Витька вошел через задние двери в магазин. Бодрый навеселе. Было полдевятого утра, а бодрый он оттого, что, встав, похмелился стопочкой водки, которую долго и тщательно прятала от него Тамара, и когда он сегодня встал — желтый, помятый, с сосущей тошнотой в животе и опухшими глазами, выдала ему по такому случаю.

Из-за спины в открытые двери магазина щедро вливало свет взбирающееся на небо солнце, а пока он шел на работу, под ногами похрустывали замерзшие за ночь лужи.

«Гастроном» был в конце улицы, носящей звучное имя Чайковского, где жил Витька. Открывался он в девять, так что Витька на работу явился без опоздания. Он был сегодня хорошим. Он собирался быть хорошим весь день, чтобы не вспомнили о вчерашнем самовольном уходе с работы, но быть хорошим ему не дали.

Войдя, он тут же напоролся на заведующую Инну Константиновну. Она словно специально ждала Витьку у входа невысокая, молодящаяся женщина далеко за сорок, всегда густо накрашенная, с неуклюже-толстыми ногами и крутыми бедрами. Она стояла в белом расстегнутом халате, из-под которого выглядывало платье с богатой вышивкой, уперев руки в бока и уставив на Витьку недобрый взгляд выпуклых коричневых глаз с золотыми искрами.

— Здрасьте, Инн Константинна, — опустив голову, пробормотал Витька, собираясь прошмыгнуть мимо нее. Но не вышло.

— Явился, голубчик! — Инна Константиновна не переменила позы, только глаза выпучились еще сильнее. Голос был нарочито-неприятный, с визгливыми нотками. — Ты что, думаешь, работать мы за тебя будем? А?

— А что?.. Да я ничего. Что случилось-то? — Витька теребил края расстегнутой куртки, внимательно разглядывая бетонный пол с обрывками упаковочной соломы. Стыдно не было, но он знал — надо показывать смущение и раскаяние, и показывал, как умел. Голос заведующей больно прокатывался в висках.

— Что случилось? — Она не кричала, но все интонации были крикливыми. — Вчера молочные, понимаешь, привезли, а его нет! Где ты шлялся после обеда? А? Зойка с Клавкой взопрели, таская ящики, а его нету!

За спиной Инны Константиновны появилась Зойка, молодая бойкая девица, острая на язык и всегда как-то раскрывавшаяся навстречу каждому, но, увидев начальство во гневе, тут же скрылась в зал к первым покупателям.

— Ну вот что, дорогой, я с тобой нянчиться больше не собираюсь! Хватит!

Когда это она с ним нянчилась? Витька работал в «Гастрономе» два месяца и все два месяца в рот не брал. Не считая вчерашнего.

— Напился вчера, да? Убежал и напился? Ну-ка, дыхни! Дыхни, дыхни! — Инна Константиновна, не снимая рук с бедер, надвинулась на него, наперла мягкой грудью. Витька знал, что пахнуть будет — водка дает запах сильный и стойкий, — но, не скрывая, дыхнул.

— Я-асно! — зловеще протянула Инна Константиновна. Мало тебе двух статей в трудовой! Я так и думала! Пойдем-ка, голубчик. Пойдем, пойдем ко мне.

«Ко мне» означало в ее кабинет — маленькую комнатушку со столом, тремя хромоногими стульями и сейфом, в дальнем конце подсобки. Инна Константиновна конвоировала Витьку, шла сзади, громко стуча каблуками по бетону, и только что не подталкивала его в спину. В кабинете указала на стул. Витька сел, не отрывая взгляда от деревянного вышарпанного пола.

— Этого больше не повторится, — пробормотал он привычную фразу.

— Пиши-ка заявление, голубчик. — Инна Константиновна уселась за стол, достала из ящика чистый лист бумаги, положила на стол и шлепнула сверху выдернутую из нагрудного кармана халата шариковую ручку. Ручка прокатилась по бумаге и замерла на ее краю.

— Какое заявление? — Витька вскинул взгляд, непонимающе уставился в лицо заведующей с черными шариками краски на ресницах.

— Об уходе, голубчик, заявление. По собственному. Будто не знаешь, как писать. — В голосе Инны Константиновны промелькнуло непонятное злорадство. — Думаешь, мы без тебя не обойдемся? Да нынче таких пучок на пятачок…

— Об уходе? — никак не мог понять Витька. — За один прогул? Да я всего-то один раз ушел вчера! — выкрикнул он ей в лицо.

— И достаточно. Учить вас надо, голубчики, учить. Все должно быть по справедливости. — Инна Константиновна совсем успокоилась и говорила почти ласково, с ухмылкой глядя на него. — Время-то нынче совсем другое. Отошла вам, пьянчугам, лафа. Ты вчера раз ушел, и я тебя сегодня раз уйду. Справедливо, а?

— Не буду писать, — проворчал Витька, все еще не в силах понять, почему и за что она так вдруг взъелась на него.

— Тогда я сама напишу. — Голос Инны Константиновны из ласкового сделался зловещим. — Но по собственному я за тебя заявление написать не могу, сам понимаешь. Я по тридцать третьей тебя. Усекаешь?

— Усекаю. — Витька схватил ручку и торопливо, сильно продавливая бумагу, стал писать. Ярость свербила в голове милицейской трелью. За что? За что? Только потому, что статьи в трудовой? Но он же исправился!.. Ладно, черт с ней! Обойдемся без вашего вшивого «Гастронома».

На дате он задержался. Инна Константиновна, бдительно следившая за его действиями, тут же подсказала:

— Сегодняшнее ставь, двадцать четвертое апреля. Вот так. — Взяла у него листок, внимательно прочитала, поставила в углу росчерк «не возражаю», спрятала листок в стол. — Ну, гуляй, ты свободен. За расчетом послезавтра придешь, в аванс. Тогда же и трудовую получишь. — Инна Константиновна еще раз ухмыльнулась ему. — Прощай.

Витька не ответил, встал и, повернувшись к ней спиной, вышел. Ему очень хотелось хлопнуть дверью, чтобы хоть стекла задребезжали в жалком кабинетике, но не хлопнул, хотя злость кипела ключом. В конце концов, сам виноват. Виноват только он и проклятые записи в трудовой.

В подсобке он столкнулся с Зойкой. Проходя мимо, она коснулась его бедром, потом остановилась, обернулась, и он тоже обернулся, чувствуя себя, как всегда с ней, дурак дураком.

— Ты чего такой смурной? — улыбалась Зойка и щурила хитрые, бесстыжие свои глазищи, и Витьке, как всегда, хотелось схватить, стиснуть ее. — Поцарапались? — Она кивнула на дверь кабинета.

— Выгнала, — выдохнул Витька. — Ну и черт с ней! Что я, работы себе не найду?

Накрашенная улыбка погасла, глаза у Зойки стали тусклыми, отчужденными.

— А-а… — протянула она. — Ну, счастливо тебе. — И пошла, покачивая бедрами, затянутыми в белый халат.

И лишь на улице, когда обдуло ветерком и пригрело по-весеннему ярким солнцем, Витька подумал о Тамаре. Как сказать, что его опять выгнали, и что придумать на вопрос: почему? Правду, учитывая вчерашнюю ложь, говорить нельзя. А что тут придумаешь? Деньги-то надо приносить домой дважды в месяц… И так ему не хотелось идти домой, что хоть куда угодно, только не домой. Он шел, и яркое весеннее небо казалось черным, как ночью, и солнце приклеилось к нему, точно пластырь. Ноги сами вели его на соседнюю улицу, где в ряду покосившихся, ветхих домишек стояла такая же покосившаяся Лехина хата. Только бы Леха был дома…