Из диктофонных записей Льва Глебовича:

В какой-то момент я пришел к вопросу: зачем редактировать людей, если они сами себя прекрасно редактируют?

Выдержки мыслей Омска Решетникова, третий полдень после отключения редактирования:

Смотрел, как площадь заполнялась людьми, никогда не видел столько людей в одном месте. Думал, они будут прибывать постепенно, но все было не так: люди словно одновременно попали в нужную точку из разных углов, и площадь, еще пять минут назад пустая, превратилась в муравейник. Поначалу забрался на возвышение Александровский колонны, оттуда видел десятки тысяч людей, в том числе там, где дорога. Они остановили движение машин и подчинили себе все происходившие вокруг, поместили в свой поток.

У многих были плакаты. Кто-то поднял вверх и крикнул, партия отредактированных. Партия отредактированных. Партия отредактированных. Один крик оброс двумя, четырьмя, двенадцатью, приобрел ритм и мощь. Партия отредактированных, партия отредактированных, тысячное скандирование. Добавились ноги, при слове партия правая, отредактированных левая. Партия, правая, отредактированных, левая, а дальше акцентированнее, ритмичнее: партия – правая, отредактированных – левая, партия – правая, отредактированных – левая.

Намек на сомнение. Это величественно и страшно, как сам город под бесконечно моросящим дождем. Это огромная армия, и в данный момент я решаю ее судьбу. Должен бы бояться, но нет страха, паники, лишь приятное волнение – намек на сомнение, только намек. Полностью уверен в том, что делаю. Эти люди не должны быть отредактированы.

Набрал Наума, он слышал скандирование в трубке. Жми.

Все случилось в одно мгновение через полминуты после звонка Науму. Люди последний раз топнули и громыхнули словом партия, после чего установилась тишина. В молчании сотен тысяч людей больше силы, чем в их звуках, синхронных или иных.

Это был мой единственный шанс, я начал говорить. Не знаю, что и даже как, но те, кто слышал, сразу поняли и передавали дальше. Они больше не отредактированы. Это сложно осознать, осмыслить, проанализировать, легко почувствовать.

Мы должны идти к Башне Татлина, это я точно сказал. Должны идти все вместе. Не понимал, пойдут люди или нет, и что будет дальше, но говорил, продолжал говорить.

После спрыгнул с возвышения, все, у кого был в поле зрения, смотрели на меня. Пойдемте, пойдемте, говорил им, они кивали. Толпа начала движение.

Снова увидел Тихона, он пришел с женой и ребенком до того, как собралась толпа. Спросил, куда он ушел ночью. Ответил, домой. Тихон никого не агитировал, ему удалось снова попасть в гетто и выйти оттуда, на этот раз захватив семью. Он по-прежнему не знал, что делать. То, что происходило сейчас, было его шансом на спасение. Он не знал, почему, я не знал, почему, но мы понимали, других попыток нет, единственное решение. Или так, или никак, смириться.

Вглядывался в лица людей и понял, все они молодые. Никому нет тридцати шести лет, видно. Что это значит? Прорвался к Тихону.

Что значит этот возраст?

Не знаю, никто не знает. Он сразу понял, о чем я.

Вы идете?

К башне? Идем.

В толпе начались споры. Услышал, как один сказал другому, что редактура была нужна, потому что не было преступлений.

Теперь люди начнут убивать друг друга.

Почему? Не убивали же.

А теперь начнут.

Не начнут.

Толпа вдруг начала сомневаться, почувствовал это, и мне стало страшно. Ко мне вернулось сомнение. Что сейчас будет? Что мы наделали?

Есть только один человек, которому больше тридцати шести – Лев Глебович.