Янина вздохнула и открыла глаза. Да, это точно хронилища. Ни с чем не спутать. Особенно запах. Словно все неудачники, которые рождались на Зории, вздохнули и выдохнули разом, заполнив владения Хрона зловонием разлагающихся надежд. Запах пыли, отчаяния, забвения, тайных подленьких желаний, блевотины, запекшейся крови, высохшей спермы и дерьма — истинный запах хронилищ. И пока ты его там чувствуешь — ты жив и помнишь об этом. И пока помнишь — ты неуязвим и имеешь небольшой шанс выбраться отсюда. Живым. Нужна лишь такая малость — помнить о том, что ты жив.

Крепко сжимая в руках Книгу теней, Янина шагнула вперед, и едва не упала на камни, споткнувшись обо что-то. Камень. С одной стороны измазан чем-то красновато-бурым, чешуйки вон высохли и отваливаются от гладкой поверхности. И ведьмино чутье подсказало, что это, высветив картинку: спящий или бесчувственный Вальд с окровавленной головой, в лохмотьях, рядом — темнобородый, говорит что-то женщине с мальчиком. И мнится нечто знакомое в этой женщине — поворот головы ли, манера смотреть на собеседника или вот эта привычка рассеянно потирать мизинец руки, задумавшись над услышанным. И словно камнем по голове — это же и есть Селена! Вот точно же — это Селена, привычки Вальда трудно не узнать. И теперь понятно, откуда у него эти привычки. Потом картинка пропала. А камень остался — весточка от астронома.

Жив он, жив и бродит где-то в хронилищах. И мать его жива. И не напрасно все — даже смерть хирдманна не напрасна, если получится вызволить отсюда живых. Осталось самое «простое» — найти их и, кгхм, вызволить.

Аккуратно положив камень на место, Янина пошла вперед. Смысла сидеть и ждать не было.

Помощь не придет, спасать ее некому. Она же сама пришла вроде как помогать. Спасателей спасают сами спасатели. Иначе каждому достанется свой гроб. Так что — ноги в руки и вперед.

Стараясь ступать осторожно и бесшумно, стараясь не потеряться в сумрачных здешних лабиринтах, стараясь не наткнуться ни на кого из здешних обитателей. Минуя мрачные тупики, пытаясь всегда помнить о том, что она тут — гостья, живая гостья. И ей лишь нужно оставаться живой, и не забывать эту нехитрую истину. Янина шла и шла, не зная усталости, тем самым скрадывающим расстояние бесшумным шагом, как научил ее ходить хирдманн. Она уже потеряла счет поворотам, начиная задумывать о том, как отсюда выбираться. Потом. Если будет оно, «потом». На Зории виделось все это предельно простой задачкой. Попасть в Хронилища, найти Вальда, найти Селену, встретить Хрона, обменять живых на запретную книгу и домой. Только вот как это — попасть домой? Хрон, что ли, на радостях обретения книги, которую он и так знает до буковки, отправит их восвояси? Да еще и с пожеланиями жить долго и счастливо? Или им достаточно будет каблуками щелкнуть и раз — они на Зории, да что там — в Блангорре?! Вот же.

Да и каблуков нет, и волшебных туфелек нет. Самое время задуматься о возвращении, потому как отсюда удирать, возможно, придется в таком темпе, что уже и некогда вздохнуть станет. Тупо — не будет ни мига для раздумий и планов.

Тьма, свет, тьма, свет — чередуются, завораживая. Светлая пещера, темная пещера.

Отдаленный удар, словно где-то очень далеко упало нечто огромное. Упала капля. И вновь тишина, слышно лишь поскрипывание мелких камешков под ногами. Еще капля. Вновь тишина. Янину подмывало заговорить или запеть, лишь опасение привлечь каких-нибудь здешних злобных обитателей останавливало. Одной здесь бродить не очень весело. Ну а с компанией местных станет совсем печально. Вдруг почувствовала посторонний для этих мест запах. Абсолютно посторонний.

Пахло живым — потом, горячей кровью, текущей под кожей. Такой знакомый запах, не спутаешь ни с чем. Янина, обрадовавшись, поспешила следом за запахом, который, словно схватив ее за ноздри, вел вперед. Оказалась в пещере, с маху едва не завязнув в мягком прохладном песке. В полумраке пещеры маслянисто отблескивало озеро. Возле воды запах изменился. Ну да, Вальд выкупался. Янина не знала никого с такой маниакальной любовью к воде. Если был на пути водоем, значит, астроном обязательно будет в нем купаться. К запаху чистого тела примешивался какой-то металлический привкус — медный, что ли. Ведьма устроила себе передышку, и то сказать, ноги ныли после довольно долгого пути по мелким камням. Горло саднило от пыли, что витала здесь повсюду, иногда такого тонкого помола, что была едва заметна, оседая невидимой пленкой на волосы, кожу, одежду. Выкупалась, решив, раз уж астроному было безопасно, значит и ей бояться нечего. А потом, найдя более-менее укромное и удобное местечко, улеглась, спрятав книгу под себя, и крепко уснула. Просто закрыла глаза и все, пришел сон.

И привиделось ей, как Хрон вернулся из последнего из захваченных миров, изрядно проголодавшись. Ну вы понимаете: пустой желудок, пустые яйца. В голове громоздилось громадьё планов касательного нового владения, да и все остальные порабощенные миры надо как-то встряхнуть — а то скукотища там наступает. Глядишь, спешенным вновь найдется работка. И там уж они не должны ошибиться. Иначе они будут скучать по пыльному залу…

Темнобородый мягко спланировал неподалеку от пыльного зала. Пинком отправил свое злобное громадное дитятко — облачного дракона, который оправдав надежды папеньки, вырос злобным и беспощадным. Помощь Клауда в завоевании этого мирка была неоценимой, но сейчас-то он совершенно не нужен. Дракон заспешил в темноту, не оглядываясь. Несмотря на значительные различия в размерах между Хроном и его детьми, все драконы хронилищ боялись своего отца — повелителя. Не понаслышке зная, как темнобородый скор на расправу, и как причудливо может быть как наказание, так и поощрение. И, когда в драконах не было нужды, они старались особо не мелькать.

Хрон стремительно вошел в пыльный зал. И замер. Все спешенные были привязаны к столам, а малыш Аль развлекался вовсю. Он даже не услышал, как вошел темнобородый. В зале гремела какая-то неслыханная ранее музыка, больше похожая на грохот и лязг падающего металла, иногда различались, впрочем, слова. Что-то о вечности, смерти, крови, о железном воине и бренности бытия. Музыку периодически заглушали вопли спешенных драконов. Аль обожал ножи и, оставшись без присмотра, устроил себе настоящий праздник крови, которой залил всю видимую часть пыльного зала.

— Аль, деточка, а где Селена? — голос темнобородого легко перекрыл грохот музыки.

Мальчик повернул лицо, такое прекрасное, перемазанное чужой кровью, приподнялся на носочки, стараясь дотянуться до глазного яблока того, кто ранее был Маршаллом Мира. В те времена, когда звался еще Скареном де Балиа, позднее став красным драконом, красным, как кровь, что стекала сейчас с его израненного безухого лица. Мальчик улыбнулся — жутковато выглядела бы эта улыбка, больше похожая на оскал, для любого, но не для Хрона. Темнобородый поневоле залюбовался своим творением. Аль был больше его сыном, чем любой из порожденных драконов.

Хрон ухмыльнулся: «Вот что значит истинная кровь повелителей и правильное воспитание. Надо было не спешить с этим их „великим“ проклятьем. Надо было еще чуток подождать, Аль подрастет еще немного и вот тогда… Эх, какой был бы правитель на Зории!». Хрон повторил вопрос. Аль приложил еще небольшое усилие, и глаз, едва державшийся в орбите, с влажным чмоканьем покинул свое законное место. Улыбка Аля стала еще шире, мальчик был совершенно счастлив.

Хрон еще раз терпеливо повторил:

— Аль, где Селена?

— А она пропала. Сначала мы кушали, потом подполз толстый, клянчил всё, а она его чем-то угостила. Он откусил, а потом вернул ей.

— И она взяла?

Аль кивнул, потеряв к разговору всяческий интерес. Пока подвернулась возможность, мальчик хотел в полной мере насладиться тем, в чем ему по какой-то непонятной причине отказывала его опекунша. Хрон нахмурился: вот же гадство! Всякая пища, которую вкушал спешенный толстяк, вечного голодный, вечно алчущий, как-там-бишь-его… Безухий бывший отец Иезекиль, бывший Варелой, обжора, каких мало и среди драконов. Постоянно попрошайничает, а вдруг перепадет.

Ему же обещали, вкусненького, да многонько. И верно, перепадало. Только вот особым распоряжением Хрона вся его пища становилась в руках бывшего пастыря отравленной — ядами, от которых умирал спешенный туманный дракон всеми видами смертей. Но даже это не останавливало его впредь. И он снова шел и снова клянчил. И снова умирал в муках. Его воспаленный разум решил поквитаться с тем из его мучителей, кто оказался доступен и столь наивен, что пошел на поводу жалости и милосердия — с Селеной, наименее виновной из палачей.

Хрон подошел к столу, на котором распростерся бывший пастырь, его Аль еще не навестил и не поиграл. Спешенный лежал спокойно, у него были лишь разрезаны подушечки пальцев на обеих руках, и кровь скапывала в чаши. Бывший пастырь уже усвоил истину, что дергаться — бесполезно, будет лишь хуже, поэтому устроившись как можно более удобно — для своего положения, конечно, — философски разглядывал потолок, не пытаясь освободиться. Хрон сгреб за ворот бывшего пастыря, приподнял его голову:

— Где Селена?

— А всемогущий владетельный господин разве не знает, что, как и где происходит в его владениях?

— Я ХОЧУ ПОЛУЧИТЬ ОТВЕТ ОТ ТЕБЯ! И что это мы такие бесстрашные стали? Тебя умертвить и привязать заново? Чтобы прочувствовал? Ты бессмертный, что ли? Ты забыл свое место, падший! — обернулся к мальчику, закончившего истязать бывшего Маршалла, и в задумчивости оглядывающего своих подопечных, пытаясь выбрать следующую жертву, — Аль, мне кажется, что вот этот пухлячок заждался тебя.

Толстяк забился в истерике, вмиг утратив все свое спокойствие, пытался заорать от ужаса, который им всем внушала эта маленькая фигурка, перепачканная кровью, крик сорвался на писк. И было страшно слышать этот писк, издаваемый горлом взрослого толстого мужчины. Да вот только пугаться тут было некому. Остальные падшие вздохнули с облегчением — хоть какая-то передышка, пусть теперь толстый поорет.

Задыхаясь от страха, бывший пастырь, завопил:

— Я скажу, скажу!!! Только пусть он ко мне не приближается! Пусть он навсегда уйдет!

— Ну вот, теперь ты стал более благоразумным. И я подумаю, что могу для тебя сделать. Если. Ты.

Скажешь. Где. Селена, — темнобородый произносил каждое слово так, словно забивал гвозди, те самые гвозди, что прибивают крышку к гробу, те самые, что забирают надежду навсегда.

— Она взяла кусок мяса, которым меня угощала. Я съел совсем малюсенький кусочек, — засуетился, забегал глазами, стараясь не попадать в темные багровые провалы глаз Хрона, — Сегодняшний яд действовал через кожу, это я потом понял, когда очнулся. Она-то задергалась, пена изо рта, потом упала, потом исчезла. Я всегда просыпался после яда в одном и том же закоулке — каменный темный мешок, света нет совсем, страшно до усрачки, и пугает не темнота, а невиданное одиночество — оно там особенно чувствуется. Я вернулся сюда, а ее нет.

— О, да ты поэт! Хм, «невиданное одиночество»… Тебя можно напугать одиночеством?

— Всех можно напугать одиночеством.

— Я одинок, нет больше таких. Я не чувствую себя одиноким.

— У тебя есть хронилища. И всегда какая-никакая компания. И ты компанию сам себе выбираешь, — снова залебезил бывший пастырь.

— Хватит разглагольствовать! — голос темнобородого громыхнул, и вновь откуда-то сверху из невидимой дали упали каменные глыбы. — И ты, мразь, тварь безухая, отправил ту, что была к тебе добра — единственная из всех — умирать в этом невиданном одиночестве?

— Да, да, да, — бывший пастырь рыдал в голос, с подвыванием. — А ей не за чем быть к нам доброй.

Вот и нечего! Ненавижу ее! Ненавижу!! Добренькая выискалась! Потом еще хуже все здесь…

Хрон лишь пожал плечами — людишки… Фу, фу! Тех ли он выбрал, когда призывал? И отправился в тот самый каменный мешок, о котором говорил спешенный. Темнобородый знал свои владения, каждый закоулок, каждый камешек — созданное им же, созданное для всех этих недостойных. Но с недавних пор что-то случилось с памятью, и воспоминания тускнели. И теперь, он вспомнил про каменный мешок лишь с подсказки толстого спешенного. И про отравленный кусок мяса, что вернулся к Селене, которая все еще способна на сочувствие и милосердие, не смотря на всё, что ей пришлось пережить в хронилищах, смог увидеть только после рассказа Аля. И даже милосердие Селены оказалось для него новостью. Хотя раньше не было никаких тайн и недомолвок. Что-то разваливалось в темных владениях. Что-то менялось.