В Телави героина не достать. Что угодно тут есть – автоматы, фальшивые паспорта, тротил, румынские рабы… но только не героин. Проклятое место. А ведь иногда это так важно – иметь немного героина! Конечно, трезвомыслящее большинство меня не поймет. А вот трезвомыслящее меньшинство поймет все на раз. Но это лишь одна сторона медали. В общем, все непросто…

Все осложняется пуще прежнего, когда режиссер принадлежит большинству, ты снимаешься у него в фильме, а съемки ведутся посреди пустыни неподалеку от Телави. При этом температура воздуха +50°, а фильм костюмированный. Но и костюмированный ты мерзнешь так, что хочется выкрикнуть какую-то нелепость. Что-то типа: «Имею честь, дамы и господа!» – и, откланявшись, ровным шагом (что совсем не легко) покинуть съемочную площадку и на первом же попавшемся такси рвануть в Тбилиси. В Тбилиси, который битком набит святыми, экстрасенсами, поэтами, китайскими магазинами и героином. Но ни крикнуть, ни уехать не выйдет. Поскольку ты заключил контракт. Дьявол, представившийся продюсером фильма, подсунул тебе две недели тому назад какой-то листок, и ты его подписал.

Две недели тому назад ты бы подписал не только этот чертов листок, но и любой другой, лишь бы на банковский счет капнул аванс в 10000 долларов. Круглая сумма, ничего не скажешь! 10000 долларов это несколько погашенных кредитов, много героина и немного карманных денег. Впрочем, у героина есть одно странное и всем известное свойство – вопреки любому количеству его никогда не бывает много. Тем более когда он присутствует и в кармане, и в организме. При таком раскладе становишься до того щедрым, что готов накормить всех голодных, приютить всех беспризорных, утолить все виды жажды. Превращаешься в своего рода филиал Красного Креста. Что всем все равно не поможешь, осознаешь уже потом.

По приезде в Телави у меня было 22 чека. По самым оптимистичным расчетам, могло хватить дней на сорок. Инъекция до съемок, инъекция после. Тем не менее… Последний чек иссяк ровно через месяц, день в день. Утром стало кристально ясно, что пусть Телави и далеко не Лас-Вегас, здесь вполне возможны и страх, и ненависть. Вот только простую истину сию осознаешь, когда героин уже на исходе. Тут-то ты и понимаешь впервые, что от Лас-Вегаса Телави очень далеко. Именно тогда и начинаются страх и ненависть. Страх беспредельный, ненависть еще больше.

Еще немного, и я бы просиял как благовестник. Еще неделя, и если бы меня не включили в сонм святых непосредственно, то стажером в канцелярию Господа зачислили бы наверняка. Целый месяц я начисто отрицал себя, вытряхивал из мозгов всякий постмодернистский мусор, припадал к своим подлинным корням и истокам – к самой заре христианства. Параллельно держал строжайший пост и пел величавые гимны Всевышнему. Еще чуть-чуть, и пошел бы исцелять дев ханаанских и отроков иерихонских. К началу третьей недели уже мог говорить притчами и постиг язык птиц. Понимал и режиссера, которого поначалу воспринимал беспорочным, как голубок, и невинным, как младенец. А он оказался верным слугой дьявола, в предыдущей жизни – личным астрологом короля Фридриха II, предсказателем будущего и акушером.

И вот я стою посреди пустыни, и буду стоять еще, пока режиссер не возвестит: «Снято!» До этого пока еще далеко, оператор только ставит кадр. Впрочем, куда мне, дамы и господа, торопиться, пусть себе спокойно ставит и настраивает. Мне нравится здешняя тишина – райская симфония, такая бывает лишь в ангельском санатории. Нравится стоять на горячем песке, блеклой сыпучей массе, что напоминает героин на дне ложки перед кипячением. Мой урбанистический мозг так устроен, что, кушая штрудель, я вспоминаю бабушку, а стоя на песке – героин.

Впрочем, рано или поздно пустынничество мое кончится, ведь оператор – матерый волк, старый утонченный аристократ, виртуоз своего дела, настоящий Ласло Ковач. Кадр будет установлен, и очень скоро. И мы снимем еще одну сцену, еще один общий план, на котором я буду выглядеть как точка. Вполне можно было бы обойтись моим дублером (разве зритель поймет, я пересекаю пустынную даль или мой психотерапевт?), но режиссер не желает об этом и слышать. Он сторонник всего натурального. Может целыми днями говорить о магии настоящего кино (должно быть, служенье магии, колдовству и мифотворчеству перешло к нему из предыдущих воплощений). То же касается его способностей к кулинарии и фитодизайну. Рассказывают еще, что он бесподобно вяжет шерстяные носки. Но это уже тема отдельного разговора.

Всякая песчинка здешней пустыни отмечена божественным знаком. Раскаленное солнце, кажется, занимает все небо, но мне все равно очень холодно. Тело ломит, будто под кожей у меня копошатся тысячи червей. Или, может, это во мне божественная искра так возгорается? Не удивился бы. Ведь мы на святой земле. По ней следует ступать только босиком. Это пустыня – посольство Господа. О Всевышний, мне здесь нравится, и все же, покорно Тебя прошу, выведи меня отсюда в землю хорошую и просторную, где течет мед и героин, в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев. Молю, хоть и знаю, что никуда мне отсюда не выбраться. Что скажете, мистер Ковач? Выбраться? Или не выбраться? А может, и не следует выбираться?

Вообще, что тут происходит, мистер Ковач? К чему это промедление? Что вам стоит кадр установить? Мне здесь нравится, я люблю эту пустыню, но умереть в ней не хотел бы. Я люблю плод смоквы, но это же не означает, что мне нужно повеситься на первой попавшейся смоковнице. Да если б я этого и пожелал, где вы найдете тут смоковницу? Тернового куста, и того нет. Но близость Бога Авраама, отца моего, и Бога Исаака, и Бога Иакова я чувствую тут шкурой. Будто во мне сияет отблеск вечного, как от солнца, луча. Это небесная искра, готовая вот-вот разгореться в пламя. Так что осторожно, мистер Ковач! Ни к чему играть с огнем. Поставьте спокойно кадр и снимем еще один эпизод, еще один общий план, на котором раб божий выглядит как кристалл героина.

Рассказывают, от великих режиссеров часто можно услышать повелительное: «Камера!» – это означает начало съемки. И стоит кому из маэстро крикнуть это слово, как вся съемочная группа обращается в единый организм, сотни танцоров синхронно приступают к своим па, оркестр – к репетиции, метеорит – к падению, пехота – к фланговой атаке. Но наш режиссер, увы, не из великих. Имя таким, как он, легион. Так что повелительного крика от него не жди. Я и не жду. Жду я совсем другого… в частности – когда уже солнце нанесет мне удар, когда сразит меня, и, брошенного на землю, раскаленный песок растопит и всосет меня, как студенистую медузу. Но это всего лишь недосягаемая мечта. Скорей верблюд пройдет сквозь игольное ушко, чем святая земля примет меня, разряженного и свербящего. Вообще не исключено, что такие мысли – последствия моих детских психологических травм. Зачем, черт возьми, мне рваться к недостижимому, недоступному и безграничному? Все равно ведь, должно быть, не суждено мне вырваться из этой пустыни. Заколдованный круг! Недаром, знать, маленький легионер столько говорит о магии. А вы, мистер Ковач, что думаете, выберусь я отсюда, выскочу из этого круга?

Моя б воля, давно бы уже выскочил отсюда и на первом же такси летел в Тбилиси. Однако я стою здесь и не могу иначе. А все потому, что связан контрактом, по которому мне причитается еще целых 20000. Что ни говори, круглая сумма! 20000 долларов, ни больше, ни меньше – это героин, много героина и аудиенция с Господом Богом. Это тот самый исключительный случай, когда можно запастись героином даже на черный день. А когда у тебя отложен героин на черный день, тебе спокойно-преспокойно, как бабушке, наварившей на зиму вдоволь варенья. Две вещи по-настоящему потрясают мое воображение: карманы, полные героина, и моральный закон во мне. В такие мгновенья ты сплошная мораль, ходячий нравственный урок и притча. А глаза твои полны загадками, как Библия.

Хоть сейчас, мистер Ковач, вы смекнули, отчего это я столь терпелив? Я стою, и буду стоять здесь, покуда держится во мне дух. На легионера я уже не надеюсь, давно махнул на него рукой. Уж лучше ему носки вязать, право. Кино – не его дело. Но вы меня удивляете. Чего столько тянуть с установкой кадра? Неужели вы не чувствуете, что земля горит под ногами? Я уже высказался. Но вот почему это пекло терпите вы? Уж не перетянул ли и вас на свою сторону продюсер? Если так, то вы правы, что стоите в этой огненной жаре, человек в вашем положении должен понемногу привыкать к аду.

Я же, виноват, житель пространств иных. Считайте, что в кармане у меня уже лежит годовой абонемент в ангельскую оперу. Я здесь стою и, похоже, здесь и останусь. Позже здесь возведут божью обитель. Ну или, на худой конец, тут встанет жилище человека, добросовестно почитавшего Господа. Вы слышите звуки флейты и свирели, доносящиеся из моего сердца? То песнь таинств, возвещающая начало жертвоприношения. Чему удивляться, ведь мы в благословенном месте. Универсальная закваска, абсолютная фокальная точка. Говоря по-нынешнему, зона оффлайн. Пересечение круговерти земли и неба, соприкосновение верхнего и нижнего миров, скрещенье добра и зла.

И если вы не совсем еще погрузились в туманный морок, если еще не подписали сомнительный контракт с продюсером, шанс все еще не потерян! Бегите, мистер Ковач, бегите отсюда! Не думайте обо мне, я несу свой крест. Мне надобно здесь постоять. Здесь потребен я Господу Богу. Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в меня веруйте. Истинно говорю вам: Иоанн Богослов, Григорий Назианзин и Максим Исповедник не обороняли с таким самоотреченьем института папизма, как я встану на защиту Господних прав. И если вы и после сего моего признания не откажетесь от мысли (не раз прочитанной мною в ваших зорких глазах), что я комедиант, то у вас выйдет, что я божий комедиант. Уж не забыли ли вы, что во мне сияет отблеск ясного, как вечная радость, луча?

Не забывайте также, что и черт не дремлет. Главное, никаких подписей! Если он вас еще не переманил и не подкупил, разорвите в клочья любой контракт. И трезвитесь, трезвитесь! Ибо ваш противник бродит, как лев рыкающий, ищет, кого б сожрать. И пребывайте начеку всегда, ибо неведомо, когда же пред вами явится ваш Бог. И если при этом вы будете соблюдать все посты и молиться, то и Он, уверяю вас, не замедлит с расправой. Залог светлого будущего – это в первую очередь молитва. Молитва и пост. Если вы не знаете, как нужно молиться, я вас научу. Сам Спаситель не ведал, что пребывал сыном Божьим, прежде чем другие не открыли ему и не убедили его в этом. И не забывайте, что вы превосходно должны знать языки: во-первых, греческий, как то заповедал Квинтилиан, во-вторых, еврейский, ради Священного писания, и, наконец, халдейский и арабский – на всякий случай. Вы же не думаете, мистер Ковач, что я прирожденный святой, пустынник и вероучитель? Однако возжелавшие одарить меня негою небеса направили меня на единственно верный путь, ведущий к апартаментам Господа. И знаете почему? А потому, что я возносил молитвы и соблюдал посты. И еще был трезв. Конечно, это лишь ничтожный фотон, искорка величественного луча, но и дыма без огня не бывает. Так пребывайте всегда начеку, мистер Ковач, и небесные силы придут к вам на помощь.

И еще, прошу вас, поскорее поставьте кадр. Завершим этот эпизод и приблизимся на шаг к истине. Но, ради Бога, отстаньте от маленького легионера. Вы же видите, он уснул. До кино ему – как свинье до покаянья. А посему займемся своими делами. Верней, вы займитесь, воспарите на высоту своего призвания. Я-то и так здесь пребываю. И пребуду, пока не паду. Но с открытым взором, ибо сказано: слышащий слова Божии, который видит видения Всемогущего, падает, но открыты глаза его. Дабы взирали на звезду, восшедшую от Иакова, и на жезл, восставший от Израиля, что поразит князей Моава и сокрушит всех сынов Сифовых.

Но никому не слова, умоляю вас, друг мой! Да не забудем мы облеченную в притчу мудрость древних – и поле, и лес имеют очи и уши. В первую очередь сторонитесь продюсера. О, сколько же здравого смысла приходится предъявлять тому, кто не только следит за всеми поступками людей, но и читает мысли в пропастях и глубинах их душ. Пример можете брать с меня. Видите, как я кроток. Тяжело, а терплю. Что-то, куда как посильней меня, укрепляет мне дух и делает меня покорным. Уж не вечное ли безмолвие этих пространств? Что ж с того, что холодно. Думаете, я не пылаю? И кубик льда, брошенный на раскаленную сковороду, не растает? Я просто не подаю вида, чтобы не вызвать лишних подозрений. Величайшее испытание! Сейчас мне потребны выносливость и осторожность. Придется пройти все круги юдоли слез. И если я выдержу, то возрадуется Иаков и возвеселится Израиль, и Господь тогда одарит тебя путевкой в землю своего страданья, где течет молоко и героин, в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев.

Впрочем, для начала необходимо все-таки установить кадр. Снять наконец-то сцену, в которой раб божий покажется с кончик одноразового шприца. Возносите, мистер Ковач, молитвы в глубине души своей, горячо и чистосердечно, и всякое ваше начинание увенчается торжеством, а ваше имя прогремит на весь свет. Молитва – страшная сила. Чего стоит пример одного только Александра Гогенлоэ, исцелявшего больных лишь чудесною силой молитв. Так что вы лучше молитесь, мистер Ковач, о постановке кадра, а я вознесу мольбу о спасении души моего отца.

В последнее время я часто вспоминаю отца. Достаточно какого-нибудь небольшого нюанса, отдаленной ассоциации – и он сразу же появляется перед моим взором. В последние свои дни он сильно мерз. По горло закутавшись в плед, надвинув вязаную шерстяную шапку чуть не на глаза, выходил на балкон и, сидя в кресле, грелся на солнце. Один только тонкий нос его с горбинкой и был виден из-под всего. Встретимся взглядами, непременно подмигнет, все хорошо-де. Но беззаботности не получалось. Слишком уж он был утомлен для того, чтоб получилось вообще хоть что-нибудь. Организм неуклонно выходил из строя, как старая машина. Он даже как-то уменьшался, будто кто-то невидимый ластиком стирал его прежние контуры. Бесследно таяли и исчезали плечи, лопатки, зубы, ключицы… Один только живот рос и надувался, и к концу он ушел в него весь (если не принимать во внимание уменьшившуюся, чуть не до птичьей, голову и утомленные глаза). Огромный, полный жидкости шар. И что-то засевшее глубоко в нутре, что упорно пускало корни во все тело, как цветок в землю. А цветок просил солнца. И отец, как добрый садовник, выполнял его просьбу – дни напролет, завернувшись в плед, грелся на солнце.

Но и это не главное. Главное, что при виде песка мне вспоминается героин, при виде героина – шприц, шприца – отец. Должно быть, потому, что регулярно, три раза в день, я впрыскивал ему в вену морфий. Эта цепь ассоциаций так или иначе понятна. Но совсем непонятно, отчего при виде отца мне вспоминается король рок-н-ролла Элвис Пресли. Когда отец лежал в гробу, помню, мне все казалось, вот-вот подскочит и запоет толстый Элвис в кожаном белом костюме. И сейчас, глядя на этот песок, мне все кажется, вот-вот выкатится откуда-то лакированный гроб, похожий на лимузин, и из него восстанет потный Элвис с гитарой в руках. Должно быть, он угодил звеном в цепь моих ассоциаций потому, что нередко баловался героином. А может, это мой мозг требует дозы, и воображение извлекает из памяти все что ни попадя, все, что прямо или косвенно связано с героином? Может, и так… Ведь я могу и до утра танцевать. Как только доза заканчивается, пляшешь, как шиит на шахсей-вахсее. Точнее выражаясь – пойдешь на все. Апостолу Павлу эсэмэс отправишь, а то и почище что-нибудь учудишь. Впрочем, есть загвоздка – я не знаю номера. А так бы обязательно.

Потому и стою здесь. И еще потому, что вы никак не поставите кадр, мистер Ковач. Я уже подумываю, не подкупил ли вас продюсер. Любопытно, что же он вам предложил? Есть ли что такое, чего я не знаю? О чем не догадываюсь? Выходит, мы не фильм снимаем, а непонятно чем занимаемся. Но почему же? Я ведь не настолько наивен, чтобы полагать, будто все затеяно ради того, чтобы ввести меня в соблазн, дабы отринул я от себя Господа и подписал с продюсером еще один контракт. Впрочем, мне уже так плохо, что поставил бы подпись под чем угодно, даже под словами, что Шекспир бессмертен. А потом – аллилуйя! Запою гимны во славу Господню, стану дирижером ангельской капеллы. После инъекции все удается легко и непринужденно, хоть телемост с Иоанном Богословом. Это будет даже не инъекция, а индульгенция. Сосуд услады и корень любви. Всеобщий мир и меморандум согласия.

Признаюсь уж наконец: что бы ни случилось, менять конфессию, а тем более отрекаться от Господа своего, я не намерен. Но один вопрос не дает мне покоя. Если Господь Бог видит мои мученья, отчего он мне их не облегчает? Неужто испытывает меня на выносливость и стойкость? Допустим. Но как в этом случае прикажете понимать дьявола? Он платит мне, чтобы потом я пел гимны своему Господу?

Знаю, в моих сомнениях вы обвините, конечно же, героин. К бабке не ходи, уже обвинили. Однако… все не так, все совсем наоборот – всему виной не героин, а его отсутствие. Это, и только это, его нехватка, его недосягаемость. Убежден: если бы Всевышний знал, до чего он мне теперь потребен, наверняка приставил бы ко мне персональную фею – небесную медсестру, голубоглазую, в белом халате и с молочным запахом, как от спящего младенца, которая бы каждое утро и каждый вечер бесшумно подлетала бы ко мне, как ласточка и, безболезненно уколов, улетала восвояси.

Но, вопреки всему, я все же верю, что Всемогущий знает обо всем этом. Знает лучше меня. Верю, близится мгновенье, когда небесный парламент проголосует за то, чтоб ко мне приставили эту голубоглазую фею. Что кабинет апостолов уже рассмотрел и одобрил этот закон, со всеми его пунктами и подпунктами. Так, во всяком случае, поговаривают в кулуарах. А в кулуарах зря не скажут! Теперь последнее слово за парламентом. Ребята, сейчас, как никогда, от вас зависит внутренний и внешний имидж Небес. Главное, не обделайтесь. Я не реалист и, следовательно, не требую невозможного. Я прошу только, чтоб вы не обделались. Неужели даже это невозможно?

Главное, не забывайте, сейчас на вас устремлены взоры нищих и убогих, младенцев, культуристов, ветеранов войны и сексуальных меньшинств. Помните семь спящих отроков эфесских? Так вот, от их имени обращаюсь к вам я, один из них. Последний, поэт и мученик. Знайте, всю надежду и упование возлагаю я на вас. А вслед за мною – убогие, зодчие, симулянты и фанаты. Мы твердо верим, что вы приставите ко мне крошку фею. Блаженны верующие.

Я и сам был бы блаженным, если бы только у меня был героин. Или если б даже у меня его не было, но он бы вымучивался в Телави. До вечера уж как-нибудь я дотерпел бы. Но нет его в Телави. Все что угодно есть, а героина нет. А как мне сейчас необходима хотя бы одна инъекция! И не из одного только приличия, как бывает, а из нужды. Горе тебе, Телави! Ибо если бы в Тире и Сидоне творилось то, что сейчас творится у тебя, то давно бы они, сидя во вретище и пепле, покаялись. Но и Тиру и Сидону отраднее будет на суде, нежели тебе.

Пока небесный парламент отдает свои голоса за новый закон, давайте-ка мы как можно глубже исследуем выдвинутые выше тезисы и ответим на кое-какие вопросы. Платит ли мне деньги дьявол за то, чтобы я пел величальные гимны моему Господу? Платит. Привез или не привез он меня сюда, в обитель Непорочного зачатия? Привез. Дал или не дал дьявол мне шанс воротиться к истинным моим корням, то есть к вере Христовой? Дал. Создал или не создал максимальные условия, чтоб я приблизился к моему Господу? Создал. Помог или не помог мне стать вероучителем и пустынником? Помог. И, наконец, с чьим, как не его, дьявола, пособничеством во мне зажглась Божья искра, что во всякую минуту может разгореться в Божественный огнь? Так что же Господь мой тогда делает? Испытывает меня? Я знаю, что пути Господни неисповедимы. Но я также знаю и то, что все в воле Божьей. Я, может быть, не силен в догматике, экзегетике и апологетике, короткого моего ума может и не хватить для полного исследования этих тезисов. Но то, что два последних упомянутых положения никак и ничем не согласовываются, поймет и младенец. Устами которого глаголет истина. Ну, так и мы подойдем к предмету суждений по-младенчески. Легко ведь сказать, что первое усиливает второе, а второе первое. Хотя с тем же успехом можно утверждать и противоположное, что первое отрицает второе, и наоборот. Вот вам две взаимоисключающие теоремы. Теза и антитеза, что ли.

И поскольку неисповедимы пути Господни, то, стало быть, Всевышний прибегает к таким тонким гроссмейстерским ходам, которых нам никогда не понять, другими словами, нас путают и сбивают с толку. Что ж, это еще ничего. Но возможно ли второе, чтоб во всем была воля Его? Христианская традиция говорит: зло существует, но Господь тут ни при чем. Это приходит в полное противоречие со второй тезой. Получается, что зла Он не творит, но зло все равно существует. Что начисто отрицает идею Его всемогущества. В противном случае получается, что дьявол не какая-то значимая фигура, а просто-напросто кукла-марионетка, да и то играющая роль мелкого бунтаря в театре Господнем, что не соответствует истине. Иначе зло будет приписано Господу. Но Господь может быть лишь всеблагим и всемилостивым, пастырем добрым, который полагает жизнь свою за овец.

Мы, возможно, заходим далеко, преувеличиваем, ведь такая постановка вопроса гарантированно приведет нас к дьяволу. Впрочем, мы уже пришли к нему. Точней, сначала он, дьявол, и привел нас к Господу, последний же вернул нас обратно к первому. Круг, стало быть, замкнулся. И где тут моя воля и инициатива? Получается, я кукла, биоробот, исполняющий чужое соизволение. В лучшем случае мне позволено полагать, что все мною сделанное, все делаемое и впредь быть сделанным надлежащее было, есть и будет волею Господа?

Вот за что я люблю моего Господа. Сколько ты ни ходи, а все пути приводят к Нему. Ты просто обречен на успех. Больше того, и ходить никуда не надо, ты везде в Его обители. Главное – осознать. Ан нет, Он может так запутать, смутить, что если ты не посыплешь голову пеплом, не изнуришь плоть постом и не сотрешь колени от утренних молитвенных коленопреклонений, то навеки погибнешь и канешь туда, где Симон-волхв казнится, плененный. Еще чего! Возможно ли, чтоб Господь обрек нас на такое? При том что ведь все в Его воле, при том что сам Он столь безгранично всеблаг и всемилостив. Ко всему хорошему еще и вездесущ. Проницает и небо и землю, и огонь и воду, и траву и камень, и песок и героин… За это я и люблю Его. И иду по путям, ведущим к Нему. Оттого мозг мой напоминает и извлекает из моей памяти то, что прямо или косвенно связано с героином. Оттого и при виде песка думаю о героине, при виде героина – о шприце, при виде шприца – вспоминаю отца, а потом – Элвиса. Чтобы круг замкнулся, от Элвиса я воротился к моему Господу. Знаком Господа отмечено все и вся. Все и вся синоним Его. И отец мой Бог, и Элвис Бог, и героин Бог, и дьявол Бог. Не скажу, правда, что и я Бог. Зато скажу, что устами моими глаголет, проповедует, поет Господь… Так мне кажется почему-то, и так я чувствую. Поет Он, я же просто открываю рот, будто пою. Во всем Его воля. И в том, что мне сейчас плохо, и в том, что скоро будет хорошо, и в том, что явлюсь перед ним. И в том, что стою здесь, и буду здесь стоять, доколе воля Его. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.