После благополучного выздоровления Елена выпросила у дедушки, который был на нее очень обижен, разрешение снова приехать в Тифлис. Она пообещала вести себя скромно и даже попытаться вновь сойтись со своим мужем. Сердце дедушки, несмотря на глубокую рану обиды, дрогнуло, и он разрешил ей приехать.

Как только закончилась распутица и дороги пришли в более-менее нормальное состояние, Елена вместе с сестрой Верочкой и ее домочадцами отправилась на Кавказ. Кроме бабушки с дедушкой, ей предстояла встреча и с семьей тетушки Витте, которая с нетерпением ждала ее в Тифлисе.

Ехали долго. В то время железную дорогу на Кавказ еще не построили, поэтому путь через Кавказский хребет, как и прежде, был длинным и неудобным. Наконец, после трех долгих недель дорожной тряски на тарантасе, Елена вместе с Верочкой, ее детьми и слугами не без мелких приключений добрались до Тифлиса.

Тифлис. Как здесь все было знакомо! Старый дедушкин замок-дом, сад, полный роз, высокий забор, вымощенная камнем тропинка, решетчатые ворота. Тарантас, устало поскрипывая, въехал во двор, шурша колесами по заросшему крапивой внутреннему дворику.

Однорукий юркий слуга, казалось, всегда служивший в доме дедушки, заметил подъезжающий тарантас еще издали и уже стоял на нижней ступеньке парадного входа в ожидании дорогих гостей. Когда тарантас остановился, он радостно бросился к нему, судорожно отстегнул передок и с низким поклоном беспрестанно повторял, подставляя дамам по очереди для опоры свою единственную руку: «Пожалуй-те-с, барыня!.. Милости просим!.. Пожалуйте-с!..»

Радостная весть быстро разлетелась по дому. Слуги высыпали во двор. У дверей появилась бабушка, опиравшаяся на палочку, и дедушка, поддерживавший ее под руку. Генерал Фадеев сильно поседел, но был по-прежнему величественно высок, строен, могуч и солиден. Бабушка, напротив, сильно похудела, сморщилась и выглядела точно маленький сухой комочек, завернутый в вязаную шаль. Одной рукой она держалась за палочку, другой опиралась на своего мужа, нежно улыбаясь подслеповатыми, слезящимися глазами. Слабым голосом она пыталась приветствовать своих дорогих гостей. Елена с Верочкой и дети бросились обнимать стариков. Последовали звонкие поцелуи, радостные причитания, возгласы восхищения, объятия, после чего все направились в дом.

Дом Фадеевых совсем не изменился. В длинном, высоком и мрачном холле все также висели семейные портреты Фадеева и князя Долгорукова, стены были покрыты гобеленами, а бабушкин музей был полон собраний раритетов, чучел животных и птиц. Во дворе потухшим голосом лаяла старая собака, в доме суетились слуги. Елена отметила, что однорукий слуга и почти вся дворня, которую она знала с детства, остались на своих местах. Получив вольную, они не ушли от барина, а продолжали, уже за зарплату, работать на своих местах, как и десять лет назад. И все шло по-старому – в привычном, сложившемся годами ритме и со старым дедовским размахом.

Новость о том, что Елена вернулась в родной дом после долгого путешествия, быстро облетела весь Тифлис. Об этом вспоминали:

«К ней ежедневно заезжали старые знакомые, а также знакомые знакомых, которые Елену лично не знали, но были наслышаны о ее долгом путешествии. Всем было любопытно услышать рассказы о дальних краях, а также увидеть ее после долгого отсутствия. Как правило, она рассказывала какой-нибудь примечательный эпизод из своих путешествий, особенно по Америке, который мог бы быть интересен публике. Обворожить слушателей своими рассказами она умела так же легко, как и заинтересовать феноменами, поэтому часто беседа принимала мистическую окраску, и она начинала "вызывать духов". В такие вечера в мерцающем свете длинных догорающих свечей появлялись человеческие фигуры, тени на гобеленах, потом они "оживали", так что присутствующие невольно чувствовали дрожь…»

Вскоре Елена Петровна приобрела необыкновенную популярность и стала неотъемлемой частью Тифлиса, где ее знали все без исключения, от мала до велика.

Мужчины отмечали, что мадам Блаватская «довольно хороша собой», правда, несколько располнела, но молодость освежала ее полноту и придавала ее юному облику некоторую пикантность. Благородные дамы, глядя на Елену Петровну, не могли беспристрастно оценивать ее внешние достоинства, а только недоумевали: «Даже странно, такая женщина и путешествует одна!»

Общество несколько удивляла ее манера одеваться. Одни усматривали в ней некую экстравагантность, другие находили полное отсутствие вкуса, третьи утверждали, что она живет своим богатым внутренним миром, где внешняя оболочка не имеет никакого значения. Когда Елена выходила из дома в коричневом шелковом восточном халате, розовой чалме или в бесформенном салопе, это вызывало различные толки, но не делало ее менее популярной. Казалось, ее знает весь Тифлис.

Когда Елена куда-то направлялась пешком, ей приходилось останавливаться на каждом шагу, так как со всех сторон доносилось:

– Здравствуйте, Елена Петровна!

– Как здоровьице, госпожа Блаватская?

– А, Елена Петровна! Только что я подумала, что вас давно не видно, матушка, – а вы тут как тут! Когда можно к вам на сеанс пожаловать?

Елена мило отвечала на все приветствия, соблюдая при этом различные оттенки субординации. Кому-то она улыбалась, как старому знакомому, теплой, радостной улыбкой, останавливалась и вступала со встречным в беседу. Иному просто слегка кивала головой и проходила дальше, моля в душе, лишь бы ее не окликнули и не завели длинный, неинтересный разговор; третьему кланялась, приостанавливаясь в ожидании ответного шага, или просто дарила вместе с приветствием свою лучезарную улыбку.

Слухи о необыкновенном умении госпожи Блаватской организовывать спиритические сеансы разлетелись по всему Кавказу. В доме Витте каждый вечер стало собираться высшее тифлисское общество, которое занималось верчением столов, вызыванием духов, ответами на вопросы стуком: один раз, означало «да»; два раза – «нет». Этим увлекались и Верочка, и Надежда, и Екатерина, и даже Ростислав – младший сын бабушки. Глава семейства Витте, который резко возражал против занятий спиритизмом не только своей жены, но всего общества в целом, никогда не принимал участия в подобных мероприятиях. Он даже не знал, что они проводятся в его доме. Елена, Верочка, Екатерина и Надежда тщательно скрывали от него, так же как и от Фадеевых, свое увлечение спиритическими сеансами.

Особенно популярным среди молодежи было «чтение чужих мыслей». Многие, как всегда, не верили в происходящее, и Елена пыталась объяснить: «Я делаю это при полном сознании, просто наблюдаю, как мысли человека исходят из головы в виде спиральных колец светящегося дыма, а иногда вырываются в виде струй, которые можно принять за некое светящееся вещество. Потом вокруг головы складываются отчетливые картины и образы. Часто такие мысли и ответы на них отпечатываются в моем мозгу в виде слов и предложений, точно так, как это происходит с моими собственными мыслями».

Сеансы спиритизма стали популярны среди гвардейской золотой молодежи. Их посещали довольно важные персоны, такие как граф Воронцов-Дашков, оба графа Орловы-Давыдовы и Перфильев. Особую дружбу Елена водила с молодым графом Воронцовым-Дашковым. В семейных архивах Фадеевых хранились любопытные документы о двоюродном прадеде наместника Кавказа, его ритуальный кинжал, а также текст ритуальных напевов, привезенных им из Индии. Разумеется, уже никто не знал их значения, но Елена очень любила его повторять и, как ни странно, действие, которое она задумывала, сбывалось.

Елена знала, что в роду Воронцовых сохранилась память о странном предке, которого всегда считали чем-то средним между мистиком и шарлатаном, а также то, что среди частного архива наместника Кавказа Воронцова-Дашкова имелись письма об учителях Индии. Елене очень хотелось их прочитать, поэтому она пыталась уговорить молодого увлекающегося спиритизмом Воронцова-Дашкова при случае выслать ей эти письма. Но ее просьба так и осталась без ответа.