Глава I. Катайгинская история

Это была моя первая профессиональная эксгумация, поэтому события запомнились во всех подробностях.

В поселке лесозаготовителей Катайга Верхнекетского района, что на самой границе с Красноярским краем, 23 августа 1971 г. пропал десятилетний Саша Ж. Утром он пошел погулять и домой не вернулся. Родители поначалу не беспокоились: Саша вырос в Катайге и знал окрестную тайгу как собственный огород — с малых лет рыбачил и охотился, а бывало, и ночевал в лесу. Когда и утром он не пришел, проверили снасти и ружье Саши — все было на месте. Стали искать мальчика, обшарили всю окрестную тайгу, тралом и кошками прошлись по реке, но безрезультатно.

В тот год начали строить дебаркадер нижнего склада на реке Кеть для погрузки леса. От карьера построили бетонку (от Катайги до берега 8 километров), по которой 4 самосвала возили песок на берег. Для местных пацанов катание на самосвалах стало одним из любимых развлечений, благо все водители знакомы и никогда не отказывали. Любил ездить на самосвалах и Саша. Во время поисков водителей спрашивали: не встречался ли Саша, не ездил ли с ними? Все водители отрицали это в один голос.

Через неделю после пропажи мальчика бульдозерист, планировавший площадку под дебаркадер, разравнивая кучу песка в дальнем его конце, сделал страшную находку — под кучей песка обнаружил труп Саши. Нож бульдозера задел ногу ребенка и разорвал кожу и мышцы.

Для судебно-медицинского вскрытия трупа из Белого Яра приехал главный врач районной больницы, который уже несколько лет привлекался в качестве эксперта, то есть был далеко не новичком. Он исследовал труп и нашел у мальчика тяжелую черепно-мозговую травму — рану в правой теменной области размером 2,5х1 см, глубиной до 1 см с не кровоподтечными краями, кровоизлияния под оболочки и в вещество головного мозга (ушиб мозга) — цитируется по протоколу вскрытия. Травма была причинена ударом какого-то тупого предмета. Врач уехал в райцентр для оформления судебно-медицинского заключения.

Документ еще не поступил в районную прокуратуру, а из Катайги уже пошли жалобы от отца мальчика. В них выражалось недоверие выводам врача-эксперта (а они еще не были готовы) и давалась весьма нелестная характеристика его человеческих качеств. Жалобы были адресованы во многие инстанции, вплоть до московских, поэтому спустя некоторое время дело было передано в областную прокуратуру.

В Катайгу выехал опытнейший следователь А. Бушманов (ныне, к сожалению, покойный). Он проделал большую работу и пришел к выводу о необходимости эксгумации трупа.

В начале января 1972 г. начальник Бюро судмедэкспертизы М.В. Григорьев направил в Катайгу заведующего танатологическим отделом Георгия К. и вашего покорного слугу. Первого, так сказать, по должности, а меня как проявившего интерес к почти незнакомому виду деятельности эксперта.

Пр илетев в Катайгу на бессмертном, но жутко холодном самолетике «АН-2» (стояли крещенские морозы), мы встретились с Бушмановым в Доме приезжих — просторной и теплой деревянной избе с одной большой комнатой человек на восемь, заменявшей гостиницу. За ужином, отогревая нас после дороги горячим чаем (и не только), Бушманов ввел в курс дела. Удалось выяснить, что 23 августа Саша Ж. все же был на бетонке. Бульдозерист, работавший на берегу, показал, что часов в пять вечера один из самосвалов разгрузился не там, где все остальные, а в дальнем конце площадки — именно здесь позже был обнаружен труп мальчика. Водитель самосвала В. часть песка сбросил из кузова лопатой, потом разгрузился полностью и уехал. В остальные ездки он разгружался там же, где и все. Ни в тот день, ни после обнаружения трупа бульдозерист не придал этому значения. Водитель В. при расспросах участкового и следователя районной прокуратуры, как и все остальные, отрицал, что подвозил Сашу Ж.

Причиной пристального внимания Бушманова к В. было то, что спустя две недели после обнаружения трупа мальчика мужчина… застрелился. Вроде бы без видимых причин, не оставив предсмертной записки. Со смертью мальчика самоубийство В. никто не связал. Через три месяца жена водителя В. рассказала Бушманову, что он после армии работал в леспромхозе уже 6 лет. У них двое детей. В. был членом КПСС, не пил, почти не курил, очень любил детей, баловал их, никогда пальцем не трогал. После 23 августа она заметила, что муж страшно изменился, замкнулся, стал много курить, почти каждый день выпивал, начал кричать на детей и даже бить их за малейшую провинность. Через две недели после похорон мальчика В. взял ружье, которым пользовался очень редко, и ушел «на охоту».

Труп его нашли неподалеку от берега с огнестрельной раной на груди. Рядом стояла пустая бутылка из-под питьевого спирта. Коллеги рассказали, что В. ездил очень резко — в армии возил командира дивизии — и особым шиком считал, если кто-то «голосует», остановиться со скрипом тормозов. Перед самой остановкой резко ударял по ручке правой дверцы кабины, чтобы она сама распахивалась. В. был хорошо знаком с семьей Саши, не раз катал его по бетонке и даже давал порулить.

Версия Бушманова: В., увидев голосующего у поселка Сашу, остановился в своей обычной манере, но не рассчитал — распахнувшаяся дверь кабины ударила мальчика по голове. Водитель запаниковал и, забросив тело Саши в кузов, отвез на дальний конец площадки дебаркадера, сначала действовал лопатой, потом высыпал кузов песка.

Если было именно так, становится понятным последующее поведение В. и его самоубийство. Бушманов показал нам заключение врача-эксперта. Оно было написано кратко и не очень вразумительно, механизм черепно-мозговой травмы был определен крайне неконкретно: «Удар тупым предметом по голове». Необходимость эксгумации была очевидной.

На следующий день в сорокаградусный мороз на поселковом кладбище в старом кедраче рабочие, с трудом раздолбив окаменевший грунт, извлекли гроб из могилы. Все это время мы со следователем и понятыми топтались рядом, совершенно окоченев. Исследование трупа делали в недостроенном здании участковой больницы уже затемно. Представьте мои ощущения — не очень большая неоштукатуренная комната, лампа на временном шнуре, импровизированный стол на козлах, лежащий в гробу труп мальчика в новом, уже покрытом плесенью костюмчике. При вскрытии присутствовал отец покойного (он на этом настоял), понятые и следователь.

Как более молодому эксперту мне пришлось непосредственно работать с трупом, т. е. извлечь его из гроба, раздеть и произвести повторное исследование. Георгий К. занимался тем, что давал мне «ценные указания», записывал то, что я ему диктовал, и одновременно комментировал мои действия.

В песчаной почве кладбища труп мальчика, похороненный в начале сентября, сохранился очень хорошо: покрыт плесенью, но кожа, мышцы и другие мягкие ткани почти не тронуты гниением. При осмотре головы в левой затылочной области была обнаружена вертикальная рана длиной около 6 сантиметров с довольно ровными, но осадненными краями, нечеткими концами. В мягких тканях у краев раны было видно кровоизлияние шириной до 2 сантиметров. Череп при первом вскрытии был распилен, полость его заполнена тряпкой. Когда свод черепа сняли и тряпку удалили, стало видно, что твердая мозговая оболочка с основания черепа удалена не была (это нужно делать обязательно). После удаления оболочки точно в проекции раны на коже я обнаружил вертикальный линейный перелом затылочной кости. Версия Бушманова получила подтверждение: сильный удар ограниченным вертикальным краем тупого предмета — дверцы автомобиля. Следователь сфотографировал найденные повреждения, продемонстрировал их отцу мальчика и получил от него подтверждение, что он их действительно видел и согласен с результатами эксгумации.

Закончив работу, я положил труп в гроб, накрыл его новой одеждой (одевание эксгумированных трупов обычно не практикуется). Гроб увезли на кладбище.

Все было бы ничего, если бы мой старший коллега в своей обычной непринужденной манере не изложил версию следователя потрясенному тягостной процедурой родителю. То, что произошло затем, описать сложно. Несчастный отец, не выбирая выражений, заявил, что не позволит свалить убийство его сына на покойника (самоубийцу В.), что знает настоящего убийцу и это дело так не оставит.

На Бушманова было больно смотреть. Вернувшись в Дом приезжих, он высказал Г.К. все, что о нем думает.

— Черт побери! — орал следователь. — Кто тебя тянул за язык?! Мы нашли именно то, что ожидали! Если бы не ты, завтра я в спокойной обстановке предъявил бы все наши материалы отцу, убедил бы его, что произошел несчастный случай, виновник которого уже сам себя наказал, и закрыл дело! А сейчас что?

Бушманов рассказал нам то, что не успел рассказать накануне. Родители Саши — отец, бухгалтер леспромхоза, и мать, нормировщица лесоучастка, — уже немолодые люди. Саша их поздний и единственный ребенок, смерть его была для родителей страшной трагедией.

Мало того, масла в огонь подлил еще и врач-эксперт. Никакого морга в Катайге, конечно же, не было. Можно было произвести вскрытие в каком-либо производственном помещении или даже на улице (было еще тепло). Но врач не нашел ничего лучшего, как вскрывать труп мальчика в его собственном (!) доме. Да еще позволил родителям присутствовать при вскрытии, что уж вовсе ни в какие ворота не лезет. Помогала врачу местная медсестра, уже не в первый раз.

Обнаружив признаки ушиба мозга, врач поместил кусочки мозга и других органов в баночку с формалином для гистологического исследования. Однако, когда вскрытие уже было закончено и медсестра зашила труп, врач решил, что, поскольку с травмой мозга «все ясно», необходимости в гистологическом исследовании нет, велел медсестре выбросить кусочки органов «куда-нибудь, хоть в туалет».

Ясно, что после отъезда врача это стало известно родителям. Нетрудно понять, какое впечатление произвело все это на родителей, и особенно почему-то на отца. Стало понятно, чем вызваны жалобы и недоверие к врачу-эксперту, допустившему грубейшие нарушения как судебно-медицинских правил, так и принципов врачебной деонтологии.

Вернувшись в Томск, мы надлежащим образом оформили результаты эксгумации. Следователь Бушманов прекратил уголовное дело за отсутствием субъекта преступления. (Кстати, труп водителя В. позднее тоже был эксгумирован, но другим экспертом.)

Отец мальчика, психика которого, очевидно, пострадала в результате всего происшедшего, долго не мог успокоиться и посылал жалобы во все мыслимые инстанции — вплоть до прокуратуры города Киева почему-то.

Эта история имела трагикомическое завершение. Примерно через полгода нас с Г.К. вызвал начальник Бюро М.В. Григорьев и показал копию жалобы гр-на Ж. Копия была изложена в общей тетради в 96 листов и адресована, в частности, нашему Облздравотделу. Было в ней и про нас, грешных. Ко мне гр-н Ж. претензий не имел: «Эксперт Бунин делал свое дело, не говоря ничего лишнего, а этот корифей судебной медицины Г.К…». Далее следовала развернутая оценка поведения Г.К. во время эксгумации. С тех пор Г.К. иначе, как «корифеем судебной медицины», мы не называли.

Недолго думая, начальник объявил нам с Г.К. по выговору, о чем сообщил в Облздравотдел. Я так до сих пор и не понял: мне-то за что? Как потом объяснили старшие и более опытные коллеги: чтоб служба медом не казалась.

Комизм, однако, на этом не закончился. Начальник Облздравотдела, как положено, подготовил ответ гр-ну Ж. и передал секретарше для отправки. Та, в запарке, вместо ответа отправила Ж. продукцию уважаемого Дома санитарного просвещения — брошюрки типа «Что такое гонорея», «Как предупредить сифилис» и т. п. Получив сие, взбешенный гр-н Ж. отправил все это в Министерство здравоохранения с ядовитым комментарием о стиле работы томского Облздрава. Спустя несколько лет мне удалось познакомиться с копией его письма. Реакция Минздрава мне неизвестна.

 

Глава II. Утонул или убит?

В начале августа 1973 года жители села Молчаново — 60-летний Б. и его зять, 30-летний К., — на моторной лодке отправились проверять сети, поставленные в одной из проток Оби. С собой, как водится, взяли большое количество водки. Домой они не вернулись. На следующее утро обеспокоенные родственники пришли на берег и обнаружили в вытащенной на песок лодке мертвецки пьяного К. Когда его с трудом растолкали, он только и смог пробормотать, что тесть утонул, и снова вырубился.

Проспавшись к обеду, К. рассказал, что, приплыв в протоку, перед тем как проверять сети, они с Б. решили выпить. Ну и крепко выпили. Проверяя сеть, Б. не удержал равновесия и вывалился за борт. Пытаясь выбраться, он запутался в сети и стал тонуть. К. пробовал затащить тестя в лодку, но тот был мужчиной грузным, а сам К. — изрядно пьяным. Тесть ушел под воду и больше не вынырнул.

Зятек вернулся на лодке в Молчаново, вытащил ее на берег, допил оставшуюся водку и отключился. Родственники на нескольких лодках поплыли в протоку, нашли сеть и запутавшееся в ней тело Б. и привезли его в Молчаново.

В то время штатного эксперта в Молчаново не было. Обязанности врача-эксперта в течение многих лет исполнял хирург районной больницы О.И. Баранский и делал это хорошо. В тот день он с группой врачей районной больницы выехал в село Могочино для проведения планового медосмотра. Тем временем родственники обмыли тело Б., одели и повезли на кладбище. Баранский встретил похоронную процессию, возвращаясь из Могочино. Как опытный врач-эксперт, он поинтересовался, что произошло, и узнал, что Б. утонул, а свидетельство о смерти выписал врач-окулист (!) районной больницы на основании наружного осмотра (это допускалось). Баранский предложил родственникам все же исследовать труп, но те категорически отказались. Тело было похоронено.

Позднее выяснилось, что родственники покойного обратились к прокурору района с просьбой разрешить похороны без вскрытия в связи с очевидностью причины смерти. При этом они написали, что никаких претензий иметь не будут. Прокурор разрешил.

Недели через две в районную и областную прокуратуру поступили жалобы гр-ки Н., одной из невесток покойного. В них она писала, что при одевании трупа видела у него на шее несколько колотых ран и уверена, что К. убил тестя и тело специально утопил.

Областная прокуратура возбудила уголовное дело по факту смерти Б. и назначила эксгумацию трупа. В начале сентября — со дня смерти Б. не прошло и месяца — я приехал в Молчаново. Вместе с О.И. Баранским, работниками местной прокуратуры и милиции мы отправились на кладбище. При эксгумации трупа присутствовали родственники, в том числе и гр-ка Н. После извлечения гроба из могилы мы с О.И. Баранским здесь же, на кладбище, произвели вскрытие трупа. Он сохранился в песчаной почве кладбища очень хорошо, только открытые части тела — лицо и кисти рук — были покрыты плесенью. Признаки гниения были выражены слабо. Раздев труп, мы удалили плесень и тщательно осмотрели все области тела, особенно шею. Никаких повреждений на коже не обнаружили. Я сфотографировал общий вид трупа и прицельно лицо и шею со всех сторон.

Кстати, в отличие от других родственников, которые тяжело переживали происходящее, Н., что называется, «под руку лезла», громогласно обличая предполагаемого убийцу. Зная о ее жалобе, я показал ей, что никаких повреждений, в том числе и колотых, на трупе нет. Она вынуждена была с этим согласиться.

При дальнейшем исследовании трупа были обнаружены неплохо сохранившиеся макроскопические признаки истинного утопления: повышенное содержание жидкости в брюшной и плевральных полостях (признак Моро), бледно-красные кровоизлияния на поверхности легких (пятна Рассказова — Лукомского), отек ложа желчного пузыря и т. п.

Кроме того, после перевязки сосудов сердца при помощи шприца в его полости была введена дистиллированная вода. Затем извлеченную шприцем же из сердца воду поместили в чистые пробирки и закырли резиновыми пробками. После эксгумации в лаборатории районной больницы жидкость центрифугировали при больших оборотах. Осадок нанесли на предметные стекла и рассматривали под микроскопом в затемненном поле зрения. На препаратах были видны многочисленные «блестки» — микроскопические частицы песка, которые при утоплении вместе с водой попадают в кровь через альвеолы легких. Это так называемая проба Корен — Стокиса на псевдопланктон. В то время она использовалась при подозрении на утопление очень широко и считалась достоверно доказательной. В настоящее время эта проба не применяется.

В Томске были проведены лабораторные исследования, которые подтвердили диагноз: утопление. При судебно-химическом исследовании в крови трупа был найден этиловый спирт в концентрации более 6 промилле, что даже с учетом гнилостных изменений говорило о тяжелой степени опьянения. В заключении, переданном в областную прокуратуру, констатировалась указанная причина смерти Б. и отмечалось, что никаких повреждений на трупе не обнаружено. Уголовное дело было прекращено за отсутствием события преступления.

В ноябре того же года гр-ка Н. явилась в морг и вызвала меня. Не стесняясь в выражениях, она заявила, что не согласна с нашим заключением, уверена, что Б. был убит зятем, и будет жаловаться во все инстанции. Мне оставалось только пожелать ей успеха в этом безнадежном предприятии. Больше я ее не видел.

Позже, будучи в Молчаново, я поинтересовался у прокурора: чем была вызвана такая, с позволения сказать, активность невестки утопшего. Он рассказал, что здесь имелся материальный интерес — после похорон нашли завещание Б., в котором он отписал принадлежавший ему большой дом своему зятю М., а не мужу невестки Н., как ранее обещал.

 

Глава III. Трагедия в Напасе

В северном Каргасокском районе село Напас — одно из самых отдаленных. Летом туда можно добраться и по воде, а зимой — только на вертолете. Село состояло как бы из двух частей — остяцкой деревни и небольшого поселка буровиков-нефтяников, работавших вахтовым методом.

Второго декабря 1972 года был обычный день, со средним по здешним меркам морозом — градусов в 30–35. В поселке буровиков в одном из двухквартирных брусовых домов ожидали своих мужей с вахты две молодые соседки. У одной был день рождения, и она пригласила вторую, г-ку К., 22-летнюю молодую мать, на посиделки. Мамаша вместе с трехмесячным ребенком побыла в гостях, где выпила (по словам свидетелей) изрядное количество водки. Когда собралась домой, один из гостей, молодой парень, вызвался помочь ей донести ребенка. Придя домой, хозяйка накормила и уложила ребенка спать. «Помощник», гр-н М., тоже далеко не трезвый, предложил ей вступить в половую связь (муж на вахте и ничего не узнает).

Женщина отказалась и стала сопротивляться. Насильник сорвал с нее всю одежду, кроме сорочки, и, когда она, спасаясь, выскочила на улицу, продолжал домогательства до тех пор, пока жертва не потеряла на морозе способность сопротивляться. Негодяй оставил женщину без сил на снегу и вернулся к имениннице, где до поздней ночи продолжал пить. Утром труп женщины был обнаружен в неглубоком овраге неподалеку от дома. Парень, сразу же заподозренный в насилии, не стал особо запираться и был задержан начальником буровой конторы, представлявшим всю местную власть, который и сообщил о случившемся в райцентр. Только на третий день (5 декабря) из Каргаска на вертолете смогли прилететь следователь прокуратуры и врач-эксперт З. — хирург районной больницы. Штатного судмедэксперта в Каргаске в то время не было, и З. уже третий год исполнял обязанности врача-эксперта. Выполнив необходимые действия, следователь и эксперт вернулись в Каргасок. Труп женщины похоронили на местном кладбище.

В феврале 1973 года следователь приехал в Томск и обратился в областное Бюро судмедэкспертизы с просьбой разрешить один из вопросов, на который врач-эксперт затруднился ответить: сколько времени должна была находиться женщина на улице в 35 — градусный мороз, чтобы погибнуть от переохлаждения?

Волею случая первым, к кому он обратился, был я. Уже имея некоторый опыт работы, я попросил следователя познакомить меня с заключением врача-эксперта. Оно было написано, что называется, «по схеме», довольно подробно. Упоминалось в нем, что при судебно-химическом исследовании в крови и моче трупа обнаружено по 2,5 промилле этилового спирта (средняя степень алкогольного опьянения). Врач-эксперт сделал вывод, что смерть женщины наступила от общего переохлаждения организма. Из внешних повреждений были отмечены небольшие кровоподтеки и ссадины на лице, предплечьях и внутренней поверхности бедер, что встречается при попытках изнасилования. Материал для исследования на наличие спермы во влагалище и для гистологического исследования эксперт не брал. При внимательном прочтении протокола вскрытия бросилось в глаза, что в нем не было описано ни одного признака смерти от переохлаждения.

Этот вид смерти имеет довольно много специфических признаков, которые позволяют в ряде случаев поставить диагноз переохлаждения даже без гистологического исследования (хотя лучше, конечно, с ним). Не было также и ни одной зацепки, которая позволила бы предположить какую-либо другую причину смерти. Я так и сказал следователю, однако он меня «успокоил»: все ясно и нужно только уточнить время замерзания. Пришлось порекомендовать следователю назначить так называемую комиссионную экспертизу, что он и сделал, оставив в Бюро вместе с постановлением материалы уголовного дела.

В экспертизе участвовал наш учитель, профессор В.П. Десятов, признанный специалист в этой области — смерти от переохлаждения посвящена его докторская диссертация. В обсуждении вместе с ним и другими опытными специалистами впервые принимал участие и я.

Из материалов дела следовало, что потерпевшая была худенькой женщиной небольшого роста. В момент смерти на ней была только тонкая нижняя сорочка. Труп ее был обнаружен в овраге на снегу. По данным гидрометеослужбы в тот день, 2 декабря 1972 года, температура воздуха в районе Напаса колебалась от минус 27 до минус 32 °C, ветер дул слабый, влажность воздуха небольшая. С учетом всего этого наши специалисты решили, что потерпевшая должна была до наступления смерти находиться на морозе не более 40–45 минут. Комиссия отметила, что вывод врача-эксперта о причине смерти «переохлаждение организма» никакими объективными данными не подтвержден. Заключение было отправлено в Каргасокскую прокуратуру.

В апреле 1973 года состоялся суд, на который был вызван один из членов комиссии судмедэксперт Р. В судебном заседании он огласил выводы комиссии и подчеркнул, что причина смерти потерпевшей, собственно говоря, не очевидна, т. е. достоверно не установлена. Суд, посовещавшись, отправил уголовное дело на доследование с обязательной эксгумацией трупа и его повторной судебно-медицинской экспертизой для определения причины смерти.

Во второй половине мая мы с коллегой, экспертом Н., вылетели в Каргасок. После немалых приключений, уже в конце мая, нам удалось добраться до Напаса. Весь май стояла очень теплая солнечная погода. В один из таких погожих дней на кладбище села Напас была вскрыта могила гр-ки К.

Как выяснилось, в декабре прошлого года, в сильные морозы, могила была выкопана (выдолблена) неглубокая — до крышки гроба оказалось не более полуметра. В жаркие майские дни грунт полностью растаял, и, как мы убедились, открыв крышку гроба, труп успел очень сильно разложиться. Вскрытие решили сделать тут же, на кладбище, благо погода позволяла. Приспособили под стол импровизированный щит из досок и начали работать.

Каково же было наше удивление, когда, приступив к исследованию трупа, мы увидели, что он практически не был вскрыт — отсутствовали секционные разрезы на голове и груди, только на животе был разрез кожи от мечевидного отростка грудины до лобка, ушитый обычным швом. Распустив шов, мы убедились, что рассечена была только кожа, в брюшную полость разрез не проникал. Пришлось произвести полное вскрытие трупа (трех обязательных полостей — черепа, грудной клетки и живота).

Надо сказать, что будучи уверенными в том, что все органы трупа врач-эксперт уже исследовал (так, по крайней мере, следовало из первичного заключения), мы взяли с собой только минимум инструментов — скальпель, секционный нож, ножницы, пинцеты и линейку. Пришлось выходить из положения и для распила черепа использовать ножовку по металлу, позаимствованную в местной ремонтной мастерской.

Исследовав труп, мы не обнаружили никаких внешних повреждений (кровоподтеки и ссадины на коже были уже неразличимы из-за гниения), никаких повреждений костей скелета и внутренних органов. Не было на трупе молодой женщины и признаков телесных заболеваний. Специфические признаки общего переохлаждения тела весьма чувствительны к процессам гниения и тоже не могли быть обнаружены. На всякий случай мы изъяли материал для гистологического, судебно-химического и судебно-биологического исследования (тампон с содержимым влагалища) без особой, впрочем, надежды на результат.

Вернувшись после очередной порции приключений в Томск, мы провели лабораторные исследования. Гистологическое не дало значимых результатов. В содержимом влагалища сперматозоидов обнаружено не было, но при судебно-химическом исследовании в крови из сердца был обнаружен этиловый спирт в концентрации 2,7 промилле и в жидкости из плевральной полости — 2,1 промилле. Мы вынуждены были с учетом материалов уголовного дела представить вероятностный вывод о причине смерти потерпевшей — общее переохлаждение организма. Нами был проверен архив судебно-химического отделения — кровь и моча от трупа гр-ки К. в отделение вообще не поступали. Стало ясно, что протокол первичного заключения врачом-экспертом З. полностью фальсифицирован. Дело было передано в областную прокуратуру и затем в областной суд.

В августе 1973 года я вылетел в Каргасок на выездное заседание областного суда. Пришлось еще раз огласить выводы комиссионной экспертизы и результаты экспертизы эксгумированного трупа гр-ки К. Было подчеркнуто, что вывод о причине ее смерти сделан нами по методу исключения, поскольку не усматривалось ни одной альтернативной причины.

В суде допросили врача-эксперта З., который пояснил, что когда они со следователем прилетели в Напас, труп гр-ки К., в течение трех дней находившийся в сарае (вспомните температуру воздуха), промерз до твердости камня. С огромным трудом врачу-эксперту удалось только буквально процарапать кожу живота, которую он потом и зашил, сломав две специальные иглы. Время было ограничено — вертолет должен был улететь до окончания очень короткого в декабре светового дня. Следователь, который к тому времени успел допросить задержанного и свидетелей попойки, заявил эксперту, что в связи с полной очевидностью случая особой нужды во вскрытии трупа нет, и предложил ему написать заключение «исходя из обстоятельств дела». Врач-эксперт пошел у него на поводу и выдал заведомо ложное заключение. Подсудимый получил по ст. 103 УК РСФСР 12 лет лишения свободы за убийство.

Врач-эксперт З. за дачу заведомо ложного заключения по ст. 182 УК РСФСР позднее был осужден на 2,5 года условно.

Как же должен был поступить в данном случае врач-эксперт?

Существует, минимум, два ответа на этот вопрос, и оба они вытекают из того, что следователь должен был обеспечить эксперту условия, необходимые для полного исследования трупа.

Можно было оставить эксперта в Напасе и, поместив труп в отапливаемое помещение, постепенно оттаять тело и произвести его полное исследование.

Учитывая, что в Напасе такого помещения не было, а также нерегулярность рейсов вертолета, проще было доставить труп в морг Каргасокской райбольницы.

Доставка трупа в Каргасок и обратно в Напас — это уже проблема следователя. Он, кстати, совершил не что иное, как служебный подлог, и заслуживал наказания, уж никак не меньшего, чем наивный врач-эксперт. Однако вскоре, еще до эксгумации трупа, следователь без лишнего шума был переведен куда-то в другую область и даже не присутствовал на суде.

 

Глава IV. Выстрел на озере

В конце июля 1983 года в одном из озер неподалеку от села Подгорного рыбаки обнаружили подвсплывшую перевернутую моторную лодку «Казанка». В лодке — завернутый в полиэтиленовую пленку и привязанный к ней раздувшийся труп инспектора рыбоохраны Чаинского района Л. Инспектор пропал в мае, и поиски его до сих пор были безрезультатны. Дно лодки в нескольких местах оказалось прорублено топором. Продырявленное судно вместе с трупом затопили. Но образовавшееся в трупе в теплое время (июнь — июль) большое количество гнилостных газов придало этому тандему плавучесть и лодка всплыла.

На трупе была одежда, в которой инспектор в мае в последний раз ушел на службу, — брезентовая энцефалитка, толстый шерстяной свитер, рубашка, брезентовые брюки и высокие резиновые сапоги.

Вскрывал труп приехавший из города Колпашево эксперт З. Он обнаружил на куртке, свитере и рубашке входное огнестрельное отверстие (спереди справа) и выходное отверстие на спинке (слева в нижней части). На трупе входное отверстие располагалось на груди справа в области 3-го ребра по среднеключичной линии. Повреждено 3-е ребро у нижнего края, раневой канал проходил через правое легкое, сердце и левое легкое, разрушая их. Выходное отверстие располагалось на коже спины в области угла левой лопатки. Несмотря на выраженное гниение, были обозначены признаки прижизненности ранения.

Таким образом, причина смерти Л. была установлена как огнестрельное пулевое сквозное ранение грудной клетки с повреждением внутренних органов. Направление выстрела — спереди назад, справа налево и сверху вниз. Эксперт изъял лоскут кожи груди с входным отверстием и направил в Томск.

При исследовании я установил, что на коже груди имелось сквозное повреждение неправильной округлой формы диаметром 18 мм с характерным для пулевого входного отверстия дефектом ткани. От его краев радиально отходили 4 разрыва кожи длиной до 0,5_0,7 см. При специальном исследовании следов свинца на поверхности кожи и на краях повреждения не было обнаружено, и не удивительно: труп около двух месяцев проплавал в воде.

Радиальные разрывы кожи при ранении пулей возникают от действия пороховых газов только при очень близкой дистанции выстрела — максимум 5_15 см в зависимости от ряда условий. Я сделал заключение, что повреждение лоскута кожи причинено пулей гладкоствольного охотничьего оружия калибра 12 при выстреле с близкого расстояния в пределах действия пороховых газов. Поскольку в направлении отмечалось, что выстрел был через одежду, я подчеркнул, что дистанция выстрела может быть уточнена при исследовании зоны повреждения верхнего слоя одежды. Заключение было отправлено в Колпашево эксперту З.

В октябре ко мне обратился следователь областной прокуратуры В. Он принес уголовное дело, возбужденное по факту убийства Л., и одежду покойного — энцефалитку и свитер. За время, прошедшее с момента обнаружения трупа, следствию удалось установить подозреваемого, гр-на Ш., жителя села Подгорного. Он, занимавший некую должность в руководстве Чаинского района, был известен как потомственный браконьер. Озеро, на котором обнаружили труп Л., считалось в районе вотчиной семьи Ш., и никто из местных жителей не рисковал ловить там рыбу.

На допросе Ш. показал, что 20 мая он, как обычно, проверял на озере сети. К нему на лодке подплыл инспектор Л. Поскольку рыбалка в это время запрещена (нерест), инспектор предложил Ш. снять сети и проехать в райцентр для составления протокола. Ш. отказался, и между ними возникла словесная перепалка в ходе которой, по словам Ш., инспектор выстрелил в него из ружья. Их лодки находились в это время на расстоянии около 10 метров друг от друга. Ш. после выстрела Л. (тот промахнулся) схватил лежавшее на дне его лодки заряженное ружье и выстрелил в ответ «от бедра». Л. в это время сидел в лодке на скамейке. Убедившись, что Л. мертв, Ш. завернул его тело в полиэтиленовую пленку, привязал к лодке и лодку затопил, прорубив ее дно топором. Ружье Л. он утопил здесь же.

Таким образом, по версии Ш., он убил инспектора в ситуации самообороны, опасаясь, что второй раз тот не промахнется. Следователь ознакомил меня с заключением эксперта З. Тот, получив результат исследования лоскута кожи, проигнорировал его и, определяя дистанцию выстрела, указал: «Выстрел был произведен с расстояния около 9 метров».

Это меня очень удивило, во-первых, потому, что я знал результат собственного исследования лоскута кожи, во-вторых, потому, что при выстреле из охотничьего ружья пулей дистанцию более 5–6 метров (предел близкого выстрела) определить вообще невозможно, тем более с такой точностью — «около 9 метров». Вывод эксперта подозрительно точно совпадал с версией гр-на Ш. Следователь назначил комплексную баллистическую экспертизу одежды Л. с основным вопросом: с какого расстояния произведен выстрел? Было представлено ружье Ш. и патронташ с патронами.

Вместе с экспертом-криминалистом ЭКО УВД Ю. мы исследовали повреждения на энцефалитке. На переде куртки справа был сквозной дефект ткани неправильной прямоугольной формы размером 1,9х1,7 см с неровными, разволокненными краями. В углах дефекта небольшие (до 2 мм) радиальные разрывы — брезент на разрыв значительно прочнее кожи. Специальное исследование не выявило в окружности повреждения свинца: одежда длительное время находилась в воде. На спинке куртки слева в нижней части было дугообразное повреждение без дефекта ткани — типичное выходное отверстие. Для уточнения дистанции мы предоставленными патронами из ружья Ш. произвели экспериментальные выстрелы в неповрежденный участок куртки с разных дистанций: в упор, с 10 см, 25 см, 1 м и 2 м. Картина отложения свинца нас не интересовала — ее не с чем было сравнивать. В углах экспериментальных входных отверстий обнаружились радиальные разрывы брезента: при выстреле в упор длиной до 1,5 см, с 10 см — до 0,7–1 см, с 25 см — до 0,2–0,3 см, т. е. очень близко к длине разрывов в углах исследуемого повреждения. Мы сделали вывод, что повреждение на переде куртки причинено выстрелом с дистанции около 20–30 см.

Результат, вообще говоря, был нетривиальным. Из специальной литературы и по собственному опыту мы знали, что пороховые газы причиняют разрывы такой плотной ткани, как брезент, на значительно меньшем расстоянии — до 5–7 см.

Через неделю следователь пригласил нас с Ю. в областную прокуратуру и сообщил, что подозреваемый Ш., ознакомившись с результатами экспертизы, продолжает настаивать на том, что стрелял с расстояния около 10 метров. Кроме того, следователю нужно было проверить правильность показаний Ш. о положении Л. в момент выстрела (сидел в лодке). К тому времени лодка была доставлена в Томск и находилась во дворе облпрокуратуры.

Назначили следственный эксперимент. В нем, кроме следователя, участвовали мы с Ю., подозреваемый Ш. и статист — мужчина такого же роста, как потерпевший. Зная расположение входного и выходного отверстий (по данным вскрытия трупа), мы разметили их на одежде статиста и усадили его на сиденье лодки. В стволе ружья был укреплен шнурок достаточной длины для визирования направления выстрела. Подозреваемый Ш. с ружьем (незаряженным, конечно) стал в 10 метрах от сидящего в лодке статиста и показал, как он держал ружье в момент выстрела. При положении ружья «у бедра» стволы его имели практически горизонтальное направление. Визирование показало, что если статист сидит в лодке прямо, обращен к стреляющему грудью, то линия стрельбы не совпадает с направлением раневого канала, который в трупе был направлен спереди назад, справа налево и сверху вниз. Когда статист по нашей просьбе повернул туловище правым боком к дульному срезу и несколько наклонился вперед, линия стрельбы и направления раневого канала совпали!

Были последовательно проверены и другие дистанции (меньше 10 метров). Для совпадения линий визирования при этом требовался все больший наклон туловища статиста вперед. Эта зависимость прослеживалась до дистанции 4–5 метров. Далее статист буквально ложился грудью на борт лодки, что делало попадание в грудь просто невозможным. Версия Ш. о дистанции выстрела вроде бы подтверждалась.

При обсуждении результатов эксперимента я обратил внимание следователя на то, что по данным вскрытия невозможно точно (в градусах) определить направление раневого канала, т. е. результаты визирования нельзя считать категорически доказательными. Вместе со следователем мы еще раз внимательно прочитали протокол вскрытия (заключение эксперта З.).

Бросилось в глаза то, что входное отверстие на задней стенке левой плевральной полости описано экспертом «в области 6-го ребра по лопаточной линии», а выходная рана на коже спины — «в области угла левой лопатки».

Дело в том, что 6-е ребро лежит под лопаткой в области ее тела примерно посредине между гребнем и нижним углом лопатки, и для того чтобы, пробив 6-е ребро, пуля вышла в области угла лопатки, она должна очень резко повернуть вниз. От удара о ребро такой поворот невозможен. Или, пробив 6-е ребро, пуля должна пробить и тело лопатки. О повреждении ребра и лопатки в заключении эксперта не было сказано ни слова.

Возникло предложение эксгумировать труп, чтобы точно определить локализацию повреждений, угол падения раневого канала и убедиться в наличии или отсутствии повреждений 6-го ребра и левой лопатки.

Эксгумация была назначена и поручена эксперту В.М. Козику, опытному специалисту и, кстати, моему однокурснику. Он работал в Колпашевском отделении судебно-медицинской экспертизы с момента окончания института в 1969 году.

Быстро сказка сказывается, да долго дело делается. Эксгумация была проведена только весной следующего года, когда оттаяла земля на кладбище Подгорного. Перед этим я подробно объяснил Владимиру Матвеевичу, что именно нас интересует, и с нетерпением ждал результатов. Наконец, он позвонил и сказал, что повторно исследовал труп Л. и нашел много интересного. Было точно установлено расположение входного и выходного отверстий по отношению к анатомическим ориентирам, найдено сквозное повреждение тела левой лопатки и повреждение восьмого левого ребра у верхнего края.

— Какого ребра? — переспросил я.

Козик обиделся:

— До десяти уж я считать умею!

Он изъял 3-е правое и восьмое левое ребра, левую лопатку и лоскут кожи спины с выходным отверстием и отправил в Томск.

Получив материал, я выполнил его экспертизу по постановлению следователя в рамках повторной экспертизы эксгумированного трупа Л. Было обнаружено повреждение нижнего края 3-го правого ребра (описанное еще экспертом З.), повреждение верхнего края 8-го левого ребра в проекции внутреннего края лопатки и сквозное повреждение тела левой лопатки в 2,5 см выше ее нижнего угла, повреждение лоскута кожи спины. Повреждение лопатки имело своеобразную форму, напоминавшую продольное сечение миниатюрной «бомбочки». На коже спины имелось типичное дугообразное выходное отверстие без дефекта кожи. Соотношение выходных повреждений было проверено на скелете человека и на нескольких трупах в морге. При обычном вертикальном положении туловища повреждение лопатки лежало за неповрежденным 6-м ребром, а повреждение верхнего края 8-го ребра находилось не менее чем на 1 см ниже угла лопатки, т. е. в трех сантиметрах ниже повреждения лопатки.

На первый взгляд, это было необъяснимо. Однако, поразмыслив и вспомнив, что туловище человека имеет несколько степеней свободы, т. е. достаточно подвижно, я пришел к выводу, что одновременное повреждение пулей края 8-го ребра и тела лопатки возможно, но только при значительном смещении лопатки вниз.

Вероятно, это вызовет у вас улыбку, но чтобы уточнить позу потерпевшего, я разделся до пояса и на глазах у коллег-экспертов долго извивался, принимая самые немыслимые положения. Труд наш не пропал даром. Мы убедились, что если туловище резко повернуто влево и отклонено назад, а левая рука максимально отведена за спину и опущена вниз, лопатка смещается вниз и к средней линии спины. Нижний угол лопатки при этом достигает уровня 9-го ребра и смещается внутрь, т. е. повреждения 8-го ребра и лопатки полностью совпадают. Поза, согласитесь, несколько необычная.

К тому же если Л. сидел в этой позе в лодке, раневой канал должен быть направлен настолько резко сверху вниз, что выстрел с расстояния, указанного подозреваемым, «от бедра» просто невозможен.

Поделившись всем этим со следователем, мы пришли к общему мнению: в момент выстрела потерпевший Л., сидя в лодке на скамейке, наклонился влево и назад, потянувшись за ружьем, лежавшим на ее дне. Поводом для этого могли быть угрозы Ш. или направленное на инспектора ружье. Лодки должны были стоять борт о борт. Ш. стрелял не от бедра, а от плеча. Эту версию еще предстояло доказать и по возможности документировать.

Для этого мы провели еще один эксперимент, используя ружье Ш. Мой рост (176 см) совпадал с ростом Ш., поэтому я в эксперименте выступал в его роли. Роль статиста сыграл человеческий скелет (пластмассовый). В секционном зале морга мы усадили «статиста» на препаровочный столик (скамейку лодки) и закрепили в описанной выше позе. Направление раневого канала было обозначено длинной тонкой рейкой соответственно данным, полученным при эксгумации трупа. Начав с дистанции 9—10 метров (размеры зала это позволяли), мы провизировали все возможные варианты: прицеливание от бедра, от груди, от плеча, постепенно уменьшая дистанцию.

При этом направление «выстрела» на всех дистанциях заметно отличалось от направления раневого канала. И только при «выстреле» от плеча, когда расстояние от дульного среза ружья до зоны входного отверстия составило 20–25 см, направления канала ствола и раневого канала полностью совпали. Эксперимент фотографировался и на фототаблице все его этапы были зафиксированы очень наглядно.

Пока мы ожидали результатов эксгумации, следствие продолжалось своим чередом. После первого визирования (во дворе прокуратуры) подозреваемый, весьма довольный результатом эксперимента, который, казалось, подтвердил его версию, в нашем присутствии рассказал следователю, что то ли дед, то ли отец научили его заряжать патроны с двойной навеской пороха — для усиления боя. Именно так, по его словам, были заряжены его патроны, в том числе и тот, которым он выстрелил в Л.

Мы с криминалистом переглянулись. Подобный заряд резко усиливает износ ствола и просто опасен: ствол может разорвать. Стрелку при этом не поздоровится. При нас Ш. зарядил несколько патронов дедовским способом, отвесив двойную норму бездымного пороха «Сокол». Он применял два вида пуль — круглые «Спутник» и специальные типа «Вятка». Последние по форме напоминали миниатюрную авиабомбу — каплевидный корпус с закругленной головной частью и хвостовик в виде кольца с радиальными наклонными лопастями внутри. При полете пули набегающий поток воздуха придает ей вращательное движение, что улучшает точность попадания.

Исследуя позже повреждение левой лопатки, я убедился, что его форма и размеры соответствуют продольному сечению пули «Вятка». То есть после контакта с краем 8-го ребра пуля повернулась и прошла через лопатку боком. Были произведены экспериментальные выстрелы в многострадальную энцефалитку и установлено, что при двойной навеске пороха небольшие радиальные разрывы материала образуются при выстрелах с дистанции около 25 см.

Ко времени проведения нашего последнего эксперимента лед на озере уже растаял, и направленные следователем водолазы нашли на дне ружье Л. Оно было заряжено, оба патрона целы. Все встало на свои места.

Во время конфликта лодки Ш. и Л. стояли вплотную. Л. сидел в лодке на скамейке, его ружье лежало на дне лодки сзади слева. Ш. стоял в своей лодке, угрожая заряженным ружьем. Инспектор потянулся за оружием, пытаясь защититься, но не успел — Ш., стоя, от плеча выстрелил ему в грудь. Никакой самообороны со стороны Ш. не было. Более того, зная позу Л. и траекторию выстрела, при тщательном повторном осмотре его лодки мы нашли на дне характерную округлую вмятину от пули, пробившей тело навылет. Версия подозреваемого была полностью опровергнута.

Все этапы наших поисков были проанализированы, соответствующим образом оформлены и предъявлены следователем гр-ну Ш., который из подозреваемого стал обвиняемым. Он несколько сменил свои показания: дескать, выстрелил в Л., увидев, что тот потянулся за ружьем, но суть происшедшего это существенно не изменило. Дело передали в суд. Эксперт З. сразу после эксгумации трупа уволился.

В июле, ровно через год после обнаружения трупа Л., мы с криминалистом выехали в село Подгорное на суд. Ему были доложены и продемонстрированы результаты экспертиз. Суд, подсудимый и его адвокат задали нам более двадцати вопросов. Запомнился один, председателя суда: «При каких еще условиях потерпевшему могло быть причинено ранение в известном нам направлении?».

Последовал ответ: «При нескольких.

1. Если Л. сидел в лодке лицом к берегу (на самом деле — наоборот).

2. Если стрелявший сидел на дереве на высоте 4–5 метров (деревьев на берегу не было, берег был низкий).

3. Если стрелявший имел штаны с пропеллером (без комментариев)».

Ш. был осужден за умышленное убийство на 4 года лишения свободы.

Чем запомнился мне этот случай? Конечно, сложностью и многоэтапностью исследования. Но главное, тем, что, опираясь, казалось бы, на мелочь (разрывы кожи у краев входного отверстия), удалось отстоять свою точку зрения о выстреле с близкой дистанции.

Как не раз говорил Владимир Павлович Десятов:

— Судебная медицина — это наука о мелочах.

 

Глава V. Цена небрежности

Глубокой осенью 1992 года в деревне Малиновка Шегарского района сгорел добротный дом-особняк. На пожарище нашли обгоревший труп хозяина — 35-летнего гр-на М., недавно приехавшего из ближнего зарубежья. Труп отправили в райцентр на вскрытие. Исследовал его районный судмедэксперт П.

Труп сильно обгорел — обуглились мягкие ткани головы и лица, кожа и мышцы туловища, прогорела шея, грудная стенка, огнем были уничтожены кисти рук и предплечья, стопы и голени. Эксперт не нашел каких-либо повреждений, не связанных с действием пламени. В крови трупа был найден алкоголь в концентрации 1,2 промилле. Карбоксигемоглобина — соединения угарного газа с гемоглобином — в крови не было обнаружено, значит, в пламени пожара горел не живой человек, а труп. Эксперт сделал несколько загадочный вывод о причине смерти: по его мнению, смерть наступила «от закрытия дыхательных путей мягким предметом, не оставляющим следов».

Останки похоронили в Малиновке. Возбужденное уголовное дело было приостановлено за отсутствием каких-либо версий.

Прошло около двух с половиной лет. В марте 1995 года в Шегарскую прокуратуру пришли с повинной трое молодых (от 17 до 20 лет) людей. То, что они рассказали и написали, повергло следователей прокуратуры в шок.

Гр — н М., приехав в Малиновку, купил хороший дом с усадьбой и стал строить скотный двор, намереваясь создать фермерское хозяйство. Мужик он был основательный и малопьющий. В ноябре поздно вечером к нему пришли четверо — вместе с тремя уже известными нам парнями (тогда еще подростками) был и гр-н К., значительно старше их и уже побывавший в местах лишения свободы. Гости принесли с собой водку и предложили хозяину свои услуги по строительству фермы. Тот заинтересовался и выставил на стол скромную закуску. За выпивкой (а пили в основном «строители», М. выпил совсем немного) пришедшие заломили за работу несуразно большие деньги, а то, что мог предложить хозяин, не устроило подрядчиков. Возникла ссора и даже небольшая потасовка, после которой хозяин и выставил гостей за порог.

Часа через два, еще добавив спиртного, К. захватил обрез охотничьего ружья и вместе с остальными парнями вернулся к М. Войдя в дом, К. без лишних разговоров выстрелил М. в лицо, убив на месте. Потом он, угрожая обрезом, заставил двоих парней облить труп, пол и стены дома найденным тут же керосином, а третьего — поджечь, сделав всех своими соучастниками. Когда дом заполыхал, К. пригрозил парням, что если те проболтаются, то он сделает с ними то же, что и с М.

Всех четверых очень удивили результаты экспертизы трупа, которые, конечно же, стали известны в деревне, и парни на какое-то время успокоились. Прошло более двух лет, и вконец замученные угрызениями совести люди, улучив момент, когда К. уехал за пределы района, явились в прокуратуру с повинной. Уголовное дело возобновили, вернувшийся в деревню К. был арестован по подозрению в убийстве М. На допросах он все отрицал, ссылаясь на известные ему результаты экспертизы.

Допрошенный следователем эксперт П. показал, что при вскрытии трупа М. никаких признаков огнестрельных повреждений не обнаружил. Труп М. эксгумировали и доставили в морг Шегарской районной больницы.

К тому времени я уже был заместителем начальника областного Бюро по экспертной работе, и выполнение эксгумаций стало одной из моих прямых обязанностей. При повторной экспертизе, конечно, присутствовал и эксперт П. Лежавший в гробу обугленный труп гр-на М. за прошедшее время изменился незначительно, только был обильно покрыт плесенью. Обугленные ткани мало подвержены гниению и сохраняются без изменений очень долго. Осмотр трупа показал, что степень его обугливания описана экспертом достоверно. После удаления плесени мягкие ткани лица представляли собой бесформенную «маску» черного цвета. Кожа и хрящи носа отсутствовали, губы резко уменьшены в размерах.

Преддверие рта забито черными частицами угля и копоти. Осторожно удалив их, я увидел, что передние зубы и альвеолярные отростки верхней и нижней челюстей, особенно справа, мелко раздроблены. Чуть позже я обнаружил их мелкие осколки в полости рта.

При поскабливании ножом в области правой скуловой ямки был обнаружен лежащий под слоем копоти бесформенный комок газетной бумаги, пропитанный буро-черной жидкостью. Расправив его, можно было различить обрывки текста. Я предположил, что комок бумаги мог быть частью кустарного порохового пыжа, примененного для снаряжения патрона. Чтобы не нарушить расположение частиц дробового снаряда, я не стал углубляться дальше. Голова трупа с шейным отделом позвоночника была отделена и помещена в полиэтиленовый пакет. В рентгенкабинете райбольницы сделали и тотчас проявили рентгенограммы объекта в прямой и боковой проекции.

Кстати, заведующая рентгенкабинетом, пожилая женщина, узнав, что я собираюсь делать, была категорически против буквально по Райкину («В греческом зале, в греческом зале!»). Пришлось нанести визит вежливости главному врачу райбольницы и у него в кабинете убедить рентгенолога в необходимости выполнения рентгенограмм.

На снимках были отчетливо видны изображения (тени) множества дробин. На прямом снимке они захватывали правую скуловую область, носовые раковины и ниже распространялись до уровня 3—4-го шейных позвонков. На боковом снимке тени дробин располагались в виде сужающегося кзади треугольника в этих же пределах. На обоих снимках плотная группа дробин проецировалась на область верхнего отдела спинно-мозгового канала — именно там располагается продолговатый мозг, повреждение которого влечет за собой мгновенную смерть. Видны были и осколки разрушенных дробью зубов и альвеолярных отростков верхней и нижней челюстей. В морге часть дробин кустарного изготовления нашли в мягких тканях правой половины лица, их изъяли и вместе с бумажным пыжом передали следователю.

Когда я продемонстрировал эксперту П. рентгенограммы, пыж и дробины, тот только развел руками и, что называется, «густо покраснел». Эксперт пал жертвой собственной невнимательности. Получив заслуженный строгий выговор, П. был оставлен на работе и больше подобных проколов не допускал.

Подозреваемый К. после предъявления ему результатов повторной экспертизы во всем признался и был осужден.

 

Глава VI. Холостой выстрел, или Цена небрежности II

«Уж сколько раз твердили миру…», но по-прежнему мои уважаемые коллеги продолжают наступать на одни и те же грабли.

Этот случай я привожу по полной аналогии в смысле безалаберности эксперта, вида повреждений и методики повторного исследования.

На берегу реки Оби в Кривошеинском районе 16 сентября 1997 года погиб гр-н Ч., житель поселка Красный Яр. Его труп был обнаружен только 10 марта 1998 года под снегом в лесу в районе 41 — го бакена… Местонахождение трупа указал подозреваемый А., которого задержали в Кемеровской области за совершение ряда тяжких преступлений. Он рассказал, что в сентябре прошлого года, когда они охотились вместе с Ч., тот два раза выстрелил в него из охотничьего ружья. А. отобрал у Ч. ружье, но тот бросился на него с ножом и А., опасаясь за свою жизнь, выстрелил из своего ружья, а когда Ч. упал, выстрелил в него еще раз. Потом слегка забросал труп землей и ушел.

Вскрытие трупа Ч. выполнял судмедэксперт Кривошеинского района К. Он обнаружил обширные дефекты кожи левой половины грудной клетки, отсутствие концов нескольких левых ребер. Внутренние органы грудной клетки практически отсутствовали (были уничтожены мелкими грызунами за время нахождения трупа во внешней среде).

Частей огнестрельного снаряда (пули, дроби, пыжей) эксперт не нашел, но, тем не менее, сделал вывод, что смерть наступила от огнестрельного дробового ранения грудной клетки с повреждением внутренних органов — сердца и легких. Лоскуты кожи груди и куртку, в которую был одет Ч., направили в лабораторию областного Бюро для медико-криминалистической экспертизы. Ее проводил опытнейший эксперт А.Г. Малофиенко. На куртке он обнаружил множество мелких повреждений и спереди, и сзади, и на правом рукаве, которые напоминали следы действия дроби. При специальном исследовании на краях некоторых повреждений были найдены следы свинца. При исследовании лоскутов кожи специфических признаков огнестрельных входных отверстий и следов свинца не обнаружили.

Естественно, был запрошен и изучен протокол первичного вскрытия. Картина повреждений на куртке и коже груди и в целом на трупе была настолько противоречивой, что, обсудив ее вместе с А.Г. Малофиенко, мы рекомендовали произвести эксгумацию трупа, о чем и сообщили прокурору Кривошеинского района.

В июле 1998 года на кладбище поселка Красный Яр труп гр-на Ч. был эксгумирован. Вскрытие могилы заняло около полутора часов, и за это время комары нас буквально сожрали. Гроб привезли на территорию участковой больницы. Нас прежде всего интересовало, имеются ли в тканях трупа части огнестрельного снаряда — пули или дроби. Договорившись, на этот раз без проблем, с заведующей рентгенкабинетом, мы осторожно, не снимая одежды, извлекли труп из гроба и положили на импровизированные носилки из толстой полиэтиленовой пленки. Стол рентгеновского аппарата тоже застелили пленкой, чтобы не испачкать. Было сделано несколько снимков на пленку большого формата — начиная с головы и до уровня голеностопных суставов. Пленка проявлялась немедленно. Каково же было наше удивление, когда мы убедились, что ни на одном из снимков никаких признаков частиц металлической плотности не обнаружилось!

В полном недоумении мы приступили к исследованию трупа в морге, который находился тут же (хорошо знакомая мне бревенчатая избушка с деревянным секционным столом). Раздели труп и убедились, что в общем его состояние описано экспертом К. довольно верно. Действительно, на груди слева был обширнейший дефект кожи и мышц, обнажавший ребра с 3-го по 9-е. В полости грудной клетки и живота, кроме небольших остатков кишечника, ничего не было. Передние концы 3—5-го ребер слева отсутствовали, края оставшихся частей были как бы изгрызены. Правое предплечье от запястья до локтевого сустава и правое плечо были полностью скелетированы, никаких повреждений костей правой руки мы не обнаружили. Внимательно осмотрев сохранившуюся пристеночную плевру на внутренней поверхности грудной клетки и ребра, мы тоже не нашли никаких повреждений.

Труп перевернули лицом вниз. Ни на коже спины, ни в ее мышцах не было признаков огнестрельного ранения грудной клетки. Убедившись в этом, мы перешли к исследованию шеи и головы. На коже головы был обычный секционный разрез — от уха до уха, ушитый нитяным швом. Шов рассекли.

Лоскут кожи спереди и сзади от шва был отделен не более чем на 5–6 см, чего совершенно недостаточно. Вместо обычного кругового распила свода черепа эксперт К. выпилил сегмент шириной не более тех же 6 см. Удалив этот сегмент, мы увидели, что твердая мозговая оболочка не рассечена. Она была грязно-серого цвета, запавшая внутрь. Волосы на голове, довольно длинные, густые, на затылке слипшиеся, легко отделялись при потягивании. Осмотрев затылок, мы обнаружили в левой затылочной области в 1 см левее и ниже затылочного бугра повреждение кожи диаметром 2 см неправильно-округлой формы.

Правее повреждения, чуть перекрывая его, на коже лежал сильно деформированный пыж-контейнер из полупрозрачной белой пластмассы в виде донышка диаметром 18 мм, фрагментов стенки и трех (из четырех) лепестков. Снаружи у донышка лежала картонная прокладка толщиной 1,5 мм и диаметром 19 мм. Все это было сфотографировано и изъято. После этого задний лоскут кожи головы (от разреза) был отслоен ниже затылочного бугра до границы с шеей. В окружности повреждения кожи затылка обнаружено интенсивное буро-красно-коричневое прокрашивание (кровоизлияние) площадью 6х8 см на всю толщину мягких тканей. В проекции повреждения кожи имелось сквозное повреждение затылочной кости в виде дефекта неправильно-овальной формы размером 3х4 см, правее которого располагался овальный перелом затылочной кости 2х3 см (сфотографировано).

После рассечения твердой мозговой оболочки в просвете сегментарного распила свода черепа из полости его было удалено вещество мозга, имевшее вид полужидкой массы серо-зеленого цвета с соответствующим запахом. Среди этой массы были найдены два войлочных пыжа толщиной 1,2 см, диаметром 1,8 и 1,9 см. Понятно, что их первоначальное положение в веществе мозга, а следовательно, и направление раневого канала установить было нельзя. Уже тогда стало ясно, что причиной смерти являлось огнестрельное ранение головы. Но пули-то нет! Значит, выстрел был холостым.

Когда мы сообщили результаты вскрытия следователю, тот долго не мог поверить в нашу версию. Опросив родственников, следователь выяснил, что погибший Ч. для изготовления пуль использовал самодельную пулелейку. Пули при этом получались подкалиберные, и, чтобы они удерживались в патроне, Ч. использовал пыж-контейнер, закрепляя в нем пулю тряпочкой или клочком бумаги.

Проанализировав полученную информацию, мы пришли к выводу, что А., завладев ружьем, выстрелил в затылок Ч., не зная, что плохо запыженная кустарная пуля выкатилась из канала ствола. Из практики известно, что при холостом выстреле войлочные пороховые пыжи могут пробить кожу и кости черепа с дистанции около 1,5 метров.

Понятно, что ни о какой самообороне не могло быть и речи.

 

Глава VII. Тайшетский портвейн

В ночь на 22 февраля 1995 г. на станцию Тайшет Иркутской области прибыл грузовой состав, который до утра поставили на запасной путь. В одном из вагонов из Томска следовала большая партия вина — некая частная фирма отправила его в Иркутск. Груз сопровождали двое охранников — молодые, здоровые парни, отслужившие в армии. У них было зарегистрированное оружие — гладкоствольные помповые ружья 16-го калибра.

На остановке охранники поужинали, выпили немного портвейна. Один из них, сидя в проеме вагонной двери, от нечего делать забавлялся с разряженным ружьем — передергивал цевье-магазин и нажимал на спуск. Недаром говорят, что в каждом мужчине живет мальчишка, а оружие — лучшая «игрушка».

Эту картину увидела проходившая мимо осмотрщица вагонов и немедля доложила сотрудникам вневедомственной охраны, что вооруженные люди «грабят эшелон». Доблестные вохровцы проявили служебное рвение, и в полном составе окружив вагон, обезвредили «преступников». Одного из них, М., который сидел с ружьем, буквально выдернули из вагона и уложили на снег. Второго, Б., безоружного, вытащили и поставили с руками за головой лицом к соседнему вагону.

Когда Б. попытался объяснить, что они не грабители, а наоборот, охранники, он получил удар рукояткой револьвера по голове. Ему был причинен перелом височной кости и ушиб головного мозга, в результате чего он оглох (тяжкое телесное повреждение).

М. повезло еще меньше — с тяжелой черепно-мозговой травмой он был доставлен в местную больницу, где вскоре скончался. Труп вскрывал иркутский судмедэксперт З. По факту смерти М. местная прокуратура возбудила уголовное дело.

На предварительном следствии сотрудники вневедомственной охраны, проводившие захват, утверждали, что когда один из них, схватившись за ружье, вытащил М. из вагона, М. стал сопротивляться и вырывать оружие. Сотрудник выпустил ружье из рук, и М., потеряв равновесие, упал навзничь и ударился затылком то ли об утоптанный снег, то ли о какую-то деталь вагона, то ли о головку рельса. Более точно никто не запомнил, так как было темно. При этом никто М. не бил. Увидев, что М. лежит без сознания, сотрудники ВОХРа перенесли его в дежурку и вызвали скорую помощь.

Один из свидетелей, машинист тепловоза, показал, что видел, как сотрудник несколько раз ударил М. ружьем по голове.

История болезни М. странным образом пропала. При вскрытии трупа эксперт З. не обнаружил ни раны в затылочной области, ни перелома задней черепной ямки. Эксперт сделал вывод, что тяжелая травма (ушиб головного мозга) могла быть получена в результате падения и удара затылком о тупой предмет. Уголовное дело по факту смерти было прекращено.

Тем временем тело М. доставили в Томск и захоронили на кладбище закрытого города Северска. Родители погибшего не согласились с выводами эксперта и настояли на возобновлении уголовного дела.

Была назначена и проведена комиссионная экспертиза, в которой участвовал весь цвет Иркутского областного бюро СМЭ. Коллеги, изучив материалы уголовного дела, констатировали, что имеются противоречия между показаниями фельдшера скорой помощи, выезжавшей на вызов (видела рану на затылке М.), показаниями рентгенолога о наличии на рентгенограмме черепа (которая тоже пропала) перелома затылочной кости и данными вскрытия трупа, и рекомендовала эксгумацию тела и его повторное исследование. Дело было передано в прокуратуру Томской области.

24 июня 1996 г. мы со следователем Б., оформив пропуска, приехали на кладбище Северска. Оно располагается в прекрасном сосновом лесу на довольно высоком месте. Могила М. к этому времени была полностью обихожена — установлены мраморный памятник, оградка и т. п. Пришлось всю эту красоту разрушить — рабочие сняли памятник и разрыли могилу.

Обращаю внимание на то, что, несмотря на высокое расположение кладбища и песчаный грунт, могила была заполнена грунтовыми водами — их уровень был выше полатей сантиметров на 20. Убрали полати и, с большим трудом продернув веревки под гроб, извлекли его из могилы. Исследование трупа я по согласованию со следователем произвел непосредственно на месте.

Поскольку состояние внутренних органов следствие не интересовало, я ограничился исследованием головы. При осмотре установили наличие дугообразной ушибленной раны на коже левой затылочной области, рана была ушита хирургическими швами. После отделения мягких тканей я нашел признаки кровоизлияния — неправильно-округлое темно-красное прокрашивание мягких тканей и перелом затылочной кости слева.

Вся процедура эксгумации снималась видеокамерой. Кроме того, я сфотографировал рану на коже и перелом затылочной кости с масштабной линейкой. Лоскут кожи с повреждением был изъят. Затылочную кость с переломом я изымать не стал, так как это было связано с грубой деформацией черепа (при эксгумации присутствовали родители М.).

По окончании работы гроб опустили в могилу и восстановили первоначальное положение памятника. Я не впервые присутствовал при подобной процедуре, и мне было жаль родителей М., которые невольно вновь увидели похороненного сына.

Кстати, в ледяной воде внешний облик покойного сохранился прекрасно. Никаких суждений о механизме травмы на кладбище я, естественно, не высказывал.

Вернувшись в Томск, я изучил материалы уголовного дела (отсюда сведения о ране на затылке и переломе затылочной кости) и попросил следователя предоставить ружье. Оно было изъято сотрудниками Тайшетского РОВД, они мне его и привезли.

Как медик-криминалист я изучил следообразующие признаки ружья, сопоставил их с характеристиками раны на коже и формой перелома затылочной кости (по масштабному фото) и убедился, что и рана, и перелом причинены ударом затыльника пистолетной рукоятки помпового ружья. Об ударе о снег или о головку рельса не могло быть и речи.

Позже мне стало известно, что сотрудник ведомственной охраны станции Тайшет был осужден за причинение М. тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. Другой сотрудник охраны был осужден за причинение Б. тяжких телесных повреждений.

 

Глава VIII. «Любимый» внук

В апреле 1982 года некто М. нанес собственной матери несколько ударов ножом, причинив ей проникающие ранения грудной клетки — тяжкие телесные повреждения. Женщину в тяжелом состоянии доставили в больницу и прооперировали.

Двадцатишестилетний М. нигде не работал — его отовсюду увольняли из-за постоянных пьянок и прогулов. И в тот день М. пришел домой весьма нетрезвый, стал просить у матери денег, чтобы еще добавить. Мать в это время на кухне пила чай с соседками.

Получив отказ, сынок рассвирепел, схватил со стола кухонный нож и четыре раза ударил мать в грудь и в спину. Дело было при свидетелях, которые и вызвали скорую помощь и милицию. М. задержали.

Когда женщина после операции несколько окрепла, следователь в больнице допросил ее как потерпевшую. Она рассказала о происшедшем, а потом, после некоторых колебаний, добавила, что три года назад ее сын убил свою бабушку, которая жила вместе с ними.

Бабушка очень любила внука, баловала его, постоянно снабжала деньгами из своей невеликой пенсии. В тот раз денег у бабушки не было — пенсия кончилась, и раздосадованный внук старушку просто задушил… На вопрос следователя: почему она не заявила об этом в милицию, мать убийцы сказала, что пожалела сына. На допросах М., полностью признав свою вину в нанесении матери опасных для жизни тяжких телесных повреждений, категорически отрицал убийство бабушки. Тем не менее, было возбуждено уголовное дело по факту смерти г-ки П. 84 лет.

Следствие установило, что гр-ка П. похоронена на кладбище поселка Бактин в марте 1979 года. По номеру актовой записи в архиве загса было поднято гербовое свидетельство о смерти П., в котором указывалась причина смерти: «Ишемическая болезнь сердца». Врачебное свидетельство о смерти, на основании которого выписывается гербовое, было выдано и подписано врачом скорой помощи И. Это уже было интересно. Дело в том, что врачи скорой помощи никакого отношения к выдаче свидетельств о смерти не имеют, у них таких бланков (документ строгого хранения) не может быть.

Врачебное свидетельство о смерти оказалось заверено слегка смазанной печатью Томской районной больницы. Однако при проверке архива ЦРБ фактов пропажи бланков не установили — все числящиеся по учету бланки и их корешки были на месте. Откуда И. взяла бланк свидетельства о смерти, установить так и не удалось: врач к этому времени уволилась и уехала из Томска неизвестно куда.

Ну а поставить печать, при остром желании, не так уж и сложно, тем более что в ЦРБ работали однокурсники И. и она неоднократно их посещала.

Несмотря на то что со дня смерти П. прошло более трех лет, следователь вынес постановление об эксгумации трупа. В мае гроб с останками П. был привезен в морг. Экспертизу останков выполнял эксперт Ю.К. Музеник, в то время заведующий отделом по исследованию трупов. Я как ассистент кафедры судебной медицины при этом присутствовал.

За три с лишним года труп практически полностью скелетировался. Череп, кости конечностей и таза, ребра полностью обнажились. От внутренних органов осталась буквально труха серочерного цвета. Таким же веществом был покрыт спереди шейный отдел позвоночника. Эксперт очень осторожно пинцетом удалил остатки мягких тканей с передней поверхности шеи. Под их слоем на передней поверхности шейных позвонков лежала подъязычная кость — отдельно тело кости и рядом с обеих сторон большие рожки. Чуть ниже находились полностью окостеневшие хрящи гортани — щитовидный, черпаловидные и перстневидный. Их положение сфотографировали, как и общий вид трупа. Подъязычная кость и хрящи гортани были изъяты. Никаких повреждений черепа и костей скелета мы не обнаружили.

При медико-криминалистическом исследовании я установил, что оба больших рожка были сломаны у мест их прикрепления к телу подъязычной кости. При этом признаки сжатия — мелкозубчатые, как бы смятые края переломов, располагались на внутренней, а признаки растяжения — ровные края переломов, — на наружной поверхности кости.

Кроме того, правый большой рожок был надломлен посредине — на его наружной поверхности имелся разрыв компактного вещества с ровными краями. То есть подъязычная кость была сломана по сгибательному типу — в результате приложения травмирующей силы в области ее больших рожков. Причем справа — ближе к концу рожка.

Такие переломы наблюдаются при странгуляционной механической асфиксии — сдавлении шеи рукой постороннего человека. Самому себе подобные переломы причинить невозможно. Большие рожки подъязычной кости полностью срастаются с ее телом обычно к 25 годам. В старческом возрасте подъязычная кость и хрящи гортани полностью окостеневают. Никаких повреждений хрящей гортани я не нашел.

Образовалось одна проблема — определение прижизненности переломов (этот вопрос стоял в постановлении). Так как мягкие ткани и внутренние органы практически полностью распались, категорически судить о прижизненном причинении переломов, а следовательно, и о причине смерти было нельзя. Но учитывая, что труп ранее не вскрывался и другой повод для возникновения переломов трудно было предположить, эксперт сделал осторожный вывод о вероятном прижизненном причинении переломов подъязычной кости и наступлении (в этом случае) смерти от механической асфиксии.

После ознакомления с результатами экспертизы эксгумированного трупа подозреваемый признался в том, что действительно задушил бабушку рукой.

Я читал протокол допроса М.: «Когда я схватил ее рукой за шею и сжал, что-то хрустнуло, и бабаня умерла очень быстро. Она, наверное, даже испугаться не успела». Как говорится, и на том спасибо. М. также показал, что, задушив бабушку, он ничего не сказал матери: ее в момент убийства не было дома.

Он попросил свою знакомую — врача И. — помочь со свидетельством о смерти, без которого похоронить труп невозможно, пообещав «хорошо заплатить». И. где-то достала бланк и подделала свидетельство. М. удалось зарегистрировать смерть в загсе, и они с матерью похоронили бабушку.

Кстати, как рассказал М., врачу за «услугу» он так ничего и не заплатил. Денег у него не было — все уходило на выпивку. Только через полгода М. по пьянке признался матери, что задушил бабушку. Но мать «пожалела» сына и тогда не сообщила никому об убийстве.

Дела переданли в суд, и М. осудили за убийство бабушки и за причинение тяжких телесных повреждений матери. У следователя были основания привлечь мать убийцы за сокрытие преступления, но так как она сама пострадала от него, следователь не стал возбуждать уголовное дело.

 

Глава IX. Кстати, об удавлении руками

Примерно в том же году летом с дежурной группой мы выехали в поселок Туганской птицефабрики Томского района. В двухэтажном кирпичном доме жила семья работников птицефабрики — муж с женой (около 45_50 лет) и мать жены, старушка 85 лет. Отец жены (муж старушки), 88 лет, жил один в своем доме в поселке Тимирязево под Томском. Жена ушла от него вместе с дочерью 27 лет назад, не выдержав его беспробудного пьянства и постоянных побоев. Муж пообещал и жену и дочь («неблагодарных!») придушить… Семья с ним практически не общалась, лишь изредка дочь навещала отца. В последнее время старик стал часто болеть, управляться с хозяйством ему было не под силу. Супруги съездили к отцу, уговорили его продать дом и переехать к ним, чтобы дожил он последние годы под присмотром. Накануне дед как раз перевез к ним свои нехитрые пожитки. Утром супруги ушли на работу, договорившись, что вечером отметят возвращение отца и его «новоселье». Дед остался вдвоем с женой и, ничтоже сумняшеся, задушил ее. Дети, вернувшись с работы, обнаружили труп матери и вызвали милицию. Приехав на место, мы увидели стандартную двухкомнатную «хрущевку» с обычной для тех лет скромной обстановкой в зале. В правом углу у балконной двери на тумбочке стоял здоровенный фикус, рядом с ним — круглый обеденный стол. За столом сидел щуплый, неприметный старичок и пил какое-то винище из «огнетушителя». Под столом валялся «огнетушитель» же, но уже пустой. На наше появление он никак не прореагировал. Во второй комнате (спальне) из мебели был только старый платяной шкаф и у стены — раскладушка, на которой лежала маленькая хрупкая старушка — «божий одуванчик», до плеч прикрытая покрывалом. На голове аккуратно повязан белый платочек. Из одежды — халатик и простая застиранная ночная рубашка. При внимательном осмотре ни на голове, ни на шее, нигде вообще повреждений я не нашел. Трупные явления соответствовали давности смерти около 6–8 часов, т. е. умерла бабушка сразу после ухода детей на работу. Я вышел к хозяйке и спросил: «А почему вы, собственно, решили, что ее кто-то задушил?». Вытерев слезы, она сказала: «Так когда мы пришли, дед первым делом и сообщил об этом». Следователь описал обстановку в квартире (кстати, писал он на кухне, так как в комнате было темновато), я продиктовал ему данные по трупу. Закончив, протокол и прочитав записанные оперативником объяснения хозяев, следователь спросил: «А где убийца-то?». Тут подал голос доселе безмолвный и незаметный старичок: «А я убивец и есть!». Следователь попытался взять у него объяснение, но после двух «огнетушителей» дед только смог пробормотать: «Я — такой! Сказал, что придушу — и придушил!», после чего уснул прямо за столом. Следователь поостерегся везти старичка в райотдел — вдруг еще помрет по дороге или в «обезьяннике», и наказал участковому, когда дед проспится, взять с него объяснение и подписку о невыезде. На вскрытии я не нашел никаких внешних повреждений. При внутреннем исследовании все органы бабушки были в состоянии крайней старческой дистрофии — я такое видел за все время раза два. Между подъязычной костью и гортанью с обеих сторон имелись едва заметные очень бледные кровоизлияния диаметром не более сантиметра. Признаки асфиктической смерти были выражены также очень слабо. Только при гистологическом исследовании удалось доказать прижизненность кровоизлияний и найти некоторые признаки асфиксии. Старушка умерла скорее от испуга.

 

Глава X. Цыганский нож

В октябре 1996 года во время застолья один из его участников нанес удар ножом гр-ке С. — чем-то она ему не угодила. Удар пришелся выше правой подмышечной впадины. С острым кровотечением С. доставили в больницу скорой помощи. Во время операции было обнаружено ранение правой подмышечной артерии и вены — это магистральные сосуды большого калибра, диаметром около 1 см. На сосуды наложили швы, но, несмотря на все усилия врачей, потерпевшая умерла. Родственники погибшей, цыгане, похоронили ее. Было возбуждено уголовное дело.

В 1997 г. в отдел сложных экспертиз БСМЭ поступили материалы дела, история болезни С. и постановление о назначении экспертизы. Следователя интересовала причина смерти С. и механизм причинения повреждения.

При изучении материалов дела мы с профессором кафедры судебной медицины А.И. Осиповым убедились, что труп был похоронен без вскрытия. Кто выдал врачебное свидетельство о смерти — неизвестно. Врачи горбольницы № 1 сделать этого не могли — подобные трупы подлежат обязательному судебно-медицинскому вскрытию. Однако умершая С. в судебно-медицинский морг не поступала. В нашем распоряжении имелась только история болезни.

В ней были описаны локализация колото-резаной раны, ее длина, ход раневого канала, повреждения сосудов, все мероприятия по спасению жизни потерпевшей. Судя по описанию операции, ранение не проникало в плевральную полость, но в мягких тканях грудной клетки справа была обширнейшая гематома. Это позволило нам определить причину смерти — массивная (сейчас пишут — обильная) кровопотеря, геморрагический шок; степень вреда здоровью — тяжкий вред; характер ранения — колото-резаное. К сожалению, описание раны было недостаточно подробным для определения типа клинка.

Дело передали для рассмотрения в областной суд. В сентябре 1997 г. суд вынес определение о направлении дела на доследование, так как в материалах не было данных вскрытия трупа.

В октябре, ровно через год после смерти (день в день), труп эксгумировали и доставили в морг.

Экспертиза эксгумированного трупа всегда начинается с описания гроба. Такого гроба за многие годы работы мне видеть еще не приходилось. Он был сделан из темного полированного дуба с резными накладками. На крышке укреплен резной православный крест с распятием. Крышка гроба плотно привинчена бронзовыми шурупами. Снаружи на стенках гроба налипли частицы влажного суглинистого грунта.

В гробу лежал труп молодой женщины, покрытый роскошным покрывалом из люрексной ткани с «золотой» нитью. На трупе было дорогое платье и белье, множество украшений из золота — кольца, серьги, цепочки. Рядом в гробу находился блок дорогущих сигарет, зажигалка «Zippo» и фляжка дорогого коньяка — очевидно, родственники учли пристрастия покойной. Все это я подробно описал в протоколе экспертизы. Труп извлекли из гроба и раздели. В плотно завинченном дубовом гробу тело сохранилось неплохо.

Удалив плесень с кожных покровов, я обнаружил в области передней поверхности правого надплечья выше подмышечной впадины косо-вертикальный операционный разрез длиной 15 см, ушитый хирургическими швами. Не трогая разрез, я произвел обычное вскрытие и убедился, что ранение в правую плевральную полость действительно не проникает. В мышцах правого надплечья и грудной клетки имелось обширное студневидное грязноватокрасное кровоизлияние, распространявшееся от среднеключичной до заднеподмышечной линии и вниз до уровня 6-го ребра. Толщина его до 5 см. Видно было, что мышцы широко рассекли с целью ревизии раны и затем послойно ушили.

Обнаружил я также повреждения подмышечной артерии и вены с наложенными хирургическими швами. Сосуды были сшиты «стык в стык» специальным аппаратом.

После хирургической ревизии раны определить точное направление раневого канала (один из вопросов постановления) непросто. Но общее его направление — спереди назад и резко сверху вниз, несколько справа налево — было очевидно. Кроме того, учитывая примерное направление раневого канала, я измерил расстояние от середины операционного разреза (и ведь угадал) до наружной стенки грудной клетки в области 4—5-го ребер — именно сюда проецировалось направление раневого канала. Это расстояние составляло 12–13 см.

Из материалов дела я знал, что подсудимый (кстати, родственник С.) в момент удара ножом стоял справа и сзади от нее. По данным истории болезни и вскрытия это было вполне возможно. Лоскут кожи наплечья с хирургическим разрезом я изъял и исследовал в медико-криминалистическом отделении судебно-медицинской лаборатории.

Сам по себе хирургический разрез меня мало интересовал. Но после рассечения швов под стереомикроскопом при умеренном увеличении (х16) я увидел собственно ранение — хирургический разрез прошел чуть сбоку. Колото-резаная рана располагалась у середины операционного разреза и была длиной 29 мм, имела ровные отвесные края. Рядом с наружным краем вплотную проходил хирургический разрез. Нижний конец раны был острым и нависающим (подрытым), верхний конец — четко М-образным, пологим с острыми вершинами М, шириной 2 мм. Это соответствовало направлению действия клинка сверху вниз.

Рана была нанесена клинком колюще-режущего орудия типа ножа, имевшим острое лезвие и обух толщиной около 2,2–2,4 мм с острыми ребрами. Примерно зная угол действия клинка по отношению к поверхности кожи и длину раны, я путем несложного графического построения определил примерную ширину клинка на уровне погружения — около 20 мм.

Что касается длины погрузившейся части клинка, то после хирургической ревизии раны точно определить ее было невозможно, можно только предположить, что клинок имел длину не менее 12–13 см. Одежда потерпевшей, которая была на ней в момент ранения, уничтожена родственниками. Нож куда-то выброшен родственниками же (они там вообще все были родней), найти его так и не удалось. По показаниям одного из свидетелей (остальные «не запомнили»), нож, которым нанесли ранение С., был самодельным типа «финского» с наборной рукояткой и клинком длиной сантиметров пятнадцать, довольно толстый. Ширину клинка свидетель «не запомнил». Заключение экспертизы было передано следователю и несколько позже областной суд вынес «родственнику» обвинительный приговор.

Меня как заместителя начальника Бюро очень заинтересовало, кто же мог выдать врачебное свидетельство о смерти С. Следователь занимался этим вопросом, но ему удалость выяснить только, что гербовое свидетельство о смерти выписано загсом на основании некоего врачебного свидетельства, подписанного врачом Ж. Но такого врача не было ни в горбольнице № 1, ни в Бюро судмедэкспертизы, ни в патолого-анатомической службе. Более того, в архиве медстатистики, куда стекаются все врачебные свидетельства о смерти, такового на С. не оказалось!

В процессе выполнения экспертизы эксгумированного трупа С. я узнал от вышеупомянутого Ю.К. Музеника, что в октябре 1996 года к нему обратились некие цыгане с просьбой выписать свидетельство о смерти С. без вскрытия с каким-нибудь безобидным диагнозом типа «смерть от щекотки». За это они предложили ему ни много ни мало, а новый «УАЗ»-фургон.

Не на того напали. Музеник — профессионал, один из старейших работников Бюро. Естественно, он послал их очень далеко.

Мы потом долго смеялись:

— Ты, Юрий Карлович, пешком ходишь, а мог бы ездить с комфортом на «УАЗике».

А один из экспертов ехидно заметил:

— По тюремному двору.

Как ни старался следователь, ни подсудимый, ни родственники, хоронившие труп, не «раскололись» и не сказали, где и у кого они купили врачебное свидетельство о смерти С.

Коррупция, однако.

 

Глава XI. Эксгумация, которой… не было

Вечером 22 августа 1996 года в одном из томских кафе неподалеку от Лагерного сада играла негромкая музыка. Посетители пили пиво и мирно беседовали. Покой был нарушен четверкой «крутых» парней, которые, будучи подшофе, стали приставать к девушкам и в ответ на протесты девиц и их кавалеров затеяли драку. Один из посетителей, мужчина средних лет, азербайджанец Г., вмешался и, видя, что уговоры бесполезны, вышвырнул двоих хулиганов за дверь. Остальные ретировались сами.

На следующий день в Лагерном саду, недалеко от берега Томи, в ливневом колодце был обнаружен труп гр-на Г. Рыбак, возвращавшийся домой после утреннего лова, заметил, что несколько мужчин что-то подтащили к колодцу и сбросили внутрь, потом сели в «Жигули» и уехали по нижней дороге в сторону Басандайки. Рыбак запомнил цвет машины и часть госномера. Поднявшись к колодцу, он заглянул вниз и увидел на дне, на глубине около четырех метров, труп мужчины. На место выехала оперативная группа. Труп извлекли из колодца и направили в морг для вскрытия.

Экспертизу трупа Г. произвел эксперт К., стаж работы которого был менее двух лет. Причина смерти Г. казалась, на первый взгляд, достаточно очевидной — грубая деформация костей мозгового и лицевого черепа, открытые переломы костей свода черепа, повреждения оболочек и вещества головного мозга. На трупе было множество повреждений: раны и кровоподтеки на голове и лице, множественные ушибы и ссадины тела и конечностей, двухсторонние переломы ребер.

Описав более-менее подробно наружные повреждения, эксперт К. ограничился упоминанием, что «имеются множественные переломы костей свода и основания черепа» (краткость — сестра таланта?). Схема повреждений — переломов костей черепа (как это полагается) — сделана не была. Не были представлены эксперту материалы дела, в том числе обстоятельства обнаружения трупа и протокол осмотра места происшествия. Помимо всего прочего, на шее трупа была странгуляционная борозда, точнее, борозды, следы неоднократного сдавления шеи петлей — каким-то плотным, не очень толстым шнурком. Однако в протоколе вскрытия следы сдавления шеи описывались путано и не очень понятно. Эксперт не смог толком ответить на вопрос: какое отношение к причине смерти имеет сдавление органов шеи, сделав упор на черепно-мозговую травму.

По возбужденному уголовному делу вскоре были установлены подозреваемые — братья А. и двое их знакомых. Старший из братьев — ветеран афганской войны, младший — студент одного из томских институтов. Их друзья только что демобилизовались из армии после участия в боевых действиях в Чечне. Именно это и обмывала вся «крутая» компания. Были задержаны младший А. и двое его собутыльников. Старший брат вовремя скрылся.

На допросах они показали, что, придя в кафе, решили «снять девочек», но, получив отпор, осердились и устроили драку. Тут вмешался какой-то «старый козел» и надавал им по морде (или по мордам?). Убравшись из кафе, они подождали этого «козла» в машине (принадлежавшей старшему А.) и, когда он вышел, затолкали его в салон, увезли на берег Томи в Лагерном саду, избили и сбросили в ливневый колодец.

Били его несколько часов (всю ночь) кулаками, ногами и всем, что попадалось под руку. Свою жестокость они объяснили тем, что их «обидчик» был «черным» — из лиц кавказской национальности, которых они «мочили в Афгане и в Чечне», причем он еще и сопротивлялся: одному из «героев» сломал нижнюю челюсть, а другому — нос. Позднее, зная, что старшего А. задержать не удалось, подельники стали все валить на него: дескать, бил потерпевшего в основном он, а они просто «наблюдали». Старший А. и предложил сбросить тело Г. в колодец. Был в это время потерпевший жив или мертв, никто из подозреваемых не помнил — были сильно пьяны.

Гр — н Г., уроженец Азербайджана, прожил в Томске более 20 лет, имел высшее техническое образование, семью, детей и пользовался, как говорят, заслуженным авторитетом и на работе, и в азербайджанской диаспоре. Он был человеком не робкого десятка, физически крепким, почему и вмешался в возникший в кафе конфликт.

У следствия возникло множество вопросов: сколько ударов было причинено потерпевшему и чем именно, за какое время до смерти, не был ли он задушен, был ли он жив при сбрасывании в колодец и т. п.? Была назначена повторная комиссионная экспертиза по факту смерти гр-на Г.

Изучая материалы уголовного дела, мы убедились, что достоверно ответить на вопросы постановления просто нельзя — слишком много недоработок допущено и при первичных следственных действиях, и при исследовании трупа Г. Я сообщил об этом следователю областной прокуратуры и рекомендовал эксгумировать труп.

Сразу возникли проблемы: тело Г. после вскрытия увезли на родину, в Азербайджан, и похоронили в одном из самых отдаленных районов, где жили его родители.

Азербайджан в то время уже стал суверенной республикой, и дело приобрело международный оттенок. На всякого рода согласования ушло несколько месяцев, и только в конце января 1997 года я вылетел в Москву, где меня должен был встретить старший прокурор-криминалист областной прокуратуры В.П. Мазур. Будучи в Москве, он через Генеральную прокуратуру России и Министерство иностранных дел согласовал с азербайджанской стороной вопросы, связанные с нашей командировкой. Деньги на поездку выделила азербайджанская диаспора Томска.

В Москве стояла сырая промозглая ветреная погода. Встретившись в Центральном аэровокзале, мы с Мазуром поехали в Генеральную прокуратуру, где оформили необходимые для поездки документы.

Кстати, для въезда в Азербайджан виза в то время не требовалась, но мне нужен был вкладыш в паспорте, подтверждающий, что я гражданин России. В Томске я пришел в паспортный отдел районной милиции, заполнил нужные бланки. Сотрудница отдела взяла мой паспорт и сказала, что вкладыш будет готов через две недели. А мне через два дня уже нужно было лететь в Москву!

— Ничего не могу сделать — слишком много работы, зайдите через две недели, — такой была реакция на мою просьбу ускорить процесс оформления гражданства.

Пришлось позвонить в областную прокуратуру. На другой (!) день мне на работу принесли паспорт со вкладышем. А вы говорите: бюрократизм, бюрократизм…

Помощник генпрокурора посоветовал нам обратиться к представителю республики Азербайджан в МВД России. На следующий день, предварительно созвонившись, в фойе МВД мы встретились с представителем посольства Азербайджана. Он отнесся к нам с пониманием и дал рекомендательные письма в прокуратуру и полицию Баку.

Пора было брать билеты на самолет. В агентстве на Манежной площади мы узнали, что лететь в Баку можно или из Домодедово, или из Шереметьево. Рейс из Домодедово нас не устраивал: самолет прибывал в Баку глубокой ночью. Поэтому мы решили лететь из Шереметьево, хотя билет компании «Трансаэро» даже в туристском классе стоил почти в два раза больше билета «Аэрофлота».

Утром следующего дня мы вылетели в Баку. Впервые в жизни я летел на «Боинге». Ну, ребята, не вдаваясь в подробности, — это сказка! (По тем временам.)

В Баку мы прилетели около полудня. Первое, что меня поразило, — огромное количество чернобрысых громил в камуфляже и с какими-то не нашими автоматами, которые образовали «коридор» по всему рукаву от трапа самолета до таможенного зала аэропорта.

Была одна тонкость — я вез с собой минимальный набор секционных инструментов (ножи, ножницы, пилу, скальпель), совершенно новых, в опечатанных упаковках. Имея опыт провоза подобных «железок», я уложил их на дно своего «дипломата» в тени металлического каркаса и в Москве как-то проскочил рентген-контроль. В Баку нас заставили заполнить таможенные декларации на АЗЕРБАЙДЖАНСКОМ (!) языке. Черт его знает, что там написано и под чем я должен подписаться. Мы подписали эти бумажки, и нас без всякого досмотра пропустили в Баку.

В городе уже была весна — теплая, безветренная, пасмурная. Встречал нас дальний родственник гр-на Г., капрал (сержант) полиции аэропорта. Судя по тому, что он сразу подошел к нам, наши «приметы» были ему известны. Он проводил нас к начальнику линейного отдела аэропорта — вальяжному полковнику, который встретил довольно равнодушно, но все же напоил местным чаем. Кстати, за несколько дней в Азербайджане я выпил чая больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Полковник позвонил в Генпрокуратуру и записал нас на прием к заместителю Генпрокурора республики (рекомендательное письмо!). Наш капрал по имени Керим накормил нас обедом в ближайшем ресторане, причем все наши попытки расплатиться (как и в дальнейшем) им были решительно пресечены. После обеда на своей вполне приличной черной «Волге» (сержант, однако!) он повез нас в Баку.

Описывать Баку не буду. Второе, что меня поразило, — на 20 — километровой дороге (как от Богашево до Томска) стояли через каждые два столба гаишники в камуфляже, с автоматами и останавливали всех подряд. Поскольку наш водитель был в полицейской форме, нас не трогали. По дороге Керим объяснил, что зарплата у сотрудника милиции (у него, в частности) 83 тысячи манат, на наши деньги — 80 рублей в месяц. Что там дальше говорить? Каждый остановленный водитель молча подает купюру 100 манат — и едет дальше. Если не дает — следует полный «шмон», что себе дороже.

В Генпрокуратуру Азербайджана на крутой старинной улочке мы приехали уже под вечер. Объяснили охране, кто мы такие, и были приглашены к заместителю Генпрокурора.

Восток — дело тонкое. Пока мы летели из Москвы, заместителя прокурора, с которым была договоренность, уволили, и нас принял уже совершенно другой (новый) зам. Тем не менее, все было пристойно, нас напоили чаем (опять!) и заверили, что есть полная договоренность с местными властями об эксгумации трупа Г. Нас ждет бригада рабочих, которые будут вскрывать могилу. Была единственная просьба: ничего от трупа не изымать, тем более череп (мусульманский обычай запрещает). Мы заверили, что все будет подробно описано, измерено и сфотографировано, ничего изымать не будем.

По поручению зампрокурора сотрудник Генпрокуратуры попытался связаться с прокуратурой интересующего нас района, но оказалось, что связи нет, потому что там отключено электричество. Нас заверили, что «все будет хорошо». Довольные приемом, мы покинули Генпрокуратуру. Керим отвез нас в гостиницу на берегу Каспийского моря.

На следующий день мы должны были вылететь в Гянжду — город в 400 километрах севернее Баку. Керим привез нас в аэропорт, помог взять билеты, но… весна внезапно кончилась. Начался сильнейший снегопад, и аэропорт закрыли на двое суток. Мы были ограничены во времени и, сдав билеты, поехали на железнодорожный вокзал. Там капрал перепоручил нас молодому человеку (родственнику гр-на Г.), который усадил нас в купе и уснул. Купейный вагон был, наверное, производства 30-х годов — грязный, ободранный, нетопленый. Уснуть нам так и не удалось. В Гянджу приехали около 4 часов утра. В прокуратуре никого не было, кроме охранника, который проводил нас в гостиницу — метрах в пятидесяти, за углом.

Гостиница представляла собой огромное двухэтажное деревянное здание с арками, колоннами и прочими «примочками» сталинских времен. Когда мы со следователем постучались в окошко администратора, нас куда-то послали на неизвестном языке, но очень громко. Тогда на сцену выступил охранник их прокуратуры, и все изменилось. Мы предъявили документы и были торжественно препровождены в двухместный «люкс».

Чего уж там «люксового», я не понял, но это была огромная комната, в углу которой затерялась двухспальная кровать (одна!). В комнате было окно во всю стену с дверью на балкон (одинарное). Холод был жуткий, что на улице, что в номере. До сих пор не могу без смеха вспоминать, как В.П. пытался воспользоваться «удобствами» — ни холодной, ни горячей воды в гостинице не было. Не снимая верхней одежды, только скинув ботинки, мы с В.П. улеглись на постель, укрылись одеялами и продрожали до половины восьмого утра, когда в гостиницу явилась вся прокуратура в полном составе, кроме прокурора, который вылетел в Баку на совещание, но по известной вам причине не долетел. Нас торжественно усадили в черную «Волгу» и отвезли в прокуратуру — те же 50 метров, за углом!

Изложив помощнику прокурора нашу проблему, получили заверение, что нас непременно отправят в Кадабегский район, но сначала нужно позавтракать. Нас пригласили в симпатичный подвальчик во дворе прокуратуры, где уже был накрыт стол на четыре персоны. В трапезе принимали участие, кроме нас, заместитель и помощник прокурора. На столе были дары местной природы: фрукты, какие-то травки, специи, гранатовый сок и т. п. Повар принес каждому по глубокой миске с национальным блюдом. Это был «хаш» — своего рода холодец из говяжьих ног, только горячий. Вместе с ним на столе появились четыре (!) бутылки водки — это в восемь-то часов утра. Нашим круглым глазам было объяснено, что хаш без водки не едят — помереть можно.

Против местных обычаев не попрешь. Мы съели по три миски вкуснейшей похлебки с мясом, выпили по бутылке водки на брата и встали из-за стола совершенно трезвые. Кстати сказать, этого «завтрака» нам хватило на весь день: удалось поесть только поздно ночью.

После завтрака уже в деловой обстановке мы договорились о поездке в Кадабег (райцентр, к которому относилась интересующая нас деревня). В прокуратуру приехали родственники гр-на Г. — трое мужчин примерно нашего возраста, один из которых присутствовал на похоронах и знал место погребения.

На «Жигулях» мы отправились в путь, который пролегал вначале по предгорному Гянджинскому району. Потом начался подъем к горному Кадабегскому району, граничащему с Арменией. Приехав в райцентр около 12 часов и найдя районную прокуратуру, мы, что называется, «поцеловали пробой» — все закрыто, ни души. Через местную милицию нашли сначала следователя, а потом и заместителя прокурора. Последний, здоровенный молодой азербайджанец, долго не мог понять, что нам, собственно, нужно, хотя по-русски говорил очень хорошо. Узнав, что нам говорили в Генеральной прокуратуре Азербайджана, он только ухмыльнулся.

Часа три он искал машину, на которой можно было доехать в высокогорную деревню, где был похоронен Г. Наконец, нашли раздрызганный «УАЗик»-фургон, и мы отправились. Оказалось, что нужно вернуться примерно до половины пути между Кадабегом и Гянджой, около 100 км, и затем, свернув с асфальта, еще около 80 км ехать по горным дорогам до нужной нам деревни. Кстати, ее название так и осталось для нас глубокой тайной — на азербайджанском языке оно было совершенно непроизносимым, а в вольном переводе на русский звучало как нечто среднее между «Ягодной» и «Малиновкой».

Честно говоря, никогда в жизни я не предполагал, что по таким горным кручам можно ездить. Какие подъемы, какие спуски, какие «серпантины» — душа в пятки уходила! Около 5 часов вечера, уже в сумерках, мы достигли цели. Нужная нам деревня располагалась по сторонам глубочайшего ущелья, по дну которого текла горная речушка. Благо, кладбище было расположено перед деревней, недалеко от дороги. Заехав туда, мы быстро нашли на краю небольшого некрополя могилу гр-на Г., испытав при этом некий психологический шок.

Могила представляла собой грандиозный параллелепипед из бетона, облицованного темным полированным гранитом, который выступал над землей примерно на метр, имел длину около 3 метров и ширину не менее метра. Над ним возвышался собственно памятник 2х1х0,5 метра из черного камня. На лицевой стороне был выгравирован поясной портрет покойного, а сзади — его изображение в полный рост. Как пояснил тот самый родственник, который показал нам могилу, бетонное надгробье углублялось в землю еще не менее чем на полтора метра — так уж здесь принято. Надо ли говорить, что ни одной души ни на кладбище, ни в обозримых окрестностях («бригада рабочих»!) не было.

Поскольку уже начинало темнеть, мы едва успели сфотографировать это великолепие (каждый своим фотоаппаратом). Слава Богу, я еще в Томске зарядил свой аппарат высокочувствительной пленкой и снимки у меня получились неплохие.

Стало ясно, что, во-первых, никто и не собирался вскрывать захоронение и, во-вторых, для этого нужен был взвод саперов, ящик взрывчатки или тяжелый автокран и минимум два-три дня работы. Посовещавшись на месте, мы решили найти родителей Г. и составить акт о невозможности вскрытия могилы.

Точного адреса родителей мы не знали, местный житель объяснил зампрокурора (а он нам перевел), что те живут на другом конце деревни и на другом краю ущелья. С трудом форсировав горную речку, мы выехали на узенькую дорогу вдоль нее и метров через двести уперлись в длинную наледь — вода из родника текла на дорогу и, замерзнув, превратилась в каток. Попытавшись перебраться через наледь, я чуть не свалился в речку с обрыва высотой метров пять.

Развернуться было нельзя, и почти в темноте водитель сдавал назад эти самые двести метров круто вниз до русла речки. Мы благоразумно шли следом. Внизу водитель развернулся и переехал речку, оторвав при этом глушитель и запасное колесо. Сразу за руслом начинался крутейший подъем, который шофер привычно преодолел. Мы забрались в машину и отправились восвояси.

Чтобы составить и заверить акт о невозможности вскрытия могилы, нам пришлось возвращаться в Кадабег, куда приехали около 10 часов вечера. Голодные, усталые, замерзшие (за что боролись?!), в прокуратуре составили акт (печатал на машинке я сам) и заверили печатью прокуратуры. Около полуночи мы выехали в Гянджу, отказавшись от предложенного нам застолья: в 3 часа шел поезд на Баку. Ограничились тем, что, уважая гостеприимство хозяев, выпили по сто граммов коньяка и съели по шашлыку.

К поезду (по расписанию) мы успели. Взяли билеты до Баку и узнали, что поезд задерживается на неопределенное время, так как электричество на линии отключено. Наши сопровождающие (жители Гянджи) по очереди свозили нас к себе домой неподалеку от вокзала, где накормили и угостили довольно неплохим коньяком местного производства. Только около 6 часов утра мы сели в поезд и проспали до самого Баку.

Нас встретил Керим и отвез в гостиницу аэропорта: самолет до Новосибирска отправлялся только поздно вечером. Керим устроил нам небольшую экскурсию по Баку — это действительно красивый старинный город, правда в то время довольно захламленный и производивший впечатление большой барахолки — казалось, все торговали везде и всем. Запомнились многоэтажные дома без окон и без дверей, в которых жили беженцы из Нагорного Карабаха, — белье на балконах, трубы от печек-буржуек, множество чумазых детишек.

С билетами на самолет особой проблемы не возникло, но вместо 11 часов вечера мы вылетели в Новосибирск только около трех ночи — рейс несколько раз откладывался. Самолет «ТУ-154» частной кузбасской авиакомпании был битком набит не только пассажирами, но и какими-то коробками, тюками и свертками. Пр илетев в Новосибирск, мы вернулись в зиму — был ясный морозный день. Автобусом приехали в Томск.

Комментировать поведение работников азербайджанской прокуратуры как-то не хочется. Скажу только, что настроение у нас с В.П. было довольно пакостное: нас водили за нос, явно не помышляя о действительной эксгумации. Ладно, хоть посмотрели «заграницу».

Однако наберитесь терпения — до конца «эпопеи» еще далеко…

Так или иначе, вопросы по делу надо было разрешать. Еще раз изучив материалы дела, мы с коллегами убедились, что и данных осмотра места происшествия, и данных вскрытия трупа недостаточно для их решения. Эксперт К., спустя такое длительное время, не мог припомнить необходимых подробностей вскрытия — прежде всего хода переломов костей черепа.

Имея некоторый опыт общения с психологами и психиатрами, я знал, что известны случаи восстановления памяти под гипнозом. Получив консультацию специалистов, мы со следователем В. решились на нетривиальный ход. С согласия эксперта К. (предварительно были получены гарантии полной безопасности опыта) профессор Н.П. Корнетов погрузил его в неглубокий гипноз. Отвечая на составленные нами вопросы, эксперт описал переломы костей черепа словесно и нарисовал их подробную схему. Мы со следователем при опыте не присутствовали. Перед этим эксперт с материалами дела не знакомился. Анализ описания и схемы переломов убедительно совпадал с известными нам данными и существенно дополнял их.

Здесь сразу возникла правовая проблема. УПК РСФСР не предусматривает подобных способов получения доказательств (второго рода), но и не запрещает их. Примет ли следствие и суд наши выводы?

Используя дополнительно полученные данные, мы ответили на вопросы следствия о характере травмы черепа, количестве и последовательности воздействий, но подчеркнули, что наши выводы, основанные на воспоминаниях эксперта, не могут быть категорическими. Дело было передано в областной суд.

Через некоторое время меня вызвали в судебное заседание, где я огласил результаты экспертизы. К моему удивлению, ни у суда, ни у сторон не возникло вопросов по поводу получения дополнительных сведений о характере черепно-мозговой травмы.

Подсудимые продолжали держаться версии, что они играли в убийстве гр-на Г. второстепенную роль. Неожиданно адвокаты подсудимых заявили ходатайство о назначении еще одной экспертизы. По их мнению, потерпевший мог… утонуть! Дело в том, что в протоколе осмотра места происшествия было записано (до сих пор помню его почти дословно): «…голова трупа находится левой щекой в железобетонном желобе, по которому течет вода…, на дне желоба и рядом с ним лежат камни различной формы и размеров…». Ни ширины, ни глубины желоба, ни уровня воды в нем указано не было, как и описания формы и размеров камней.

Суд, совещаясь на месте, удовлетворил ходатайство и назначил очередную дополнительную экспертизу с вопросами: не наступила ли смерть Г. от утопления? не возникли ли повреждения костей черепа при падении в колодец и ударе под действием веса тела головой о желоб на дне колодца и о камни, лежавшие в желобе?

С судом не спорят. Не помню уж, в какой раз мы перечитали материалы уголовного дела. Вопрос об утоплении до сих пор ни разу не возникал. В протоколе вскрытия ни малейших указаний на прижизненную аспирацию воды в дыхательные пути и в легкие (утопление) не было. На фотографиях, сделанных при осмотре трупа на месте обнаружения, видно, что все лицо обильно испачкано подсохшей кровью.

Буквально скрипя зубами, мы написали, что никаких данных за утопление в воде не усматривается и что в протоколе осмотра места происшествия (ОМП) под головой трупа никаких камней не описано. Мы указали также, что целость костей мозгового и лицевого черепа, несомненно, была нарушена до падения в колодец, и отметили, что, учитывая глубину колодца — около 4 метров, и массу тела Г. — около 100 кг, в результате падения могли образоваться дополнительные повреждения костей черепа. С моей точки зрения, это на квалификацию содеянного никак не влияло (впрочем, квалификация преступления не мое дело).

Перед этим мы со следователем и криминалистом областной прокуратуры исследовали место происшествия, т. е., приехав в Лагерный сад, спустились вниз по лестнице и, преодолев глубокий снег, добрались до колодца, измерили его глубину (3,8 метра от горловины), осмотрели и сфотографировали дно, которое было засыпано обломками камней и кирпичами, и желоб на дне. Ясно, что за прошедшее время картина изменилась. Данные осмотра мы использовали при экспертизе.

В очередном судебном заседании я огласил наши выводы. Адвокат нынче грамотный пошел — меня забросали вопросами о разных мелких подробностях падения и «утопления». Пользуясь своим процессуальным правом и размахивая, как дубиной, копией протокола ОМП, я попросил суд вызвать участников осмотра — следователя, криминалиста, оперативного работника и понятых.

На следующий день их допросили в суде. Результат меня, честно говоря, ошеломил. Выяснилось, что для следователя прокуратуры (выпускницы юрфака ТГУ) это был первый практический выезд на место происшествия. Все время, пока производился «осмотр», она просидела в машине, ни колодца, ни трупа толком не видела. Криминалист райотдела в колодец не спускался, крупноплановых снимков трупа в нем не делал. В колодец на веревке опустили оперработника, он обвязал погибшего веревкой и труп подняли на поверхность. Оперативник (молодец!) вылез сам. Только после этого криминалист сфотографировал тело, причем с грубейшими нарушениями правил судебной фотографии: не было масштабной линейки, оптическая ось фотоаппарата была направлена к объектам под совершенно произвольными углами (а не перпендикулярно, как полагается), как будто эксперт фотографировал не место происшествия, а пикник…

Отвечая на вопросы суда и сторон, я от руки написал заключение эксперта в судебном заседании, в котором суммировал все ранее известные и вновь полученные данные. Суд удалился на совещание.

Потом я узнал, что двое из подсудимых были освобождены в зале суда, а один получил срок за «надругательство над трупом» (?!), но большую часть уже отсидел в СИЗО. Главный фигурант, А. -старший, до сих пор где-то бегает (или не бегает?). Когда его поймают, дело будет возобновлено…

Вы можете спросить: зачем я описывал всю эту бодягу? Отвечаю: с единственной целью — показать, как безграмотная работа специалистов на месте происшествия, в морге и на других этапах предварительного следствия способна загубить дело, которое при правильных и своевременных действиях могло быть быстро и эффективно завершено.

1-й курс 1964 год, 2-й курс 4-й курс

Пожалуй, для начала хватит. Думаю, если мой труд заинтересует читателей, я с удовольствием его продолжу. Тем более что остался не только большой запас случаев эксгумаций, но и богатейший набор примеров из собственной практики, с эксгумацией не связанных.

Не могу не сказать и вот о чем. Буквально когда я заканчивал эту часть своих заметок, в конце апреля 2001 года в г. Стрежевом мне пришлось сделать еще одну эксгумацию — через 33 года после самой первой эксгумации в Стрежевом! Рондо получается… Случай сложный и очень интересный, но пока идет следствие, я не могу о нем написать.

P.S. Стрежевские непонятки

В конце первой части я упомянул об эксгумации, которую сделал в г. Стрежевом в 2001 году — через 33 года после самой первой своей эксгумации. Это было своеобразное рондо.

С тех пор прошло 11 лет. Все эти годы указанный случай не давал мне покоя.

Не давал потому, что сама фабула весьма необычна и загадочна.

События происходили в ноябре 2000 года. В г. Стрежевом было построено современное многоэтажное здание «Восточной нефтяной компании». Его архитектурные достоинства не столь важны. На первом этаже располагалась диспетчерская, куда в режиме on Кпе стекались сведения о добыче нефти, состоянии скважин, трубопроводов и т. п. В диспетчерской круглосуточно дежурили по два человека — диспетчер и техник. При входе в здание имелся довольно обширный холл. С одной стороны его находились входные двери, ведущие на этажи компании, с другой — коридор, ведущий в диспетчерскую. Длина коридора — 40 метров, дверь в диспетчерскую во время работы всегда закрыта. В холле метрах в 5_6 от входной двери стоял стол охранника — сотрудника вневедомственной охраны. Он во время дежурства сидел в кресле на колесиках. Стол освещался настольной лампой. Входная дверь закрывалась на английский замок с защелкой, т. е. открыть его можно было либо снаружи ключом, либо изнутри, повернув защелку. Еще одна деталь — каждые два часа охранник должен был отзваниваться на центральный пульт и докладывать, что на охраняемом объекте все в порядке. Если контрольный звонок не поступал, на объект направлялись сотрудники для проверки ситуации. Телефонной связи между центральным пультом и диспетчерской не было.

В тот день дежурил охранник К. — молодой здоровый мужчина 24 лет, отслуживший в армии, высокий, атлетического сложения. Ночь прошла вроде бы спокойно. Около 6 часов 20 минут утра в окно диспетчерской кто-то постучал. Диспетчер выглянул и увидел под окном двоих сотрудников вневедомственной охраны, которые подавали ему какие-то знаки (через двойные рамы ничего толком не было слышно). Диспетчер понял, что его просят открыть входную дверь, удивился (а где охранник?), но прошел по коридору те самые 40 метров, пересек полутемный холл и открыл входную дверь. Вошедшие ВОХРовцы вместе с диспетчером подошли к столу охранника и увидели, что он (охранник, конечно) сидит в кресле, откинувшись на спинку, и как будто спит. На оклики он не отзывался, и, подойдя поближе, сотрудники убедились, что охранник мертв…

Приехавшая вскоре оперативная группа приступила к осмотру места происшествия. Сразу отмечу, что судмедэксперт в осмотре места происшествия и трупа не участвовал. Позднее мне так и не удалось выяснить, почему не вызвали эксперта. Следователь записал в протоколе осмотра: «Трупное окоченение выражено слабо». И все. Не было указано, в каких группах мышц «слабо» выражено окоченение, трупные пятна вовсе не были охарактеризованы. Диспетчер в своем объяснении показал, что с начала дежурства (с 8 часов вечера) подозрительных звуков (вообще никаких) из холла не слышал, из диспетчерской не выходил, дверь в рабочий зал была закрыта. Кроме компьютеров, в диспетчерской сохранился телетайп, который во время работы «стрекочет» довольно громко. Такие же показания дал и техник. Сотрудники ВОХРа пояснили, что К. последний раз позвонил на центральный пульт в 4 часа утра, все было нормально, и должен был позвонить в 6 часов. Когда в 6 часов звонка не последовало и телефон охранника не ответил, начальник смены отправил двоих сотрудников проверить объект. Пока оделись, завели машину, доехали — было уже 20 минут седьмого. Подойдя к двери, постучали, несколько раз окликнули охранника и, не получив ответа, направились к окну диспетчерской.

Труп вскрывал тамошний эксперт Р. При наружном осмотре он обнаружил только овальный, горизонтально вытянутый кровоподтек на передней поверхности левого плеча в средней трети. Под кожей здесь было соответствующее кровоизлияние. И все. Больше ничего снаружи эксперт не нашел. При внутреннем исследовании обнаружены признаки быстро наступившей смерти — темная жидкая кровь в сердце и сосудах, полнокровие правой половины сердца, мелкие и мельчайшие кровоизлияния на поверхности сердца и легких, напоминающие пятна Тардье. Главной находкой эксперта был двухсторонний сгибательный перелом больших рожков подъязычной кости с хорошо заметными темно-красными кровоизлияниями в окружающие мягкие ткани и в подкожную жировую клетчатку шеи в проекции переломов. Подъязычную кость для дальнейшего исследования эксперт не изымал. Соматически мужчина был совершенно здоров. Алкоголя в крови и в моче найдено не было. В качестве причины смерти эксперт указал странгуляционную механическую асфиксию — удавление рукой постороннего человека. Следствие выдвинуло несколько версий (о них чуть позже), но ни одну из них доказать не удалось. Дело передали в областную прокуратуру. В апреле 2001 года я вылетел в Стрежевой, имея на руках постановление об эксгумации трупа К. Детали были согласованы с местной прокуратурой, и к моему прилету тело уже эксгумировали и доставили в морг.

Поскольку захоронение было в ноябре и к началу апреля земля в Стрежевом еще не оттаяла, тело сохранилось почти идеально, только кожные покровы местами покрылись плесенью.

При наружном осмотре я нашел ранее описанный кровоподтек на левом плече и кровоизлияние в мягкие ткани. При тщательном осмотре лица, шеи, туловища и живота никаких других внешних повреждений обнаружено не было. При осмотре наружных половых органов внешне также ничего особенного не было видно. Разве что мошонка выглядела не спавшейся, как следовало бы (все же прошло более пяти месяцев с момента смерти), а была довольно объемной, хотя и не увеличенной. Я сделал дугообразный разрез по боковым и нижней поверхностям мошонки и осторожно отпрепарировал кожный лоскут. Подкожная клетчатка была умеренно отечной, студневидной. Корень полового члена, оболочки, придатки яичек и прилегающая клетчатка промежности заметно пропитаны кровью. Ткани были взяты для гистологического исследования. Несмотря на прошедшее время, некоторые признаки асфиктической смерти (например, пятна Тардье на сердце и легких) еще присутствовали. Нашел я и переломы подъязычной кости — она была ненормально подвижна в области сочленения обоих рожков с телом. Было видно и кровоизлияние в окружающих мягких тканях — выраженное справа и менее заметное слева. Я не стал торопиться — аккуратно иссек подъязычную кость и поместил ее в баночку с формалином. Для гистологического исследования взял кусочки тканей с кровоизлияниями с обеих сторон и участки стенок сонных артерий из зон каротидных синусов. Я искал, но не нашел признаков отека слизистой гортани — голосовых складок и грушевидных ямок. Более ничего интересного при повторном исследовании трупа найдено не было. Забегу немного вперед. Вернувшись в Томск, я тщательно отпрепарировал подъязычную кость, изучил ее под стереомикроскопом и увидел, что переломы были не сгибательными, а разгибательными. Собственно, это были даже и не переломы. Оба больших рожка и тело кости были целы, но оба сочленения рожков с телом (полусуставы) — повреждены. И у правого, и у левого сочленения капсула разорвана изнутри (разгибательные повреждения), видны покрытые очень тонким хрящом суставные поверхности — в силу молодого возраста сращение рожков с телом кости еще не наступило. Такого рода повреждение сочленений подъязычной кости возникает не при сдавлении рожков кости посторонней рукой, а при ударе по телу кости тупым предметом (например, ребром ладони).

После эксгумации, естественно, обсуждались возможные версии происшествия. С экспертной точки зрения на трупе имелись повреждения в области наружных половых органов, бицепса левой руки и органов шеи (подъязычной кости). Наиболее вероятная (на тот момент — сразу после эксгумации) причина смерти — асфиксия от сдавления органов шеи рукой постороннего человека.

После медико-криминалистического исследования подъязычной кости было уточнено — повреждение сочленений произошло не от сдавления рожков, а от удара по телу кости.

То есть повреждения на трупе причинены тремя ударами — один из них в область половых органов (скорее всего ногой), один по бицепсу левой руки и третий по передней поверхности шеи (скорее всего ребром ладони). Сразу возник вопрос: кто и как мог нанести такие удары?

Как вы помните, следов борьбы на месте обнаружения трупа не нашли, шума борьбы, криков диспетчер и техник не слышали. Замок на входной двери явно был открыт самим охранником. Следовательно, борьбы и не было. Значит, кто-то постучал в дверь и попросил его впустить. Незнакомому человеку охранник никогда бы дверь не открыл и непременно позвонил бы на центральный пост. Значит, они были знакомы. Неизвестный вошел, оба прошли к столу охранника и о чем-то говорили, стоя лицом друг к другу. Вошедший неожиданно нанес удар ногой в область мошонки. Смею вас уверить, что эффект от такого удара оглушающий — это одна из чувствительных (очень!) рефлексогенных зон. Охранник осел в кресло. При этом он мог и не потерять сознание и, вероятно, попытался левой рукой нажать тревожную кнопку — она закреплена под столешницей слева. Попытка была пресечена ударом по бицепсу левой руки. Следующий мощный удар — по передней поверхности шеи. При этом, кроме подъязычной кости, травмируются рефлексогенные зоны наружных сонных артерий (каротидные синусы) и блуждающие нервы, что приводит к мгновенной рефлекторной остановке сердца. Потому и не было отека слизистой гортани — он просто не успел развиться.

А теперь подумаем, кто мог нанести три таких прицельных отключающих и поражающих удара? Только человек, имеющий специальную подготовку! Эти соображения я довел до следователя.

Через одиннадцать лет я попытался найти в архиве Бюро тот самый акт эксгумации от 2001 г. Но… за это время архив много раз перемещали с места на место (из корпуса в корпус), его заливало водой, грызли мыши и т. п. Короче, ничего я не нашел.

При случайном разговоре со старым знакомым — сотрудником облпрокуратуры (теперь следственного комитета), мы вспомнили этот эпизод и он пообещал мне сообщить кое-какие подробности. Вскоре он позвонил и назвал мне номер уголовного дела (зачем он мне?) и фамилию убиенного охранника. Но о том, чем закончилось уголовное дело, почему был убит охранник, найден ли убийца, он промолчал. А я не стал расспрашивать — для меня интерес не в этом, а в чисто судебно-медицинской ситуации.