Рождество шеф-повара

Дело было приблизительно за неделю до Рождества, и во всем ресторане не суетилась ни единая живая душа, даже обычно гиперактивный помощник официанта Махмуд сидел, вытянувшись в струнку, у дальней стены пустынного банкетного зала, уставившись в никуда перед собой. Украшения (пришлось выложить за них шестьсот сорок девять долларов, озабоченно припомнил Марвин) свисали с потолка в холле и болтались на большом окне у входа (еще пятьсот долларов, сущая обдираловка, тому, кто их развешивал) в надежде, что если не Санта, то хотя бы клиенты заглянут на огонек. Елку (триста баксов этому ублюдку в комбинезоне из Пайн-Баррен, самому отъявленному мерзавцу, который когда-либо встречался Марвину) привезли вчера на грузовике, и теперь она мерцала и сверкала тусклыми белыми и серебристыми огоньками у столика мэтра, где Лори, которая вышла сегодня на работу, поменявшись с Александрой, умелой управительницей, сутулилась над журналом заказов и украдкой выдавливала прыщик на лице.

Марвин в последнюю минуту отказался от рождественской музыки. Это было бы чересчур: звон бубенцов, веселые песенки о милых эльфах, северных оленях и прочей лабуде. Неделю назад, когда дела шли лучше, он было занялся составлением музыкального бюджета, но по зрелом размышлении оставил эту затею, уловив в ней горькую иронию. И без того все достаточно плохо, подумал Марвин, так что только выворачивающей наизнанку бойкой музычки и не хватало. Ему вдруг представилось, как Бинг Кросби входит в двери и прямо с порога заводит: «Я мечтаю о белом Рождестве». Да ему не дали бы допеть и первый куплет. Весь разъяренный персонал ресторана «Сен Жермен» примчался бы, норовя забить незадачливого певца до смерти ближайшим барным табуретом. Вместо рождественских гимнов из барных динамиков лился французский лаунж, как всегда. Вполне безобидно и людям нравится, если верить Робу.

Марвин сидел у служебного выхода, хмуро наблюдая — но на самом деле почти не видя, — как трое завсегдатаев попивают «Шимей» у стойки, а парочка за столом номер семь исподтишка оглядывает пустой зал «Сен-Жермена» и перешептывается. Они намеревались уйти, Марвин знал это наверняка, и ему даже не пришлось присматриваться к ним. Еду они до сих пор не заказали и явно пересматривали стратегию поглощения напитков, прикидывая варианты отступления. Язык тела: бумажник, снова положенный на колени, мужская половина дуэта озирается в поисках официанта и комкает салфетку, — все это подсказывало, что они готовы сбежать, готовы озвучить самые нелепые предлоги для ухода: «Мы не так проголодались, как решили поначалу», «У моей жены приступ аллергии» или «Я не выключил газ», прежде чем устремиться на улицу. Уйдут, точно. Как и все труды Марвина. Двадцать два года мучений, склады, забитые глушителями и тормозными колодками, трейлеры — даже контейнеры — радиальных шин и восстановленных протекторов… Все пропало псу под хвост. Бах — и словно ничего не было по соседству с Мэдисон-сквер-парк, унесло ветром, как одинокую снежинку. Фьють… Поминай как звали.

Марвин выпил свой второй за вечер виски с водой и попытался перестать думать о цифрах. Какой прок размышлять о кредите, взятом под его личные гарантии, чтобы помощник, три официанта и дюжина — целая чертова дюжина — поваров, на привлечении которых настоял Роб, могли бездельничать в самое жаркое время года для ресторанов. Кухня ценой в полмиллиона долларов с новейшими плитами «Джейд», с роскошными кастрюлями и сковородками «Олл-клэд», индукционными горелками и машиной «Пакоджет», мраморным столиком для патиссье и изготовленными на заказ вращающимися стойками, разной утварью и печкой для тандори, которой Роб воспользовался лишь однажды и больше не притрагивался, насколько знал Марвин, однако громко требовал, чтобы все это, абсолютно все, имелось в наличии…

И где Роб, кстати? Где этот «Самый сексуальный повар Америки»? Почему его нет здесь, чтобы разделить боль, тоску, смерть — по нарастающей — и оплакать мечты?

В общем, вот что вышло из желания изобразить из себя персонажа Хамфри Богарта. Вот печальный итог тех пропитанных джином вечеров в «Хэмптонс», густо политых спиртным, что влилось в него за многие годы в ремонтном бизнесе, тех томных и ленивых полдней у бассейна, наполненных фантазиями о белых смокингах, тлеющей сигаретке, чеках привилегированных клиентов и собственном заведении. «Отлично, Рик». «Отлично, Марвин»… Пары движутся по залу, его залу, самого модного места в городе, любимая песня звучит на заднем плане. Ингрид Бергман или та, кто очень на нее похожа, ждет в апартаментах наверху. Это казалось таким реальным в то время, когда Марвин повстречал молодого Роба Холланда, прикатившего из Бостона на уикенд с Хавермейерами в их доме на берегу. «Самый горячий повар Северо-востока», — прошептала Элли Хавермейер, улыбаясь так, словно демонстрировала на выставке собак своего ненаглядного пекинеса. «И самый сексуальный парень в гребаных клетчатых штанах», — добавила ее сестра Сисси, куда язвительнее, и мило покраснела. Это произвело на Марвина впечатление, ведь Сисси охотно употребляла словечки вроде «гребаный» и никогда не краснела.

Бармен Чет, когда-то подвизавшийся в моделях, но давно выбравший профессией наливание напитков, протер стойку и покосился на Марвина с сочувствием (если только бармены способны сочувствовать). А Чет волнуется, подумал Марвин со странным удовлетворением. Вероятно, потому, что ресторан дышит на ладан и этому вороватому сукину сыну нечего тут красть, а тибрить он привык. Когда дела шли неплохо, у него выходило по сотне за ночь. Приемлемая потеря для процветающего заведения с хорошим барменом, как в те дни, когда ресторан ломился от любителей пропустить стаканчик, официанты носились как угорелые, таская кальвадос и бутылки дорогущего бургундского и двадцатилетнего порто, в баре было не протолкнуться, а шикарно разодетые женщины спрашивали наперебой: «Роб сегодня здесь? Где ваш повар?» Оставалось лишь вспоминать об этих славных временах. Сто долларов за вечер, четыре смены в неделю за полтора года, которые Чет проработал в «Сен-Жермене» — этого хватит, чтобы оплатить счет в «Д’Артаньяне». А они, собаки, благоразумно отказывались от оплаты по доставке, ведь ресторан до сих пор был в долгах, и Робу приходилось закупать больше дорогой французский фуа-гра (тоже, разумеется, оплата по факту доставки, так что подвоз могли теперь прекратить в любой день).

Он потеряет дом, Марвин знал это точно, и знание засело в нем недопроглоченным куском, на полпути вниз по пищеводу. А вместе с домом лишится и жены. Он не делился с женой накопившимися проблемами. И без того все достаточно плохо, думал он, чтобы еще трындеть об этом дома. Она разведется с ним — и сдерет по полной, конечно, — и дико дорогой адвокат, уж не сомневайтесь, которого она наймет по совету подруг, разденет его до нитки. Легко. (Вцепится в тот прискорбный «инцидент с хозяйкой» некоторое время назад.) Она получит половину того, что останется после того, как поживятся остальные. После банков, оптовиков, эмитентов кредитных карт, адвокатов, бухгалтеров, налоговой службы, штата, города и судебных исполнителей. Какое тут Рождество? Настоящая пытка, день за днем. Украшения, гирлянды, Санты на Пятой авеню удручали, напоминали об обязательствах и невозможности их исполнить. А еще дети. Мелисса, старшая, хотела пони. Джеймс, сын, требовал широкоэкранный плазменный телевизор и приставку «Иксбокс». Бутылка «Катти» и подарочная коробка с образцами продукции мясоперерабатывающей компании жену определенно не утешат.

Где же Роб?

Для Роба все складывалось более или менее, думал Марвин. Он выговорил себе 60 процентов зарплаты на продукты и 40 процентов на оплату труда, вполне пристойный расклад (для выходца из рабочей среды, Ревир, штат Массачусетс). Он сделался, кто бы спорил, «знаменитым шефом». Роб Холланд — ныне этому имени неизменно предшествовали два слова, «знаменитый» и «шеф». Два слова, которые, как считал Марвин, просто не могут употребляться вместе. Молодой Роб постоянно сверкал в новостях, скалился с обложек профессиональных журналов и глянцевых журналов для гурманов, даже попал в журналы о домашнем хозяйстве и образе жизни. Да, он обладал характерной позой, способом вот этак наклонять голову на снимках, и Марвина это бесило. Щеки слегка втянуты, подбородок чуть вздернут, голова клонится влево — от этих фото Марвин постепенно сходил с ума. Конечно, в своем деле Роб был хорош, однако другие его начинания успеха не имели, авантюры, в которые он ввязывался, заканчивались печально. Рестораны в Бостоне и Филли (с другими партнерами) оказались убыточными, и Марвин только что узнал, что партнеры предъявили Робу иск. А бизнес в аэропортах стал катастрофой. Ну да, кому нужны кассоле или гребаный морской ангел перед вылетом в долбаный Вашингтон? Еще Марвин слышал, что жена Роба — уже вторая — от него ушла. Ничего удивительного. Чтобы разобраться в хитросплетениях личной жизни Роба, придется рисовать блок-схему. Поваренную книгу Роба Марвин видел в груде книг на распродаже в «Барнс и Ноубл», в корзине «Все по девять девяносто пять», рядом с горой мемуаров из серии «ах бедный я», наставлений уволенных директоров компаний и иллюстрированных книг о белом медведе Гасе. И как бы он ни пыжился, сколько бы ни тужился, на телевидение Роба не пускали. В смысле, с собственной передачей.

В ресторанном бизнесе, увы, принято прощать поваров в случае оглушительного провала, но совершенно не принято прощать владельцев. Заведение гибнет, а повар просто переходит улицу и попадает в объятия целой стаи, жаждущей предложить ему кучу денег. Повару, как начал подозревать Марвин, не только проще подняться после падения; возможно, это даже необходимое условие. Без сомнения, через год те же самые компании, которые сейчас отказываются везти продукты в «Сен-Жермен», будут бодро открывать Робу тридцатидневный кредит — что было, то прошло, — а банки, юристы и чиновники продолжат отравлять жизнь Марвину, грубо изымая активы.

Охваченный паранойей, Марвин вдруг задался вопросом, а не сам ли Роб все это подстроил. Крупный, шумный провал. Новый старт для «Роб Холладн инк.»? Все эти повара с 60 процентами на продукты… Может, этот хмырь вовсе не намеревался поднять «Сен-Жермен». Может, все предприятие, инвестиции Марвина, его дом, его состояние, были приношением богам ресторанного бизнеса, трамплином к высоким достижениям. Может, изначально замышлялось не спеша привести «Сен-Жермен» к упадку, пусть славному, но упадку, а сам Роб тем временем рассчитывал, как будет подниматься наверх по выпотрошенному трупу Марвина. Это объяснило бы много.

Пока Марвин мрачно размышлял, нянча в руке стакан с виски, в кухне «Сен-Жермена» царило еще более унылое настроение. Пол Келли, помощник Роба, как раз закончил излагать дурные вести команде, сидевшей на разделочных досках поверх рабочих столов, и все выглядели разозленными.

— Какого хрена? Что значит — никаких рождественских бонусов? Чушь какая-то! Достало, блин! — воскликнул Кевин, специалист по соусам, стукнул кулаком по столу из нержавейки и замотал головой.

— Точно! — поддержал его Тьерри, высокооплачиваемый кондитер, которого Роб переманил из четырехзвездного ресторана в центре города. — Это есть чушь!

Мишель промолчала. Она лишь спрыгнула с доски и стала протирать стол. Это всерьез обеспокоило Пола, который подозревал, что Мишель, не только лучшая из поваров, но и самая умная, прекрасно знает: любые стоны и причитания бесполезны и ничего поделать нельзя. Он попытался перехватить ее взгляд, прочитать эмоции в чертах лица. Они были близки, в конце концов. Даже переспали разок и остались друзьями. Но Мишель упорно избегала его взгляда. Кошка гуляет сама по себе, вздохнул Пол. Она уже приняла решение. Неделя, две недели — и она уволится. Ее не обмануть. Она разбирается в бизнесе.

Мануэль, Хуан, Омар, Хайме и Ригоберто — «ватага Пуэбла» — тоже промолчали. Они никуда не собирались. Они были с Робом с самого начала, им хорошо платили и высоко ценили и, что наиболее важно, трахали направо и налево, как принято едва ли не во всех прочих местах, так что они привыкли к неурядицам и, возможно, воспринимали их как неизбежное зло. Бог любит их, подумал Пол. Когда я умру, хочу снова родиться мексиканцем, поблано, гребаным взрослым. Когда в кухне сгустилась знакомая атмосфера «синдрома гибнущего ресторана», кто больше заслуживал вернуться домой к семьям с рождественскими бонусами, чем эти парни? Пол злился на себя, словно сам был виноват в ситуации. Как было бы здорово сказать: «Ладно, vatos! El restaurante esta finite. Берите плиту! Хватайте морозилку! Мануэль, ты берешь „Пакоджет“. — Давайте продадим это дерьмо, пока его не захапали адвокаты и исполнители! Vamanos! Я за хрусталь. Не тратьте время впустую на треклятых camarones!» Но он не мог так поступить. Пусть судно тонет, экипаж уходит последним.

И потому он произнес стандартный набор штампов — «не волнуйтесь, все будет хорошо», смутно намекая на благополучный исход и излучая уверенность, которой сам не испытывал. Приложил все усилия, на какие был способен, чтобы успокоить людей, а потом укрылся в офисе Роба и приготовил себе коктейль.

«Chef de cuisine Пол Келли» — так значилось внизу каждого меню, прямо под словами «Шеф-повар Роб Холланд». Роб, он знал, поместил эту строчку в меню в знак признания того, что именно Пол делал всю работу, что именно Пол должен выходить к клиенту, если тот захочет видеть шефа, именно Пол заказывал продукты, отслеживал поставки, планировал, придумывал специальные блюда и, все чаще и чаще, пинал и подгонял подчиненных, когда того требовали обстоятельства. Он лгал поставщикам, утверждая, что счета оплачены; лгал клиентам, которые спрашивали, тут ли Роб, отвечая: «Он вышел несколько минут назад», хотя сам не видел Роба уже несколько дней. Лгал журналам и ВИПам, из верности настаивая, что «шеф продумывает каждую строчку меню» и «контролирует каждую деталь»; и постоянно лгал на кухне. Он лгал всякий раз, когда говорил, что все идет неплохо, что надо просто «пережить пару-тройку пустых недель». Это ведь долг помощника шефа, верно?

Когда он понял, что злится, творя новый произвол во благо самозваной «Роб Холланд инк.», Пол стал воображать себя верным бригадиром, а Роба представлять этаким капо. Делаешь то, что должен делать. Попав в семью, уже не уйдешь. Semper fi, «Коза Ностра» навсегда. Когда-нибудь у него будет свой chef de cuisine, и он возложит на него весь геморрой с поставками и разборками с персоналом, а также большую часть готовки. Так заведено. И так всегда будет.

Пол не возражал трудиться за босса. Это не было трудно. А вот имя в треклятом меню ему не нужно. Когда они с Робом начинали в «Ред хаус», столовой на тридцать пять мест без лицензии на спиртное в Нижнем Ист-Сайде, они работали вдвоем, не считая посудомойки. Роб жарил, Пол ведал грилем. Когда становилось туго, призывали на помощь посудомойку, которая раскладывала овощи по тарелкам. Кухня была тесной, душной, жаркой, на стенах застыла несмываемая грязь. Тараканы лезли в каждую щель в бурых от жира стенах и полу, их было не одолеть, а мойку не чистили лет тридцать. Но Пол никогда не чувствовал себя настолько живым.

Веселого, мать его, Рождества, думал Пол, сдавливая виски большим и указательным пальцами. Бедные мы, думал он. Бедный я. Даже бедный Роб. Ему всего-то хотелось, чтобы его любили. Пол не ставил — не мог ставить — стремительное карьерное возвышение Роба ему в вину. Пусть он не самый великий повар в мире. Но он хороший повар. Для Пола именно это имело значение. И хрен с ним, со всем этим глупым, бестолковым, нелепым карабканьем к славе, к статусу звезды: Роб усердно изучал по телевизору изящное искусство одновременной готовки и умения быть телегеничным, очаровательным, старательно выводил свидетельства юношеского знакомства с прыщами, вечно менял прически, то расчесывал волосы прямо, то собирал в «хвостик», то они подозрительно курчавились (Боже! Он что, пользуется бигуди?); учился сценической речи, ораторскому мастерству, нанял личного тренера, постоянное подлизывался к тем жалким недомеркам из Института высокой еды… Где они теперь, кстати?

Пол вздрогнул, вспомнив, как они на пару продавали себя всем подряд, как Роб нацеплял на лицо улыбку и льстился к Мортимеру Хичкоку, эгоистичному профессиональному вымогателю, автору вездесущего «Ресторанного путеводителя Хичкока». Больше бесплатной еды. Больше участия в смехотворных благотворительных акциях, вся благотворительность которых заключалась в том, чтобы поднакачать и без того раздутое эго Хичкока. Восьмицилиндровый громила под маской эрудированного обозревателя, лицо обезображено коррупцией, он вполне мог бы поучить рэкету преступный клан Дженовезе. Вкус Трайбеки. Вкус Таймс-сквер. Вкус Грамерси-парк. Идиотский и, по счастью, быстро забытый «Манифест посетителя ресторанов», попытка жадного издателя вознести автора до поистине джефферсоновских высот. А Продуктовая неделя?! Больше крохотных порций бесплатной еды, больше халявы. Поварам по всему городу приходилось уродовать меню, делать скидку на цыплят и лосося для компаний странной публики в дешевых, усеянных кошачьей шерстью юбках и баскетбольных кроссовках, публики, которая норовила под шумок цапнуть и специальные блюда. Как там говорилось в «Таксисте»? «Скоро придет большая красная волна и смоет их всех»? Пол надеялся, что так и будет.

Господи, как тяжко. Как тяжко, наверное, быть Робом Холландом и фигурально (или буквально) целоваться по-французски с этими уродами. Пол, хотя ему пришлось работать без выходных шестнадцать-семнадцать часов в день три месяца подряд, пока Роб налаживал контакты, мотаясь то в «Хэмптонс», то в Аспен, то в Париж, ни за что не согласился бы поменяться с ним местами, сколько денег и славы ни посули. Он не завидовал. Ведь Роб умел готовить. Ведь даже сейчас в Робе прятался маленький мальчик, отчаянно нуждающийся в любви и уважении, в признании, думал Пол, как и тогда, когда пацан из Ревира глядел на себя в зеркало и был счастлив и гордился тем, чего достиг.

Однако его и вправду возмутило, что именно ему выпало сообщить команде насчет бонусов. Он поневоле ощутил себя причастным ко всему этому безобразию. Рождество… Ну почему Рождество? Пол сжимал пальцами голову, чувствуя себя этаким лавочником-вишистом — в постели с врагом. Где Роб? Он должен быть здесь, должен уверить команду, вдохновить войска в этот отчаянный миг, вернуть их самоуважение, чтобы они захотели прийти на работу завтра. Роб умел внушать людям, что они заняты богоугодным делом, что все будет прекрасно. Роб всех бы уболтал, и глядишь, все на самом деле стало бы относительно неплохо.

Где же Роб? Прямо сейчас? Где самый сексуальный повар Америки?

В грязной, зловонной раздевалке, где повара и официанты переодевались в конце смены, кухонная команда задержалась непривычно долго. Обычно они быстренько отчищали себя и спешили воссоединиться с жизнью за стенами ресторана: наскоро мыли руки, небрежно скребли подмышки, обильно поливались дезодорантом или прыскались пачулями, сыпали порошок для ног в носки, возможно, слегка намазывали гелем волосы — и мчались прочь, побросав заляпанную едой обувь, перчатки и рулоны кухонных полотенец в одну корзину вместе с белыми штанами, фартуками и куртками. Они не пили после работы в баре «Сен-Жермена». Никаких сотрудников в баре, даже в выходные, — таково было правило. Как Роб указывал много раз в своей характерной манере: «Кому нужна орава вонючих поваров, громко орущих в нескольких табуретах от тебя? И самый гурманистый из гурманов не захочет тереться плечами с народом, что на самом деле готовит их гребаную еду. Понятно? Иначе конец иллюзиям! Им нравится воображать нас улыбчивыми придурками из французских фильмов. Шарль Азнавур, Ив Монтан, Шарль, мать его, Бойе в долбаных фартуках! Им нравится думать, что я, шеф, прикладываю руку к каждому треклятому блюду — к каждому овощу, так-перетак. Поверьте, они не хотят видеть ваши дебильные, уродливые, как задницы, латинские и прочие физиономии, напоминающие, так или иначе, о еде, которую они кладут себе в рот. Как в сортире, ясно? Я главный. Могу отлить прямо в зале, если мне взбредет в голову, могу залезть на стол и пустить длинную струю прямо в цветы в горшках, но кто заметит? Я торчу в этой парилке внизу и занимаюсь своим делом под ископаемым тушками и убогими граффити, в точности как вы. Почему? Не потому, что у нас тут демократическая солидарность или другая херня, не потому, что по-прежнему горжусь своим происхождением из народа. А потому что последним, чего хочется увидеть, клиенту, будет шеф, выходящий из сортира. Для клиента я питаюсь святым духом и никогда не хожу на толчок. Вон как они нас видят, братья и сестры. Не имеет значения, что я выхожу из этой двери с розовыми от долгого мытья руками; им это не интересно. Они видят меня идущим в сортир. Иллюзия погибла. Реальность во всем убожестве. Первое правило? Повар существует в уме клиента. Правило второе? Повар может быть занозой в заднице — но своей задницы у него нет».

Классический Роб.

Этим вечером команда не спешила разбежаться, как обычно, словно спасаясь от пожара. Этим вечером большинство задержалось. Поблано ушли, с привычными кривыми улыбками, многозначительно поглядывая на оставшихся, и двинулись всей компанией в Квинс. Они это уже проходили. Пусть глупые габачо подергаются, все равно что будет, то и будет. Смена завершилась, так чего тут сидеть впустую? Пусть глупый молодняк norteamericano тратит заработанное на дорогущие напитки под дурацкую музыку, рассуждая о trabajo, putas, боссах и los pilotes. Время надо ценить, а они и так провели почти весь день в кухне «Сен-Жермена», большое спасибо.

Мишель, в пропотевшем спортивном топе и рабочих штанах, заметила взгляды побланос, когда те уходили цепочкой, и правильно истолковала эти взгляды как жалость.

— Это есть неправильно, — посетовал Тьерри, раз в десятый за десять минут.

— Как давно ты с нами, Тьерри? — раздраженно справилась Мишель. — Четыре гребаных месяца? Только обезьяна-коммуняка вроде тебя станет требовать бонусов после четырех месяцев работы. Что, тебе мало платят? Ну да, прямо весь исхудал, бедненький. Отсоси, сука. И помалкивай.

— Это не быть правильно, — пробормотал Тьерри, уже прикидывавший, что надо позвонить матери во Францию с ресторанного телефона и пожаловаться на очередную несправедливость, очередной произвол гнусных американцев. — Моя плевать, что ты говоришь. Во Франции…

Мишель перебила.

— Во Франции ты бы работал посменно в какой-нибудь занюханной кондитерской в захудалой деревеньке в гребаных горах, готовил бы вшивые tarte au pomme и подметал пол за своей мамочкой, ясно? Хватит пудрить нам мозги своей Францией.

— А ведь он прав, как ни странно. Это неправильно, — сказал Кевин. Он работал в «Сен-Жермене» с самого начала, таскал оборудование и плиты от парадной двери, пережил почти катастрофическое «пробное» открытие, трудился упорно и преданно, готовил соусы, уделял внимание каждому крошечному кружочку моркови или лука, с таким видом, будто разряжал ядерную бомбу — и вот какую награду получил. В предыдущем году стандартный бонус составил недельную зарплату. В этом он рассчитывал на то же самое. Ему надо было оплачивать счета. Дорогая квартира в Дамбо, деньги за фильмы для взрослых, за кабельное телевидение, за скоростной доступ в Интернет, возмещение кредита по карте за подарки, купленные маленькому брату в Кливленде, подруге, родителям… Он сорил деньгами, рассчитывая на премию, желая произвести впечатление, и теперь оказался в дерьме. Клятое Рождество! И что прикажете делать? — Отстой, — прибавил он, подумав. Он сидел без рубашки, понуро потирая родинку на подбородке, и нервно покусывал серебряный гвоздик, из-за чего его речь была чуть невнятной. Наконец он подытожил: — Дрянь дело. Точно гврю. Дрянь сплошная.

Билли, помощник соусника, промолчал. Он очутился в ситуации более отчаянной, чем коллеги, как ему казалось, поскольку уже задолжал аренду за два месяца, а христианская рок-группа, с которой он делил квартирку в Хобокене, в последнее время вела себя совсем не по-христиански, помечая свои баночки йогурта в холодильнике, и даже намекнула, что его выкинут на улицу, если он не покроет долг в ближайшее время. Билли огляделся, пытаясь определить, кто мог бы войти в его тяжелое положение. Кто мог бы одолжить ему денег или, возможно, пустить на свою кушетку. Тьерри? Забудь об этом. Он француз. Кевин? Может быть, хотя выглядит он не очень; вон как подкидывает ножик в воздух снова и снова и ловит за ручку. Мишель? Тут вообще ловить нечего. Не его полета птица. С Мишель и заговаривать-то страшно. Кладовщик Джимбо? Билли подозревал, что он гей. (Иначе как объяснить, думал Билли, музыку, которую Джимбо нравилось слушать. Нет, не катит. Уж лучше домой в Миннеаполис, чем просыпаться под такую музыку.)

— У нас тут неприятная ситуация, camales, — сказал Леон, помощник кондитера. Ему нравилось думать, что он говорит на испанском, хотя мексиканцы едва не писались от смеха, когда его слышали. — Лавочка закрывается, ребята. Finita la, мать ее, musica. Нас поставили раком, papi chulo, вот и весь разговор. Тут ловить нечего.

— А ты что думаешь? — спросил Кевин спокойно, поворачиваясь к Мишель. — Сколько, по-твоему, у нас времени? Я имею в виду, мы уже в долгах. В зале ни души. Сколько понадобится, чтобы чеки начали возвращать? Короче, пора искать новую работу или нет?

Мишель процедила: «Делаешь то, что должен», скинула рабочие штаны и влезла в джинсы. Она уже месяц рассылала по факсу резюме, а на подходе был январь, когда каждый повар в Нью-Йорке, опустошенный праздниками или разозленный размером рождественской премии или чем-то еще, примется искать работу; все кинутся в одни и те же места, в большинстве которых от сезонной помощи станут отказываться. Печально. Закрытие неизбежно. Те ответы на резюме, которые она получила, либо не устроили ее зарплатой, либо просили кое-что уточнить, и в целом были далеко не из преуспевающих заведений. А какой смысл перепрыгивать с одного тонущего корабля на другой? Она посмотрела на Леона и спросила себя, можно ли ему доверить управление автомобилем; а так все просто — быстренько вломиться в семейный винный магазинчик, как она уже делала вместе с бойфрендом, когда сидела на игле (у нее все еще хранился хромированный пистолет этого придурка, 38-й калибр, в ящике с нижним бельем). Нет, эту затею из списка возможностей вычеркиваем. Прежний бойфренд мотал срок именно за подобное дельце, а Леон, пусть милый, но слишком туп, чтобы отыскать собственную задницу, не говоря уже о вооруженном ограблении.

Кевин закончил одеваться, опылил себя облаком мускуса и двинулся к двери мимо Мишель, бормоча: «С нами Бог — с каждым из нас, недоноски».

Где же Роб? Мишель задалась вопросом, есть ли у него план Б. Должен быть план Б, верно? Он не может просто взять и все профукать. Роб — парень честолюбивый, молодой и умный, куда умнее, подумалось, чем можно судить по его якобы робкому, нервическому поведению. Однажды она зашла к нему домой. Мишель вспомнились неожиданные детали: целая стена книг и старых джазовых пластинок, оттиски картин в рамках — налицо все признаки характера более сложного, чем можно было бы предположить по фотографиям на обложках журналов и по разговорам в баре. Жаль, что он буквально помешан на телевидении, что все его мысли обращены только туда.

А на экране он выглядел ужасно. Ничто не помогало. Ни смена прически, ни обучение сценической речи, ни курсы медиа, ни изменение формата передачи, ничто. Телевизионщики даже устроили опрос фокус-групп, загоняли безработных одиночек всех социальных слоев в темные просмотровые залы, пытаясь понять, почему Самый Сексуальный Повар Америки смотрится по ТВ полным придурком. Когда включались камеры, Роб лишался всего своего обаяния, глотал слова, бормотал какую-то околесицу, словно угрюмый Эдди Хаскелл, в общем, производил жуткое впечатление, совсем не так, когда он вещал на кухне, в зале или лицом к лицу, за стаканчиком текилы или пива. Его незаурядные кулинарные способности для телевидения ничего не значили. Фокус-группы находили его «симпатичным», но вот «искренним» признавали с большим трудом. Никакой изюминки, которой бы он выделялся. Никакой коронной фразы прописными буквами. Он отказывался брать соведущего или работать в группе, выступать перед гиперактивной аудиторией в студии и отвергал как партнера даже забавную марионетку. Последним, что интересовало телезрителей, этих обожателей Библии, вдов, старых дев и рогатых разведенок (а именно они, судя по опросам, составляли большинство публики), были способы приготовления жареного осьминога в соусе из лимонника с тайской базиликовой заправкой и pancetta lardons. Черт, эти люди жили на расстоянии нескольких сотен миль от ближайших лавочек с панчеттой и, вероятно, скорее придушили бы голыми руками бешеного гризли, чем согласились бы положить в рот кусочек осьминога.

Да где же его носит?

Для Роба уже давно стало вполне обычным исчезать, рвануть в «исследовательскую» поездку в долину Напы или во Францию, умотать в книжный тур, на симпозиум гурманов, удрать на гольф в уикенд или просто затаиваться в какой-нибудь лачуге с очередной подружкой. Но раньше он не позволял себе пропадать надолго, тем более в столь отчаянной ситуации. Мишель закончила одеваться и заглянула в офис, где и обнаружила Пола; тот сидел за столом и безучастно пялился на растекающееся пятно воды на потолке.

— Пол, — позвала Мишель, — он звонил? Он знает, что у нас творится?

— Знает, — отозвался Пол.

— И что он думает?

— Я не слышал о нем несколько дней, — признался Пол. — Но два дня назад он сказал, что придет. Что ему надо поговорить со мной. И пропал. Ни слова. И к телефону не подходит. Дома его нет, сотовый включен на голосовую почту. Просто не знаю…

— Где он может быть?

Пол только пожал плечами.

— Слушай, — сказал он, понижая голос, — дело не только в нас, понятно? Вся гребаная империя катится коту под хвост. У него хватает забот и без нашего зоопарка.

Пол посмотрел на висевший на стене бюллетень. Цены оптовых поставщиков, календарь с эмблемой винодельческой компании, графики работы поваров, мутная, присланная по факсу фотография обозревателя «Нью-Йорк таймс»… И старый снимок Роба и Пола, на фоне «Ред хаус»: двое молодых людей, довольных и гордых собой, в нагрудниках, с ножами в руках, строят гримасы в камеру. В «Ред хаус» повара ели после работы! Все двенадцать столиков постоянно были заняты! Самое популярное местечко в городе…

Теперь все иначе, подумалось ему. Повернувшись к Мишель, он попросил сигарету, закурил, глубоко затянулся и откинулся на спинку стула.

— Я знаю, где он будет завтра. Пусть кто-нибудь подменит тебя до девяти. Мы его найдем.

Ежегодная рождественская вечеринка Хичкока была в разгаре в «Галереях Терджесон» в Челси. Целый этаж промышленного помещения освободили ради такого случая. В центре красовалась громадная буква X, вырезанная из ледяной глыбы и присланная «Таверн он зе Грин»; она медленно таяла, стекала в поддон с молотым льдом и водорослями. Позади нее два парня, наряженных устрицами, из бара «Сентрал ойстер», примчавшихся в последнюю минуту, после позднего звонка, изобиловавшего косвенными угрозами и посулами, вскрывали ракушки моллюсков, устриц и морских ежей, подарок от небывало расщедрившейся компании по торговле морепродуктами. Повара из множества нью-йоркских ресторанов изо всех сил пытались угодить вечно голодным завсегдатаям вечеринок, раскладывая затейливые крошечные порции гарниров по бумажным тарелкам, украшая их пакетиками с соусом, миниатюрными кучками порезанных овощей и трюфельными палочками, а шефы нервно курсировали по кухне, в своих лучших расшитых нарядах, притворяясь, будто им невероятно весело. Одна компания-поставщик оделила Хичкока башнями-близнецами пропитанного арманьяком и фаршированного фуа-гра чернослива, различными паштетами, галантинами и колбасами, и повар старательно разогревал коржи feuille de brie, начиненные утиными rillettes.

Роб Холланд, одетый Санта-Клаусом (без парика и бороды), позировал фотографам с хихикающими девицами из персонала Хичкока и их матерями. Он был пьян, и пахло от него, как от старухи.

— А ты чего хочешь, малютка? — пробормотал он на ушко очередной раскрасневшейся крошке из службы маркетинга, возбужденно ерзавшей у него на коленях. Господи, да она же ножки раздвинула прямо у него на бедре и трется о красную штанину, а мамочка, идущая розовыми пятнами, все это фотографирует! Так, пора завязывать, подумал Роб. Еда на халяву — отлично. Заказана в последнюю минуту, разумеется. Прислали то, что осталось после всяких приемов, зуб даю. И что с того? Надрался «Викингом» или чем там еще (что пил-то?) — и ладно, почему нет? Отстой, конечно, но это бизнес, который мы выбрали. И он из тех, кого стремятся всячески ублажить. Впрочем, Роб понятия не имел, чем в итоге все обернется, каковы будут неизбежные последствия. Он согласился прийти сюда, когда деспотический Хичкок не так давно заглянул в «Сен-Жермен» на ужин. Возвышаясь с улыбкой над столом после ужина, стараясь польстить Хичкоку ради его спутников (двух будущих жертв, без сомнения), Роб оказался застигнут врасплох, слишком перепугался, слишком опешил, чтобы просто ответить «нет» и для внятности врезать пару раз этому типу по яйцам. К собственному изумлению, он сказал, что будет рад сыграть Санту на ежегодной рождественской вечеринке Хичкока. Правда-правда.

Потребовалось полбутылки водки, чтобы оторваться от зеркала в ванной, где он отражался в костюме Санты: рыхлая шапка с белым помпоном, красная куртка на размер больше нужного, пушистый белый воротник, красные штаны и черные башмаки из искусственной кожи, из какой детям кроят наряды на Хэллоуин. Вот так, думал Роб, пока место на его коленях занимала дородная заместительница редактора, а стая подруг кидалась ее фотографировать. Казалось, пауза между нажатием кнопки и ослепительной вспышкой затянулась навсегда. Роб уже был пьян. Перед глазами плавали и роились пятна, и сосредоточиться на том, что происходит в помещении, было еще труднее. Другие повара наверняка хихикали в рукав над его мучениями. Господи Боже, пожалуйста, пусть это прекратится, взмолился он. Где мой гребаный Санта-Клаус? Кто спасет мой бедный ресторан? Как я могу остановить это позорное скатывание к поражению, краху, крушению всех надежд, это падение до самого низа? Насколько низко я могу пасть? Роб представил себя рекламирующим чеснокодавилки «Ронко» на открытиях супермаркетов, восхваляющим новомодные грили «ни грамма жира», улыбающимся с постеров торговых сетей. Нет. Хуже уже просто быть не может.

— Твою мать! — процедил он, сам не понимая, он ли это сказал. Он встал, чуть было не повалив приблизившегося офис-менеджера, и потянулся к стойке. Он видел, что Хичкок встревоженно на него косится, но проигнорировал этот взгляд и подобрался к стойке, где двое крепко сложенных парней в обтягивающих черных футболках и эльфийских шляпах разливали мартини, комплимент от торговой компании.

— Плесните Санте водки, мля! — прорычал он, расталкивая двух журналистов местной рекламной газетки. — Санте нужно выпить — или он сунет кассетную бомбу вам в дымоход.

Когда перед ними поставили стопку, он свалил на пол миску с чипсами, но сумел удержать стопку за тонкую ножку, залпом ее опорожнил и потребовал еще.

Потом кто-то, он не был уверен, кто именно, положил руку ему на плечо и тоном, каким говорят с упрямым ребенком, сказал, что ему пора на Северный полюс в мастерскую Санты. Он ответил, стиснув кулак в черной полиуретановой перчатке и от души врезав в чью-то наглую рожу.

Потолкались, попихались… Позднее он припомнит, что, пожалуй, вел себя не слишком хорошо, не только отвечал, но и лупил сам, нанес пару ударов ногой и с полдюжины кулаками, прежде чем его прижали к полу и принялись лупцевать охранники с наушниками, явно не склонные благодушничать, вопреки времени года, а потом его подтащили к двери и забросили в грузовой лифт. Где-то по пути он ухитрился облевать себя, и доказательства этого красовались на его красно-белом пальто и широком черном ремне. Что касается карьеры, подумал Роб, падая на пол, когда грузовой лифт пополз вниз, после такого о ней можно забыть.

— Эй, очнись! — донесся чей-то голос. Роб приоткрыл глаз, тот, который открывался (другой затек после контакта с чужим локтем), и увидел Пола и Мишель, глядящих на него. — Что с тобой стряслось, брат? — И парочка подхватила его под руки и даже поставила на ноги, а потом выволокла на улицу.

— Роб! — не отставала Мишель. — Ради всего святого, вытри рот! Подбери слюни!

Снаружи валил густой снег, большие студеные снежинки обжигали кожу холодом. Крупные, плотные, они медленно кружились в воздухе и были повсюду, неспешно дрейфовали вокруг, и уборочные машины сгребали их в сугробы, а владельцы магазинов лопатами расчищали тротуары. Изящные черные ботинки скользили по асфальту. Колени Роба подгибались снова и снова и наконец вынудили Пола и Мишель усадить его, насколько получилось прямо, у служебного входа в магазин одежды. Впадая вновь в полубессознательное состояние, Роб услышал хриплые звуки «Джингл беллз» из неисправного громкоговорителя и увидел угрюмого пакистанца, тоже в костюме Санты, раздающего приглашения на рождественскую распродажу. Два взгляда скрестились на мгновение, разделив страдание.

— Так, гений, — сказал Пол. — И что теперь?

Мишель никогда в жизни не была оптимисткой. Ее вера в людей сводилась ровно к тому, что она видела собственными глазами. Учитывая, сколько всего выпало на ее долю, после стольких лет на профессиональной кухне и более чем достаточного количества неудачных отношений с мужчинами, она привыкла разочаровываться. Она полагала, что сумела примириться с этим, всегда проявляла осторожность и не завышала ожиданий. Но, глядя на лицо отрубившегося Роба, глаза которого закрылись, а сам он блаженно похрапывал под «Джингл беллз», что звучали снова и снова, и снежинки прилипали к его ресницам, она подумала, как мило он выглядит, каким странно невинным кажется. Она помнила, как встретилась с ним впервые. Поздоровались мельком в «Ред хаус», где ей велели приветствовать людей, которые готовили нечто особенное. Он мазнул по ней взглядом, явно не видя, его мысли витали где-то далеко. Сказал: «Приятно познакомиться» и поспешил обратно к плите с шестью горелками, чтобы заняться скатом по-гренобльски. Одна еда на уме. Она узнала этот взгляд.

Можно бросить его тут. И поделом. Он заслужил проснуться с похмелья в дверном проеме, в испачканном рвотой костюме Санты. Но Роб выглядел таким беспомощным, таким чертовски жалким, раскинувшись в своем смешном наряде, и со снегом на его груди и на ногах, что поневоле вспоминался Диккенс. Надо бы отвести его домой. Выкупать в горячей ванне. Накормить горячим какао и зефиром. Или написать слово «задница» у него на лбу красной помадой, и пусть валяется, рискуя заболеть от переохлаждения. Мишель посмотрела на Пола, увидела на его лице усталость, беспокойство и отвращение — эти выражения она наблюдала на лицах многих и многих приличных поваров, когда вера и надежда начинают ослабевать. И тут ей пришла в голову идея.

— Я знаю, что делать, — сказала она. — Вызовите такси и помогите мне поднять этого засранца. Самый сексуальный повар Америки сегодня поработает как следует.

Когда они приехали к «Сен-Жермену», Мишель и Пол проволокли Роба через запасной выход и окатили струей из шланга. Потом Мишель стянула с него промокший костюм Санты, и вдвоем они напялили на Роба нагрудник посудомойки и штаны не по росту, позаимствованные у Мануэля. После нескольких порций кофе и угроз и многочисленных рывков в уборную Пол сообщил команде, что Роб до конца смены будет на раздаче соусов.

— Я не справлюсь, — простонал Роб, когда его наполовину донесли, наполовину довели до стола.

Кевин, с изумлением в глазах, посторонился, взмахнув напоследок сотейником, а Мишель подступила к грилю. Пол занял свое место у окошка.

— Ты справишься, шеф, — сказал он. — Помнишь? Ночь напролет, «косячки», «ягер», урны вместо сортира? Холодный пот и похмелье? Мы же кулинары, парень. Мы получили три гребаных звезды за свою работу. Ты справишься. Вспомни старые добрые времена.

— О боже… Пожалуйста… убейте меня, — попросил Роб, инстинктивно наклоняясь вперед, чтобы проверить, все ли на месте в холодильнике. — Пожалуйста, оторвите мне голову, опустошите этот гнилой костяк и бросьте жалкую пустую оболочку. О боже…

— Вот именно, шеф, — сказала Мишель. — С таким настроем только и работать.

Внезапно застрекотал принтер и выплюнул свиток трехслойной бумаги в руки Полу.

— Чтоб мне пусто было! Господи… Неужто долбаный заказ!

— Расслабься. Это для Марвина, — ответил Пол. — И его женушки. Они ужинают сегодня здесь. — Он состроил совершенно бесстрастную мину, как подобает помощнику шефа, и скороговоркой пилота-истребителя начал читать: — Заказ: дуэльная фуа-гра — одна порция… вилочковая железа… потом мясо барашка и дуврская камбала!

Роб вдруг зашевелился, достал из холодильника обрезанное, очищенное от костей седло барашка и цельную рыбину, положил их по отдельности на сковороды и включил нагрев под двумя кастрюлями.

— Робошеф, — восхитилась Мишель.

В пустом зале Марвин едва не подавился барашком, когда услышал, что блюдо приготовил Роб. Что вообще происходит? Он оглядел зал, пытаясь угадать по лицам работников, что все это значит. Что-то, о чем ему следует знать? Да, вроде бы что-то есть, этакая общая ухмылка, и вид почему-то довольный, но придраться не к чему…

— Что-то не так? — спросила его жена.

— Нет, — ответил Марвин. — Все прекрасно. Сегодня просто медленно подают. Наверное, замотались.

Возможно, рождественские чудеса случаются. Возможно, есть особые ангелы, отвечающие за шефов, поваров и всех людей, которые так или иначе заняты в обширном мире ресторанного бизнеса. Возможно, однажды за очень-очень много лет все, кто заслужил перерыв, получают это дар. Все вместе и все разом. Именно это и случилось в ночь перед Рождеством в ресторане «Сен-Жермен». Двери открылись, ледяной ветер занес внутрь несколько снежинок, а заодно и Роланда Шютца, причесанного под пуделя мультимиллионера-застройщика, с двумя подругами и лысым охранником. Александра, хозяйка, тепло их приветствовала и помогла раздеться.

— Полагаю, бронировать не стоило, — язвительно заметил Шютц, когда Александра накинула его пальто из верблюжьей шерсти на его толстые, короткие, с отличным маникюром пальцы. — Ничего себе! — продолжил он, явно удивленный, оглядев пустой зал. — Что, плохая ночь? Что, черт возьми, стряслось?

Марвин, услышав вопрос за своим столиком, постарался притвориться сразу шестью или семью счастливыми клиентами, а никак ни одним до крайности обеспокоенным владельцем с женой, и выдавил из себя жалкое: «Ха-ха-ха», как если бы ему было весело. Жена посмотрела на него как на умалишенного.

— С тобой все в порядке? — спросила она, сузив глаза и выискивая в его лице признаки начинающегося безумия или болезни Туретта.

— Отлично! Со мной все отлично! — воскликнул Марвин, с бровей которого срывались бусинки пота. — Лучший ужин за чертову прорву лет… Хо-хо-хо. Официант! Десерт, пожалуйста!

Конечно, Александра спасла ситуацию, улыбнувшись двум гостьям, погладила одну по руке и доверительно сообщила: «Вообще-то вам повезло, что вы зашли к нам именно сегодня. Правда повезло. Шеф готовит сам. Вы же знаете, он не часто может такое себе позволить. Так что сегодня совершенно особая ночь. Вам действительно повезло». Она проводила клиентов к столу на четверых в центре зала, усадила и выдала меню. Рикардо, лучший официант ресторана, через мгновение подлетел к столику, а Пол, которому будто было откровение, сделал вид, что вышел в бар проконсультироваться, и шепотом велел выключить огни снаружи и задернуть шторы. «Запри дверь, — сказал он. — Никаких больше клиентов». И переглянулся с Рикардо.

— Мистер Шютц, — произнес Рикардо с придыханием, выражая скрываемый, но все же очевидный восторг, — шеф приказал мне закрыть ресторан для прочих клиентов. Он сочтет честью и удовольствием готовить для вас четверых. Если вас это устраивает, он предлагает вам расслабиться и наслаждаться вечером. У него есть кое-что действительно особенное для вашей компании. Вы не возражаете?

Девушки уже трепетали, потрясенные тем фактом, что самый сексуальный повар Америки будет лично готовить для них, и буквально запрыгали от счастья, ведь обе они до недавнего переезда в Нью-Йорк не испытывали ничего экстравагантнее похода в «Шониз» или в «Оливз гарден». Зато теперь они здесь — с Роландом Шютцем! И лично для них готовит Роб Холланд. И посмотрите! Только посмотрите на это! Бутылка шампанского, бесплатно! В их сторону двигался Рикардо, своим самым изящным шагом, с белой салфеткой на сгибе локтя; он снял фольгу, удалил мюзле и аккуратно, с глухим «чпок», извлек пробку. Шютц, который на этой ранней стадии вечера был озабочен только тем, как бы позднее затащить этих двух цыпочек в свою постель в форме сердца, охотно поддержал начинание. Они счастливы? Значит, и он счастлив. К черту еду. Он с тем же удовольствием сидел бы на кушетке в шелковых боксерах, поедая арахисовое масло и сандвич с беконом (никаких корок) под «Американских гладиаторов» по «ящику». Но цыпочки такого не поймут. А теперь они довольны. Выглядят довольными. И сейчас важно это. Кливленд же, охранник, ел, насколько он мог судить, только орехи и энергетические батончики.

— Да, конечно. Мы весьма признательны, — сказал Шютц. — Пожалуйста, поблагодарите Роба за меня. — Упоминание имени шефа подразумевало дружеские отношения, хотя Шютц никогда прежде не пробовал стряпню Роба Холланда и не встречал самого шефа, если начистоту. — Передайте, я буду очень рад съесть то, чем он нас побалует.

Робу на кухне, конечно же, немедленно сообщили обо всем.

— Давай, шеф, — сказал Пол, криво усмехаясь, и его усмешка была из серии «пропади все пропадом», с какой в фильмах о войне бросаются в самоубийственную атаку на вражеские пулеметы. — Это может быть последняя треклятая еда, которую мы готовим под этой крышей. Ты уж постарайся.

— Шевели яйцами, шеф, — прибавила Мишель, хлопнув Роба по заднице кухонным полотенцем. — Победа или смерть!

В кладовых «Сен-Жермена» было много продуктов. Большую часть, по всей видимости, так никто никогда и не съест. Роб покопался в холодильниках и на полках, выбирая лучшее. Работая быстро, он смешал тесто для блинчиков из овсяной муки, подрумянил их на сковородке с антипригарным покрытием, вложил внутрь по порции домашнего гравлакса, тщательно отмерил ложкой creme fraiche и украсил сливки белужьей икрой в таких количествах, что икринки грозили вот-вот сползти. Потом накапал микроскопическими дозами ярко-зеленого чесночного масла — широким кругом по ободу каждой широкой белой тарелки — и поместил на каждую по «солнышку» сваренного вкрутую яичного желтка. Его руки летали. И не дрожали.

Torchon из фуа-гра Роб тонко нарезал и разложил между тонкими, как бумага, ломтиками жареных бриошей и чатни из айвы, а затем спрыснул бальзамической заправкой из ложки с точностью, какую Пол и Мишель давно и не мечтали увидеть. Он работал молча, не издавая ни звука, разве что тихим голосом отдавал распоряжения то направо, то налево. Он трудился по всей кухне, перемещался от соусов к грилю, нырял в кладовку, словно подвизался тут каждый божий день с утра до вечера, а прочие повара ему лишь помогали. Мишель даже вытерла ему лоб, когда капля пота грозила упасть на тарелку с «мозаикой из медноголового лосося и карпаччо с лимонным соком»; Роб не отшатнулся, а она сама поразилась своему поступку. Те, кто не был на подхвате — Билли, Джимбо, Леон и остальные, — просто наблюдали, как Роб движется по кухне, будто подчиняясь некоему внутреннему ритму, вперед и назад, от стола к столу, от тарелки к тарелке, по замысловатым траекториям. Они не отваживались говорить, словно опасались разрушить чары. На кухне царила тишина. Официанты и их помощники приходили на цыпочках, забирали готовое и уходили, опять на цыпочках. Как будто случайно упавшая вилка или тарелка, поставленная на стол слишком громко, могли уничтожить волшебство момента.

Пока Рикардо вскрывал лучшие вина из погреба «Сен-Жермена», подробно, но не утомительно, описывая терруар, место и год изготовления вина, сорт винограда и историю каждого урожая, Роб продолжал готовить. Шесть перемен на два укуса, семь, восемь, девять, и это все еще закуски! И ни единого блюда из меню. Каждое, казалось, возникало прямиком из фантазий Роба, мозг отдавал команду рукам, а те наполняли тарелки.

Устричное «рагу» с панакоттой из цветной капусты и мякотью омара, равиоли из белых трюфелей с соусом из сморчков и паштетом из вальдшнепа (Пол и Мишель никогда не видели, чтобы равиоли появлялись словно из ниоткуда), «лингуине» из молодого угря — по сути, вообще не лингуине, а быстро замаринованные молодые угри из Португалии, прозрачные и нежные, приправленные свежей зеленью и оливковым маслом из крошечного поместья в Италии, бутылка с номером и автографом производителя. Фрикасе из вилочковой железы со специями, запеченное в утином жире, а затем накрытое широкими и тонкими кружками черного трюфеля. Этому не предвиделось конца. Мишель начала задумываться, а смогут ли клиенты все это съесть.

Ей не следовало волноваться. Девушки, которые не ели чуть ли не несколько недель в ожидании немедленного кастинга для «Викториас сикрет» (в этих ожиданиях они ошиблись), набросились на угощение как оголодавшие портовые грузчики, сметая все, что было на тарелках, и подбирая соус хлебом. Шютц, после пятого или шестого бокала вина, принялся энергично расслабляться, облизывать свои культышки-пальцы крошечным розовым язычком, и капли соуса падали на салфетку у него под подбородком. Когда подали «Баранье трио с фермы Беллуэзер» — медальон из отменно прожаренного седла барашка, глазированая почка и крошечное тушеное ребрышко с изысканным луком-шалот и кружками репы в карамельной глазури, искусно вложенными в кабачок с вынутой сердцевиной, — раздались охи и ахи, и даже Кливленд, как заметил Шютц, выглядел потрясенным и набросился на тарелку с невиданным ранее пылом.

— Здорово, — выдавил Кливленд. — Просто здорово! Я тащусь, честно. Этот парень гигант. Он гений. Я пробовал много разной еды за свою жизнь, мистер Шютц. Много очень хорошей еды. Я был водителем у того типа из «Вивенди», французского пижона. Он знал, что и как есть. Во Франции. Всюду таскал меня за собой. Но такое я пробую впервые. Этот парень, кулинар, этот Роб Холланд, он гений.

Шютц никогда не слышал, чтобы Кливленд столько говорил о чем угодно. Его отчасти смутило упоминание охранника о былом знакомстве с высокой кухней. Он вдруг осознал, что под подбородком у него салфетка, а пальцы, сжимающие вилку, показались неуклюжими; между тем Кливленд расправлялся с телячьими щечками с лимоном и ризотто с шафраном как истинный аристократ, легко и изящно перекладывая вилку и нож из руки в руку, время от времени промокая уголки рта салфеткой, когда смаковал очередной сорт вина, держа бокал за стройную ножку и почти незаметно перекатывая вино во рту, прежде чем проглотить.

— Вы абсолютно правы, — поспешил согласиться Шютц. — Это и вправду что-то необыкновенное. Я, знаете ли, тоже много чего ел. В моих казино работают лучшие повара мира, но это — вот это — просто невероятно.

Шютц осушил очередной бокал вина и посмотрел через стол на двух девушек, в самом расцвете их юности, представляя, что на вкус они как земляничное мороженое. Но разве может что-нибудь сравниться вкусом вот с этим? На него словно накатила волна жара, прошла от пят до макушки тщательно уложенной головы, наполнила сердце восторгом, весельем, небывалой легкостью. Нужно впредь уделять больше внимания тому, что он ест. Он явно что-то упускает.

Марвин потягивал уже третью чашку кофе и притворялся, будто слушает жену. Он надеялся, конечно, что Шютцу в ресторане понравится. Что миллионер расскажет о «Сен-Жермене» своим приятелям. Возможно, закажет рождественскую вечеринку или даже две, обеспечив небольшой приток наличности в последнюю минуту, чтобы подержать двери открытыми еще несколько дней или недель. Но кого он обманывает? Этот хмырь мог бы спасти его бизнес той суммой, какую платит за чистку ковров каждую неделю. Но с какой стати ему это делать?

Бармен Чет испытывал куда более приземленные надежды. Он мечтал исключительно о весьма щедрых чаевых, которые оставит клиент и из которых ему достанется одна пятая. И, судя по всему, это было вполне реально. Богатенький типус, телохранитель и две красивых девушки, если перевести такую компанию на язык чаевых, обычно означали крупную сумму сверху — надо же произвести впечатление. Чет мысленно прикинул, во сколько обойдется ужин, со всем вином, многочисленными переменами и порто или коньяком напоследок. Он мыслил широко. Несколько заходов по «Луи Треиз», вот это будет дело.

На кухне Пол, Кевин, Мишель и остальные надеялись лишь на то, чему оказались свидетелями, наслаждались от всего сердца, наблюдая, как Роб Холланд снова готовит. Он целиком сосредоточился на процессе, не обращал ни малейшего внимания на окружающих, резал, варил и жарил, перемещался по кухне, слово играя замечательную кулинарную фугу, готовил — как принято у лучших поваров — будто сугубо для себя, взбирался на гору, быть может, в последний, самый последний раз.

Теперь все в порядке, думала Мишель, зная, что Пол ощущает то же самое. Все будет в порядке, даже если придется навсегда закрыть двери «Сен-Жермена» после этого вечера. Они видели Роба Холланда, что называется, на пике. И отныне могут рассказывать об этом, и люди наверняка станут слушать. Рассказывать, что своими глазами видели, как Роб Холланд лез из кожи вон, как показал всем вокруг, каким должен быть настоящий шеф.

Выяснилось, что волноваться не следовало вовсе. Роланд Шютц любил приобретать то, что ему понравилось. И еще больше любил приобретать то, что нравилось другим. Так что, когда после четырех стаканчиков «Луи Треиз», шоколадного суфле, посыпанного крупинками морской соли, птифуров и ложки лимонного шербета, Роб появился из кухни, на радость девушкам (которые уже надрались так, что едва шевелили языком), и выслушал восторженную благодарность Кливленда, Роланд Шютц усадил Холланда рядом и сделал то, что умел делать превосходно. Он заключил сделку на грандиозную сумму на много лет вперед, цифра с шестью нулями и парой единиц перед ними, выкупив (после того как адвокаты и бухгалтеры просмотрят контракт и устранят любые помехи) 65 процентов акций новой компании, которая в ближайшем будущем должна была получить название «Роб Холланд групп Интернешнл».

Партнерам из Бостона и Филли покроют долги и закроют их рестораны. Сеть в аэропортах продадут (с приятной прибылью) Вольфгангу Пуку, которому требовались новые места для продажи пиццы. Рестораны «от Роба Холланда» откроются в принадлежащих Шютцу казино в Лас-Вегасе и Атлантик-Сити, и в отелях в Майами, Лондоне и Дубае. Каждому из верных товарищей Холланда, Полу, Кевину и Мишель, достанется по собственному заведению в управление. Других вознаградят должностями в соответствии с их навыками. Даже Тьерри получит пост шефа в магазине-кафе сдобы и выпечки, которое заработает в «Шютц плаза» на среднем Манхэттене, что вот-вот начнет строиться. Марвин принял щедрое предложение на два с половиной миллиона за его долю в «Сен-Жермене», и это позволит ему вернуться в более надежный по оборотам мир ремонтного бизнеса. (Каковой, он признался сам себе, всегда любил и не должен был покидать. Он сумеет открыть сразу пять новых магазинов автозапчастей на Лонг-Айленде и разбогатеет так, как никогда даже не мечтал, — реликт нью-йоркской ресторанной индустрии. При этом было лихо заявлено, что в «Сен-Жермене» Марвина будут кормить и поить бесплатно всякий раз, когда он того пожелает.)

«Сен-Жермену», как флагману новой «оси» Шютц-Холланд, разрешили сохранить 60-процентное покрытие стоимости продуктов и увеличить стоимость оплаты труда, ведь это витрина (и образец) целой империи. Шютцу, а позднее и изворчавшемуся Хичкоку выделили постоянные столики по их выбору. Хичкок еще вытребовал себе взнос на реконструкцию его заведений в округе Бакс, в Южном Хэмптоне и на Манхэттене (предположительно от Роба, но на самом деле от подрядчика, подчинявшегося Шютцу). Ресторан был спасен. «Ватага Пуэбла» воцарилась на кухне — даже наняла новых работников, из числа друзей и членов семьи, из своего родного города Атликско. И пусть Роб продолжал значиться шефом, повседневное руководство кухней доверили Мануэлю, вместе со званием chef de cuisine и прибавкой к зарплате.

Само собой разумеется все получили щедрую рождественскую премию. Никто не лишился жилья за неуплату. Прошли перечисления по кредитным картам. За тысячи миль отсюда, на крышах домов крошечных мексиканских селений появились новые спутниковые антенны.

Что самое главное, Роб продолжил готовить время от времени. В пустоватые вечера по воскресеньям и понедельникам его черный «таункар» притормаживал снаружи, и Роб твердым шагом пересекал зал, направляясь на кухню, а клиенты указывали на него и шептались: «Шеф здесь». При этом он бросил любезничать с публикой, не выходил поболтать, поставил крест на своем желании непременно попасть в телевизор. И хотя он редко появлялся на кухне «Сен-Жермена» — или любой другой, если на то пошло, — расходуя бо́льшую часть своего времени на гольф, чтение и мечты, на улаживание отношений с бывшими женами и новыми подругами, однако порой он вспоминал былое. Надевал нагрудник посудомойки, напяливал выцветшие белые штаны, обувал старые башмаки и подвязывал фартук. Приказывал Сегундо или тому, кто в этот вечер заведовал кухней, уйти пораньше и принимался готовить. Он готовил все блюда, какие полагалось сделать шефу, и блюда других поваров. И оставался на кухне до самого конца, до последнего заказа. После чего аккуратно убирал за собой, как в те годы, когда был юн и только осваивался в бизнесе. А потом шел в бар к другим работникам, которым теперь разрешали расслабляться в «Сен-Жермене», и они обсуждали, удался ли вечер, рассказывали разные истории и дразнили друг друга.

Истории были наподобие вот этой, о вечере Рождественского Чуда, когда был спасен ресторан. Когда они, всей командой, задержались, чтобы допить остатки всех роскошных вин со столика своего нежданного благодетеля и поздравить себя с удачей.

Несколько дней или несколько недель спустя Роб снова вернется. И снова будет делать это. Будет готовить.

Готовить как ангел.