Двигатель набрал три тысячи сто оборотов, ротор синхронизировался, и Самюэль, убедившись, что все стрелки приборов на зеленом поле и ни одна сигнальная лампа не зажглась, оторвался от земли. Он слегка наклонил машину вперед, на мгновение завис и увеличил число оборотов, чтобы подняться ввысь.

– Вот и взлетели, моя красавица, – произнес он в микрофон. – Если захочешь, я дам тебе порулить!

Уставшая Паскаль усмехнулась, зная, что он никогда бы не позволил ей управлять вертолетом в таком состоянии.

– Куда хочешь полететь?

В наушниках голос Самюэля казался пылким и надежным одновременно. Всякий раз, когда Паскаль летела вместе с ним, ей казалось, что он мог бы увезти ее хоть на край света и она не стала бы протестовать.

– Решай сам, – ответила она, удобно устраиваясь в кресле.

Ангары аэроклуба уменьшились до игрушечного размера, Самюэль повернул направо, и они вовсе исчезли из виду. Паскаль закрыла глаза. После всех этих ужасных дней прогулка по небу была именно тем, что ей сейчас требовалось. Отец и брат, не менее подавленные и удрученные, уехали на машине сразу же после похорон, не понимая, почему она захотела остаться.

Она и сама этого не знала. Сколько лет она здесь не была? Наверное, лет двадцать.

– Я отвезу тебя в Гайяк, – сообщил Самюэль. – Ты увидишь тамошние виноградники и берега Тарна…

Его нежность так растрогала Паскаль, что она почувствовала в горле комок. Сглотнув несколько раз, она, как ей казалось, незаметно смахнула покатившуюся по щеке слезу.

– Не плачь, хорошая моя, а то не сможешь рассмотреть пейзаж!

Он как никто другой умел утешить ее, окружив нежностью и вниманием. Всю ночь она проплакала на его плече, несмотря на то что они развелись три года назад.

– Ты просто потрясающий бывший муж, – сказала она, шмыгая носом.

В наушниках раздался смех Самюэля. Эта шутка была неновой, но он все еще мог ее оценить. Самюэль посмотрел на карту, развернутую на коленях, затем бросил взгляд вниз, сверяясь с ориентирами.

– За два дня тебе все равно не удастся выплакать свое горе, – заметил он, – так что оставь кое-что и на потом.

Она знала это, заранее смиряясь с неизбежной скорбью и утешая себя лишь тем, что самая невыносимая ее часть – похороны – уже позади. Потеря матери была пока что наихудшим из того, что ей когда-либо приходилось переживать; в свои тридцать два она не знала настоящих трагедий, кроме, может быть, болезненного разрыва с Самюэлем, так измотавшего ей душу. В остальном же упрямый характер был ее преимуществом и вовсе не затруднял жизнь, как предрекали в детстве. Своенравная, чересчур требовательная девчонка, жаждущая совершенства, бывала вне себя от ярости, когда ей не удавалось достичь целей, которые она перед собой ставила. Родители, посмеиваясь, говорили, что все это оттого, что уж слишком высоки у нее запросы.

Родители… Это слово она уже почти не употребляла, разве что только в воспоминаниях о прошлом. Оставалась ли ей матерью эта душевнобольная женщина, до предела напичканная медикаментами? Смирившись с приговором, сознательно ли отказывалась она бороться с болезнью? Не ускорила ли намеренно приближение кончины? Будучи чрезмерно стыдливой, она мало говорила о себе, и уж тем более не готова была кому-либо открыться и рассказать все начистоту; выражение ее лица всегда было любящим и загадочным. За несколько недель до смерти она отпраздновала свое шестидесятилетие, хотя выглядела намного моложе, и лишь седые волосы в какой-то мере выдавали ее возраст. Дочь вьетнамки и француза, она унаследовала характерную азиатскую внешность, передав и Паскаль большие черные с раскосинкой глаза, высокие скулы, матовую кожу и носик восхитительной формы.

– Если хочешь, мы можем повернуть на Пейроль, – предложил Самюэль.

Он имел в виду дом, в котором она провела детство и о котором столько ему рассказывала.

– Нет, держи курс на Гайяк, так будет лучше…

Зачем тревожить все эти далекие воспоминания, каждое из которых было так или иначе связано с матерью? Зачем возвращаться в тот огромный пейрольский сад, где она любила играть и где повсюду росли цветы… и большая рыжая собака прыгала вокруг нее… Еще на склоне там была лужайка… В хорошую погоду мать надевала шляпку-канотье, брала с собой плетеную корзину и секатор и выходила в сад, чтобы срезать свежие цветы. Паскаль каждый вечер взбиралась на забор, дожидаясь отца, и могла наблюдать, как их белый дом купается в лучах закатного солнца. Отъезд причинил ей немало страданий.

Рука Самюэля коснулась ее колена, и она снова почувствовала прилив слез.

– Прости меня, – прошептала она.

И хотя она едва шевелила губами, чувствительность микрофона позволила Самюэлю расслышать ее слова. Он передал ей карту и скомандовал:

– Ну-ка пересядь сюда и покажи мне, на что ты способна!

Она удивилась тому, что он доверяет ей управление машиной, и метнула на него быстрый взгляд – не шутка ли это.

– По крайней мере, тебе придется думать о чем-то другом…

Паскаль нередко доводилось совершать полеты, однако работа в больнице Некер отнимала слишком много времени, и в течение последних трех месяцев ей ни разу не удалось полетать.

– Ты мне поможешь? – спросила она.

Он рассмеялся, скрестил руки на груди и принялся отдавать команды.

Анри Фонтанель открыл дверь квартиры и замер, сбитый с толку темнотой. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять – жена больше не ждет его. В последнее время его в основном встречала сиделка, и это создавало хоть какую-то видимость жизни в доме.

Обреченно вздохнув, он зажег свет в передней и бросил непромокаемый плащ на кресло. Светлый паркет, стены, покрытые бордовым лаком, соответствующая этому меблировка – все было именно таким, как он любил. Только отныне он будет чувствовать себя здесь еще более одиноким. Камилла, заболев два года назад, практически замкнулась в себе, и все-таки, пока она была здесь, он мог уделять ей внимание. Он по-прежнему видел в ней ту юную девушку, какой она была тридцать пять лет назад – покорную фарфоровую куколку, по которой он сходил с ума.

Пройдя через салон в столовую, он открыл дверь кабинета. Тут же замигала лампочка автоответчика и он услышал сообщение сына, который предлагал ему встретиться в ресторане, чтобы вместе пообедать. Очень щедрое предложение, в духе Адриана. Что ж, по крайней мере у него, Анри Фонтанеля, оставалось двое взрослых детей, которыми он мог гордиться: Адриан, который оправдал все его ожидания, и Паскаль, которую он не всегда понимал, и, может быть, поэтому она не переставала его удивлять. С какой стати она решила задержаться в Альби? Чтобы провести несколько дней с Самюэлем? Им никак нельзя было расставаться, они были чудесной парой, и Самюэль поступал глупо, ссорясь с Паскаль по поводу ребенка. Материнство для женщины имеет такое же значение, как и ее карьера, был убежден Анри, поэтому при всей своей симпатии к Самюэлю он считал, что его дочь права. Да, Самюэль был во всех отношениях достойным парнем, и Паскаль вряд ли найдет себе другого такого мужа. Ах, что за чудесный день был, когда Самюэль приехал просить руки его дочери! Тот, кого трудно было чем-либо смутить, заикался и мямлил, говоря о том, что любит Паскаль и хочет на ней жениться. Душа Анри наполнилась радостью, и он даже возблагодарил тот случай аппендицита, благодаря которому эти двое встретились и обрели друг друга. Банальный аппендицит без осложнений, но Паскаль, будучи дочерью патрона, пользовалась некоторыми привилегиями, включая и продолжительное общение с анестезиологом, во время которого Самюэль Хофманн успел очароваться прекрасной пациенткой. Через год голубки поженились, и Анри устроил им пышную свадьбу. Фотография, запечатлевшая момент их выхода из церкви, всегда стояла в его кабинете. Паскаль была необыкновенно хороша в свадебном платье из белого шелка, Самюэль прекрасно выглядел в смокинге; за ними стояли Анри и Камилла, держась за руки и блаженно улыбаясь… Счастливое, навсегда ушедшее время…

Единственным преимуществом этого неожиданного и нелепого развода было возвращение Паскаль домой. Это ее временное решение, к величайшей радости Анри, растянулось на три года. Он принял ее с распростертыми объятиями.

Уйдя от Самюэля, Паскаль целиком погрузилась в работу. Казалось, она интересуется лишь своими пациентами, а не собственной жизнью, что весьма огорчало Анри, который считал, что она понапрасну растрачивает свою молодость. Работа в легочном отделении с утра до вечера, не считая ночных дежурств, не могла быть пределом мечтаний тридцатилетней женщины. Когда однажды утром он увидел ее в джинсах, кроссовках и свитере с большим воротом, то невольно подумал, что немного кокетства и легкомыслия ей бы не повредили. Кроме того, по мнению Анри, женщины были созданы вовсе не для того, чтобы делать карьеру и удовлетворять таким образом свое тщеславие. Возможно, его взгляды отставали от жизни, но это была его собственная дочь, и он сожалел о том, что она жертвует своим женским предназначением ради профессии и карьеры. Но стоило Паскаль уделить внимание своей внешности, как все тут же замечали, насколько она была красива. Он неоднократно брал ее на приемы, где собиралась врачебная элита, и каждый раз она выглядела потрясающе. В платье или в костюме, на высоких каблуках, с умело наложенным макияжем и замысловатым шиньоном, она становилась совсем другой: идеальный силуэт, совершенный профиль, в котором нелегко было распознать ее смешанное происхождение. Все мужчины были просто очарованы ею, и тогда Анри, представляя дочь коллегам, с удовольствием уточнял, что она также пневмолог.

Сначала Анри думал, что она бросит учебу на медицинском факультете, что все это из желания попробовать заниматься тем же, чем занимается он и Адриан. Он полагал, что Паскаль не сможет осилить этот слишком длинный путь. Но она упорно продолжала идти дальше, проявляя свое обычное упрямство, получила степень доктора медицины и выбрала пневмологию. Польщенный ее успехами, но все еще сомневаясь в мотивах, Анри предложил ей работу в Сен-Жермен, хотя на тот момент вакансии пневмолога в его клинике не было, но она отдала предпочтение большой провинциальной больнице. Ей, как она говорила, хотелось «встретиться с реальной жизнью».

Деловое чутье никогда не подводило Анри: двадцать лет назад он правильно вложил деньги в эту клинику в предместье Парижа, и теперь она приносила солидный доход. В то время ему отчаянно хотелось уехать из Альби и поселиться в столице. Камилла уже переживала глубокую депрессию, и он хотел увезти ее из привычного окружения в надежде, что она избавится от навязчивого состояния. В общем, семейные причины совпадали с его желаниями и профессиональными амбициями. Не раздумывая, он вложил основную часть своего состояния в клинику, а также влез в долги, чтобы приобрести эту роскошную квартиру, окна которой выходили на чудесный парк. Камилле очень понравилось это место, и новая жизнь на время успокоила ее.

Внезапно раздавшийся телефонный звонок заставил его вздрогнуть; перед тем как снять трубку, он машинально надел на нос свои маленькие очки.

– Папа, это ты? Ты получил мое сообщение?

– Да, Адриан… Я буду ждать тебя в ресторане возле театра через полчаса.

– Хорошо. Я выезжаю.

Анри повесил трубку и улыбнулся. Адриан был пунктуальным, внимательным и ответственным. И хотя у него и без того была куча дел, он стремился утешить отца в его горе, делая это прежде всего из чувства сыновнего долга. Паскаль осталась на юге, и Анри не хотелось безмолвно бродить из комнаты в комнату по огромной квартире.

Он покинул кабинет, погасил везде свет и вышел на улицу. Ресторан находился неподалеку, и, несмотря на прохладный вечер, он отправился туда пешком. Прогулка позволяла ему поразмыслить, как по-новому устроить свою жизнь. Скоро он достигнет пенсионного возраста, однако ничто не принуждало его покидать клинику. Но хотел ли он продолжать работать? Ради кого и ради чего ему теперь надрываться? Адриан ни за что не возьмет на себя управление клиникой. Выйти на пенсию – значит обречь себя на бездействие. Несколько партий в гольф, воскресные прогулки не заполнят пустоту недель, месяцев, лет, которые ему предстояло прожить. Может, завести любовницу? Почему бы нет… Он уже делал несколько попыток, разумеется тайных, но они не сделали его счастливым. Он очень любил свою жену, и его никто больше не интересовал, но своей сдержанностью и стыдливостью Камилла сама провоцировала его на поиск связей на стороне. К тому же в течение последних десяти лет она почти постоянно отказывала ему в близости. С возрастом же у нее и вовсе стало проскальзывать какое-то враждебное чувство по отношению к нему. А может, оно и раньше было, просто ей лучше удавалось скрывать свою неприязнь?

Он толкнул дверь ресторана и сразу же увидел Адриана, сидевшего за стаканом шабли.

– Есть новости от Паскаль? – спросил Адриан, вынимая бутылку из ведерка.

Налив отцу вина, он закурил, сделал глубокую затяжку и разогнал рукой облако дыма.

– Прекращай отравлять себя, Адриан, – поморщился Анри.

– Не беспокойся, я курю все реже и реже, это везде теперь запрещено.

– Слава богу! Твоя сестра возвращается завтра или в воскресенье утром. Волноваться нет причин, Самюэль позаботится о ней.

Анри видел, с какой нежностью Самюэль обращался с ней там, на кладбище. Он обнимал Паскаль за плечи, был очень внимателен и в конце осторожно увел ее оттуда.

– Ты думаешь, он все еще любит ее?

– В любом случае не он был инициатором развода.

– Боже мой! – прошептал Анри, чувствуя, как облако скорби вновь окутывает его, и понимая при этом, что должен сделать усилие и вырваться из него. Он посмотрел на сына. Адриану сорок, и он все еще холостяк, но его жизнь полна разнообразных любовных романов, и он не собирается, судя по всему, ставить в этом деле точку. Блондин с голубыми глазами, он не походил ни на кого, и менее всего на свою мать, черты лица которой Анри почти забыл. Камилла растила Адриана с двух лет, и они обожали друг друга. Он был прекрасным, счастливым и цветущим ребенком.

– Пройдет время, и ты будешь думать об этом все меньше и меньше, папа, – произнес Адриан с печальной улыбкой.

Да, это вполне соответствовало истине, как ни трудно было ему это признать. Анри не был безутешен в своем горе, но приближающаяся старость и потеря Камиллы на время лишили его сил и оптимизма. Может, теперь его будут мучить угрызения совести? Нет, он поступал так, как было нужно, он думал о благе всей семьи, включая и Камиллу… И он не хотел вспоминать об этом, тем более сегодня.

– Ты уже придумал, как проведешь выходные? – заботливо спросил Адриан.

– Я хочу привести в порядок дела твоей матери…

– Подожди, пока вернется Паскаль.

– Нет, я не хочу обременять ее этим. Завтра же и начну, чем раньше – тем лучше.

– Тогда я помогу тебе.

Анри поблагодарил сына кивком головы. Они всегда прекрасно ладили друг с другом, включая и работу в клинике, но он не хотел посвящать Адриана в некоторые дела.

– Будет лучше, если мы продадим владения в Пейроле, – внезапно сказал он. – Сейчас там никто не живет. Я узнал через агентство, что дом в хорошем состоянии, хочу попросить их сделать оценку.

– Никто из нас за все эти годы ни разу не был в тех местах, – произнес Адриан. – Слишком уж далеко.

На самом деле в Альби было очень легко попасть самолетом или скоростным поездом до Тулузы, а затем взяв напрокат автомобиль. Тем не менее Анри решительно порвал с прошлым и, как ему казалось, расстался с Пейролем, где родился он сам, где родились его дети, где прошла жизнь трех поколений Фонтанелей. Покидая этот дом двадцать лет назад, он уже тогда знал, что не захочет вернуться сюда.

Он сдавал Пейроль разным посторонним людям, и деньги, поступавшие от них, полностью уходили на ежегодный ремонт дома. В конце концов он вообще утратил к этой семейной собственности всяческий интерес. Жить в Париже ему казалось намного интереснее и выгоднее, чем в провинции.

Официант поставил перед ними поднос с морепродуктами, которые заказал Адриан.

– Если я выйду на пенсию, Адриан, сможешь ли ты заменить меня?

Сын поднял голову и взглянул ему прямо в глаза.

– Ты говоришь это несерьезно, папа. Просто тебе сейчас тяжело.

Анри позволил себе улыбнуться, обрадованный проницательностью Адриана.

– Да, наверное… – признал он. – Но когда-то тебе все же придется сделать это.

– Пусть это случится не так скоро.

Может быть, он говорил это из любви к нему, может, не хотел принимать на себя ответственность, а может, потому, что дорожил свободой. Неужто в сорок лет он все еще находил в этом радость? Недавно с компанией приятелей он устраивал пикник в лесу, так они танцевали и веселились там до зари, как подростки. Его часто видели в обществе хорошеньких женщин, но в клинике Адриан вел себя очень сдержанно, и Анри не был знаком ни с его друзьями, ни с любовницами.

– Адриан, – вдруг спросил он, – ты никогда не думал о том, чтобы жениться?

Сын нахмурился и отвел взгляд.

– Знаешь, папа, женитьба это… Сам видишь, что стало с Паскаль; нет уж, спасибо!

Анри хотел было возразить, сказать, что в своей брачной жизни он иногда был невероятно счастлив с Камиллой, но осекся и промолчал, чувствуя, что с упоминанием имени жены его снова заполонит тоска, которую он старательно отгонял от себя в течение последних дней, поэтому он только понимающе вздохнул.

Проснувшись, Паскаль с грустью поняла, почему находится здесь, в этой большой, стандартной и безликой комнате; через приоткрытое окно она слышала журчание Тарна, протекавшего в нескольких метрах от отеля.

Горничная поставила у изножья кровати поднос с завтраком, и Паскаль поднялась, придерживая одеяло на плечах. Прошлым вечером Самюэль пробыл с ней в баре до закрытия, а потом пожелал спокойной ночи и сошел по лестнице вниз. Она обернулась, чтобы улыбнуться ему на прощание; ей было грустно оттого, что она нескоро увидит его в следующий раз. Он тоже выглядел печальным, хотя у него была какая-то женщина, периодически звонившая ему на мобильный. Ее звали Марианна, и он почти ничего не говорил о ней.

Паскаль налила себе чашку кофе, отломила кусочек булки и намазала его джемом. Ни тревоги, ни огорчения никогда не влияли на ее аппетит, и в этом, без сомнения, была одна из причин ее неистощимой энергии. Даже во время трудных ночных дежурств в больнице у нее не пропадало желание поесть. Несмотря на это, ее фигура сохраняла силуэт долговязой девушки-подростка с узкими бедрами и плоским животом. В то время, когда ей страстно хотелось ребенка, Самюэль даже советовал ей сделать рентгенопельвиметрию, поскольку был уверен, что ее узкий таз не позволит ей рожать естественным путем.

Они столько говорили об этом будущем ребенке! Паскаль не удавалось забеременеть, и она страдала, Самюэля же это не беспокоило. Он обожал свою жену, с ребенком или без, и считал, что им некуда торопиться. Разве им не достаточно того, что они живут вместе? Паскаль выходила из себя, бунтовала, думала только об этой своей проблеме. Ей хотелось стать молодой мамой, и она впадала в отчаяние, не слушая доводов Самюэля, который беззаботно повторял, что все устроится. То же самое говорил и ее гинеколог, и, конечно же, Паскаль не следовало превращать все это в навязчивую идею. К тому же она тогда заканчивала учебу, писала диссертацию и готовилась к поступлению в интернатуру. В общем, вряд ли этот период можно было считать благоприятным для нормального зачатия. Но Паскаль никого не слушала, она сочла себя бесплодной и потребовала, чтобы Самюэль сдавал анализы вместе с ней. Он отказался. Это было началом того, что привело их к разводу.

Позднее Паскаль пожалела о своей глупой непримиримости, но тогда она искренне считала себя жертвой. Во время бракоразводного процесса по обоюдному согласию Самюэль выглядел таким несчастным, что она готова была сдаться, но, пробудив в себе неприязнь, отвернулась, чтобы больше его не видеть. Через несколько дней он переехал из Парижа в Тулузу, где получил место анестезиолога в больнице Пюрпан. Без сомнения, он хотел максимально отдалиться от Паскаль, однако продолжал ей звонить, делая вид, что остается ее лучшим другом. Он никогда не задавал вопросов о ее личной жизни, в его голосе по-прежнему слышалась бесконечная нежность, и когда она сообщила ему о смерти матери, он, быстро покончив с делами, бросился к ней, чтобы поддержать и утешить.

Самюэль… Что это за Марианна, которая преследовала его по телефону? Подруга, любовница или его будущая жена? Может, он не сегодня-завтра снова женится, ведь это просто невероятно, что за три года ни одной женщине не удалось его заарканить. Паскаль пожала плечами и съела последнюю булочку. Насытившись, она приняла душ и надела джинсы с черным пуловером. Ее поезд отправлялся вечером, поэтому ей предстояло провести весь день в Альби, гуляя по улицам и вспоминая детство. Школьный двор, собор Святой Сесилии, небольшой рынок, где в булочной Гайи она покупала бублики, посыпанные цедрой, или нежное анисовое печенье…

Она вышла из отеля в одиннадцать утра, оставив свою дорожную сумку у портье, и отправилась скорее в странствие, нежели на прогулку. С каждым шагом ей все больше вспоминались всяческие подробности и разные случаи, и она удивлялась тому, что ее память так отчетливо все сохранила и что она получает такое удовольствие от этих воспоминаний. Ни в Сен-Жермен, ни в Париже она не чувствовала себя дома. Она училась и работала, но в душе все еще хранила образы прошлого и чувствовала себя разъединенной со своими корнями. Здесь, на берегах Тарна, к ней постепенно возвращался покой, будто она вновь обрела что-то важное для себя.

Устав ходить и думать о своей матери, Паскаль зашла в старинный кабачок «Робинзон». Доев салат из редиса и соленой свиной печенки, который умели готовить только здесь, в Альби, она попросила хозяина ресторана вызвать для нее такси. У нее еще оставалось время, поэтому она решила все-таки съездить посмотреть на Пейроль. Вчера Самюэль предлагал ей слетать туда, но она не решилась, теперь же она была готова.

Пейроль… Узнает ли она это место, где прошло ее детство? Может быть, она слишком идеализировала этот дом в своем воображении, но ведь известно, что детские воспоминания, как правило, самые яркие и выразительные. Нет, она не могла уехать, не повидав этот дом.

Расположившись на заднем сиденье такси, она предупредила шофера, что он ей понадобится на оставшуюся половину дня, и рассказала о своем намерении поехать в Пейроль. На выезде из города ей вспомнились слова Шатобриана насчет Альби: «Этим утром здесь все напоминало Италию…» И правда, охристые стены домов, сады, стройные кипарисы, соседствующие с зонтичными соснами, в ярком солнечном освещении напоминали Тоскану. Самюэль возил ее туда в свадебное путешествие, и она восхищалась Флоренцией и Пизой, потому что чувствовала там знакомую атмосферу Ниццы.

– После Кастельно я поеду по трассе Д1. Вам это подходит? – спросил шофер.

– Да, годится. Там дальше возьмите вправо…

Она так часто ездила по этой дороге, что, казалось, могла бы ехать по ней с закрытыми глазами. Каждый день в пять часов она возвращалась из школы и, прильнув к спинке кресла матери, весело щебетала о событиях прошедшего дня. Ее мать не любила водить машину и ехала медленно, напрягаясь перед каждым поворотом и рассеянно слушая дочь. Мать вообще была не болтливой. Ее фразы всегда были размеренными и краткими, смех сдержанным.

Паскаль снова прижалась лбом к стеклу. Тарн был недалеко, в этом месте его берега были крутыми и дикими.

– Остановите! – внезапно воскликнула она.

Перед ними высилась стена из каменных нагромождений, окружавшая Пейроль, которую она узнала бы среди тысяч других стен. Ее сердце быстро забилось, и, глубоко вдохнув, она попросила шофера проехать еще сто метров до решетчатой изгороди.

– Подождите меня здесь, я ненадолго.

Он припарковал машину под каштанами, росшими у входа. Первое, что увидела она, – это табличку «Сдается внаем», прикрепленную к воротам. Предыдущий жилец выехал два месяца назад – отец, кажется, что-то упоминал об этом.

Она была разочарована тем, что не может войти, что не сообразила обратиться в агентство и попросить у них ключи. Со стороны дороги дом был не виден, и Паскаль зашагала вдоль стены, удаляясь от такси. Она повернула за угол и пошла по тропинке, скрытой пышной растительностью. Пробравшись сквозь колючий кустарник, она отыскала кованую решетчатую калитку, через которую часто перелезала в детстве, цепляясь за опутавший ее плющ. Она с удивлением заметила, что парк не выглядел заброшенным. Трава на лужайке была высокой, однако деревья недавно подрезали, что подтверждалось аккуратно сложенной кучей веток.

Ступая по дорожке, посыпанной гравием, она вспомнила садовника, который когда-то помогал ее матери. Его звали Люсьен Лестрейд, он учил Паскаль собирать смородину, удалять лишние побеги и залечивать ожоги крапивой. Он казался ей старым, как и все взрослые, хотя ему, скорее всего, было не больше тридцати лет. Работал ли он еще здесь?

Дойдя до конца аллеи, она замедлила шаг и в двух метрах от старой липы, закрывающей обзор, на секунду прикрыла глаза рукой. Затем, превозмогая волнение, сделала еще несколько шагов и открыла глаза: в тридцати метрах перед нею возник белый дом.

Паскаль ожидала, что он окажется менее импозантным того, что виделся ей в воспоминаниях, но он был именно таким, каким сохранился в ее памяти, – большой, внушительный, элегантный, окруженный горделивыми колоннами. Дом был построен в неоклассическом стиле, с почти плоской крышей, покрытой розовой черепицей.

– Пейроль… – словно выдохнула Паскаль.

В порыве нахлынувших чувств она подбежала к двери, но у нее не было ключа, и ей никто не открыл. Вопреки всем своим страхам, она испытывала радость, граничащую с экстазом, только оттого, что смотрела на этот дом. Ее дом… Место, где она жила беззаботно и счастливо… она понимала, что этот дом навсегда будет связан у нее с мыслями о счастье…

Вдали просигналила машина, грубо возвращая ее к действительности: это шофер недоумевал, куда она запропастилась. Паскаль последний раз окинула дом взглядом, отмечая следы неухоженности и запустения. Плитка на сарае, куда ставили садовый инвентарь, совсем раскрошилась, каменные ограждения покрылись плесенью, ставни давно пора было покрасить. Тем не менее в целом дом выглядел неплохо, и, без сомнения, скоро здесь поселится кто-нибудь еще. От этой неприятной мысли Паскаль поморщилась. Да, новым жильцам повезет, и она заранее им завидовала.

Медленно шагая по той же аллее в обратном направлении, она внезапно поняла, что ее не покидает чувство сожаления. Вернуться в Сен-Жермен, снова окунуться в работу в больнице Некер, а затем домой на электричке – в серые будни, забыть Пейроль… Она неловко перескочила через маленькую заржавленную калитку и вернулась к такси. Шофер слушал радио, но, заметив ее, тотчас выключил.

– Куда это вы запропастились, дорогая мадемуазель?

– Я осматривала эти владения.

– Номер агентства недвижимости написан на той табличке, – заметил он недоверчивым тоном.

– Я не собираюсь снимать этот дом, – объяснила Паскаль, – я просто хотела снова увидеть его, я жила здесь в детстве.

– А, вот оно что, тогда все понятно! Я мог бы послужить вам в качестве небольшой лестницы.

Паскаль, встретившись с ним взглядом в переднем зеркале, улыбнулась.

– Эта собственность принадлежит некоему Фонтанелю, но он сдает ее внаем, – пояснил шофер с заговорщическим видом. – В его семье все доктора – и отец, и сын… Их здесь не очень-то любят.

От этих слов Паскаль вздрогнула, как от пощечины. Не любят? Но почему? Ее дед, которого она никогда не видела, как и прадед, были врачами в Альби. Их именем даже назвали маленькую улицу, и молодая женщина всегда была уверена, что это знак уважения здешними людьми.

– Правда? – спросила она с хорошо скрываемым безразличием.

– Я сам из Марссака и знаю абсолютно всех! Ходят разные слухи, бывает, конечно, и совсем полная чушь, всегда нужно уметь отличать правду от лжи. Но, как говорится, дыма без огня не бывает, верно? А Фонтанели оставили по себе дурную память, – заключил шофер, трогаясь в путь.

Опешив, Паскаль отвернулась; этот тип, должно быть, что-то с кем-то перепутал. В то время когда они еще жили в Пейроле, отец успешно работал в больнице Альби, а Адриан был отличником в лицее. Ее родители редко принимали гостей, однако иногда они устраивали большие приемы, где собирались все именитые люди городка. За что же их тогда не любили?

По дороге в Альби они не разговаривали, шофер, без сомнения, объяснял ее молчание чувством ностальгии. Паскаль попросила его немного подождать у кладбища, где она в последний раз помолилась на могиле матери, затем она заехала в отель, забрала сумку и отправилась на вокзал. Прибыв туда за полчаса до отхода поезда, она немного прошлась по перрону, пытаясь разобраться в своих мыслях. Посещение Пейроля произвело на нее странное впечатление. Ей так хотелось увидеть дом изнутри – свою детскую комнату, зимний сад, где она смотрела телевизор вместе с Адрианом. Он был старше ее на восемь лет, и когда ей надо было идти ложиться спать, он, казалось, забывал об этом, и она, свернувшись клубочком в его плетеном кресле, досматривала фильм до конца. Затем Адриан относил ее в кровать, читал на ночь книжку и ждал, пока она заснет.

За пять минут до прибытия поезда Паскаль вынула из сумки мобильный телефон и позвонила отцу. Как и следовало ожидать, он предложил встретить ее на вокзале, но она сказала, что справится сама, не желая томить его в парижских пробках субботним вечером.

– Я ездила в Пейроль, – добавила она.

– Ах вот как? Какая интересная мысль! В каком состоянии сейчас дом?

– Я не смогла войти и видела его только снаружи. Парк ухожен.

– Уже хорошо! Знаешь, Лестрейд до сих пор работает у меня, поскольку у жильцов парк быстро превратился бы в девственный лес…

Бесстрастный голос объявил через громкоговоритель о приходе поезда и помешал Паскаль расслышать продолжение фразы.

– Что ты сказал, папа?

– Я сказал, что хочу продать Пейроль, – повторил он. – Ну, блошка, счастливого пути и удачи тебе.

Она с сожалением отключила телефон; мимо нее уже проползали вагоны поезда на Париж. Заняв свое место в тринадцатом вагоне, она хотела было снова позвонить отцу, но затем передумала. Сегодня вечером или завтра он объяснит ей свое решение. Продажа Пейроля была не очень удачной мыслью, она почему-то была убеждена в этом, хотя и сама не знала почему. Конечно, эта собственность не приносила никакого дохода. Все деньги от съемщиков уходили на уплату налогов и на ремонт, но отец никогда не говорил о продаже Пейроля. Как и все фамильные дома, этот тоже хранил в себе драгоценные воспоминания, и Паскаль всегда считала, что ее родители вернутся туда, когда отец выйдет на пенсию. Может, Анри не хотел возвращаться туда в одиночестве? Теперь у него были друзья и в Сен-Жермен, и в Париже, он очень любил свою квартиру и ни разу не пожалел о том, что покинул Альби.

Вагон был почти пуст, и Паскаль, устроившись поудобнее, приготовилась задремать до самого Аустерлицкого вокзала. Если бы Самюэль не провел с ней эти несколько дней, ей было бы намного тяжелее. Сейчас ей с братом надо будет поддерживать отца, окружить его любовью. Там, на кладбище, когда гроб опускали в могилу, глаза его были полны слез и весь он был таким потерянным, что Паскаль заплакала от этого еще сильнее.

Ей больше не хотелось думать о похоронах, ее мысли возвращались к Самюэлю. Ей вспомнилось, как при выходе из церкви она, опираясь на него, внезапно спросила себя: зачем я его бросила? Ни один из знакомых ей мужчин и в подметки ему не годился, ни один из них не пробыл бы с ней и нескольких недель.

Она поерзала на своем сиденье, отчаянно пытаясь заснуть. Мысли о Самюэле никуда ее не приведут, она просто еще не пришла в себя после похорон. Ни к чему раздувать угли угасшей любви. У Самюэля была теперь своя жизнь, и пути их решительно разошлись.

Перед ней снова встал Пейроль. Белые стены, закрытые ставни, слишком высокая трава… Когда дом продадут, она не сможет больше вернуться туда, у нее останутся лишь фотографии в семейном альбоме.

Поскольку заснуть не получалось, Паскаль приподнялась и прижалась щекой к окну. Небо было затянуто тучами, день серел, по мере приближения к Парижу пейзаж становился все мрачнее. Поезд мчался с сумасшедшей скоростью и прибывал на Аустерлицкий вокзал поздно вечером. Она попытается убедить отца оставить этот дом. Можно продолжать сдавать его или, что более интересно, самим выезжать туда в отпуск. Когда у нее появятся свои дети, это будет идеальным местом для их летнего отдыха…

Парадоксально, но ее желание иметь ребенка было сейчас не таким всепоглощающим, как несколько лет назад. Конечно, все это потому, что теперь она одна. Когда она была замужем за Самюэлем, она видела в нем идеального отца, и ей казалось, что она сможет одновременно учиться и растить ребенка. Что бы она стала делать сейчас, когда работа отнимает все ее время? Она утратила свои иллюзии, как потеряла когда-то Самюэля, а теперь и мать. Может, пришла пора упорядочить свое существование и придать ему смысл? Она была довольна тем, что с головой погружена в работу, и никогда не спрашивала себя, действительно ли это то, чего ей хотелось. Выбрав медицину, она пыталась доказать, что достойна своего отца и брата и не собирается становиться домохозяйкой. Но ведь она могла также выбрать тысячу других призваний, о которых даже и не думала.

Убаюканная постукиванием колес о рельсы, она наконец погрузилась в беспокойный полусон, время от времени вздрагивая и просыпаясь. Чем больше удалялась она от Альби, тем явственнее ей грезился образ Пейроля. Она видела себя маленькой девочкой, одетой в шелковое платье с китайскими узорами, которое купила ей мать и которое она порвала, лазая по деревьям. Всякий раз, когда она приглашала одноклассников к себе на пикник, их впечатление было практически одинаковым. Пейроль буквально завораживал их. Она гордилась тем, что живет там, гордилась своими родителями и особенно Адрианом, своим прекрасным старшим братом, в которого были влюблены все ее подруги.

В конце пути, который казался бесконечным, Паскаль хотелось только одного: скорее попасть в свою постель. Несмотря на поздний час, она уговорила таксиста отвезти ее в Сен-Жермен, куда добралась в час ночи, полностью разбитая.

В квартире было тихо, но отец оставил свет в прихожей. После ее возвращения к родителям Анри был особенно внимателен к деталям: зажженная лампа, ласковая записка на кухонном столе, вырезка из научного журнала с интересной для нее статьей.

Зайдя в кухню за бутылкой воды, она увидела, что здесь царит идеальный порядок. Это означало, что Анри ни разу здесь не ел. Конечно, одиночество было для него невыносимо, и он уходил есть в ресторан с Адрианом или со своими друзьями. При выходе из кухни Паскаль заметила блокнот возле телефона. Она взяла ручку и, подумав, написала несколько слов, затем вырвала страничку, на цыпочках вышла в коридор и бесшумно открыла дверь в комнату отца. Осторожно приблизившись к Анри, она убедилась, что он крепко спит. Протянув руку, Паскаль погладила его по виску. Она всегда помнила его внимательным, заботливым отцом и всей душой надеялась, что он сможет преодолеть свое горе. Возле ночника она увидела таблетки. Конечно, он предпочел воспользоваться снотворным, вместо того чтобы мучиться без сна, и это говорило о том, что он не сдавался.

Паскаль осторожно положила листок рядом со спящим, чтобы, проснувшись, он сразу заметил его. Своим нервным почерком она написала ему лишь две короткие фразы: «Я здесь, папа. Пожалуйста, не продавай Пейроль, я думаю, что буду там жить».