Вальду снилось, что он снова маленький мальчик, он с матерью кочует с Дикими. Во сне наступило утро и нужно просыпаться, и мама ласково журит его, обзывая засоней и лентяем. Но ласково так, и не обидно вовсе. Еще не открывая глаз, астроном потянулся, улыбаясь, чувствуя на лице луч света. И наткнулся руками на каменистые пыльные обломки, упершись ногами во что-то.

Рывком сел, припоминая где он и что с ним. Потер саднивший висок — кровь свернулась, запекшись коркой и слепив волосы. Нестерпимо хотелось помочиться, но где тут у них отхожее место, почесал затылок, сморщился, обнаружив там болючую шишку преизрядных размером. И странное дело — до этого организм себя не очень-то проявлял — словно подзабыл, что иногда нужно опорожняться, здесь все процессы у живых как-то по-другому происходили. Почесал затылок, забывшись, снова дотронулся до окровавленной шишки под волосами, зашипел от боли.

Ээх, придется назначить выгребной ямой ну хоть вон тот угол, что ли. С трудом распрямился, все кости возмущенно ныли после сна на голом камне. Вальд подумал, что хорошо хоть камень этот теплый, а то бы еще и замерз, поплелся на непослушных ногах в укромный уголок. Хотя, чего тут стесняться, темнобородый, наверное в курсе всего, что происходит в его владениях. Так что с таким же успехом, можно было выстроиться и оросить пылюку в самом центре комнаты. Но нет же, против себя не попрешь. Мать учила, что даже в одиночестве не следует становиться равнодушной тварью. Вернее, не «даже», а «особенно». Ээх, еще бы водички — умыться, да перекусить чего, да испить вина ущельского. Прикрыл глаза, вспоминая изысканный вкус знаменитого на всю Зорию напитка. Открыл глаза, решив найти, за явным неимением всего остального, хотя бы выход и направление, в котором будет двигаться. Но, ах ты ж твою-то! Он уже не в той пыльной комнатушке, в которой проснулся. Роскошная умывальня, похожую Вальд помнил только в Светлом дворце у Примов, горячая вода, мыло! Пушистые полотенца, чистая одежда — вместо его отрепьев! Пребольно ущипнул себя, закрыв глаза снова. Открыл — нет, все на месте. Не раздумывая, скинул пропотевшую, окровавленную одежку, перемазанную всеми видами грязи, какие только можно было придумать, нырнул в теплую воду, наслаждаясь ароматной пеной: «Ха! А живым в хронилищах вроде ничего иногда бывает!» Защипало все раны и царапины, полученные за последнее время и не успевшие поджить. Окунулся с головой, стараясь размочить кровавую корку на виске, на затылке и промыть рану. Едва не взвыв от подступившей боли, резко вынырнул. Тьфу ты, а и позабыл, что может быть так больно. Аккуратно выскреб свернувшуюся кровь из волос, заметил, что боль и жжение стихают, словно в воду что-то подмешано. Заспешил, а то уже и в сон поклонило — заснешь, да и не проснешься, и вот ты уже мертвенький, а темнобородый тут как тут, вон в углу стоит, поигрывает кинжальчиком, ушки отчекрыжить. Тряхнул головой, с сожалением выбрался из предательски расслабляющей водицы, вытерся как смог, пачкая роскошные простыни вновь начавшей сочиться кровью. Оторвал полосу от простыни, что оказалось делом совсем не простым, учитывая отсутствие какого бы то ни было колюще-режущего. Оглянувшись, не заметил ни одного зеркала или мало-мальски отражающей поверхности, ухмыльнулся в тот угол, где привиделся Хрон, разогнал на воде пену и разглядел свое отражение: видок был тот еще, мокрые волосы всклочены, хоть и чистые, на виске — рваная рана, глаза ввалились — точно, мать родная не узнает… причесался пятерней, как получилось. Оторвал еще одну полосу от простыни, соорудив небольшой жгутик, стянул непослушные волосы в хвост, вновь ухмыльнувшись, произнес в никуда:

— У вас тут вроде модно с такими хвостами ходить. Вот и я буду как все.

Перевязал рану на виске, вглядываясь в воду — тот еще видок получился. Уже закончил, решил оглядеть и остальное тело, как вода резко потемнела, приобретя цвет только что пролитой крови.

Вместо его побитого лица появилась какая-то безухая образина, ухмыляющаяся и вывалившая распухший язык, дразнясь. Вальд отпрянул от ванны, мгновенно опустевшей. Вода или кровь, что это было не успел заметить, с шумом поднявшись вверх, распалась на отдельные кровавые капли, упала на камни, едва не окатив чудом успевшего отскочить в сторону астронома.

— Ээ, ну ладно, не буду дразнить. Я, помнится, еще перекусить хотел и винца, винца зорийского из Ущелья выпить.

Глаза закрыл, открыл: тьфу ты, пропасть. Стоит перед входом в какой-то не то трактир, не то постоялый двор, сверху надпись «Приют…», а чей приют — не видать, второе слово в названии то ли засидели всякие насекомые, то ли замазали чем, а владельцам поровну, как они называются, не позабудут, чай. Едой пахнет. Вальд уже и забывать начал, как это — что-то свежеприготовленное на тарелке, да тарелка не абы какая деревянная или там глиняная, а стеклянная, или уж совсем круть — фарфоровая, с голубой каемкой. И сесть за стол, да не торопясь: и первое, и второе, и десерт. В животе возмущенно забурчало. Деваться некуда, вошел. Широкие, добела выскобленные столы; лавки, стоящие рядами, были не пусты, но и не переполнены. Дощатые стены, на которых развешаны сушащиеся связки пахучих кореньев, венки из лука и чеснока. В огромном камине на вертеле медленно вращался источник запаха — огромный кабан, уже в меру подрумянившийся. За стойкой — апатичная пухлая подавальщица, и в молодости не отличавшаяся красой, пригорюнившись, медленно протирала какой-то серой тряпицей и без того мутные стаканы и глиняные кружки. За ее спиной высился огромный буфет, заставленный бутылями и бутылками, чуть дальше виднелась дверь, из которой выносили готовые кушанья. Вальду подумалось, что, если бы за любопытство Хрон забирал ушки, пожалуй, пришлось бы научиться их отращивать.

Или на работу куд поступить, чтобы уши выдавали. Потому как любопытство было основополагающей чертой его характера. И если уж астроному очень хотелось что-либо узнать — то не бывало ему покоя, пока не разузнает до мелочей желаемое. И какая уж тут осторожность, благоразумие и все такое… Итак, войдя в «Приют», Вальду прежде всего хотелось узнать: как и почему целый трактирище попал в хронилища — ха, вот так соткалась в уме фразочка… Может, они Хрону налог какой платят, за то, что грешников его кормят да поят. Хотя… Что с них взять, они же мертвые? Они же не должны желаний иметь, особенно покушать-выпить… И опять несрастуха — почему им больно, если они мертвые? Им мучения хроновы должны быть никак. Вспомнился тот, непонятный желтый тип, с лентой глаз поперек лба, увиденный через трещину. Уж он-то точно мучился — прямо над глазами большущими такими буквами написано: «Больно мне, больно…».

— Заходи, что ты там выстроился? Двери расхлебенил, все тепло выстудишь, — голос у подавальщицы был чуть гнусавый, низкий.

Вальд оглянулся, потом ткнул пальцем себе в грудь — мол, мне, что ли говоришь?

— Тебе, тебе, глазастый. Или ты скудоумен и говорить не можешь?

— Могу, очень даже могу, — голос сначала предательски засипел, но к концу фразы выровнялся.

— Зачем пожаловал в наш Приют?

— Затем же, зачем и все — проголодался и жажда одолела.

— А расплачиваться чем будешь? Мы за так не кормим.

Вальд оторопел — они, может быть, не знают, что умерли давно и попали в хронилища? Зачем мертвым деньги? Да и какие деньги у них, чем тут платят, не ушами же:

— А вы какие принимаете?

— У тебя разные, что ли, есть?

— Нет, у меня никаких нет. Но я могу отработать.

— Дядька! Дядька! Выдь, тут едок без денег!

Дверь за спиной ее приоткрылась, немилосердно скрипя давно не смазываемыми петлями, вытолкнув с кухни невысокого крепкого дядьку-повара. Того сразу понесло:

— Что, жрать любишь, а платить нет? А?

Вальд недоуменно поднял брови:

— Еще и не ел, а уже вытолкать норовят! Вы как не разорились еще? Я ж ей предложил, что отработаю каждую крошку!

Дядька словно споткнулся:

— А, ну это другое дело, совсем другое дело. Дурында ты, Марийка, честного человека оговорила.

— Не, ну а чего он? Есть, говорит хочу, а платить не могу, ты же сам говорил — кликать тебя, если вдруг так?!

— Надо понимание иметь, понимаешь, понимание! Пойдем, мил человек, накормлю тебя, да и сговоримся об оплате.

Повеселевшего Вальда провели через скрипучую дверь в плотный пар и чад на кухне. Когда шел мимо подавальщицы прямо до судорог захотелось ей язык показать, поддразнить. Но мысленно одернул себя: «Ты же взрослый мужчина», причем мысленный этот голос был как-то подозрительно похож на голос хирдманна Вейлина, при воспоминании о котором сразу пропало желание шутить и дурачиться. Подступила непрошеная тоска, сжав сердце. Вальд вошел в кухню, низко склонив голову — ну, во-первых, чтобы не удариться об притолоку, которая почему-то была низковата, ну, и, во-вторых, чтобы скрыть выступившие-таки слезы. Янина, Вейлин — когда свидеться еще удастся, да и удастся ли вообще — кричи-не кричи, а не докричишься из этих безумных далей…

Царившие в кухне шум и гам, пробивающийся сквозь шипение, шкворчание, пыхтение и другие звуки готовящихся кушаний, ошеломили Вальда, когда он поднял голову. За паром перекрикивались невидимые поварята и переругивались посудомойки. Вся кухонная рать, включая развязных подавальщиков, на миг затихла, когда дядька-повар гаркнул, что привел новенького.

Потом зашушукались, затопотали, забегали. Дядька взял юношу под локоток — нежно вроде так, но крепенько, синяк потом остался — и провел сквозь этот чад и пар, завел в комнатку и приказал подать подкрепиться. Вальд уселся за стол, от всех этих переживаний и приключений аппетит только разыгрался — бывший раньше маленьким червячком, который можно легко заморить закусками, разросся в целого змея, требовавшего все, что есть в меню. В комнатку вошел подавальщик, принесший уставленный разнообразной едой поднос. Вальд поблагодарил кивком, а потом предложил повару и подавальщику составить ему компанию — мол, не могу один я. Они враз опешили — ни разу, видимо, и никто из посетителей «Приюта» не предлагал им разделить трапезу. И как-то сразу изменились, засуетились, стали дружелюбнее, что ли. Хотя дружелюбием этим кого-то смутно напомнили, из далекого прошлого, ну вот, вспоминай теперь, мучайся. Пока ели, Вальд балагурил, успевая жевать и разговаривать, рассказал все смешные истории, которые помнил с самого детства, заставив смеяться сотрапезников до колик. Подавальщик аж подавился, и астроному с поваром пришлось дружно шлепать его по спине, пока кусок не проскочил. Повар предложил не жрать в три горла, обойтись одним. А в мыслях у Вальда неустанно пульсировало:

«Откуда они здесь, зачем они здесь, почему они здесь». ЭЭЭх, не удержаться:

— Дядька, не знаю, как звать величать — не представили тебя — вот скажите мне: а вы знаете, где ваш «Приют» находится?

Повар усмехнулся кривенько, напомнив недавнюю хронову улыбку из сна — из сна? Из какого сна?

У Вальда похолодели руки и мучительно заломило в висках.

— Конечно знаем, ущельские мы, да и ты из мирян, я же вижу. Вроде астроном, да? В самой глубине Ущелья находимся мы, ты можешь выйти, подняться по восточному склону — он самый безопасный, а там и Прогаль неподалеку, потом мост через Детру. Это все на восток если пойдешь, там и до Блангорры недалеко. Через Юстигу, потом через озеро переправишься — и ты в столице.

Вальд чуть не поперхнулся. То есть как это? Что? Есть такой путь в хронилища?! Надо было лишь всего-то спуститься в Ущелье и все?! И не надо было столько бродить-ходить кругами, не надо было умирать тысячами смертей в песках, рискуя и теряя друзей. Тьфу. «Эээ, постойте-ка», снова вмешался голос хирдманна, — «Ты тогда бы нас не встретил — ни меня, ни Янину!». С этим было сложно не согласиться. А повар продолжал:

— Знаешь, вот приглянулся ты мне. Никакой я от тебя работы не потребую. Вот доедай сейчас, бери с собой сколько хочешь, можешь даже заночевать. А поутру — руки в ноги и топай на восточный склон, возвращайся в Мир. У тебя же там друзья. Ждут, поди?

Разомлевший от обильного обеда Вальд отрешенно слушал, витая в облаках: «Ну да, Стела и Кир, наверное, детенков наделали, тетка Лентина все также хороша и все также вкусно готовит. Сколько я уже шляюсь между кругами… Примы воспитали себе достойного наследника — своего собственного, а не полученного от небожителей по праву крови. Мир отстроился уже, все восстановили». И снова заспорил голос Вейлина: «А тебе-то сейчас туда зачем? Если даже строить ничего не осталось? Ты же беспокойный, на месте не усидишь. Янина тебе не нужна теперь? Ты про нее забыл? Песчаные ведьмы влюбляются лишь в избранных. Она тебя избрала. Ее сердечко многого стоит, не стоит разбивать его, а?». Вальд встрепенулся:

— Хорошо.

— Что хорошо? Ты согласился?

— Хорошо говоришь ты, складно, чуть меня не усыпил. Я бы пошел, с удовольствием бы пошел, даже побежал.

— Тьфу ты, Хрон и все его время! Ну так что мешает? Я прям сейчас покричу, чтобы тебе корзинку с собой собрали.

— Дела у меня тут. Не могу пока я уйти. Лучше помоги.

— В чем это? — дядька подозрительно прищурился — вина выпито уже было полторы хороших таких бутыли и изображение в его глазах стало не очень четким.

— А вот расскажи мне, что вы тут делаете и кого кормите?

— Ты очень хочешь это узнать? Тьфу ты, Хрон и все его время!

Вальд кивнул, с усилием сдерживая сытую икоту — вино на него подействовало не так сильно, но все же подействовало.

— Ну тогда пошли. ТЫ сам решил — если ты не уходишь, не завершив каких-то своих дел, тогда пришло время отработать трапезу. И, если будешь смотреть куда нужно, сам найдешь ответы на эти свои вопросы.

Вышли в прежний пар и чад. Подавальщик куда-то исчез. В кухне как-то стало подозрительно тихо.

Повар помахал перед лицом руками, разгоняя пар от кипящих повсюду кастрюль. И Вальд увидел, КАК ему придется отрабатывать: перед его глазами предстала куча немытой посуды, такая, что край ее виделся где-то вдали. И еще он увидел из-под каких кушаний эта посуда. Яства готовились исключительно из мяса. Из человеческого мяса. Вон в тарелке недоеденное: супец вроде, а в нем недогрызенная кисть. Съеденное подкатило к горлу, заметивший это повар ободряюще шлепнул по спине — легонько, Вальд лишь пошатнулся, едва не упав на раскаленную плиту.

— Не боись. То, что ты ел — из другого мясца. Это — только для истинных гурманов, а ты не удостоен. Пока. Вот если повелитель разрешит тебя попотчевать истинной едой, тогда ты поймешь, что все, что ты едал до сих пор — трава. Особенно хороши уши, и особенно женские, отсеченные в то время, когда их хозяйка только-только потеряла девственность. У нас тут ушки готовят так, что свои пальцы откусишь, не заметишь.

Вальд отвернулся, стараясь скрыть эмоции: он знал, на что шел, когда входил в этот более чем странный «Приют». Проглотил комок, застрявший в горле, утихомиривая тошноту:

— И еще вопрос.

— Тебе мало знаний?

— Последний вопрос.

— Говори, но знай, я тебя предупредил.

— Как полностью называется ваш трактир?

— Обижаешь! У нас не трактир, а заведение общественного питания. И называется оно «Приют драконов».

Ответ породил новую кучу вопросов:

— Что-то ни одного дракона я тут не увидал? Или они не ваши завсегдатаи? Просто разрешили использовать в названии?

— Ты говори, да не заговаривайся. Сам темнобородый в обличье черного дракона присутствовал при открытии. И еще потом были тут, некоторые, разные всякие. Ты все узнал? Слишком много вопросов у тебя, астроном. Пора тебе.

Вальд кивнул: вот он последний кусочек мозаики: здешние они, драконы, не врали ущельские сказки, не зря мамки прогальские детей драконами пугали. Это выход для драконов в Мир, а еще можно будет отсюда и улизнуть потом — дорожку дядька сам подсказал. Воспрянув духом, Вальд заспешил, поторапливая повара:

— Давай мне орудия труда.

Нехорошо усмехаясь, дядька подвел юношу к лохани с кипятком, над которой стлался пар:

— Вот вода, вон тряпки, мыло, скребок — и запомни, когда начнешь, не сможешь остановиться, пока не закончишь — вот все твои «орудия», — фыркнул насмешливо, — И не смей даже пробовать ничего из объедков!

Вальд скривился: «Фу, скажет тоже! Да я под страхом голодной смерти ЭТО пробовать даже не буду!»

Повар ушел. Вальд засучил рукава и взял первую жаровню — к дну пригорело что-то, отдаленно напоминающее внутренности. Пожал плечами, взял скребок и сунул жаровню в обжигающую воду. И понеслось. Взял, намылил, поскреб, потер тряпкой, ополоснул, если не отмылось — повторил, и так снова, и снова, и снова… Сначала заболели кисти рук — кожа покраснела и сморщилась, а от скребка появились волдыри и царапины, потом заныла поясница от однообразных движений, начали слезиться глаза от мыльных испарений, голова закружилась.

Мысли стали путаться. И появились голоса, они спорили друг с другом. Один похож на голос хирдманна, а вот другой — странный такой, словно безликий рот исторгает из себя слова, возникающие без помощи горла и других органов, задействованных при этом, низкий до хрипа.

Хирдманн предлагал бросить и идти выполнять намеченное, а хриплый говорил, что никакие силы не смогут оторвать парня от посуды. А когда проголодается — вот она еда, готовая и бесплатная. А то, что это типа «объедки», так нет же — это же к сковородкам и кастрюлям поналипло, значит не объедки, по большому-то счету. И Вальд соглашался то с одним, то с другим, послушно кивая. Вода покраснев от его крови, обильно сочащейся из ободранных пальцев, каким-то таинственным образом не становилась холоднее. По ощущениям посудная гора должна стать совсем небольшой, но, взглянув мимолетно, показалось, что кучка-то стала еще больше. Среди пара снова шумела хронова кухня, давно вернувшись к прежним занятиям. Да и Вальду было не до них, свою бы работу сделать, да свалить отсюда по-быстрее. Вклинил свою мысль среди спорящих до сих пор голосов: не дороговато ли берут за обед в этом заведении — за одну единственную трапезу эвона какую горищу посуды перемыть? Хриплый раскатисто рассмеялся, ответив, что он еще истинной еды не пробовал, вот она дорогая, а это так, слезки одни. Да уж, вот именно, слезки… И снова взял, намылил, поскреб, потер тряпкой, ополоснул, не отмылось — повторил, и так снова, и снова, и снова… Но все когда-нибудь заканчиваются — даже мучения обитателей хронилищ. Даже посуда в этом хроновом «Приюте». И зло делает перерыв на сон и еду. Вальд на подламывающихся непослушных ногах выполз через черный ход наружу, добрался до дощатого сарая, одуряюще пахнувшего свежескошенной травой, разложенной на просушку, и рухнул на ближайшую кучу сена, блаженно растянувшись.

Голуби, облюбовавшие сеновал, с изумлением поглядывали на эту непонятную огромную птицу, давно лежащую без движения. Сизо-белый голубь, спланировал вниз, походил рядом, намереваясь взлететь при малейшем шорохе. Ничего интересного. Постепенно птицы потеряли интерес к своему равномерно сопящему непонятному соседу. Яркий солнечный свет начал тускнеть, сумерки сгустили быстро остывающий воздух. Темнело. В сарай вошел дядька-повар, поднял принесенный фонарь повыше, пытаясь разглядеть спящего, потряс астронома за плечо:

— Эй, вставай, проспишь все!

Вальд спросонья забормотал что-то невнятное, замахал руками, отбрыкиваясь. Повар приподнял юношу за плечи, пытаясь усадить. На некоторое время это вроде удалось — Вальд сел, открыл сонные еще глаза, махнул рукой и снова рухнул на сено.

— Тьфу, ты, Хрон и все его время. Малой, если ты не уйдешь, тебе придется остаться, — и шепотом в сторону, — Как и всем нам, как и всем нам однажды пришлось остаться тут.

Начал трясти Вальда так, что он резко уселся и возмущенно:

— Да проснулся я, все, хватит меня мотать!

Дядька заулыбался во весь рот, Вальду показалось, что зубов у того как-то слишком много, гораздо больше, чем положено.

— А что ты меня будишь, выспался бы я, встал, еще еды попросил, а потом бы опять вам посуду отскребал. Тебе такой работник разве не нужен?

— Мне-то может быть и нужен. Но ты слишком похож на моего парня. Сын у меня остался, когда мне пришлось тут застрять навечно. Я не знаю, жив ли он и сколько ему сейчас, он еще совсем мелкий был таким же задиристым. Как ты. Повезло тебе, паря. Сгребайся и уходи, слишком дорого для тебя питание здесь обойдется.

Вальд понимающе кивнул, молча обтряхнулся, стараясь избавиться от травы, налипшей к одежде и волосам. Повар отдал фонарь:

— Я и без света дорогу найду. А ты иди на восток. К тропе подойдешь — свет туши. Тебе там и так светло станет, сам увидишь.

Вальд робко дотронулся до рукава дядьки:

— Послушайте, а мне не надо на восток. Мне еще надо тут побыть. Мне, это, ммм, мне в хронилища надо. Это на запад идти?

— Тьфу ты, Хрон и все его время! Это про это дельце ты мне толковал? Балбес ты, каких свет не видывал. Вот послушай: у тебя сейчас есть два пути безопасных. Один — ты возвращаешься в Мир, к друзьях, к кровникам — чем плохо? Самое оно для тебя! Ну, или уж тебе здешняя кухня так поглянулась — оставайся, попробуешь истинной еды, запивая ущельским винцом, пойдешь ко мне в подмастерья, я на посуду тебя больше ни-ни. А? Соглашайся? А то здесь и потолковать иногда с умным человеком захочешь, а не с кем. Подобострастные все какие-то становятся после истинного мяса. Вот и будешь этим умным человеком, парень ты вроде неглупый…

— Нет. Мне жить хочется, но не такой ценой. И всему живому, что здесь застряло, жить хочется. Ты же жив? Ты же не умирал, а просто попал сюда когда-то, как и я, а теперь боишься уйти. Живому — жить.

Повар в сердцах плюнул, поставил фонарь:

— На запад. И если задержишься здесь надолго — ты попросту забудешь, что ты жив. И будешь шляться здесь, пока тебя что-нибудь или кто-нибудь не прикончит. Забудешь, будет у тебя самый что ни на есть распоследний шанс: если только кто-то снаружи сможет тебе напомнить о том, кто ты есть, вот тогда сможешь уйти. Если и это прозеваешь, тогда все. Тогда ты навсегда здесь, прощайся с ушами, да приходи помогать мне. А теперь — топай, чтобы глаза мои тебя не видели, Хрон и все его время. Тьфу.

Почесал там, где когда-то у него были уши и ушел, не оглядываясь.

Вальд вспомнил про истинную еду — может быть, в ней дело? Из-за нее они тут остаются?

Пожал плечами, выбор есть у каждого и всегда. И надо бы запомнить — про слишком долгое здесь времяпровождение, может мама поэтому тут застряла, и даже не пробует сбежать. Да и те, кто немертв, а все же — здесь, да еще попробовали их эту «еду». Вот в чем дело! Взял фонарь и пошел на запад. Эх, знать бы только, где он, этот запад. Чувство направления по-прежнему молчало.

Уселся возле ворот сарая, уставился на фонарь — куда-бишь дядька руками махал, показывая на восток… Точно, вспомнил. Обошел сарай кругом, нашел тропку, узенькую совсем, едва заметную среди разросшейся болотной травы. Раздался резкий звук, словно лопнуло что-то, запахло мерзостно, гнилью и тленом. Вальд оглянулся и вздрогнул — позади него не было ничего.

Никакого Ущелья, никакого сарая и никакого трактира. Пустошь, заваленная камнями. В растерянности повернулся, вглядываясь в полумрак — впереди тоже самое, унылые обломки и пыль. А и фонаря нет. Поднес руки к лицу — ну это-то доказательство его пребывания в «Приюте драконов» точно никуда не денется — кисти же покраснели от горячей воды, ногти обломаны, кожа содрана. Ха, и тут ничего — руки выглядели, как и прежде — видны только следы веревок, которыми ведьмы связали его, да и те уже начали подживать. Царапины и раны, полученные от попыток освобождения, затянулись. Хотя вот оно — одежда, одежда другая, чувство голода отступило. И Вальд отчетливо помнил, как щипало кожу при погружении в теплую воду.

Дотронулся до виска — так и есть, рана покрылась коркой и почти уже не болела. Хрустнула каменная крошка под ногами. Живому — жить. В хронилищах, похоже, это правило первостепенное. Главное, не забывать, что ты жив и кто ты есть. Вальд вышел из комнаты, шагнув в темноту.