Беспредел

Бунич Игорь Львович

Часть 5

 

 

XIV

Я сидел в дипломатическом салоне аэропорта Пулково, ожидая самолет из Парижа, на котором в Петербург должен был прилететь Билл Трокман. Самолет задерживался, и я, развалившись в кресле, с любопытством посматривал на экран телевизора. Было около десяти часов вечера. По местному каналу передавали блок городских новостей Глеба Вензорова.

На экране возник величественно-прекрасный интерьер кафедрального Преображенского собора, где по случаю какого-то православного праздника службу вел лично местный митрополит Иоанн в праздничном облачении. Золоченые оклады икон, отблески свечей, пышно убранный алтарь и страстная (но не озвученная) проповедь митрополита — все это выглядело впечатляюще. Митрополит обращался к пастве, которой было немного. Главным образом, старушки в платочках, печальные и убогие, как и вся тысячелетняя история этой страны. Но впереди старушек проповеди митрополита внимали истинные светочи возрождающегося православия.

Среди них выделялся прибывший из Москвы бывший генерал КГБ Севрюгин, одетый в полную форму чекистского генерала, и истово осеняющий себя крестным знамением. Получалось у него это до смешного фальшиво. Он напоминал полинезийца, над которым в течение нескольких лет трудились христианские миссионеры, обучая христианским ритуалам, смысл которых до него так и не дошел. Но положение обязывало, ибо генерал Севрюгин был главой очень хитрой организации, именуемой "Русский Национальный Собор", чьей главной задачей, ко всеобщему удовольствию, была определена борьба с мировым сионизмом. За такой замечательной ширмой можно было обделывать какие угодно делишки, не платить налоги и предоставлять крышу кому вздумается, поскольку борьба с мировым сионизмом, требующая, естественно, гигантских затрат, должна протекать в обстановке полнейшей секретности и безотчетности.

Я знал Севрюгина по старым временам, когда он возглавлял в КГБ отдел так называемых "новых экономических структур", у которого было одно задание — распихать часть денег КПСС среди нужных людей и пустить их в оборот через систему фиктивных бирж, созданных опять же КГБ. Однако, генерал показал себя на этом поприще полной бездарностью. Менталитет у него был рядового "совка". Он бросился приватизировать какие-то квартиры и дачи, а между его рук уплыли миллиарды долларов, на которые можно было купить целый город. Его отстранили от денежных дел и хотели уж было выгнать с конфискацией дачи (высшая мера наказания за некомпетентность), но тут для него подвернулось новое поприще.

Еще в допутчевые времена стал формироваться "Русский народный фронт" на основе чистой, светлой и динамичной идеи. Именно на этой идее произошло знаменитое Русское чудо начала XX века, когда за десять коротких лет Россия обрела такую динамику национального развития, что пришлось срочно начинать Первую мировую войну, чтобы ее хотя бы притормозить. Ничто и никогда в мировой истории не подвергалось такому шельмованию и дискредитация, как эти 10 лет российской истории. Поэтому больше всего на свете власти, начиная с 1917-го года, боялись именно возрождения этой идеи и, надо отдать им должное, научились мастерски ею манипулировать. Достаточно вспомнить, как начиналось общество "Память" и во что его очень быстро превратили. Я читал отчет одного немецкого разведчика по этому поводу и от души хохотал. Если бы отчет не был секретным, он наверняка мог бы стать бестселлером. Впрочем, может быть когда-нибудь и станет.

Так вот, генерала Севрюгина бросили на русскую национальную идею, и он тут же повел ее на борьбу с мировым сионизмом. Причем расстарался так, что от самого слова "русская идея" многие стали вздрагивать. Это, собственно, от него и требовалось. Но и тут вышел скандал. Генерала обвинили, что он тратил "соборные" доллары не на борьбу с мировым сионизмом, а на самого себя. Из руководства "Собором" его то ли выгнали, то ли отозвали, и теперь, глядя как он истово приобщается к религии, я подумал: не собираются ли его назначить где-нибудь митрополитом, а то и еще пуще — объявить архангелом при Марии Дэви Христос. Какие мысли могут возникнуть в недрах монстра, не в силах предугадать никакая разведка. Мысли монстра выдают щупальца.

Рядом с Севрюгиным (слева от него) истово крестился Василий Дмитриев в своей шикарной черной униформе с адмиральскими погонами. Он, видимо, по совместительству курировал "Русский собор". Крестился он гораздо более профессионально, чем Севрюгин, хотя в глазах у него не читалось никакого благочестия.

Справа от Севрюгина стоял генерал Орлов, поддерживаемый под руку каким-то молодцем в полувоенной форме. Выглядел он очень плохо и, кажется, в его молитве было что-то искреннее.

Чуть поодаль от этой компании скромно стоял Беркесов. Нет, он не крестился. Он держал в руке свечку с каким-то печальным и сосредоточенным видом. В глазах его была какая-то грусть, хотя именно сегодня у полковника Беркесова были все основания благодарить Всевышнего. Утром пришло сообщение о его производстве в генералы. Генерал Беркесов. Я вспомнил кое-какие события десятилетней давности, и мне тоже стало грустно. Все-таки жизнь человеческая построена на одних идиотизмах. Ведь, можно сказать, что я был свидетелем, когда Беркесову предсказали его генеральское будущее, казавшееся столь далеким. А вот он уже генерал.

Сказочная красота Преображенского храма сменилась в передаче Вензорова убогим видом какой-то городской окраины. Дюжина милиционеров в форме и штатском вытаскивали из какого-то заросшего пруда труп.

Голос Вензорова за кадром пояснял: "А это, видимо, обычные мафиозные разборки. В озере Шувалово обнаружен труп мужчины со связанными руками и со следами пыток. На вид примерно 35–40 лет. Начато следствие".

Камера крупным планом показало лицо убитого. Я вздохнул. Виктору Ивановичу Белову совсем не нужно было торопиться на волю из следственного изолятора на Шпалерной. Интересная страна Россия: здесь или вовсе не выполняют приказы, но если выполняют, то очень быстро.

Дальше замелькали какие-то пойманные рэкетиры и квартирные воры, пожары, помойки и голодные старухи. На минуту возникло растерянное лицо какого-то полковника на фоне знамени СССР, призывающего свергнуть существующий режим. Затем Вензоров с полуулыбкой сообщил о завтрашней погоде, и на экран, как кавалерийская орда мамлюков, ворвалась на ковбойских лошадях и автомашинах всех марок реклама наших (американских) сигарет. В Америке ее давно запретили, и она лихо эмигрировала на территорию бывшего Союза.

Я отвернулся от экрана и взглянул на табло. Там все еще зеленело объявление, что авиарейс из Парижа задерживается на 40 минут по техническим причинам. Я уже собрался отправиться в бар и выпить пива, как вдруг услышал свое имя. Оглянувшись, я не поверил своим глазам: Патриция О'Нейл — Великолепная Пат — в шапке своих золотых волос и с насмешливым взглядом зеленых глаз шла прямо в мои объятия.

— Господи, — удивленно проговорил я. — Это ты, Пат? Или твоя дочь?

— Ты мог бы спросить и о внучке, Майк, — рассмеялась она. — Ты всегда был мастером на комплименты. Но как тесен мир! Я совсем не ожидала встретить здесь именно тебя.

— Интересно, — сказал я. — Меня-то здесь встретить не проблема. Я работаю в этой стране. А ты-то как здесь оказалась? Впрочем, — продолжал я, — могу держать пари, что ты прилетела на какую-нибудь премьеру в Мариинском театре. Угадал?

— Ты умница, Майк, — Пат чмокнула меня в щеку. — Конечно. Я сейчас работаю в фонде, который пытается сохранить русскую школу классического балета. Я тебе всегда говорила, что русский балет — это лучшее, что создала Россия за все время своего существования.

Пат была помешана на русском балете. Лет семь или восемь назад она появилась в Москве и работала над какой-то монументальной монографией о Большом театре. В то время она часто бывала в посольстве, используя атташе по культуре в качестве боевого тарана, чтобы получить допуск в какие-то театральные архивы, которые охранялись почти с такой же строгостью, как и архивы КГБ. Несмотря на то, что я ничего не смыслил в балете, а может быть именно потому, у нас с ней начался флирт, переросший в некое подобие романа, о котором я и, надеюсь, она сохранили очень приятное воспоминание. Однако Пат, увлеченная волшебной мистикой русского балета, очень мало понимала, во что превратилась в те годы родина этого балета. Она имела неосторожность привезти с собой какие-то проспекты, посвященные творчеству русских балерин и танцоров, сбежавших на Запад во время заграничных гастролей своих трупп. Ей и в голову не приходило, что звезды балета не могут по своему усмотрению выбрать театр и страну, где бы они желали демонстрировать свое высочайшее искусство. За свои убеждения ей пришлось чуть ли не целую неделю просидеть в Лефортово, а затем быть высланной из СССР.

Я как официальный представитель посольства провожал Пат на самолет, куда чекисты ее доставили о такими предосторожностями, как будто она была террористкой высочайшего класса. Это происходило как раз в то время, когда группа Толкачева выпотрошила без остатка все секреты советских ВВС, а группа Гриценко приканчивала последние секреты хваленого советского ракетостроения, что нам позволило пристыковать ко всем их спутникам взрывные устройства, чтобы разнести их в клочья в случае необходимости одним радиосигналом. И в это время восемь(!) мордастых гебистов вывели Пат из машины и передали ее мне у трапа самолета. К счастью, это не отразилось на ее любви к русскому балету, но наш роман закончился.

— Ты все еще работаешь на дядюшку Сэма? — спросила Пат.

Я развел руками:

— Не всякому дана привилегия заниматься любимым делом, как тебе, Пат.

— Ты все в посольстве? — поинтересовалась она. — И какой пост ты сейчас занимаешь?

— Как и тогда, — ответил я. — Помощник атташе по культуре.

В ее глазах появилась грусть, обычная при разговоре с чиновником-неудачником.

— Да, я неудачник, Пат, — сознался я. — В госдепе не так легко сделать карьеру. Для этого надо обладать качествами, которых у меня не оказалось. Но я вскоре уйду в отставку и устроюсь литературным агентом при своем старом папе, который пишет военные мемуары.

— Это где? — спросила Пат.

— В Висконсине. Недалеко от Грин-Бей, — пояснил я.

— Перебирайся лучше в Бостон, — предложила она.

— Это еще зачем? — не понял я.

Она улыбнулась:

— Потому что там живу я, Майк.

Пока я собирался что-то ответить, к нам подбежала какая-то дама, видимо, тоже любительница русского балета, с криком:

— Патриция, куда же ты пропала? Идет уже регистрация на наш рейс.

— Чао, — Пат снова чмокнула меня в щеку. На этот раз и я умудрился сделать тоже самое, то есть поцеловать в щечку и ее.

— Когда приедешь в Штаты, обязательно позвони, — она помахала мне рукой, увлекаемая подругой в тоннель, ведущий на посадку. Я проводил их взглядом.

То, что я не был женат — это понятно. Как добрый американец, я не хотел портить статистику по количеству вдов в Соединенных Штатах — самую низкую в мире. А вот почему Пат не вышла за эти годы замуж, мне, видимо, предстояло узнать по возвращении домой.

Я вспомнил, что собирался выпить пива в баре, и уже направился туда, как наконец-то на трех языках объявили о прибытии рейса из Парижа…

Я издали увидел маленькую коренастую фигуру Билла Трокмана, который вышел из помещения таможенного контроля, небрежно неся в руке кожаную папку с застежкой "молнией". Вид у него был такой, как будто из Вашингтона он прилетел на уикэнд в Сильвер Спрингс. И никто вокруг, даже полбатальона беркесовских ребят, изображавших пассажиров и носильщиков, не понимали, при каком историческом моменте они присутствуют. На территорию бывшего Советского Союза, не соблюдая никакого инкогнито, прибыл один из заместителей директора ЦРУ, а фактически руководитель ЦРУ, поскольку директора приходят и уходят, а Агентством всегда руководили и будут руководить люди, подобные Биллу. Директор же ЦРУ фактически является чем-то вроде офицера связи между ЦРУ, Президентом и Конгрессом, а также мальчиком для порки со стороны средств массовой информации.

— Чертовски рад видеть тебя, Майк, — ответил я. — В этой стране всего два часа назад узнали, что такое экология. Я думаю, к следующему утру дышать станет легче.

Мы вышли из здания, где нас ждала машина генерального консула. Морской пехотинец в полной униформе открыл заднюю дверь. Сзади урчали моторами и мерцали подфарниками три беркесовские "Волги". Нас фотографировали скрытыми камерами со всех сторон и снимали на видео, так что я надеялся, что Беркесов подарит мне на память пару фотографий со своей дарственной надписью.

Я думаю, что если бы Трокман захотел, ему бы выделили эскорт мотоциклистов. Но он специально просил, чтобы его визит в Петербург был обставлен как можно скромнее. Тем не менее, впереди и сзади вас, как янычары личного конвоя падишаха, неслись черные "Волги", а впереди всех, сверкая огнями и воя сиреной, мчалась милицейская машина, останавливая и прижимая к обочине все уличное движение. Даже до нашей машины доносился рев громкоговорителя: "Всему транспорту стоять!"

— Как новая администрация? — поинтересовался я у Билла.

— Знаете, Майк, — вздохнул Трокман. — Надо благодарить небеса, что этот торпедоносец ушел из Белого Дома. Если человек с семнадцати лет взлетал с палубы авианосца с торпедой под сиденьем, то уж, поверьте мне, ничто на свете не сможет изменить хода его мыслей. А они просты: обнаружить, перехватить, уничтожить. Я работал с ним, когда он был директором ЦРУ и когда он стал Президентом. И знаю его очень хорошо. Когда необходимо было сокрушить советский блок, он был на своем месте. Сейчас, когда СССР развалился, он бы таких дров наломал, что страшно подумать. Во всех бывших советских республиках уже сидели бы наши губернаторы, а по территории ходил оккупационный доллар. А наши солдаты гибли бы где-нибудь в Оренбурге или Челябинске. И мы бы имели тысячелетнюю войну, которая никогда бы не кончилась или кончилась нашим поражением. Это был бы супер-Вьетнам… Наш сценарий заключается в том, чтобы правительство оставалось в тени. Как говаривал Людовик XIV, "королевское дело сделано, а не королевское — пусть делают банкиры". Поэтому сейчас, Майк, мы выбрали лучшего из соответствующих моменту президентов. Он не только не участвовал, слава Богу, во Второй мировой войне, но и вообще всячески уклонялся от службы в армии. Играет на саксофоне и покровительствует гомосексуалистам. Это как раз то, что нужно сегодня. Вы меня понимаете, Майк?

— Понимаю, — ответил я. — Кончилась целая эпоха. Я тоже летал с авианосца и тоже понимаю, что мое время кончилось.

— Вы не хотите остаться еще на тур здесь? — поинтересовался Билл. — Шеф предлагает вам пробыть здесь еще лет пять. Мы договоримся с госдепом, и вас сделают первым секретарем посольства…

Я засмеялся:

— Лучше произведите меня прямо в послы из помощников атташе. Нет, Билл. Сейчас здесь нужен новый человек, который бы решал принципиально новые задачи. Я имел дело со сверхдержавой, а ныне нужен специалист по развивающимся странам. Я сделал уже все, что возможно совершить разведчику в чужой стране. Мы выпотрошили их до самого дна. Все виды вооружения, электронные системы, системы космического оружия, коды, частоты. Вам все известно. Я не буду утомлять вас, Билл, перечислением всего, что мы вытряхнули из этой страны за последние 10 лет. Если они еще пытаются хитрить, скажем, со своим бактериологическим оружием или блефовать с психотропным, то пусть потешатся. Им будет интересно узнать, что мы готовы перевести все свои лаборатории бактериологического оружия на их территорию, чтобы не подвергать себя опасности случайной утечки сибирской язвы или бубонной чумы, что у них происходит практически ежегодно. Причем, самое смешное, что если мы о чем-то действительно не знали или что-то упустили, то они нам сами предлагают это купить вместе с мозгами тех, кто эти штучки придумал. Как вам те русские парни, которых я направил в Лэнгли в качестве подарка к Дню независимости?

— Да, — мечтательно протянул Билл. — Кое-кто из наших Нобелевских лауреатов был потрясен. Мы тоже хороши: русские прорвались в принципиально новые области науки, где мы не начинали еще даже предварительных разработок. Мы даже понятия не имели об этих направлениях.

— Поэтому и не могли их отследить, — согласился я. — Поскольку не имели об этом ни малейшего понятия.

— Потрясающе, — продолжал Трокман. — Эти ученые в ближайшие пять лет поднимут наш технологический уровень порядка на три, если не больше. Они передадут в наши руки весь мир на совершенно новой основе. Нам уже не придется для этого размахивать большой дубинкой Тедди Рузвельта. Но потрясающе не только это, а то, что они были бессильны что-либо сделать у себя на Родине и согласны сейчас работать у нас за 200 долларов в неделю. Вы что-нибудь понимаете, Майк?

— Команда Вернера Брауна работала у нас за 200 долларов в месяц, — не согласился я. — Такое всегда случается после крушения империй.

Я, конечно, передернул. Ракетчики Третьего рейха были разработчиками новых систем оружия, а те русские ученые, о которых шла речь, занимались совсем другим. Русские ракетчики в потоке еврейской эмиграции были переправлены в Штаты еще 15 лет назад. Но мне не хотелось начинать лекцию на тему, что русские гении всегда находились на милости уголовно мыслящих невежд, согласных тратить деньги только на собственный комфорт и на убийство любой творческой мысли в стране, не понимая при этом, почему их страна периодически гибнет.

Мне как-то попалась книжка одного современного русского писателя. Точно я уже не помню, как она называлась. Но подсказала она мне больше, чем все Достоевские и Толстые, которыми нас пичкали на факультете славистики Йельского университета. Речь там шла о группе ученых, пытавшихся вывести новый сорт картошки, более подходящий для суровых климатических условий их региона. Другими словами, они пытались решить самую острую из всех советских проблем — продовольственную. Я плохо разбираюсь в этих вопросах, и сколько бы я не прожил в России, иностранцу невозможно осознать всю глубину здешнего маразма. Короче, речь шла о следующем: оказывается, существовало два способа производства картошки — коммунистический и буржуазный. Коммунистический давал какую-то дрянь, которая гнила летом и гибла зимой. Буржуазный — давал хорошую картошку, но пользоваться им было категорически запрещено. И вот эти ученые решили объединить эти два способа и вырастить более-менее приличный плод так, чтобы об этом никто не узнал.

При этом им пришлось создать нечто, напоминающую тайную организацию, как будто они по меньшей мере готовили государственный переворот. Но и госбезопасность не дремала. Получав сведения от тайных осведомителей о подготовке нового сорта картошки, КГБ активно вмешался в события. В итоге несколько ученых было арестовано, несколько — погибло, наиболее лихие ударились в бега и долгие годы скрывались в лесу и на глухих хуторах. Вместе с тем погибло и несколько сотрудников КГБ. Но самое главное было сделано. Вся документация по новому сорту картошки была захвачена и уничтожена. Опытная делянка ученых была ликвидирована с яростью, с какой обычно ликвидируют опиумные плантации. Картошка была уничтожена. Группа талантливых ученых превращена в уголовников и поставлена вне закона. Операцией руководили три чекистских генерала. Найдите мне еще аналог в мировой истории всех времен и народов, и я вас буду бесплатно поить пивом до конца жизни.

А как-то генерал Климов показал мне архивный документ. Незадолго до начала Второй мировой войны группа инженеров разработала противотанковую систему, аналога которой не было ни у кого в мире. Горе было бы танкам Гудериана и Манштейна, если бы они нарвались на эту систему в 1941-м году. Но ничего подобного, конечно, не произошло. Госбезопасность действовала еще активнее, чем в случае с картошкой. Все инженеры были арестованы и расстреляны без суда. Документация уничтожена. Полигонный образец отправлен на переплавку. Обрывки документации поймала наша разведка и только сейчас мы смогли эти обрывки оценить. Русские стояли на пороге создания ПТУРСа еще накануне войны! А ведь это всего две капли в Атлантическом океане подобных событий. Что я мог объяснить Биллу, который не знал по-русски ни слова и впервые приехал в эту страну? Он не понимал, что русские гении и таланты готовы работать не то что за 200 долларов в неделю, а вообще бесплатно, лишь бы им никто не мешал работать и им бы не приходилось платить за результаты своего труда на благо своей страны своими жизнями и жизнями своих семей. Я уж не говорю об уничтоженных результатах. Поэтому я свернул разговор на аналогию с Третьим рейхом.

Билл кивнул головой:

— Да, после крушения Третьего рейха ничего подобного не происходило. Вы еще не все знаете, Майк. Они развалились с гораздо большим треском, чем Третий рейх. Там хоть прятали в шахтах и топили в альпийских озерах какие-то архивы. А они сдают нам все: агентуру, явки, сети, коды. Или напрямую, или через Мосад и разведку НАТО. Мы даже искусственно начали тормозить этот процесс. Зачем нам знать все о их агентуре? Она нам никогда особенно не мешала, — он засмеялся. — Если так пойдет дальше, то мы рискуем остаться без работы

— Во всяком случае нам придется переучиваться, — согласился я. — Если сейчас мы начали осуществлять собственную главную задачу: развернуть Россию фронтом с запада на юг, сделав ее снова главным буфером в грядущей конфронтации "Север-Юг", то нужно соответствующим образом перенацеливать и работу всех разведслужб, включая и Национальное Агентство Безопасности. Пусть русские сейчас примут на себя всю ярость исламского экстремизма, который они разожгли в надежде натравить на нас.

— Именно, — сказал Билл. — Но для этого мы должны сохранить нх военно-промышленный комплекс и даже усилить его. Собственно для этого я сюда и прилетел. Будет важное совещание с Москве на эту тему. Вам известно, что Буш уже видел на месте всех их военных заводов поля, заросшие люцерной. Это была логика победителя, желающего довести разгром противника до конца. То есть в более глобальном масштабе повторить ошибку с Рурской областью. Мы же видим все иначе. Мы сделаем их ВПК рентабельным, и он нам еще пригодится! Уверяю вас. Только работать он теперь будет под нашим контролем. Для этого необходимо создать новые концепции и доктрины, которые я намерен обсудить в Москве. Остальным пусть занимается мистер Торрелли. Он уверяет, что уже дважды купил все, что когда-то называлось Советским Союзом. Он, конечно, преувеличивает, но президент просил меня встретиться с Торрелли здесь, подключить также и вас, если сеньору Торрелли понадобятся какие-либо консультации. Так что задержимся здесь еще на пару дней. Потом я полечу в Москву, а вы — в Париж. Встретимся в конце месяца в Вашингтоне.

Между тем мы проскочили прямую, как копье, магистраль Московского проспекта и помчались дальше. Путь наш лежал на Каменный остов, в одну из государственных резиденций, отведенных специально для предстоящего визита мистера Торрелли, где нам с Биллом тоже выделили пару комнат.

Трокман с любопытством поглядывал в окно. И в России, и в Петербурге он был впервые и хотел выкроить хотя бы пару часов, чтобы осмотреть город, о котором он столько читал и слышал.

— Они что, готовятся к выборам? — неожиданно спросил он меня.

— К выборам? — не понял я. — Боюсь, что в этом году ничего не получится, но разговоров об этом идет очень много.

— Но, во всяком случае, я вижу, они к ним уже основательно готовятся, — не унимался Трокман.

— Я что-то ничего не понимаю, — ответил я. — О чем вы, Билл?

— Я вижу, — сказал он, указывая пальцем в окно машины, — что здесь почти на каждом столбе и на каждой стене висит портрет какой-то леди в белых одеждах. Я полагал, что она куда-то баллотируется и, судя по количеству плакатов, представляет, видимо, какую-то влиятельную партию?

Я засмеялся:

— Вот вы о чем. Нет, она никуда не баллотируется. Я бы сказал, что это апофеоз советского феминизма. Сейчас им уже мало ткачих, обслуживающих в одиночку целые фабрики, или женщин-забойщиков в шахтах и даже космонавтов. Они решили создать женщину-бога, живого бога, в котором воплотился сам Христос. Вроде нашего идиота Кореша. Но тот по крайней мере был мужчиной.

— Женщина-Христос? — явно не поверил Билл.

Действительно, не перестаешь удивляться, узнавая, что творится в этой стране.

— А кто за ней стоит? — спросил он.

— Ну, кто за ней может стоять? — снова засмеялся я. — Вы достаточно знаете эту страну, Билл, чтобы понять простую вещь. При нынешних ценах, когда даже указы Ельцина распространяются в жалких ксерокопиях, а его портретов совершенно невозможно найти, какая организация может напечатать портреты этой женщины в миллионных экземплярах и буквально за одну ночь оклеить этими портретами многомиллионные города, проникая в тоннели метро, и в отделения милиции, и куда угодно. Я думаю, вам не надо называть эту организацию, мистер Трокман?

— С ума сойти, — проговорил Билл. — А вы знаете ее?

— Кого? — переспросил я. — Организацию?

Билл вздохнул:

— Нет. С организацией, конечно, все ясно. Я имею ввиду эту женщину.

— Лично — нет, — ответил я. — Но я видел ее досье. Признаюсь вам, Билл, что я лично знал, если так можно выразиться, Бога-отца. Он был одним из заместителей Андропова и настолько глубоко влез в наши дела, что его пришлось банально пристрелить на одной из явочных квартир. Так что, в отличие от многих богословов-философов, у меня никогда не возникало сомнений, откуда исходит святой дух.

На этот раз рассмеялся и Билл:

— Но помилуйте, Майк, зачем им в такое время заниматься подобными дорогостоящими глупостями?

— Ну, во-первых, — ответил я, — им вообще, по большому счету, нечем сейчас заняться. Бюджет у них неограниченный, и никто не контролирует их затрат. Поэтому они позволяют себе любые эксперименты. Это уже не организация, Билл, это монстр, а все отдельные представители, независимо от званий, это всего лишь щупальца. Даже не сами щупальца, а отдельные присоски. Бы спросите, а где же мозг? Я сам ломал себе над этим вопросом голову и пришел к выводу, что его нет вообще. Есть только развитый до небывалых размеров инстинкт самосохранения. Монстра никогда не интересовала государственная безопасность. По большому счету можно сказать, что монстр никогда толком и не знал, в каком государстве он живет. Вели говорить честно, то имение КГБ и развалил СССР, поскольку это государственное образование перестало его устраивать. Он почувствовал дискомфорт, и этого было достаточно, чтобы сожрать родную партию и уничтожить страну. Он надеялся, что ему будет приятнее жить на обломках империи. Но беда заключается в том, что хотя монстр ныне очень полюбил доллар, он может поддерживать в себе жизненные силы только высасывая всю кровь из собственного народа. В сущности, он ничем другим никогда и не занимался. Все, что им было нужно, это чтобы никто не мешал предаваться любимому занятию, особенно извне. А когда им стали обрубать щупальца, то они лихорадочно начали искать альтернативные варианты действий. Не то что понять, но и представить себе невозможно масштаба их преступлений. Сейчас идут сумасшедшие в своем академизме споры, сколько людей этот монстр уничтожил в собственной стране: 40 миллионов, 60 миллионов или 100 миллионов. Эта страна представляет из себя террариум, где вместе живут кобры и белые мыши, предназначенные им в пищу. Кобры дремлют, а мышки живут. Чего-то там делают, размножаются, лижут деток и тому подобное. Кобра просыпается, убивает и съедает парочку из них, а остальные радуются, что сегодня съели не их. И, конечно, монстр более всего заинтересован в оболванивании народа, ибо такой народ легче уничтожить и вместе с тем за счет него обогащаться. Когда перестали действовать марксистско-ленинские заклинания, они лихорадочно начали искать идеологическую альтернативу. То пробуют поднять весь народ на борьбу с мировым сионизмом, то придумывают новых богов, то снова начинают греметь в барабаны Второй мировой войны, как будто эта война закончилась только вчера. А вдруг получится? И с этой Дэви Христос, тоже самое. Вся идея уходит корнями в их службу по ведению психологической войны. Это все сказки, что они там разрабатывали какие-то способы борьбы против нас. Они работают только против собственного народа. При этом дурачили и собственное руководство, что они, дескать, придумали какие-то психотропные средства ведения войны. Так в свое время они дурачили даже самого Сталина разными институтами бессмертия, а когда пришло время, сами отправили своего любимого вождя на тот свет. Сейчас, если очистить всю шелуху из проповедей мисс Христос, то получится, что она пророчит исключительно массовые уличные беспорядки и морочит голову всем по поводу массовости своей секты, в которую, по моим данным, входит хорошо если сто человек. Из них большая часть — бывшие инструкторы идеологических отделов ликвидированных обкомов и горкомов КПСС. Но когда начнутся беспорядки, к неизбежности которых исподволь готовят население, то никто не помешает монстру напялить на свои части спецназа белые балахоны и устроить еще одно кровопускание, а заодно и прикрыть свободу печати.

— Ладно, — проговорил Билл, — сейчас, когда мы вырвали у них их ядовитые зубы, пусть забавляются, как хотят. Неужели они нисколько не поумнели за последние годы?

— Вы бы удивились, — ответил я, — что не только не поумнели, но стали еще глупее. Сейчас они пытаются преобразоваться в нечто вроде тайного монашеского ордена на сплаве марксизма и православия. Недаром они в течение почти века держали церковь в качестве одного из своих подотделов, завербовав в осведомители всю верхушку, начиная с патриарха. Впрочем, это касалось не только православия, но и всех остальных конфессий. Сейчас они придумали новую штуку, что коммунизм — это было советское воплощение православной мечты. Я уже говорил, что у монстра нет мозга, а одни инстинкты. Это вообще какое-то космическое существо, к которому нельзя подходить с земными мерками. Так что не удивляйтесь, если однажды утром объявят, что в стране больше нет президента, а есть великий приор, управляющий от имени Марии Дэви Христос или чего они там еще придумают. Вы не поверите, но даже у местного начальника КГБ есть возможность одним нажатием кнопки отключить всю телефонную сеть города, свет, газ, воду, затопить метро, парализовать транспорт, взорвать мосты и много чего еще. На все это тратились миллиарды.

— Все это очень занятно, — вздохнул Трокман. — Так вы говорите, что эта дама предсказывает уличные беспорядки?

— И даже конец света, — добавил я, — который она назначила на 24-е ноября. И я нисколько не удивлюсь, если под это пророчество монстр не попытается уничтожить столько народу, сколько возможно. Хотя уверен, что именно 24-го ноября не произойдет ровным счетом ничего, но эти сроки будут постоянно переносить в ожидании подходящего момента.

— Чтобы ни произошло, — как бы подводя итог услышанному, сказал Билл, — все в конечном счете пойдет нам на пользу. если они хотят все дальше загонять Россию в средневековье, пусть резвятся. В итоге они превратят свою страну в резервацию, и туристы будут платить громадные деньги только за возможность на них посмотреть с какой-нибудь специальной галереи, которую построят в будущем. Вам их жалко, Майк? Мне — нисколько. Они получили то, что заслужили.

— А мне их жалко, — признался я. — Мне кажется, что они заслужили большего. Все-таки белые люди. И потенциально эта страна могла даже нам дать сто очков вперед. А что получается? Страна, которая владеет почти половиной мировых запасов нефти, стоит с пустыми бензоколонками. Страна, которая обладает самыми лучшими в мире пахотными землями, ввозит зерно от нас, из Канады и еще из нескольких мест. Страна, добывающая в год половину мирового запаса золота, опускается в бездонную трясину инфляции. Это все какая-то мистика, Билл. Да на одних якутских алмазах они могли бы жить лучше, чем подданные эмира Кувейта. А вы даже не представляете, в какой нищете живет этот народ. Войдите в дом даже к местному миллионеру, который заработал бешеные деньги на перепродаже, скажем, немецкого технического спирта или на продаже нам стратегического сырья, и вы будете потрясены убогостью обстановки. Вам с гордостью покажут южно-корейский штампованный видик или компьютер 2-го поколения, и затаив дыхание, будут ждать, какое мощное впечатление это на вас производит. Вы бы видели, как у них у всех загораются глаза при виде долларов. Как у пантер в зоопарке, когда им несут мясо. За доллары здесь уже можно купить все: от стратегических ракет до министра безопасности. Доходит просто до смешного. Какие-то шустрые старички в Германии, когда-то служившие в тех частях вермахта, что держали этот город в блокаде в течение трех лет и уморили голодом более двух миллионов человек, собрали несколько тысяч дойчемарок и предложили поставить себе памятник как раз в том месте, докуда дошла их 175-я дивизия. С надписью "Доблестным солдатам вермахта, павшим в борьбе с большевизмом, от благодарных ленинградцев". И что вы думаете? Тут же был объявлен конкурс на лучший проект памятника. Уцелевшие ветераны-блокадники подняли скандал, но я уверен, что так или иначе какой-то памятник вермахту все-таки будет установлен, поскольку валюта уже получена. Вы можете себе представить памятник адмиралу Ямамото в Пирл-Харборе от благодарных моряков Тихоокеанского флота США? Или памятник Герингу в Лондоне от благодарных горожан в память битвы за Англию?

Билл захохотал:

— Я вас знаю хорошо, Майк. Вы шутите?

Билл указал большим пальцем руки себе за спину в сторону заднего стекла машины, сделав гримасу, которую я перевел, как "хватит их дразнить". В идущей следом "Волге", даже судя по дистанции, на которой она держалась, лихорадочно записывали наш разговор с Трокманом. Из садистских побуждений мы болтали (а это была болтовня и не более того) на военно-морском сленге: благо мы оба в молодости служили на флоте и знали этот язык в совершенстве. Пусть помучаются беркесовские переводчики. Сдается мне, что пленку прядется посылать в Москву. Вряд ли найдется в этом городе специалист, знающих флотский сленг западного побережья США. Если такой и был, то его либо посадили как шпиона, либо он давно эмигрировал.

 

XV

Между тем, наша кавалькада въехала в массивные ворота посреди глухого забора, окружающего очень красивый двухэтажный особняк, построенный в конце прошлого века по заказу одного из великих князей. В те годы Каменный остров был курортной зоной столицы империи, и там строили дачи все, начиная от царей и членов царской фамилии до богатых промышленников и купцов. В принципе, остров остался своего рода курортной зоной — город как бы обошел его — но хозяева здесь, конечно, были новые.

Особняк, как и все в городе, принадлежал КПСС. Но когда партийные бароны увлеклись более современными коттеджами типа "Фермер из Айовы" (это произошло после визита Хрущева в США), особняк был отдан КГБ. Им пользовались все послевоенные председатели КГБ, когда удостаивали город своим посещением. А поскольку двое из них были педерастами, а остальные извращенцами (что не удивительно, так как почти все они пришли из ЦК ВЛКСМ), то я ожидал увидеть здесь много любопытного, но ошибся. Первое, что я увидел во дворе, — были два огромных автофургона, выгружавшие продукты и вина, предназначенные для сеньора Торрелли, прибывшие из Чикаго вместе с его любимыми поварами: китайцем и итальянцем. Фургоны разгружали одетые в комбинезоны беркесовские офицеры, а другие офицеры в униформе (и с автоматами!) наблюдали за работой, видимо, опасаясь, что что-нибудь сопрут и будет скандал. А, возможно, опасались нападения. Например, десятигаллонный контейнер с питьевой водой вполне можно было продать в городе за 20 долларов.

Кому принадлежал этот особняк ныне, было точно неизвестно. Ходили слухи, что КПСС, уходя в подполье, юридически передала особняк КГБ, но последний, напуганный развернутым в прессе скандалом по поводу каменноостровских особняков, отдал его от греха подальше городу, продолжая, впрочем, им пользоваться. Видимо для того, чтобы избежать в будущем межведомственных склок, мэр Топчак был вынужден особняк приватизировать по балансовой стоимости, что ныне составляло стоимость примерно десяти блоков сигарет. Ходили даже слухи, что Топчак, дабы прекратить вообще все пересуды насчет этого великокняжеского особняка, приказал его разобрать и отвезти на свой дачный участок, где и собрать заново. Где этот участок находится, никто (и я в том числе), разумеется, не знал. Возможно, в Калифорнии или в Австралии. Я никогда не пытался проверять подобные слухи, поскольку нам было категорически запрещено вмешиваться в частную жизнь граждан новой России, чтобы приучить их к подлинному пониманию демократии. Так что я совсем не исключаю, что это были просто слухи, распускаемые политическими противниками Топчака, который уже явно метил в президенты страны.

Однако, в просторном холле особняка нас с Биллом широкой гостеприимной улыбкой встретил именно Топчак.

Меня это несколько удивило, поскольку я был уверен, что нас встретит Беркесов, как полагалось по неписанному протоколу подобных контактов. Но, видимо, Беркесов сел уже слушать вольный перевод с пленки нашего разговора с Биллом в машине, чтобы вовремя доложить об этом аналитикам в Москве. Те прослушают пленку, покачают головами и отправят ее лежать в секретной фонотеке до окончания нынешнего геологического периода.

— Входите, входите, дорогие друзья, — пропел мэр на вполне сносном английском. — Располагайтесь. Майк, почему вы не представили мне вашего друга?

— Прошу прощения, — спохватился я. — Знакомьтесь: Александр Топчак — мэр этого города. Уильям Трокман — негоциант и консультант мистера Торрелли по вопросам приобретения недвижимости.

Не знаю, можно ли считать атомный крейсер недвижимостью, но Топчак очень обрадовался.

— Вы уж не забудьте, Майк, напомнить мистеру Торрелли, о чем я просил.

Между тем Билл удивленно озирался по сторонам. Надо признать, что и я тоже.

Посреди обширного холла, на потолке которого кружились в хороводе нимфы в цветочных венках и сатиры со сладострастными улыбками (старорежимная роспись), возвышался устрашающих размеров бюст Феликса Дзержинского, выполненный из черного мрамора. На пьедестале с барельефным изображением щита и меча золотыми буквами было начертано: "В этом доме в 1917–1918 годах жил и работал основатель ВЧК, верный соратник В.И.Ленина и И.В.Сталина Феликс Эдмундович Дзержинский" и чуть ниже: "От Ленинградского Управления МГБ, 20 декабря 1948 года".

Слева на стене красовалось огромное панно, изображающее Ленина и Дзержинского, читающих ленту, ползущую с телеграфного аппарата. Справа был изображен Дзержинский, окруженный румяными и счастливо улыбающимися беспризорниками, которым, видимо, только что зачитали приказ, что в виде исключения они не будут расстреляны.

А над головой мраморного основателя тайной полиции, завершая как бы исторический цикл, висел в золоченом окладе образ святого и равноапостольного великого князя Александра Невского, который по совместительству, наверное, считался покровителем тайной полиции. Он висел достаточно высоко, и я не мог убедиться, есть ли на окладе надпись: "От Ленинградского Управления КГБ" с соответствующей датой.

— Вы поняли, — спросил Топчак, провожая нас вверх по мраморной лестнице, уставленной лепными фигурами из римской и греческой мифологии, — что здесь жил сам Дзержинский?

— При его общеизвестном аскетизме. — заметил я, — Это вполне понятно. Иначе бы он занял Зимний дворец.

— О, — продолжал Топчак. — Вы еще не знаете. Дзержинский не просто занял этот особняк. Он получил на него дарственную от великого князя Николая Михайловича накануне его расстрела. И особняк считался собственностью железного Феликса. Только в 1930-м году Сергею Мироновичу Кирову удалось вернуть особняк в государственную собственность и устроить здесь профилакторий для работников обкома…

— А сейчас кому он принадлежит? — поинтересовался я.

— Городу. — быстро ответил мэр. — Это резиденция для почетных гостей.

— Боюсь только, — сказал я, — что мистеру Торрелли здесь не понравится. Я слышал, что он совсем не любит всей этой средневековой пышности особенно в сочетании с монументальными памятниками соцреализма.

— Вы думаете следует убрать Дзержинского? — испугался мэр. — Но это такая экзотика. Мне казалось, что все это должно позабавить господина Торрелли. Кроме того, это так символично. Истуканы ушедшей эпохи на фоне…

— Нет, нет. — успокоил я его. — Я просто высказал свое мнение и не более. Очень может быть, что все будет как раз наоборот. Причуды богатых людей непрогнозируемы, как и пути Господни.

Мы поднялись на второй этаж, где две бронзовые гетеры держали над головами вазы с живыми розами. Огромное золоченое трюмо отражало картину в драгоценном багете, на которой кавалеристы в красных ментиках и киверах, подняв обнаженные сабли, скакали перед особой какого-то монарха, восседавшего на белом коне. Прекрасные, украшенные лепниной и резьбой двери с массивными бронзовыми ручками вели в обе стороны от фойе. Четыре грифона, размахнув крылья, держали в клювах и лапах золоченую цепь, на которой висела массивная люстра примерно на три дюжины лампочек. А в простенке между сказочной дверью и венецианским окном, задрапированным парчевыми шторами, висел портрет Ленина в канцелярской рамке, а ниже его — кусок ватмана, на котором от руки, но с претензией на каллиграфию, было написано: "График дежурств по объекту № К-28".

— Ну, это уж совсем безвкусица, — сказал я Топчаку. — Уберите, пожалуйста.

— Да, да. — спохватился мэр. — Уберем обязательно.

— В этом помещении, — продолжал мэр, великий князь Николай Михайлович накануне своего ареста…

Я начал беспокоиться, не собирается ли Топчак торчать здесь до самого утра. Я надеялся, что беркесовская охрана его сюда вообще не пустит, но, видимо, он был для них свой человек.

— Друг мой, — сказал я мэру. — Все, что вы рассказываете, безумно интересно. Я может быть даже попрошу вас провести меня экскурсией по всем особнякам этого острова. Но мой приятель Билл перелетел через океан, и ему нужно слегка отдохнуть, чтобы акклиматизироваться. Поэтому, к сожалению…

Я не успел окончить свою фразу, которую я хотел построить на японский манер в максимально вежливой форме, как прямо из-под земли вырос уже немолодой мужчина в какой-то странной униформе и сказал, обращаясь к мэру:

— Александр Анатольевич, ваша машина подана к подъезду, как вы приказывали.

И, повернувшись к нам:

— Разрешите, господа, я проведу вас в отведенное для вас помещение.

Мэр, не сказав ни слова, послушно стал спускаться вниз, а мы прошли в левую дверь, продолжая озираться по сторонам.

Мы вошли в уютно обставленную гостиную, где сопровождающий, назвавший нас в фойе "господами", стал называть нас "товарищами".

— Располагайтесь, товарищи. — радушно сказал он. — Все в вашем распоряжении.

Он сделал широкий жест рукой, показывая на застекленные витрины румынских стенок, заполненных, как и везде в подобных местах, незатейливым ассортиментом из американских сигарет и дешевых ликеров. Пояснив, что две смежные комнаты предоставлены нам для отдыха, сопровождающий спросил, чем он может еще быть нам полезен?

Я попросил принести кофе и по большой рюмке хорошего французского коньяка. Далее произошло то, что обычно случается только в сказках Шехерезады. Не успел я закрыть рот, как в комнату вошла хорошенькая девушка в переднике, неся на подносе кофе и коньяк. Поскольку Билл не понимал по-русски, на него это сцена не произвела ни малейшего впечатления. А я не стал ему ничего переводить, как не перевел ни слова из того интересного, что рассказал мне гостеприимный Топчак. Он бы так или иначе мало что понял или не понял бы ничего вообще. В самом деле, почему великий князь Николай Михайлович мог иметь особняк, а Феликс Эдмундович — нет? Я и сам-то не очень понимаю, в чем тут изюминка. И не тот, я не другой денег не зарабатывали, а особняки имели по должности. А почему собственно начальнику службы безопасности огромного государства зазорно иметь собственный особняк?

Долго работать в России очень опасно. Неизбежно свихнешься, живя среди их комплексов неполноценности, взаимного неприятия и совершенно сумасшедших противоречий. Я здесь скоро 15-ть лет и за это время дома был не более 10-ти раз и то набегами. Нет, решено — с меня хватит. От следующего тура я решительно отказываюсь. Отчитаюсь перед Биллом, проконсультирую мистера Торрелли и первым же рейсом улечу в Париж. Да, мне же еще надо встретиться с Койотом. Или пусть он катятся ко всем чертям? Ладно, решу по обстановке.

Блаженные мысли меня охватили от коньяка, который хотя и не был французским, был превосходным. Мы с Биллом молча дымили: он сигарой, а я — сигаретой, попивая кофе и пригубливая коньяк на одной из наиболее секретных явок КГБ в городе. При этом, вопреки всем инструкциям, нисколько не беспокоясь, что нам подсыпят наркотик или устроят еще какую-нибудь гадость, что мы можем бесследно исчезнуть, погибнуть, умереть в Бутырках или в Лефортово, как, скажем, граф Белерен или граф Валленберг. Времена были уже не те…

Трокман погасил сигарету и взглянул на меня.

— Майк, — спросил он, — так что все-таки произошло с последней партией ракет и ядерных боеприпасов, которые они хотели за наличные переправить Саддаму. Я так ничего толком не понял из вашего телефонного сообщения. То ли они ушли в Израиль через Иран, то ли в Иран через Израиль. Что там произошло?

Билл вынул из кармана пиджака небольшой футляр, наподобие тех, где обычно хранят драгоценности, открыл его и посмотрел на прибор, отдаленно напоминающий вольтамперметр.

— Здесь натыкано микрофонов, — проворчал он, — как на инаугурации президента Трумена. Им придется сегодня попотеть.

Он нажал кнопку на панели прибора, последил за ходом каких-то кривых на вспыхнувшем зеленом экранчике и снова обратился ко мне:

— Так я вас слушаю, Майк.

Я уж было собрался ответить, как в гостиную без стука снова вошел человек в странной униформе, которая очень шла к его благородным сединам.

Его глаза стрельнули по комнате от стены до стены. Видимо, он ожидал увидеть здесь радиоглушилку, смонтированную на грузовике.

— Не нужно ли товарищам еще что перекусить? — поинтересовался он.

— Друг мой, — ответил я ему, — вы нас очень обяжете, если в следующий раз зайдете сюда примерно в 8 часов утра.

— Понял, — сказал он и послушно вышел из помещения, плотно прикрыв за собой дверь.

— Она очень больно бьет по ушам, — виновато заметил Билл. — Надо было его предупредить.

— Он, наверное, и сам уже догадался, — предположил я. — Так вы спрашивали о Саддамовских ракетах, Билл? Это очень забавная история, которая превосходно иллюстрирует происходящее в этой стране сегодня. Сейчас в России действует несколько мощных группировок, преследующих разные цели, но объединенных одной задачей — заработать как можно больше долларов. Одна из этих группировок — бывший советский Военно-промышленный комплекс, который ныне буквально бьется за свое выживание, а потому чрезвычайно опасен. С каждым днем он все больше приобретает черты феодально-мафиозного клана, готового на все ради наживы. Конверсия — это пока смешной анекдот и останется им в обозримом будущем. ВПК готов задушить собственную страну, готов уже даже расчленить вслед за СССР и Россию, только бы ему позволили выпускать его смертоносные игрушки в тек количествах, к которым он привык. Правительство, чтобы спастись, разрешило ВПК самостоятельно заключать сделка с кем угодно и на каких угодно условиях и заниматься поставками напрямую, минуя Москву. Вам это все известно. Вам известно также, что мощные реваншистские коммунистические группировки, которые, пусть не до конца, но поняли, что произошло с Советским Союзом, делают все возможное, чтобы реанимировать его труп. Они разожгли нескончаемые войны на окраинах бывшей империи, не давая возможности кавказским и среднеазиатским республикам уйти в сферу влияния других стран, они морят сейчас голодом и холодом Украину, ну и тому подобное, что вам также известно. Во внешнеполитическом аспекте эти люди пытаются где угодно разжечь конфликт, лишь бы в него втянулись мы, завязли в нем, ослабили бы давление на обломки бывшего Союза и дали бы им возможность творить на этих обломках все, что угодно. Другими словами, они хотят, чтобы мы не только не мешали им реставрировать Союз, но вынуждены были даже помогать в этом и, конечно, оплачивать нх усилия.

Во имя этого они готовы снабдить любым оружием в любом количестве, благо этого добра у них накопилось раза в три больше, чем у всех остальных стран вместе взятых, каждого, кто рискнул бы развязать какой-нибудь для начала региональный конфликт с тенденцией перерастания в глобальный. Я даже затрудняюсь сказать, чего здесь больше: желания заработать валюту или вернуть себе былую власть с мифической былой мощью. Когда они увидели, что погибают, то все-таки успели, слава Богу, с опозданием на 13 лет, разжечь войну в Персидском заливе. Затем наступила очередь бывшей Югославии. Вам известно заявление Караджича о том, что если наша авиация нанесет удар по сербским позициям, он ответит ядерным ударом по всем странам НАТО. Его спросили, где он возьмет ядерное оружие? Без секунды колебания Караджич ответил, что купит его на черном рынке. Где этот черный рынок находится, гадать не надо. Наш друг Саддам Хуссейн почти каждый день повторяет, что готов пока терпеть все унижения, в которые его поставили Соединенные Штаты, до получения собственного ядерного оружия. А потом мы и поговорим. Откуда он его ждет? Даже идиот Айдид из Сомали намекает, что ждет поступления тактических ядерных боезапасов, чтобы отомстить американцам за все. После крушения СССР нам удалось убедить КГБ, что если ядерный арсенал империи начнет расползаться по миру, то больше проиграем не мы, а именно они. Эту истину особо доказывать не надо. Мы провели несколько удачных совместных операций, ликвидировав несколько попыток отправить за рубеж ядерное оружие фактически на стадии намерения.

Но беда заключается в том, что ныне КГБ раскололся на несколько частей, поскольку все по старой традиции доносят друг на друга. Но работать стало очень трудно. Почти ничего нельзя спрогнозировать или даже спланировать. Генерал, с которым вы имеете дело, может принадлежать к одной группировке, его заместитель — к другой, исполнители — к третьей. Кроме того, большая часть квалифицированных работников безопасности после распада империи просто ушла из КГБ и сейчас обеспечивает работу разных политических и военных группировок, находящихся в тени. Работать было бы совершенно невозможно, если бы мы не развернули на территории России огромную информационную сеть, замкнув ее непосредственно на московскую резидентуру, то есть на меня.

Но и это не дает никаких гарантий, поскольку иметь информацию — это одно, а использовать ее, не имея собственных оперативных групп, — это другое. Тут нам постоянно нужна помощь КГБ. И, наконец, вы не представляете, Билл, сколько на территории бывшего СССР имеется разных секретных нор размером почти в Детройт, о которых, скажем на Лубянке, вообще сегодня никто не знает. Те, кто знал, либо исчезали, либо были ликвидированы, либо в этих норах и затаились. Когда-то все эти сверхтайны замыкались на специальный аппарат в ЦК КПСС, который ушел в подполье вместе со всей партией в августе 1991-го года.

Итак, проведя несколько пробных операций и проверив ваши реакции и возможности, опираясь на своих людей в недрах ВПК и КГБ, они решили начать крупную игру — переправить за границу целый эшелон ракет и ядерных боеголовок к ним, погрузив их в одном из подземных городов (где, кстати, все еще работают заключенные, ставшие смертниками) на три эшелона, следующих друг за другом. Эту информацию я получил от своей агентурной сети, а подтверждение — от генерала Климова. Он же и указал мне и адрес получателя груза — Саддам Хуссейн. Так это или не так — значения большого не имеет, но такой груз наличными могут оплатить только Саддам, Каддафи и Израиль, то есть мы. Я очень рад, Билл, что у вас даже не дрогнула бровь. Значит, вы понимаете ход моих мыслей.

— Конечно, — мрачно произнес Трокман. — Иногда легче просто выкупить у них ядерные игрушки за наличные, чем рисковать, что они попадут в руки детей, которые и со спичками обращаться еще не научились. Мы у Украины недавно купили несколько превосходных советских ракет "Санборн" всего за 600 тысяч долларов за штуку. Причем в Киеве уверены, что продали их Ирану. Представляете, какие мерзавцы? Они сами себе готовят будущую катастрофу. Впрочем, это уже традиция. Все это так, Майк. То, что вы рассказываете, мне, в принципе, хорошо известно. В данном случае, меня интересует, куда эти эшелоны девались? Поскольку, как вы, наверное, догадываетесь, ни в какой там Иран они отправлены не были, а в Петербург не дошли.

— Минутку терпения, — попросил я. — Получив сообщение, что эти эшелоны прослежены фактически до самой Москвы, ясно поняв, что они идут в Петербургский порт, я сделал вид, что больше меня вся эта история не интересует и я полностью доверяю дальнейшее проведение операции своим русским коллегам. Более того, я распускаю слух, что улетаю в отпуск. В это время я получаю вашу шифровку с требованием обнаружить и ликвидировать Койота…

— Кстати, — прервал меня Трокман. — Я хочу выразить вам свою глубочайшую признательность, что вы согласились лично выполнить эту работу. Это крайний случай, но он нам уже очень мешал.

— Пустяки, — отозвался я. — Тем более, что я это сделал с большим удовольствием. Я не забыл, как он допрашивал Кленси с помощью "паучков для онанизма". Будь они прокляты! Я бы не только его отправил на тот свет, будь моя воля…

— Не горячитесь, — снова прервал меня Билл, — и продолжайте. Вы помните, — продолжал я, — текст шифровки о Койоте. Там был шифр в шифре, извещающий меня якобы о появлении в Париже давно погибшего террориста. Назвав наш объект Койотом в его память и фактически придумав всю эту невероятную историю, чтобы оправдать мой приезд в Петербург и скрыть истинные цели этого приезда, все мы были, мягко говоря, немало удивлены, когда почти одновременно со мной в Петербург из Парижа действительно прилетел каким-то чудом воскресший Койот. Вначале я подумал, что это какие-то шутки КГБ, особенно когда они, следя за ним, дали возможность ему скрыться буквально среди бела дня. Его визиты в консульство еще более убедили меня в моих подозрениях, но в итоге я понял, что ошибался. Для КГБ его визит был столь же неожиданным, как и для нас. И то, что это совпало с вашей шифровкой, объявляющей о прилете Койота, но означающей совершенно другое, было просто ошеломляющим. Вы обещали привезти с собой какие-то материалы, дающие версию этого события. У меня есть своя версия. Интересно было бы их…

— Я привез их, — Билл снова зажег сигару, — и мы к этому, конечно, вернемся. Но пока продолжим разговор об эшелонах.

— Хорошо, — согласился я. — Вернемся к эшелонам. Когда они прибыли в Петербург и были задержаны, когда оказалось, что там нет и намека на ракеты и боеголовки к ним, меня поразила та имитация активности, которую проявил шеф местного управления безопасности полковник Беркесов. Он лично проверил почти каждый контейнер, демонстрируя мне, что там нет ничего опаснее металлолома. Совершенно непонятным был приезд к этим эшелонам мэра города, закатившего полковнику Беркесову публичный скандал прямо на станции. Топчак, наверное, самый умный человек в нынешней России и вдруг позволили себе так засветиться. Была обезоружена и взята под стражу охрана эшелонов с металлом, а их начальника — бывшего уголовника, который, кстати говоря, уже убит, допрашивали при мне — опять же лично Беркесов, стараясь меня уверить, что настоящие эшелоны ушли на юг. Поэтому, видимо, для правдоподобности мне решили поведать всю историю этого несчастного парня. Затем, как вы знаете, я встречался с нашими израильскими друзьями, которых также ошеломила эта история с Койотом. Однако, зная их методику подачи информации и дезинформации, я понял, что именно об этих эшелонах они ничего не знают и несколько растеряны. Подозрительна была и реакция на исчезновение эшелонов и генерала Климова. Он как бы что- то знал, но не решался мне сказать. Именно не решался, а не желал меня ввести в заблуждение.

Я начал предполагать, что эти эшелоны каким-то дьявольским образом прорвались в порт и по личной инициативе директора порта Марченко и местных мафиозных структур погружены на суда и отправлены адресату. Однако, я имел информацию от людей Фрэнка Крампа, что никакие эшелоны с оружием, в порт не приходили. Я получил косвенное подтверждение этому, когда высказал свои предположения Беркесову. Не успел я это предположение высказать, как Марченко был немедленно арестован по обвинению в коррупции. По этому обвинению, как вам известно, в России сейчас можно смело брать под стражу кого угодно: от ларечника до министра.

А между тем в порту продолжали стоять, занимая причалы, два контейнеровоза под либерийскими флагами, которые, по моим сведениям, предназначались для вывоза боеголовок и ракет. Все это говорило о том, что эшелоны куда-то исчезли и даже госбезопасность, по крайней мере, в лице полковника Беркесова ничего об этом не знает, поскольку на допросе Марченко клялся, что он вообще ничего об этом никогда не слышал. Протокол допроса я получил минуя Беркесова, то есть мог считать, что он не предназначался специально для меня. В условиях, когда одна часть КГБ борется с другой, предусмотреть все дьявольские ходы сторон очень сложно. Поэтому я приказал Нику Дейлу в Москве связаться с нашей законсервированной агентурой в Главном Разведывательном Управлении Министерства Обороны, надеясь, что у них есть какие-то сведения.

Варианты были следующими: Климов и Беркесов ведут двойную игру, что совершенно не исключено. Если это так, учитывая огромные деньги, которые заплатил заказчик (кто бы он ни был), они найдут способ перебросить ракеты через границу, играя со мной в полную невинность. Ведь и либерийские контейнеровозы могли быть не более, чем приманкой, а эшелоны, обойдя Петербург, могли быть посланы на Прибалтику, откуда им открывался свободный путь куда угодно. При этом меня мастерски дурят историей с живым Койотом. Или Климов и Беркесов сами проиграли эту партию и просто стыдятся мне об этом рассказать. Их же коллеги, которые сегодня им противостоят, оказались умнее и хитрее. Это всегда трудно признать, особенно иностранцу. Я даже стал думать, не свалились ли эти эшелоны где-нибудь под откос, что нынче случается в России чуть ли не ежедневно. Не столкнулись ли они с каким-нибудь встречным составом из-за того, что кто-то украл всю контактную медь с автомата переключения стрелок, что происходит в России повсеместно? Я даже дошел до того, что пытался связать появление в городе кого-то выдающего себя за покойного Койота с пропажей эшелонов. Другими словами, я не исключал и воздействие третьей силы…

— Третьей силы? — переспросил Трокман. — Вы называете это третьей силой?

— Для краткости, — пояснил я. — Хотя подобное явление, как вы понимаете, можно назвать по-разному. И где-то в глубине моего мозга сидело какое-то неосознанное до конца ощущение, которое появилось у меня, когда я увидел подразделение охраны, сопровождавшей эшелоны с металлоломом. Их начальник на допросе признал, что его контингенту приходилось сопровождать эшелоны с ракетами. Билл, если назвать эту команду бандой, то это значит не сказать о них ничего. В вагоне, в котором они ехали из пустых бутылок водки можно было построить Эмпайр Стейтс Билдинг в натуральную величину. Запах водки, блевотины, табачного дыма. На лампочках развешаны лифчики и женские трусики. Все пьяны. Кругом оружие. Следы пуль на стенах. На столиках стаканы и игральные карты. Все без исключения, включая командира, с уголовным прошлым. У меня мелькнула мысль, что с подобным сопровождением и с грузом, и с сопровождающими может произойти все, что угодно. Даже то, что не придет в голову никому. Я отогнал эту мысль, надеясь на то, что подобные грузы, если не находятся под контролем службы безопасности или ГРУ, то, по крайней мере, под контролем отколовшихся от этих ведомств теневых структур, которые достаточно ответственны хотя бы в том, что касается их заработка. И я оказался идиотом-идеалистом, верящим в то, что волк переоделся бабушкой, а Красная Шапочка его не узнала. Оправданием мне может служить лишь то обстоятельство, что подобные вещи ныне происходят только в России. Однако, они происходят уже настолько часто, что я мог бы и быстрее додуматься до подобной возможности.

— Так что же в итоге произошло? — Билл перестал жевать сигару и уставился на меня.

— А произошло следующее, — продолжал я с садистской медлительностью. — Эшелоны, как и сообщал Климов, хитро обошли Москву и направились к Петербургу, талантливо меняя линии по хорошо продуманному маршруту, с тем, чтобы не останавливаясь ни на каких станциях на подъезде к городу, проскочить прямо в торговый порт, перегрузить контейнеры на суда и порожняком перейти на сортировочную станцию. По графику они должны были сделать это среди бела дня, как раз в тот момент, когда Беркесов лазил по всем контейнерам эшелона-приманки, демонстрируя мне металлолом. Так что роль наших друзей из КГБ в этом деле очень еще сомнительна.

Как мне не печально в этом признаться, но план был проработан так тщательно и столь профессионально, что ракеты бы удалось вывезти с территории России независимо от того, на чьей стороне были и на кого работали Беркесов и его начальники. И тут произошло то, о чем ни они, ни я не могли даже помыслить, хотя, повторяю, должны были учитывать подобную возможность как достаточно часто происходящую.

Когда эшелоны обходили озеро Ильмень, чтобы подойти к Петербургу с юго-запада, на одном из перегонов охрана перестреляла друг друга. В перестрелке, вспыхнувшей по неизвестной причине, погибла вся группа сопровождения головного эшелона, включая и командира группы.

Никто, кроме последнего, не знал маршрута следования поездов. Командир группы сопровождения сообщал следующую станцию только после прибытия на предыдущую, согласовывая маршрут с железнодорожной администрацией. Эшелоны прибыли на станцию Угорош и остановились в ожидании дальнейших распоряжений. Их, разумеется, не последовало. Начальник поездной бригады прибыл в так называемый "штабной" вагон и обнаружил там только убитых или умирающих от ран. Перестрелка, видимо, была ожесточенной: все стенки и переборки были изрешечены пулями, стекла во многих окнах — выбиты. Кругом лежали или стояли полупустые и пустые бутылки. Кровь ручьями текла через разбитое стекло. Прибывшая в вагон оперативная группа местной полиции начала следствие, пытавшись восстановить подробности трагедии. Но куда ехать дальше — никто не знал. Никто не знал даже конечного пункта. О ЧП сообщили в Москву по линии МВД. Эшелоны загнали в тупик, ожидая особых распоряжений. Охрана двух других эшелонов, обнаруженная в состоянии страшного опьянения, была обезоружена и арестована милицией. Задержана была и поездная бригада.

В Угороше не было персонала для охраны эшелонов. Никто не знал точно характера груза. В накладных значилось, что в контейнерах везут бытовую радиоэлектронную аппаратуру. Этого было достаточно, чтобы в ближайшую ночь все контейнеры оказались вскрытыми и частично разворованными. В различных купе обнаружены разные предметы женского туалета. Самих женщин в вагоне обнаружено не было. Считается, что женщины были либо убиты и выброшены на ходу с поезда, либо выброшены живыми. Организуется поиск по пути следования эшелонов. Рабочая версия следствия, что ссора в вагоне охраны вспыхнула именно из-за женщин.

— Милосердный Боже. — проговорил бледный от ужаса Трокман. — Когда вы все это выяснили?

— Фактически сегодня. — ответил я. — По своим каналам связи я немедленно поставил об этом в известность администрацию президента Ельцина и сообщил об этом генералу Климову. Заметьте, я сообщил ему об этом, а не он мне. Кроме того, я сообщил об инциденте нескольким знакомым журналистам в Москве и Петербурге. Я уже мало надеюсь, что в этой стране можно что-либо предотвратить гласностью, но все-таки надеюсь.

— А как отреагировал генерал Климов на ваше сообщение? — поинтересовался Трокман.

— Хотя, конечно, он знал все и без меня, Климов прикинулся ошеломленным, — сказал я. — Он заявил, что немедленно пошлет туда специальную оперативную следственную группу для расследования всех обстоятельств катастрофы. Будем надеяться, что он ее послал еще до моего сообщения и группа уже там. Ей придется, видимо, туго, поскольку в Угорош направились и журналисты. Конечно, их ничего не стоит арестовать и отправить обратно, но во всяком случае они напишут хотя бы об этом. Вот такие дела, Билл. Что вы на все это скажете?

Трокман ничего не ответил и стал снова раскуривать сигару.

Он выпустил несколько колец дыма.

— В принципе, Майк. — сказал Трокман. — этот случай дает нам в руки хорошие козыри. Я их попытаюсь максимально использовать в Москве. Возможно, нам удастся добиться отставки нынешнего министра безопасности и ряда его заместителей. Но это второстепенная задача. Главное — мы окончательно возьмем под контроль все их запасы ядерного оружия. Не исключено, что мы их вообще вывезем на России…

— Куда? — поинтересовался я.

— Пусть они лучше лежат на каком-нибудь подземном складе в Неваде, чем разъезжают здесь по их ненадежным железным дорогам в сопровождении уголовников, — ответил Билл.

— Я думаю, что ваше предложение более всех обрадует наш конгресс, — засмеялся я. — Узнав о вывозе ядерного оружия из России, в Капитолии просто сойдут с ума от радости и на радостях закроют ЦРУ. Мне кажется, что эффективнее будет взять эти склады под нашу охрану на территории России, чем превращать США в международную ядерную свалку. Совсем недавно нам удалось добиться распоряжения президента Ельцина, дающего большие права местному Госатомнадзору провести тщательную ревизию всех предприятий, организаций и воинских частей Министерства обороны, чтобы взять под гражданский контроль ядерное оружие и провести проверку обеспечения ядерной и радиационной безопасности. Однако, как и все прочие указы президента, это распоряжение никто в армии выполнять не собирается. Армия здесь продолжает оставаться государством в государстве. Для нее указ президента — не указ. Ни одного представителя Госатомнадзора никуда не пустили. Ни на один объект, а уж тем более не подпустили ни к какой документации. Мы прозондировали обстановку по своим каналам и, к величайшему своему удивлению, обнаружили, что Министерство обороны России и Минатом, возглавляемый отставным адмиралом, готовы допустить на свои объекты инспекторов из нашего ядерного комплекса и сами намекают на возможность того, чтобы мы взяли под охрану их запущенное хозяйство.

— Я читал ваши донесения, — кивнул головой Трокман. — Но здесь все далеко не так просто. С нашими ядерными запасами тоже последнее время творятся непонятные вещи. У меня складывается впечатление, что во многие наши дела все более откровенно влезает какая-то третья сила, о которой неизвестно ничего — даже о ее природе. И случай с Койотом лишнее тому подтверждение.

— Но почему вы считаете, Билл, — удивился я, — что природа этой силы неизвестна? Мне кажется, что это единственное, о чем знало человечество с момента своего рождения. Все религии мира…

— Это примитивный подход к проблеме, — перебил меня Трокман. — Исключительно примитивный. Мы пытались объяснить явления, не утруждая себя пониманием его природы. И впали в опасные заблуждения, чем и продолжаем заниматься до сих пор. Я привез вам кое-какие бумаги. Просмотрите их.

Трокман вынул из папки несколько листов ксерокопий, скрепленных красным пластиковым зажимом. Я взял бумаги и пробежал их глазами.

— Боже праведный! — вырвалось у меня. — Вы думаете это он?

— Не сомневаюсь, — глухо ответил Билл.

— Я хочу его видеть и поговорить с ним, — во мне проснулся школьник.

— Вы думаете это так просто? — Билл с сомнением покачал головой.

— Но он сам приглашал меня! — продолжал я настаивать.

— Я не возражаю, — пожал плечами Билл. — С практической точки зрения это бессмысленно. Вы не узнаете ничего нового, как и те, кто беседовал с ним до вас. Но, как и они, вы рискуете отправиться вместе с ним…

— Куда? — глупо переспросил я, хотя знал ответ.

— Туда, откуда он пришел, — невозмутимо ответил Трокман, гася сигару.

 

XVI

Бреясь утром, я по привычке включил телевизор. На экране появилось сонное лицо президента России. Губы его шевелились. Он что-то говорил, но кадры не были озвучены. Диктор за кадром что-то восторженно вещал о благодетельном влиянии новой Конституции, которую необходимо принять как можно быстрее. Губы президента продолжали шевелиться. Затем камера была направлена в зал, где от микрофона какой- то сухощавый господин что-то страстно вещал, обращаясь к президенту и размахивая пачкой каких-то бумаг. Было видно, что Ельцин слушает его без всякого удовольствия. Движение президентских бровей, и четыре дюжих молодца, схватив вещавшего за руки и за ноги, поволокли его прочь из какой-то по средневековому пышной, кремлевской палаты. Несчастный отчаянно сопротивлялся, извивался и даже умудрился снять с одной ноги ботинок и запустить им в президента. Но все это не помогло — его вышвырнули за дверь, где на него сразу же ринулись люди с микрофонами и он, отдуваясь, приступил к летучей пресс-конференции. Так что аналогия со временами Ивана Грозного была бы совершенно некорректной. Воздав должное великой российской демократии, я со вздохом выключил телевизор и вышел в гостиную, где меня ждали завтрак и сюрприз.

За столом сидели Трокман и Климов, пили кофе и о чем-то беседовали.

— Майк! — Климов приветствовал меня взмахом руки. — Можешь меня поздравить!

Я вопросительно посмотрел на него.

— Президент подписал приказ о присвоении мне звания генерал-полковника. Недурно. Правда?

— Что-то на вас посыпались генеральские чины, — съязвил я, — как на наполеоновских полковников после Аустерлица. Это наверное за эшелон с ядерным оружием?

— За эшелон спасибо тебе, Майк, — посуровел Климов. — Ты мне очень помог. Я уже говорил господину Трокману.

Он, видимо, думал, что Билл меня тоже произведет в полные генералы.

— Президент орал на нашего министра, — продолжал Климов, — как в свои обкомовские времена. Министр слег в прединфарктном состоянии. Там попутно выяснились кое-какие мелочи из его частной жизни, о которых даже говорить не хочется. В общем, все ожидают, что его скоро выгонят в отставку. Надо, наконец, нашим органам освободиться от диктата политиков и дать возможность проявить себя настоящим профессионалам, которые — ты, Майк, не дашь мне соврать — своей грудью пробили дорогу демократии, сокрушив тоталитаризм.

Борьба Климова за демократию началась еще в 1981-м году, когда его Управление организовало в Польше убийство ксендза Попелюшко, а потом выдало его убийц правосудию, дестабилизировав положение в Польше до такой степени, что уже никакое военное положение не могло спасти ситуацию.

— Мы понимаем обстановку, генерал, — с некоторой торжественностью в тон Климову заявил Билл. — Скажу больше: мы приняли решение рекомендовать именно вас на пост нового министра безопасности.

Кто это "мы", Билл не уточнял. По крайней мере, со мной он никогда этого вопроса не обсуждал. Но, разумеется, если бы он это сделал, то я ему тоже порекомендовал бы Климова, несмотря на его жуткое прошлое. Хотя бы потому, что просто больше никого не осталось. Часть профессионалов ушла в новые властные и коммерческие структуры, часть подалась в преступный мир и мощной струей влилась в международные террористические и мафиозные группировки, а часть — просто впала в прострацию, по-детски радуясь, что не попала на скамью подсудимых.

Видимо, заявление Трокмана не было какой-то большой неожиданностью для Климова, потому что он сказал:

— Я думаю, это будет правильное решение. Надо, наконец, навести надлежащий порядок в стране…

Он запнулся и добавил:

— …и в мире.

В чем им никогда нельзя было отказать — так это в глобальном мышлении. Если у них и существовала какая-то светлая мечта, то она всегда парила над миром, постоянно примериваясь, чтобы накинуть на планету тот же самый ошейник, которым они задушили собственную страну.

— А своим заместителем, — сказал я ему по-русски, — сделай Беркесова. Его, кажется, тоже произвели в генерал-майоры. Тогда блеск демократии в вашей стране станет просто нестерпимым для постороннего глаза.

— Слушай, — засмеялся Климов, — ты помнишь, как покойный Юрий Владимирович, царство ему Небесное, благодетелю, обещал сделать его генералом, когда он был совсем пацан — то ли капитан, то ли майор? Не помню уж точно. А гляди — уже генерал. Юрий Владимирович слов на ветер не бросал! Он толковых людей для нашей службы еще, можно сказать, по детским садам отбирал. И никогда не ошибался.

Если вспомнить то, что произошло с "Саддамовскими" ракетами и Койотом, то Андропов и на этот раз не ошибся.

Я примерно перевел Трокману сказанное генералом. Он улыбнулся и сказал, допивая кофе:

— О, да! Андропов — это был большой человек. Минотавр в лабиринте. Он сам этот лабиринт построил и сам в нем запутался до такой степени, что после его смерти пришлось с этого лабиринта снимать крышу, чтобы хоть в чем-то разобраться. Горбачев надеялся это сделать самостоятельно, но у него не хватило сил даже убрать мусор с крыши. Пришлось звать на помощь весь мир. Надеюсь, что новые люди — такие, как вы, генерал, разгребут весь этот кошмар, что накопился в лабиринте за последние 75 лет.

Климов, как бы не слыша, что сказал Билл, продолжал говорить о Беркесове, снова перейдя на английский язык:

— С Беркесовым вообще вышла интересная история. Мы послали президенту представление о присвоении ему звания генерал-майора. Должность у него генеральская сейчас — так что ничего необычного в этом нет. А комитет по правам человека Верховного Совета, где заправляет Сергей Ковалев, которому все не терпится снова в лагерь вернуться, послал Ельцину свое представление, где требует отстранить Беркесова от должности и предать его суду чуть ли не как военного преступника за его дела в андроповские и постандроповские времена. Они, идиоты, не понимают, что не будь тех времен, не было бы и нынешних. Что мы их не сажали, а собрав вместе в лагерях, берегли для будущего. Чтобы они уцелели. Вы же помните, что по шестому и седьмому варианту развития событий, они все — интеллектуальный цвет нации — могли погибнуть в некотролируемом катаклизме, щупальцам которого было все-таки даже теоретически не дотянуться до Мордовии и Перми.

— Но был же еще и восьмой вариант, — напомнил я. — Где они все должны были быть расстреляны прямо в лагерях. Для этого, насколько я помню, в каждом лагере имелось два экскаватора, чтобы за одну ночь вырыть братскую могилу по получении сигнала "Незабудка".

— Ну, во-первых, не расстреляны, — возразил Климов, — а усыплены. Кроме того, этот восьмой вариант предусматривался только в том случае, если бы наш план…

— Не в этом дело, — в свою очередь возразил я. — Я говорю об авторстве этого плана, который вполне может всплыть, учитывая массовое дезертирство из вашей системы, тон которому задают весьма информированные генералы…

— Но я вовсе не был автором этого плана, — почти разозлился Климов. — Я только подписал его как документ, проходящий по моему главному управлению. Да, пусть пишут и врут, что хотят. Кто сейчас им поверит?

Неожиданно генерал снова перешел на русский язык, воспользовавшись тем, что Трокман, встав из-за стола, извинился, что ему нужно позвонить и ушел в свою комнату.

— Слушай, Майк, — жестко сказал Климов. — Что ты вечно хочешь меня представить каким-то кровавым палачом, который приспособился к новым условиям и строит из себя демократа? Тебе ли не знать, что если бы не я и еще несколько человек в КГБ, то никогда бы нам здесь вместе не сидеть. Что я, можно сказать, своими руками…

— Вот, чудак, — прервал я его. — Я же о тебе беспокоюсь, чтобы ты учел возможные удары, которые на тебя неизбежно посыпятся, когда ты выйдешь из-за кулис на ярко освещенную сцену. Мы, может быть, думаем о тебе как о будущем президенте России или что там у вас получится на месте бывшего СССР. А ты все обижаешься.

— Обидно, конечно, — ответил генерал. — Что ты вообще обо мне знаешь? Ты знаешь, сколько я сделал, чтобы у нашего режима было более-менее человеческое лицо? Например, еще когда Солженицына высылали, я ему из своего, можно сказать, кармана дал 300 долларов.

— Вы уже тогда в долларах получали зарплату? — поинтересовался я.

— Получали — не получали, а деньги были мои, — огрызнулся Климов. — Мне Ахматова, если хочешь знать, свой “Реквием” лично читала вслух.

— Ты знал лично Ахматову? — искренне изумился я.

— А ты думал? — проговорил генерал. — Когда "Реквием" у вас напечатали, наверху было мнение: старуху посадить или выслать. Мне тогда это поручили. Как бы я доложил, так бы и вышло. Ну, привели ее ко мне. Я и говорю: как же вы, Анна Андреевна, себе такое позволяете? Человек вы уже пожилой — в зоне будет совсем не сладко, да и на высылке тоже.

А она мне давай "Реквием" свой читать вслух. Ну, музыка, конечно. Сам-то читаешь, не понимаешь, а послушать… Да! Так я дело и замял. Как, это уж мое дело. Но оставили ее в покое.

— Теперь-то я понимаю, — засмеялся я, — почему Солженицын так долго не возвращается в Россию. Он просто не хочет отдавать тебе 300 долларов.

— Все ерничаешь? — с обидой в голосе продолжал Климов. — Я и Сахарова спас. Не веришь?

— Верю, верю, — сказал я. — Всему верю. Ты Россию спас, Климов. Неужто я этого не понимаю? Потому ты сейчас и генерал-полковник, а не подсудимый, как Крючков, Грушко, Плеханов и Попков. Все я понимаю — не волнуйся.

В этот момент вернулся Трокман и, достав сигару, обратился к Климову:

— Извините меня, генерал. Вы что-то говорили о двух представлениях, поданных президенту Ельцину относительно одного подчиненного вам полковника?

— Да, да, — оживился Климов. — Так представляете, господа? Мы рассчитывали, конечно, что президент подпишет наше представление о присвоении звания. Хотя бы потому, что представление Козырева написано на бланке Верховного Совета, один вид которых вызывает у Ельцина отвращение. Он обычно, не читая, отдает все эти представления и отношения Верховного Совета в Секретариат, чтобы их вернули обратно на "доработку". А наши представления, напротив, читает очень внимательно и благожелательно. И что же вы думаете? Президент подписал оба представления: и наше, и Ковалева! Действительно, у него уже что-то с головой творится, если верить непримиримой оппозиции…

Я почувствовал, как у меня подпрыгнуло сердце. Почти открытым текстом Климов сообщал нам, что принял решение ликвидировать Беркесова и желает услышать наше мнение на этот счет.

Черт возьми, ведь именно Беркесов становится самым нежелательным свидетелем, коль Климову суждено стать министром и идти выше. Ведь именно поэтому был уже убран несчастный Поляничко, чтобы освободить место президента для выплывшего из четвертого измерения Гейдара Алиева.

Я взглянул на Трокмана.

Он невозмутимо раскурил сигару и сказал, обращаясь к Климову:

— Мне кажется, генерал, что вы не правы. Этот способ не нов в мировой практике. Я считаю, что президент сознательно подписал оба представления с тем, чтобы предоставить вам нечто вроде творческой инициативы. Он с интересом наблюдает сейчас, какой путь действий вы изберете и, видимо, на основании принятых вами решений, примет и окончательное решение относительно, скажем, вашего назначения. Другими словами, в настоящее время он желает убедиться в том, что вы способны принимать самостоятельные решения и, видимо, с интересом ждет — каково оно будет.

Климов стрельнул взглядом в Трокмана и в меня.

Я хорошо умею владеть собой, но, кажется, все-таки побледнел, потому что Трокман передал судьбу Беркесова на усмотрение Климова, то есть фактически санкционировал ликвидацию.

— А ваше мнение, Майк? — поинтересовался Билл.

— Да воздастся все по грехам их, — процитировал я Священное писание.

А мысль у меня крутилась, что ничего сделать я не могу, коль решение принято на столь высоком уровне. Предупреди я Беркесова или нет — это ровным счетом ничего не изменит. Может быть, удастся продлить его жизнь на сутки, но не более. Монстр все равно обгрызет те щупальца, которые стали приносить ему даже не боль, а просто дискомфорт.

— Не надо спешить с выводами, — продолжал я. — Подчиненный, на которого имеются две диаметрально противоположные бумаги, подписанные главой государства, становится идеальным работником, которому можно смело доверить любую работу. В старые времена на каждого толкового оперативника заводили заочно уголовное дело и приговаривали его к высшей мере. С делом его не знакомили, но на приговоре он должен был расписаться, что ознакомлен. Ему сообщали, что приговор будет приведен в исполнение, когда начальство сочтет это нужным. А пока он только хорошей работой сможет добиться его постоянной отсрочки. Говорят, что такая методика приносила очень эффективные результаты…

— Глупости, — заявил Климов. — Это делалось в очень короткий период и только в виде эксперимента. Но результаты были самые плачевные. Почти все перебежали к противнику, плюнув даже на судьбу своих семей. Потом, в послесталинские времена, когда нужно было избавиться от наиболее одиозных фигур из среднего звена, их просто комендант вел в подвал, чтобы, скажем, расписаться за получение новых сапог и там убивал выстрелом в затылок, а семьям сообщали, что кормилец погиб при исполнении служебных обязанностей и назначали пенсию. В наши времена — Боже упаси! Ну, ты сам знаешь, Майк — Бондаренко и того не расстреляли. Он сейчас где-то там у вас сочиняет какую-то клевету на нас. Я помню, сколько в последние годы было разных болтунов и изменников. Ни один не получил больше 10 лет.

— Да, — согласился Трокман. — Вы стали очень гуманными. Это хорошо. Вам надо стать еще более гуманными, и тогда ваше будущее в ваших руках.

Насчет их нынешнего гуманизма я имел, конечно, собственное мнение. Но ничего не сказал. В конце концов, ни у кого не было в мыслях сделать эту службу более нацеленной на решение разведывательных и контрразведывательных задач, а не на истребление собственного народа, а также развернуть ее, как и всю Россию, фронтом с запада на юг, где бы она нам принесла, пожалуй, больше пользы, чем России. Мне просто было очень жалко Беркесова. Я видел приговор в глазах Климова. Сам не знаю почему, но мне было его жаль. Как мальчишка, который попал в плохую компанию, и за это поплатился жизнью. Ведь если Беркесов в кого и верил, то только в собственное начальство.

А оно его так жестоко собирается обмануть.

Билл поглядел на часы и спросил Климова:

— Когда мистер Торрелли собирается проснуться?

— Мы доставили его сюда на вертолете из Пулково около четырех часов ночи. Президент поручил лично мне обеспечить безопасность визита господина Торрелли в Петербург. Это тем более приятно, что господин Торрелли подарил нам несколько специальных машин, используемых его службой безопасности и целую кучу специального оборудования, включая спецкостюмы, приборы и особое оружие. Надо отдать вам должное, господа. Вы действительно впереди планеты всей…

— Все это очень приятно слышать, — заметил Трокман. — Но я спросил вас, когда мистер Торрелли собирается проснуться?

— Этого я не знаю, — ответил Климов. — Он лег спать и сказал, что отдаст все распоряжения, проснувшись.

В этот момент в дверь решительно постучали, и в гостиную вошли три высоких, стройных парня лет тридцати в безукоризненно сшитых костюмах с галстуками "бабочка" и сияющими глазами, которые бывают только у итальянцев, родившихся в Соединенных Штатах.

— Джентльмены, — сказал один из них. — Я Джованни Монсо из службы безопасности мистера Торрелли. Прошу предъявить мне ваши идентификационные коды, чтобы убедиться, что вы имеете право находиться в здании.

Мы все, включая и генерала Климова, вынули свои магнитные карточки, под пластиковым покрытием которых были наши фотографии. Мистер Монсо проверил их на идентификаторе и вернул нам.

— Экселенц, — обратился он к Климову, — ваш вертолет, согласно вашему приказу, готов к вылету.

— Хорошо, — ответил Климов. — Пусть будут в пятнадцатиминутной готовности. Мы с мистером Трокманом отправимся в Москву, как только освободимся. Когда господину Торрелли понадобятся наши услуги? Ты что-нибудь знаешь, Джованни?

— Мистер Торрелли встал и позавтракал, — сообщил Джованни. — Сейчас у него парикмахер и врач. Он намерен сегодня принять пять человек, двое из которых это мистер Трокман и мистер Макинтайр. Они будут приняты первыми. Во второй половине дня мистер Торрелли померен улетать в Хельсинки, куда прибывает его личный "Боинг”. Начало приема в 11 часов. У вас еще почти час, джентельмены. Вы можете спуститься в парк и воспользоваться прекрасной погодой, а ровно без пяти одиннадцать вернуться в особняк, если вам что-то нужно, то я рад вам служить.

Монсо и сопровождающие его охранники вышли.

— Здесь распоряжается только служба безопасности Торрелли? — спросил я у Климова. — А ваши люди взяли на себя внешнюю охрану?

— На территории особняка наших людей нет, — заверил Климов. — А снаружи я уже не знаю, как там Беркесов распорядился. Наверное, все как обычно.

— Я немного говорю по-итальянски, — сказал Билл. — Поэтому пойду погуляю до парку. Надеюсь, что меня не пристрелят.

Когда Трокман вышел, Климов придвинулся ближе ко мне:

— Орлов умер сегодня ночью. Скоропостижно.

— Вот как? — переспросил я. — Я с ним виделся недавно. Он прямо полыхал здоровьем. Что говорят врачи?

— Инфаркт, — вздохнул Климов. — Он понервничал из-за того, что у него хотели отобрать помещение его Центра. Позвонил бы мне. Я бы в шесть секунд все устроил. Вот так вот — и до шестидесяти не дожил…

Грусти при этом в глазах генерала не был. Был настороженный вопрос: не я ли прикончил Орлова. Климов был достаточно опытным, чтобы это подозревать. Но, оказалось, что он подозревает не только меня.

— Мне вся эта история не нравится, — продолжал Климов. — Двойная смерть Ларссона и Орлова. Этот эшелон. Ты знаешь, что там произошло?

— Подробностей еще не знаю, — признался я.

— Все сопровождение перебито одним и тем же оружием, которого у них в табеле не было, — почему- то перешел на шепот генерал. — Всех положили из одного израильского автомата ”Узи”. Девятимиллиметровые патроны, пули пропитаны цианидом. Кто же этот ухарь, который вскочил на ходу в поезд и перебил всю охрану?

— Он мог пробраться в эшелон на станции, — предположил я. — Потом проник в вагон, застал их всех пьяными или спящими — ты же знаешь, как они несут службу, — и уложил всех одной очередью.

— Нет! — Климов повысил голос. — Они отстреливались. Почти каждый по полрожка выпустить успел. Весь вагон изрешечен очередями. Что ты на это скажешь?

— Уж не думаешь ли ты, — засмеялся я, — что это сделал я? Нет, Климов. Годы уже не те. Я уж не говорю о том, что подобные штучки нам категорически запрещены. Мы все-таки не вы. На подобные акции нужно разрешение президента и конгресса.

— Ладно, — махнул рукой Климов. — Мозги мне пачкать. Разрешение президента! Я будто не знаю о ваших делишках и твоих, в частности. Но в данном случае я, конечно, не на тебя думаю. Тут явно не твой почерк.

— Слава Богу! — сказал я. — А то я совсем было решил вызвать своего адвоката.

— Не зубоскаль, — поморщился Климов. — Дело-то очень серьезное. Не Койот ли все творит?

"Койот мертв”, — подумал я, но вслух переспросил:

— Ты думаешь, что это Койот? Из-за того, что использовался израильский автомат? Тут недавно Беркесов захватил одну группу сопровождения эшелонов со стратегическим сырьем. Я посмотрел, что это за публика. Чем они только не были вооружены! У них даже парочка "Шмайссеров” была, кстати под тот же самый патрон, что и "Узи". Трофейные запасы, видимо. А тебя послушать, то ехала какая-то дисциплинированная группа от вашего Комитета. Численность и поименный состав ее тебе, судя по твоим словам, был известен, а вооружена эта группа была только табельным оружием. Автомата "Узи" там быть не могло. Я тебя правильно понял, Климов? Это твои люди собирались совершить самое гнусное преступление против мира со времен второй мировой войны?

— Слушай, не тарахти, — перебил меня генерал. — Твои люди — мои люди! Что ты несешь? Мы эти эшелоны отслеживали, ты это отлично знаешь. И мам был известен состав группы охраны и их вооружение. И известно, что ни у кого израильских автоматов не было. И намеревались мы эти эшелоны перехватить в Петербурге. Ты это тоже знаешь. А кто их остановил в Угроше, это загадка, которую я намерен разгадать.

— Заодно, — предложил я, — разгадай: шли они на Петербург или мимо через Угрош. Кто бы их не остановил, он достоин только поощрения. Если ты считаешь, что это Койот, выхлопочи для него у Ельцина орден "Дружбы народов". А я похлопочу для него Нобелевскую премию мира…

— А если он еще что-нибудь натворит в этом духе? — поинтересовался Климов. — Ты можешь предсказать, что ему придет в голову в следующий раз?

— Если ты серьезно хочешь знать мое мнение, — ответил я, — то я не верю, что охрана эшелона — это работа Койота. Не его почерк. Зачем ему городить гору трупов?

— Чтобы другим неповадно было, — предположил Климов. — Чтобы знали, чем подобные операции могут закончиться. Много тут всяких вариантов.

Климов еще ближе ко мне придвинулся, и мы уже сидели буквально лоб ко лбу:

— Ты помнишь, — свистящим шепотом говорил он, — как он исчез в 1983-м году, когда мы хотели его ликвидировать? Исчез. А сейчас объявился. Откуда и почему? Мне Беркесов говорил, что ты знаешь, где он находится, где скрывается? Почему же ты не даешь возможности его схватить?

— Я не даю? — удивился я. Беркесов не хуже меня знает место, где он скрывается.

— Там нет никого, — серьезно сказал Климов. — Это какая-то твоя фантазия или очередная хитрость. Квартира опечатана. За ней круглосуточное наблюдение. Квартира пуста и никто там не появлялся. И эта женщина исчезла из больницы. Куда она делать? Ты знаешь?

— Знаю, — сказал я. — И в ней, в сущности, вся загвоздка. Он прибыл сюда, чтобы забрать ее. На это, если я правильно представляю себе этот процесс, нужна минимум неделя. И они уедут.

— Куда уедут? В Париж? Обратно в Париж? Да? — у Климова над бровями заблестели капли пота. Мне было совсем непонятно, что он так разволновался, как будто Койот и Жаннета были его родственниками. Или ему тоже захотелось в Париж, где он бывал почти каждый месяц. Тем более, что он все знал и понимал.

— Ты дурак, Климов, — не сдержался я. — Если это сейчас называется Парижем, то они уедут в Париж. Я могу его увидеть, если хочешь. И узнаю поточнее.

Климов недоверчиво посмотрел на меня.

— У меня сложилось впечатление, — пояснил я, — что он хотел сам меня видеть. Я говорил об этом Беркесову, и тебе это, конечно, известно. Но тут необходимо одно условие: гарантия, что во время моего визита туда не вломятся ваши люди.

— А если вломятся? — спросил Климов. — Что тогда будет?

— Ничего не будет, — пожал я плечами. — Подвезут меня обратно. И все. Только я ничего не узнаю. Климов, неужели тебе марксизмом настолько зацементировали мозги, что ты не понимаешь таких простых вещей?

— Честно скажу — не понимаю, — ответил генерал. — Тогда не понимал и сейчас не понимаю. И готов спорить, что ты тоже не понимаешь. Ты просто принимаешь эту ситуацию, как она есть, а я и принять ее не могу. Тебе легко экспериментировать в чужой стране. А если бы такое происходило у вас, в Штатах?

— В Штатах происходит порой и почище, — успокоил его я. — И даже пресса не впадает по этому поводу в истерику. Ну, короче. Ты понял, что тебе нужно сделать? Прикажи Беркесову снять наблюдение с дома. Полностью. Дай мне машину, и чтобы ни одна живая душа из вашего ведомства за мной не следила. Слухачей, что сидят в соседних квартирах, тоже убери — они ничего не запишут. Ты все понял, генерал?

— Когда ты поедешь? — спросил Климов, потирая рукой подбородок и что-то обдумывая.

— Как только освобожусь от Торрелли, — ответил я. — Сразу могу и съездить, если ты сделаешь все, что я сказал.

— А ты не боишься, что он тебя убьет? — неожиданно поинтересовался Климов.

— Меня? — удивился я. — Зачем я ему? Кроме того, он мог бы это сделать давно, если бы захотел. Нет. Не боюсь. Только не просись со мной. У тебя в глазах так и скачет "Майк, возьми меня с собой". Ничего не получится.

— Хорошо, — сказал Климов. — Поезжай. Я все сделаю, как ты сказал. Посмотрим, что получится.

— Договорились, — я посмотрел на часы. — Пойду подышу воздухом. Дашь мне ключи от машины, когда кончится совещание у Торрелли.

Но подышать воздухом так и не удалось. Не успел я выйти в фойе, где в простенке висел портрет Ленина в канцелярской рамке (так и не снятый, несмотря на заверения Топчака), как услышал за своей спиной радостный голос: "Миша, дорогой! Привет! Вот не ожидал тебя увидеть!" Надо признаться, что я тоже не ожидал его увидеть, будучи уверенным, что его в настоящее время в России нет. С львиной гривой седеющих волос, улыбаясь в свои вальяжные усы, стоял между бронзовыми гетерами сам Борис Берсон, напоминая в роскошно-средневековом интерьере фойе Альберта Эйнштейна в момент его приема в шведском королевском дворце после получения Нобелевской премии. Аналогия с Эйнштейном была не случайной. Мало того, что Берсон напоминал внешне великого физика, но он имел ум не менее великий, чем у Эйнштейна, и будь этот ум направлен на научные исследования, готов присягнуть, что Берсон был бы известен не менее, чем Эйнштейн. К сожалению, (а может быть, и к счастью: Эйнштейн придумал атомную бомбу, а Берсон мог придумать и что-нибудь похлеще, его мозг работал совсем в другом направлении.

В старые времена Борис Берсон был директором радиозавода в Вильнюсе и членом бюро горкома КПСС. Это как раз был период, когда многим в верхнем эшелоне коммунистической элиты, включая и самого Юрия Андропова, стало ясно, что Советский Союз готов в любую минуту рухнуть, похоронив под своими развалинами весь тот коммунистический рай, который элита так любовно строила для себя в течение 70-ти лет на костях нескольких поколений русских людей. Тогда и родилась интересная по своей смелости идея демонтировать СССР, не дожидаясь его обвала, сохранив и даже умножив власть и богатство правящей партии. Идея предполагала в дальнейшем новый монтаж Империи, но "на принципиально новой основе", как говорилось в секретных документах. Какова эта "новая основа" никто толком не знал, но все, как и водится, делали вид, что понимают все досконально.

Мы уже тогда стали вносить в их планы те маленькие погрешности, которые бы сделали в будущем предполагаемый монтаж империи очень проблематичным, если не сказать — невозможным.

Одной из таких погрешностей и был Борис Берсон. Партия оказала ему величайшее доверие. Он должен был выехать легально по израильской визе из СССР и основать на западе ряд подставных фирм и банков, куда можно было без всяких помех и, разумеется, без всяких подозрений перевести громадные ценности КПСС, подключив, таким образом, гигантского партийно-чекистского спрута к мировой экономике. Внешне этот план выглядел настолько безупречным, что создавалось впечатление даже не подключения КПСС к мировой экономике, а подключение мировой экономики к КПСС. Все расчеты этой банды, начиная с 1917-го года, губила их вопиющая малограмотность и полное незнание окружающего мира, его жизни и законов развития, взаимоотношений в политике, экономике и даже в быту. Это напоминало разговор тараканов, стремящихся попасть в банку с вареньем и не подозревающих, что банку специально оставили открытой, чтобы им уже никогда из нее не выбраться. Именно так рушились все их глобальные операции. Я уже упоминал, что готовя нам смертельный удар в Персидском заливе — удар, который теоретически парировать было невозможно, Советы по причинам, которые им непонятны до сих пор, вляпались в афганскую авантюру. Это одна и та же схема, надо сказать, что и не очень сложная, но всегда безупречно срабатывающая, когда средневековая империя, даже вооруженная по последнему слову техники, пытается конфронтировать со странами XX века.

Так, а может быть, и еще хуже случилось и на этот раз.

Берсон, не нарушив ни единой буквы из данных ему инструкций, основал в США, Канаде и Швейцарии филиалы фирмы "Сиабеко", владельцем которых он был официально зарегистрирован. Параллельно он создал и несколько банков "Сиабеко". Само слово "Сиабеко" не содержит в себе ничего мистического. Это аббревиатура, составленная по именам детей Берсона — Симон-Ицхак-Алекс, а далее идет — Берсон и Ко. "Ко" в данном случае была КПСС. Короче и звучнее фирму можно было назвать "Берсон и КПСС", но тут бы нарушался священный принцип конспирации, без которого КПСС не могла существовать до своего последнего вздоха.

В банки "Сиабеко" потоком пошли деньги КПСС, лихорадочно переводимые заграницу, а отделения фирмы предлагали по всему миру посреднические услуги по закупке всех видов (и в любом количестве) стратегического сырья. Источник не назывался, но любому младенцу было ясно, что такое количество сырья по бросовым ценам (благодаря практически рабскому труду) могла предлагать только первая в мире страна победившего пролетариата. Деньги за проданное сырье, разумеется, также шли на счета "Сиабеко", где "Ко" получала свой процент (75 %), а "Сиабе" свой — 25 %. Живи и радуйся!

Но ошибка заключалась в том, что система банковских структур в США и Канаде с одной стороны, и в Швейцарии — с другой, такова, что банки "Сиабеко" фактически оказались под контролем банковской системы мистера Торрелли в Новом Свете и швейцарских гномов в Европе. Это означало конец экономической независимости СССР, а следовательно конец его политической независимости. Понимал ли это Берсон? Готов поклясться, что понимал, но ничего не сообщил об этом в Москву, поскольку его об этом никто не спрашивал. Войдя в систему мировых банков, сеть "Сиабеко" резко увеличила оборотный капитал, что вызвало в Москве восторг, сравнимый только с восторгом австралийских аборигенов, когда капитан Кук продемонстрировал им курение трубки.

Для меня совершенно непонятным является тот факт, почему умники из КПСС решили, что Берсон и Торрелли вместе работают именно на них, но увеличение банковских услуг и спроса на сырье в невиданных ранее масштабах ускорили "демонтаж" СССР, поскольку каждый из коммунистических вельмож спешил не упустить случая покупаться в призрачно золотых лучах большого бизнеса.

Операция принимала такие масштабы, что Берсон понял необходимость координации всех операций непосредственно из Москвы, чтобы спасти от хаоса мировой рынок. Для его легализации в Москве стали срочно создавать тамошний филиал фирмы "Сиабеко". Этим делом занялся никто иной, как лично тогдашний управляющий делами ЦК КПСС Николай Кручина, непосредственно подчиненный самому генеральному секретарю ЦК, первому и последнему президенту СССР Михаилу Горбачеву. Консультантом Кручины в этом весьма щекотливом по тогдашним временам деле стал полковник КГБ Веселовский — офицер Первого Главного Управления (внешняя разведка). В течение многих лет полковник Веселовский работал в странах, где деятельность компартий была запрещена законом. Веселовский создавал для этих подпольных партий легальные экономические источники существования и разрабатывал различные способы отмывания партийных денег, полученных либо из СССР, либо путем обыкновенного разбоя. Если даже легальные компартии никогда не желали считаться с законами своих стран, то для подпольных закон был и подавно не писан. Тут торговали и оружием, и наркотиками, и рабами, любыми ворованными товарами, гребли свое с проституток и с игорных домов.

Но все это были, разумеется, мелочи по сравнению с тем, чем задумала заниматься КПСС, уходя в подполье и мечтая не больше не меньше, как управлять из подполья миром, чего ей так хотелось и всегда не хватало при нахождении на поверхности. Очень слепил солнечный свет, тянуло снова в подвал, откуда они и выскочили, как крысы, чтобы обглодать костя умирающей Российской Империи.

Полковник Веселовский дело свое знал и с полуслова понял, что от него хотят. Он быстро составил для туго соображающего Кручины инструкцию к действию, где талантливо был предусмотрен отмыв партийных денег, не поддающийся какому-либо контролю. Для начала было создано совместное предприятие, где с одной стороны выступала "швейцарско-канадская” фирма "Сиабеко", а с другой — Союз ветеранов Афганистана. Вместе они назывались "Сиабеко групп". В рамках совместного предприятия располагались (для начала): банковская система, авиакомпания, международный торговый дом, фонд приватизации, сеть холдинговских компаний, раскинувших щупальца во все регионы страны. Значительная часть прибыли, естественно, КПСС предназначала себе. Правительства США и Канады с интересом наблюдали за всей этой международной деятельностью, но не вмешивались, поскольку мистер Торрелли пообещал резкое понижение цен на стратегическое сырье и мощный подъем экономики Запада в итоге этих операций и не ошибся. Когда демонтированные остатки Советского Союза наконец обвалились, была проделана уже настолько глобальная работа по перекачке национального богатства страны (считавшегося почему-то собственностью КПСС) на Запад, что процесс стал практически необратимым.

Кручину пришлось ликвидировать (выбросили из окна), а полковник Веселовский исчез. Поговаривали, что он тоже убит. Даже его непосредственный начальник, возглавивший разведку России, академик Примаков (друг Горбачева и участник всех перечисленных операций), не моргнув глазом, заявил, что ничего не знает о местопребывании полковника Веселовского. Получившие свободу газеты распустили дезинформацию, что беглого полковника видели в Канаде. В действительности же, конечно, полковник никуда не бежал, а просто уехал в Цюрих, где стал работать президентом одного из банков "Сиабеко" ("кассовых точек" по выражению мистера Торрелли). В Москве же его и покойного Кручину заменил вернувшийся Борис Берсон. Мне не хочется вдаваться здесь в ненужные подробности, но Бориса Берсона можно смело назвать архитектором небывалого нового экономического чуда на Западе. Именно его, а не мистера Торрелли, поскольку "папа Луиджи" только финансировал операцию, но не знал (да и не мог знать) всю обстановку в стране, как Берсон.

В результате из России небывалым потоком на западные рынки хлынуло сырье по небывало дешевой цене, а деньги на это сырье оставались в банках мистера Торрелли, крутясь в обороте западной экономики. Такого не знала еще история человеческой цивилизации. Все завоевания прошлого стоящие безумно дорого, несущие бесчисленные человеческие жертвы и материальные потери, перенапряжение экономики и падение общечеловеческой морали в многолетних войнах, оказались по результатам совершенно ничтожными в сравнении с тем, что удалось сделать в бывшем Советском Союзе простым перемещением денег из одних банков в другие. Ушедшая в подполье КПСС, которой всегда было глубоко наплевать на так легко захваченную Россию, и ныне не желала хранить свои деньги дома, предпочитая вкладывать их в экономику Запада, хранить их на Западе, получая компенсацию в виде какой-то там недвижимости, свободных счетов, золотых кредитных карточек, пятизвездочных отелей и прочих пустяков, по которым они так изголодались за 70 лет пребывания у власти.

Ситуация сложилась настолько сказочная, что о ней не смели даже и мечтать все ваши романтики-президенты от Теодора до Франклина Рузвельта, которые больше верили в дубинку, чем в доллар. Торрелли и Берсон подняли доллар на такую недосягаемую высоту, воспользовавшись товарным голодом в ограбленной России, что будь президенты-романтики живы, они бы наверняка приказали бы в знаменитом каньоне, рядом с тремя великими профилями, выбить и четвертый — Бориса Берсона.

Но подобная ситуация была настолько объективно неправдоподобной, что она, по сути вещей, не могла продолжаться не то чтобы вечно, но даже достаточно долго. Любое правительство, будь оно левое или правое, демократическое или фашистское, должно было немедленно прекратить столь откровенное и безжалостное разграбление страны. А потому подобное положение могло продолжаться только в условиях полного безвластия, которое Берсон установил в России, продемонстрировав яркий талант не только великого комбинатора, но и не менее великого организатора.

Берсону удалось полностью подчинить своей воле Верховный Совет страны, поставив его в непримиримую оппозицию команде президента Ельцина. В исполнительной власти ему удалось поставить под контроль ключевых силовых министров, включая министра безопасности, и даже вице-президента.

Одна из газет даже поместила на первой полосе большие портреты Берсона и генерала Руцкого, снабдив их подписью: президент и вице-президент. Однако, вся мощь вспыхнувшего скандала обрушилась на вице-президента, а Берсон только посмеивался. Беда заключалась в другом. Какие бы выгоды Торрелли и Берсону не сулило безвластие, оно стало давать побочные эффекты, которые были потенциально очень опасны, ибо угрожали уже целостности самой России. Ослабление центра и усиление регионов начало излом российской территории. Вздутые цены на энергоносители и на транспорт изолировали регионы, заставили, игнорируя Москву, искать собственные пути спасения. Надвигающийся хаос мог уничтожить великий бизнес мистера Торрелли, а потому он и позволил себе пересечь океан, чтобы выслушать консультации двух заинтересованных сторон: своего представителя по бывшему СССР Берсона и представителей правительства США, каковыми он считал Трокмана и меня. Повесткой дня, видимо, должен был стать следующий вопрос: как восстановить власть центра в России и не потерять тех сказочных прибылей, которые дает безвластие. Папа Луиджи решил лично разобраться в этом вопросе.

 

XVII

— Процесс пошел, — смеясь, сказал Берсон, пожимая мне руку. — Тебя тоже вызвал Луиджи для отчета?

— Скорее, чтобы отстранить от должности, — рассмеялся я в ответ. — Он очень не любит правительственных чиновников, которые позволяют себе чем-то заниматься в его частных владениях. Он уверял кого- то в госдепе, что все на территории бывшего СССР принадлежит лично ему. Что он все уже купил.

— Все, может быть, и нет, — ответил Берсон, — но всех — это точно. Истратив при этом всего полпроцента своей полугодовой прибыли.

— Мне кажется, — не согласился я, — что ты купил всех и без мистера Торрелли. Достаточно почитать газеты, чтобы поставить тебе конную статую на крыше Международного Торгового Центра в Нью-Йорке.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь, — скромно улыбнулся Берсон. — Я и не ставил никогда перед собой такой цели. Команду президента Ельцина очень трудно купить. Они знают себе цену. Не забудь, они все выходцы из высшего эшелона партноменклатуры, некоторые потомственные номенклатурщики, и уже имели все к августу 1991 года: и счета в банках, и виллы, и поместья в Швейцарии. У них уже была целая армия адвокатов и подставных лиц. К долларам они привыкли с детства, и баксы уже не вызывали у них того священного трепета, какой он вызывает почти у каждого в этой стране. Их единственным недостатком было то, что все они безумно ленивы и некомпетентны. Они уже до конца своих дней сохранят стиль работы обкомовских секретарей, за которых всю работу делает аппарат на уровне инструкторов. Они совершенно не представляют, куда они ведут страну. Ну, просто младенцы в джунглях в надежде на встречу с доброй пантерой. Поэтому убедить их можно в чем угодно. Главное соблюсти привычный для них ритуал. Развесить схемы с разными там кривыми и процентами. Они будут важно кивать головами и с умным видом задавать вопросы, вроде "на сколько процентов увеличится конечный выход?" Но погляди в их глаза! Там такая пустота, что даже мне страшно становится. Когда-то, скажем, в андроповские времена, они хоть чего-то боялись. Сейчас они достигли предела своей мечты: они ничего и никого не боятся, они блестяще научились не реагировать на средства массовой информации, какие бы разоблачающие подробности туда не попали, и вырождаются прямо на глазах.

— Возможно, — усмехнулся Берсон, — единственно, с кем еще можно работать — так это с так называемыми послепутчевыми выдвиженцами, попавшими, главным образом, в Верховный Совет. Ну, и в правительство пробилось несколько человек. Умные люди сразу после путча советовали Ельцину разогнать Верховный Совет и назначить новые выборы когда-нибудь в будущем. Но мы ему это отсоветовали — мол, президент Буш, которого он обожал, может обидеться за такое попрание демократии. Старые депутаты, сидящие там с незапамятных времен, люди осторожные и тихие, умеренно жадные, составляющие так называемое "болото". Но они отлично понимают, что лишись они в нынешней обстановке депутатских мандатов, им надо будет прямиком идти на кладбище, ибо делать они ровным счетом ничего не умеют и не хотят. Разве что в нужный момент поднимать руки. Ныне их еще с грехом пополам обучили пользоваться электронной системой голосования, и то этому научился примерно каждый третий, который за всех и голосует. Они составили своего рода цитадель, которая неприступна ни с какой стороны и молчалива, как катафалк. Ни законотворчества и никакого творчества, пирамида Хеопса.

Другое дело — новые депутаты, которые пробрались в Верховный Совет на волне горбачевских преобразований и демократических лозунгов. Все они жили в советском дерьме, большая часть — в провинции, а как увидели открывшиеся перед ними перспективы — у них аж дух захватило, а в глазах потемнело от страха, что всего этого можно лишиться в случае, если их переизберут. Ельцин не разогнал сразу парламент почему? Он же, можно сказать, весь его руководящий состав из дерьма вынул и рассчитывал на их преданность. Как же! Они как начали хапать все, что плохо лежит, так обо всем и забыли. Ты бы видел, что с этим бедным джигитом стало, когда его привели в номенклатурную квартиру. Я думал, что умрет. Он ничего подобного раньше даже во сне не видел. Завизжал что- то по-своему и пошел скакать по комнатам. А там даже сортиров целых три. Ну, и с другим молодняком также поступили. Мол, если ребята не хотите всего этого лишиться, делайте, что вам говорят: вот эти законы оставьте, а остальные — торпедируйте.

Нечто подобное и с вице-президентом произошло. Кто он был? Заштатный полковник, сделавший себе имя на бомбежке кишлаков в Афганистане, да и то умудрился быть два раза сбитым. Ну, стал бы за свои подвиги генералом — да и только. Но он чем-то Шапошникову приглянулся, и тот его накануне путча Ельцину порекомендовал кем-то вроде офицера связи. Ельцин тугодум, но в некоторых случаях совершенно непредсказуем. И в данном случае тоже. Ему прислали чиновника для поручений, а он снова что-то не так понял и протащил его в вице-президенты, опять же, видимо, рассчитывая на личную преданность. И снова просчитался.

Ельцин, когда создавал свою администрацию, строго и искренне следил и требовал, чтобы его сотрудники отказывались от каких-либо привилегий и от участия в разных темных делишках, обещая не обидеть их разрабатываемым законом о государственных служащих. Большая часть согласилась с президентом, поскольку еще в коммунистические времена нахапала столько, что уже была не в силах переварить. Я уж не говорю о коммунистической приватизации. Слава Богу, сам в ней участвовал!

О ком не подумал президент — это о новых людях, которые появились в его окружении, так сказать, с самого низу. С уровня там разных полковников и докторов разных наук, получавших в свое время 400–600 рублей. В сановном обществе бывших партноменклатурщиков им пришлось очень туго. Во-первых, на них смотрели, как на прислугу, которую по случаю какого-то великого праздника пустили в гостиную, где они имели право только переминаться с ноги на ногу и ждать, когда им поднесут рюмку водки с барского стола. Ни дач, ни особняков, ни поместий, ни счетов в банках у них не было. Я уж не говорю о недвижимости на Западе, ни об акциях крупных компаний и о многом другом. Обидно было, конечно. Я их всех на их жадности и закомплексованности и прибрал к рукам.

Первым — вице-президента. Человек он очень посредственный, мягко говоря, кругозора никакого, но амбиции распирают. Голова кружится от небывалого взлета и видит он уже себя спасителем отечества, а к президенту и его окружению испытывает классовую ненависть пролетария к вельможам. С таким, что угодно можно делать. Культуры у него никакой и этики тоже. Мамаша у него пивом в Курске торговала — так он от нее далеко не ушел. Помню, увидел у меня часы "Ролекс", так аж глаза заблестели — так ему захотелось. Во, дикари! Вице-президент сверхдержавы, как ребенок, ведет себя при виде будильника, который и трех тысяч долларов не стоит. Подарил я ему их. С руки снял и подарил. Что тут было, "Борис Иосифович! Борис Иосифович! Век не забуду", — и прочую чепуху нес. Дальше — больше.

Все же они нищие были. Раз есть шанс пожить по-человечески, кто же откажется? Только тот, кто уже пресытился. А мы дело свое делаем. Сырье идет на Запад ниагарским водопадом, а казна не получает ни шиша. Вся выручка на Западе остается на счетах бывшей КПСС. Здесь ненадежно деньги-то держать. Завтра придет к власти какой-нибудь генерал Севрюгин и все отберет себе, сказав при этом, что действует на благо народа. Непонятливым сказали — у кого доллары есть, отправляйте от греха подальше на Запад.

Тут нам и Геращенко помог — великий человек и непотопляемый. Мы с ним еще во времена Горбачева такими делами занимались через Центробанк, что даже ты не поверишь! В итоге даже Ельцин понял, что страна превратилась в ведро без дна. Где кредиты, где валюта, где выручка за нефть, газ, уголь, руду и все такое прочее? Разобраться приказал и несколько грозных указов издал. А Верховный Совет их объявил неконституционными. У нас уже все было схвачено — и Верховный Совет, и Конституционный суд. Президент разъярился: что за бардак в стране, и чуть не угодил под импичмент. Тут особенно старается та мафия, что деньги делает на сырье: из Тюмени, из Кемерова, из Норильска. Все бывшие первые секретари. Они своего не упустят. Ельцин к своему вице-президенту: возглавь комиссию по борьбе с коррупцией. Смех!

Я его и верхушку Верховного Совета вместе с наиболее крикливыми депутатами из молодняка пару раз уже за границу свозил, показал, как люди живут. Деньги дал им на особняки. Всем квартиры приватизировал в Москве. Что еще хотите, ребята? Лифты мраморные, зеркальные? Пожалуйста. Делайтесь пожизненными депутатами. Слова не скажу. Оклад повысить? Сколько? Миллион в месяц. Это тысяча долларов. Безработный больше получает в Штатах. Ради Бога! Что еще? Что хотите! Только держитесь и не пропускайте президентских глупостей. Но они тоже себе на уме: "Борис Иосифович, деньги нужны то на то, то на это".

Вице-президент от своего комплекса неполноценности нарезал себе гектар земли и стал на нем строить что-то чудовищно безвкусное о трех этажах с бассейнами, кортами (хотя в теннис не играет в отличие от президента), гаражами и караульными помещениями. Такие стройки века никогда не кончаются, поэтому деньги на них нужны постоянно. Я ему говорю, давай я тебе счет открою в Швейцарии миллиона на три. Ты их в оборот пусти и зарабатывай, а при случае отдашь. Договорились. Эти-то деньги он заработал. Ты где-нибудь за 50 веков человеческой истории видел вице-президента, который чуть ли не матерно кроет своего президента и не уходит при этом в отставку, уверяя, что его выбирал народ. Только я такого вице-президента создал! Красота!

Но тут и у Ельцина терпение лопнуло, и решил он своего вице-президента выгнать. Да как? В этом-то и изюминка, что выгнать его может только Верховный Совет, а они одним миром мазаны-повязаны. Но Ельцин тоже не слепой. Видит: откуда у него особняк, "мерседесы" и разные прочие цацки. На какие деньги депутаты живу как короли и разъезжают по белу свету? А тут еще вице-президент поругался с министром безопасности. У того жена на мои деньги с какой-то подругой съездила в Швейцарию. Ты не представляешь уровень: накупила каких-то двадцатидолларовых сумок и дешевых шуб и давай здесь спекулировать. А министра в КГБ не любят как пришельца со стороны, и тут же его свои же подчиненные и сдали. А тот возьми да сдай вице-президента, что у того счет в Швейцарском банке. Начался страшный скандал. Моя бабушка называла таких людей "цорес-гои". Это люди, которые передрались из-за денег, полученных от еврея, и угодили в полицию. Там во всем сознались и полиция оштрафовала еврея за то, что он дал им деньги. Так и здесь получилось. Я в Цюрихе находился, когда вице-президент погорел, как дурак, и не придумал ничего лучшего, как кинуться в Верховный Совет и орать на весь свет, что у него есть 11 чемоданов компромата на все президентское окружение. Хотя ничего у него, конечно, нет. В его положении остается только блефовать, а блефовать он не умеет, потому что по Природе очень неумный и жадный. В итоге, конечно, мое имя появилось в печати. Я вернулся в Москву и говорю ему, вице-президенту свободной России: "Ты что, мент? Что ты всех сдаешь?” А он уже голову от страха потерял и орет: "Да, я — мент, если хочешь! Я всех разоблачу!” Типичный "цорес-гой". Я позвонил Климову. Он смеется: "Я тебя предупреждал. Боря, не связывайся с дураками и чурками. И не волнуйся. Ты им закрой счета и приутихнут все”. Все бы хорошо, да тут вызывает меня сам. А ты знаешь, какую он роль, начиная с 1989-го года, во всей этой истории играет? Я имею ввиду глобальную затею "демонтаж-монтаж". Это уже не шутки…

— А во сколько тебе вся эта подкормка лучших людей обходилась? — поинтересовался я.

— Не очень дорого, — махнул рукой Берсон. — Мистер Торрелли разрешил мне тратить на эти дела 5 % прибыли, но я всегда укладывался в два процента, а то и в полтора. Все это очень дешево, учитывая сказочную разницу курсов рубля и доллара. Центробанк и Верховный Совет, надо отдать им должное, я имею в виду финансистов из команды Геращенко и Хазсбулатова — великие криминальные умы: они умудрились отрезать рубль от главного богатства страны — от стратегического сырья, и привязать его к товарному и компьютерному обеспечению, превратив его в итоге в ничто. Все это благодаря тому, что в правительстве нет ни одного компетентного человека. Большинство из них вообще не знают, что такое рубль. Они им никогда не пользовались. Так ты меня перебил. Вызывает меня сам президент и говорит примерно так: "Борис Иосифович, в 1989-м году речь шла о демонтаже СССР, чтобы он не рухнул и раздавил под своими обломками нас всех. Считалось, что отдельные части СССР легче будет реформировать под нужды свободного рынка и политической демократии, после чего провести монтаж или интеграцию на новой основе. В 1993-м году предполагалось уже этот монтаж начать. Однако этот монтаж не только не начинается, но создается впечатление, что вы там задумали и демонтаж самой России. Как прикажите понимать все то, что стало предметом гласности за последнее время?" "Господин президент, — ответил я ему. — Вы употребили выражение "вы там задумали". Я осмелюсь вам напомнить, что я ничего, никогда не задумывал. Я даже не знаю вообще — кто и где все это задумал. Я, как и вы, выполнял и выполняю партийное поручение, задание, если хотите. Вы были секретарем обкома в Свердловске, а я членом бюро горкома в Вильнюсе. Вы получили задание стать президентом новой России, а я — обеспечить свободный проход принадлежащих партии сумм и средств в западные банки и на мировой рынок с тем, чтобы партии нашлось место в мировой экономике. А в более глобальные задачи меня никто не посвящал. Я думаю, что ни у кого не возникает сомнений, что я добросовестно, в меру своих сил, выполняю поручение, стараясь при этом не нарушать законов и не привлекать к своей деятельности ненужного внимания…"

"Вы потому не нарушаете законов, — перебил меня президент, — потому что никаких законов в стране сейчас просто нет. Вы привели Россию в политический, экономический и конституционный тупик, где невозможно регулировать никаких процессов. А это неизбежно приведет к расчленению и самой России, что никакими первоначальными планами не предусматривалось. Все это может привести к взрыву и приходу к власти фашистских и националистических группировок".

— Простите, — сказал я. — Но фашистскими группировками вы можете пугать президента США, но не меня. Вы, видимо, забыли, что я по вашей просьбе содержу на партийные деньги и Зюганова, и Ампилова, и Макашова, и даже Севрюгина, Якушева и Баркашова, чтобы создать видимость на Западе о наличии в новой России всего политического спектра, как и надлежит демократической стране. Это, конечно, копейки, и если я об этом упомянул вообще, то лишь потому, что вы заговорили об угрозе демократии. Еще раз прошу у вас прощения, господин президент, я всего лишь исполнитель, посредник, если хотите, которому партия оказала доверие, возможно, даже большее, чем он заслуживает. Я не имею права высказывать по этим вопросам собственное мнение, поскольку право на мнение нужно заслужить, как говаривали у нас на бюро горкома. Но я позволю себе передать вам мнение, которое бытует в известных вам кругах о положении в стране. Вы отлично знаете, что "демонтаж" СССР был мерой вынужденной. Новый "монтаж" предусматривался на полностью демократической основе, что превращало бывший СССР в некоторое подобие Соединенных Штатов по структуре, с надеждой на столь же быстрый подъем производительности и экономической мощи. Но основой для всего этого, повторяю, должна была стать демократия, ибо без нее, то есть без фундамента, построить ничего невозможно. Я снова осмелюсь напомнить, что вы сами предложили себя на роль первого демократического президента России, уверяя, что вы справитесь со своей задачей. Более того, вы предложили кандидатуры на все ключевые посты в России, и все эти люди, практически без исключения, были утверждены по вашей рекомендации, равно, как и все остальные "президенты" в республиках бывшего СССР. Конечно, не везде все шло и прошло гладко при "демонтаже", но это детали и все в итоге выправится. Дело в другом. Дело в демократии, извините меня за назойливость. То, что феодально-военная империя не была готова к демократии ни политически, ни экономически, это было ясно всем. Все знали также, что от тоталитаризма к демократии нет даже теоретического перехода. Но оказалось, что в стране нет ни одного человека, включая и незабвенного академика Сахарова и ныне здравствующего почти апостола Солженицына, который бы мыслил демократически. Воспитанные в клетке борются не за свободу, поскольку имеют о ней очень смутное представление, а за право из угнетенных превратиться в угнетателей. Вы, господин президент, возможно лучшее, что удалось найти на ваш пост в это смутное время. Но и вы очень мало понимаете, что такое демократия. Каждой мыслью, каждым действием, даже каждым побуждением вы, возможно, бессознательно, стремитесь к личной диктатуре. Вы сами подобрали себе людей. Это не ваша вина, а ваша беда, что эти люди оказались хитрыми, глупыми, жадными и чрезмерно амбициозными. Господин Хасбулатов еще более откровенно, сознательно, стремился к личной диктатуре, стремясь светить вас. Ваш вице- президент, которому в старые времена вы доверили бы колхоз, уже видит себя всероссийским самодержцем. Что бы получилось, если бы вы оказались сильнее и, послушав некоторых ваших умных советников, вытащили бы за ноги из Белого Дома несчастного спикера, отвезли бы его в Балашиху и расстреляли бы перед строем красных беретов? Или бы передали бы его в наручниках генералу Дудаеву, чтобы его публично сожгли на площади имени Коминтерна в Грозном во имя Аллаха великого и милосердного? Что бы получилось, если бы вас, господни президент, выволокли в наручниках из Кремля, о чем, как вам, наверное, известно, мечтают многие, предали суду и публично повесили на Красной площади во имя Христа Спасителя? Все бы мгновенно вернулось на круги своя. Вы бы получили обратно общипанную империю без Варшавского пакта, империю, которую бы уже никто не боялся, которая бы делала танки, ездила бы на танках и ела бы эти танки, закусывая химическим и бактериологическим оружием. По большому счету миру бы это было даже выгодно. Но чтобы ничего подобного не произошло, мы, извините, и сделали так, чтобы и вы, и Верховный Совет оказались в патовой ситуации и как можно меньше бы влияли своими указами и законами на положение в стране. Люди должны очнуться от стресса верховной власти. Пусть это пока дает массу негативных эффектов вроде роста преступности, но это дает и массу положительных эффектов, пробуждая инициативу и самодеятельность, развивая свободу печати, собраний, создавал начатки политических партий и много другого. Этот процесс будет очень длительным, болезненным и трудным и до его конца вряд ли мы с вами доживем. То что сейчас происходит в России это, если так можно выразиться, учебная демократия. Устраивайте выборы, перевыборы, принимайте или отменяйте Конституции, ищите компромиссы, учитесь выслушивать друг о друге самые неприятные вещи, отвыкайте от криков: "Немедленно запретить! Посадить! Расстрелять!" В то, что Россия может развалиться, я, господин президент, извините, не верю. Это вам так кажется, поскольку Москва теряет свою былую мощь и авторитет в качестве столицы империи. Я не вижу в этом ничего страшного. В Соединенных Штатах, например, очень многие имеют самое смутное представление, да и то из курса средней школы, что такое город Вашингтон и чем там занимаются федеральные чиновники, включая президента. И в атом суть мощи и оптимизма Америки".

Он слушал меня, багровея все сильнее и сильнее, и я уже стал опасаться, что он сейчас прикажет вывести меня прямо в двор Кремля и расстрелять где-нибудь у Царь-пушки. Но, нет. Он, видимо, себя пересилил и сказал:

— Борис Иосифович, вы очень умный человек. Скажите, в чем вы видите мою главную ошибку?

— В неспособности создать свою команду, — ответил я. — Главная опора президента — это его команда, команда единомышленников, а не двор византийского императора, где стоит хоть кого-нибудь приблизить к трону, как тот уже норовит на него вскарабкаться.

— Значит вы не советуете мне вводить чрезвычайное положение? — спросил он как будто очень нуждался именно в моих советах.

— От души не советую, — ответил я. — Это способ только кажется очень легким и простым. А в действительности только породит массу новых проблем и новых бонапартов. Но не прибавит ни копейки в казну.

По глазам я видел, что убедил его не до конца. Держу пари, что ты не угадаешь, какой он мне задал последний вопрос, когда я уже шел к дверям.

— Борис Иосифович, — спросил он, — скажите, вы действительно подарили вице-президенту часы фирмы “Ролекс"?

У самого, кстати, тоже "Ролекс" на руке.

— Да, — виновато ответил я. — Я уже понимаю, что совершил ошибку, господин президент. Обещаю вам не делать ничего подобного в будущем… Скажи мне, Майк, есть ли еще страна, где вице-президент не может отчитаться откуда у него наручные часы? А ведь, кажется, именно в России всегда вручали часы за отличную службу?

Мне кажется, что я давно уже так не смеялся, как слушая рассказ Берсона.

— Борис, — предложил я. — Запиши мне этот рассказ и мы его опубликуем в каком-нибудь американском журнале, специализирующемся на черном юморе.

— Авторское право не у меня, — ответил Берсон, — а у героев моего рассказа. В итоге картина просто замечательная получается. Президент со своей командой тащит Россию в рынок, как сломавшийся гусеничный бульдозер. А его оппоненты (ну, не идиоты ли!) еще тянут этот бульдозер назад, исключительно чтобы насолить президенту. Программы у них никакой нет, кроме криков о восстановлении СССР. И еще хотят казаться серьезными людьми. Я бы тоже, например, был не прочь восстановить Российскую империю в короткий период последних 10 лет царствования Николая II — единственный период, когда на всех биржах мира охотились за русскими рублями.

— Это пройдет, — успокоил я его. — Во Франции до сих пор бродят какие-то психи, требующие восстановления империи Бонапарта в границах 1812 года. К тому же они вечно грызутся с приверженцами Бурбонов, кто имеет больше прав на французскую корону. Кому это интересно? Только туристам — любителям экзотики.

Берсон собрался уже что-то на это ответить, как у нас за спиной прозвучал полированно вежливый голос Джованни Монсо:

— Джентльмены, мистер Торрелли ждет вас.

Мы пошли за телохранителем через какую-то галерею, увешанную старинными картинами и муляжами холодного оружия.

— Ты отсюда куда подашься? — спросил меня Берсон.

— Если Трокман не заставит меня лететь с ним в Москву, то домой, — ответил я. — А ты?

— Я в Москву, — сказал Берсон. — Я прилетел вместе с Климовым. Наверное, с ним и улечу. Что-то неспокойно у меня на душе. Как бы этот, — он запнулся, — как бы этот медведь не наломал дров. Он уже звереет, сидя на цепи.

Помещение, куда нас привел Джованни, когда- то, видимо, служило библиотекой у великого князя. По периметру комнаты возвышались огромные книжные шкафы из красного дерева, обвитые изящными лесенками— галереями с перилами тончайшей резьбы. Шкафы были, разумеется, пусты. Только в одном из них лежала стопочка каких-то конторских книг. Под галереями стояли диваны, обшитые зеленым бархатом, инкрустированные потускневшим золотом затейливых орнаментов. Посреди комнаты стоял покрытый зеленым сукном большой стол, а вокруг него стулья с устрашающими спинками чуть ли не в человеческий рост. На столе возвышался бронзовый подсвечник, изображающий какого-то старца в хламиде с циркулем в одной руке и каким-то свистком в другой. В простенке между зашторенными окнами висели картины, на которых парусные корабли палили друг в друга из пушек.

Во главе стола восседал мистер Торрелли без пиджака, но в жилетке и в галстуке, удивленно оглядываясь по сторонам. Рядом с ним сидел Билл с нераскуренной сигарой в руках.

— Это напоминает склад старой мебели, — сказал мистер Торрелли. — До войны в Чикаго тоже любили тайно встречаться на разных складах и в ангарах. Мне говорили, что местные парни знают толк в конспирации…

— Нет, Луиджи, — засмеялся Билл. — Этот особняк когда-то принадлежал родственнику местного царя. На вас просто хотели произвести впечатление и подчеркнуть, что относятся к вам, как к коронованной особе.

— Да, — вздохнул великий финансист. — Я слышал, что они очень любят доллары. Даже больше, чем собственную страну. Микело, — обратился он, как я понял ко мне. — Микело, сынок, мне говорили, что ты уже очень давно работаешь на этой свалке, которую меня убедили купить.

— Да, сэр, — скромно отозвался я. — Я здесь давненько работаю.

— Не называй меня "сэр”, — насупился мистер Торрелли. — зови меня просто Луиджи. А если тебя хорошо воспитали в детстве — то папа Луиджи.

— Должен ли я поцеловать кольцо? — поинтересовался я. — И сразу стать членом семьи?

— Ты насмотрелся плохих фильмов, — улыбнулся банкир. — Давно уже никто не выполняет глупых ритуалов. Все просто, но с большой охотой, подписывают финансовые документы. Вилли, — обратился он к Трокману, — включи, пожалуйста, пленку.

Билл укоризненно посмотрел на меня, встал и включил телевизор, стоявший на небольшом столике, который я вначале не заметил. Не знаю, кто подготовил папе-Лунджи этот материал: Трокман, Климов, Берсон или кто-то другой, но выглядел он очень впечатляюще.

Грузинские установки "Град" лупили беглым огнем по абхазским позициям, абхазские тяжелые орудия били по жемчужине Черного моря — Сухуми. Старинные дома и гостиницы в языках пламени. Большие десантные корабли, строившиеся для высадки морской пехоты во Флориде или Луизиане, вывозят под огнем раненых, женщин и детей. Разъяренные лица, косматые папахи, пятнистые комбинезоны, автоматы, пулеметы, танки, подминающие под себя виноградники, боевые самолеты, предназначенные для перехвата наших стратегических бомбардировщиков, бомбящие собственные города, горящие в небе и на земле вертолеты, трупы, перебинтованные дети, девушки с оторванными ногами, матери, бьющиеся в истерике над трупами сыновей. Установки типа "Катюша" в разных модификациях, стирающие с земли поселки и деревни…

Блик — и новая тома. Армянские танки, страшно и неукротимо идущие по горным дорогам, залпы тяжелых орудий, горящий Агдам, тысячи, десятки тысяч беженцев, в панике бегущие куда-то к границам Ирана и Турции. Пылающие деревни, обугленные трупы, во внутренностях которых копошатся собаки, снова установки "Град", сметающие с лица земли все живое, боевые вертолеты, залповым огнем обстреливающие поселки реактивными снарядами, небритые лица в ушанках, касках, десантных беретах, горящие глаза, слезы, текущие по заросшим лицам, пламя, пожирающее сады и поля, матери, бьющиеся над разорванными трупиками малышей, боевые самолеты, сбрасывающие напалмовые бомбы на цитрусовые рощи…

Блик — арыки, в мутных водах которых плывут трупики детей. Отрезанные головы русских пограничников, поедаемые собаками, плачущие навзрыд парни в военной форме, чудом уцелевшие во время очередной резни на афганской границе, установки "Град", сметающие с лица земли таджикские и афганские кишлаки, расстрелы гражданских лиц непонятно кем, то ли русскими солдатами, то ли гебистами коммунистического режима Душанбе, то ли боевиками оппозиции. Бородатые афганцы в чалмах, обмотанные пулеметными лентами с автоматами Калашникова в одной руке и с чьими-то головами — в другой. Невозмутимые лица мулл, взывающих к Аллаху. Расстрелянное юное лицо русского министра обороны, катапультированного после путча из генерал-майоров в генералы армии. Боевые вертолеты, ведущие залповый огонь по чему-то непонятному внизу…

Все это я видел уже много раз, но собранное воедино пленка выглядит страшно. "А ведь вся эта мощь, — мелькнуло у меня в голове, — готовилась обрушиться на мир, а обрушилась на них самих. Нет ли здесь какой-то высшей справедливости? "

Но пленка продолжалась. Толпы китайцев — их тысячи — захватывающие русские деревни в Приморье. Окровавленные лица русских пограничников и милиционеров, избиваемых палками при попытке проверить у китайцев документы. Ржавеющие и запущенные корабли Тихоокеанского флота, стоящие на якорях и бочках в тесной бухте. Некоторые с флагами, некоторые без. Японские буксиры, волокущие их по одному на слом. Хитрые физиономии греческих коммерсантов, покупающие у жуликоватых адмиралов уникальные спасательные и гидрографические суда за четверть цены за валюту. Похороны моряков-тихоокеанцев, умерших с голода, поскольку командование распродало все запасы продовольствия в коммерческие структуры. Взрывы, страшные взрывы, чем-то напоминающие кадры налета японцев на Пирл-Харбор в 1941 году. Горят арсеналы Тихоокеанского флота, в воздух взлетают и рвутся боевые ракеты, торпеды, мины и снаряды всех калибров. Тихие бухты, где бок о бок стоят списанные атомные лодки. Некоторые уже затонули. Нет денег и средств на их правильную разделку…

Горящие леса, горящие поля, горящие вагоны, опрокинутые цистерны, взорванные домны. Толпы людей, которых уже пятый год не могут вывезти из зоны ядерных катастроф. Заросшие сорняками поля, брошенные деревни, незавершенные стройки. Умирающие дети, дети-дебилы, дети-инвалиды. Безумные глаза матерей и печальные, как у стариков, глаза детей. Эшелоны с беженцами, распотрошенные какими- то парнями полуазиатского-полукавказского вида. Рыдающие женщины, избитые и убитые мужчины. Снова взрывы, страшные, поднимающиеся высоко в небо, разлетающиеся во все стороны осколки — взрываются арсеналы Северного флота в Североморске. Боевые корабли без топлива и надежд…

ОМОНовцы со щитами и дубинками, разгоняющие какую-то толпу с красными флагами и портретами Левина-Сталина. Ничего не выражающие лицо президента с медленно шевелящимися губами, наркотически сверкающие глаза спикера, что-то орущего в зал, иезуитская физиономия председателя Центробанка Геращенко, с ухмылкой объясняющего суть своей финансовой политики, бегающие глаза и робкое лицо председателя Конституционного суда Зорькина в бутафорской мантии, тупой взгляд и лихие усы вице-президента. Дворцы, особняки, трехэтажные дачи, "Вольвы", "Мерседесы", "Ролс-ройсы", кейсы, набитые долларами и дойчмарками, балы, презентации, моды от Кардена, гамбургеры от Макдональда, брильянты из Амстердама, акции "Дженерал Дейнамик", машины, прошитые автоматными очередями, какие-то громилы, стоящие с поднятыми руками под дулами автоматов, горы оружия, старушки, стоящие в длиннейших очередях с зажатыми в руках ассигнациями, старики, умирающие прямо на центральных улицах столицы, плакаты: "Коммунизм — это светское воплощение христианства", улыбающееся лицо Михаила Горбачева, в фонде которого полиция производит обыск…

И снова лицо Виктора Геращенко.

Кадр остановился. На экране остался Геращенко.

— Единственный человек, — сказал мистер Торрелли, — с которым можно иметь дело в этой стране.

— Еще бы, — заметил Берсон. — В любой другой стране его бы уже, пожалуй, дважды повесили и трижды расстреляли.

— Да, — согласился я. — Если кто и уничтожил Советский Союз, то это, конечно, он. Но не забывайте, господа, что он был исполнителем. Он перекачал всю кровь бывшего Союза на Запад и закачал с Запада новую кровь, купленную втридорога. Вспомните его знаменитые трансферы, когда он минимум трижды продал всю страну до последнего булыжника.

— Я дал ему миллиард долларов, — улыбнулся мистер Торрелли. — Я думаю, это не очень дорого. Он обещал скоро довести доллар до 2500 рублей. Я содержу целую армию его бездельников в своих банках и в Международном Валютном Фонде, которые ничем другим не занимаются, как скупают дома, участки и подержанные автомобили. Они не имеют ни малейшего представления, что значит у нас на Западе сунуть свою голову в петлю недвижимости, не имея денег платить налоги и кредиты. Года через три им всем придется скрываться от полиции. Но это наши финансовые дела. Мы как-нибудь разберемся. Меня беспокоит, что здесь происходит? Когда они перестанут убивать друг друга и воровать, а начнут работать. Честно говоря, если бы на принадлежащей мне недвижимости происходили подобные безобразия, меня бы это тоже обеспокоило и я попытался бы поскорее ее (недвижимость) кому-нибудь продать, если бы нашел покупателя, конечно.

Отвечать на вопрос должен был я, поскольку Торрелли смотрел именно на меня, видимо, считая меня лично ответственным за все происходящее с его собственностью.

— Если вы позволите, я отвечу на ваш вопрос, сэр, то есть простите, папа Луиджи, — начал я, мельком взглянув на Билла. Тот движением глаз дал мне понять, что я могу ввести мяч в игру.

— Когда КПСС, — продолжал я, — во имя своего спасения и личного обогащения решила демонтировать Советский Союз, опасаясь, что он может рухнуть и раздавить их всех, это полезное начинание нашло свой отклик в союзных республиках по довольно простой причине. В течение всех послевоенных лет, я не хочу копать глубже, Москва в отношении республик занималась прямым и черным рэкетом. Несколько упрощая, можно сказать, что практически все заработанные деньги республики вынуждены отдавать в центр за одно право дышать и далеко не всегда за право не умереть с голоду. Как вы, наверное, знаете, они миллионами истребляли собственный народ, чтобы те, кто уцелел, работали на них за каторжную пайку хлеба. Их сатрапы в республиках были воспитаны на простом инстинкте выживания. Или они отдадут все, что нужно, то есть все до последнего цента, в Москву, либо поплатятся головой. Когда же этот режим разложился настолько, что был уже не в состояния осуществлять массовые убийства, когда убийц сменили банальные воры, все, так называемые советские республики в лице московских коммунистических сатрапов стали жить мечтой, как бы прекрасно было не платить дань в Москву, а все, выкачанное из народа и наворованное, оставлять себе. В своих мечтах они совершенно забыли о реальности. О том, скажем, что их пшеница не соответствует требованиям мирового рынка, что их хлопок некондиционен, что их нефть слишком грязная и тому подобное. Они забыли, что все очистительные и перерабатывающие заводы находятся в руках России, и что им самостоятельно никогда не выйти на мировой рывок. Но когда речь пошла о "демонтаже", они с восторгом уцепились за эту идею, не учтя еще одного маленького обстоятельства. Их собственные сатрапы в автономиях тоже давно не хотели платить им дань, а все оставлять себе и жить на костях народа, подобно феодальным царькам. Абхазия не захотела платить Тбилиси, Карабах — Баку, Грозный — Москве и так далее. Другими словами, начался "демонтаж" по теории домино, который решено было приостановить самым простым способом — военным, что в условиях полного безвластия может привести к всеобщему большому пожару. Достаточно ли ясно я доложил вам обстановку, сэр?

— Хорошенькие дела. — пробормотал папа-Луиджи и посмотрел на Берсона.

— Борух, — сказал он, — можно ли развязать этот узел безвластия в стране?

— Развязать — вряд ли, — ответил Берсон. — Можно только разрубить. Мы специально создавали систему безвластия, чтобы нам не мешали работать. Вы помните, Луиджи, когда Ельцин был председателем Верховного Совета еще при существовании СССР, он специально провел закон, что президент, имея в виду тогдашнего президента СССР Горбачева, не имеет права распускать Верховный Совет? А когда сам стал президентом, этот закон ударил по нему самому. Я лично не понимаю, зачем нам менять существующее положение? Пусть покрутятся в политическом тупике. Это только полезно. Именно в этом положении мы получаем максимальные прибыли. Зачем нам нужна какая-то власть в России, кроме власти доллара?

— У тебя душа мелкого лавочника, Борух, — устало заметил сеньор Торрелли. — Как можно больше хапнуть и убежать. У нас в Палермо все думают так же, как и ты. Потому там совершенно невозможно работать.

Мистер Торрелли никогда в Палермо не был, как, впрочем, и в Италии. Его прадед приехал в Штаты из Милана. Но почему-то ему всегда было приятно подчеркнуть свое сицилийское происхождение.

— Мне надо думать об этом огромном рынке, — продолжал папа-Луиджи. — Думать в перспективе на долгие годы. То, чем мы сейчас здесь занимаемся, есть экономический разврат. Сегодня он приносит баснословные прибыли, а завтра обернется каким-нибудь очередным мировым катаклизмом, приносящим одни убытки. Извините, господа, что я вынужден говорить вам прописные истины. Но я не был бы финансистом, если бы точно не чувствовал момента, когда надо списать 100 тысяч долларов на благотворительность, чтобы спасти сотню миллионов. Уверяю вас, ребята, мы взяли на хаосе все, что могли, Эта страна уже по меньшей мере сто лет живет в долг. По большому счету, их старая империя и их Советский Союз рухнули, поскольку оказались банкротами и были не в состоянии платить не то что долги, но даже проценты по долгам. Не отдавать долги у них превратилось в нечто вроде национального спорта. Я проверял по старым бухгалтерским книгам. Как только подходит время расплачиваться по векселям, они готовы уничтожить собственную страну, начать мировую войну, истребить собственный народ и весь мир, лишь бы не платить. Потом из хаоса выпрыгивает на вершину власти какой-нибудь очередной плут и начинает декларировать, что он не несет никакой ответственности за долги, набранные предыдущим мошенником, которого либо уже убили, либо он бежал к нам, уверяя, что несомненно отдал бы все долги и непременно это сделает, если мы поможем ему снова захватить власть. Короче, мне нужны стабильный рынок и стабильная власть в этой стране.

— Какая? — поморщившись, осведомился Трокман.

— Как добрый американец и католик, — усмехнулся Луиджи Торрелли, — я не люблю красных. Они все воры и плуты.

— Понятно, — кивнул головой Билл. — Но боюсь, что легитимно этого уже не сделать.

— Легитимно? — лицо у папы-Луиджи стало жестким. — Вы сказали "легитимно", мистер Трокман? Вы много думаете о легитимности в разных там Чили, Парагвае, Конго, Таиланде и в прочих местах, где создается угроза доллару? Почему нужно уважать легитимность в этой стране, которая никогда не знала вообще, что это такое? Только потому, что у нее большая территория и несколько проржавевших ядерных ракет?

— Эта страна еще недавно считалась сверхдержавой, — попытался возразить Билл, — и менталитет ее народа…

— Народа? — зловеще переспросил Торрелли. — Нет здесь никакого народа. Не может называться народом скопище людей, веками терпящих власть сменяющих друг друга убийц-параноиков и жадных прохвостов. Эти миллионы еще надо как-то превратить в народ, не используя для этого фанфар и барабанов. Классическая демократия здесь без вашей помощи будет всегда приводить в параличу власти и к хаосу. Мне нужен авторитарный режим. Мягко-авторитарный. Именно с этой целью я перелетел океан и теряю сейчас время в этом дворце гномов-великанов. Что вы на это скажете, джентльмены?

Молчание прервал Трокман:

— Кое-что, конечно, можно сделать в том направлении, в котором вы указываете, — сказал Билл. — Но все, я уверен, будет сделано достаточно грубо. Какова будет при этом позиция нашего президента, конгресса и общественного мнения? Об этом тоже ведь надо думать. Помните, сколько наломали дров в Чили?

— Ты меня утомил своими аналогиями, Вилли, — вздохнул папа-Луиджи. — Ты думаешь над проблемами, которые совершенно тебя не касаются. Предоставь мне позаботиться о том, что скажет президент по поводу любого события, произошедшего в этой стране. Конечно, — кивок в мою сторону, — пусть он летит домой и проконсультируется с госдепом. Ты, Вилли, отправляйся в Москву вместе с генералом и без подробностей выскажи мое мнение нужным людям. Ты, Борух, отправляйся в Цюрих и предупреди тамошних гномов, чтобы не жадничали. Подыми их на плечи, чтобы они хоть раз в жизни взглянули за горизонт;

В наступившем молчании Трокман позволил себе раскурить сигару.

— И только, пожалуйста, — попросил мистер Торрелли, — сделайте все аккуратно. Без стрельбы и разных штучек с генеральскими играми. У меня в Москве сейчас 43 филиала. Вы же все можете сделать тихо, когда хотите.

При этом он снова взглянул на меня:

— Их армия сейчас за кого?

— За себя, — ответил я. — Она полностью разложена. Пару лет назад какие-то фрондирующие офицеры собрали в Москве что-то вреде конференции, полыхали громовыми речами что-то по поводу присяги и почившего Союза. Им выдали по тысяче долларов, и они успокоились.

— Они любят доллары? — глаза у папы-Луиджи стали теплыми. — Это очень хорошо, что наш доллар любят везде гораздо больше, чем нас самих.

— Есть несколько элитных частей и военно-учебных заведений, которых, в принципе, достаточно для контроля над ситуацией в основных регионах страны. Кроме того сейчас здесь есть и…

Я взглянул на Трокмана. Тот глазами показал мие, чтобы я заткнулся. Что я и сделал.

— Если нужно, переведите и их на доллары, — сказал Торрелли. — Не скупитесь, дело важное. Мике- ло, — обратился он ко мне, — ты мне нравишься. Я слышал, ты собираешься в отставку? Ты бы не хотел работать у меня?

— Телохранителем вместо Джованни? — поинтересовался я.

— Это мы еще обсудим, — пообещал папа-Луид- жи. — Ты где собираешься обосноваться в Штатах?

Передо мной мелькнули зеленые глаза Пат.

— Наверное, в Бостоне. — ответил я. — Нет, точно — в Бостоне.

— И отлично, — Торрелли встал. — Благодарю за внимание, джентльмены. Бог да благословит ваши усилия.

Мы двинулись к выходу, когда папа-Луиджи жестом попросил меня задержаться.

— Мэр этого города, — спросил он, — он встречал меня в аэропорту, очень приятный человек, ты его знаешь?

— Это один из столпов новой русской демократии, — сказал я. — Приверженец свободы и рывка, близкий сотрудник президента.

— Я так и думал, — обрадовался папа-Луиджи. — Могу ли я что-нибудь сделать для него и этого города? Чем-нибудь помочь?

— Да, — подтвердил я. — Ему очень нужны деньги, чтобы достроить атомный крейсер,

— Мадонна, — прошептал мистер Торрелли. — Зачем им сейчас атомный крейсер?

Но по его глазам я видел, что он уже дал деньги и на это.

 

XVIII

— Что вы обо всем этом думаете? — спросил

Трокман, когда мы вернулись в гостиную.

— Боюсь, что ничего не выйдет, — искренне ответил я. — Папа-Луиджи не знает России. Это не Чили и не Конго. Мы здесь сделали самое оптимальное из возможного: безвластие. Это то, к чему всегда инстинктивно стремился русский народ, наличие которого так эмоционально отрицал сеньор Торрелли. Никакая демократия здесь невозможна. Либо террористическая диктатура, либо безвластие. Я имею в виду центр. А регионы могут разобраться сами в самом широком спектре: от эмиратов до фермерских республик наподобие Трансвааля и Оранжевой конца прошлого века. Я полагаю, что спасение этой страны в сведении центральной власти до максимально возможного минимума. Пашущий землю президент, прерывающий это занятие ради приема иностранных послов. Мягкий авторитаризм, о котором мечтает Луиджи — это нонсенс. Любой мягкий авторитаризм назавтра же станет железной диктатурой, особенно в условиях невероятного политического и морального разложения, который сейчас переживает Россия.

— Может быть, досрочные выборы? — предположил Билл.

— Обстановка в России сейчас такова, — продолжал я, — что можно проводить любые эксперименты, на которые согласятся три "силовых" министра. Даже два. Дело не в этом. Досрочные выборы можно провести. Но что это даст? Неужели вы думаете, Билл, что они выберут в свой так называемый парламент кого-нибудь лучше тех, кто там заседает сейчас. Взгляните на карту этой страны, которую мы ошибочно привыкли отожествлять с Москвой. В тысячах городах и сел живет абсолютно аполитичное и доведенное до полуживотного состояния население. Его погонят на выборы и оно сделает то, что делало десятилетиями: снова выберет своего секретаря горкома вместе с парочкой уголовных преступников. Такая публика и составит новый парламент, разведенный дюжиной столичных демократов-идеалистов. Никто не успеет опомниться, как наступит новый паралич власти. И поверьте, в этом новом парламенте большинство снова захватят коммунисты, националисты и им подобная публика. Вспомните, что Гитлер тоже не предпринимал никаких переворотов, а пришел к власти в результате свободных выборов. Так что зачем заниматься ненужной работой, которая может обойтись очень дорого и не дать ровным счетом никаких результатов, приведя, в лучшем случае, к уже достигнутым? Демократия, как сказал кто-то из великих, представляет неограниченные возможности тем, кто ее ненавидит, а перед тем, кто за нее борется, ставит одни, порой неразрешимые, проблемы. Я понимаю мистера Торрелли. Он хочет прекратить групповое изнасилование России и заняться этим процессом в одиночку. Но он не понимает обстановки. Только безвластие открыло пока перед русскими те пути, которые было до этого наглухо закрыты. Они робко, спотыкаясь и испуганно оглядываясь, пошли по этой дороге. Дайте им пройти дальше, а потом экспериментируйте с властями и разными досрочными выборами…

— Может быть, какой-нибудь генерал? — пробормотал Билл.

— Вроде Севрюгина, — подсказал я. — Здесь-то и генерала сейчас приличного не найти, который бы, придя к власти, не свез сразу всю государственную казну к себе на дачу.

— Я разделяю почти все ваши опасения и доводы, — вздохнул Трокман, — но попробовать мы обязаны. Папа-Луиджи чувствует приближение хаоса и он прав: это может обойтись нам гораздо дороже. Надо вынуть из России занозу в виде старой коммунистической Конституции и переизбрать органы власти. Будут они плохими — переизбрать и их. При этом приучить их не стрелять. Пусть понервничает сатана, видя, как мы переделываем его полигон в учебный полигон демократии,

— При этом, — вставил я, — каждый тур подобных учений будет поднимать доллар, что и нужно мистеру Луиджи.

— И не только ему, — согласился Билл. — Но вы говорите об этом так, как будто вас это не радует.

— Меня никогда не радует, когда бьют лежачего, — сознался я. — Видимо, я слишком долго проработал в этой стране. Это действует на психику. Мне хочется побыстрее отсюда убраться.

— Да, — оживился Трокман. — Разумеется. Срочно летите в Париж. Информируйте нашу резидентуру, что мы начинаем осуществление варианта '‘Си". Постарайтесь все сделать максимум за неделю и летите в Вашингтон. Я думаю, что мы с боссом уже вернемся домой и представим необходимый доклад в Госдепартамент и добьемся утверждения плана у президента. Вы сможете вылететь прямо сегодня?

— Я хочу повидать его, Билл, — не совсем уверенным голосом сказал я. — Ничего страшного не случится, если я улечу завтра.

— Вы не боитесь, что он вас прихлопнет? — поинтересовался Билл. — Нам было бы прискорбно вас потерять. Я бы хотел, чтобы вы, немного отдохнув, вернулись в Москву хотя бы советником.

— Мы уже говорили на эту тему, — разозлился я. — И вы, насколько я помню, согласились, что мне пора домой. Что касается того, что Койот меня прихлопнет, то я не понимаю, что ему мешает это сделать в любой момент?

Билл как-то странно посмотрел на меня:

— Я бы ни за что не поехал.

Он подал мне руку.

— Я мог бы запретить тебе делать это. Но не буду. Поезжай. Но будь осторожен. И сразу в аэропорт. Свяжешься со мной из парижской резидентуры. Только, пожалуйста, без своих вечных штучек.

Я пообещал.

Трокман поднялся и вышел в фойе, а я направился в свою комнату, где на столике лежали ключи от машины. Климов сдержал свое обещание. К моему удивлению, машина оказалась пикапом с надписью "Продукты". На месте водителя многозначительно лежал ватник зеленого цвета. Я снял свою куртку, бросил ее на сидение, облачился в ватник и двинул пикап по направлению к воротам, где в полувоенных комбинезонах стояли то ли итальянцы мистера Торрелли, то ли черкесы господина Беркесова.

Никто из них и бровью не повел, ворота бесшумно разошлись, и я выехал на пустынную дорогу. Хотя за воротами особняка стояло несколько машин, ни одна из них не сдвинулась с места. Проехав несколько сот метров, я убедился, что слежки за мной нет, и влился в поток уличного движения, следующего через мост в сторону Каменноостровского проспекта…

Я запарковал продуктовый пикап у самой парадной дома, где жила Руанова и, как был в ватнике, поднялся по знакомой лестнице, даже не удосужившись проверить, работает лифт или нет.

Квартира была опечатана.

Звонок сорван. Смотровой глазок выбит, а раньше его вроде и не было. Я посмотрел в него — сплошная темнота.

Я открыл дверь, которая оказалась незапертой. Вошел в прихожую, ярко освещенную, несмотря на то, что в дырку смотрового глазка с площадки ничего не было видно.

Он стоял в проеме двери такой, каким я его и предполагал увидеть, глядя на меня с какой-то не то грустью, не то удивлением.

— Привет, Койот, — сказал я, удивляясь своему спокойствию.

— Здравствуй, Майк, — просто ответил он. — Ты сразу понял, что это я?

— Нет, конечно, — сознался я. — Я сам был сбит с толку этой историей с Койотом. И до сих пор не понимаю все до конца. Но, когда я увидел Жанну, я начал кое о чем догадываться. Я и назвался ей так, чтобы она кое-что вспомнила.

— Ты разве знал Жанну? — спросил он с удивлением.

— Знал — не знал, — засмеялся я. — Но ты тоже достаточно наследил, чтобы можно было кое-что вычислить. Мы живем уже в век компьютеров.

— Ты хороший профессионал, Майк, — похвалил он меня.

Я молча проглотил комплимент. И, чтобы опровергнуть его мнение обо мне, спросил;

— Это ты перебил охрану ядерного эшелона?

Он посмотрел на меня, как бы спрашивая, в своем ли я уме?

— Ты имеешь в виду израильский автомат "Узи”?

— Нет, — сказал я. — Слишком много статистики. Когда надо, они пользуются английскими винтовками "Маузер" при уничтожении кишлаков, пистолетами "Вальтер" — в Катыни, "Кольтами" — в Гайяне, а честь срыва самого страшного преступления из всех возможных почему-то решили отдать Израилю. У них нет логики. Особенно сейчас. Они просто привыкли получать доллары и от покупателя, и от продавца, и от конкурентов…

— Это была женщина, — не слушая моих рассуждений, сказал он. — Она постреляла вволю из всех автоматов по спящей охране и по стенкам вагона, потом перебралась на тепловоз, который вели… В общем, старая история.

Он вздохнул и спросил меня:

— А может быть, они все-таки перестреляли друг друга? Ведь именно так говорилось в предписании, подписанном Климовым. Или это сделал машинист, которого звали…

— Джозеф Ли, — подсказал я. — Его все считали корейцем, а он получал 1000 долларов в день за свою трудную работу. Гроши. Он всегда считал автомат "Узи" самым лучшим оружием массового уничтожения. Считалось, что он шутит…

— Да, — согласился он. — Поэтому Белов передал ему именно этот автомат, полученный от Натана, где ты и Климов часто встречались в сауне.

— Белов? — переспросил я, плохо соображая.

— Белов-Кобаненко, — подтвердил Койот, — подполковник спецназа ГРУ. Его настоящая фамилия неизвестна, кажется, даже ему самому.

— Он убит, — сообщил я. — Его бросили в пруд где-то на окраине города. Я видел сам.

— Ты видел, как его вытаскивали из пруда, — поправил он. — Существует большая разница между киданием в пруд и извлечением из него, о чем знал еще Калигула.

— Да, — засмеялся я. — Когда мы арестовали его, кажется, в позапрошлом году, он так и сказал: "Я знаю, что ношу чужую фамилию, но собственную фамилию мне знать не положено".

— Поэтому его и невозможно убить, — пояснил Койот.

— Но на доллары он реагирует не хуже любого другого, — с некоторым вызовом сказал я, как ребенок, которого поймали с рогаткой. И чтобы сменить тему, спросил:

— Тебя ищет Ицхак.

— Пусть ищет, — ответил он. — Это не мои дела.

— Даже у вас, — осмелился сострить я, — евреями занимается отдельный департамент?

— Все несколько сложнее, чем тебе представляется» — вздохнул Койот. — Евреям всегда хочется выскочить из времени. Для супернации мало стать сильной. Надо еще стать доброй.

— Как мы? — не очень скромно поинтересовался я. — Мы кормим весь мир, одеваем его, развлекаем и опекаем.

— Вы очень добры, — согласился он, — в частности ты, Майк. Ведь это ты убил Койота?

— А что мне оставалось делать? — опешил я. — Он слишком много узнал о технике "демонтажа". Кроме того, это вовсе не моя инициатива. Я получил приказ…

— Но и приказ отдали по твоей рекомендации, — уточнил он.

— Ты осуждаешь меня? — удрученно спросил я.

— Нет, — грустно сказал он. — Я не осуждаю тебя. Хотя бы потому, что ты даже не представляешь какую услугу ты ему оказал. Я говорю лишь о том, что способ, которым вы решили проблему Койота, известен уже 50 веков. Менялись только средства. А существовала надежда, что 50 веков достаточный срок, чтобы немного поумнеть. Ладно, не будем об этом. Ты уезжаешь?

Я не понял, что это было: вопрос или приказ, но молча кивнул.

— С чувством победителя? — спросил он.

— У меня было это чувство в 91-м году, во время известных тебе событий, — признался я. — Сейчас его уже нет. Какое-то другое чувство. Я не могу в нем разобраться. Оно неприятное: будто я бью кого-то ногами. Кого-то, лежащего в сердечном приступе на пыльной дороге.

— Но в душе ты рад, что получилось именно так.

Это был уже не вопрос, а констатация.

— А что бы ты хотел? — не выдержал я. — Они хотели уничтожить мою страну и весь мир. Ты помнишь, мы вместе с тобой летели на вертолете над одним танковым полигоном в Сибири. Он был размером больше Голландии и там бок о бок стояли танки. Не списанные, а готовые к бою. В них можно было посадить все мужское население Земли. Ты ведь не хуже меня знаешь, что они вынашивали в своих секретных кабинетах?

— Дети, — ответил он. — Что можно требовать с детей? Отобрали у них опасные игрушки, и надо воспитывать, перевоспитывать. Главным образом, добротой.

— Подсознательно мы это понимали. — согласился я. — Даже в самые суровые времена мы их кормили и одевали. Я не знаю, сколько раз мы спасали их от всевозможных катастроф. Но и наше терпение лопнуло…

— Майк, — попросил он, — не рассказывай мне сказки о вашей доброте. Вы играете свою игру четко и беспощадно, и с большой выгодой для себя. Вы прошлись влажной тряпкой по поверхности, когда ее надо скрести со щелочью…

— Мы никогда не будем этого делать, — перебил я его. — Это должен за нас сделать доллар и ты. Ведь ты комендант полигона?

— Я? — удивился Койот. — Помилуй, что ты несешь? Какого полигона? Что ты вообще обо мне знаешь?

— Кое-что знаю, — согласился я. — Ты был инженером. Кончил здешний политехнический институт, был альпинистом. Политикой не интересовался, с КГБ не сотрудничал. Любил играть в преферанс и пить пиво. Женат. Детей не было.

— И давно вам это известно? — хотя он превосходно собой владел, было ясно, что мои признания оказались для него неожиданностью.

— Через год примерно после первого контакта с тобой, — пояснил я.

— Это ты раскопал? — в его голосе было искреннее удивление.

— Да, — вздохнул я от воспоминаний. — Мне помог случай. Я увидел твою фотографию в одном доме. И мне рассказали твою историю. В начале я не поверил, конечно. Потом надел справки и убедился, что "действительность еще хуже", как любят выражаться репортеры.

— Значит, ты все эти годы знал, кто я такой? — спросил он.

— Знал? — переспросил я. — Да я и сейчас толком не знаю, кто ты. Полагаю в своей гордыне, что ты такой же резидент, как и я.

Он засмеялся.

— За что я тебя люблю, Майк, так это за то, что ты всегда так или иначе меня удивлял. Ну, так и я удивлю тебя. Ты знаешь, почему я снова появился здесь и устроил всю эту импровизацию с Койотом? Я хотел тихо и мирно забрать, наконец, Жанну. Ты понимаешь, наверное, причины почему она все еще здесь? Но я узнал, что ты направляешься сюда с приказом убить Койота, и решил привлечь твое внимание…

— И службы безопасности пяти стран, — вставил я.

— Это не имело никакого значения, как ты понимаешь, — ответил он. — Мне нужен был ты. И вот почему. Ты хочешь работать со мной? Подумай. Такие предложения делаются очень редко. Мне нужен хороший профессионал.

Откуда-то подуло ледяным холодом. Я почувствовал озноб, хотя и был в ватнике.

— Не отвечай, — сказал он. — Я вижу, что ты не готов. Это из-за Пат, которую ты встретил в аэропорту. Жаль.

Холодный воздух продолжал потоками наступать на меня, как будто я стоял под сломанным кондиционером. Озноб ледяным потоком пронизывал мое тело.

— Прощай, — сказал он.

Свет погас, холод становился все сильнее. Я попытался сориентироваться в темноте, пытаясь на ощупь найти выход, и вдруг услышал требовательный стук прямо над ухом. Я замер на мгновение Настойчивый стук продолжался…

Я почувствовал какой-то неконтролируемый страх и даже закрыл лицо руками, пытаясь прийти в себя. Кем бы мы себя не считали, мы жалкие физиологические существа, работающие на конкретных программах, именуемых инстинктами, которые не дают нам возможность заглядывать в бездонные черные бездны, откуда несет ледяным холодом.

Включив зажигание, я поехал вдоль дома Руановой, быстро подавив в себе желание, мелькнувшее было в голове, снова подняться к ней в квартиру. Он предложил мне сделать добровольный выбор, но мог сам все решить явочным порядком…

Не знаю, сделал ли я это подсознательно или нет, но направил продуктовый пикап генерала Климова к воротам старого петербургского кладбища. Оставив ключ зажигания на месте, я снял ватник, положил его на сидение, взял свою куртку и вышел из машины, захлопнув дверь.

У ворот кладбища я купил у какой-то старушки букетик цветов и прошел за ограду. Около старой, наспех отремонтированной церкви с покосившимся крестом стояло несколько старушек в черных платках и стариков убогого вида. Видимо, вид у меня был довольно странным, поскольку все они испуганно-настороженными взглядами посмотрели на меня. Такие взгляды постоянно встречаешь в России и не только на кладбище. Цветы в моих руках, наверное, успокоили их, и я перестал быть предметом всеобщего внимания.

Я прошел мимо церкви по центральной аллее, вспоминая тот путь, который я много лет назад проделал с замиранием сердца в неверной надежде на то, что я ошибаюсь. Я свернул на одну из боковых дорожек, которая сужаясь привела меня к зарослям заброшенного участка кладбища, где в чаще буйно разросшихся сорняков виднелись надгробья старых и новых могил. Я пошел прямо через гущу кустов, разглядывая надгробья. И, наконец, нашел, что искал.

Осевшая в землю раковина с небольшой плитой из прессованной каменной крошки, полузатопленная, заросшая, без ограды. На плите довольно хорошо сохранившаяся надпись:

ЕРЕМЕЕВ М.Е.

ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБ

26 АВГУСТА 1965 ГОДА.

И ниже:

ЕРЕМЕЕВА Ж.Н.

1938–1965.

Оказывается, она была на десять лет старше меня. Она покончила с собой после гибели Миши, хотя знала, что это категорически запрещено. Но она не могла жить без него и была в отчаянья от того, что он ушел один. И это породило такую кучу проблем, которые пришлось решать в течение почти тридцати лет.

Исцарапав руку об острые сухие стебли, я положил цветы на раковину и прошептал полузабытую молитву, которой они научили меня очень давно, так давно, что еще не успели проржаветь и обратиться в прах те волшебные мечи, с помощью которых люди пытались пробить себе путь к полной свободе, не понимая, что крушат внутренние стенки инкубатора. Младенец во чреве матери, вооруженный ножом, с помощью которого он пытается раньше времени вырваться на белый свет, вспоров ей живот изнутри. Простите меня. Я был плохим сыном, и еще худшим мужем, и совсем никудышным отцом.

Капли дождя, упавшие на мою непокрытую голову, вернули меня к реальности. Я постоял еще немного над могилой несчастного альпиниста и его психически неуравновешенной жены, взглянул на низкие тучи, подгоняемые западным ветром, на видневшийся за деревьями купол старинной церкви с новым крестом из нержавейки и медленно пошел прочь по дорожке…

Как я и предполагал, продуктовый пикап исчез, вместо него стояла черная "Волга", за рулем которой сидел сам майор Шепелев. Он сидел о таким видом, как будто не сомневался, что я сяду в эту машину. Ужасно бесцеремонная публика. Еще решат, что я проводил перед возвращением домой выемку из "почтового ящика", как в их дешевых телесериалах.

Я открыл дверцу и сел рядом с майором: во-первых, вежливость требовала попрощаться с Беркесовым, а во-вторых, не пешком же мне было отсюда выбираться.

— Поздравляю вас, полковник, — сказал я, садясь в кресло напротив Беркесова. Он сидел за столом, опираясь подбородком на сцепленные кисти рук. Феликс Дзержинский за его спиной смотрел на меня с вполне понятным укором.

— Вы о чем? — не понял Беркесов.

— Как о чем? — удивился я. — О производстве вас в генералы, конечно! Если вы помните, я вам это всегда предсказывал.

— Спасибо, — вздохнул он и, видимо, желая переменить тему, спросил: — Так вы уезжаете?

— Уезжаю, — подтвердил я, в свою очередь вздохнув.

— Навсегда? — если это и был вопрос, то в нем сквозила затаенная надежда.

— Не знаю, — честно сказал я. — Если мне удастся уволиться, то да. Если нет, то не знаю. Но мне бы не хотелось сюда больше возвращаться.

— Почему же? — с удивлением посмотрел на меня Беркесов.

— Простите меня, полковник, — я по привычке назвал его старым чином, — но у вас очень тяжело работать. Страна мертвая. Груда камней. Я чувствовал себя Робинзоном, которому так и не удалось найти своего Пятницу. Я истосковался по человеческому общению. Оно было даже во Вьетнаме, а здесь нет. Я совсем не хочу вас обидеть, да и что нам друг друга обижать и обижаться. Мы уже давно работаем вместе, пытаясь воскресить убиваемое веками. Несмотря на наши ошибки, через мертвые камни пошла местами молодая трава. Не затопчите ее сами и не дайте это сделать другим.

— Например, вам? — поинтересовался Беркесов, стрельнув в меня своим следовательским взглядом.

— Мы никогда не вытаптываем траву, — не согласился я. — Мы ее иногда подстригаем, когда нам кажется, что начинает расти слишком буйно. Мы не любим мертвой земли и буйных зарослей. Мы любим цивилизованные, культурные газоны. Мертвая земля и трава в три человеческих роста — это экстремизм совершенно одного толка.

— Что-то вы стали слишком умничать, — раздраженно заметил Беркесов. — Говорите как-то непонятно. Вас потянуло на метафоры после совещания на Каменном острове и визита на кладбище?

— Я понимаю ваше желание узнать, о чем мы договорились в великокняжеском особняке, — улыбнулся я. — У меня нет от вас секретов, полковник. Мы пришли к выводу, что наш эксперимент с насаждением в России демократии провалился. Прямого пути от тоталитаризма к демократии нет. Увы, но великие теоретики оказались умнее нас. Мы смирили гордыню и признались в этом друг другу.

— И что же теперь? — настороженно взглянул на меня Беркесов.

— Честно, не знаю, — искренне сказал я. — Я такой же исполнитель, как и вы. Я вам это сто раз повторял. Я вам только могу процитировать дословно слова своего шефа: "Превратим полигон Сатаны в учебный полигон демократии". Я же понятия не имел вообще, что будет это совещание. Вы знаете, что я приехал сюда из-за Койота. Просто события идут гораздо быстрее, чем нам хотелось.

— А что с Койотом? — спросил Беркесов. — Климов мне сказал, чтобы я больше этим вопросом не занимался. Он полностью отдан вам.

Я молчал, соображая, что бы ему ответить.

— Если не хотите, то не отвечайте, — сказал Беркесов. — Меня это интересует только с одной точки зрения: он был в городе или нет?

— Я убил его, — медленно произнес я, глядя в сверкающие глаза Железного Феликса на портрете, то есть поверх головы Беркесова.

С одной стороны, это была чистейшая правда — перед отъездом домой я получил приказ убить Койота и выполнил его, с другой стороны, это была чудовищная ложь. Если я и убил его, то своей трусостью и мелочностью, которая выразилась в желании еще несколько раз переспать с Пат перед физической смертью, которая неизбежна.

Страх, смешанный с радостью и недоверием, метнулся в глазах Беркесова.

— Я много слышал о вас, Макинтайр, — сказал он. — И много с вами общался. На прощание вам скажу: я иногда совершенно не согласен с вашими рассуждениями, но по результатам вы — разведчик высочайшего класса.

”Что за чушь он несет, — подумал я. — Мне еще не хватало выслушивать комплименты от местных полицейских, как на Гаити. Но те хоть надеялись, что я дам им за это десять долларов".

— Я говорю серьезно, — как бы угадав мои мысли, покраснел Беркесов. — Я не знаю, каким оружием вы пользовались, но в квартире Руановой рухнула бетонная стенка между кухней и комнатой.

— Да, — сознался я, — я постоянно ношу в кармане шестнадцатидюймовое орудие.

Он недоверчиво взглянул на меня, и я понял его восхищение: он искренне верил, что стенку обрушил я, сражаясь с Койотом, как линкор с береговыми батареями. Он не поверил бы, что я узнал об этой стенке от него, и ему более всего на свете хотелось узнать, что за новое орудие придумали в Ленгли для своих агентов? Я решил его не разочаровывать. Хотя всех человеческих знаний на сегодняшний день не хватило бы, чтобы что-то понять, я скромно ответил Беркесову:

— Я пока не имею права ничего сказать. Как-нибудь позднее вы все узнаете.

— А потом вы поехали на кладбище, — продолжал Беркесов. — чтобы…

— Чтобы возблагодарить Господа за дарованную мне победу, — засмеялся я. — И с вашей стороны было очень любезно прислать за мной машину.

"Победу, — подумал я. — Я никогда еще не терпел такого поражения, как сегодня".

Но Беркесов думал о другом.

— Еремеев, — проговорил он, глядя куда-то в сторону, как бы и не обращаясь ко мне. — Еремеев Михаил Еремеевич, родился в 1936 году, русский, беспартийный, образование высшее. Погиб в августе 1965 года на Памире, попав под снежную лавину. Тело не обнаружено. Его Жена — Еремеева Жанна Николаевна — узнав о гибели мужа, покончила с собой, бросившись на глазах у друзей в воду Малой Невки. Тело не обнаружено, фотографии в карточках учета кадров по месту их работы обнаружить не удалось за давностью времени Опрос немногих, лично знавших их людей, фактически ничего не дал. В архиве общества альпинистов, который, можно сказать, и не существует, сообщили, что вместе с Еремеевым тогда погибло более тридцати человек. Дом, в котором жила эта супружеская пара, снесен в середине 70-х годов при новой застройке Наличной улицы и набережной реки Смоленки.

Я понял, почему Беркесов смотрел в стол. Он читал приготовленную ему оперативную сводку о супругах Еремеевых.

— И давно вам все это известно? — поинтересовался я.

— С момента вашего первого визита на могилу, — поднял глаза Беркесов. — Вы снова будете смеяться, но мы полагали, что у вас там "почтовый ящик".

— Я не буду смеяться, — ответил я. — Вам нужно было сразу эксгумировать могилу. (Почтовый ящик у нас тогда находился в приемной Андропова).

— Мы это сделали, — покраснел Беркесов. — Там захоронен труп младенца месяцев пяти от роду, если верить экспертам.

Беркесов замолчал. Я молчал тоже.

— Что вы на это скажете? — прервал молчание генерал. — Вы же работали с ним.

— Вы больше работали с ним, — отпарировал я. — Что я могу вам сказать? Я, может быть, больше знаю фактов, чем вы. Но понимаю я ровно столько же. Вы не думайте, что я уж такой сильно умный. Я вышел на эту историю совершенно случайно, когда работал в Ленинградском консульстве вице-консулом по культуре. Во время одного из печальной памяти так называемых "несанкционированных контактов" с представителями совместно созданного вами и нами культурного "андеграунда" я увидел на стене фотографию Еремеева. Оказывается, он был когда-то очень известен в кругу местных преферансистов. Мне рассказали в общих чертах историю его гибели и показали могилу. Я немедленно доложил об этом по линии нашей службы. Это далеко не первый подобный случай, который мы фиксируем, но объяснить, разумеется, не можем ничего. А вы доложили об этом?

— Как вы понимаете, — развел руками Беркесов, — я тогда подобными делами не занимался. Я только сейчас нашел в архиве нужные справки. Из них видно, что Андропов об этом знал… Умирая, он приказал ликвидировать Еремеева, но тот скрылся…

“Еще бы, — подумал я. — Мало кто знает, что Андропов перед смертью сошел с ума и нес неизвестно что".

Мы оба снова замолчали. Не знаю, о чем думал Беркесов, но я вспоминал один разговор с Еремеевым на даче в Дуброво. Это был даже не разговор. Когда мы с Климовым приехали в бывший дом отца Гудко, то застали Еремеева, сидящим в кресле с книгой в руках и с бутылкой пива на столе. Климов сразу же пошел поливать цветы, что он делал с упоением, а я остался с Мишей на веранде. Пока я наливал себе пива, Еремеев неожиданно стал читать вслух: "Отважные и гордые, они мечтали о полной свободе. Владея высшей технологией и оккультными силами, они имели возможность сносить горы, поворачивать реки, осушать океаны, моря и озера. Прежде, чем кто-либо успел вмешаться, они повредили большую поверхность внутренней стенки инкубатора. Личинки разума, возомнившие в гордыне и невежестве именно себя высшим разумом, на секунду оставленные без присмотра, чуть не погубили сам Разум. Через поврежденную стенку инкубатора проникла инфекция, безвредная для Разума, но губительная для личинок, заразившая их черным безумием. Вместо того, чтобы готовить себя к будущему воссоединения с разумом, личинки стали уничтожать друг друга с тем же энтузиазмом, с каким они раньше долбили стенку инкубатора. Катастрофа нависла над самим Разумом, ибо он также не может существовать без правильно взрощеных личинок, как и те без него. Запустить резервный инкубатор не представлялось возможным в силу разных причин, а починить существующий можно было только изнутри. Между тем инфекция, охватив примерно шестую часть поверхности внутренней стенки, начала распространяться и дальше. Ремонтные бригады, посланные в инкубатор, совершили подвиг, осознать который позволит только великое Время. Однажды умерев, они умерли еще сто раз, чтобы спасти положение. Время внутри инкубатора отсчитало тысячу лет, прежде чем вчерне удалось закончить работу под аккомпонемент уже рвущих установку ядерных взрывов. Но непрерывность процесса была нарушена…"

— Фантастикой увлекаешься? — спросил я Еремеева.

— Миша, — сказал он мне, — тезка, ты разве никогда не читал этого? Разве ты слышишь эти слова в первый раз?

"Отважные и гордые, они мечтали о полной свободе. Они хотели вырваться из лона Господня и навлекли на себя черное безумие, — вспомнил я палящий полдень Солт-Лейк-Сити и слова казавшегося полубезумным мормоновского проповедника. — Мы умрем тысячу раз, но спасем Землю. И рухнет Империя Зла!" А, может быть, это был палящий полдень Иерусалима, "Я пришел спасти мир и всех вас! Господи, прости их, они не ведают, что творят…"

Что я мог сказать по этому поводу Беркесову? Ничего. Он бы не понял меня.

"Мы умрем 1000 раз, но спасем Землю от Империи Зла и черного безумия," — вздохнув, сказал Беркесов.

Я вздрогнул:

— Я повторил ваши слова, — удивился Беркесов, — которые вы только что сказали.

— Но я ничего не говорил, — запротестовал я. — Откуда вам известны эти слова?

— Не знаю, — признался Беркесов. — Мне показалось, что это сказали вы. А, может быть, это из какой-нибудь самиздатовской книги. Знаете, сколько я их прочел? Я мог бы уже стать академиком.

— А, может быть, вы слышали это от Еремеева? — спросил я.

— Может быть, — устало согласился Беркесов. Он провел ладонью по лбу и сказал, подавая мне газету:

— Вы знаете, что умер Орлов?

— Да, мне говорил Климов, — я взял газету и прочел: "Русская демократия понесла невосполнимую утрату. Скоропостижно скончался доктор исторических паук, член-корреспондент Российской Академии, генерал-лейтенант в отставке Орлов Константин Павлович. Перестало биться сердце видного ученого, отважного чекиста, одного из наиболее популярных российских предпринимателей нового времени экономических реформ…"

"Прости меня, Койот, — подумал я, глядя на фотографию Орлова в некрологе. — Я тоже не ведаю, что творю. Но знаю, что тебе сейчас лучше, чем было. Ты сможешь, наконец, с пользой применять свою вулканическую энергию. Прости меня. Ты знаешь, что мы расстаемся ненадолго".

Первой под некрологом стояла подпись генерала Севрюгина, а затем — Беркесова.

Я знал, что Орлов финансировал Севрюгина, и тот приехал в Петербург для отчета по своим обычным финансовым злоупотреблениям. Отдавая Беркесову газету, я спросил:

— Орлов разве тоже сражался с мировым сионизмом, и поэтому Севрюгин первым поставил подпись под некрологом?

— А вы считаете, что сионистского заговора не существует? Что все это выдумка? — вопросом на вопрос ответил Беркесов.

— Не знаю, — вздохнул я, — может быть, и существует. Мы все живем в мире собственных иллюзий, полковник, предпочитая лучше сражаться с тенью, чем с реальным противником. У меня другой подход к этой проблеме. Мне этот заговор, существует он или нет, нисколько не мешает. Ни мне, ни моей стране. Скажу больше, если благодаря этому заговору пали такие режимы, как режим Третьего рейха и ваш, то я сожалею, что в этом заговоре не участвовал.

Беркесов ничего не ответил.

— Ну, хорошо, — сказал я, взглянув на часы. — С вашего разрешения, мой генерал, я пойду. Желаю вам удачи, Василий Викторович. Что ни говори, а мне было приятно работать с вами. И надежно.

Беркесов встал из-за стола и подал мне руку:

— Прощайте, Михаил Еремеевич. Не поминайте лихом.

Пожимая ему руку, я почувствовал, что он сунул мне в ладонь кусок плотной бумаги.

Добравшись, наконец, до консульства, я с некоторой опаской из-за недоброго предчувствия вынул из кармана беркесовскую бумагу и прочел записку, написанную жирным Зеленым фломастером: "Срочно. До отлета в Париж, в 19.00 приходите в "девятку".

Я не могу здесь дать точное описание "девятки”, поскольку "девятками" еще пользуются и я могу подвезти пару дюжин людей и с той, и с другой стороны. Скажу только, что "девятки" — это сверхсекретные совместные явки ЦРУ и КГБ, созданные еще во времена Сталина и Рузвельта. О их существовании в мире, как я уже сказал, знают не более тридцати человек. "Девятки" имеются и в США. Помимо всего прочего, как мне было известно, там приводятся в исполнение и смертные приговоры, вынесенные заочно. На территории бывшего СССР "девятками" уже не пользовались лет 10, если не больше. Никто из знающих о "девятках" не имеет права не явиться туда, если его приглашают. За игнорирование можно заплатить головой. В ЦРУ тоже есть свои пределы, за которыми нет не только никакой демократии, но и вообще закона. Это логика работы спецслужб.

У меня заколотилось сердце. Я неожиданно вспомнил то, что не имел права забывать: "ПРЕЗИДЕНТ ПОДПИСАЛ ОБЕ БУМАГИ!"

Его зовут в "девятку", чтобы ликвидировать!

Я схватился за телефонную трубку, чтобы предупредить Беркесова никуда не ездить. И бросил трубку на рычаг. Контакт разорван, и мне уже никогда до него не дозвониться.

Я вынул из сейфа бутылку виски, налил себе бокал и, не разбавляя, выпил его залпом.

Я свалился в кресло, с пятого раза зажег сигарету и пытался привести свои мысли в порядок.

Но зовут-то в "девятку" меня, а не Беркесова!

Беркесов приглашает.

Значит ликвидировать хотят и меня. Или нас вместе, что вполне логично. Нет, ни в какую "девятку" я не поеду. Разбирайтесь без меня.

С ноля часов сегодняшнего дня я уже не резидент.

Мои коды и шифры аннулированы, моя магнитная карточка проникновения к компьютерной информации более не действует. У меня нет больше средств подключения к системы команд, контроля и управления.

Все! Я частное лицо. Агент ЦРУ, выведенный во временный резерв накануне постоянной отставки. Есть такая официальная формулировка.

Я врал сам себе, но искренне верил, что прав. Можно сохранить космический объем информации в мозгу, можно иметь в голове компьютер следующего поколения, но нервы и инстинкты останутся нервами и инстинктами личинки: физиологической и жалкой.

Я приказал Крампу подстраховать меня и отогнать машину из Пулково обратно. Бросил в кейс безопасную бритву, зубную щетку и полбутылки виски. Велел подготовить машин. Самолет на Париж вылетал в 21.10.

Решено! Ни в какую "девятку" я не поеду. Отобьюсь разницей в поясном времени, которое я якобы перепутал.

Не поеду!!!

Я гнал машину в аэропорт, инстинктивно подчиняясь сигналам светофоров. К счастью для меня, прямой, как полет копья, проспект работал на режиме "зеленой волны".

Подъезжая к площади Победы, я взглянул на часы, было уже 19.10.

В зеркальце заднего обзора, я видел машину Крампа, который вместе с двумя морскими пехотинцами из охраны консульства ехал за мной. В случае, если меня схватят в аэропорту, они по меньшей мере это засвидетельствуют, а Крамп сможет действовать в качестве официального представителя консульства США.

Глупости! Как они могут меня схватить? У меня дипломатический иммунитет. Если схватят публично, то все равно должны будут выпустить.

Могут убить? Да. Случайная драка со стрельбой. Сколько они уже за последнее время совершили убийств, невинно ссылаясь на рост криминального беспредела! Я-то знаю. Крамп и морские пехотинцы проэскортируют меня до трапа самолета…

Я сбросил газ въезжая на площадь Победы.

И тут догадка перехватила мне дыхание!

Развернувшись на площади, я погнал машину в обратном направлении. Машина Крампа, отрезанная светофорами, беспомощно мигала тормозными огнями…

С визгом затормозив, я выскочил из машины у входа в "девятку".

На противоположном углу улицы, я увидел небольшую толпу людей, окруживших горящую легковую машину, поливаемую пеной из пожарных шлангов.

Дрожащими руками я повернул ключ, ожидая целую вечность, когда электронный механизм включит синхронизатор входа. Я ворвался внутрь. Там не было никого. Круглое, похожее на корабельный иллюминатор, окно "девятки" с полуметровым стеклом было выбито с частью стены. В помещение врывался ветер, разметая поляроидннй занавес. На столе лежал бесшумный пистолет без глушителя, который в КГБ по каким-то причинам считался секретным. Входная, отделанная тиком, дверь пробита двумя пулями на высоте примерно пятидесяти сантиметров от пола.

Беркесов, как и я, никогда не носил при себе оружия. На кого он шел сюда с пистолетом, и в кого он пытался всадить две пули? Почему он стрелял по ногам? Кто ворвался в "девятку", проломив стену прочнее броневого пояса линкора, рассчитанную на эпицентр ядерного взрыва, где руководители спецслужб надеялись отсидеться в случае выхода обстановки из-под контроля?

Я почувствовал озноб, как тогда — в квартире Койота.

Они хотели дать мне последний шанс. Ничтожества!

Я понял значение пуль засевших в дверях. Никто ни по кому не стрелял. Это был прощальный салют. Салют Беркесова, потерявшего от восторга свое обычное самообладание.

Они ждали меня и, не дождавшись, ушли вдвоем.

Бесконтрольный ужас охватил меня. Ничего подобного я не испытывал никогда в жизни. Я не помню, как я снова оказался в машине и как доехал до аэропорта. Я выскочил из машины и побежал через зал ожидания. Неожиданно передо мной возникло лицо того сержанта, что стучался жезлом в стекло кабины продуктового пикапа.

И тут я вспомнил, где я видел его!

Это был тот парень, который в Шереметьево предлагал мне посмотреть свой член за пять долларов.

Если бы у меня был пистолет, я бы, не раздумывая, выстрелил в него!

Но пистолета не было.

Я метнулся в сторону и на мгновение увидел растерянное лицо Крампа. Морские пехотинцы схватили меня. Два милиционера с дубинками бежали из дальнего конца зала. Крамп показал им свои документы. Они что-то сказали ему, показывая на меня, и отошли в сторону.

Наклонившись надо мной, Крамп что-то говорил. Как из другого измерения до меня доносились слова: Беркесов… машина… стреляли… сгорела… машина пуста…

Я почувствовал едкий запах нашатыря… Кто-то расстегнул пуговицу на моей рубашке.

— Что случилось, Майк? — снова дошел до меня голос Крампа. — Ты в порядке?

— Фрэнк? — спросил я. — Ты что-нибудь понимаешь? Он знал все. Так для кого же он захватил с собой пистолет? Для салюта?

— Какой пистолет? — не понял Крамп. — Началась посадка. Уезжай. Мы работали вместе. Могут быть неприятности.

— Он хотел пристрелить меня! — сказал я, вырываясь из рук морских пехотинцев. — Подонок!

В аэропорту Ля Бурже сотрудники нашей парижской резидентуры ждали меня в машине. Они не подозревали ни о какой гадости с моей стороны, а потому мирно болтали и курили. Это позволило мне, перейдя на противолодочный зигзаг, их обойти и добраться до стоянки такси.

— Отель "Адмирал Курбе”. У речного вокзала, — сказал я шоферу, садясь рядом с ним.

Отель "Адмирал Курбе" являлся специализированным заведением, предназначенным для богатых пьяниц. Там можно было без всяких помех уйти в запой на заказанный срок. Отель содержал специалистов, которые умели выводить кого угодно из запоя в течении получаса, коли в том возникала необходимость. Отель пользовался всемирной славой. Клиенты прилетали даже из Новой Зеландии.

Портье был изысканно вежлив:

— Чем я могу вам служить, мсье…

— Пифон, — назвался я первым пришедшим в голову именем.

— Итак, что вам угодно, мсье Пуфон?

— Пифон, — поправил я.

— Простите, мсье Пифон. Чем я могу вам служить?

— Мне нужен номер без телефона, но с ванной, — сказал я.

— И сколько вы намерены у нас погостить, мсье Пифон? — справился портье.

— Три дня, — заявил я, — а там посмотрим. Только чтобы не было телефона, телевизора и тому подобного.

— У нас нет в номерах телефонов, — заверил портье, — а телевизоры мы приносим по требованию клиентов. За особую плату.

— Ну, отлично, — сказал я, — это меня вполне устраивает.

— Одну минутку, мсье, — на лице портье появилось выражение искренней скорби. — А что вы прикажете делать, если кто-нибудь позвонит мне и спросит вас?

— Меня?

— Вас, мсье Пу… простите, Пифон. У нас с этим делом очень строго, мсье. Иногда нам звонят даже из канцелярии президента.

— Да, — вздохнул я, — мне известно, что у вашего заведения очень высокая репутация. Ну, если кто-нибудь спросит Пифона, то так и быть позови меня.

— Благодарю вас, мсье. Ваш номер 207. Там все уже приготовлено для трехсуточного блаженства.

Я набрал в ванную воды, разделся, взял стакан, вынул из ящика три бутылки рома, которые якобы обожал адмирал де Курбе во время своей службы в Индокитае, залез в горячую воду и подряд залпом выпил три стакана. И заплакал. Я вообще забыл, когда плакал в последний раз. Я плакал и пил. Пил и плакал. Над ванной висел плакат: "Самоубийство — это смертельный грех!" Я смотрел на этот плакат и пил. И снова наливал и плакал.

Я плакал от презрения к самому себе. Я струсил, а он нет. Более того, он взял с собой пистолет, чтобы дать мне еще один шанс. Они ждали меня и ушли. А те две пули, предназначенные для меня, он, как плевок мне в лицо, выпустил в дверь.

Я думал, что они придут сюда, я надеялся, хотя знал, что они уже не придут никогда, особенно после сегодняшнего дня.

Я вылез из ванны и совершенно голый упал на ковер. Мне казалось, что я смеюсь. Я всех обманул, потому что я умнее их всех, будь они прокляты.

Неожиданно я услышал мягкие шаги в коридоре. Мое сердце перестало биться. Они идут. Они пришли снова за мной…

Я с ужасом вскочил и спрятался за штору окна.

Дверь номера медленно открылась, и появился портье с телефоном в руках. За ним шел какой-то араб в белом халате и с чемоданчиком.

— Простите, мсье, — сказал портье, заглядывая за штору и протягивая мне трубку. — Но вы уже здесь уже четвертый день, и я позволил себе…

— Что это? — в ужасе отпрянул я. И завопил от. боли. Проклятый араб, пройдя с другой стороны, всадил в меня шприц.

— Это телефон, мсье, — сладчайшим голосом пояснил портье. — Вас просят к телефону. Не бойтесь. Мы обслуживаем наших клиентов.

В это время подлец-араб провел какой-то железкой мне по позвоночнику. Грязные, подлые личинки, копошащиеся в дерьме, что вы со мной делаете?

— Убери это, — сказал я портье. — я заплачу еще за три дня, за год. Уведи этого проклятого араба, дружище. Я хочу еще…

Я взвизгнул, потому что араб всадил в меня еще один шприц.

— Месье Пифон, — сказал портье, — не подводите наше заведение, которым, может быть, вам еще неоднократно придется пользоваться. Вам звонят из американского посольства, а огромный автомобиль уже ждет вас у входа, привлекая ненужное внимание полиции, которая не всегда дружелюбно относится к нашему утонченному сервису.

А в это время араб всунул мне под нос какое-то пахучее зелье и дал затрещину.

— Все в порядке, ребята, — сказал я, беря трубку. — Можете убираться!

— Мсье де Пифон, — услышал я голос в трубке, — раньше вам хватало на ваши глупости двух суток.

— Я был моложе, — ответил я.

— Ваши боссы уже надоели нам своими звонками, — хохотнул голос. — Срочно приезжайте. Пока вы купались в кайфе, в мире произошло много занятных событий. Вас ждет шифрограмма длиной в четверть мили.

Я выругался, повесил трубку и пошел в ванну, чтобы побриться и принять душ.

Наверно, я просто очень устал за последнюю неделю.

Санкт-Петербург

Март-сентябрь 1993 г.