— Только не говорите мне, что опять собрались работать! Да вы просто убьете себя, если будете столько вкалывать, мой бедный друг! Какой у нас сегодня день? — простонала она и, подняв голову с подушки, вцепилась мне в руку.

— Среда, Эжени, сегодня у нас среда, а я всегда работаю по средам, как, впрочем, и в другие дни недели, — ответил я, как отвечал каждое утро, охотно позволяя этому теплому, ласковому телу прильнуть ко мне.

— Ах да, верно, вы же всегда работаете по средам, но успокойте меня, скажите, что это идиотство не будет продолжаться всю жизнь!

— К сожалению, будет, моя дорогая. Вам, наверно, неизвестно, что многие люди зарабатывают таким образом свой хлеб насущный! — ответил я, пытаясь разгладить кончиком пальца ее мрачно нахмуренные брови.

— Тогда объясните мне, почему наш маленький сосед с нижнего этажа никогда не работает по средам? — спросила она, улегшись на меня сверху и пронзая пытливым взглядом.

— Потому что он еще ребенок, дорогая моя, а дети не работают по средам!

— Ах, лучше бы я вышла замуж за ребенка, чем за своего дедушку, тогда моя жизнь была бы куда веселей, по крайней мере по средам, — печально промолвила она и перекатилась на бок.

— Да, согласен, но это плохо, очень плохо. И вдобавок запрещено законом и моралью.

— Может быть, но дети хотя бы развлекаются по средам, а я должна ждать вас и умирать со скуки! И, кстати, почему господин со второго этажа тоже никогда не работает? Я каждый день вижу его в полдень, когда возвращаюсь из бакалеи, а он выносит мусор. Тащит мешок на помойку, а у самого глаза опухшие, волосы всклокоченные! И вечно он ходит в спортивных штанах, хотя со спортом наверняка не в ладах — жирный и толстый как боров. Только не уверяйте меня, что он тоже ребенок, иначе я подумаю, что вы считаете меня идиоткой!

— О нет, тут совсем иная ситуация, просто этот господин со второго этажа — безработный. И я полагаю, что он тоже с удовольствием взялся бы работать по средам.

— Бедная я, несчастная, угораздило же меня выйти за недотепу, который работает по средам! — скорбно воскликнула она, закрыв глаза руками, чтобы избавить себя от зрелища этой ужасной действительности.

— Если вы хотите чем-нибудь занять себя, у меня есть кое-какие соображения…

— Ах, да знаю я ваши мерзкие соображения: вы намерены заставить меня работать! Но ведь я вам уже говорила, что однажды сделала такую попытку. Как сейчас помню — это было в четверг утром.

— Да-да, я тоже, как сейчас, помню: вы устроились на работу к флористу и были уволены за то, что отказывались брать деньги за букеты!

— О боже, в каком низменном мире мы живем! Цветы нельзя продавать, цветы прекрасны, бесценны и бесплатны — чтобы их собрать, достаточно нагнуться. Цветы — это сама жизнь, а жизнь, насколько мне известно, не продается! И потом, меня вовсе не уволили, я ушла сама, по собственному почину, не желая участвовать в этом вселенском жульничестве. Дождалась обеденного перерыва и ушла, прихватив с собой самый большой и самый красивый букет в мире, когда-либо составленный человеческими руками.

— Н-да, к чести вашей, вы единственное существо, которому подвластно и волшебство, и воровство. Впрочем, история знает подобные случаи — например, Робин Гуд, он был лесным разбойником, а я, стало быть, женился на цветочной разбойнице! Однако вот что мне пришло в голову: если вам самой нежелательно работать, вы могли бы, по крайней мере, помочь найти работу этому господину со второго этажа… В нашей телефонной книжке полно всяких влиятельных людей. Таким образом, я перестану быть единственным тружеником в доме, работающим по средам.

— О, вот прекрасная мысль; пожалуй, приглашу-ка я их к обеду, чтобы подыскать работу нашему соседу! Эдакий торжественный обед, посвященный трудоустройству! Но прежде я должна сводить его в магазин, чтобы он купил себе костюм и туфли: нельзя же найти достойную работу, явившись на собеседование в трениках и пластиковых шлепанцах! — объявила она, вслед за чем превратила нашу кровать в батут. Резвые прыжки, аплодисменты, эйфория. И это в лучшем случае…

Со времени нашего бурного знакомства она неизменно с очаровательным лукавством делала вид, будто знать ничего не знает о реальной действительности. На всякий случай я притворялся, будто думаю, что она делает это нарочно, уж больно естественно это у нее выходило. После бурной сцены у бассейна мы с ней сбежали из палаццо, оставив позади наш розыгрыш, возмущенных гостей и злополучную, едва не утонувшую мегеру.

Всю ночь мы мчались в автомобиле неведомо куда, с восторгом вспоминали, как она бултыхалась в воде, пуская пузыри, и задыхались от сумасшедшего хохота.

— Езжайте побыстрее, иначе ваши бредни нас догонят! — вопила она, стоя с раскинутыми руками в открытой машине.

— Не могу, спидометр уже на верхнем пределе, а бак на самом нижнем. Если будем продолжать в том же духе, разобьемся о ваше сумасбродство!

На подъезде к Параду в самом сердце Малых Альп машина затряслась как припадочная, словно взывала к нашему милосердию, а потом безнадежно заглохла перед часовней с ветхими красными дверями, еле державшимися на заржавленных петлях.

— А давайте поженимся прямо сейчас, не то потом забудем! — воскликнула она, перепрыгнув через дверцу машины с трогательно неловкой, но гордой грацией.

И мы поженились — без свидетелей, без священника, пробормотав множество молитв, изобретенных тут же, на месте. Стоя перед алтарем, мы пели, и пели отлично, хлопая в ладоши ритмично, как на свадьбах американских чернокожих, даром что на нас не похожих. А затем, выйдя на крыльцо, стали танцевать под открытым небом, слушая автомобильный транзистор, из которого лилась прекрасная песня Нины Симон, — песня, которая и доселе звучит в нашем доме в любое время дня и в любой сезон.

Ее эксцентричность заполнила всю мою жизнь, внедрилась в каждый уголок, заполонила весь часовой циферблат, пожирая каждую его секунду. Я принял это безумие с распростертыми объятиями, а потом сомкнул их, чтобы надежнее удержать ее и пропитаться насквозь этим с виду невинным безрассудством, хотя временами побаивался, что оно может затянуться навечно. Реальность для нее не существовала. В ее лице я встретил Дон Кихота в юбке и сапожках, который по утрам, едва продрав заспанные глаза, спешил вскочить на своего Росинанта, нетерпеливо похлопать его по шее и погнать галопом на приступ очередных далеких мельниц. Ей удалось наполнить смыслом мою жизнь, превратив ее в нескончаемый беспорядочный вихрь. Ее путь был ясен и прост, он шел по тысячам направлений, к миллионам горизонтов, а моя роль состояла в том, чтобы служить ей и Росинантом, и интендантом и добывать средства для ее безумных эскапад, оберегая от всех житейских преград. Однажды, путешествуя по Африке, мы увидели на обочине дороги раненую журавлиху; она решила подобрать ее и вылечить. Нам пришлось продлить путешествие на десять дней, потому что ей вздумалось забрать эту птицу в Париж, — она искренне не понимала, что для пересечения границы придется получить десятки справок, с печатями и подписями, и оформить горы документов.

— Боже, к чему все эти идиотские процедуры?! Только не уверяйте меня, что всякий раз, как эта несчастная журавлиха пролетает над границей, она должна заполнять все эти страницы и получать десятки мандатов от всех этих бюрократов! Неужели даже у птиц такая каторжная жизнь?! — вопила она вне себя от злости, выхватив у ветеринара штемпель и покрывая печатями его стол.

В другой раз, на каком-то ужине, когда один из гостей, не имея в виду ничего худого, начал любезно объяснять ей, что выражение «замок в Испании» — это синоним химеры, она сверкнула своими зелеными глазами и пригласила его на аперитив в испанском замке — через год.

— Ровно через год, минута в минуту, мы с вами будем пить шампанское в нашем замке в Испании! И могу поспорить, что оплатите этот аперитив вы, а не я!

Чтобы выиграть ее пари, нам пришлось каждый уик-энд вылетать в Испанию, на Средиземноморское побережье, где мы в конце концов приобрели огромный дом с зубчатой башней, снисходительно именуемый жителями соседней деревни «el castel». Такой образ жизни требовал полного и безоговорочного отрешения от всего остального, так что когда я наконец подарил ей ребенка, которого она просила у меня каждое утро, мне уже было ясно, что придется продать гаражи, ликвидировать свой бизнес и всецело посвятить себя этой, главной, обязанности. Я сознавал, что ее безумие может в один прекрасный день пойти вразнос; конечно, я уповал на то, что все как-нибудь образуется, но ради ребенка должен был подготовиться к любому исходу, ведь теперь речь шла не только о моей личной судьбе, но и о судьбе нашего маленького сына, а обратный отсчет, вполне возможно, уже начался. И на этом спящем вулкане под названием «вполне возможно» мы ежедневно танцевали и веселились.