— Слушай, хватит ржать уже, мне кажется, мы тут кругами ходим!

Дракон снова загрохотал-засмеялся, не в силах сдержаться. Вальд подобрался ближе к морде и дернул за толстенную волосину, торчащую из-под носа — драконьи усы, что ли?

Купер негодующе айкнул:

— Ты зачем так делаешь? Мне же больно!

— И хорошо, что больно. У тебя какая-то драконья истерика, ты помнишь, сколько ты уже ржешь?

— И что с того? Весело мне с тобой, человечек!

Вальд снова дернул за волосину, приложив в этот раз гораздо больше усилий. Купер айкнул еще громче:

— Я сейчас в тебя пламенем, наверное, фыркну, чтобы так не делал больше. Это мое самое больное место, а ты, гад мелкий, этим и пользуешься!

— А как еще с тобой совладать? То у меня крыша ехала, теперь у тебя. Ты никакими драконьими увеселителями не пользуешься?

— Какие-такие увеселители? Ну-ка, здесь поподробнее бы, — изобразил на улыбающейся морде любопытство и бесконечное терпение, даже передней лапой облокотился на песок.

— Нее, раз не знаешь, ну и замечательно, я тебе как-нибудь в другой раз расскажу. Давай пошли, а то спать я уже начинаю хотеть.

— Все тебе идти и идти. Толку-то от нашего хождения. На месте стоим. У меня скоро крылья заржавеют.

— Что ты врешь, как они у тебя заржавеют — теперь уже Вальд засмеялся, представив себе, как дракон будет летать, с противным скрипом размахивая крыльями. И хлопья ржавчины будут валиться, покрывая безымянные просторы хронилищ.

Купер насупился и заявил, что вообще не будет разговаривать теперь с двуногим. Вальд хохотнул довольно:

— Ну да, а ты-то у нас многоножка. Ты крылья посчитал, многоногий друг мой? Гусеница!

Дракон фыркнул, но промолчал. В этом уголке хронилищ стало гораздо темнее, чем раньше, и это начинало напрягать. Дракон ускорил шаг, стараясь отдалиться от Вальда, и со всего размаха наткнулся на какую-то преграду. Морда пострадала больше всего — нос почти расплющило, размазав по вроде бы каменной стене. Вальд, шедший поодаль, засмеялся вновь. Купер осторожно провел крылом по преграде — она была невидима, но ощутима, словно камень стал прозрачным.

— Ты чего? Ты теперь так летаешь? Или разминаешься, чтобы крылышки не заржавели? — и замолчал, с маху впечатавшись в невидимую стену.

— Я пытался тебя предупредить, но ты же не смотришь.

Вальд почесал затылок, эка волосища отросли, потом залез в бороду, пытаясь распутать:

— Ладно, мир. Посмеялись и хватит. Это что такое тут?

— Без малейшего понятия. Оно высокое — я крылом не могу дотянуться до верха, оно плотное, когтем не пробить, сейчас еще огнем попробую.

— Эй! Не вздумай! Ты нас поджаришь! Места мало! Тут от твоего факела такое начнется!

Купер сконфуженное понурился:

— Э! Извини, извини, не подумал. Что делать-то?

— И я не знаю. Смотри, а на той стороне вроде что-то или кто-то шевелится? Погоди-ка, — друзья затаили дыхание, но услышали лишь крайне медлительную, крайне раздражающую этой медлительностью, приглушенную капель. Вальд неожиданно зевнул:

— Что-то я устал уже. Мы давно идем? Я здесь совсем растерял все свои способности. Время — и то не чувствую.

— Не знаю. Мне кажется уже, что мы тут с тобой с самого рождения бродим. Мне кажется, что я тебя знаю всю свою жизнь, что ты всегда шел со мной рядом.

— Ага. И мы с тобой всю жизнь идем и идем. А сейчас давай поспим, а? — Вальд длинно, вкусно зевнул, и через мгновение уже спал, прислонившись к прохладной каменной стене.

И снилось ему, что ему снова лет пять, что он рядом с мамой, и она смешит его, и тянет к нему руки. А в его руках — Кузя, тот самый деревянный человечек, которого мама сделала своими такими умелыми руками. «Чтобы у ребенка была хоть какая-то игрушка», — она всегда старалась его растормошить, чтобы не сидел мальчик без дела. Кузя где-то потом затерялся во времена их сумасшедших приключений. А вот теперь всплыл, и Вальд даже вспомнил, как звал своего деревянного дружка. И солнца, во сне светят все дневные светила, и вроде бы полдень и тепло, и свет такой яркий и такой радостный, сулящий впереди только хорошее. Вальд заворочался, пытаясь удержать этот чудный сон, удержать ощущение света и радости. Но сон закончился — на смену ему явилась вязкая тягучая темнота, поглотившая его. Вальд крепко уснул, и в этот раз ему ничего не снилось.