В Лондоне госпожа Блаватская поселилась в доме, окрещенным ее почитателями «Мейкотт», куда сразу стало приходить множество визитеров. Это был достаточно удобный для жизни и работы дом. Как только все привезенные из Остенда рабочие материалы были распакованы, Елена с головой ушла в работу и появлялась на людях только в отведенные им часы. «Ну вот, я и в альбионских туманах поселена! – писала она Вере. – Именно поселена, я не сама поселилась! Перетащили меня мои адмираторы, – чуть не на кровати, все время везли и на руках переносили. Далась я им!.. Решили, будто без меня и дороги в Царство Небесное не найдут. Прислали депутацию с петицией в 72 имени теософов, твердо решившихся лишить бедное Остенде моего „облагораживающего“ присутствия и „благодетельных магнетических токов“, – excusez du peu!.. Восчувствовали мы, – говорят, – дух святости и духовного усовершенствования в вашей атмосфере. Вы одни можете просветить нас и оживить впадающее в спячку и бездействие Лондонское общество! Ну вот, я приехала и поддала жару, – пусть не пеняют… Я сижу у стола и пишу, а они все у меня ходнем-ходят… Вчера был митинг, сформировали новую ветвь теософического общества и, вообрази, назвали единодушно – Blavatsky Lodge of the T. S.!..»

Действительно, новая теософская ложа была основана всего лишь через три недели после прибытия Елены Петровны в Лондон. Четырнадцать молодых людей объединились и создали знаменитую впоследствии Ложу Блаватской. Название они выбрали не случайно. Теософы тем самым публично выступили в поддержку основательницы своего движения, чье имя было запятнано усилиями различных клеветников.

Елена Петровна была благодарна своим сторонникам за поддержку, однако главной задачей считала написание «Тайной Доктрины».

Вскоре она получила указание Учителей готовить книгу к печати и начать редактирование имеющихся рукописей. Редактированием занялись Арчибальд и Бертрам Китли, окончившие в свое время Кембридж, которые тщательно просмотрели рукопись, изучили текст и пришли к выводу, что это выдающийся труд, однако составленный «без всякого плана, структуры или композиции». Елена немного расстроилась. Она не могла спорить с авторитетным мнением специалистов и, чтобы далеко не ходить, поручила им же исправить этот недостаток. Дабы не портить оригинал рукописи, Арчибальд и Бертрам Китли отдали ее перепечатать, а потом стали работать с машинописным вариантом. Работа предстояла колоссальная, требовала предположительно год времени. Получив одобрение автора, Арчибальд и Бертрам Китли с удовольствием приступили к редактированию.

Перестав трудиться над «Тайной Доктриной», Елена ощутила себя безработной. Она пыталась уверить соратников, что в этот период ей необходима какая-то деятельность по распространению идей Общества. Задача была не из легких. Выходить за пределы своего жилища «Старой Леди» было трудно, поэтому работать она могла только на дому. Теософы задумались и единственное, что смогли ей предложить – издавать теософский журнал под редакцией самой госпожи Блаватской. Елена обрадовалась идее, так как эта деятельность была ей знакома и интересна. Она сама придумала название журналу – «Люцифер». По ее мнению, Люцифер выступает носителем Света, хотя у многих это имя ассоциируется с падшим ангелом и силами зла. Елена Петровна была с подобным утверждением категорически не согласна. Пытаясь защитить свой выбор и как бы оправдываясь, она говорила: «Что вы на меня напали за то, что я свой журнал Люцифером назвала? Это прекрасное название! Lux, Lucis – свет; ferre – носить. "Носитель света" – чего ж лучше?.. Это только благодаря мильтоновскому "Потерянному раю" Lucifer стал синонимом падшего духа. Первым честным делом моего журнала будет снять поклеп недоразумения с этого имени, которым древние христиане называли Христа».

В это время графиня Вахтмейстер и американский художник Эдмунд Рассел, несмотря на яростное сопротивление самой госпожи Блаватской, настояли на ее посещении студии известного лондонского фотографа, сделавшего несколько удачных снимков «Старой Леди». Среди них была и знаменитая фотография, именуемая «Сфинкс», которая с тех пор стала не только визитной карточкой Блаватской, но и всего Теософского общества. Уже тогда было заказано более сотни этих снимков.

Дом в Мейкотте стал лондонским Центром эзотерического общества. Об этом доме говорили разное, называя его за глаза «домом известной русской ведьмы». Однако число любопытных только увеличивалось. Теперь у госпожи Блаватской появилось гораздо больше времени для общения, и она охотно отдавала его людям.

Как уже говорилось, гости каждый день заполняли дом «Старой Леди». У нее для каждого человека была особая манера. Она быстро изучала нового человека и находила интересную для беседы с ним тему.

Одну из таких встреч, которая произошла весной 1887 года, красочно описал молодой ирландец Чарльз Джонстон.

Чарльз Джонстон был одним из основателей Дублинской ложи Теософского общества, а впоследствии стал известен благодаря своим переводам древнеиндийских писаний. Он изучил санскрит, когда готовился к поступлению на государственную службу в Индии. По возвращении оттуда много писал для прессы, был известным публицистом, писателем, теософом, оккультистом, переводчиком с санскрита, индостанского и бенгальского языков, преподавал в Колумбийском университете и других организациях, сотрудничал в журналах и активно участвовал в теософском движении. Что примечательно, осенью 1888 года он породнился с Еленой Петровной Блаватской, став мужем ее племянницы Веры Желиховской, старшей дочери сестры Елены Петровны. Вера Желиховская позже перевела на английский язык и опубликовала письма Е. П. Блаватской к членам семьи Фадеевых.

Когда Джонстон в первый раз посетил госпожу Блаватскую в «Мейкотте», он сначала столкнулся с ее секретарем, молодым человеком, увлеченным теософией, который произвел на Джонстона очень яркое впечатление. Джонстон долго ожидал госпожу Блаватскую в приемной, поэтому у него было время составить о молодом человеке собственное мнение, беседуя с ним «о былых временах и о великой книге Е.П.Б. "Тайная Доктрина"».

«В то время госпожа Блаватская работала над книгой вместе со своим добровольным секретарем, который, считаясь ее учеником, был ей бесконечно предан, – писал Джонстон в своих воспоминаниях об этой встрече. – На протяжении семи лет он бескорыстно трудился ради ее дела, получая взамен от своей несдержанной руководительницы в основном бесконечные замечания и окрики.

Секретарь с упоением рассказывал мне удивительные вещи. Он читал благозвучные страницы об Универсальной Космической Ночи, когда исчезает Время; о Сияющих Сыновьях Манвантарической Зари; об Армиях Голоса; о водяных людях – страшных и ужасных, и о черных магах исчезнувшей Атлантиды; о Сыновьях Воли, о йоге и Неприступном Кольце; о Великом Дне, который будет с нами, когда все сольется воедино и вновь воссоединятся я и ты, ты и остальные.

Во второй половине дня Елена Петровна Блаватская заканчивала работу и принимала визитеров, с которыми любила поболтать и поспорить.

Тех, кто приходил к ней в первый раз, она поражала своими необычными, выходящими из ряда вон странностями, прежде всего внешним видом. Будучи очень грузной, необъятных размеров, дамой, модные наряды Елена Петровна не любила. Обычно она встречала посетителей в одном из своих шелковых синих халатов, из рукавов которого выглядывали рукава трикотажного костюма, и имела особую эмоциональную манеру разговора не только с прислугой и собственным секретарем, но и с посетителями, что их немало шокировало.

Обыкновенно днем, когда она поднималась из-за своего рабочего стола, гости ее уже ждали.

– Друг мой! Я так рада вас видеть! Проходите, поболтаем! Вы как раз к чаю! – восклицала она.

Приветственную речь завершало сердечное рукопожатие. Затем следовал пронзительный зов: "Луиза!", – и в комнате появилась швейцарская девушка-служанка, которая выслушивала множество распоряжений на французском языке. А Е.П.Б., удобно устроившись в кресле, придвигала к себе табакерку и принималась скручивать для себя и для гостя сигаретки, проворно перебирая своими ловкими, пожелтевшими от въевшегося никотина пальцами, чтобы обернуть слоями рисовой бумаги турецкий табак.

– А теперь я с чистой совестью могу предложить вам чаю, – предлагала хозяйка. Дальше начиналась беседа.

…В тот день Луиза постелила поверх углового столика белую скатерть, принесла поднос и зажгла лампу. Вскоре к нам присоединился секретарь, которому пришлось предварительно выслушать небольшую, но яркую (и самое главное, абсолютно незаслуженную) отповедь за отсутствие пунктуальности.

– Вы конечно же читали Отчет О.П.И. – Общества привиденческих исследований? И уже знаете, что я – русская шпионка и величайшая шарлатанка века?

Я ответил, что никогда не слышал ничего более несправедливого и необъективного и что, если бы я уже не состоял в вашем Обществе, то непременно вступил бы в него из-за одних только этих нападок.

– Им никогда не добиться серьезных результатов, – сказала Е.П.Б., – они слишком робки и слишком материалистично мыслят. Именно это и послужило скрытой причиной их нападок на меня. Молодой "англо-индиец" совершенно сбился с толку, и все бараны в стаде последовали за ним, потому что боялись бури, которая не замедлила бы разразиться, признай они наши феномены подлинными. Вы только представьте, какими могли быть последствия! Ведь вся современная наука оказалась бы тогда поверженной перед нашими Махатмами, и ей пришлось бы признать все, что я говорила об обитателях оккультного мира и об их потрясающих способностях. Сама мысль об этом должна была приводить их в ужас, вот они и решили сделать бедную сиротку-изгнанницу козлом (или вернее – козой) отпущения.

Ее лицо приняло умильно-мученическое выражение от притворной жалости к себе самой.

– Должно быть, так оно и есть, – согласился я, – поскольку сам Отчет показался мне совершенно бесхребетным.

– Вы действительно так думаете? Разумеется, так оно и есть! – воскликнула Е.П.Б., после чего вновь обратилась к своему секретарю, наградив его очередным залпом убийственной критики. Бедняге было указано на то, что он скуп, ленив, неаккуратен, неметодичен и вообще бесполезен. Когда же он предпринял неловкую попытку оправдаться, ЕЛ.Б. окончательно вышла из себя и заявила, что он "родился дурнем, живет как дурень, и дурнем же умрет"».

Бедный секретарь окончательно потерял самообладание и в результате оставил на белой скатерти желтую полоску от сваренного всмятку яйца.

– Вот, полюбуйтесь! – торжествующе заявила ЕЛ.Б., глядя на него с уничтожающей усмешкой, после чего повернулась ко мне, безмолвно требуя сочувствия своему великому горю. Это было совершенно в ее стиле – распекать своих учеников в присутствии сторонних людей. Однако они (ученики) от этого не переставали ее любить, что уже само по себе весьма красноречивый факт.

Когда речь коснулась обвинений в английской печати госпожи Блаватской в шарлатанстве, я поинтересовался ее мнением по поводу этих обвинений. Елена Петровна, ничуть не смутившись, охотно ответила, потягивая сигаретку:

– Отчасти здесь повинны британские предрассудки. Ни один англичанин не поверит, что от русского можно ждать чего-то доброго. Они всех нас считают лгунами. Вы ведь знаете, что в Индии они тайно следили за мною несколько месяцев, боясь, что я – русская шпионка. Не понимаю только, – задумчиво продолжала она, ни на секунду не сводя грозного взгляда со своего секретаря, – не понимаю, как эти англичане могут совмещать непоколебимую уверенность в собственном превосходстве с постоянным страхом перед нашим вторжением в Индию?

– Мы без труда удерживали бы то, что принадлежит нам, Е.П.Б., если бы и вы ограничивались тем же самым, – выдавил набравшийся смелости секретарь, чьи патриотические чувства оказались задетыми; при этом он все-таки старался не смотреть ей в глаза, а голос его заметно дрожал. Засим незамедлительно последовала ужасная расправа:

– Вот как! – заорала она. – Да что вы можете со своей куцей армией? Нравится тебе это или нет, дорогой мой, но, когда русские встретятся с англичанами на афганской границе, мы просто передавим вас всех как блох!

Признаюсь, я в жизни не видел ничего более убедительного. В ярости она вскочила с кресла, похожая на всю пятимиллионную русскую армию, поднятую по тревоге, чтобы обрушиться всей своей неподъемною массой на гордо поднятую голову зажмурившегося от ужаса британца. Будучи выведенной из себя, Е.П.Б. была неудержима: она просто давила своим превосходством каждого, кто приближался к ней; необычайная сила ее личности проявлялась повсюду, даже когда Е.П.Б. бывала больна и тяжко страдала; казалось, эта сила только и ждет возможности выплеснуться наружу. Я еще никогда не видел более энергичного человека. Она была живым доказательством своего учения о божественной природе воли.

– Но, Е.П.Б., – промямлил было секретарь; однако на сей раз ему хватило одного испепеляющего взгляда. В отчаянии он принялся покрывать свой тост еще одним слоем масла, чем навлек на себя обвинение в обжорстве.

– Похоже, сэр, сегодня вечером вы решили учинить мне форменный допрос, – улыбнулась Е.П.Б., скручивая для меня вторую сигарету. Потом она свернула еще одну – для себя – и с видимым удовольствием затянулась. – Мы учим людей древнейшей истине, которая тем не менее нуждается в постоянном напоминании. Эта истина – Вселенское Братство.

– Только, ради бога, избавьте нас от общих фраз и неконкретных определений. Скажите точно, что означает для вас это понятие?

– Извольте, возьмем вполне конкретный случай, – сказала она, смерив задумчивым взглядом своего секретаря, который слушал – спокойно и с искренним интересом – все, что она говорила (хотя, я уверен, он уже слышал все это от нее великое множество раз). Под ее взглядом он снова занервничал, и Е.П.Б. не замедлила этим воспользоваться, напустившись на него в очередной раз.

– Возьмем, к примеру, англичан, – сказала она и посмотрела на секретаря своими ясными голубыми глазами так, будто ему одному предстоит ответить за все прегрешения своей расы.

– Е.П.Б., – предусмотрительно сказал он, со вздохом вставая из-за стола, – я, пожалуй, поднимусь наверх. Мне еще надо сделать копию рукописи "Тайной Доктрины", – и, не дожидаясь ответа, незамедлительно исчез.

– Думаете, он и вправду будет работать? – спросила Е.П.Б. с улыбкой, исполненной бесконечного добродушия. – Только не он. Сейчас заберется в кресло, будет выкуривать одну за другой свои бесконечные сигареты, почитывая какой-нибудь душераздирающий роман.

Однако на сей раз она ошиблась. Когда я поднялся наверх, чтобы попрощаться, секретарь действительно сидел в своем кресле и безмятежно курил сигарету, но читал не роман, а детектив. Увидев меня, он тут же уселся верхом на книжку и пробормотал, что как раз собирался приступить к работе».