Обычно беспрекословно подчиняясь указаниям своего Покровителя, Елена иногда «срывалась» и проявляла ярко выраженную нетерпимость и своеволие в определенных вопросах. Так получилось и на этот раз. Настал день, когда Учитель дал ей наставление продолжить путешествие по миру. Елена согласилась, но, прежде чем покинуть Индию, попыталась самостоятельно проникнуть в Тибет через Непал.

На прощание ей непременно хотелось хоть одним глазком увидеть неведомую страну, окутанную легендами. «Язык до Киева доведет», – решила она и, следуя порывам своей горячности, направилась искать Шамбалу.

Под видом писательницы, пишущей книгу о Гималаях, она попыталась перейти запретную зону, охраняемую английскими военными. Британский капитан саперного отряда, получив сообщение о том, что какая-то европейская дама пытается на лодке перебраться через реку, немедленно отправился за ней, нашел и тут же вернул нарушительницу обратно. Елена очень рассердилась на беспардонное вмешательство британского военного представителя, пыталась возражать, но вскоре, убедившись в бесполезности своих усилий, прекратила сопротивление. Она неожиданно для себя подружилась с женой остановившего ее капитана, два месяца гостила в его семье, и только потом стала готовиться к отъезду.

Однако любопытство и упорство взяло верх, и через некоторое время Елена вновь попыталась пробраться в Тибет, теперь уже со стороны Кашмира. Ее путь лежал через Лахор.

Никто не может миновать этот город, пробираясь в Тибет со стороны Кашмира. Может быть, поэтому, очутившись в Лахоре, Елена не могла не столкнуться с давним приятелем своего отца, немцем Кюльвейном, который, по счастливому стечению обстоятельств, в то время там тоже остановился. Как оказалось, Кюльвейн ее разыскивал. Уже несколько лет родня не имела никаких известий от Елены. Полковник фон Таи наводил справки везде, где мог, в надежде разыскать свою дочь. Когда он узнал, что Кюльвейн направляется в Индию, то просил друга посодействовать ему в этом вопросе. Кюльвейн направился в Тибет в сопровождении двух друзей, желая пересечь Гималаи и провести кое-какие исследования. Он был естествоиспытателем, совершенно не верил в чудеса, был занят чистой наукой, уважая лишь факты.

Елена обрадовалась неожиданной встрече и попросилась примкнуть к небольшой группе Кюльвейна, надеясь на поддержку. Одновременно к ним присоединился монгольский лама, что вызвало у всех особый интерес.

Европейцам путь через пограничные посты Гималаев был закрыт. Но отряд из пяти человек решил рискнуть, пойдя на небольшую хитрость с переодеванием и наивно полагая, что людей, одетых в местные одежды, должны принять за «своих». Но группа не учла, что «свои» могут и заговорить с незнакомцами на родном языке, которого в

группе никто не знал. Однако все пятеро верхом на лошадях бесстрашно пустились в путь. По дороге Кюльвейн засыпал ламу вопросами, похожими, скорее, на допросы. Лама спокойно отвечал и вскоре заявил, что умеет «творить чудеса», в том числе производить «воплощение». Как только Кюльвейн услышал слово «воплощение», он воспылал непременным желанием «лично увидеть и разоблачить этот «языческий трюк», так как был абсолютным скептиком. Случай вскоре представился.

Позже Елена вспоминала:

«После четырех дней ходьбы группа Кюльвейна остановилась на отдых в одной маленькой, ничем не примечательной деревушке. Лама, сопровождающий группу, сказал, что совсем недалеко, в пещерном храме, также "остановилась большая группа святых ламаистов или, проще говоря, монахов, способных творить великие чудеса".

Кюльвейн, недолго думая, сразу же отправился к монахам с визитом с целью установить между двумя группами дружественные отношения и уговорить их показать феномен "инкарнации" или, по другому говоря, "воплощения". Однако, несмотря на все приложенные им усилия и его щедрые подарки, настоятель отказался что-либо показывать. Но вдруг он заметил на моей руке кольцо, которое я носила как талисман, который возымел на настоятеля действие неоспоримого приказа. Увидев талисман, монахи тотчас начали подготовительные работы, а в соседнем поселке у бедной женщины по договоренности был взят 3-4-месячный ребенок. Кюльвейну пришлось поклясться, что в течение семи лет он не разгласит увиденное им и услышанное.

Принадлежащий мне талисман – это обыкновенный агат. В Тибете и других местах его называют "А-ю" и ему присущи таинственные свойства. На нем выгравирован треугольник и в этом треугольнике мистические слова. Такие камни буддисты-ламаисты высоко ценят; ими украшен трон Будды; далай-лама носит такой камень на четвертом пальце; их можно найти в Алтайских горах и вблизи реки Ярхун (Yarkun). Мой талисман принадлежал раньше очень уважаемому жрецу-калмыку и дан мне в дар. Хотя бродячее племя калмыков считается отпавшим от первоисточника ламаизма, они поддерживают дружеские отношения с племенами Восточного Тибета… У каждого шамана имеется подобный талисман. Он носит его привязанным к шнурку и держит под левой мышкой. "Какая польза вам от него и какова его роль?" – это были вопросы, которые мы часто задавали нашему проводнику. На них он никогда не отвечал прямо, а ограничивался некоторыми разъяснениями, обещая, что когда появится подходящий случай, и мы будем одни, он попросит, чтобы камень сам ответил. Например, он объяснял, что как только он возьмет камень в рот, показывается его отец, освобождает его от тела и ведет туда, куда пожелает, куда прикажет.

Прошло несколько дней, пока все было приготовлено. Ничего за это время не случилось, исключая только того, что на какой-то приказ Бхикшу из глубины озера на нас взглянули некие лица. Одним из этих лиц оказалась сестра Кюльвейна, которую он оставил дома здоровой и радостной, но которая, как мы узнали позже, умерла незадолго до начала его странствий. Вначале появление этого лица взволновало Кюльвейна, но он призвал на помощь весь свой скептицизм и попытался разъяснить нам, что это видение – лишь тень от облаков или отражение веток дерева, как это делают все подобные ему люди.

В назначенное послеобеденное время ребенок был принесен в вихару и оставлен в вестибюле, так как дальше этого места, внутрь святилища, Кюльвейн не решился идти. Ребенка положили посреди пола на покрывало. Всех посторонних выслали вон. У дверей поставили двух монахов, которым поручили задерживать любопытных. Затем все ламы уселись на пол, спиной к гранитным стенам, так, что каждый был в десяти футах от ребенка. Настоятель сел в самый дальний угол на кожаный коврик. Только Кюльвейн поместился поближе к ребенку и с большим интересом следил за каждым его движением.

Единственное, что требовалось от всех нас, – это соблюдать абсолютную тишину. В открытые двери ярко светило солнце. Постепенно настоятель погрузился в глубокую медитацию, а остальные монахи пропели вполголоса краткую молитву; единственным звуком был плач ребенка.

Прошло несколько мгновений и движения ребенка прекратились. Казалось, что маленькое его тельце окоченело. Кюльвейн внимательно наблюдал. Оглядевшись кругом и обменявшись взглядами, мы убедились, что все присутствовавшие сидят неподвижно. Взор настоятеля был обращен на землю, он даже не глядел на ребенка. Бледный и неподвижный, он больше похож был на статую, чем на живого человека.

Внезапно, к нашему большому удивлению, мы увидели, что ребенок, как бы какой-то силой, был переведен в сидячее положение. Еще несколько рывков, и этот четырехмесячный ребенок, как автомат, который движут невидимыми нитями, встал на ноги. Представьте себе наше смущение и испуг Кюльвейна. Ни одна рука не пошевелилась, ни одно движение не было сделано, ни одно слово не было сказано, а этот младенец стоял перед нами прямо и неподвижно, как взрослый».

Дальнейшие события, происходившие в тот вечер, описал сам Кюльвейн:

«После минуты-другой ожидания ребенок повернул голову и взглянул на меня с таким умным выражением, что мне стало просто страшно. Я задрожал. Я щипал себе руки и кусал губы до крови, чтобы убедиться, что я не сплю. Но это было лишь начало. Это удивительное существо приблизилось на два шага ко мне, приняло вновь сидячее положение и, не спуская с меня глаз, начало на тибетском языке произносить фразу за фразой, те слова, которые, как мне раньше сказали, принято говорить при воплощении Будды и которые начинаются так: "Я есмь Его Дух в новом теле" и т. д.

Я был по-настоящему в ужасе. Волосы у меня стали дыбом, и кровь застыла. Я не мог бы произнести и слова. Тут не было никакого обмана, никакого чревовещания. Губы младенца шевелились, и глаза его, казалось, искали мою душу с таким выражением, которое заставляло меня думать, что это был сам настоятель, его глаза, его выражение глаз. Было так, как будто бы в малое тельце вошел его дух и глядел на меня сквозь прозрачную маску личика ребенка.

Я почувствовал головокружение. Ребенок потянулся ко мне и положил свою маленькую ручку на мою руку. Я вздрогнул, как будто бы меня обжег горячий уголек. Не в силах больше выдержать этот взгляд, я закрыл глаза руками. Это длилось лишь мгновение. Когда я отнял руки от глаз, младенец снова стал плачущим ребенком: он снова лежал на спине и плакал, как вначале. Все вошло в свою колею и начались разговоры.

Только после того, как этот эксперимент был повторен еще несколько раз с промежутками в 10 дней, я осознал, что был свидетелем невероятного, сверхъестественного феномена, подобного тем, которые некоторые путешественники описывали ранее, но которые я всегда считал обманом. Среди многих ответов, которые настоятель дал на мои вопросы, есть один, который следует считать особенно значительным. "Что случилось бы, – спросил я его с помощью нашего ламы, – если бы в то время, когда ребенок говорил, а я в страхе, принимая его за черта, убил бы его?" Настоятель ответил: "Если бы удар не был сразу смертельным, то был бы убит лишь ребенок". "Но, – настаивал я, – допустим, что удар был бы молниеносным?" "В таком случае, – последовал ответ, – вы убили бы меня"».

Увиденное произвело ошеломляющее впечатление на всю группу. Однако вскоре ей следовало сняться с места и продолжить путь. Но это удалось не всем. Местный пропускной пункт разрешил пройти только Елене и ламе. Остальным пришлось вернуться. Кюльвейна свалила тяжелая болезнь – лихорадка, поэтому он был вынужден повернуть назад, не дойдя до пропускного пункта. Его друзей не пропустили из-за незнания языка, а ламу и Елену приняли за «своих», позволив продолжить путь. Неизвестно, что послужило причиной такого решения местных стражей порядка. Шутили, что, скорее всего, пропуском послужили лица шамана и Елены, в которых угадывались восточные черты. Но Покровитель Елены оказался более строгим стражем. Он не позволил ей двигаться дальше, предупредив о смертельной опасности. Тогда Елена не придавала значения словам закона Шамбалы: «Дойдет лишь тот, кто позван!» Она надеялась не постучаться, а вломиться в «закрытую дверь». Вдруг откроют! Но не задумывалась, что к той заветной двери ей придется подниматься по длинной лестнице испытаний, которую в то время для нее еще не построили.

Кроме того, в Индии начинались беспорядки – восстание сипаев, распространившееся по стране настолько широко, что, казалось, британскому владычеству в Индии скоро придет конец. Сипаями называли туземных солдат британских войск в Индии.

Любопытен повод, послуживший искрой для разгоревшегося восстания.

Накануне восстания в сипайские части поступили на вооружение новые капсульные ружья, где для смазки использовался животный жир. При этом самым ужасным для сипаев стало то, что им приходилось перед зарядкой надкусывать патрон, также смазанный жиром. Всем известно, корова – священное животное в индуизме. Использовать мясо и жир коровы в пищу – страшный грех. Более того, так как в состав смазки входил и свиной жир, то это приводило в негодование также сипаев-мусульман, для которых свинья – грязное животное, и «прикоснувшийся к нему будет осквернен».

Таким удивительным образом индусы-индуисты и индусы-мусульмане, служившие вперемешку в туземных частях, оказались одинаково «осквернены» и выступили с протестом. Они истолковали действия англичан одинаково: их религиозные чувства сознательно уничтожаются высокомерными белыми. Это и послужило поводом к восстанию.

Сипаи были очень жестоки с британцами, в том числе с женщинами и детьми. Британцы отвечали тем же – давили слонами целые деревни, официально провозгласив тактику «массового террора». В связи с этим все находящиеся в стране европейцы подвергались потенциальной опасности. Им лучше было хотя бы на время покинуть места, охваченные пламенем воинственных страстей.

Учитель срочно послал Елене короткое, но довольно жесткое письмо, которое, материализовавшись прямо из воздуха, упало к ее ногам на горной тропе: «Упасика, дальше идти запрещаю! Немедленно возвращайся в Европу, занимайся там чем хочешь, но будь готова вернуться в любую минуту».

Возражать было бессмысленно или, по крайней мере, глупо. Внутренне Елена почувствовала опасность. Неведомо откуда перед ней вновь появился проводник – очередной чела Учителя, который кратчайшим путем препроводил ее к границе. Дорога шла по скрытым дорогам и перевалам, о существовании которых даже нельзя было догадаться. Оттуда Елена добралась до ближайшего безопасного морского порта, взяла билет на пароход «Гвалиор» и отправилась в долгое плавание вокруг Африки, в надежде через несколько недель добраться до Европы. Суэцкий канал тогда еще не был открыт, поэтому путешественникам предстояла длительная морская прогулка. Однако «Гвалиору» не суждено было добраться до Европы. На полпути судно потерпело крушение. Все погибли, кроме двадцати пассажиров, в числе которых оказалась и Елена. Ее ангел-хранитель не позволил ей умереть.