В марте 1885 года Елена направила в Генеральный совет Теософского общества заявление с просьбой об отставке, которое было опубликовано в «Теософе» вместе с заключением ее врача. Заявление было удовлетворено, но решение покинуть Адьяр принимала не она. Елена всеми силами сопротивлялась, ей не хотелось бросать теософскую работу в Индии, которую она так долго вела. Решение Теософского общества было продиктовано не только заботой о ее здоровье. Многие теософы перестали верить в ее миссию и считали дальнейшее пребывание в Адьяре госпожи Блаватской с ее скандальной репутацией помехой общему делу. Кроме того, члены Совета ТО отказывались позволить учредительнице Общества защитить себя законным путем. Поговаривали, что если бы ей разрешили прибегнуть к юридически грамотной помощи, о чем она просила, то и Ходжсону, и Обществу психических исследований пришлось бы очень несладко, не говоря уже о семействе Коломб.

Таким образом, с одной стороны, создавалось впечатление, будто теософы заботились лишь о собственной репутации, так как «…госпожа Блаватская имела право на беспристрастное рассмотрение дела в суде "о защите своего поруганного имени" и могла продолжать работу в Теософском обществе». С другой стороны, главной причиной того, что все обернулось именно так, стали действия Ходжсона. Он откровенно злоупотребил своими полномочиями представителя ОПИ, внушая всем встречавшимся ему теософам, что он не только доказал «сплошное мошенничество» во всех делах, связанных с Блаватской, но и объявил ее русской шпионкой. Последнее обвинение было самым чудовищным. В Управление Теософского общества входило много как английских, так и индийских юристов, которые не могли не понимать, чем грозят подобные обвинения. Скорее всего, юристы-теософы побоялись политической окраски скандала и посчитали дело безнадежно проигрышным. Чтобы не раздувать еще большего огня и избежать непредсказуемых поворотов судьбы для Теософского общества и для его основательницы, они решили спасти госпожу Блаватскую от будущих нападок и поскорее вывезли ее из Индии.

Помимо прочего, Елена была незнакома с повседневной жизнью Индии, поскольку во время своих предыдущих визитов в страну общалась лишь с группой людей, совершенно не связанных с тогдашней политической системой страны. Синнет, как журналист, владеющий ситуацией, сложившейся в Индии, объяснял это так: «Ничто не могло послужить худшей подготовкой к жизни госпожи Блаватской в Индии, нежели несколько лет, проведенных в Соединенных Штатах. Поэтому она отбыла в Индию, не вооружившись рекомендациями, которые с легкостью могла бы получить в Англии. А ум ее при этом был отравлен совершенно ошибочным и предубежденным восприятием характерных особенностей, свойственных британским правящим классам в Индии. Этот факт, вкупе с ее явно русской фамилией, привел к вполне естественным последствиям: она успела за краткое время стать объектом слежки столь неуклюжей, что ее невозможно было не заметить. Это возбудило в ней негодование, доходившее до лихорадки. Более флегматичную натуру подобный инцидент, вероятно, просто позабавил бы, но только не ее. Она выступила с публичными протестами, благодаря которым как среди коренных жителей, так и среди европейцев стало широко известно, что в правительственных кругах на нее смотрят с неодобрением. Выражались также сомнения, сможет ли она что-нибудь делать дальше, учитывая ее подагрические пальцы, слабое сердце и альбуминурию. Было решено, что теперь к ней лучше относиться как к почетному пенсионеру и отправить на покой, обеспечив хороший уход».

Узнав о принятом решении Теософского общества, сочувствовавшие стали собирать пожертвования, чтобы оплатить расходы по болезни бедной госпожи Блаватской (более 70 фунтов) и на переезд, пока она не начнет получать из Москвы деньги за свои литературные труды.

31 марта 1885 года Елена Петровна Блаватская покинула Индию навсегда. Несколькими месяцами позже она так обрисовала свой отъезд в письме в «Ребус»:

«…Не находя предлога разрушить приносящее пользу общество, в котором к тому же очень много самых известных англичан, наши „доброжелатели“ вздумали убить его, убив, если не меня, то мою репутацию. <…> Знающие люди убедили тогда моих друзей в Адъяре <… >, что в данное время мое положение далеко не безопасно, как русской, пользующейся известным влиянием среди индусов, и что мне угрожал, невзирая намою болезнь, – арест. Таким образом, не объяснив мне даже хорошенько, в чем дело, эти перепугавшиеся за меня друзья решили, по совету доктора, который грозил им, что такой арест был бы для меня в то время смертью, – отправить меня, не медля ни одного дня, в Европу. Прямо с постели, полумертвую, меня перенесли поздно вечером в кресле на французский пароход, где я была в безопасности от врагов, и отправили в сопровождении доктора Хартмана, моего секретаря-индуса и преданной мне молодой англичанки – в Неаполь. Только придя уже несколько в себя, за островом Цейлоном, я узнала, в чем дело. Не будь я так больна, в то время даже и опасность ареста не заставила бы меня покинуть Индию».

В Европе ей больше не на кого было опереться. Графини Киселевой, которая в свое время во многом ей помогала, уже давно не было в живых. Она ушла в мир иной в Риме с папским прощением и отпущением грехов, завещав Римской церкви, несмотря на протесты своей многочисленной родни, принадлежащие ей миллионы вместе с медиумической аппаратурой, дощечками для письма и картами таро.

Прибыв в Италию, в сопровождении Мэри Флинн, Баваджи и Франца Гартмана, Елена Петровна не знала четко, где лучше обосноваться. Ее мысли занимала только работа над «Тайной Доктриной». Совершенно больная, она не прекращала писать даже на пароходе. Гартман рассказывает, что по утрам, прежде чем она садилась за работу, на ее столе «нередко оказывалась кипа листов с записями для книги. По мере того как сопровождающие начали приводить "походное" имущество в порядок, обнаружилось, что в спешке забыли уйму необходимых мелочей, в том числе очки Елены Петровны, без которых она почти ничего не видела вблизи. Строчки расплывались у нее перед глазами. Кроме того, во влажном итальянском климате у нее обострился ревматизм. Климат Италии, как и Индии, ей тоже не подходил. Тогда она решила перебраться в северную Баварию, в Вюрцбург».

Почему выбор ее пал именно на Вюрцбург, она написала Пейшенс Синнет: «Я не хочу жить ни в одном из крупных европейских центров. Но мне нужно, чтобы в комнате было тепло и сухо даже в сильные холода… Вюрцбург мне нравится. Он расположен недалеко от Гейдельберга, Нюрнберга и других городов, где жил один из Учителей [К. X.], и именно Он посоветовал моему Учителю послать меня туда… К счастью, я получила из России несколько тысяч франков за литературные сочинения. Благодетели прислали из Индии 500, а потом еще 400 рупий… Я намереваюсь снять хорошую квартиру, и да будет благословен тот день, когда я снова увижу вас за моим самоваром».

По пути в Вюрцбург Елена Петровна задержалась на неделю в Риме и еще одну неделю провела в Швейцарии вместе с Всеволодом Соловьевым, с которым весной 1884 года познакомилась в Париже и очень подружилась. Господин Соловьев был увлечен мистическими явлениями, восхищался необычными способностями Елены Петровны, вечерами засиживаясь у нее в гостях, и не раз намекал, что готов стать ее учеником. Он страстно желал, чтобы госпожа Блаватская открыла ему секреты своих феноменов. Елена любезно уходила от прямого ответа, объясняя, что научиться этому невозможно, если только сама природа не одарит господина Соловьева определенными способностями. Но Соловьев был настойчив. Он буквально преследовал Елену. Требовал от нее все новых и новых зрелищ, пытаясь разобраться, в чем секрет или подвох необычных явлений, которые он наблюдал в ее доме.

В середине августа они с Баваджи добрались до Вюрцбурга, откуда она немедленно послала письмо Синнету: «Что касается меня, то я… смогу сделать гораздо больше для нашего движения, оставаясь в тени, чем, если снова буду на виду у всех. Дайте мне укрыться в глухих местах и писать, писать, писать – и учить тех, кто хочет учиться. Учитель вернул меня к жизни, так уж позвольте мне жить и умереть относительно спокойно. Очевидно, Он хочет, чтобы я по-прежнему работала для Теософского общества, так как не разрешает заключить контракт с Катковым, по которому я писала бы только для его газеты и журнала, – что давало бы мне не меньше 40 000 франков в год. Он не позволил мне подписать такой контракт в прошлом году в Париже, когда мне его предложили, не одобряет его и теперь, потому что, – как Он говорит, – мое время "должно быть использовано иначе"».

Когда стало известно, где Елена Петровна остановилась в Вюрцбурге, к ней потянулись новые и старые гости: тот же Всеволод Соловьев, Франческа Арундейл, Мохини. Приехала и Надежда Андреевна из России.

Жизнь потихоньку вновь стала налаживаться. Служанка Луиза, швейцарка по происхождению, говорившая по-французски, делала все по дому; Баваджи, едва справляясь с корреспонденцией, занимался приемом посетителей, медицинским уходом и всеми бессчетными мелочами, которые обычно входят в обязанности личного секретаря. Однако Елена крайне нуждалась в человеке, который был бы больше чем слугой или просто компаньоном. Ей нужен был друг, такой, каким был в свое время Олкотт. И судьба откликнулась, послав ей графиню Констанс Вахтмейстер.

Графиня уже встречалась однажды с госпожой Блаватской в Энгьене и, по ее словам, тогда госпожа Блаватская сказала «много такого, что, как я считала, известно только мне одной, и под конец предрекла, что не пройдет и двух лет, как я целиком посвящу свою жизнь теософии. В то время у меня были все основания полагать, что это совершенно невозможно».

Графиня Констанс Вахтмейстер происходила из древнего французского рода, ее отцом был маркиз де Бурбель. В 1863 году она вышла замуж за своего кузена, графа Карла Вахтмейстера, который стал министром иностранных дел, а шведский король пожаловал его жене титул придворной статс-дамы. После смерти мужа она заинтересовалась спиритизмом, но вскоре разочаровалась в нем. Прочитав «Разоблаченную Изиду», она вступила в Лондоне в Теософское общество. Три года спустя Вахтмейстер познакомилась с самой госпожой Блаватской. Весь 1885 год графиня собиралась провести у друзей в Италии, но по пути заехала в Эльберфельд к Гебхардам.

– Констанс, недавно я получила письмо от госпожи Блаватской из Вюрцбурга, – сказала ей фрау Гебхард. – Она очень больна и находится в крайне стесненном материальном положении. Не могли бы вы немного задержаться с поездкой в Италию и заехать в Вюрцбург, чтобы навестить «Старую Леди», – попросила графиню жена Гебхарда.

Графиня Вахтмейстер согласилась, но для начала отправила «Старой Леди» письмо, в котором предложила, что могла бы провести у нее несколько недель. Однако «Старая Леди» вежливо отказала, сославшись на то, что в доме нет комнаты для гостей, а сама она работает над «Тайной Доктриной». Констанс уже собралась продолжить путь в Италию, но перед самым отъездом из Эльберфельда, когда карета уже ждала графиню у подъезда, – пришла телеграмма:

«Приезжайте в Вюрцбург сразу же, вы нужны немедленно. Блаватская».

Графиня Вахтмейстер, неожиданно для себя повинуясь «приказу», изменила маршрут и направилась в Вюрцбург.

Елена встретила ее ласково:

– Я должна извиниться за столь странное поведение, – сказала она. – Здесь только одна спальня, и я подумала, что вы, дама утонченная, вряд ли захотите разделить комнату со мной… Но после того как письмо было отправлено, Учитель говорил со мной и сказал, что я должна пригласить вас.

Потом последовали увлекательные разговоры о новой книге, которые настолько захватили графиню Вахтмейстер, что она отказалась от отдыха в Италии и осталась в Вюрцбурге, устроившись в одной спальне с госпожой Блаватской. С этого момента началась их дружба, о которой графиня оставила яркие «Воспоминания о Е. П. Блаватской и "Тайной Доктрине"». Она писала: «Когда я начала помогать г-же Блаватской, исполняя обязанности ее личного секретаря и получив возможность наблюдать, как создавалась Тайная Доктрина, – меня в первую очередь заинтриговала и крайне удивила скудость ее дорожной библиотеки. Рукописи ее изобиловали сносками, цитатами, ссылками на множество редких и мудреных книг по самым разным областям знания… Вскоре после моего прибытия в Вюрцбург она поинтересовалась, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы сходить для нее в Бодлианскую библиотеку (в Оксфорде). К счастью, у меня был один такой знакомый. По моей просьбе он сверил отрывок, прочитанный Е.П.Б. в астральном свете, и оказалось, что название книги, глава, страница и цифры были записаны совершенно точно… Однажды мне было поручено очень непростое задание – сверить отрывок из рукописи, хранящейся в Ватикане. У одного из моих знакомых нашелся там родственник. С некоторыми трудностями отрывок удалось сверить. Неверными оказались два слова, а все остальное совпало. И странное дело, мне сообщили, что слова эти неразборчивы и с трудом поддаются прочтению. Это лишь несколько примеров из множества им подобных. Если для работы над книгой Е.П.Б. крайне требовались какие-либо конкретные сведения, то тем или иным способом они приходили к ней непременно: в письме ли издалека от кого-то из друзей, в какой-нибудь газете или журнале; а иногда мы натыкались на необходимые сведения, случайно просматривая книги. Это происходило настолько часто и своевременно, что не могло быть простым совпадением. Однако, если была возможность, Е.П.Б. все же предпочитала сверхобычным способам обычные, чтобы не растрачивать свои силы без особой на то надобности».

Читая отдельные листы рукописи, графиня никак не могла понять ее направленности. Там было много ссылок на религиозную, философскую и даже на техническую литературу.

– О чем вы пишете? – спросила она у Елены Петровны.

– Цель этого труда может быть определена так: доказать, что Природа не есть «случайное сочетание атомов», и указать человеку его законное место в схеме Вселенной; спасти от извращения архаические истины, служащие основою всех религий; приоткрыть до некоторой степени основное единство, откуда все они произошли; наконец, показать, что оккультная сторона Природы никогда еще не была доступна науке современной цивилизации.

– Неужели это возможно? – усомнилась графиня.

– Мой Учитель говорит: «Пытайтесь!» Вот я и пытаюсь.

Президент Теософского общества в Германии доктор Вильям Хюббе-Шлайден тоже, как и графиня Вахтмейстер, с интересом наблюдал, как Елена Петровна писала в Вюрцбурге «Тайную Доктрину», о чем потом с удовольствием вспоминал:

«Когда я посетил ее в октябре 1885 года… при ней было всего несколько книг, не больше полудюжины… Я видел, как она записывает предложения, будто списывая их с чего-то, что находится перед ней, но невидимого для меня… Я обнаружил в ее рукописях много исправлений и пометок, синим карандашом, сделанных знакомым мне почерком К. X.; такие же пометки встречались в книгах, которые иногда лежали у нее на столе. Я замечал их главным образом утром, когда Е.П.Б. еще не приступала к работе. Спал я на кушетке в кабинете, откуда она уходила вечером. Кушетка стояла всего в нескольких футах от ее рабочего стола. Однажды утром, проснувшись, я с удивлением обнаружил множество страниц, лежащих поверх ее рукописи и исписанных синим карандашом К. X. Непонятно, как они могли попасть сюда. Засыпая, я ничего не видел, и ночью в комнату никто физически не входил – я сплю очень чутко. Должен сказать, что мое мнение с тех пор не изменилось. Я никогда не судил и не буду судить о ценности какого бы то ни было продукта умственной деятельности в зависимости от способа, которым он был создан. Поэтому я говорил себе: „Нужно подождать, пока не будет закончена „Тайная Доктрина“. Тогда я смогу спокойно прочесть эту книгу; это и будет для меня единственным надежным критерием“».