будет гораздо интереснее, если астроному причинить как можно больше боли, их мало заботило здоровье и продолжительность жизни их будущей жертвы. С жертвенника веревка соскользнула просто — стоило лишь потянуть ее вверх, но вот дальше задачка становилась гораздо труднее. Руки связали за спиной, пришлось поднатужиться и, с хрустом вывернув плечевые суставы, поменять положение рук. Выбитые суставы горели огнем.

Теперь ватные руки были связаны впереди, а их бесчувственный хозяин валялся среди всяческих обломков и осколков на пыльном загаженном каменистом полу, или как тут он называется…

Вальд очнулся от дергающей боли в плечах. Руки жгло, и надо было срочно что-то предпринимать, иначе была вероятность стать парнем с навеки неподвижными руками. Вальд постарался скопить в пересохшем рту хоть немного влаги, размоченные веревки снимутся легче, хотя и придется временно пожертвовать большими пальцами рук — их нужно будет вывернуть, чтобы стянуть путы. С трудом открыв отекшие веки, Вальд обнаружил, что вся паучья братия, которая скрывалась испокон веков в темных углах любого закоулка хронилищ, сползалась к нему, привлеченная судорожными подергиваниями. Едва слышно застонал, склонился над руками, стараясь попасть слюной точно на узел, и промазал. Во рту стало сухо, как в Крогли. При воспоминании о Зории сердце сжало сухонькой лапкой немыслимой тоски. Вальд в бессилии задергался в путах, поддавшись панике. Пауки, уже не скрываясь, ползли, подбираясь все ближе, усеяв каменные плиты радужным многоцветьем своих телец. А! Точно! Вальд задергался еще активнее, зазывая своих непрошеных соседей. Яд пауков тоже может служить смазкой, нужно только как-то извернуться, чтобы жидкость попадала на веревку, а не на кожу. Пауки облепили Вальда со всех сторон, их щекотные лапки были везде, парочка малюток забралась в уши, пришлось потрясти головой и замереть, старался размахивать только руками, привлекая их внимание. И ведь удалось! Сумасшедший план сработал! Оставалось лишь надеяться, что никто из паучков не решит закатить пир на все хронилища и не цапнет за какой-то жизненно важный орган.

Самые большие деловито принялись за работу, старательно укутывая Вальда в липкие тенета…

Тааак… Из огня да в полымя — от одной веревки избавишься, а эти заплетут так, что и пальцем не дернешь, да засадят яду, видов так пяток, как минимум, чтобы помягче стал, да повкуснее. Пора принимать самые что ни на есть решительные меры: веревки подались, растягиваясь, с хрустом выкрутил большие пальцы, едва не взвыв от боли — теперь огнем горели руки полностью — начиная от самой шеи. Но веревки снял. Вскочил, отряхиваясь от обрывков паутины, скидывая и давя самых назойливых из многоногих спасителей. Вроде не цапнули. Ууух, спасатели мохнатые!

Расслабил плечи, иии, ррраз, резко вскинул немеющие руки над головой, махнул в одну стороны, в другую, разгоняя кровь, стараясь вернуть суставы на их исконное место. Окружающее виделось сквозь багровую пелену, застилающую глаза — пелену боли и страдания. Левая рука вроде пострадала не так сильно, взялся ей за предплечье правой и с силой дернул. И повалился на бок, теряя сознание…

Очнулся от вкрадчивых прикосновений — пауки, разбежавшиеся было от его маханий и дерганий, вновь сползались к неподвижной жертве. Сел, отряхиваясь. О, чудо! Правая рука была почти здорова, а вот левая — при падении она оказалась под телом и вышедший сустав теперь торчал из под кожи, выпирая уродливым бугром. Теперь левый. Тьфу. Вальд решил сначала вправить пальцы, потому как после того, как непослушное левое плечо будет приводиться в относительный порядок, придется рухнуть снова, а пальцы уже онемели. Рванул сначала один, потом, перетерпев острый приступ боли, второй. И прикусил язык, стараясь сдержать крик. Мало ли кто тут на помощь поспешит… Теперь и левая рука ныть перестала, онемев. Вальд с тоской вспомнил умелые руки песчаной ведьмы, которая могла одним незаметным касанием лечить не только вывихи, она и переломы залечивала. Да вот только где сейчас та, ведьма… Янина, Вейлин…

Воспоминания о друзьях, которые хоть затерялись в песках Крогли, но живы и в относительной безопасности, придали сил. Вальд попросил небесного Аастра позаботиться о ведьме и хирдманне — пусть они не из мирских, пусть у них свои боги, но его-то небесный отец в состоянии позаботиться и о чужих детях… Сгреб неподвижную левую руку еще слабой правой, с силой крутанул плечо, и резко вправил торчащий сустав на его природное место. И снова повалился на бок, разбив висок о так неудачно подвернувшийся каменный осколок. Затылком он где-то долбанулся еще до этого. Бедная головушка. Всплыл в памяти тот старик, что спас его в Крогли — знать бы что не раз еще приложится черепом ко всяким недружелюбным поверхностям, попросил бы шлем какой, что ли. Из памяти уплыло имя того старика. Лежал в бессилии, наслаждаясь лишь относительным отсутствием боли, бездумно разглядывая густые капли темно-красной крови, сочащиеся из раны и падающие в пыль. Почему такая темная? Надо было подниматься и уходить отсюда или хотя бы найти уголок, где его не будет видно, когда кто-то или что-то откроет дверь. А лучше все-таки уйти отсюда. Но сон затягивал в омуты, обездвиживая, заставляя умолкнуть внутренний голос, который настоятельно советовал не засыпать… Багровые капли замедляли свой полет. Сон выглядывал из каждого темного угла, прятался в многоглазье паука, что осмелился подобраться к непокорной еде поближе. Уставшие глаза моргали все медленнее. И вот — веки опустились, и нет сил сопротивляться больше. Вальд уснул.

Сон его был странен. Астроном спал и не спал одновременно. Какая-то часть мозга отключилась, совершенно обессилев от обилия впечатлений прошедших дней. Бодрствующая же часть встрепенулась, бессильно затрепыхалась, когда в этот пыльный каменный мешок вошли чужаки. Темнобородый — собственной персоной, ступая твердо, так что каменные плиты продавливались под его стопами — а как же иначе, хозяин обходит свои владения, негоже ему таиться. Следом вошла до боли знакомая женщина, одновременно и прекрасная и ужасная — добела выгоревшие волосы навеки сплелись в тяжелую косу, заставляя горделиво вскидывать голову. Прекрасное лицо, пугающие глаза — багровые, страшные, воспаленные. Бархатистая кожа лица, девичья стройная фигура, затянутая в ту самую пресловутую черную кожу — несмотря на всё, случившееся с ней — это была она, Селена. Неспящая часть Вальда рванулась к матери, но бренное тело, погруженное в глубокий сон, отказалось повиноваться. Из-за спины Селены вышел мальчик, смутно напоминавший кого-то из прошлого — тоже затянут в кожаный костюм, белоснежные волосы безжалостно стянуты в короткий пучок на затылке. Здесь с кожаными изделиями проблем не было — материал в изобилии. Селена придержала мальчика извечным материнским жестом, так любая родительница старается предостеречь свое дитя от опасности, которая может таиться в неизвестности.

— Не бойтесь, входите. Вам не следует бояться вообще ничего — в хронилищах нет таких вещей или людей, которые могут причинить вам вред, — темнобородый усмехнулся вкривь недобро, — только если я прикажу, или сами попросите…

Мальчик шагнул вперед, хрустя каменными осколками, изумленно воззрился на спящего, низким хрипловатым голосом поинтересовался:

— А это кто? Как он смеет спать тут? Его нужно наказать — и уже было потянул из-за пояса небольшую плеть, но темнобородый запретил.

— Нет, дружок, мы не будем его наказывать, мы не будем его обижать. Он пришел найти тут нечто, что было дорого ему. Так дорого, что потеря эта слишком болезненна и поэтому он здесь. Живой.

Пройдя по запретным дорогам. Запомни, тех, кто оказался в живую в хронилищах, наказывать нельзя — они уже сами себя наказали. Это для тебя здесь дом родной, а они — живые — приходят очень-очень редко. И мы не можем их наказать. Даже если захотим. Мы можем лишь затаить искомое для живых так, что их поиски затянутся, затянутся до тех пор, пока они не умрут — ты не забыл, что они смертны? Или не пожелают смерти — сами, или случайно ввяжутся в такое, где им не выжить. Но и умерев, они смогут покинуть хронилища — если их боги сочтут, что странники эти достойны слушать божественный шепот на полях небесных. Так что пока ты просто запомни это лицо. Нам пора. Слишком много дел, чтобы прохлаждаться. Твоей няньке нужно приниматься за дело, ее подопечные и так слишком долго были предоставлены сами себе, соскучились, наверное.

Мальчик без дальнейших пререканий взял затянутую в кожу женщину за руку и потянул ее к выходу. Вальд метался и рвался к матери, пытаясь достучаться из своей тяжелой дремы, но не мог двинуть даже пальцем. Она равнодушно обозрела всю комнату, не проявляя никаких эмоций, покорно пошла, влекомая маленьким поводырем. Хрон, покидая этот заброшенный уголок своих владений, вновь усмехнулся углом рта и проговорил, явно обращаясь к спящему:

— Помни, ты можешь тут бродить очень долго — пока не умрешь, или сам не захочешь этого. А я уж постараюсь, чтобы Прим и Аастр — твои небесные отцы сочли тебя недостойным их полей.

Когда темнобородый исчез в дверном проеме, неспящая часть сознания Вальда вздохнула с облегчением — он теперь знал, как выжить среди здешних лабиринтов, но знание это нужно как-то сохранить. Не факт, что проснувшийся и освеженный сном Вальд сможет вспомнить об своем иммунитете против всех местных напастей — кроме собственного воображения. И, получается, что можно было лежать себе тихонько связанным, и не дергаться, и ведьмы не смогли с ним ничего сделать. И пауков дразнить не было необходимости. И выворачивать суставы и все другие членовредительские штуки оказались совершенно лишними. Ха! Ведьмы выглядели достаточно убедительно в своих притязаниях, что Вальд засомневался — а знают ли они, что с живыми так в хронилищах не поступают? Вон, малец же не знал. Хотя он и не выглядел тем, кто может причинить ощутимый вред. А ведьмы-то как раз такими и выглядели, но нечто же помешало им воспользоваться его беспамятством… Поразмышляв еще какое-то время над этим, и не придумав ничего, неспящая часть астронома соскользнула в те же глубины сна, в которых уже давно храпела, наблюдая сны, та часть сознания, что была слишком уставшей и безалаберной, чтобы бодрствовать.