Глава 1. Слишком много знал

— …Вы утверждаете, что на месте Резервации была страна, да ещё одна из сверхдержав двадцатого века? И она первой вышла в космос? И почему URSS или Russia, а не сразу Атлантида? Это было бы большей сенсацией. Необоснованные утверждения подрывают доверие к исторической науке, не так ли?

— Доверие к исторической науке подрывает отрицание правды, мистер корреспондент. Если Россия была врагом прогрессивного человечества, и прогрессивное человечество победило — это не значит, что её не было. Что до отсутствия сведений о ней в учебных курсах и базах данных — на то были политические причины…

Старый, ещё конца двадцать первого века, грузовой гравиплан класса «С» нетороплив. «Холодный» ядерный синтез происходит бесшумно, но шумит вентилятор бортового информационного центра, свистит разрубаемый зализанным корпусом гравилёта воздух, работают множество устройств, о которых перспективный историк из Эдинбурга не имеет ни малейшего представления.

Перспективный? Когда исследовал историю Восточной Европы, так казалось и ему, и кафедре, и университетскому начальству. Поляки даже хотели дать грант — тем большим шоком стала их реакция на «открытие века». Что ни говори, оно шокировало: ладно, раскопать древний, веков сорока-пятидесяти, город вроде Иерихона или Трои. Но открыть никому, оказывается, неизвестную цивилизацию в позапрошлом веке? Между прочим, уже были предтечи информационных центров, компьютеры, уже делала первые шаги генная инженерия и системы контроля климата… Сделаны почти все открытия, определившие лик современной цивилизации… Такое достижение могло похоронить нынешние представления об истории человечества, как открытия Коперника похоронили прежнюю картину мира.

— Основываясь на Кодексе уголовных правонарушений Европейской Федерации, статье 452 d и f «Распространение сведений, составляющих государственную тайну, либо носящих антиобщественный характер, либо подрывающих безопасность прогрессивного человечества», также статье 687, пункте k, суд постановил…

Сенсации не получилось. Внятного опровержения ни в газетах, ни, тем паче, в научных монографиях не последовало, если не считать статеек типа: «Историческая шизофрения», или «В поисках несуществующих цивилизаций». И даже: «Гитлера победил фантом, а не армии Свободного Мира». Чуть позже обнаружилось, что куда-то делись документы, на которые он ссылался. Видать, кто-то подчистил электронные архивы, а куда делись бумажные, никто не помнил уже в двадцать первом веке. И оказался «перспективный молодой историк» психом, подтасовавшим исторические факты.

— «…гражданина Всеевропейской Федерации Эрхарда Мэтхена, по совокупности рассмотренных доказательств, признать виновным и назначить в качестве меры пресечения заключение на срок в семь с половиной лет».

Они лицемерили, как лицемерит весь Свободный Мир. Они уже знали, что заключение не продлится семь лет. Ибо семь лет там, куда его посылают, прожить, по их же мнению, невозможно. И даже семь месяцев. Возможно, и семь недель.

…Устроенная смишниками свистопляска была лишь началом — этаким последним ханьским предупреждением. Стоило попытаться опровергнуть пару особенно оскорбительных статей и блогов, как вмешалась тяжёлая артиллерия. Неприметные люди в штатском, подчёркнуто аккуратные и пунктуальные, будто роботы — но было в них что-то такое, как у королевской кобры перед броском. Совсем не привычные, обленившиеся от безделья полицейские. У этих ребяток с начала противостояния с планетой Хань, работа не переводится. Ещё бы: прекрасен Новый Порядок На Века, всё в нём вроде бы замечательно, только без образа врага всё равно — никуда. И Зона тут не поможет. А потому снова и снова «находятся» добровольные помощники планеты Хань. Конечно, за деньги! Да кто в двадцать втором веке поверит, что можно что-то делать бесплатно? Разве что там, в Резервации, за баланду и пойло вкалывают. И то сказать: тоже ведь плата!

Господа из Службы обеспечения информационной безопасности (СОИБ) поставили вопрос ребром: или вы отказываетесь от своих слов и больше никогда не занимаетесь Восточной Европой, или… или ждите последствий. Вслед за кнутом продемонстрировали и пряник: мол, если хотите исследовать Россию, у нас есть уникальные документы. Задача — обосновать, что Россия и её идейные наследники в Резервации угрожают человечеству, что мутантов следует уничтожить. Президент и парламентарии не верят, хоть и предупреждал их Сол Модроу, советник по делам Резервации… Ну, и в том же духе ещё на полчаса. Послужите, мол, демократии и правам человека. Вон, экологи на весь мир трубят, требуют уничтожить эту клоаку…

Что говорить — предложение было заманчивым. Правда, как выяснилось, неизвестная цивилизация — не такая уж, на самом деле, и неизвестная. Джеймсы Бонды двадцать второго века историю её гибели изучают на закрытых спецкурсах. Естественно, под подписку о неразглашении. Мэтхену даже дали ознакомиться с несколькими файлами… Надо сказать, очень поучительная история. Он был бы горд, если бы выпало рассекретить эти документы и сделать забытую страницу истории достоянием гласности. Но… русские уроки свидетельствуют: не всегда правда — во благо, иногда она убийственна, как аннигиляционная бомба. А писать пасквили на мёртвых, как заказывали ребятки в штатском, было как-то гадко.

Уговаривать соибовцы не стали. Потом был короткий — и, на всякий случай, закрытый судебный процесс.

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — произнёс судья. И холодно добавил: — Молодой человек, вы хотели изучить Россию? У вас будет такая возможность. Целых семь с половиной лет… если доживёте.

…Толчок костлявого локтя в бок вырвал из прошлого. Эрхард оторвался от созерцания металлопластиковой стенки гравилёта, глаза скользнули по лицу обидчика. В последние минуты в нормальном мире меньше всего хотелось видеть эти мерзкие рожи. В Резервации, мутанты? А это кто? Вот этот дёрганый дегенерат с пустыми глазами обнищавшего наркомана, для которого, и правда, «без дозы жизнь не роза». Конечно, руки, ноги и глаза у парня на месте. Но Закон о расовой чистоте, принятый после отлова первых мутантов в Резервации, отказывает таким в праве на гражданство. А Комитет по расовой чистоте следит за выполнением закона: таких личностей, как и уголовников-рецидивистов, как и врождённых уродов, высылает… Туда. Конечно, современная медицина способна их вылечить. Но где гарантия, что «неправильный» ген не передастся потомкам, не распространится по стране? Русские такое сделать не успели — ну, и доигрались… По крайней мере, так объяснял причины появления Резервации капитан СОИБ.

— Слышь, ботан, ширева не заныкал?

Остальные, а всего в транспортный отсек гравиплана их набили с полсотни, — не лучше. Маньяки-убийцы, алкоголики, наркоманы — и тут же счастливые обладатели врождённых уродств, порой просто дурной наследственности. Наконец, судя по самому Эрхарду, есть и мутанты моральные — те, кто посмел переть против общепризнанного.

— Пацаны, да он не даётся! — радостно оскалился дегенерат. И вроде бы несильно, но очень больно ткнул в солнечное сплетение. Стоило Эрхарду согнуться — впечатал колено в лицо, царапая щёки, брызнули острым крошевом старомодные очки. Не более чем дань любимой науке: даже самую сильную близорукость давно можно лечить недорого и без операции. Само собой, очки бы ничем не помогли близорукому: они были чисто для красоты. Просто память о прадедушке, ещё заставшем времена, когда не было Зоны. Говорят, прабабка сама была ОТТУДА. Но теперь такие факты стараются не афишировать.

— Отставить! — отрывистый, как выстрел, голос командира экипажа, усиленный динамиками, прозвучал над головами.

Короткий импульс — и пол будто со всей мочи врезал по ногам. Стопы тут же отнялись, боль была такая, что в тесном отсеке повис многоголосый стон. Эрхарду не повезло ещё больше: в момент, когда пол обжёг грави-импульсом, он лежал на боку. Остальным-то просто отбило ноги, через полчаса полегчает, а назавтра совсем пройдёт (стоять-то всё равно будет пыткой, ну, да недолго осталось). У Эрхарда перехватило дыхание, боль была такая, что хотелось сдохнуть прямо здесь. Съеденное перед вылетом всё разом поднялось назад, ударило в горло и хлынуло — изо рта и носа сразу. Он чувствовал, что если сейчас не перестанет тошнить, то захлебнётся. Остальные «пассажиры» брезгливо отодвинулись: не так уж было на самом деле и тесно. Кто-то глумливо заржал, попросивший курить сжалился и всё же пинком перевернул на живот. Под бывшим историком тут же натекла лужа.

— Отставить шуточки! — снова прогремел голос в динамиках. — Довожу один раз, кто не понял, его проблемы. Повторять для вас, ублюдки, не буду! По мне, дегенераты, вас следовало бы перестрелять, или на стульчак электрический посадить. Но на ваше счастье, смертной казни в Свободном Мире нет, и не будет. По закону мы сошлём вас в Резервацию. Моя инструкция — это ваш шанс на выживание. Итак, первое. Мы высадим вас в самом чистом месте, где вы, свиньи, не сдохнете сразу и сможете адаптироваться. Но и там первое время глубоко дышать нельзя. Воздух в Резервации — агрессивная среда из собственно воздуха, дыма, испарений токсичных веществ и мутировавших бактерий. И фон там неплохой — местами до двадцати рентген в час, но в основном не больше полурентгена, а там, где мы вас высадим, и того меньше… Но вам с непривычки мало не покажется.

— Может, микрорентген? — вопросил единственный, кому Эрхард мог хоть как-то сочувствовать, невысокий щуплый паренёк без видимых патологий. Впрочем, наверняка Комитет что-то нащупал, раз он тут оказался. «А он ещё и образован!» — удивлённо подумал историк.

— Не перебивать, уроды! Сказал, рентген — значит, рентген. Такие придурки, как ты, изжарятся там за час. Но в целом фон терпимый, всего в двадцать раз больше нормы. То есть долго вы всё равно не проживёте, но сразу не подохнете. Мой вам совет — не суйтесь на восток Зоны, где хуже всего. Что касается воды: в чистом виде воду Резервации пить нельзя, вся вода отравлена отходами производств, заражена бактериями, зачастую не имеющими аналогов у нас, и также радиоактивна. Почва тоже заражена всякой химией: босичком ходить не стоит, если не хотите лишиться ног. Вопросы, мать вашу факовую разными способами?

— Слышь, начальник, — спросил «курильщик», не забыв пинком загнать Эрхарда в лужу рвоты. — А чё за дрянь такая — радиация?

— Я вам не яйцеголовый, подонки, — раздался голос. Ещё один импульс заставил всех взвыть. Наслаждаясь произведённым эффектом, инструктор продолжал: — Это такое дерьмо, от которого у вас, дармоеды, сперва вылезут волосы и сдохнет то, что между ног. Потом вы станете блевать кровью, а затем откинете копыта. Но самое плохое, что там есть — это местные. Вам повезёт, если вы встретитесь с такими же ублюдками, как вы сами, выброшенными раньше. Но люди там быстро дохнут, за редким исключением. А те, кто там родились — уже не люди, хоть и говорят на своём ублюдочном русском. Среди них попадаются двухголовые, хвостатые, четырёхглазые, вообще невообразимые твари, какие и описать-то невозможно. Они вас разорвут и сожрут, не поморщившись. Тем более, что оружия вам не положено.

— Как не положено? Если есть чудища, должны дать стволы…

Ещё импульс, так как лежали теперь многие, вызвал не стоны, а прямо-таки звериный вой. Сам Эрхард чувствовал себя так, будто его долго избивали полицейскими дубинками и пытали шокером впридачу. Во рту стало солоно, он сплюнул — красное… Уроды!

— По закону, никакое огнестрельное оружие не должно попасть в Зону и достаться местным. Хотя ещё со времён России там, вроде бы, уцелели склады всякого барахла — если повезёт, вы даже танки допотопные найдёте, только вот горючки — того, они на нефтепродуктах ездили. По-хорошему, проживёте вы, суки, ровно столько, на сколько вам дадут воды и еды, ну, ещё старые противогазы получите. Только помните, что надолго их всё равно не хватит. Так что мой вам совет, твари — понемногу, чтобы сразу не подохли, привыкайте к местному добру. Так протяните подольше, ясно, свиньи?

В динамиках зазвучал злобный, издевательский смех. Нрав у капитана был мерзкий, да ещё почти абсолютная власть над «пассажирами», по крайней мере, на время полёта.

— Мы влетаем в Резервацию! — издевался он. — Просьба пристегнуть ремни и не покидать кресел до самой посадки!

В грузовом отсеке не было иллюминаторов, изначально он предназначался для различных грузов, которые, понятно, не имели глаз, а заключённых никто не собирался радовать бесплатным аттракционом. «Туристы», те хоть деньги платят, а от этих никакого толку. Но машина явно сбрасывала скорость и высоту, все многочисленные устройства теперь гудели тише и тоном ниже.

— Приготовиться! Начинаю отсчёт! Десять, девять, восемь, семь… Три, два, один…

Пол грузового отсека провалился вниз, раскрылся наподобие бомболюка. Эрхарда опутала слепящая мгла, в лицо ударил стылый, влажный, вонючий воздух. Он был наполнен зловонием гнили и какой-то химии, от него сразу запершило в горле и в носу, на глаза навернулись слёзы…

…Заложив крутой вираж, гравиплан лёг на обратный курс. Люк закрылся, на полную мощность заработали кондиционеры, высасывая из салона отравленный воздух. Капитан удовлетворённо вздохнул и затянулся дорогой сигарой. Гравилёт шёл на бреющем, но сквозь смог руины внизу едва просматривались. Здесь-то ещё ничего. Вот к востоку от Москвы действительно мрак — в буквальном смысле слова, смог там такой, что не светает уже много лет. И там, говорят, обитает такое, по сравнению с чем здешние монстры — симпатяги. В эти байки капитан Хей не очень верил, по его скромному мнению, отвратительнее здешних уродов вообще ничего быть не могло. Да и как в таких местах выжить — уму непостижимо!

— Пора спалить гадюшник к чёртовой матери, — злобно буркнул он, выбрасывая окурок в утилизатор. Машинка зашипела, разлагая предмет на молекулы. Потом получившаяся масса пригодится в качестве сырья для нанофабрик, способных переработать любое дерьмо. Здешние заводы продолжают существовать чисто по инерции. Их пока не ликвидировали — вместе с обслуживающими их мутантами из бывших русских. — Хватит уже место поганить!

Впрочем, плохое настроение скоро ушло. Особенно после того, как фляжка с виски наполовину опустела. В конце концов, дым, вонь и мутанты теперь не его проблема. Сегодняшний полёт в Зону был последним: уже подан рапорт об увольнении из Охранных войск, а его ждёт — не дождётся тёпленькое местечко. Теперь он будет не стрелять монстров сам, а давать делать это другим, да ещё получать с них немалые деньги.

— Охотнички хреновы, — пробормотал Хэй и сплюнул в тот же утилизатор. Ему всё равно, что перерабатывать, засунь руку — будет то же самое. — Прибавь ходу, — крикнул он пилоту. — А то фильтры забьются, чисть их потом!

Испугаться Эрхард не успел. Отравленная земля жёстко, не хуже того самого импульса, ударила по ногам, избитое тело пронзила боль, оно неуклюже завалилось в грязь. Рядом со смачным хлюпаньем упали остальные, и кто-то снова заорал: на него сверзился тяжёлый контейнер. «Наверняка мужика покалечило!» — подумал историк, отстранённо слушая, как подбегают остальные к контейнеру. Как и следовало ожидать, после короткой потасовки уголовники оттеснили «генетических» от контейнера. Судя по захлёбывающемуся вою, кому-то сунули «пёрышко» между рёбер. Тем же ножом поддели металлопластиковую крышку, сломали задвижку — к счастью, то оказался не сейф, а просто коробка, вроде тех, в каких доставляют заказанные по Инфосети продукты и предметы. Радостные возгласы: по толпе поплыли хорошие золингенские ножи (видать, на холодное оружие запрет не распространялся), армейские сухие пайки в одноразовых гермоконтейнерах, бутыли с водой, и контрастировавшие со всей этой роскошью допотопные противогазы позапрошлого века. Может, их даже изготовили в легендарной России…

— А нам? — поинтересовался парень, который спрашивал про микрорентгены. Ответом стал удар «курильщика» промеж глаз. Хрустнул носовой хрящ, брызнула кровь на отравленную серую землю.

— А вам — по…! — провозгласил Курильщик. Похоже, мужик станет главным в новоявленной банде. И у банды этой будут рабы. — Грузите на горб это добро, и ходу! Ну!

Уголовники быстро замкнули кольцо вокруг сгрудившихся «генетиков». Крепкие кулаки и ножи свидетельствовали: шутить не будут. Кто не подчинится — кончат здесь же и бросят на поживу мутантам да выродкам.

Эрхарду досталась большая часть упаковок. Вес был вполне приличным, а твёрдая, обросшая вонючей чёрно-зелёной слизью земля скользила под подошвами ботинок. Саднили места, которыми он приложился о землю: похоже, Хей не врал насчёт агрессивной среды. Слезились глаза от дыма, пара и какой-то ядовитой гнойно-жёлтой хмари. Разлитая в воздухе отрава заставляла всех, у кого не было противогазов, кашлять и чихать. Впрочем, не так всё и плохо: сразу они не помрут.

Их окружал унылый, безрадостный пейзаж. Отряд шёл вдоль небольшой канавы, по ней неспешно текло нечто вонючее, густое, цвета свежего дерьма, с радужной плёнкой и пятнами какой-то слизи погуще. Назвать эту жижу водой не поворачивался язык. Там, где жидкость текла между камней, вставали неопрятные валы бурой пены, а вонь перебивала даже гарь и копоть. Неуклюже кувыркаясь, по поверхности «ручья» медленно плыла мёртвая крыса. Иногда она цеплялась растопыренными, непривычно длинными и когтистыми лапками за берега, и тогда течение переворачивало её на раздувшийся живот и на спину, а то и разворачивало вперёд задом. Порой пасть с совсем не крысиными, а скорее волчьими зубами раскрывалась, с треском выпуская газы, казалось, мёртвая тварь то ли зевает, то ли пьёт отраву. Наконец она застряла в куче какого-то хлама и так и осталась висеть распяленная на бурых прутьях.

Местами перегородившие страшный ручей завалы образовали пруды, из «воды» поднималась какая-то трава. В этих чёрных, облепленных слизью и копотью, хлыстах Эрхард едва узнал мутировавший камыш. «Ну надо же, оказывается, и тут что-то живёт!» — изумлённо подумал Эрхард. Да и крыса — признак того, что тут можно выжить.

— Не спать, фак, не спать! — подгонял «рабов-носильщиков» рослый бугай, ставший правой рукой «курильщика». — Надо найти место до темноты, ночью как слепые будем!

Он прав, сплёвывая копоть, подумал Мэтхен. И сейчас солнца почти не видно за изжелта-серой пеленой, разглядеть что-то дальше десяти метров невозможно. Ночью будет хоть глаз коли. А чудовища, которыми стращал капитан гравиплана, наверняка вылезут на охоту. И тогда без автоматов станет очень плохо. Куда идти, никто не знал, вдобавок было негусто и с ориентирами. Попался угол какой-то развалины, покрытый склизким чёрным мхом, да такое же облепленное слизью, почти лишённое листвы корявое деревцо. «Курильщик» хотел было срезать и смастерить из ножа что-то вроде копья — но только плюнул. Пачкаться о мерзкую слизь лишний раз не хотелось. Перчаток господин Хей никому не дал, а руки ещё могли пригодиться.

Остановились, поели. Еду распределили «по справедливости»: братве — всё, «генетикам» — ничего. А те ещё не оголодали до состояния, когда раздувшаяся крыса стала казаться едой. Повисла сытая тишина: ножами очистили от слизи несколько бетонных плит. На них всё равно было холодно и неудобно, зато у самой земли было куда меньше дыма, и лица почти не щипало. Перестало саднить и обожженное ядовитыми химикалиями горло и нос, перестали течь слёзы из пострадавших глаз.

— Интересно, как они будут носить своё добро, когда мы сдохнем? — ни к кому особо не обращаясь, пробормотал Эрхард. Он зыркнул в сторону главаря, но тому, похоже, плевать. Базары рабов-носильщиков его не трогали совершенно. Разлёгся на плите и задумчиво коптит какой-то дрянью. Наверное, заставил делиться кого-то ещё. В загаженном воздухе поплыл какой-то странный, совсем не табачный, запах. Наверное, какая-нибудь химическая наркота. НЕ очень сильная, из тех, которые дозволяются по закону. Впрочем, что нельзя — на самом деле можно за большие деньги.

— Тогда и носить будет гораздо меньше, — цинично усмехнулся парень, которого все уже окрестили Физиком. Не так уж и плохо: самому Мэтхену досталась кличка Рвота. — Подъедят всё, противогазы ресурс выработают, воду выпьют. Потом, конечно, и сами загнутся, но это будет позже, чем склеим ласты мы. Кстати… я Александр. Старший специалист, работаю на «Зедко». А так я француз.

— Эрхард, — протянул руку Мэтхен. Место работы объясняет многое: как ни крути, лидер атомной отрасли, вот уже девяносто лет возглавляемый одним из Бессмертных. «Старший специалист», отнюдь не менеджер, просто не мог быть профаном в атомной физике. Что такое радиация, он знал не понаслышке. — Доцент кафедры изучения европейской истории, Эдинбургский университет. Соответственно, шотландец. Интересно, какого чёрта компания спеца выкинула? Не думаю, что таких много.

«Зедко» производила мини-реакторы на холодном термоядерном синтезе, один такой десятки лет обеспечивал теплом и электричеством индивидуальный дом. Более мощной станции хватало и на многоквартирный дом, даже на шестидесятиэтажную башню, каких немало настроили в крупных городах в прошлом веке. Что ж, мода изменилась — престижнее стало иметь собственный коттедж на окраине, чем ютиться в квартирке каменного монстра. «Высотки» в центре, некогда страшно престижные и дорогие, уже лет пятьдесят как жилище бедных — «офисного планктона», работников сферы услуг, проституток из тех, кто подешевле да попроще.

— Я в частном порядке занялся разработкой комплекса, у которого цикл не пятьдесят, а триста лет, и выход энергии в несколько раз больше. Да и безопасность при новых принципах почти стопроцентная. И кому, по-вашему, это нужно? Наоборот, я теперь опасный смутьян, который мог основать свою компанию, и отнять у Бессмертного прибыль. Да ещё статью в один журнал тиснул. Это уж точно ошибка была…

«Зедко» с самого изобретения управляемого термоядерного синтеза сумела подмять под себя всю отрасль. Стоил индивидуальный генератор энергии, ИГЭ, немало, при том, что себестоимость в большой серии совсем невелика. Отсюда и прибыли компании, сравнимые с прибылью наркоторговцев. Хорошо хоть, покупать их надо не часто, раз в пятьдесят лет. Можно было сделать и ИГЭ со столетним, да хоть трёхсотлетним циклом — но коммерция, ребята, коммерция. Если никто не будет покупать новые и сдавать в утилизацию старые генераторы, да ещё от техобслуживания откажутся, откуда прибыль получать? Ещё «Зедко» делала водоочистные фильтры, и не только. Сейчас бы такой не помешал — хотя вряд ли он рассчитан на такую отраву, как в ручейке…

— А смысл? — удивился Эрхард. — Изъять ненужную статью из сетей, и всё. Как с моей книгой поступили!

— А-а, «Забытая космическая цивилизация»?

— Вы читали?

— Почему нет? Историей я интересуюсь, но как любитель. Вот думаю: нехороший это признак, когда прогресс начинает мешать властям… Тут всё просто: не идёшь вперёд — катишься назад. А Марсианский-то Китай — развивается!

Эрхард усмехнулся. С тех пор, как из баз данных исчезла вся информация по России, многие события новой истории Европы зазияли странными пробелами. Официозные историки наскоро заполяли их всяким бредом, очевидным, в общем, любому специалисту. Да, похоже, Александр прав. Если властям становится неудобен прогресс в науке, жди беды. Или революции и всех сопутствующих радостей, или… Или внешней колонизации. Впрочем, и с Китаем, похоже, не всё так просто. Иначе с чего бы сведения о жителях Поднебесной, переселившихся на Марс, стали такими скудными и неточными?

Но ведь бред же! В искусстве, книгах, фильмах того времени нет-нет, да и затрагивается русская тема. «Красная жара», «Красный прилив», «Рембо — последняя кровь», наконец? Наверное, и ханьцы старательно отгораживаются от правды о противниках. Похоже, людей Земли и людей планеты Хань снова разделил железный занавес.

— Может, у них то же болото? — задал Эрхард провокационный вопрос. — Наши спутники просматривают всю Солнечную систему, если бы китайцы изобрели что-то новое, типа дальних звездолётов, мы бы знали.

Теперь уже Физик изумлённо уставился на собеседника.

— Возможно. А ведь как хорошо начали! Знаешь, что там было ещё в начале прошлого века? Ледяная пустыня без атмосферы, ночью до минус ста десяти. И прочие радости типа космической радиации, метеоритов… Китайцы сумели создать атмосферу, поднять температуру, спровоцировав, но, что ещё интереснее, вовремя погасив парниковый эффект. Сбросили на планету несколько содержащих воду комет… Когда растаяли льды и образовались озёра и реки, высадили завезённые с земли растения. И вот результат: по оценкам аналитиков, на Марсе обитает четыре — пять миллиардов человек, против трёх с половиной — на Земле, притом, что Марс вчетверо меньше Земли. Теперь они требуют передать им Луну — а с тамошними титановыми месторождениями они такого натворят…

— Ага. Когда-то русские говорили: «И на Марсе будут яблони цвести!» А осуществили это — китайцы. Которых ещё в двадцатом веке не принимали всерьёз.

— Не в этом даже дело! Если они обоснуются на Луне, там появятся и военные базы. А Луна — не Марс. Не нужны мощные и дорогие межпланетные ракеты «поверхность — космос — поверхность», достаточно более компактных и дешёвых субпланетных. Значит, их можно развернуть больше, вдобавок, их сложнее перехватить.

— «Карибский кризис» в новых условиях! — хмыкнул Эрхард. — Я слышал, с такого расстояния, да при массовом пуске, их невозможно перехватить…

Техническая сторона проблемы Александру была известна, и получше, чем Эрхарду. Заинтересовало другое.

— Какой-какой? Карибский? Разве у Кубы или Мексики, или Венесуэлы были ракеты?

— Ракеты принадлежали Советам… то есть русским.

— Так Россия вроде в Европе была, если верить вашей книге!

— А военные базы были там. Под боком у Штатов! И Страны Свободного Мира помнят урок. Поэтому наши стремятся любой ценой удержаться на Луне, а Хань пытается занять повёрнутую к Земле сторону…

«Интересные разговоры на всепланетной помойке» — подумал Эрхард и бросил взгляд на бандитов. Те тоже сняли противогазы: поняли, что у земли можно дышать без них. Постоянно сплёвывая, и раскидывая упаковки из-под армейских сухпайков, люди Курильщика болтали, часто заходясь в грубом хохоте. Говорили, понятное дело, о своём, о земном. Пользуясь паузой, Эрхард прислушался.

— …в общем, сучка-то мелкая озирается, и страшно ей, и бежать некуда. Ну, и мамашка её, курва старая, с финкой в кишках валяется. Но куда она, тварь, денется, когда разденется? Оттащили мы с пацанами, значит, её на свалку — ну, и… там до утра, копы-то на свалку не ходоки ночью. Потом арматуру ей в задницу воткнули и сидеть оставили, а в рот кондомов использованных напихали, чтобы орать не могла. Хы, на другое утро приходили, так она подыхала ещё, корчилась с железкой в ж…! А на обратном пути нас копы и взяли за кокосы!..

Над развалинами повис многоголосый хохот, разноязыкая матерщина. Слово взял другой рассказчик.

— А-а, а я, помню, пацана, вот такого мелкача, утащил. Тогда я как раз с зоны откинулся, хотел, значит, сладенького. Эх, была бы баба! Но решил: бабу ловить долго и стрёмно, баллончики у них с собой, у некоторых и шокеры. Ну, нафиг! В общем, пацан тоже ничего оказался, попка у него самый смак, да и рот ничего.

— Не откусил? Или нож между зубов вставил?

— Ага… Ништяк получилось…

— Тревога! — крикнул Курильщик, вскакивая. Будто по волшебству, в руке появился нож. Остальные рыцари большой дороги не отстали: они быстро окружили мешки с припасами, выставив перед собой ножи. Из дымной мглы поползли такие существа, что все на миг оторопели.

Первый, здоровенный скособоченный монстр, имел шесть глаз. Два — там, где глаза расположены у людей, ещё два располагались на затылке, последние два вырастали из макушки. Они торчали на тонких, но длинных, способных поворачиваться в разные стороны и прятаться в свалявшейся огромным колтуном шевелюре, стебельках. «Очень удобно» — ошарашено отметил Эрхард. — Не надо вертеть головой по сторонам и задирать её вверх. Из одежды на монстре не было ничего, кроме какого-то чёрного от грязи рваного тряпья, разбитых о камни солдатских ботинок, но никакого неудобства в промозглой мгле монстр не испытывал: с ног до головы он зарос густой чёрной шерстью. Не лучше были и руки — правая ещё как-то походила на руку человека, а левая заканчивалась устрашающего вида костяным рогом, этаким природным кастетом. Глядя на его левую руку (или всё же лапу), сразу возникала мысль: «А боевой скафандр он может перекусить?» Почему-то казалось, что может.

Самое страшное, что из заросшей шерстью зловонной пасти, в которой виднелись совсем не человечьи чёрные клыки, вылетали вполне осмысленные слова.

— Smari, padla, vot I zhratshka! — услышал Эрхард непередаваемо-гнусный, какой-то булькающее-хрипящий голос. Он немного знал русский — сказались занятия историей Восточной Европы, да и прабабка была одной из последних, кто смог вырваться из России. Но его познаний хватило лишь, чтобы опознать «смари», то есть смотри, «вои и», а ещё «них». - Blyad, da u nih zatotshki! Vali eblanov na huy!!!

В паре инфофайлов Мэтхен читал: кроме известного историкам русского языка, по-видимому, был и ещё один, считавшийся в России непристойным, его называли «матом». Но именно на этом языке, если верить прабабке, и говорили, по крайней мере, в поздней России. Увы, ни одного слова этого «мата» история там, в привычном мире, не сохранила. Зато здесь…

— Nu polny pizdets! — Отозвался из надвинувшегося облака дыма ещё один гнусавый голос. Миг — и стуча копытцами по камням, из мглы выскочил ещё один мутант. У этого лицо, наоборот, было вполне человеческим, да и голос ближе к голосам из внешнего мира. Но остальное тело… Одетый в хитиновый панцирь, со здоровенным жалом на конце хвоста, с которого капал чёрный яд, монстр бодро скакал на шести суставчатых лапах, каждая метра по два длиной, оканчивающихся небольшими копытцами.

— Okrouzhay! — продолжал командовать восьмиглазый. На его голос из мглы вываливались монстры ещё страшнее первых. Последним выкатилось нечто непонятное — чудовищный колобок, на котором не было ничего, кроме пасти. Увидь его гости из Забарьерья в зверинце или цирке, наверняка бы гадали, как чудовище гадит. Ведь если есть пасть, значит, монстр любит поесть, а если есть, но не гадить, можно и лопнуть — как забившаяся канализационная труба. Похоже, самый первый был и наименее мутировавшим, и самым разумным… — Naletay! Motshi kozlow!!!

Монстры jrhe;bkb людей быстро и организованно — чувствовалась солидная практика b что-то, напоминающее дисциплину. Да и человеческий разум не совсем выродился. На то, чтобы действовать сообща, слушаться команд и окружить будущих жертв со всех сторон, их хватало. И едва ли они боялись ножей: похоже, «колобку» не повредил бы и автомат. Ну, конечно, от современного плазмострела, способного с километра проплавить в полуметровой стене дыру, никакая броня не защитит. Но у них-то не было ничего серьёзнее ножей!

Иные мутанты были вооружены. Проревел что-то матерное мрачный трёхрукий детина, третья рука вырастала откуда-то из живота, и когда сжимала кулак, напоминала ещё один… Эрхард даже покраснел от непристойной мысли. Всеми тремя лапами он сжимает массивную дубину из чёрного осклизлого дерева. А вот двухголовый урод с какими-то шевелящимися червями на голове вместо волос — у этого лап две, зато в них здоровенная ржавая железяка — она была бампером от древнего бензинового автомобиля. Сзади мельтешит мелкое, по пояс взрослому человеку, абсолютно голое существо с безволосой чёрной кожей, но оно, похоже, и самое умное, а значит, самое опасное. В руках тварь держит самодельный, примитивный арбалет из железного прута и струны, заряженный длинным, сантиметров пятьдесят, ржавым штырём. Конечно, прицельно можно стрелять не дальше десяти метров — но в здешнем сумраке больше и не надо. Дальше ничего не видно даже днём…

Против такой силищи воевать было бесполезно. Именно так оценил шансы Курильщик, а потому скомандовал:

— Валим того, с арбалетом, уходим в те развалины.

Взглядом он указал на провалившееся в себя строение чуть выше по течению. У первого этажа рухнула только одна стена, а окон, похоже, вовсе не было. Там можно держать оборону, если эти не оставят в покое после первых потерь. Судя по рожам обитателей Резервации, жрать трупы друг друга им не впервой. Есть надежда, вообще успокоятся на дармовом мясе…

Кроме арбалетчика, на самой границе видимого пространства паслось нечто невообразимое. Больше всего тварь напоминала кенгуру-мутанта: короткие и крепкие задние лапы, длинные и гибкие передние, длинный, переходящий в хобот и болтающийся где-то на уровне груди нос. Но самое главное — закрывающая живот и грудь, ещё больше, чем у кенгуру, сумка, доверху набитая булыжниками. Самые крупные из них были с голову ребёнка. Похоже, этот «кенгуру» был в банде за живую самоходку.

— Начнёт кидать камни, мало не покажется, — пробормотал здоровяк, до сих пор не проронивший ни слова. Единственный среди изгнанников, он не был уголовником, ни «генетиком». Скорее напоминал матёрого, битого и травленного волка, а военную выправку не могла скрыть и зековская роба. Военный, и не из Внутренних войск. Или Корпус специальных операций, или десантник Космических войск. Пока остальные распинались об убийствах и изнасилованиях, здоровяк молчал, лишь презрительно хмыкал. Но команды главаря выполнял быстро и чётко. — Что делать будем, кэп? — иронично обратился он к Курильщику.

Курильщик махнул рукой, не утруждая себя ответом — и сблизился с первым монстром.

Солнце чуть проглянуло сквозь вечные сумерки, нож сверкнул в воздухе, метя в горло какому-то двухносому, четырёхухому монстру с длинными, до земли, обезьяньими руками. Их длина даёт мутанту преимущество, но с соображением у него явно туго. Обе лапы взметнулись, норовя ухватить Курильщика за шею, но тот уже прорвался на ближнюю дистанцию. С мерзким костяным скрежетом нога в тяжёлом берце впечаталась чудищу в промежность, а нож с плотным хрустом рассёк горло, в лицо человеку ударила струя вонючей, гнойно-зелёного цвета крови. Монстр захрипел, забулькал, опрокидываясь навзничь, омерзительно забился в агонии.

Бывший военный развернулся и ребром ладони ударил мутанта в кадык, торчащий, будто небольшой рог. Удар оказался удачным: забыв обо всём, чудовище повалилось на землю, хрипя и пытаясь протолкнуть воздух в изломанную гортань. Тратить драгоценные секунды на удар милосердия здоровяк не стал. Бросившись в образовавшуюся брешь, он вышел из кольца. Огляделся, прикидывая, кого будет валить следующим.

Смазанно и едва различимо в смоге мелькнули длинные гибкие лапы. Выхватил камни и прицелился монстр на удивление быстро, да и необходимый размер камней определил правильно. Словно катапульты, лапы распрямилась, выбрасывая вперёд покрытые слизью кирпичи. Басовитое «ффух», хлёсткий удар — и из разбитой головы человека брызнула кровь. Нож сделал в воздухе сальто, воткнулся в землю. Само тело, как отброшенное пинком, опрокинулось назад, только мелко и жутко сучили ноги в берцах. Над поверженным просвистел второй камень, покрупнее. От его попадания голова ещё одного уголовника разлетелась сизыми брызгами — и снова тело отбросило назад. Миг — и ещё два камня ударили в толпу, разбивая головы, ломая рёбра, руки и ноги. Раздался отчаянный вопль — «скорпион», ловко обманув человека, вонзил жало ему в бедро. Изо рта гостя Резервации хлынула серая пена, тело затряслось в адском ознобе — и мешком с мясом и костями осыпалось в чёрную слизь.

Эрхарду и Александру ножи не полагались, зато их окружили живой стеной, прикрывая со всех сторон. Разумеется, романтикам с большой дороги было плевать на «ботанов», но совсем не плевать на то, что они несли. «Хоть какая-то польза от поклажи» — подумал Эрхард, и едва успел пригнуться, спасая голову от камня. Живая самоходка работала немногим хуже винтовки, камни летели часто и с завидной меткостью. Хотя главарь уже расправился с тремя монстрами, а бандиты покрепче записали себе на счёт по паре трупов — но даже «гуманитарию» Эрхарду стало ясно: если они не вырвутся из кольца в несколько секунд, шансов не будет ни у кого.

Курильщик понял это ещё раньше. Сбивая прицел «самоходке», метнулся вправо, щедро тратя драгоценные доли секунды, прянул влево — и оказался за булыжником, о который с грохотом разбилась пара камней. С визгом прянули в сторону осколки, один из бандитов заорал, вскинув руку к брызнувшей кровью глазнице, но главарь даже не задержался. Целью его жизни стало добраться до арбалетчика, так пока и не сделавшего ни выстрела. Что он медлит? Сейчас бы не меньше народу завалил, чем метатель камней!

Будто отвечая на невысказанный вопрос, местный Тиль Уленшпигель навёл арбалет на главаря и дёрнул тетиву. Похоже, до такой полезной штуки, как спусковой крючок, местные изобретатели не додумались. Лук хлопнул, распрямляясь, и Курильщик отчаянно заорал: ржавый заострённый штырь длиной в полметра вошёл ему в низ живота, наверное, навылет пробив мочевой пузырь. Словно налетев на стену, Курильщик повалился в слизь, краем глаза Эрхард заметил белые во всю радужку глаза, перекошенный зверской мукой рот. «Это конец» — сообразил историк. Он знал, что современная медицина может вылечить и не такие раны — но здесь никакой «современной медицины» не было. Так что — отбегался Курильщик, отбегался. Только помрёт не сразу, а будет хрипеть несколько часов, корчась от адской боли. Если, конечно, не достанется монстрам и не будет сожран заживо — но быстро.

Лишившись главаря, разбойники замерли. Нет, они продолжали яростно отбиваться, и порой успевали перед смертью захватить мутанта-другого. Но некому оказалось возглавить атаку, а на шум и ор уже подтягивались новые, ещё более жуткие и зловонные обитатели Резервации. У выброшенных гравилётом в дымную мглу оставалось совсем немного времени.

— Слушай мою команду-у! — услышал Эрхард, как голос боевой трубы. Высунув голову из-под мешков, он огляделся. Вокруг кипело побоище, человек десять, не меньше, уже валялось в чёрной слизи, один упал в адский ручей и колыхал руками, с которых уже начала слезать кожа. «Хорошо, что мы не напились водички» — подумал Эрхард. Прорвавшийся было военный вернулся — и почти сразу же положил «скорпиона». Дрался он куда лучше остальных, его одного нападение не застигло врасплох. Эрхард не знал, отчего элитный боец загремел в Резервацию. Напившись в увольнении, устроил побоище в баре? Особо жестоким способом зарезал не удовлетворившую её проститутку? Забил ногами непонятливого солдата? Романтики с большой дороги ломали голову ещё там, но военный хранил свои секреты надёжно. Сказал только:

— Вам, салагам, такую мокруху вовек не учинить!

Он оказался вне кольца, и, опрокинув суставчатую тварь, перемещающуюся огромными прыжками, оказался рядом с арбалетчиком. Тот как раз успел вырвать свою «стрелу» из тела Курильщика, разворотив тому весь живот, и снова взвести оружие. Кулаком в чёрную, склизкую скулу, ногой в промежность («Ого, вот это член, морж курит в сторонке анашу; сразу видно — любитель сладенького!»), и сразу — на всю длину руки — ножом в грудь. Стрелок верещит тонко, почти на грани ультразвука, и непереносимо мерзко, внутри что-то вскипает и выстреливает, забрызгивая всё вокруг, и десантника в том числе, чёрной слизью. Шибануло таким зловонием, что все пожалели о противогазах.

Военный припадает к земле, пропуская камень над собой (первый, кто сумел уклониться от «кенгуру»). И тут же кричит:

— За мной! Поддерживать «генетиков» — у них вода!

— Пошёл, сука! — орёт оказавшийся рядом уголовник. — Пошёл!

Мешок тяжёл, неуклюж, что-то выступает и врезается в спину. Но бросить нельзя: там еда, вода и противогазы, без них всё равно смерть за несколько дней. Эрхард вскинул тяжеленный тюк на спину и побежал. Рядом держался тот же уголовник, он следил, чтобы Физик не свалился на поживу чудищам. То есть не так, на самого Физика ему было плевать — но не плевать на мешки с нормальной едой. Если беречь еду и особенно воду, на неделю должно хватить. А там…

Да что ломать голову над тем, до чего всё равно не доживёшь?!

Бежать. Хотя свистят над головой камни (и нет-нет, да попадают — впрочем, в движении «кенгуру» совсем не так меток, как стоя на месте), хотя сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди или попросту взорвётся, а пересохшая гортань с хрипом втягивает отравленный воздух, хотя тяжеленные неудобные мешки пребольно колотятся о спины. Сейчас никто не замечает ни перетруженных мышц, ни проглоченной вместе с воздухом отравы, сейчас всем наплевать, что здоровье не казённое, а противогазы по большей части так и валяются там, позади. Когда слышишь за спиной топот мутантов и их утробное рычание, такие вещи не беспокоят. Беспокоит только то, что топот не желает затихать вдали. Но обернуться нельзя — какой-то парень в кепочке попытался, да провалился ногой в щель между камнями. Хруст кости, захлёбывающийся вой остались позади — помогать тому, кто не тащит еду, никто не стал. Живым больше достанется!

Передние мутанты настигли орущего мужика почти сразу же, тот не успел даже встать на четвереньки. Первого мутанта он ещё успел полоснуть ножом, и к его крикам добавился булькающиё рёв. Потом подбежал счастливый обладатель клешней на руках. Тяжёлый удар, пришедшийся точно в висок — и бессильное тело распростёрлось на камнях. Убитого со всех сторон обступили местные, вскоре раздался тошнотворный хруст: наконец обитатели Резервации смогли пожрать.

— Скорее, скорее! — хрипло и зло командовал военный. — Вон в ту коробку — бегом! Там отобьёмся!

Уменьшившаяся почти вдвое толпа хлынула в остатки панельного дома. Здесь можно неплохо держать оборону — точнее, было бы можно, будь у гостей из Забарьерья что-то огнестрельное. Но единственным оружием, способным метать железный штырь, был самопальный арбалет, выхваченный десантником из лап прежнего владельца. Да и ржавый «болт» к нему был лишь один. Особенно не повоюешь. Впрочем, тут хотя бы нападения можно ждать только с одной стороны. «Надеюсь, всё же, обороняться не придётся!» — подумал Эрхард. Но это уж точно не его дело, раз они его за ишака держат, пусть и берегут, как берегли бы вьючное животное. Ему нужно помочь Александру.

Физик был плох, видно, что-то у него с сердцем. Рёбра судорожно ходили под порванной, заляпанной мерзкой слизью и прокоптившейся рубахой. Ногам ничуть не лучше: лёгкие кроссовки почти не защищают — ни от встречи с булыжниками, ни от ядовитой воды пополам со слизью. Он отчаянно кашлял, как почти все в отряде, покрасневшие от лопнувших сосудов глаза истекают слезами. Дышать отравленным воздухом далеко не бесполезно для здоровья. И можно только гадать, что потечёт с небес, если пойдёт дождь.

Остальные выглядели не лучше. Противогазы так и остались на прежней стоянке, немногие, успевшие их надеть, погибли в схватке. Во время бега все наглотались ядовитого смога, и теперь захлёбывались жестоким кашлем.

«А я-то, я-то что?» — подумал вдруг Эрхард. Он тоже должен был задыхаться от кашля и щурить слезящиеся воспалённые глаза на окружающее беспросветье, а ноги должны саднить или вовсе гореть огнём от проникшей в ботинки воды со слизью. Вместо этого в горле першило, как при слабенькой ангине, слегка щипало глаза — но ничего особенного. Даже задумался, отчего его не берёт окружающая отрава? Русской прабабки, уехавшей ещё до образования Резервации, тут недостаточно.

— Слышишь, Эрхард, отбегался я, — хрипел, превозмогая кашель, Александр. — Если выберешься, передай…

Его скрутил очередной приступ кашля, когда он, наконец, перевёл дух, в уголке рта показались красные пузыри. Эрхард нахмурился: сам он воздействия агрессивной среды почти не ощущал, но его друг оказался куда более уязвим. Вдобавок, наверное, поддался панике и раньше времени отказался от борьбы. Плохо. Больше поговорить тут просто не с кем. Остальные в отряде неспособны говорить о чём-то, не связанном с хлебом насущным. Разве что с мутантами, матерясь через слово, чтобы поняли?

— Молчи! — громко шептал, скорее даже шипел, парень. — Ты поправишься, тут всё не так страшно: видишь, я же дышу! А кашель — временный. Организму надо адаптироваться…

«Боже, что за бред я несу, — подумал он про себя. — Как можно адаптироваться к этому?» Александр молчал долго, Мэтхен уже забеспокоился, когда испачканные подсохшей кровью губы шевельнулись:

— К такому… коктейлю не привыкнешь. Я думаю… Как они-то этим дышат?

— Как они дышат, нам без разницы. Нам бы главное на обед им не угодить. А так хорошо всё, даже маленько отстали. Но раз дышат, значит, не смертельно, значит, жить модно!

— Правильно, мы ещё поживём. Лежи, лежи, вот поправишься — и будешь резвее всех мутантов бегать. А мы тем временем решим, что со всем этим делать…

— Да что сделаешь? — кашляя кровью, просипел Александр. Говорить ему было нешуточно больно — но выговориться хотелось ещё больше. — Мы будем жить здесь. Теперь здесь — наш дом.

От такого Эрхард даже опешил. До сих пор он как-то не задумывался, что они тут навсегда. Казалось, это какая-то нелепая ошибка, пройдёт несколько дней, там разберутся и пришлют за ними грузовой гравилёт. Половине изгнанников, конечно, уже не поможешь, даже тела едва ли найдут. Но остальные-то?

Нет, конечно, извиняться никто не будет, но компенсацию за моральные страдания, хоть и смешную, — выплатят. Или, что проще, скостят срок. Тем, для кого заключение уже кончилось, вместе с жизнью, ещё проще: тут вообще ничего делать не надо, разве что можно попробовать найти скелеты. Впрочем, кости наверняка уже разъело слизью, они почернели от ядовитой копоти и найти их сверху — невозможно. Но он-то ещё жив, даже здоровье вроде не пострадало — ну, конечно, оно и изначально было не идеально, но остальным отчего-то пришлось хуже. Вон, Александра точно надо в больницу.

— Не говори так, нас вытащат, как только разберутся. Мы не мутанты какие, чтобы нас в Резервацию ссылать! Ну, конечно, кое-кто рожей не вышел — но по сравнению с местными…

— Мы хуже местных, — усмехнулся синюшными губами Физик. Через слово разражаясь кашлем, он всё-таки продолжал говорить, будто знал, что больше возможности сказать не будет. — Они мутировали внешне, а наша мутация в том, что мы их жалеем. Я ведь тоже… брякнул раз не подумавши: мол, а может, ну её, Резервацию эту? Закупорить все входы-выходы, да так и оставить. Пусть они сами по себе, а мы сами по себе. Что… с ханьцами мало проблем? Но я и подумать не мог, что они… Эрхард!

— Ну? — историк и сам не заметил, как затянули невесёлые думы. Перспектива остаться тут навсегда, да ещё в качестве раба, страшила. Там у него была не очень хлебная и престижная, но любимая работа, которая заменяла всё: даже жены у Эрхарда Мэтхена к тридцати двум годам не было. Там были гражданские права, какие-никакие, а деньги, уважение общества. А тут он лишь носильщик мешков, с которым и делиться-то никто не будет. Этак он пожалеет, что не выловил раздувшуюся крысу из помойного ручья. Похоже, остаток дней придётся это есть. Неплохо для человека двадцать второго века.

«Нет, отсюда надо выбираться!» — родилась и завладела вниманием мысль. В уголовной хронике фигурировали подпольные зоопарки с монстрами из Зоны, да и Внутренние войска по периметру просто так держать бы не стали. Значит, могут местные выбраться наружу — но не по воздуху же! Надо искать подземные ходы, выбираться наружу, просачиваться мимо блокпостов — как это ни трудно, но это единственный шанс. Здесь для нормальных людей — только смерть. А для мутантов?

«Для мутантов — скорее всего, тоже. Только не сразу. Но рано или поздно Там решат, что Зону пора ликвидировать, — подумалось вдруг. — Так, я что, сам с собой говорю уже?»

Но мысль была дельная, и её стоило довести до руководства. Иначе те, кто послабее, или у кого на дым и химию аллергия, начнут умирать уже завтра — вот как Физик.

— Командир!

Он не особенно надеялся, что здоровяк-военный, осматривавший трофейный арбалет, отреагирует — но тот повернул крупную, уверенно сидящую на мощной шее голову.

— Чего тебе, мелкий?

Ну да, всё правильно. Эрхард едва доставал здоровяку до плеча. Руки, перевитые мускулами, были едва ли не толще его шеи. Даже немаленький боевой нож казался пёрышком, рукоять целиком тонула в здоровенной ладони. Мускулистая грудь виднелась под разорванной в драке робой заключённого.

— Уходить надо отсюда! Александр совсем плох. Думаю, можно найти подземный ход…

— …а иначе как сюда попадает наземная техника, а чудовища выползают наружу? — хмыкнул командир. Похоже, ему в голову мысль пришла давно, да и языком почесать хотелось: такое, слышал Мэтхен, порой бывает после боя, когда спадает напряжение. — Правильно. Но — как думаешь — зря нас засунули в эту задницу? Подозреваю, нас там встретят изо всех стволов. Ну, как мутантов из Резервации.

— Ну, так обязаны же разобраться! Мы же на мутантов не похожи, правда?

— Кто обязан? Мины?! Боевые беспилотники? Да и солдатики всегда могут сказать: «Так темно же было, не разобрались в темноте!» А дело, уверяю тебя, потом замнут. Им так проще. Ладно, скоро, похоже, станет совсем темно. Слушай команду, салага: бегом вон до тех кустов, наруби хвороста на костёр.

— Руками?

— Возьми нож! С возвратом!

Эрхард огляделся. И правда, только что небо было укутано жёлто-свинцовой пеленой, низкой, тяжёлой, лениво колыхавшейся под вонючим ветром. Теперь жёлтое погасло, а серое стремительно наливается чернотой. С каждой минутой обозримое пространство сужалось, будто ватная дымная стена смыкалась, наступая со всех сторон. В сгущающемся мраке тонули звуки, казалось, даже отравленный ручей на перекатах журчал груше. «Будто через вату!» — подумалось подходящему к кустам Эрхарду.

Нож был хороший — массивное лезвие губчатой стали, способное резать всё, кроме железа и гранита. Кроме главного лезвия были ещё несколько: шило, вилка, даже напильник. Была и небольшая, но удобная и прочная ножовка. Немного потренировавшись, Эрхард свалил низенькое, чахлое, облепленное чёрной слизью деревцо, затем принялся за кусты. Тут в ход пошёл нож. Набрав достаточно хвороста, он связал его ремнём, нагрузил на спину вязанку и поковылял обратно. Следом направились ещё несколько бандитов — новый командир заставил поработать и их. Эрхард никогда особо не любил таких, но новый командир ему нравился больше предыдущего. По крайней мере, он справедлив, и не относится ко всем вокруг как к рабочей скотине или пушечному мясу.

Хвороста натащили порядком, а слизь оказалась обычной копотью, подмоченной маслянистой жидкостью. Она явно не была совсем уж безвредной — но и не серная кислота. Проявил себя командир: как он сумел развести костёр без керосина или хотя бы бумаги, осталось тайной за семью печатями, но настал момент, когда сгустившийся мрак озарили мутные сполохи чадного пламени. Сырые ветки разгорались неохотно, чадили, добавляя свою толику к окутавшему развалины смогу. Ветра не было, неопрятные космы дыма беспрепятственно заползали в руины, наслаивались друг на друга, преломляя пляшущие по склизким стенам тени и отблески. Казалось, со всех сторон их обступали чудовища, они кружились в диком танце, то подступая, то отдёргиваясь назад, и от этого бесшумного танца пробирал холодный пот.

Но если б дело было только в призраках! Мрак стал совершенно непроницаемым, в таком можно разглядеть лишь поднесённые к лицу руки, и то, если постараться. Нигде за пределами Зоны, разве что в подвалах и подземельях, не было такого тотального, абсолютного мрака. Казалось, мгла обрела плоть, обернулась несокрушимой угольно-чёрной стеной. Внутри бетонной коробки тьма превращалась в мутный багровый полумрак, но стоит отойти шагов на десять, и вход можно заметить только по бурому пятну в угольной черноте. Звуки внешнего мира тоже затихли, будто всё живое попряталось до очередного свинцового рассвета. Если бы не треск костерка, кашель наглотавшихся смога, да глухой плеск ручейка, царила бы полная тишина.

— Никому из дома не выходить, даже по нужде, — скомандовал командир. Имени Эрхард не знал, а спросить не решаются. Прозвище уже слышал, только оно не радовало. Доброе такое прозвище, можно сказать, настраивающее на лирический лад. Забойщик. — Кто выйдет, назад дорогу не найдёт!

Объяснять не требовалось — даже бандитам, хоть и побила их жизнь, отучив от придуманных страхов, было не по себе. Словно получив отмашку, четверо изгнанников встали по углам. В руинах запахло ещё и мочой — но добавку почти никто не ощутил. Да и этот запах долго не продержался. Стоило костру разгореться, как непроглядные небеса прохудились, и серая, маслянистая жижа, заменявшая здесь дождь, посыпалась вниз. Пара капель упала на руку Эрхарду. Поднеся поближе к пламени он вгляделся. Капли крупные, густые, будто в воде развели сажу, да ещё добавили масла и бензина… Мерзость какая. Так они наверняка ещё ядовитые и радиоактивные. Не стать бы лысыми под таким дождичком…

— А ничего водичка, какая в ручейке, такая и сверху падает, — буркнул Забойщик. Оставив костёр, он шагнул в угол. Когда-то, когда расселось старинное блочно-панельное здание, плита перекрытия рухнула вниз, но не упала на пол целиком, а опёрлась на стену, образовав небольшой сухой закуток. Там-то и сгрудились разбойники, уходя из-под адского дождя. Не все, конечно, только человек десять, которые влезли. Правда, там опорожнили мочевые пузыри пара бандитов — но что значит аромат мочи по сравнению с риском лишиться скальпа? Раненые, ослабевшие от кашля и изначально не принадлежавшие к криминалу, естественно, остались снаружи. Но нет худа без добра: у костра освободилось достаточно места, чтобы Эрхард и Александр смогли, наконец, ощутить тепло пламени. По их лицам текла ядовитая жижа, костёр стал чадить ещё больше, мокрые ветки шипели и трещали, на срезах вспухала жёлто-бурая пена, но немного тепла костёр давал. Даже Александр стал кашлять чуть меньше — или только показалось?

— Ну, и что дальше? — спросил кто-то негромко. — Так и будем тут шариться, пока не сдохнем все?

— Некоторым уже вилы, — добавил другой. — Ну, если в больницу не попадём.

— А мины не под каждым кустом натыканы, — добавил третий. — Ночью, может, и беспилотники не засекут, а людей как-нибудь обманем.

— Да ночью мы сами растеряемся, не то что найдём ход, — попытался вяло отбиваться Забойщик. Но все уже дошли до края, каждый проникся, что такое жизнь в Зоне. Только Эрхарду вдруг расхотелось отсюда уходить. В конце-то концов, кто его там ждёт? Соибовцы? А тут вроде тоже жить можно: от падающей с небес воды, конечно, щиплет кожу под волосами, но вполне терпимо. Да и смог он почти перестал замечать. Интересно, с чего бы такая приспособляемость у мирного, не бывавшего ни на войне, ни на заводе историка? Да и заводы сейчас другие — экологически чистые, почти безлюдные, небольшие, но чертовски производительные, нанотехнологии неузнаваемо изменили облик индустрии… Нет, определённо, тут что-то нечисто.

«Возможно, и так, парень» — вдруг отчётливо прозвучало в голове.

— Кто это? — судорожно огляделся Эрхард. — Кто говорит?

Забойщик глумливо ухмыльнулся, покрутил пальцем у виска, даже Александр, у которого от сыплющейся с неба «воды» уже краснела кожа, как от ожога, удивлённо посмотрел на приятеля. Один из «бойцов» спросил что-то неприличное со смыслом: «С ума сошёл?» Но голос в голове продолжал звучать, и это напрягало больше всего: «Ты сильный. Ты сильнее их. Ты выдержишь ядовитый дождь и выберешься отсюда. Но сейчас надо уходить. Иначе будет плохо…»

Впечатление было такое, будто кто-то сильный и умный, но то ли микроскопический, то ли виртуальный, угнездился в мозгу и говорит, что надо сделать, чтобы выжить. Этот таинственный кто-то на удивление убедителен, он говорит правильные вещи и… его хочется слушаться. «Здравствуй, шизофрения!» — угрюмо подумал Эрхард. Мало того, что они оказались в безумном мире, безумие подобралось вплотную к ним самим.

Но, оказывается, не только у него. Какой-то невзрачный дядька с бледным, тощим, крысиным каким-то лицом спросил:

— Командир, может, и правда пойдём? Что-то мне тут не нравится…

— Ага, и через час каждый будет сам по себе, а поодиночке мы тут пропадём! — отозвался Забойщик. — Видели, какой мрак? И от монстров легче тут отбиваться, тут только с одной стороны могут напасть. Ждём до утра и идём. Кто свалить попытается — морду так начищу, хлеще выродков будете!

На некоторое время воцарилась тишина. Дождь разошёлся не на шутку, теперь лило как из ведра, и под падающими с небес мутными струями костёр почти погас. Мгла угнездилась в углах и начала медленное, но победоносное наступление, остатки пламени почти не разгоняли мрак. А с неба всё лило и лило, вдобавок поднялся пронизывающий зловонный ветер, стало ощутимо холодать. Мокрые до нитки, обожжённые кислотным ливнем и одновременно продрогшие, задыхающиеся от кашля и перепачканные дурнопахнущей слизью, они жались друг к другу и мечтали об одном: о свинцовом рассвете Резервации.

…Кажется, он даже ненадолго задремал у почти залитого дождём костра. Очнулся Эрхард оттого, что голос в голове чуть ли не вопил об опасности. В полусне-полубреду на липкой земле стонал Александр, после ночного ливня кожа покрылась волдырями, глаза ничего не видели — наверное, немного «воды» всё же попало под веки. А может быть, виновата антрацитовая мгла, в которой приходилось больше доверять ушам, чем глазам, а двигаться очень медленно и на ощупь.

— Где… мы? — сквозь надрывный кашель спросил он. Резервация одолевала Физика быстро и успешно, ещё день-два, и можно будет не торопиться. Но к тому времени, наверное, они никуда двигаться и не смогут. «Интересный вопрос» — подумал Эрхард. Он сам был бы не против узнать, как далеко вглубь Зоны их закинул ублюдок Хэй, и где ближайший лаз в нормальный мир.

Внезапно в шелест дождя, плеск ручья, шипение мокрых веток в костре, кашель и хрипы донёсся новый звук. Он был чужд Зоне, и именно поэтому заставлял раздвинуться свинцовый полог отчаяния. Рык мотора, клацанье гусениц, перемалывающих траками остатки асфальта. Вот глуховатое, но в ночном мраке вполне отчётливое «ту-ду-ду-ду-дух». Может быть, те едва заметные, на самой грани восприятия, сполохи — пробившиеся сквозь смог отблески трассеров?

Не сговариваясь, уцелевшие выскочили из-под плиты — прямо на холодный ветер, под струи ядовитого дождя.

— За мной, раненых поддерживать! — крикнул Забойщик, на грубоватом, будто вырезанном из гранита загорелом лице блеснула улыбка. Впрочем, во мгле она почти незаметна. — Припасы пусть тут лежат, они нам не понадобятся! Бегом! Быстрее!

Разбрызгивая жижу, в которую превратилась земля, изгнанники вырвались во мрак. За пределами бетонной коробки тьма была абсолютная, как в подземелье. Бежать оказалось невозможно. Только медленно и осторожно, чтобы не покалечиться, не упасть в ядовитую лужу руками или лицом, идти, ощупывая пространство перед собой. Сейчас все завидовали местным: хоть они и мутанты, таких проблем у них не возникает. Что-то вокруг не слышно ни шороха, ни шёпота: похоже, чудовища и сами затаились до рассвета. Сбоку кто-то хрипло заорал.

— Дебил, потише! Что там у тебя? — услышал Эрхард, обливаясь потом, он тащил совсем ослабевшего Александра. Физик дышал судорожно, с каким-то присвистом и бульканьем.

— Живот… Сука, как больно…

— Ничего, ползи, как можешь, мы вернёмся с подмогой…

Впереди, с самодельным факелом в руке, шёл Забойщик. Теперь чья-то бронетехника была ближе, тьму навылет пробивали мощные прожектора, моторы ревели так, что заглушали остальные звуки. Разок, ослепив и ошеломив всех, по ним мазнул луч прожектора.

— Свои мы, свои! — набрав в лёгкие воздуха, поспешил крикнуть бывший офицер. Он споткнулся о камень, опрокинулся, с плеском и хлюпом рухнул в чёрную жижу, но тут же поднялся, замахал чудом не потушенным факелом. — Заберите нас! У нас раненые!!!

Скрежетнув траками, броневик затормозил метрах в пятнадцати. Сноп света пробил мрак, безжалостный свет ударил прямо в глаза. Из раскрывшейся бронедвери выпрыгивали крепкие парни с каким-то оружием — в темноте и смоге не разглядишь — и мощными фонарями. Пару раз свет фонарей мазнул по машине, и Забойщик смог распознать технику: старая-престарая, обшарпанная и чудом способная ездить боевая машина пехоты. Похоже, этой штуке больше полутора веков: помнится, такие были в ходу, когда НАТО ещё не стало Свободным Миром. Против китайцев, случись между Землёй и Марсом война, толку от этого утюга было бы чуть, но здесь такие вполне к месту: ничего серьёзнее давешнего арбалета у местных не может быть по определению. А тут… 25-миллиметровая автоматическая пушка, и это не считая гранатомётов и прочих прелестей. С таким не всякий танк справится — ну, конечно, против гравилёта или гравиплана, да с установкой энергоброни, на таком лучше не выходить. Ага, а за спиной железного монстра держатся машинки попроще — на сей раз два БТРа из той же эпохи. Тоже не беззащитные — по крупнокалиберному пулемёту, в каждой наверняка есть гранатомёты. Какой там был калибр, чёрт? Вроде двенадцать и семь…

По глубокому убеждению повоевавшего на Луне Забойщика, в Резервации просто некому противостоять этакой мощи. Тут и этот ржавый арбалет из автомобильной рессоры и струны был шедевром технической мысли. Интересно, ради чего такая помпа? Это что, ночной патруль?

Ещё раз скользнув по руинам, сноп света упёрся в сгрудившихся, чтобы не потеряться, ослеплённых и растерянных людей.

— Люди мы! — кричал во всю мочь Забойщик. — Не му…

У самого дульного среза пушки расцвёл причудливый огненный цветок. Мрак прорезал короткий пунктир трассы, с неразличимым отставанием по ушам ударил грохот. Тело Забойщика отлетело назад, будто от пинка великана, и бессильно распласталось на земле. Голова глухо треснулась о булыжник, чудом не расколовшись, и так и осталась лежать. Крови видно не было, но все поняли: командира у них снова нет. Бородатый смуглый мужик перед Эрхардом тупо уставился на хлещущий кровью обрубок на месте руки, а потом все содрогнулись от его жуткого, нутряного какого-то воя. На самой границе непроглядного мрака кто-то повалился вовсе бесшумно, без крика и стона — его голова взорвалась чёрными во мраке брызгами, осколки и ошмётки с хлюпаньем посыпались в слизь. Ещё одного мужчину очередь словно перерубила пополам, снаряды с лёгкостью прошивали тело, вышибая из него шматки мяса и брызги крови. Совсем как Забойщик, мужик отлетел назад и распластался на камнях мешком переломанных костей. По телу скользнул луч прожектора, и Мэтхен увидел: под телом уже натекла большая лужа крови. Стоило затихнуть басовитому стуку пушки — и берег ручья огласили вопли боли и отчаяния.

Тоном выше грохнули крупнокалиберные пулемёты, затрещали автоматные очереди, и на пустыре воцарился ад. Визжали, рикошетя от камней, пули, несколько раз грохнули, засевая бесплодную землю и рубя кусты осколками, гранаты. В этом кошмаре бесполезно было убегать — от прожектора, пушки и пулемётов не уйти. Но так же бесполезно оказалось и залегать. Автоматчики, развернувшись под прикрытием бронетехники в цепь, азартно били из автоматов на любой шорох. Порой прожектор выхватывал из мрака то одного, то другого, и теперь Эрхард рассмотрел — нет, тоже не новомодные плазмострелы, а старинные, потрёпанные жизнью, побывавшие в переделках автоматы. В старинных фильмах он видел, как выглядела древняя М-16, но тут было что-то иное. Может быть, что-то что-то русское? Как его, автомат Калашникова, что ли? Бронетехника-то явно родом из Свободного Мира, то есть ещё НАТО. Изогнутые магазины, простые, без изысков, стволы, примкнутые штыки. Это-то зачем? Они что, в рукопашную собрались?

Будто подслушав мысли вжавшегося в зловонную землю человечка, передний из автоматчиков подбежал к упавшему Александру — того, похоже, не зацепило, просто залёг, когда началась стрельба. Физик пошевелился, попытался приподняться.

— Я не мутант! — прохрипел он по-французски. На всякий случай перевёл на английский. — Я человек! Чело…

Штык ударил в живот, погрузился в тело, провернулся в ране раз, другой… Корчась в грязи, Александр захрипел от боли — и тут же на искажённое мукой лицо, плюща носовой хрящ и выбивая зубы, обрушился окровавленный приклад. Раз, потом второй, потом третий. Изуродованное мясо, только что бывшее Александром Леметром, подающим надежды физиком-ядерщиком и старшим специалистом фирмы «Зедко», распласталось в грязи.

— Здесь нет людей, ублюдок! — сплюнул на труп мужчина. — Сдохни!

Вокруг раздавались вопли, стоны, предсмертный хрип и проклятия. «Туристы» лихо работали штыками и прикладами, один выхватил из-за спины сапёрную лопатку и, молодецки хакнув, рубанул поперёк лица кого-то из раненых уголовников. Мерзкий костяной скрежет, чёрные во тьме брызги мозгов и крови… Забойщика и всех, по кому отработала пушка, пропускали — мёртвых не сделаешь ещё мертвее. Ещё один упавший бандит вдруг вскочил, и, подволакивая подраненную ногу, изо всех сил заковылял в спасительную тьму. Приколовший Александра убийца вскинул автомат, плавно выдавил спусковой крючок… Три, два и ещё два. Есть. Будто получив пинка, окровавленное тело опрокинулось вперёд головой, судя по хрусткому стуку, голова попала на камень. Если и не убит, черепно-мозговая травма обеспечена.

Начался последний этап охоты. Помимо прожектора на «Брэдли», включились точно такие же, установленные на бронетранспортёрах, фонарики чистильщиков обшаривали кусты. Странный, мертвенно-белый свет начисто выжег остававшиеся в мире цвета, оставив только чёрный и белый. В этом резком, лишённом полутонов мире, похожем на лунный пейзаж, слепленными из мглы чудовищами сновали убийцы. Они переворачивали пинками тела, обшаривали карманы, и если видели малейшие признаки жизни, следовал единственный выстрел в голову. А то и просто удар штыком в горло. Те немногие, кто уцелел после свинцового урагана, гибли быстро и страшно. С каждым шагом облёкшаяся плотью смерть приближалась. Отползти? Но любое движение хорошо видно в свете прожекторов. А ничего выше трупа со снесённой снарядом верхней частью черепа, сидевшего, прислонившись к камню, как назло, не было. До ближайшего «туриста» оставалось всего несколько шагов.

«Встать! — взорвалось в мозгу командой, которой невозможно ослушаться. Неслышно для прочих командовал тот же самый «голос», который настойчиво, хоть и напрасно, убеждал его уходить до нападения. — Ты должен встать и добраться до арбалета! Они не причинят тебе вреда. Тебя защитит моё поле. Встать! Бегом!»

Наверное, передний убийца, как раз достреливший корчащегося в грязи подранка, не сразу осознал, что происходит, и кто эта метнувшаяся навстречу с нечеловеческой скоростью тень. Он успел нажать на курок, но длинная очередь только взбила нечистую воду в ручейке: этот грязный, с безумным взглядом тип уже вывернул из мёртвой руки какой-то предмет. Прежде, чем боец успел осознать, что к чему, приятная тяжесть арбалета придала Эрхарду уверенности. Левая рука цепко сомкнулась на заострённом железном пруте — первой и последней «стреле».

«Отпрыгни в ручей, там сейчас не кислота!» — раздался голос в голове. Не теряя ни секунды парень, изо всех сил оттолкнулся от земли. Прыжок вышел длинный и высокий — такой, какой у него никогда бы не получился Там. И ещё один, чтобы сбить прицел автоматчикам. И ещё… Плюх!!! Вонючая густая «вода» приняла тело не с плеском, а с каким-то отрывистым утробным чавканьем, вместо брызг по поверхности пошла источающая зловоние волна. Здесь оказалось неожиданно глубоко: Эрхард погрузился по горло. По кустам и по холмику на противоположном берегу ударила пушка «Брэдли», взметнулись оторванные ветки, жижа в ручейке, земля и осколки кирпичей. Следом ударили пулемётные и автоматные очереди. Повинуясь таинственному голосу в голове, Эрхард засел по горло в «ручье». От ядовитой воды кожу сразу стало саднить, вонь кружила голову — зато все пули и снаряды прошли значительно выше. «Они тебя не достанут, ты в мёртвой зоне! — прозвучало в голове. — Теперь жди, пока появятся люди, и стреляй».

— А если струсят? — отчего-то вслух спросил он.

«Значит, нам всем повезло. Если не струсят, тебе нужно оружие. Без него ты в Зоне не жилец. Как выстрелишь в переднего, выскакивай и беги между ними. Они побоятся перестрелять друг друга, и ты будешь в безопасности. Давай, действуй! Быстро, быстро, что медлишь? Вон, показались уже!»

И правда, луч прожектора нацелился на берег, но склоны ложбины, по которой тёк ручей, и кусты надёжно прикрывали от предательского света. Долго так продолжаться не могло: кусты раздвинулись, на берег помойного потока вступили четверо «туристов» с автоматами. Ещё двое несли мощные фонари, в глаза снова ударил безжалостный свет. Отстав всего на минуту, расцвели огненными цветами автоматы — и вода подёрнулась рябью, как в сильнейший ливень. Но ручей был уже пуст. С непостижимой ему самому быстротой Эрхард выпрыгнул на берег, не теряя ни одной драгоценной доли секунды, он вскинул взведённый арбалет, целя в грудь ближайшему автоматчику.

«Ниже бери, в голову промажешь! Так. Теперь выдёргивай гвоздь, он тут вместо спускового крючка! Молодец!» Гвоздь, за который во взведённом состоянии цеплялась тетива, рывком ушёл вниз, арбалет хлопнул, вклинившись в перерыв между грохотом автоматов, и ржавый железный штырь безо всякого оперения, который и стрелой-то называть не пристало, ушёл вперёд. Неожиданно сильно самодельный приклад ударил в плечо, а потом даже пальбу заглушил жуткий, захлёбывающийся вой: стоявший посерёдке автоматчик, как раз сменивший магазин и выбросивший пустой «рожок», раскинув руки, завалился назад. Из низа живота, наверняка пробив мочевой пузырь и обеспечивая жертве заражение крови, торчал на две трети ушедший в тело штырь. «Отлично! Теперь беги, что есть мочи! Автомат подбери!»

На бегу парень нагнулся, рука цепко ухватила ремень автомата, другая — спортивную сумку с тремя запасными магазинами. Накинуть то и другое на плечи — и рвануть в спасительную тьму во весь дух! Ещё миг назад так можно было лишь сломать себе шею — но теперь он каким-то непостижимым образом видел. Вот булыжники, такие запросто могут провернуться, ловя ногу в каменный капкан и ломая, да и на чёрной слизи поскользнуться проще простого. А вот эта арматурина, торчащая из раскрошившегося бетона, беги он вслепую, неминуемо распорола бы живот. Между растрескавшимися, вставшими «домиком» бетонными плитами можно залечь — и он окажется как в доте. Соседние развалины здорово сокращают убийцам сектор обстрела, отсюда его не сразу выковыряет даже пушка. Ну, ребятки, давайте уже, не томите! Вы так хотели поохотиться на мутантов! А в Зоне только тупые дегенераты! Ну, так вот вам мутант. Попробуйте, возьмите!

Внутри оказалось холодно, но сухо, на дне «домика» было даже мягко — тут наверняка некогда жили. Вон, даже трухи всякой натащили. Если что, можно будет переночевать…

Грохот пушки «Брэдли» перекрыл остальные звуки, пробитая в нескольких местах стена дома по соседству брызнула бетонной крошкой, пара снарядов ударили в одну из плит и, срикошетив, ушли во мрак. Ещё одна очередь стегнула по стенам, за которыми ещё недавно прятались остатки отряда. Край одной из стен не выдержал, обрушился с грохотом, подняв кирпичную пыль. Броневики ревели моторами, но всё заглушали длинные очереди пушки, утюжившие руины. «А пушка-то не достаёт!» — обрадовался Эрхард и сам подивился кровожадной радости. Он уже поставил автомат рожком на булыжник почище, поймал в прицел участок дороги, где мелькали отблески фонариков и прожекторов. Он едва не дрожал в боевом азарте, сейчас ещё недавно мирный историк хотел их появления. Тогда автомат выплюнет короткую, злую очередь в упор, и ещё один убийца, а может, и не один, раскинув руки, повалится в грязь. Только так!

И загонщики не обманули надежд! Сначала на развалины обрушился свинцово-стальной ураган. Пушка, пулемёты, не меньше десятка автоматов, не жалея патронов и снарядов, утюжили руины. Порой летели гранаты, и посреди склизких руин вставали пышные султаны разрывов. И снова визжали пули, басовито шелестели снаряды, взлетали обломки, срезанные ветки и лопухи, какие-то деревяшки, брызгали во все стороны рикошетящие пули и осколки, кусочки бетона и кирпича, перебитые куски арматуры. Несколько раз над головой звякнуло, на затылок посыпалось каменное крошево. Эрхард поднял голову и в случайном отблеске прожектора увидел: в четырёх местах снаряды насквозь прошили обе плиты, выворотив обрывки арматуры.

— Во долбят, — ошарашено пробормотал он. От мысли, что любой, самой маленькой пули, и даже попавшего в висок осколка бетона ему хватит выше крыши, била нервная дрожь. До сих пор он действовал на автомате, повинуясь неслышному посторонним Голосу. Осознание того, что натворил, и что творили эти, пришло только теперь. Дрожь? Да какая там дрожь?! Его просто колотило от страха, и утюжащие руины очереди уверенности не добавляли.

«Выходит, они положили нас, зная, что мы люди?!» — скакали в голове мысли. Это открытие пугало больше всего: ещё несколько минут назад казалось, что этого не может быть, что каких-никаких, а граждан Европейской Федерации и Свободного Мира не могут вот так просто, как мутантов, перестрелять солдаты.

Кстати. Солдаты? А почему форма на них какая-то не такая? Что там, вообще формы нет! Кто в камуфляже без знаков различия, кто в спортивном костюме, один просто в кожанке и старомодных джинсах. И оружие у них какое-то не такое. На вооружении армейцев стоят плазмострелы, а не этот утиль! Ладно, допустим, современное оружие полагается только контингенту на Луне да элитным частям Резерва Генерального Командования, а остальным достаётся старый, ещё пороховой огнестрел. Но, во-первых, солдаты блокпостов вокруг Зоны вооружены куда более современным, притом американским оружием, а во-вторых… Во-вторых, где форма, знаки различия — то, без чего армия не армия, а толпа вооружённых мужиков? Создаётся впечатление, что ребятки и не патрулировали, а…

Осознание простой, в общем, истины бросило в холодный пот. Вот именно! Нападавшие — а такие же гражданские, как он сам. Разве что чуть побогаче, сафари в Зоне наверняка забава не из дешёвых. И приехали они сюда не патрулировать, а охотиться. Последнее объясняло всё, в том числе лихую штыковую атаку. «Золотой молодёжи» Свободного Мира стало скучно и захотелось острых ощущений. Значит, они его не выпустят. Если он вернётся Туда и расскажет, что в Зоне расстреливают настоящих людей, шум дойдёт до Европарламента. Сдаваться нельзя. Остаётся одно… Он нацелил автомат на дорогу и приготовился ждать. Вряд ли ребятки будут ломать руки-ноги в руинах. Пойдут по самому удобному пути, как шёл он сам. Обхода не будет, и то ладно.

«Ты что же, собрался стрелять в граждан Федерации? Вот просто так — взять и стрелять? — некстати проснулась та часть сознания, которая осталась от законопослушного гражданина, изучающего искусство войны не на поле боя, а в архивах. — Это уже не необходимая самооборона, это уголовщина!» Впрочем, если его убьют, Там никому не будет дела. Значит…

Панические мысли прервали отблески фонарей — похоже, передышка кончилась. Убийцы решили, что огневой налёт или достал беглеца, или тот забился в какую-нибудь щель, и стрелять не будет. На всякий случай, почти вслепую, пустили пару длинных очередей. Не достанет, хотя бы на рикошете, так посечёт бетонной крошкой, не даст спокойно целиться из трофейного автомата. Не посечёт, всё равно вышибет из колеи. В любом случае, прицельно стрелять парень не сможет. Эрхард не умел читать их мысли, но ход рассуждений враов был понятен. Ещё отблеск Эрхард увидел справа, и ещё два — слева. Помня, что у обидчика автомат, нападающие пытались маскировать фонари — но у них не очень получалось. Привыкли с лязгом и грохотом разъезжать на своей броне и отстреливать безоружных мутантов!

Наконец, ночные убийцы успокоились. Рослая фигура, едва различимая на фоне всё того же могильного мрака, показалась в проёме между развалинами. Махнула рукой… Или показалось? Подбежал ещё один враг, потом второй. Осторожно осматриваясь и поводя стволами, трое двинулись вперёд. Одновременно, перевалив колесом через груду битого кирпича, заросшую слизью и копотью, сзади подъехал бронетранспортёр.

Момент, когда все трое оказались в узком проходе между остовами каменных стен, настал. «Ну, получайте…» Автомат дёрнулся, сильной рыбиной ударил в плечо, уши, только что пережившие целую канонаду, почти не услышали грохота, зато блеск выброшенного из старенького ствола пламени едва не ослепил.

Эрхард поторопился, вдобавок взял прицел чуть выше и левее, чем следовало. Но для человека, впервые в жизни стрелявшего из автомата, отстрелялся неплохо. Восемь из двенадцати пуль бесполезно унеслись в ночную мглу, две высекли искры о броню БТР и так же бессмысленно срикошетили в грязь. Ещё две почти по касательной ударили в обшарпанную стену. Вот они и оказались самыми везучими. Первая, оставив на склизкой стене светлую отметину, ужалила в ногу третьего, самого заднего автоматчика. Отчаянный вскрик и ругательства, падение тяжёлого тела в грязь… Но прежде, чем остальные успели обернуться на вскрик, последняя пуля ударила чуть выше предшественницы. Наверное, она зацепилась за что-то твёрдое, развернулась в полёте — и закувыркалась в воздухе со всей нерастраченной энергией, на доли секунды обратившись в адскую газонокосилку.

Мужчина ничего не успел понять. Брызнула кровь, ошмётки мяса, осколки перемолотых шейных хрящей. Пуля почти отрубила голову, от шеи остался лишь чудом уцелевший лоскут кожи. Обильно брызнув в глаза третьему кровью из перебитых артерий, обезглавленное тело завалилось на соседа. Ничего не видя и не понимая, зато слыша отчаянный вопль сзади, да ещё придавленный тяжёлым телом, «турист» потерял голову от страха. Ещё бы не испугаться: он ведь шёл охотиться на безоружных, настрелять мутантов, сколько указано в лицензии, и домой, делать чучела. А вместо этого — двое убитых, один… То ли раненный, то ли тоже того, пока не поймёшь. Да и с глазами-то что стало? Ни хрена не видно!!! А-а-а!!!

Вопль, уже не боли, а ужаса вспорол мглу, лязгнуло отброшенное оружие, загонщик метнулся куда-то в сторону. Вскоре вопль ужаса перешёл в хриплые стоны боли и ругань. Немудрено: сам Мэтхен даже днём ни за что бы не полез в этот каменный хаос, из которого там и сям торчат ржавые арматурины, а многие склизкие камни так стронуть с места. Лучшее, что могло случиться там с беглецом — перелом ног. Можно и свернуть шею впотьмах. Пулемёт броневика снова зашёлся в злобном рёве — но пули бессильно визжали над головой Мэтхена. Теперь очередь пугала меньше: Мэтхен понял, что очереди вслепую почти безопасны, только если совсем не повезёт…

Ничего, теперь он знает, как целиться, и положит пули, как надо. Обойти тут нельззя, а садить из пушек-пулемётов можно до бесконечности. Ребяткам придётся лезть по одному — мишени получатся что надо. Мэтхен сам дивился собственной злой радости, будто почёрпнутой у Забойщика. Сейчас она была к месту, она, как панцирь, защищала от накатывающей паники.

«Бегом отсюда! — снова яростный, полный силы и власти голос. Кто бы ни был этот вещун, приказывать он умел. — Вон тропа, сейчас покажу! Пробежишь полкилометра — будет люк. Спустишься. На поверхности выловят, как только рассветёт».

Парень осторожно выполз из бетонного «домика», петляя в развалинах, помчался во мрак. Вовремя: там, где остался враг, прозвучало что-то новое. Это был не рёв автоматической пушки, не басовитый грохот пулемётов, даже не относительно тихий лай автоматов. Что-то протяжное, воюще-шипящее. Над развалинами поднялся мутный во мраке огненный ком, описал огневеющую дугу — и упал под плиты. Миг было тихо, потом на месте недавней лёжки вспух бесформенный ком огня, расшвыривающий обломки. Упругая воздушная волна, клочья склизкого мха, бетонное крошево сыпались повсюду, пара довольно крупных камешков больно ударили в спину. Уплотнившийся, горячий, пахнувший сгоревшей взрывчаткой воздух заставил посунуться вперёд, Эрхард едва не потерял равновесие, но сумел удержаться на ногах. В ушах звенело от грохота, по щеке из длинной царапины стекали капельки крови, сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вылезет горлом, и улетит, как голубь, выпущенный на волю. Лёгкие судорожно втягивали сырой, зловонный воздух, но его не хватало, отчаянно не хватало.

«Здесь! — раздалось в голове. — Прыгай!» Мэтхен едва успел затормозить перед чёрным, ещё чернее окружающей мглы, провалом. На такое расстояние не могли добить даже установленные на машинах прожектора, выстрелы доносились глухо и совсем не страшно… Надо же, они ещё утюжат развалины, вот идиоты! Прыгать в неизвестность не хотелось, а ужас уже не давил на сердце с такой силой. Но ноги Мэтхена сами сделали шаг — и он ухнул вниз.

Эрхард не успел даже испугаться, когда ноги с плеском ушли в воду. На этот раз именно воду: такой чистый, звонкий плеск может издавать только настоящая, без мерзкой химии, вода. Конечно, пить её он бы всё равно поостерёгся, Зона быстро приучила не доверять ничему. Но смыть покрывшую тело и начавшую подсыхать едкую дрянь было неплохо. Холодная вода бодрила, смывая накопившуюся усталость. Зато Мэтхен обнаружил, что зверски голоден. В том доме осталась еда отряда, вряд ли убийцы на неё позарились — но вернуться туда он не сможет ни за какие коврижки.

Мэтхен выбрался из глубокой лужи, неуверенно замер. Можно подняться наверх, но наверняка не за горами рассвет, а значит, поиски посмевшего сопротивляться. Идти вглубь, в неизвестность, в абсолютном мраке, хотелось ещё меньше. Не зная, что делать, и как быть, Мэтхен устало опустился на камень. Присутствие неведомого союзника, то ли мага, то ли экстрасенса, сейчас не ощущалось. Обступившая тьма стала абсолютной и непроглядной, молчали и другие чувства. Даже звук моторов и стрельба стихли, прекратился, наконец, ядовитый дождь. В измученном дневными заботами мирке Резервации воцарилась могильная тишина. И не было рядом Забойщика, злого и властного, но справедливого и знающего, что делать. Не было вообще никого. Сознание, что он, мирный, никогда не бывавший даже на барбекю книгочей оказался в кошмарном мире мутантов один, нагоняло смертную тоску.

Когда отпустило напряжение, Мэтхен прикинул обстановку. Итак: он в Зоне первый день, но уже дважды его пытались убить. На местных он и зла не держал, просто они тоже хотели есть. Хуже ни на чём не основанная, беспричинная жестокость соотечественников. У себя дома они мирные обыватели, мужья, братья, отцы, сыновья. По воскресеньям ходят в церковь и жертвуют деньги приютам. Ходят на демонстрации в поддержку кошечек и лесбиянок. Болеют за футбольную команду своих городов и с кружечкой пива в руке глазеют на матч по инфоцентру. Любят жён, но не забывают и любовниц, на работе прогибаются перед начальством и орут на подчинённых. Словом, ведут нормальную цивилизованную жизнь. Но под слоем цивилизации — теперь Мэтхен это знал — прячется кровожадный, но в то же время трусливый зверь, любящий кровь и смерть. Конечно, если кровь и смерть — чужие. Забойщик-то догадывался — но и он поддался вредной иллюзии, что в мире мутантов все люди — заодно. Врёшь, парень, никак не заодно. Нельзя быть заодно с трусливой, но кровожадной, и потому смертельно опасной мразью.

Когда напряжение схватки отпустило, усталость навалилась огромным пыльным мешком. Не привыкшие к подобным издевательствам мышцы ныли, саднили многочисленные порезы: осколки оцарапали сильнее, чем казалось в горячке боя. Даже тяжесть висящего на плече автомата больше не придавала уверенности, старинный агрегат мало что значил против бронемашин, не говоря уж о современной, оснащённой энергетической бронёй технике. А ничего больше нет — даже одежда за день превратилась в вонючие мокрые лохмотья.

Но каким бы разбитым он себя не чувствовал, чувство голода сильнее: теперь раздувшаяся крыса в ручье заставляла течь слюни и недовольно бурчать — желудок. Больше, чем есть, хотелось только пить: последний раз он наслаждался нормальной водой ещё Там. И, если на то пошло — почему совсем не чувствуется отравление? Уже немало дряни, которой полон здешний воздух, осело в лёгких. Вон, как бедняга Александр мучился, не дай так Бог никому!

Но отсрочка вышла короткая: если не удастся найти еду, дня через три он ослабеет и станет беззащитен. Впрочем, нет — холод и жажда прикончат раньше. А радиация и разлитая в воздухе отрава внесут свою лепту…

С такими мыслями он и заснул на холодном каменном полу, вместо подушки положив под голову приклад автомата — единственный предмет, ещё не покрытый копотью и слизью.

 

Глава 2. Жизнь поселковая

Проснувшись, в первый миг Мэтхен не мог понять, где находится. Он открыл глаза — но ничего не изменилось. Тьма была под веками — тьма царила и вокруг. Потом стали по очереди включаться остальные органы чувств, сигнализируя: холодно, мокро, противно, голова болит, живот тоже болит. Хуже стало, когда вспомнились события вчерашнего дня. «Я в Резервации!» — злорадно констатировал, принимаясь за работу, изнасилованный недосыпанием мозг: проспать пару часов на жёстком, мокром и ледяном каменном полу мало кому под силу.

Помянув несколько услышанных от мутантов ругательств, Мэтхен поднялся. По закону подлости, он должен был треснуться головой о низкий потолок, напороться рукой на что-то острое или ещё на что-нибудь, но, похоже, лимит неприятностей был вычерпан до дна. Как, впрочем, и лимит везения. Ползком добравшись до стены, он привалился к холодному шершавому камню, судорожно пыхтя. Чувствовал себя Мэтхен на редкость паршиво: точно наглотался какой-то дряни, да и дозу наверняка словил немалую, когда дождь пошёл. Может, ещё и простыл — говорят, радиация ослабляет иммунитет не хуже пресловутого вируса СПИДа. Впрочем, вирус-то победили, по крайней мере, научились относительно успешно лечить, а радиация как губила людей, так и губит.

Вот, к примеру, авария на орбитальной АЭС «Огайо» в 2097-м, когда вся эта дрянь чуть не распылилась в плотных слоях атмосферы. Хорошо, военные вовремя сориентировались, и пожертвовали ракетой со сверхмощной водородной боеголовкой, которая и испарила пошедшую вразнос АЭС со всей опасной начинкой ещё в ионосфере. Электроника, конечно, пострадала на половине Земли — но что это в сравнении с ядерным мором? «Лучше потерять деньги, чем потенцию», сказал тогда президент Североамериканской Конфедерации Сосновски. Законченный республиканец, католик, чей предок сбежал в Штаты ещё в годы Второй мировой, в прошлом боевой генерал, руководивший «миротворческой миссией на посткитайском пространстве», он любил солдафонские шуточки. Избиратели их тоже любили, послушно похохатывали, но понимали: за кем армия и корпорации — за тем и власть. Генерал избирался четырежды, первым после Рузвельта, но мог бы хоть десять раз подряд, если бы не банальная авиакатастрофа… Ходили слухи, что это была месть китайцев с Марса за оставшихся на Земле соотечественников.

Мэтхен усмехнулся: ну, не сбили бы эту железяку, ну, распылило бы в стратосфере и тропосфере кучу радиоактивной дряни… Ураганные ветра верхних слоёв атмосферы сразу растащили бы заразу по всей атмосфере, и в итоге фон бы почти не поднялся. По сравнению с тем, что творится век с лишним здесь — сущая ерунда.

— Интересно, я уже отбегался? — сам себя спросил Мэтхен. Без дозиметра не определишь, сколько миллирентген (а может, рентген) он словил под вчерашним дождём, опыта в таких делах, как во многих других, не было. Головная боль, тошнота и головокружение могли быть как лёгкой простудой, так и симптомом приближающегося конца.

С трудом, опираясь на стену, Мэтхен приподнялся. Если он хочет выбраться живым, надо добыть еду. Крысы вызывают тошноту — значит, надо искать что-то съедобное, пока есть силы. Кряхтя, Мэтхен встал. Тело, выдержавшее непривычные нагрузки, отозвалось болью в мускулах. Автомат казался непомерно тяжёлым, он тянул к земле, но бросить его нельзя. Эрхард уже получил первый урок выживания в Подкуполье: так сказать, с оружием не расставайтесь.

«Жив? — впервые со вчерашнего дня возникло в голове. Мэтхен напрягся: ему казалось, что если этот таинственный голос снова зазвучал в голове, скоро станет жарко. — Ну что ж, приглашаю тебя в гости».

«Кто ты? — так же мысленно, задал Мэтхен вопрос. — И почему помогаешь?»

Неслышный смех прозвучал только в голове историка. «Кто я — долго рассказывать. Называй меня… например, Отшельником. Почему помогаю? Ты мне интересен, а впоследствии, возможно, выручишь старика. Приходи, поговорим».

«Куда?» — «Я поведу тебя. Ты почувствуешь, если отклонишься от правильного пути. Готов?» — «Конечно».

Идти пришлось долго. Но — странное дело — постепенно куда-то делись головная боль, усталость, тошнота и прочие последствия суток в Подкуполье. Эрхард невольно провёл пальцем по щеке, по которой вчера мазнула пуля: там, где вчера были кровавые потёки, остался лишь грубый, шершавый рубец. Ничего себе! Почему же остальным так не везло?

«Потому что я помогал только тебе, — произнёс Отшельник. — Ещё хотел помочь твоему другу, но он не слышал меня. Он не умел слушать. Он не верил… И потому погиб».

Мэтхен вздохнул. Слова Отшельника упали солью на раны.

«А с солью тут большая проблема, парень. — Немедленно прозвучало в голове. Отшельник, оказывается, умел копаться в мыслях, и этого не скрывал. — И натрия хватает, и хлора, а соли…»

Мэтхен даже кивнул. Потом осознал, что собеседник всё равно не может видеть (или может — его же глазами?), усмехнулся — и уверенно зашагал во тьму. Он сам не мог понять, как определяет направление. Просто, если отклонялся от правильного пути, чувствовал некую неправильность происходящего.

Дорогу Мэтхен не запомнил: идти трудно, в кромешном мраке ничего, что могло быть ориентиром. Наконец изгнанник протиснулся в пещеру, залитую бледно-розовым светом. Свет испускала… Держи он автомат в руках, наверняка бы выронил.

Карлик. Странный, и, по меркам внешнего мира, довольно уродливый. Крошечное тельце, будто у восьмилетнего ребёнка — и колоссальная, раза, наверное, в четыре больше, чем у него самого, полупрозрачная голова. Собственно, она-то, эта голова, и испускала свечение. Небольшой клювик вместо рта, через трубочку существо тянет из грязной стеклянной банки прозрачную жидкость. Это оказалась не вода, Мэтхен почувствовал запах спирта и ещё какой-то странный, от других ингредиентов. «Вот это да! Алкоголик-экстрасенс!» — чуть не подумал он, но, помня, что Отшельник читает у него в голове, задавил непочтительную мысль в зародыше.

— Садись, раз пришёл, — произнёс Отшельник вслух, отрываясь от банки. — Жаль, угостить нечем, кроме этого. А пойло попробовать успеешь. По всему Подкуполью народ, как смену отстоит, к краникам присасывается, а толку-то?

— Это…

— Здесь эту дрянь называют пойлом, — произнесло существо. Тут только Мэтхен осознал, что с ним говорят по-английски. Это было настолько невероятно здесь, в Подкуполье… Примерно как встретить нищего, вшивого и вонючего бродягу — в самой шикарной гостинице Федерации. Или промышленного магната, миллиардера и образцового джентльмена — в грязной забегаловке припортовых трущоб, в обнимку с пьяной проституткой-негритянкой. Или… В общем, в первый миг он отказывался в это поверить. — А у вас такое не пьют.

«Зато у вас без спросу читают мысли» — подумал Мэтхен. И снова Отшельник прочитал мысль — на сей раз не прямо в голове, а по растерянному лицу.

— А почему, собственно, нет? Времени у меня хватает, делать нечего, я могу легко проникнуть в мысли — не только в твои. Вдобавок есть хороший… М-да, уж его-то человеком не назовёшь, но парень он хороший… В общем, он носит книги, если находит в развалинах. В том числе и разговорники. Так что говорить будем по-английски: так проще и тебе, и мне.

Мэтхен осмотрелся, куда бы присесть. Решил, что чёрная от грязи, порванная одежда переживёт встречу с земляным полом, и уселся прямо на землю. Заду было холодно, но терпимо.

— Как там, в большом мире? — спросил Отшельник. — Сам понимаешь, инфоцентра, да хоть старого компьютера у меня нет.

— Да всё по-старому, — махнул рукой Мэтхен. — Очередная таможенная война Еврофедерации и Североамериканской Конфедерации, совместная нота планете Хань…

— Хань?

— До китайцев его, вроде бы, называли Марс… И Федерация, и Конфедерация направили правительству планеты Хань ноту с требованием вывести войска с Луны. В смысле, сверх оговорённых в Договоре «О лунных базах и секторах освоения Луны». А ханьцы наверняка снова сделают вид, что их это не касается. Соответственно, и наши начали наращивать лунную группировку… Но разногласия между землянами есть. Федерация настаивает на поисках компромисса, Конфедерации нужно жёсткое соблюдение Китаем Договора.

— Лунный Договор… я слышал о нём. Напомните, когда он был принят.

— В августе 2111 года, — отозвался Мэтхен. — Уж сорок четыре года как. Но пока держится.

— А китайцам что нужно?

— Ой, многое! В идеале — весь Свободный мир…

— Не валите с больной головы на здоровую, — строго произнёс Отшельник. — Это вам нужна вся Луна, да и от Марса вы бы не отказались. Кстати, Мэтхен… Вы в курсе, как возник Хань?

«Он бы ещё спросил, знают ли филологи, кто такой Шекспир» — раздражённо подумал Мэтхен. Но с Отшельником надо держать ухо востро, не ругаться даже в мыслях.

— Это не тайна, правда, и не афишируется. Ещё в конце позапрошлого века китайцы впервые вышли в космос. Но программа «Планета Хань» стартовала только после того, как в 2022 году китайцы совершили первую в истории экспедицию на Марс. После этого в КНР была принята комплексная программа приспособления Марса для жизни людей.

— В чём суть?

— С помощью специальных предприятий на Марсе создаётся атмосфера из «парниковых газов», что позволит «разогреть» планету до приемлемых для человека температур. Затем на Марс забрасываются вырабатывающие кислород бактерии и растения, и то и другое — генетически модифицировано и выведено под марсианскую почву и силу тяжести. Уже после этого планету можно было заселять. Но главная проблема — создание почв, пригодных для растений, и пастбищ. Её решили направленными мутациями земных видов растений и животных, отчасти — завозом почв с Земли, но главным образом — их созданием на Марсе: тут очень пригодились освоенные китайцами как раз тогда нанотехнологии и особые бактерии. Дефицит энергоносителей пополняли, создав плантации рапса и вырабатывая метан из отходов. Опять же, на Марсе открыли урановые рудники и запасы гелия. Разрабатывались космические корабли повышенной вместимости, способные доставлять на Марс миллионы переселенцев. Тем, кто отправится туда, обещали десять лет без налогов, амнистию по политическим преступлениям и отчасти — по уголовным, а главное, на них не распространялись законы об ограничении рождаемости. В добровольцах недостатка не было. С 2059 по 2087 годы Марс активно заселялся, тогда же его тихой сапой переименовали в Хань.

— А ваш Свободный мир… так и смотрел на всё это?

Мэтхен покраснел. Хоть и не он допустил историческую ошибку, недооценив противника, но это была его страна, частью которой он считался ещё позавчера.

— Аналитики не ожидали, что Китай вытянет программу в одиночку. Они ждали, что КНР придётся делиться подрядами, на Марсе появятся представители Запада. Предполагалось, что у Китая нет всех необходимых технологий, финансов не хватит. Но китайцы сделали эту программу высшим приоритетом, стержнем национальной экономики, даже отказались от замыслов по завоеванию Сибири, «подарив» её нам. Когда политики поняли, что к чему, было поздно: китайцы создали систему обороны Марса от вторжения, равно как и баллистические ракеты межпланетного класса «Гуанчжоу» с термоядерными боеголовками особой мощности. Оказалось, что держаться за старый Китай нет смысла. В 2085 году заключён Токийский договор, по которому Свободный мир гарантировал неприкосновенность планеты Хань, признавал её исключительно китайской, а китайцы обязались не вмешиваться в дела Земли. Дальше были договора об ограничении вооружений, о совместном освоении космоса, Луны… Впрочем, противоречия никуда не делись: Хань жаждет вернуть прародину, а мы хотим иметь базы на Марсе, и обе стороны — безраздельно владеть Луной.

— То есть повторяется то, что в двадцатом веке называли «холодной войной». У вас про неё ещё не забыли?

— Нет, но пытаются.

— Ну, ладно, Хань и Луна — это всё далеко. А скажи-ка, что про Подкуполье говорят? Ну, которое ещё Резервация…

— Ничего хорошего: что выродки вы и мутанты…

— Теперь надо говорить «мы», — мягко, но непреклонно возразил Отшельник. — Если ты тут оказался, значит, теперь с нами в одной лодке.

Мэтхен опустил голову: возразить нечего, особенно после встречи с «туристами». Даже если допустить, что он выберется — «туристы» народ небедный и влиятельный. Наоборот, его засудят за двойное убийство: попробуй, докажи, что они первые начали стрельбу. Не считая побега из места заключения — Резервации.

— Без разницы. Спор ведётся между сторонниками санации, то есть полного уничтожения Резервации со всеми её обитателями…

— Вот даже как? — покачал огромной головой Отшельник. — Впрочем, их можно понять: что-то омерзительное, чуждое, больное под боком, вдобавок и не думает дохнуть. А ещё?

— Ещё есть сторонники изоляции. Эти предлагают наглухо закупорить входы и выходы в Резервацию, установить силовой барьер вдоль границы — и запретить любое проникновение на территорию Зоны — кроме разведывательных беспилотников. За санацию стоят либералы, за изоляцию — консерваторы. Пока, хоть с оговорками, сильнее сторонники изоляции. Но либералы набирают силу. В какой-то момент могут попытаться.

— Могут попытаться, — эхом повторил Отшельник, погружённый в раздумья, он едва замечал собеседника. Похоже, ему и самому неохота признавать такую возможность — но он и не видел, почему бы им этого не сделать, и можно ли помешать. — Тогда скажи мне, как человек, живший за Барьером, что может к этому… подтолкнуть?

Вот уж и правда, вопрос вопросов. Тем более, совсем не праздный: если начнётся, под раздачу попадут все. А чтобы знать ответ, надо знать, что в головах у политиков. И особенно — у советника президента по делам Зоны, Сола Модроу. Но кое-что можно предположить.

— Проникновение, всё равно какими способами, подкуполян в Забарьерье. А если они начнут бесчинствовать, убьют кого-нибудь, ограбят — будет повод. Если пострадает Купол, и часть газов вырвется в атмосферу… Много чего, всего не упомнишь.

— Хорошо, Эрхард, я запомню. Постараюсь, чтобы повод не появился. Теперь позволь задать личный вопрос… Что будешь тут делать?

И снова — вопрос вопросов. Только теперь — касающийся его одного, можно сказать, почти интимный. Можно неприветливо буркнуть: «Без тебя разберусь!», заканчивая странный разговор — но Отшельник прочитает мысли прямо в голове, и поймёт, что путных идей — нет. Он не знал, чем занимаются местные, кроме охоты (то в виде охотников, то в виде дичи). В первом качестве он зелёный новичок, второй вариант и вовсе… гм… нежелателен. Нужно узнать побольше.

— Я понял, — снова кивнул Отшельник, придерживая голову тоненькими ручками — наверное, он опасался, что тщедушная шея не выдержит, и голова оторвётся. — Поставим вопрос иначе. Что вы знаете об экономике Подкуполья?

— Экономика? Здесь есть экономика?

— А откуда, по-твоему, смог, радиация, да и мутанты? Нет, хоть она больше никому не нужна, промышленность тут есть, и она работает. Переработка отработанного ядерного топлива, утилизация мусора, изготовление синтетических нефтепродуктов, производство газа, глубокая переработка угля, изготовление синтетических пищевых продуктов. То пойло, которое тут пьют все от мала до велика — парадоксально, но ими и изготовляется. То же с синтетическими продуктами, которыми они питаются. Самое интересное, от Забарьерья не требуется вообще ничего, всё, что потребляют местные, они же и производят. При этом большая часть продукции уходит к вам. Практически бесплатно. Согласись, выгодный бизнес для поставщиков, ведь всю прибыль они забирают себе. Думаю, поэтому нас Там и терпят. Это выгодно.

Настал черёд Эрхарда вспоминать. Отшельник не сказал ничего нового, только общеизвестные факты. Другое дело, что, во-первых, они не афишировались, а во-вторых, подавалось совсем по-другому. Программа «Автономизация». Пусть выродки сами себя кормят, да ещё кое-какую продукцию на Большую землю поставляют.

Вспомнилась конференция в Бонне, посвящённая нанотехнологиям. И слова ведущего специалиста в этой области, начинавшего в той самой компании «Зедко», на которую работал Александр. «Новые технологии окончательно устраняют возможность неквалифицированного труда. Даже если вообще не платить, но заставлять их работать на пределе, традиционное производство будет дороже современного, и менее эффективным». Эрхарду пришлось напомнить себе, что надо дышать, потому что стоило сопоставить данные, и…

— Отшельник, — сглотнув, произнёс он. — А что будет, когда это станет невыгодным? Если будут открыты технологии, позволяющие производить всё ещё дешевле, чем сейчас…

— Интересно, как это — дешевле, чем бесплатно? — Ага, значит, мудрец что-то не знает! — Я знаю, как возникла Зона: грязную промышленность потому к нам и перевели, что мутанты работали дешевле «азиатских тигров»: за синтетическую баланду и пойло на основе технического спирта. Нет, Зону потому и не уничтожили до сих пор, что её существование — выгодный бизнес. — Отшельник немного помолчал, всосал ещё немного жидкости — и, оторвавшись от соломинки, негромко добавил: — Но если когда-нибудь будет, как ты говоришь, Зоне конец. Защищать её нечем и некому, так что… В общем, думаю, пока нам ничего особо не грозит, я имею в виду, Зоне в целом, но повод всё равно лучше не давать. Ладно, я хотел сказать не об этом. Ты — историк, причём специализировался на России…

— На Восточной Европе. Россия — так, увлечение. Выяснилось, что многие факты истории невозможно объяснить, забыв об этой стране. Но сейчас вообще сведений по России не достать, боюсь, скоро забудут, что была такая страна. Да что говорить? Нашим выгодно забыть, что на месте Резервации что-то было. Значит, и забудут. По крайней мере, будут очень стараться.

— Хороший ты парень, не зря я тебе помог, — произнёс Отшельник, устало прикрыв глаза. — Скоро придёт мой знакомый, Биг — ты не пугайся, хоть на вид он и… эээ… необычный, но сердце доброе. Он проводит тебя до посёлка, проследит, чтобы с тобой ничего не случилось.

— Дальше пойдёшь один. В посёлке не любят таких, как я, — Биг указал в щупальцем вправо-вперёд. — Хотя мои родители были, как они, а дети поселковых, возможно, будут как я.

Эрхард смотрел смотрел вперёд, но ничего не видел, всё скрывала предрассветная мгла. Эта ночь была не такой, как первая. Западный ветер не мог нагнать столько смога, как восточный, не выпало и дождя — по меркам Подкуполья просто здорово. Временами в разрывах тяжёлых туч мелькало мутное, мертвенно-белое пятно: луна была редкой гостьей в этих местах.

Биг правда оказался парнем что надо. Хотя — опять же, прав Отшельник — поначалу Эрхард изрядно струхнул. Огромный сухопутный осьминог, которого мама-природа (а точнее, бабка-мутация) щедро одарила клешнями, челюстями, жвалами. Глаза на длинных стебельках, выдвигающиеся, как перископ у подлодки, одиннадцать толстых длинных щупалец с присосками и клешнями. И огромный бородавчатый горб, лениво покачивающийся на ходу.

Но что пугало больше, так это несоответствие, так сказать, тела и духа. Выросшему на фантастике, в которой чудовища обязательно тупые и кровожадные, начисто лишённые и намёка на интеллект, Мэтхену привыкнуть было нелегко. Но это Чудовище, как ни в чём не бывало, разговаривало — и не спешило демонстрировать кровожадность. Не будь внешность Чудовища, как про себя стал называть Бига Эрхард, такой… необычной, быть бы ему симпатягой. Вроде бы даже начитанным — иначе откуда здесь, в Подкуполье, он так хорошо знает историю, политику, экономику? Отшельник говорил, он собирал книги, что порой попадались в развалинах.

— Биг, а ты читать умеешь? — ради интереса спросил он.

— Да. Когда маленький был, мать научила, — отозвалось Чудовище, но без охоты. — Думала, что должен кто-то помнить, как всё было. Потом сам собирал, что мог найти, и читал. Пока читаешь — кажется, что этого всего, — одно из щупальцев поднялось, обведя окружающее запустение. — Всего этого нет. Что всё, как прежде. И сам я — как вы там, в Забарьерье…

Эрхард хмыкнул. «Знал бы ты, уважаемый, как у нас к слишком любознательным относятся! Особенно к тем, кто интересуется запретным — ну, например, Россией… Хотя, надо признать, студентом Биг стал бы неплохим». Представив себе Чудовище в университете, за студенческой скамьёй, или сдающим зачёт, Мэтхен окончательно развеселился — правда, старался не смеяться и даже не улыбаться — чтобы ненароком не обидеть. Мало ли что у него на уме?

Кстати. Если он когда-нибудь ещё увидит Бига, надо будет уговорить поделиться книжками. Возможно в Зоне сохранилось что-то, что днём с огнём не найдёшь Там.

— И автомат припрячь, — посоветовал Биг. — Не пригодится он тебе тут, не воевать пришёл!

— Ну, до свидания, Биг, — отозвался Мэтхен. — Увидимся. И не очень-то завидуй тем, кто за Барьером: кое в чём там хуже, чем в Резервации.

«По крайней мере, отсюда меня не выгонят — потому что некуда, не на Хань же!»

Идти пришлось недолго. Свинцовая пелена расступилась, показались развалины. Теперь не поймёшь, были это пятиэтажки или высотные дома — сохранились стены первых этажей, фундаменты и подвалы, самое большее — несколько комнат на втором этаже. Некоторые дома обитаемы: об этом свидетельстуют наспех сооружённые из хлама навесы, красные отблески костров в окнах. Впрочем, руины предпочитали не все. Немало хижин и шалашей разместились поодаль — на захламлённом, неимоверно грязном пустыре. Тут же громоздились отбросы, фекалии, заношенная до полной неузнаваемости одежда и обувь, разлагались дохлые крысы, многие — непривычно голые, без волос. Подкупольные крысы, конечно, твари живучие, и насчёт радиации тоже. Но эти где-то хапнули дозу, запредельную даже для них. А может, химией какой потравились — этого в Зоне тоже навалом. И микробов, мутировавших в нечто невообразимое, не стоит сбрасывать со счетов.

Когда он дошёл до края развалин, рассвет продрался сквозь пелену мрака. В поредевшем смоге, метрах в ста впереди, проступил абрис чего-то огромного. Это и есть завод — сердце и средоточие поселковой жизни. Что там производится, или перерабатывается, Мэтхен не знал — но, он не сомневался, не знают этого и поселковые. «Только бы не ядерные отходы перерабатывали, и не химию какую-нибудь» — подумал Мэтхен. Он и так боялся поверить, что агрессивная среда его не берёт — но что, если придётся жить рядом с центром загрязнения? И всё-таки этого не избежать: вне посёлков еду не достать — если, конечно, не стать каннибалом.

Мэтхен зашагал по вымершим улицам. В одну из развалин он зашёл, долго высматривал проход в подвал. Наконец сумел, очистив от обломков, открыть массивную крышку. То, что надо, и сухо, и незаметно. Мэтхен осторожно спустил автомат вниз, закрыл крышку, присыпал обломками… Пойдёт — вдруг да пригодится. Можно идти дальше. Здравствуй, жизнь поселковая!

Царила гробовая тишина. Карканье огромной, двухголовой и четырёхкрылой, вороны прозвучало пушечным выстрелом. Голошеяя, как гриф-трупоед, грязная, с прилипшей к клюву какой-то дрянью, она была непередаваемо омерзительна, и, похоже, этим упивалась. Ворона ещё раз каркнула, от полноты чувств выпустила струю белёсого дерьма. «Наверное, пахнет от неё тоже не розами!» — подумал Мэтхен.

Внезапно счастливое, полное самолюбования карканье падальщицы оборвалось. Клочьями мрака брызнули, закружились в нечистом воздухе, перья — и тушка птицы, вместе с подбившим её осколком кирпича, низверглась вниз. Засеменило, прячась среди развалин, нечто длиннорукое и сутулое, с ластами вместо ног, шестипалыми трёхсуставчатыми руками, с сизой, лишённой даже намёка на растительность, яйцеподобной башкой. Существо напоминало вампира — только мелкотравчатого какого-то, убогого и пришибленного жизнью.

Жуткий и жалкий одновременно, монстрик доскакал до вороны-мутанта, схватил, и принялся прямо так, сырой, жрать. От этого зрелища Мэтхена чуть не стошнило. Вязкая слюна пополам с кровью капала из зубастой пасти, разлетались небрежно вырванные перья, мутант поднапрягся и лихо разодрал тушку пополам. Видно, он был силён, а ещё голоден: совсем скоро в пасти исчезло всё, кроме перьев, когтей и клюва, пошли в дело и потроха, даже птичьи кости были разгрызены в поисках костного мозга. Покончив с птицей, мутант сыто отрыгнул и улёгся соснуть под загаженным столбом. Его тонкий, сиплый какой-то храп разнёсся по округе.

Стараясь не потревожить монстрика, Мэтхен на цыпочках двинулся по улице. Он подозревал, что все, кто ещё сохранил рассудок, должны быть на заводе. Но у кого спросить, как там найти главного? Не у этого же пожирателя ворон?

Монстрик беспечно похрапывал, временами во сне он начинал стонать, чавкать, на непристойно голую, с выпирающими рёбрами грудь стекали струи густой вонючей слюны, по временам он протяжно и басовито портил воздух. Мэтхен зажал нос: уже в пяти метрах амбре было вполне заметным. Проклятье, хоть бы ветер сменился…

Суставчатая лапа распрямилась, выстрелила, будто язык охотящейся на комаров лягушки, попыталась ухватить за шиворот. Колыхнулась волна смрада. Мэтхен не выдержал — увернулся от лапы, но не побежал, а подобрался поближе (где складные руки превращались из преимущества в недостаток) и с превеликим удовольствием двинул носком ботинка в живот мутанта. Костяной стук был ему ответом. Рёбра монстра оказались неожиданно толстыми и прочными, вдобавок они срослись наподобие панциря, закрыв даже живот. Туловище выродка оказалось как в броне: Мэтхен подозревал, что его возьмёт не всякая пуля. О плазмостреле, конечно, речь не идёт. Но больше ничего не потребовалось: чудище опрокинулось навзничь, да ещё треснулось о столб головой. И заныло, размазывая сопли и слюни:

— Я тебя что, тро-ога-ал?! Я только пощу-упать хоте-ел…

Из пасти, в которой в три ряда торчали чёрные от всякой дряни клыки, шибанул девятый вал смрада. В очередной раз Мэтхен пожалел, что у него нет противогаза.

— Не надо меня щупать, гад. Кто ты такой, чтобы прохожих лапать?!

— Я Смрадек Трупоглод. Никто меня не любит, никто меня не ценит, ы-ы-ы… И к краникам, козлы, не пускают, мал ещё, говорят…

— Ты вот что скажи, Смрадек, — стараясь не морщиться от вони (получалось плохо), произнёс Мэтхен. — Кто у вас главный-то тут?

— Та все знают, падлы, — признался монстрик и в очередной раз испортил воздух — видать, были, с такой-то еды, проблемы с желудком. И вдруг оскалился, что должно было изображать улыбку, и ударил себя костистым кулачком в грудь: — Да это ж я и есть!

— Не слушай его, пацан! — раздался звонкий женский голос сбоку-сзади. Как ужаленный, Мэтхен обернулся. До сих пор у него не укладывалось в голове, что среди мутантов есть женщины (или, тогда уж, самки?) и даже дети. Как-то это не вязалось с тем, что было известно о жителях Зоны — кошмарных мутантах, можно сказать, исчадиях ада, как проповедовали падре и пресвитеры всевозможных конфессий. Хотя, раз они до сих пор не вымерли, так и должно быть. Но умом можно понимать сколько угодно. Вбитые в голову представления так просто не сдаются.

Выходит, есть женщины в Подкуполье! Да какие! Мэтхен невольно залюбовался, поражаясь, что может сотворить бабка-мутация.

Невысокая, лет пятнадцати, по меркам Забарьерья (это значит, на самом деле ей лет пять-шесть). Взрослеют мутанты быстро, правда, стареют и умирают — тоже; редко кому удаётся дожить до тридцати, и уж совсем долгожителями считаются сорокалетние. Грудь уже оформилась и манит мужские взгляды. Большие, выразительные глаза, задорный курносый носик, полные, с явным намёком на чувственность, губы. Год-два — и будет настоящая красавица, даже по забарьерным меркам. И никаких четырёх глаз, клювов, трёх рук и семи ног с ластами, к которым Мэтхен уже успел привыкнуть. Обычная девчонка, которую назвать мутантом не повернётся язык. Если бы не…

Странность заключалась в другом: казалось, вся она — не из живой плоти, а из мягких и тёплых, но — металлов. Волосы, с которых ветер отряхнул пыль, казались тончайшей, и оттого мягкой и пушистой, медной проволокой. Сама кожа серо-стальная — будто из ожившей стали, или, может быть, даже титана? Интересно, а способен ли этот живой металл становиться прочным, как настоящий? Наверное, полезное свойство в Подкуполье, где опасностей и неудобств выше крыши.

Кожа лица светлее: она напоминает начищенный алюминий или серебро, а глаза, подвижные, как ртуть, сверкают червонным золотом. Полные, чувственные уже сейчас губы поблескивают строгой бронзой. То, чего модницы Забарьерья пытались добиться дорогими и модными помадами, девчонке досталось от природы. Получается, бабка-мутация умеет не только отнимать. Тут, в Подкуполье, быстро привыкаешь ко всему — но не к такому же! Ну, ладно — огромный разумный осьминог и наделённый сверх-интеллектом Отшельник. Но такое…

— Пурзиденты у нас главные, — произнесла девушка, напомнив Мэтхену его вопрос. Зашевелился, пытаясь отползти, Смрадек, волны густой вони с головой накрыли Эрхарда. Проклятье, лучше б этот урод не шевелился! — Ну, то есть Двуглавый Борис. Только они уже у краника были… Им с утра можно, пры… привилея такая.

— Тебя как звать-то, красавица? — просто чтобы она хоть чуть-чуть задержалась, прежде, чем растает за пеленой смога, спросил Мэтхен.

Девчонка смутилась от комплимента — похоже, её ими не баловали. Щёки сменили цвет на свинцово-серый — наверное, так она краснела. И произнесла откровенно неприличную кличку. Для этой красавицы кличка, по мнению Мэтхена, была оскорблением и вызовом.

— Давай я буду тебя называть Эири, — произнёс он первое слово, которое пришло в голову. А что, красивое имя, оригинальное даже… — Хорошо?

— Э-и-ри, — по слогам протянула новонаречённая, словно пробуя новое имя на вкус. — А что, мне нравится. Ну, мне пора. Пурзиденты вон там, у барака с краниками.

«Что за краники?» — подумал Мэтхен. Но находиться рядом со Смрадеком было выше его сил. Не хотелось даже распускать руки, тем более и когти на каждом из шести пальцев внушали уважение. Лишь бы не увязался следом, только бы остался здесь и дрых, переваривая свою ворону. Мэтхен лишний раз пожелал всех бед разом всем, кто засунул его в эту дыру: от донёсшего соибовцам ректора и судей, знавших приговор ещё до начала следствия, до капитана Хэя и перестрелявших остальных изгнанников «туристов». Странно, но на самих обитателей Зоны злоба не распространялась. Даже на этого. Даже когда за спиной, пока можно было слышать, раздалось сиплое бормотание:

— Брезгуют, ишь ты, стариной Смрадеком брезгуют, каз-злы! Ну, я вам всем покажу! Все подохнете, уроды, все копыта откинете, ласты склеите и прижмуритесь в этой заднице! А я раскопаю вас и сожру, так вот! Не спрячете, падла, всё раскопаю! Пока никто не видит, жрать буду, и то не сразу, подожду, когда отлежится в отвале, подтухнет… Протухшее мяско, оно помягче, да и как наешься, всё пофиг становится… А я буду жрать вас: пожрал — нагадил, пожрал — нагадил… Вот и тебя попробую, ишь, правильный, падла, какой… Старина Смрадек вам всем, падлы, глаз на задницу натянет!

Встреча с трупоедом выбила Мэтхена из колеи. Он лишний раз вспомнил, что между ним, жителем благополучного Забарьерья, и существами, выживающими в Зоне — бездна. Только одно, наверное, у них общее: и те, и другие хотят жить. По возможности — жить хорошо. Правда, между этими «хорошо» тоже пропасть.

Постепенно утренний сумрак переходил в бледное подобие дня, улицы больше не были пустынны. Из развалин и хижин выходили бледные, пошатывающиеся мужички и бабы. Потухшие глаза, руки, держащиеся за головы (и с пальцами, и с клешнями, и со здоровенными, равной с пальцами длины, острыми когтями, даже со щупальцами), неуверенная походка — всё говорило о невыносимых похмельных муках. Мэтхен представлял, что они чувствуют: сам глушил с однокурсниками портвейн и дешёвый коньяк после сессий, а уж как диплом магистра обмывали, до сих пор с ужасом вспоминается. Вечером, после смены, они поправятся, но пока надо на завод. Они, похоже, и сами не знали, зачем — но привычка, вторая натура…

Опять же, того, кто шёл к краникам, не отработав смену, могли и поколотить: не потому, что завидовали, а потому, что так заведено. «Вот это и есть традиционное общество, — подумал Мэтхен. — Они, наверное, и пьют потому, что традиция такая».

Имелось лишь одно исключение… Точнее, два… Ещё точнее, два в одном.

— Почему, ик, шляемся, падла? — громкий ор заставил Мэтхена вздрогнуть, чуть ли не подпрыгнуть. На плечо упала тяжёлая мохнатая лапа, пахнуло мощным перегаром, псиной и мочой. Прозвучал второй голос, тембром пониже и посолиднее. — Почему, ик, не на работе?!

Мэтхен развернулся. Псы явно ни при чём. За спиной стоял двухголовый красавец на две головы выше него. Лица вполне человеческие, почти правильные, если не считать похожего на свиной пятак носа и длинных, острых, как у фэнтэзийных эльфов, ушей. На этом сходство с человеком заканчивалось.

На пальцах достойные тигра когти, всё тело заросло свалявшейся шерстью. Зато ног четыре, они, как и руки, в штанах не нуждаются. Широкое туловище — будто два человека тесно прижались друг к другу боками, да так, что намертво срослись. И между ног, не помещаясь в штанах и вываливаясь из расстёгнутой ширинки, висело одно, но зато… эээ… Скажем так, Нечто Потрясающее. Вчерашний мутант, зарезанный Забойщиком, отдыхает.

Головы повернулись друг к другу, правая попыталась укусить левую за эльфийское ухо, но та резко крутнулась, и кончик уха стегнул охальника по лбу.

— Не смей бухать, пока я сплю, — пробурчал бас.

— А ты просыпайся, — отозвался тенор. И снова обратился к Мэтхену. — Ты что, новенький?

— Точно, я… Я… Я из Забарьерья, вот!

— Нашёл, чем удивить, облом! Тут постоянно то одного козла присылают, то другого — а толку чуть от всех! И быстро-то как, епит — только Хоха прижмурился — и уже новый нарисовался! Ну, я так и понял, не местные мы, про краники не знаем и на заводе работать не умеем…

Мэтхен переводил взгляд с одной головы на другую, странная манера, когда обе головы говорят разными голосами и по очереди, была ему внове.

— Значит, так, паря. Иди-ка вон в тот корпус. Старшому скажешь, я послал, и пусть работу даст. Посмотрим, едрит, что ты за зверь. Будешь хорошо работать, к краникам пустим… Э-э, погоди-ка, чё это от тебя так пахнет знакомо? Уж не с Трупоглодом ли балакал?

Эрхард принюхался: пахло, как и везде, копотью и какой-то химией. Все остальные ароматы на этом фоне терялись, если не были особенно сильными. Вот как у Смрадека — всё-таки удачно его прозвали… Но Двуглавый Борис, родившийся и выросший в Подкуполье, чуял посторонние ароматы за версту.

— Ты его не обижай, — наставительно и хором произнесли головы. — Он немного не в себе, всё могилы раскапывает, трупы жрёт и думает, что никто об этом не знает. Хых, даже когда в этот… ядрёный могильник у озера пару трупов скинули — и оттуда ведь вытащил, а ведь там только заслонку свинцовую открыть — и всё, поблевал и сдох!

Головы залились пьяным смехом, вся туша непристойно вильнула, но как-то устояла на ногах. Только Что-То-Невероятное мотнулось из стороны в сторону. Ничего, пойдёт. По крайней мере, от него несло не смрадом мертвечины, а вполне естественным перегаром.

— А этот залез, там же сожрал — и обратно выбрался, только облысел весь, да кожа ночью полгода светилась. — Ещё один взрыв смеха. — Ничто его не берёт, а видел бы ты, парень, что он порой трескает! Вот что значит — им… импу… имму… титет… Мы его бережём, на всякий случай: вдруг голодно станет…

Опасаясь услышать что-нибудь, отчего его всё-таки вырвет, Мэтхен попрощался с «пурзидентом».

— И правильно, работать надо, — усмехнулся Двуглавый Борис. Точнее, усмехнулась та голова, которая говорила басом. — А мне недосуг. Посмотрю, как вы работаете, да и к краникам…

Мэтхен уже начал разворачиваться, когда когтистая лапа ухватила его за ворот. Напряглись могучие мускулы, Борис играючи оторвал Эрхарда от земли. Оба рта раскрылись, исторгнув волну зловония (впрочем, после Смрадека запах уже не впечатлял) — и хором проорали:

— Но если ещё раз посмеешь к моей жене клеиться… Порешу!!!

Самозванный глава посёлка поставил Мэтхена обратно. Как напоминание, что угроза вполне серьёзна, на комбинезоне остались проткнутые когтями дыры. «Эири — жена этого урода? — окончательно выбитый из колеи, думал Мэтхен. — Тьфу, гадость какая!» Почему-то это не укладывалось в голове. Хотя и ничего странного тут нет: женой вождя во все времена быть почётно. Выходит, это верно не только для людей. Не ему, чужаку, спорить с вождём. Вздохнув, Мэтхен побрёл к заводу. Что ещё оставалось?

Завод сохранился лучше, чем остальной посёлок. Чёрные от копоти и слизи стены, с ещё более чёрными провалами окон, оттуда доносились лязг, грохот и гнусавое пение. Стены вздымались метров на десять в высоту. Почти везде уцелели крыши и перекрытия. В отличие от посёлка на месте обезлюдевшего города, завод жил полнокровной жизнью, и смотрелся до жути неестественно после окружающего запустения. Из толстых труб в небо поднимались столбы жирного, чёрного дыма. Временами ветер бросал его на посёлок, и тогда едкий химический смрад вышибал из глаз слёзы. Отчётливо запахло горелым пластиком, и Мэтхен понял, что не могли понять местные. Перед ним был комбинат утилизации мусора, который оставляла цивилизация Забарьерья. Возможно, он же — и электростанция… Не всё ведь в БУУ уходило.

Внутри оказалось не чище, чем снаружи. Чистота, техника безопасности, экология — всё принесено в жертву производству. Как, впрочем, и смысл этого самого производства. Впрочем, поселковые и терминов-то таких мудрёных не знали: просто делали, что когда-то делали их отцы, а ещё раньше — деды. Делали, не задумываясь, что и зачем делают, и зачем оно нужно. Смысл? Главное, к краникам каждый вечер пускают, да баланды наливают исправно.

— Эй, а ты кто? — спросил невысокий дядечка, напоминающий ангела — правда, грязного и вонючего, будто только что из канализации, с кожистыми, как у нетопыря, чёрными от копоти и липкими от машинного масла крыльями. А длинный и голый, как у исполинской крысы хвост, что высовывался в прорезанную в комбинезоне дырку, напоминал о другом сверхъестественном существе. В руке существо держало гаечный ключ, местами чёрный от копоти, местами рыжий от ржавчины. Из карманов на комбезе выглядывали гаечные ключи калибром помельче, ржавое зубило, совсем не ржавый штангенциркуль, между крыльями за спиной мужик прицепил дрель на батарейках. «Ангелочёрт» был деловит и немногословен.

— На замену я. Двуглавый Боря прислал…

— Клал я на твоего Борю, только и умеет, что бухать да серить. Значит, я — Петрович, так и называй. Завцеха. Я тут главный, скажу головой в дерьмо прыгать — прыгнешь, скажу жрать его — сожрёшь. Без меня не шагу. Или вообще спи — для завода это будет лучше. Наплодили, понимаешь — скажешь болт в гайку вкрутить, так всю резьбу сорвут, дебил-лы… Звать-то как?

— Эрхард… Мэтхен…

— Как-как? Блин, и не выговоришь — из-за Барьера, что ли? Ладно, будешь Эдиком Меченым. В общем, бери ключ… Да не этот, вон тот. Руки у тебя нормальные, может, и в голове не дерьмо. Давай уже, тащи стремянку, кронштейны проверить надо. По этой трубе такая дрянь течёт, если лопнет, все мигом сваримся!

Сам «ангелочёрт» стремянками не заморачивался. Захлопал крыльями, брызнули во все стороны капли машинного масла и клочья сажи — и взмыл под потолок. Часто-часто работая крыльями, почти как комар (цех наполнился хлопаньем, хлюпаньем и хряпаньем), мутант облетал многочисленные трубы, агрегаты, какие-то люки, заслонки и датчики. Он что-то нажимал, закручивал гайки и метизы, в паре мест, включив дрель, с железным лязгом просверлил несколько дыр. Видно было, что на нём всё и держится: он один и был посвящён в технологии производства, по крайней мере, на уровне: «Если сделать то-то, получится то-то». Остальные без его команд боялись ступить и шаг. Всего в цеху было ещё че… мутантов двадцать, один хлеще другого.

Был огромный ком чего-то полупрозрачного, студнеподобного, передвигавшийся при помощи вырастающих, а потом втягивающихся ложноножек. Глядел, выстреливая из аморфного тела глаза на стебельках, и тут же втягивал их обратно, стоило остановиться. При этом ничего подобного глазам или требухе в полупрозрачной студенистой массе было не заметно. Мэтхен никак не мог объяснить парадокс. Получается, глаза он образует так же, как ложноножки, а потом они бесследно растворяются в общей массе? Но как такое может быть, ведь глаз — орган, мягко говоря, довольно сложный? Или нет? Мэтхен не был биологом, он и историком-то был узкого профиля, а потому и не мог ответить, есть ли такое в нормальной природе. Больше всего существо напоминало выросшую до трёх метров в длину амёбу. Его так и звали — Амёмба.

Но, как ни странно, толк от амёбоподобного мутанта был: он с лёгкостью ползал по стенам и даже потолку, при нужде ложноножки могли удержать хоть кувалду, хоть гаечный ключ, хоть сварочный аппарат. Вдобавок существо обильно выделяло озон, особенно когда устанет или напряжётся. На первый взгляд оно должно было испускать, как многие мутанты, адскую вонь, вместо этого рядом воздух становился чище. Вдобавок Амёмба, как звали удивительное создание, могла (или мог, или могло — какого оно рода, не знало и само существо; пары ему ещё не родилось) говорить. Правда, неразборчиво, мокро чавкая и булькая. Когда не отзывалось на слова Петровича, оно непрерывно рассказывало непристойные анекдоты. Мэтхен сообразил: существо тут было за кондиционер, радиоприёмник и заодно мальчика на побегушках. Очень удобно.

Остальные, по подкупольским меркам, были самыми обыкновенными: трёхглазыми, двухносыми, с ослиными ушами и змеиными головами. Они разнились в количестве, размерах и внешнем виде конечностей, но, по крайней мере, хотя бы чем-то напоминали людей… Ну, разве что, пятиногий чешуйчатый свинорыб, что носился по цеху и дополнительно веселил всех заливистым лаем.

Или эта, как её… Глюка Козюлина, грудастая блондинка, у которой поменялись местами голова и зад. Есть ей приходилось на корточках, снизу запихивая еду ложкообразными беспалыми руками, а испражняться — нагибаясь, как остальные мутанты делали, когда тошнило. Думала она, кстати, тоже седалищем — оттого, наверное, и соображала соответственно. Ну, и штаны приходилось постоянно приспускать, чтобы могли видеть кокетливо подведённые углём глазки…

Словом, в цехе работал слаженный и дружный коллектив, уже предвкушающий вечерний поход к краникам, оттого весёлый и незлобивый. Только все почему-то стали докапываться, почему «Меченый» и что это за метка такая. Чуть не раздели догола, чтобы выяснить — хорошо, Петрович работать потребовал, а блондинке метко бросил в головозадницу молоток. Попал, но та только удивлённо ойкнула. Через час Мэтхен, он же Эдик Меченый, был своим в доску для всех. Вдобавок Петрович здорово поднял его авторитет, буркнув:

— А ты ничего чувак. Главное, руки не из задницы, и не задницей думаешь…

— Не потерплю!!! — тут же взвилась, решив, что опять шутят насчёт её головы, Глюка. — Не сметь склонять мою попу, каз-зёл!.. Танцуй, Подкуполье… И плачь, Забарьерье… А у меня такая классная попа, поверь мне…

Мэтхен не сразу сообразил, что она поёт: слова доносились из-под штанов, оттого голос казался глуховатым. Да и песня была незнакомой — Подкуполье уже больше века отрезано от остального мира — но задорной и игривой, в какой-то миг Эрхард осознал, что тоже подпевает.

Его оборвал звонкий удар рельса, потом ещё один и ещё. Рельс висел под потолком на тросе, а бил в него Петрович, изо всех сил работая крыльями, и с натугой махая пудовой кувалдой.

— Конец смены! Всем расходиться! — крикнул из-под потолка ангелочёрт и выронил кувалду. Перепади такая в голову Мэтхену, второго удара бы не понадобилось. Но в тело «амёбы» кувалда канула даже не со всплеском — с тихим хлюпаньем. «Амёба» поползла к выходу, а кувалда осталась валяться на полу. Только прозрачная влага, неотличимая на вид от воды, напоминала, что предмет прошёл сквозь тело чудовища. И снова пахнуло озоном, дышать всем враз стало легче.

Но народу было наплевать. Завцеха Петрович по воздуху, остальные — пешком потянулись к дальнему бараку, к которому выстраивалась огромная очередь. Усталые лица, ряшки, морды, репы, хари оживились, народец загалдел — и по обрывкам реплик Эрхард-Эдик понял, что очередь — к месту раздачи баланды. Собственно, в народе заветный барак так и именовали — Раздача.

От барака зависела вся поселковая жизнь: крыс и ворон мало, их поди ещё поймай, а там, где собирается стая, ещё неизвестно, кто кого поймает. А сотворённая из химикалий, на первый взгляд несъедобных, баланда худо-бедно позволяла не протянуть ноги. Из чего она состояла, и как делалась, никто не знал. Работала автоматика, каждый день ровно в девятнадцать-ноль-ноль в реакторы загружались ингредиенты, в восемь тридцать вечера начинался синтез, и к девяти часам, к концу смены, несколько тонн как бы еды были готовы к употреблению. Оставалось взять у угрюмого бородатого мутанта с одним огромным глазом вместо пупка, зато аж шестью разнокалиберными руками, миску побольше да почище — и тащиться к одной из торчащих в стене трубок. А там вообще просто: нажимаешь клапан — и в миску, пока держишь, течёт горячая жижа. Больше, чем может влезть в миску, всё равно класть некуда. А народ бдит, за попытку простоять у трубы дольше, чем нужно, чтобы выхлебать через край, можно получить по репе. Хотя баланда всегда остаётся лишняя — ведь население посёлка не растёт.

Дойдя до раздачи, Эрхард долго примеривался к столу с мисками: какую выбрать? Понятно, что надо побольше, голод — не тётка. Но самая большая, и вообще большинство крупных, загажены до черноты. Миски были пластмассовые, исцарапанные когтями, клешнями и зубами, жестяными и железными — последние местами покрылись ржавчиной. Вид был такой, будто ими пользовались много лет, но ни разу не мыли — хорошо, если вылизывали. Так, наверное, и было, да и немудрено: сам бы он не рискнул мыть посуду здешней водичкой. А уж пить её, да ещё в некипячёном виде… С дровами в посёлке тоже напряжёнка: леса вокруг совсем измельчали и выродились, да и почти не горели пропитанные чёрной слизью деревца. Выживали, кто как мог: кто дрожал и лязгал зубами долгими зимними ночами, кто тащил с завода мусор и грелся у коптящих вонючих костров, многие оставались ночевать на заводе. Там ведь как — заслонку откроешь, и пойдёт тепло. Правда, вместе с ним — и ядовитый даже для мутантов дым. Так что погрел лапы — и освободи место другим, пока в отвал не потащили.

…Со смачным хлюпаньем бурая масса полилась в относительно чистую миску. Она напоминала жидкую кашу или густой гороховый суп, а с учётом цвета… Нет, о таком во время еды лучше не думать. Часть брызнула на руку, Эрхард машинально слизнул. Ни вкуса, ни запаха. И на том спасибо — не воняет. Ложки не полагалось, Мэтхен стал прихлёбывать через край, чувствуя, как разливается по телу приятное тепло. Есть можно: после двух дней впроголодь и это праздник.

Радость была недолгой. Миски опустели быстро, и он стал свидетелем, как мутанты увлечённо вылизывали дно, стараясь не оставить ни капли баланды: до следующего вечера раздача будет закрыта. Только если поймать какую-нибудь живность, а поди её ещё, поймай. Живность в пустошах бродит такая, что ещё неизвестно, кто кого поймает. Эрхард представил себе, сколько народа могло до него вылизывать эту миску, и на кого были похожи эти существа — и синтетическая баланда запросилась обратно. Еле удержался.

Стоящий рядышком мрачный дедок с тяжёлым, почти метровой длины клювом, всегда уныло опущенным вниз, умиротворённо рыгнул. Отёр губы — и провозгласил:

— Пацаны, к краникам уже пускают!

Мужики восторженно загалдели: близилась главная радость поселковой жизни.

К краникам шли не все. Часть женщин и все дети разворачивались, и сыто прикрыв глаза, расходились по домам. Некоторые мужики, заметил Мэтхен, тоже предпочли спать на трезвую голову. Но тех, кто решил употребить, было гораздо больше.

От пункта раздачи начиналась другая очередь, кончавшаяся у одноэтажного невзрачного барака — если не считать завода, первого целого здания, увиденного Эрхардом в Зоне. Барак был огромен и тянулся метров на сто, но и в очереди стояло больше половины населения посёлка. А жило тут, как прикинул Эрхард на глазок, не меньше пятисот разномастных существ. Мутанты хрипели, толкались и матерились, местами вспыхивали драки, если кто-то пытался прорваться без очереди. Но Эрхард заметил, что драки были не такими уж жестокими: похоже, это тоже своего рода традиция, как и висящая над толпой весёлая матерщина. Лица стали на удивление добрыми и приветливыми, кое-кто — вот уж и правда хохма! — вежливо здоровался и пожимал руки, у кого они были. Порой слюняво целовались, да так, будто хотели заглотить друг друга целиком. На лицах сияло предвкушение и нетерпеливое ожидание счастья.

Мэтхен удивлённо смотрел на эту, с точки зрения забарьерцев, толпу уродов. Сейчас они не казались монстрами — скорее, недалёкими, но безобидными чудаками, нацепившими уродливые маски, но при этом оставшимися людьми. В родном Забарьерье ничего подобного не было, там каждый рассматривал другого, как конкурента: только расслабься — поимеют и съедят. А государство — как единственного гаранта, что конкуренция не выльется во всеобщую резню. Здесь нужды в «ночном стороже» не просматривалось и намёком. И вот уже он сам чувствует себя частью толпы, понимает её чувства, мысли, желания, и сам их разделяет. Он хотел, впервые в жизни, быть как эти, бесцеремонные, но добрые и отзывчивые существа… Он уже не жалел, что загремел в Подкуполье.

Выделяясь из толпы габаритами, Мэтхен увидел Двуглавого. Тот, похоже, уже набрался из персонального краника — гулко хохотал, роняя вязкую слюну из обоих ртов на волосатую грудь, и, покачиваясь на четырёх ногах, брёл вдоль очереди.

— Сказано же — не велено пущать! — рявкнул он, ухватив за шкирку какого-то щуплого паренька с тремя ушами, причём третье росло прямо из лба и постоянно спадало на глаза. Могучая затрещина опрокинула мужичка на карачки. — Тебе ж сказано ясно, козлина, — десять суток без пойла! А не надо на барудованью блевать! Не твоё, каз-зёл — казённое! Всенародное, значитца! Усёк разницу, деб-бил?!

— Дак не виноватый ж я! Оно ж само вырвалось! — стонал мужик. — Борь, ну пусти разок! Прижмурюсь же без пойла, гадом буду, прижмурюсь! Я ж отработаю, блин!

И непреклонный «пурзидент» только горестно вздохнул: наверное, понял, что оставлять нормального подкупольца без пойла слишком жестоко. Традиция была давняя, знал Мэтхен, шедшая ещё из российских времён. Он читал, ещё в те времена охотнее подавали нищим на водку, чем на хлеб. Вот и ещё доказательство, что Россия — была. Да кому они тут нужны-то?!

— Ну что, пустим его? — поинтересовалась правая голова у левой. Наверное, именно правая была «доброй», а левая — «злой». «Вот он, подкупольский парламентаризм, — ехидно подумал Мэтхен. — Вроде бы и единоначалие, типа, диктатура — но в то же время и демократия, потому что голов-то две». Он увлечённо наблюдал, пытаясь понять, что решит Боря. Вроде бы никакая власть не допустит, чтобы её распоряжения вот так нагло и открыто игнорировали. И правда, левая возмущённо буркнула:

— Так ведь снова же наблюёт на оборудование, а то под краниками нагадит! Низзя так, мероприятию срывать.

— Не буду я, гадом буду и падлой, ничего срывать не буду! — истово завизжал мужичок. Из выпученных бесцветных глаз текли слёзы. — Только к краникам пустите…

Левая голова сокрушённо вздохнула:

— Эх, чё-то добрые мы сегодня, не к добру это. Хрен с тобой, ползи! — это головы сказали уже хором, и одна из четырёх ног отвесила алкашу пинка под зад. — Но в последний раз!

— Уря-а-а! — заорал, вползая в ворота, мужичок. — Гадом буду, за мной не заржавее-ет!..

Мэтхен вспомнил фразу из какой-то книжки о России, парадоксальную и невероятную для утыканного камерами слежения, кишащего копами Свободного Мира: «Суровость законов компенсируется необязательностью исполнения». Тогда это казалось бредом: зачем принимать закон, если знаешь, что от него можно увильнуть? Теперь понял. В голове всплыла фраза, которую он слышал уже много раз, и которая, похоже, была национальной идеей Подкуполья: «А пох… на всё!»

Очередь двигалась быстро — но уставшим от трезвости заводчанам было невтерпеж. Многие оборачивались к стоящим за ними, бросали:

— Если что, я за тобой! — И в темпе фокстрота мчались к ближайшим чёрным, с радужными разводами, а местами и розовой пеной, лужам. Наклонившись, черпали «воду» или просто хлебали по-собачьи, потом залезали в лужи целиком. Когда вылезали, глаза были совершенно невменяемые, на лицах сияли дебильные ухмылки, текли сопли и слюни.

— Что они делают? — поинтересовался Эрхард.

— Так это ж лучшее средство от вшей! — пояснил стоящий перед ним мужичок. — Полежишь в луже минутку, все гниды и сдохнут. А у тебя что, не бывает? Ядовитый, х-хы?

— Не, — отмахнулся Эрхард-Эдик. — Интересно просто: у нас таких полезных луж не было. А пьют тогда зачем?

— Вот чудило! Да из лужи и без пойла можно до глюк налакаться, а уж если потом из краника попить… Ну, и поутру многие к лужам тянутся — чтобы, значит, от похмелья не плющило. Опять же, кто работать не хотят, из луж принимают, особенно вставляет, где с завода отходы стекают: там вообще — глоток, и больше уже не надо. Ну, из озера тоже неплохо, которое у могильника, значит. Но там чаще детвора развлекается, которую к краникам ещё не подпускают. Не, лужи многие любят. Единственное — если часто из луж пить, крыша едет конкретно, отвечаю.

«Почему крыша, почему едет, и почему конкретно?» — подумал Мэтхен, но решил, что слишком много вопросов задавать не стоит. Хорошо уже то, что местные приняли чужака: у всех у них облик слишком различался, чтобы приметить ещё одного «неправильного». Посёлок был довольно далеко от границы, «туристы» тут бывали не каждый год, а Эрхард на третий день в Подкуполье уже не очень-то от них отличался: такой же чумазый от сажи и слизи, такой же тощий, с тем же нездоровым блеском в глубоко запавших глазах.

Наконец, он миновал проходную. Живым шкафом, благо, на четырёх ногах разом, у порога стоял Двуглавый Миша. Эрхард напрягся, но правая голова дружелюбно улыбнулась:

— А, Эдя Меченый! Проходи, уже можно. За тебя Петрович замолвил словечко, дашь ему из своего краника хлебнуть… А можешь просто дать, хы-хы-хы!

О двусмысленности в подкупольском языке слова «дать» Мэтхен уже знал. Но представить себе такое, да с «ангелочёртом»… Нет, конечно, лица нетрадиционной ориентации в огромном количестве были и в Свободном Мире, а прав у них было даже побольше, чем у «традиционалов», но Мэтхен, увы, принадлежал именно к старомодному сексуальному меньшинству. Наверное, его услали в Зону и поэтому.

За облупившейся, рассохшейся дверью светло. Конечно, десяток маломощных лампочек под потолком едва разгоняли мрак, но после уличного мрака даже режет глаза. Чтобы дойти до краников, света хватало, а дальше никакой свет и не нужен.

Не зная, что дальше, Мэтхен огляделся. Народ шустро расходился по единственному помещению, вдоль стен которого установлены десятки ржавых железных кранов. Многие из них уже заняты: вновь прибывшие засовывали поглубже в рот конец ржавых труб, а потом открывали краники на полную. Через пару минут на лицах появлялось счастливое и абсолютно невменяемое выражение. Кто-то падал на пол, и в лица хлестало пойло. К счастью или к несчастью, работала какая-то автоматика, отмерявшая каждому большую, но конечную дозу, и вскоре струя иссякала. И правильно — лишь немногие успевали завернуть краны до того, как утратят связь с реальностью.

Выбрав краник в тёмном промежутке между лампами, Мэтхен занял место, но подставить рот и повернуть кран не решался. Некстати вспомнилась статья электронной газеты про жизнь в Подкуполье. Теперь он знал, что хватало там и преувеличений, и откровенного вранья, но кое-чему верил. В статье говорилось о составе так называемого пойла, рецепт которого создали в лабораториях Свободного Мира: неочищенный технический спирт, кокаин и ещё какая-то дрянь в качестве ароматизатора. То, что именно эта дрянь разрушительно влияет на ДНК и провоцирует мутации, особенно при пьяном зачатии, он узнал у бывшего одноклассника, ныне работающего на фармацевтический трест генетика.

Мэтхен обзаводиться детьми пока не планировал. Возможно, он уже импотент после полученной под радиоактивным ливнем дозы. Значит, нечего и переживать. Если случится чудо и он вернётся в свой мир, можно будет похвастаться: он пил мутантское пойло — и остался жив. И всё-таки ржавая труба, которую наверняка заглатывал по самый краник не один монстр, не вдохновляла, взбунтовались привычные представления о гигиене. Мэтхен в последний раз заколебался, но, увидев счастливую блиноподобную рожу мутанта напротив — решился. Только не протолкнул трубку в глотку, как тот, а раскрыл рот, оставив до трубы не более сантиметра.

Краник с тихим скрипом провернулся. Пойло оказалось холодным, но спиртом не пахло совершенно — у него был странный, ни на что не похожий привкус мяты и одновременно малины. А ещё оно было сладким — ни алкоголь, ни кокаин на первый взгляд совершенно не чувствовались, и всё-таки Мэтхен тут же почувствовал тепло, оно разливалось по всему телу, снимая усталость и давая взамен приятную слабость, во рту приятно покалывало. Потом сознание вовсе уплыло, и что было дальше, он не помнил. Помнил только, что видел кучу дивных снов, в том числе и о прежней России — где, если верить последним бумажным книгам середины прошлого века, по улицам городов ходили медведи и лихо скакали пьющие водку «Smirnoff» прямо из горла казаки с саблями… Порой они спешивались, и тогда занимались… То, чем они занимались, заставляло его краснеть даже в видениях.

Пробуждение пришло рывком — и уж точно было менее приятным, чем погружение в нирвану. Ныло, словно его усердно пинал покойный Забойщик, всё тело. Голова кружилась и горела, будто засунутая в печку, виски зверски ломило, его подташнивало — будто количество полученных миллирентген, наконец, перешло в качество. А ещё зверски, просто чудовищно хотелось пить. Будь рядом горшок с мочой, он, честное слово, ещё сказал бы «спасибо». Но не было даже мочи, а было…

Он лежал на чём-то мокром, стылом и вонючем. Над головой нависли облепленные слизью ветки, покрытые склизким мхом. Листьев на них почти не было, а те, что были, одного со стволом цвета. Ещё выше было свинцовое небо, местами с бурыми, местами с гнойно-жёлтыми вкраплениями, кое-где цвет сгущался до почти чёрного. По небу плыли дымные космы, часть из них опускалась вниз, превращаясь в вонючий, душный смог.

Что было до похода к краникам, Эрхард с пятое на десятое, но помнил. А вот что он и остальные вытворяли ночью, с момента, как присосались к краникам — как отрезало. Долбанные медведи, долбанные казаки — ведь он знает достаточно, чтобы понять глупость той статьи, а вот же, полезла чушь всякая в голову. Правильно говорят про сон разума. «Интересно, а не были ли казаками эти мутанты? — подумал он. — Но это что же тогда получается — что я… с ними…» Мэтхен бы покраснел, не будь ему так хреново. Сейчас, будь под рукой зеркало, он увидел бы лишь чумазое, бледное с похмелья лицо.

Болело всё тело, но Эрхард превозмог себя и перевернулся на живот (ещё раз извозившись в грязи), потом встал на четвереньки. Теперь можно разглядеть ствол злосчастного дерева, за ним — редкий лес таких же чахлых и болезненных растений. Листьев тоже почти не видно. Пару раз метрах в пяти пробежали какие-то бурые раскормленные твари — наверное, те самые крысосуслики и просто крысы, разок пролетела голошеяя, как стервятник, ворона вроде вчерашней — больше никакой фауны не было и в помине. Опираясь на осклизлый ствол дерева, Эрхард поднялся. Теперь голова кружилась сильнее, усилилась и тошнота. Сдерживаться Мэтхен больше не мог, и пару минут его просто выворачивало наизнанку. Ему не было так плохо даже после студенческих оргий с портвейном и виски. А как местные-то выживают? Или и правда поправляются из луж? Во рту был непередаваемо мерзкий вкус — он просто не знал, что надо съесть, чтобы такой получился, то есть теперь знал — а ещё сушь, как в нынешнеё Африке. В то же время нестерпимо, до рези внизу живота, хотелось в туалет.

Подкуполянин бы просто расстегнул прорезанную в комбинезоне дырку, и… А многие и расстёгивать бы ничего не стали, уповая на то, что ткань высохнет. Мэтхен до таких высот ещё не дорос — но проблема была даже не в этом. В Забарьерье за попытку помочиться, где не положено, можно нарваться на робота-полицейского и огромный штраф. А неположенными были все места, кроме платных туалетов и своих, личных. Так что идёшь в лес — имей с собой канистру, потом сольёшь в ближайшем туалете. И не стоит уповать, что вдали от города нет полисменов. Зато есть камеры, датчики запахов, следящие за сохранностью экологии беспилотные летательные аппараты с голубя величиной — ты их не видишь, а они тебя — видят всегда. По возвращении, дома, или, что хуже, в офисе, будет ждать штрафная квитанция. Привычка к постоянной слежке, следить за каждыь словоь и каждым действием въелась жителям Свободного Мира в плоть и кровь. Уже сто двадцать шесть лет, как приняли «закон Хаммерфилда», обязывающий в целях борьбы с терроризмом установить камеры слежения во всех помещениях, включая частные и жилые.

Тоже, между прочим, интересная тема — не менее запретная, чем Россия. Именно тогда Свободный Мир получил в безраздельное господство всю планету. Почему? Мэтхен подозревал, остальные попали под удар отточенных до совершенства «гуманитарных операций». Вроде бы ни войн, ни революций — а миллиарды людей куда-то делись, очищая планету для истинных хозяев жизни. Для тех, кого давно, чуть ли не в Первую Холодную, прозвали «золотым миллиардом».

Именно тогда, в начале прошлого века, едва провозглашённый Свободный Мир обрёл немыслимое могущество. Но сколько-нибудь умные люди в уходящем в небытие Третьем Мире понимали, откуда у их бед растут ноги. И мстили, как могли — а могли, пожалуй, только подорваться в людном месте, забрав с собой на тот свет побольше «неверных». Соответственно, и Свободный Мир начал принимать меры: президент Североамериканской Конфедерации Хаммерфилд гремел на весь мир: «Демократия предполагает сознательность граждан и их готовность её защитить. Те, кто не готовы поступиться частью ради целого, скоро потеряют и целое, и часть». Новосозданная Европейская Федерация подхватила призыв: за Законом Хаммерфилда последовало аналогичное постановление Председателя ЕФ. Ну, и понеслось…

Кто отказывался — тех объявляли пособниками террористов и сдавали в Интерпол. Ну, а там уже… нет, что вы, не ногами — психотропными препаратами учили уму-разуму и наставляли, что говорить суду. И камеры устанавливались — быстро и весело, в стиле «пятилеток в четыре года», что бушевали в забытой России в забытом ХХ веке…

А потом случилось страшное! Как ломились в операторы пунктов теленаблюдения всякие извращенцы! Поначалу командование Интерпола опасалось, что штатские будут прогуливать и опаздывать, даже ввело драконовские меры вроде штрафа в пол-зарплаты за пятнадцатиминутное опоздание. Какое там…

Они приходили и за час, и за два до смены, рвались на рабочее место. Порой забывали завернуть в бухгалтерию за получкой. Особенно ценилась ночная смена, ее ждали, как манны небесной. И главной проблемой было — не загнать ребят на работу, а выгнать после окончания смены, даже если смена тянулась двенадцать часов.

Были и нормальные — те, кому нужен не лишний оргазм, а деньги. Они добросовестно делали дело, но в бухгалтерию сходить за получкой не забывали. Главный доход у них был не на работе, а на подпольных рынках, куда часто уплывали самые пикантные съемки. Порой случались скандалы, операторов вышибали с работы, как и покрывавших их полисменов, но чаще всё сходило с рук. А главное, год работы позволял накопить первоначальный капитал и открыть своё дело — или, если жить экономно, на обеспеченную старость. А те извращенцы, кому не удалось пристроиться в службу слежения, имели возможность купить у подпольных торгашей «сидюки» из видеоархива Интерпола…

И что же, спрашивается, никто не возмущался в курилках (пока не был принят закон о курении), спальнях и туалетах? А то нет! Но когда кто-то, возможно, и сами интерполовцы, взорвали несколько домов, где жители отказались устанавливать камеры, протестующих поубавилось. Теперь лишь немногие вспоминают, что было когда-то такое естественное право — на тайну частной жизни. Остальные буйно радуются новой демократии, живя в огромном шоу «За стеклом», и уже не помнят, как оно было раньше…

Конечно, за исключением Бессмертных. Эти-то не подотчётны никому.

«Дурак, тут же ни камер, ни беспилотников! — сказал себе Мэтхен. — Кто увидит — не оштрафует и не донесёт. Ибо некому: копов тоже нет». Чувствуя, что больше не выдержит, он повернулся к дереву и со вздохом облегчения расстегнул пуговицы в прорези.

Одна проблема была решена. Теперь бы выпить…

И, конечно же, гостеприимная земля Подкуполья отозвалась на немую мольбу, стоило повернуть голову и посмотреть через чахлые кусты. Он ожидал увидеть хотя бы лужу, но там оказалось целое озеро. Свинцово-серая вода лениво накатывала на берег, лизала, оставляя бежево-бурую пену, кучи неприглядного хлама на берегу. Земля на низком топком берегу была истоптана, будто сюда пришло на водопой стадо бегемотов — вот только в грязи отчётливо отпечатались подошвы сапог и ботинок. Значит, там не химикалии, а настоящая вода! И пьют же воду, пьют! И ему можно! А то во рту, похоже, скоро песчаные барханы образуются…

Доковыляв до уреза воды, Мэтхен припал к озерцу — и по-собачьи принялся лакать жидкость. Он забыл, что всего в километре отсюда построили ядерный могильник, потом стенки провалились, вода затекла внутрь и вымыла немало заразы, отчего самыми тёмными ночами вокруг могильника едва заметно светилась земля. Конечно, часть смертоносной воды из окрестностей могильника, и из-под расколотого саркофага стекла и в озеро. А потом уже сюда, как в безнадёжно гиблое место, вывели трубы, по которым с завода текли отходы. Да и селяне одно время бросали у берега трупы — они раздувались и лопались, выплёскивая в получившийся биореактор миллиарды бактерий. Ни один генетик не решился бы просчитать, как они мутировали и во что превратились в этаком рассоле…

Со временем, конечно, химическая дрянь пораспалась на составляющие, самые смертоносные бактерии выродились от радиации, радиация тоже выдохлась — видать, изотопы попались короткоживущие, или просочилось их не так много, и часть впиталась в грунт. Словом, водичка из озера уже не была смертельным ядом, как лет пятьдесят назад, но и пить её категорически не стоило — козлёночком станешь.

Впрочем, даже если б знал всё об озере отравы, он бы не остановился. Бывает, когда жажда оказывается страшнее боли и смерти.

От поглощения воды его отвлёк шорох в кустах. Затем раздался яростный, многоголосый мат — причём один из голосов показался смутно знакомым, а второй принадлежал женщине. Эрхард осторожно оглянулся — и обомлел.

С ними он уже встречался когда-то давно: не верилось, что всего лишь позапозавчера. Это была та самая, пусть уменьшившаяся в числе, банда каннибалов, которые напали на отряд изгнанников в самый первый день.

 

Глава 3. Эири

Осторожно раздвинув кусты, Мэтхен увидел, как десяток мутантов окружили Эири. Вся перемазанная грязью, избитая, с заломленными за спину руками, она стояла, пытаясь отбиваться от тычков и пинков — но гогочущим ублюдкам того было и нужно. Их интересовала не только еда: перед тем, как убить и сожрать, они решили вдоволь наиздеваться. Сейчас мутанты так напоминали «туристов» на броневиках, что ненависть взвилась испепеляющим пламенем. Куда-то исчез страх перед бандой, осталась только жалость, что забрёл сюда без оружия, и ещё — что у него нет смертоубийственных талантов Забойщика. Зато голова, несмотря на похмелье, работала чётко и плодотворно. Если противник сильнее, сделай так, чтобы сила обернулась слабостью. Не можешь победить в бою — придумай, как победить без боя.

Но что можно сделать в одиночку, когда не справились пятьдесят человек? Соображать надо быстро: вот-вот девчонку прикончат, и спасать станет некого. Стоп, а с какой радости он должен встревать? Она ему не жена — вот пусть двуглавый идиот сам и подставляется. Но если оставить её погибать, понял он, останется только топить совесть в пойле, да вылакать всё отравленное озеро и лужи вокруг посёлка, чтобы забыть.

— Шли б вы, ребятки, лесом, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Делать мне больше нечего, как с шакальём разбираться!

Заметив, как один из монстров повёл ухом, Мэтхен заткнулся. Ничего удивительного: там, где дальше десяти метров даже в полдень всё теряется в смоге, уши важнее глаз. Но монстр, похоже, не придал звуку значения. Эрхард успокоился: всё-таки не заметили.

Мэтхен улыбнулся: наконец-то на глаза попалось что-то подходящее, теперь он снова был не безоружен. Не автомат, конечно, но… Он осторожно потянулся за валяющейся в кустах массивной ржавой железякой — некогда она была ломиком для долбления льда, и до сих пор не до конца проржавела. Конец, хоть и покрылся бурой коростой, всё ещё был достаточно острым и твёрдым, чтобы пробить даже прочный череп. Можно бить, как копьём, но много ли у него шансов в ближнем бою? Всё-таки он — не Забойщик. А можно метнуть, но тогда он останется безоружным, и неизвестно, удастся ли попасть? Мэтхен не привык действовать молниеносно, на инстинкте, а время уходило, убегало, как песок сквозь пальцы. Ещё немного, и…

Туча смога накрыла радиоактивное озерцо вовремя. Дышать стало почти невозможно, зато отбило нюх и у каннибалов, а видимость снизилась метров до трёх. Пора! Мэтхен одним прыжком оказался рядом с мутантами. Лом с глухим, недовольным «бу-ум» обрушился на ближайшую голову, обозначившуюся во мраке. Обалдевший от такого мутант повалился в чёрную грязь, суча всеми семью конечностями — тремя ногами, двумя руками и двумя какими-то непонятными культяпками, вырастающими из бёдер сбоку. Ворвавшись в кольцо окружения, Мэтхен ухватил девчонку за руку. Едва они выскочили из кольца, остальные с рёвом и матерщиной бросились следом. Увы, удачно подвернувшееся облако уже уносил ветер.

«И к лучшему! — думал Мэтхен на бегу. — Ещё немного, и я задохнусь!»

Лом был тяжёл и неудобен, с ним их скоро нагонят. Размахнувшись, Мэтхен метнул его через голову — и, судя по матерному воплю, попал. Остальные продолжали преследовать, но хуже было другое. Через редеющий смог просвистел довольно приличных размеров булыжник — и, едва не задев голову Мэтхена, с грохотом ударил в дерево. Мутант, работающий у банды каннибалов за САУ, наконец, увидел цель и принялся опустошать свой «мешок». Ему не было нужды бежать: камни всё равно быстрее. Ну, разве что, немножко нагнать беглецов, чтобы они не пропали в пелене смога.

Над головами просвистели ещё три камня, потом ещё два. Один ударил девчонку в спину, заставив качнуться вперёд, и… с грохотом раскололся, будто ударив в толстенную бронеплиту линкора. Вспарывая нечистый воздух, во все стороны брызнули осколки. Как ни в чём не бывало, пленница побежала дальше — теперь стараясь держаться между Мэтхеном и преследователями. Она прикрывала его от камней — будто была уверена, что ей-то никакие булыжники не грозят. Действительно, ещё три увесистых камня раскололись о девичью голову. Один из них отряхнул с длинных волос пыль и грязь. Дразня, волосы засверкали чистой медью.

— Скорее! Не отставай! — кричал Мэтхен, надеясь, что в пелене смога не врежется в дерево или валун. — Где посёлок, знаешь?

— Знаю! Сама оттуда! Уже скоро!

Как и полагается по закону подлости, узловатый корень подвернулся, когда они уже понадеялись на спасение. Мэтхен почувствовал, что летит. Потом земля надвинулась снизу, он больно ударился грудью и всем телом — вдобавок, похоже, расквасил о скрытый в грязи камень нос. Машинально Эрхард-Эдик произнёс что-то матерное: этот как бы язык усваивался сам собой. Но топот за спиной стих: похоже, их потеряли в смоге.

Вытирая юшку, запалено пыхтя, Мэтхен сел в грязь. Забойщика такой кросс даже вспотеть бы не заставил, но не дружному со спортом интеллигенту пришлось выложиться до конца. Больше всего на свете хотелось просто улечься на стылую землю — и помереть. Сердце готово выпрыгнуть из груди, а тут ещё этот воздух, который, только вдохни поглубже, заставляет кашлять и чихать.

— Ты знаешь, где мы? — поинтересовался он. Во время суматошного бегства Мэтхен потерял ориентацию.

Эири огляделась. На взгляд Мэтхена, вокруг всё было одинаково: пустое, безлесое пространство, ровная как стол чёрная равнина, по которой стлались клочья смога. Тут и там попадались покрытые толстой чёрной плёнкой огромные лужи, скорее даже крохотные озёрца, из которых к небу поднимался склизкий камыш. Порой под плёнкой что-то бродило, скапливались пузырьки газа. Давление прорывало плёнку, и газы с противным хлюпаньем вырывались на поверхность. Мерзкая плёнка тут же смыкалась — и вскоре снова лениво колыхалась под порывами стылого ветра и давлением газов.

— Это что, болота? — спросила девчонка.

— Ты удивительно наблюдательна, — съязвил Мэтхен. — Как по-твоему, далеко отсюда до посёлка?

— Я почём знаю? — натурально удивилась девчонка. — Я тут первый раз.

«Как будто я не первый!» — подумал Мэтхен.

— Как думаешь, нас будут искать?

— Ну… Не думаю. Двуглавый наверняка у краника сейчас. Он в последнее время каждый час прикладывается, ужас как это надоело… А когда протрезвеет, может, уже вернёмся. Нет, отсюда надо выбираться.

Эрхард спорить не стал. Идти оказалось нелегко: вскоре твёрдая земля кончилась, под ногами зачавкало, потом и заплескало. Когда ноги стали проваливаться в густую вонючую жижу по колено, Эири остановилась.

— Стой! Я не могу туда. Я плаваю хуже камня!

Мэтхен остановился. Он не имел ничего против: хорошо бы осмотреться… Но как это сделать, если вокруг, насколько можно видеть сквозь пелену смога — только плоская, как стол, топкая равнина, над которой лишь кое-где поднимается чёрный камыш. Возможно, они были от посёлка в нескольких километрах, а возможно, в сотне метров. Ни малейших ориентиров: в смоге заблудиться не сложнее, чем в лабиринте.

— Тогда я разведаю, что впереди, и вернусь.

— Если найдёшь дорогу назад, — резонно возразила девчонка. В практицизме ей не откажешь, с досадой подумал Мэтхен. — А скорее, будешь бродить в смоге, пока не забредёшь в самую топь… Скажи, а как ты у озера оказался?

— Я не знаю, — прежде, чем придумал, что соврать, признался он. — К краникам вечером пошёл, и…

— Краники… Понятно. Первый раз пустили отраву похлебать?

Эдик Меченый, он же Эрхард Мэтхен, кивнул. «Чтоб я ещё раз присосался к этой дряни!..»

— Так бывает, особенно в первый раз. Кто выпили слишком много, не помнят, что делали, пока были под мухой. А я вот не пью, хотя уж пару месяцев, как разрешено. Раз попробовала, а оно не действует. Совсем. Что пей, что не пей. Я лучше к щели в саркофаге схожу. Там тепло и хорошо делается.

— Так ты, получается, шла подышать радиацией? — присвистнул он. После Смрадека он встретил уже второе существо, которому ничуть не вредил запредельный фон у разрушенного могильника. Смрадек не умер, вытащив трупы изнутри, хотя кожа стала во мраке светиться. И были другие, кто, пусть ненадолго, чтобы затащить и бросить покойников, но тоже забрались внутрь. Бабка мутация, что больше века правила в Подкуполье, умела не только отнимать.

— Я-то знала, куда иду. И знала, что мне эти обормоты ничего не сделают. А ты чего там делал? Это ж людоеды, они с ума сошли от радиации. Жрут всех, кого увидят!

— Я тебя спасал! Сожрали бы! Они и нас… меня чуть не сожрали, — поправился он. Ещё не хватало о своём изгнании из Забарьерья рассказывать. Нет, наверняка это уже ни для кого не секрет, и всё же… Не дело это — чужой жене исповедоваться. А в общем возмутительно: где благодарность спасённой принцессы благородному рыцарю?

Но девчонка, похоже, была иного мнения.

— Да ничего бы они мне не сделали! Я, когда злюсь, становлюсь тяжёлой и твёрдой, как… как железо, вот! И тогда хоть стену могу пальцами проковырять, хоть ногу отдавить. Я ж почему заорала? Боялась, что они меня в воду столкнут, а там я сразу ко дну пойду. А они железками меня по голове бить стали, камнями кидаться… Тупари! Один, вообще ржач, кулаком мне по носу треснул. Ты слышал? Ещё бы ему не орать — все пальцы разом сломал!

— М-да, — только и произнёс Мэтхен. Вспомнилось нападение «туристов»: такой девочке и пули были бы безопаснее семечек. Есть, о чём задуматься.

Он хотел ещё что-то спросить — но пелену смога снова разорвало. В образовавшейся прорехе совсем ненадолго — ровно настолько, чтобы двое запомнили направление — проступил абрис полуразрушенного дома.

— Мы в посёлке? — нетерпеливо спросил Мэтхен.

— Но не в нашем. Я места хорошо запоминаю. Такой развалюхи ещё не видела. Пойдём, посмотрим. Может, дорогу узнаем.

Теперь впереди шёл Мэтхен. Вода леденила ноги, легко проникая в держащиеся на последнем издыхании ботинки, от неё поднимался запах серы, метана и вроде бы жжёной марли. Мутантский камыш вставал чёрными пиками то справа, то слева, разок согнувшийся стебель оказался перед носом, Мэтхен хорошо рассмотрел растение-монстра. Стебель был склизким, угольно чёрным, его покрывали шипы. Мэтхен подозревал, что они ядовитые, да и кромки листьев способны рассечь пальцы, как ножом. Растения вымахали метров на пять в высоту, и там, в пелене смога, лениво колыхались на ветру. «Ствол» у основания был толщиной в руку.

Сначала дно понижалось, вдобавок оно оказалось по-настоящему топким. Пару раз он споткнулся о протянутые под водой не то корни, не то трубы или шланги. Чёрная вода с глухим всплеском приняла тело — и, едва он встал, сомкнулась, колыхая клочья разорванной плёнки. Эири шла сзади, ставя ноги туда, где уже прошёл Мэтхен. Увы, по болоту ходить она не умела совершенно, несколько Мэтхен едва сумел её вытянуть. Одежда окончательно изорвалась, испачкалась, превратившись в неопрятные лохмотья. Зато двое, наконец, вышли на ровное и относительно сухое место. Трясина осталась позади. Поблизости виднелись развалины, которые они приметили ещё на болоте. Сохранились они неплохо: уцелели все стены первого этажа, угол стен второго и даже — хоть и отчасти — перекрытия.

Провал в перекрытиях закрыт гнилыми досками и хворостом — ничего более подходящего у мутантов не было. Наверняка дожди, и слизистые, и кислотные, и чумные, и радиоактивные — все, какие бывали в смертельно заражённом, вырождающемся мирке под Куполом — легко проникают под эту крышу. Но непохоже, чтобы жильцы страдали. Жили себе на сыром и загаженном первом этаже, нет бы перебраться в относительно сухой подвал. Вон сколько мусора накидали, кое-что воняет до сих пор.

Получается, посёлок-то обитаемый! Мэтхен впервые пожалел, что запустил ломом в мутантов: кто знает, не живёт ли здесь подобный «коллектив». Эири проще, она способна стать неуязвимой. А ему что делать, если эти жрать захотят? Но любопытство дало о себе знать. Кто бы мог подумать, что детские мечты стать разведчиком осуществятся, причём так неожиданно и непривычно?

В ноздри настойчиво лез запах — после бойни в первый день его ни с чем не спутаешь. Недавно тут лилась кровь, очень много крови. Ещё в воздухе, помимо обычного смога, колыхалась какая-то новая, непривычная гарь. В Подкуполье, Мэтхен научился различать дым костра, пожара или выхлопы заводских труб. Тут было что-то другое. Вроде бы пахло сгоревшей синтетической соляркой, но не только ей. Наверное, тут было то, что в позапрошлом веке называли напалмом. С тех пор адскую смесь изрядно усовершенствовали, повысив длительность и температуру горения. От нового состава плавился бетон и испарялась сталь. Говорят, его опробовали на одной из последних стран Третьего мира в 2046-м. Мэтхен был не уверен. Он спец в политической и экономической, но не военно-технической истории.

— Сиди здесь, — велел Мэтхен. Хорошо иметь живой щит, способный держать даже пули. Но отчего-то брать с собой Эири не хотелось. Наверное, взбунтовались привычные представления о чести, по которым мужчине прятаться за девушку — даже за металлическую — как-то не пристало. Вдобавок в «железном» облике она не способна ходить бесшумно. «Если что, всегда можно вернуться, — подумал он. — Тут я не заблужусь.

Скоро уверенность, что он был прав, растаяла. Развалины казались одинаковыми, как два кирпича: ни приметных стен, ни заметных развалин. Единственное — резко усилился запах гари и крови. Попался и первый след огня — одна из каменных коробок, развороченная взрывом, изнутри выгорела целиком: не осталось ни перекрытий, ни чёрной слизи, ни самодельного навеса из обломков соседних строений. Бетон оплавился, местами раскрошился, будто пластмассовые, легли на бетон и намертво к нему прикипели торчащие прутья арматуры. Не все — те, что были снаружи. Оказавшиеся внутри, в огненном аду, наверное, испарились целиком.

Не просматривалось и хозяев: может, вон те оплавленные и потрескавшиеся черепки — всё, что осталось от костей? Остальное — кожа, мышцы, внутренности, мозг — сгорело в считанные минуты. Мэтхен сглотнул: это не обычный пожар. Тут поработали огнемёты.

И сразу стало ясно, кто и зачем приходил по их души. Мэтхен поймал себя на том, что сочувствует несчастным мутантам, как не сочувствовал никому в жизни. Хотя, вроде бы, кто они для него, недавнего гражданина Федерации? В лучшем случае смешные уродцы, тупиковая ветвь эволюции, обречённая на вымирание. В худшем… Нет, не угроза всему человечеству. Повидав Зону изнутри, Мэтхен и представить себе не мог ничего подобного. «Мутанты Подкуполья отправились в завоевательный поход по всему шару»? Одна подобная мысль вызывала смех. А вот из благополучного Забарьерья сюда являлись, да ещё как. Нет, пока не завоёвывать. Поохотиться. Поиграть в благородных борцов с чудовищами и защитников цивилизации. Что ж, не ново.

И всё бы ничего, но… Но его с недавних пор тоже записали в чудовища. А самое главное… Мэтхен аж зажмурился, пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы восстановить равновесие. Но Эири тоже попадёт под раздачу, и ни пьяница-муженёк, ни даже способность превращаться в железную статую не спасут от тысячеградусного жара.

На кровавую дорожку Мэтхен наткнулся ближе к центру. Крови пролилось порядком: похоже, тому, в кого попали, разорвали артерию, или просто оторвали конечность. Точно — вон лежит скрюченная лапа с раздвинутыми клешнями. Всё, что должно быть на месте плечевого сустава и ключицы, разворочено в кашу. Ручка совсем маленькая, а клешня ещё не окостенела. Раненый наверняка был детёнышем: два-три, самое большее четыре года.

Пригибаясь, чутко вслушиваясь в тишину, Мэтхен двигался по кровавому следу. Желания смотреть, что стало с мутантёнком, не было, но какое-то нездоровое любопытство гнало вперёд. Прополз тот немало, почти пятьдесят метров. Наверное, очень хотел жить. Вокруг всё чаще попадались следы боя — точнее, конечно, не боя, нет, просто расправы. Выжженные до оплавившегося бетона каменные коробки, в одном обнаружился целый костяной развал: похоже, сюда потом, когда всё кончилось, снесли убитых мутантов. И запулили капсулу из огнемёта — словно скрывая следы злодейства. Хотя от кого скрываться-то? От Международного Лондонского трибунала? Три ха-ха! Может, наоборот, жгли ещё живых — кого лень было добивать. Стоило бы осмотреть пепелище, попробовать понять, кого и зачем так страшно убили. Но Мэтхен не мог себя заставить войти. Он боялся, что снова вывернет наизнанку, как только в ноздри залезет амбре горелого мяса.

Внезапно из смога выплыл тот, чью лапу оторвало пулей. Совсем маленький, волосатый какой-то уродец, головы как таковой нет, как нет и шеи, и плеч. Совсем небольшой, едва заметный выступ в верхней части туловища, и в нём, как у циклопа — здоровенный выпуклый глаз. На месте глаза зияет кровавая рана: склеив шерсть, бахромой свисают клочья какой-то дряни — будто его выбили чем-то вроде острой палки. Остальные лапы перебиты пулями — кроме отстреленной, с клешнёй, у него оставалось ещё три руки (две с пальцами, одна трёхсуставчатая и с присосками на конце) и три ноги. В самом низу туловища тоже что-то вырезали. Судя по тому, что всё вокруг забрызгано кровью, резали, ломали, били ещё живого, бившегося в агонии, пока палачам не надоело. Тогда его просто бросили, оставив корчиться в кровавой грязи до самого конца.

Мэтхен вздохнул. Он был прав, не надо такое видеть Эири. И для психики тяжело, и возненавидеть может этих. Мэтхен тоже не чувствовал к бывшим соотечественникам добрых чувств, но Подкуполье всё же её дом, а эти мутанты — её народ. Что, если ненависть толкнёт её (и тех, кому она наверняка расскажет) на какую-нибудь глупость? И эту глупость используют для…

От уничтожения посёлка всего шаг до полной «санации». И важно, чтобы никто не подтолкнул их к этому шагу.

Труп детёныша (так и хочется сказать — ребёнка) был не последним. Следом он наткнулся на грузную, крупную бабу, отличавшуюся от людей только зеленоватым цветом кожи да торчащими изо рта чёрными клыками. Загнанная в угол, она до конца прикрывала нескольких разномастных детёнышей собой — даже когда её сотрясала очередь в упор. Защита оказалась ненадёжной: крупнокалиберные пули превратили в кровавое месиво и её, и её потомство.

Мэтхен вышел на пустырь в центре посёлка. Тут всё началось. Видимо, вначале толпа мутантов вышла посмотреть на невиданное — странную гусеничную машину, одинаково прекрасных существ. Посмотреть было на что: пришельцы двух руках, ногах и глазах, без шерсти, в чистой, не изодранной и разнообразной одежде.

Толпой они и легли. Кровь больше не сочилась из истерзанных очередями тел. Зато она густо пропитала всю землю под ними. Судя по кровавым следам, кого-то вытащили из толпы. Потом следы оборвались — но тел не оказалось. Забрали, значит, с собой. Зачем? Там трупы мутантов, когда Там и живые-то не нужны? Неужто из них уже делают чучела? Или консервы?

Мэтхен отчётливо представил, как подворачивается под очередь, как с него, уже мёртвого, сдирают шкуру и осторожно, чтобы не повредить, сушат её, распяливают, набивают опилками. Ставят у камина, как охотничий трофей, чтобы не упало, внутрь просовывают, будто сажают на кол, специальную подставку. Передёрнуло. Хотя умом он понимал, что если попадёт под раздачу, уж его-то Туда не повезут. Стоит Там узнать, что в Зоне есть и настоящие люди, скандал поднимется несусветный. Ну как же, права человека нарушаются!!! И об охотничьих рейдах вообще придётся забыть. Нет уж, его тело наверняка сожгли бы напалмом, как тех, в доме.

Он уже собрался уходить — но вдали послышался какой-то звук. Наверное, это лишь игра распалённого воображения, перенапряжённых нервов — но ему послышалось тарахтение вертолёта. Мэтхен судорожно огляделся. Там, откуда он пришёл, стояли лишь стены. Не спрячешься. А на противоположной стороне площади есть почти целое, даже не выгоревшее изнутри, одноэтажное строение. Наверное, когда-то, почти век назад, это была какая-нибудь подсобка, но построена она на удивление прочно. Даже века без ухода и ремонта не хватило, чтобы обрушилась крыша.

Мэтхен промчался по мёртвой площади, прогрохотал по сорванной с петель двери. Внутри пахло плесенью, сыростью — но тошнотворного запаха крови и горелого мяса, слава богу, нет. Забившись в угол между обшарпанных стен и молясь, чтобы те, в вертолёте, не влупили по дому какой-нибудь ракетой, он вслушался в тишину. Ещё он надеялся, что найдёт укрытие и Эири.

Но тишину ничто не нарушало. Вертолёт то ли полетел обратно, то ли вовсе померещился, в смоге не разберёшь. Нечистый воздух странно преломляет звуки, порой едва слышное сопение превращает в сатанинский хохот, а крик становится грохотом падающей с высоты железяки.

— Тьфу, нервы ни к чёрту!

На всякий случай Мэтхен осторожно выглянул в окно — вдруг всё-таки не почудилось?

«Долбанные судьи, долбанное Подкуполье, долбанные вояки!» — бесконечно, как глиста, и так же бесцельно тянулось в мозгу. На миг себя стало нестерпимо жалко, представилось, что жарким летним полднем Там он мог читать в аудитории лекцию, или работать в электронном архиве, или, в отпуске, отдыхать в бывшем Тунисе, с видом на развалины древнего Карфагена и чуть менее древнего арабского Туниса. В смысле, не страны, от которой осталось одно название, а опустевшего из-за Потепления города. Мог прихлёбывать холодное, пенистое пиво, глядя по инфоцентру новости. Мог читать книжку, да не бумажную, а электронную, какие целыми библиотеками загружаются в память инфоцентра, а не маяться от сенсорного голода, который человеку Века Информации ещё хуже голода натурального.

Мог бы…

Увиденное заставило посторонние мысли вылететь из головы. Мэтхен даже ущипнул себя за шею. Было больно — значит, он всё-таки не спит. Но странная, просто невероятная в Подкуполье картинка никуда не пропала. И покойник, точнее, покойница, всё так же сидела на куске бетонной плиты, держа на коленях толстенный том.

Наверное, разгорячённые убийцы даже не заметили, ЧЕМ занималась девочка лет четырёх, с сахарообразным, ещё не окостеневшим до конца рожком во лбу, со смешными остро торчащими косичками на висках и заплетёнными в них яркими фантиками. Сгоряча всадили короткую, в три патрона, очередь в необычно крупную головку, склонившуюся над книгой. Пули мотнули голову назад, рог запрокинулся, будто бессильно грозя небесам — но именно это спасло книгу. Лишь несколько кровавых капель упало на срез страниц, оставив неряшливые бурые пятна. А ведь страницы могли пропитаться кровищей и ошмётками мозгов, слипнуться и залубенеть. Сзади-то всё забрызгано бурыми кляксами, а натёкшая кровища сплошной коростой покрыла комбинезон сзади. Но отчего-то тело не падало — ни вперёд, на книгу, ни вбок, ни назад. Наверное, потому, что спина убитой опиралась на остов стены, доходивший до худеньких плеч.

Налетел стылый, пахнущий химией ветер. На посёлок опустилось очередное облако едкого смога — день превратился в глубокие свинцовые сумерки. В разрывах туч мелькала мёртвая подкуполянка, смрадный ветер шевелил страницы книги. Больше ждать не было смысла. Едва не подвернув ногу на куче битого кирпича, Мэтхен выпрыгнул в окно, в пару скачков преодолел последние метры — и осторожно взял из окостеневших пальцев старую книгу. Чтобы не покрывались сажей страницы, торопливо захлопнул — и удивлённо уставился на обложку. Он не удивился бы, если б это оказался любовный роман, нехитрый боевичок, какие тысячами попадались в электронных библиотеках, такая же неистребимая, как технотронная цивилизация, фэнтэзи или ещё какая-нибудь хрень. Но на такое сокровище, честно говоря, не рассчитывал. Мэтхен знал: в Свободном Мире стараниями СОИБа и подобных контор ничего такого не осталось. А уж здесь, где многие говорить разучились, только мычат, гыгыкают и хрипят…

«А.С. Барсенков, А.И. Вдовин, — едва различимые буквы на разбухшей от влаги обложке. Её пятнали царапины, местами чем-то неряшливо продырявило. Потом обложка так и высохла, виднелись разводы подсохшей вездесущей слизи. — История России. 1917–2009. Учебное пособие».

На обложке изображены зубцы крепостной стены, нарядное здание в стиле барокко, непривычной формы церковная колокольня и сияющие золотом купола. На обратной стороне какие-то портреты… Нет, букв уже не различить. Время оказалось безжалостно к изображению, затёрло краски и очертания, в душном полумраке подробностей было не различить. Вдобавок, пока они шатались по болотам и осматривали развалины, стало темнеть. Или просто натянуло смога? Нет, неудержимо наползают мутные, трупно-синие сумерки. Ещё немного, и нельзя будет различить собственную руку, не то что вернуться к Эири… А она наверняка уже начала беспокоиться, ещё отправится на поиски и заблудится сама. Мэтхен решительно положил книгу за пазуху… Нет, так не пойдёт, одно падение в болото, и читать станет нечего… Но ничего непромокаемого у него не было, придётся идти осторожнее, только и всего.

И всё-таки просто так уйти он не мог. В конце концов, девочка оказалась первым грамотным существом, встреченным в Зоне. Возможно, где-то были и ещё книги: вряд ли девчонка сразу взялась за научный текст, училась наверняка на чём-то попроще. Книга, конечно, не инфоцентр: не так-то просто человеку двадцать второго века разобраться, как её держать, как открывать, как перелистывать страницы. Да и в здешнем вечном сумраке лучше светящийся экран монитора, чем мелкие, выцветшие буквы на пожелтевшей от времени странице. Но каков выбор? И за эту книгу спасибо безвестной мутантке, а заодно и «туристам», не забравшим книгу в качестве трофея, не шандарахнувшим из огнемёта.

Заткнув книгу за пояс, Мэтхен осторожно поднял убитую. Кровь уже засохла и совсем не пачкалась. Голова с неокрепшим рогом бессильно мотнулась, но на землю из неё не выпало ни капли: всё, что могло, из расколотого черепа уже вытекло. Мэтхен подошёл к выгоревшей изнутри коробке кирпичного дома, потрескавшиеся стены держались на честном слове. Что ж, этот подойдёт. Осторожно, чтобы не обвалить будущее надгробие, Мэтхен зашёл внутрь, положил девчонку на сажу, вышел. Подойдя к стене снаружи, он изо всех сил навалился на неё плечом. Стена недовольно качнулась, будто пытаясь противостоять усилиям человека. Потом растрескавшиеся от напалмового жара кирпичи не выдержали, надрывно заскрипели, будто пыль на зубах исполина — и сооружение с грохотом рухнуло, погребая маленькую грамотейку. Мэтхен вздохнул, снимая напряжение, и в густеющем мраке отправился назад.

Если днём идти по болотам было смертельно опасно, то ночью…

В посёлке решили и заночевать. С третьей попытки Мэтхену повезло: крупным куском кирпича он попал по хребтине необычно крупной, с большую кошку величиной, крысы, глодавшей оторванную руку. На этот раз Эрхард не дал волю брезгливости: покопавшись в развалинах, нашёл относительно чистый прут из нержавейки — теперь уже и не понять, для чего он был нужен. Там же обнаружились подходящие подпорки — а они были какими-то подставками, по крайней мере, зачем ещё нужны Т-образные перекладины из прочного, негорючего металлопластика? Понять, как жили подкупольцы, не легче, чем узнать что-то о жизни древних шумеров: напалм, пули и взрывы превратили посёлок в мешанину камня, углей и костей.

Огонь развести было нечем — но и тут подфартило: оказывается, в одной из развалин до сих пор курились едким дымом последние угли пожарища. Чувствуя себя древним жрецом, исполняющим какой-то ритуал, Мэтхен соорудил из расколотой пулей доски и каких-то тряпок чадный факел. С ним огонь перекочевал на место привала.

Запалить сухую ветошь, да раздуть пламя, да натащить побольше горючего мусора — и вскоре крыса уже жарилась, капая в огонь жиром, на небольшом коптящем пламени. Увы, тут требовалось не везение, а кулинарный навык. Мэтхен старался, но всё равно половина твари оказалась почти сырой, чуть ли не кровящей, а вторая просто обуглилась. Но выбирать особо не приходилось. Вскоре, разрывая руками полупрожаренную крысу, путешественники отправляли в рот кусок за куском напоминающее крольчатину мясо. Удивительно, но Эири оказалась не против: в глубине души Мэтхен подозревал, что железная девочка заинтересуется ржавыми железяками, но, оказывается, питалась она как и остальные люди… и, соответственно, мутанты.

Они расположились в каком-то ангаре на окраине. Всё-таки не дело ужинать среди трупов и пепелищ. Рядом с низким, почти по крышу вросшим в землю, ангаром не чувствовалось чьего-либо присутствия, похоже, тут не шныряли даже крысы. Что там было? Склад вторсырья, запчастей, какое-нибудь подземное хранилище горючего, или даже боеприпасов? Плевать. Важно, что тут давным-давно нет никого живого, не считая, конечно, микробов.

Дверь ещё держалась, более того, и замок ещё не проржавел в труху.

— Дай я, — предложила Эири. Удар, железный лязг — на миг девчонка исчезла в буром облаке пыли. Следом за первым ударом раздался железный скрежет, будто медленно и натужно рвали железный лист, или открывали консервную банку — но банку величиной с этот ангар. Скрежет оборвался глухим звяканьем, и дверь приоткрылась, со взвизгом провернулись ржавые петли. Эири удовлетворённо отряхнула пальцы от ржавчины. Когда-то, видимо, вход был не у самой земли: из грунта ещё поднимались проржавевшие остовы перил. Но лестница ушла в землю почти целиком, и дверь оказалась практически вровень с землёй. Её край с хлюпаньем прочертил в слизи дугу. Вслед за Эири Мэтхен зашёл. Внутри был мрак — и, в общем, было бы странно увидеть свет там, где полтора века не было ничего живого.

Далеко внутрь они не пошли — костерок развели в углу, прямо у железной стены с облупившейся краской. Скоро, выкинув вглубь ангара кости и голову, можно было сыто расслабиться, уставиться в чёрный потолок, почитать книжку… О, точно! Благо, Эири много и не нужно: съела свою половинку крысы — и задремала, прислонившись к ржавой стене. Благо, от костра шло живительное тепло, а тут было ещё и сухо, вместо вездесущей слизи цементный пол укрывала многолетняя пыль.

Подобранным на пепелище оплавленным гвоздём Мэтхен отколол от полена длинную, тонкую щепку. Конец сунул в огонь и, дождавшись, когда на ней тоже запляшет язычок пламени, воткнул лучину в щель. Вместе огонь костра и огонь лучины давали достаточно света, чтобы книгу стало можно читать.

В слабом свете буквы едва виднелись, мелькнула мысль бросить бессмысленную затею. Но интерес победил. Русский он худо-бедно знал и там, а здесь изрядно расширил познания. Историк листал древний учебник — и злорадная усмешка скользнула по губам. Прав был он, а не маститые учёные, объявившие его шулером от науки!

В шоке Мэтхен отложил толстый том. Официальная история Восточной Европы не стоит выеденного яйца! За Барьером считается, что после 1917 года ничего здесь не было, сразу возникла Зона. Некоторые шли и дальше, упирая на то, что источников, упоминавших эту самую Россию, сохранилось мало, и все какие-то двусмысленные. То ли она распалась, то ли сменила название, то ли была разделена на подмандатные истории, то ли и вовсе не было ничего никогда. Непонятно даже, была ли эта самая Russia до First World War. А уж после… Знаете, мистер доцент, учёный не имеет права спекулировать непроверенными фактами и строить теории на явных домыслах. Вы ещё скажите, что Земля квадратная, а холокоста — не было!

Внушала уважение и древность издания. Шутка ли: 2010 год! Начало прошлого века, самая заря нанотехнологий и генной инженерии, когда ещё слыхом не слыхивали о возможностях инфоцентров, довольствуясь примитивными компьютерами. С точки зрения историка — далёкая эпоха, когда Третий Мир хоть уже и начали давить, но ещё не перешли в тотальное наступление. Громили всякую мелочь — Сербию, Ирак, Афганистан, Ливию… Теперь почти никто и не помнит о тех войнах, даже из историков. А ведь они были первыми порывами ветра перед великой бурей. Того, что, боязливо оглянувшись и понизив голос до шёпота, если уж невтерпёж, называют Великой Чисткой, или официально — Глобальным Потеплением. Как история России и Резервации, она стала табу в Свободном Мире.

Ничего этого в 2010 году ещё не было. И нынешнее настоящее было лишь одной, хоть и самой вероятной альтернативой будущего. Но, возможно, поезд истории ещё мог свернуть. Соответственно, и упоминалась в книге страна, которой — если верить официозу — просто никогда не существовало. Союз Советских Социалистических Республик. Коротко — СССР.

Мэтхен отщепил от доски новую лучину, водрузил её на место прогоревшей. Надо сообразить какой-нибудь светильник, когда у него будет дом. Интересно, а та дрянь в лужах, которую употребляют подкупольные наркоманы и мучимые вшами, — она горит? Если да, можно смастерить из какого-нибудь шнурка и пары консервных банок нечто вроде керосинки.

По временам Мэтхену казалось, что он читает роман в жанре альтернативной истории. Может, и правда?.. Революция и гражданская война, образование СССР, противостояние Сталина и Троцкого… Великая Отечественная. А он, выходит, не ошибся, предположив, что был кто-то, без кого союзники не победили бы Гитлера на суше! Ну, точно, вот оно: Берлинская наступательная операция. Получается, не американцы, а русские в 1945-м году его взяли? Ничего себе… Тогда мятеж террористов, расколовший Германию надвое в 1949-м, и поставленная между двумя частями крепостная стена, это… эээ, как бы помягче… Ну, непроверенная гипотеза, что ли?

Полёт в космос — вообще что-то с чем-то. Скажите на милость, как в кровавом хаосе, в условиях бесконечной гражданской войны, а то и Зоны, могли появиться передовые на тот момент технологии? И с немцами это крошево княжеств, ханств и республик бы не справилось. Значит, было, было государство! Только называлось оно уже не Российская империя, а…

Одно из двух. Или всё, что здесь написано, лишь ненаучная фантастика. Или то же можно сказать об исторической науке Свободного Мира…

— Эдик, а это что такое?

Как ужаленный, Мэтхен обернулся. Только что мирно спавшая Эири проснулась, взглянула сквозь пламя костра — и первое, что увидела — склонившегося над странным предметом приятеля. Тот морщил лоб, вглядываясь в покрытый какими-то странными закорючками лист бумаги. Она встречала такие, в некоторых были выцветшие от времени и непонятные, но красивые картинки. Были и безо всяких картинок, с одними значками. Да зачем они вообще нужны? Даже в качестве топлива для костра толку чуть. Можно, конечно, подтираться, но большинству поселковых такие сложности ни к чему. Чего там можно высмотреть, в этом скопище непонятных значков? Но смотрит ведь неотрывно, водит глазами туда-сюда, даже губы что-то шепчут. А что — не поймёшь. Остаётся спросить, и…

— Это… книга. Её читают.

Мэтхен покраснел, впрочем, в полутьме и под слоем грязи было незаметно. Как объяснить понятнее, он не знал. Как описать, как выглядит солнце, человеку, слепому от рождения? А как объяснить, что такое чтение, той, кто в жизни не видела книгу?

— Ты надписи на стенах видела? — спросил он.

Эири кивнула: как же, попадались. Иные — старые, почти скрытые слоем слизи, но главное — совершенно непонятные подкуполянам. «Бей чурок!», «Татушки» — супер!», или вот такая: «Мэра — к стенке!». Кто это — мэр, и зачем его надо «к стенке»? Чтобы такие надписи карябал, что ли? Другие новее и понятнее, как правило, обыкновенный мат: по-иному в Подкуполье не общались. Поселковые поговаривают, царапал их какой-то Жора Умник, пока не забрёл по пьяни к саркофагу, там его каннибалы и схарчили. Он даже песни сочинять умел. «Я к любимой милке в гости на свидание пошёл. А она, блин, нос воротит — разве это хорошо?» Одно слово — прибабахнутый он был, как все, кто Оттуда.

— Видела, — вздохнула она. — Не понимаю тех, кто из накарябал: что, нельзя сказать? Так ведь и не пишут те, кто говорить могут, а кто пишет — те за троих болтают.

— А здесь — тысячи таких надписей, — объяснял Мэтхен. — И всё о вашей стране. Называется: «История России». Подумать только, Там ничего подобного не осталось…

— А что такое эта «история» и «Россия»? — тут же забросала его непростыми вопросами Эири. — И «страна»?

— Это о том, что было до Подкуполья.

— Разве оно было не всегда?..

Разговор вышел долгим, костёр успел трижды прогореть, трижды пришлось приносить побольше хлама из кучи у двери. Хорошо хоть, успели притащить кучу досок до очередного чёрного дождя. Зато теперь можно не высовываться под сыплющую с неба отраву. Мэтхен подкидывал дрова, но лучинку не разжигал: он уже понял, почитать не удастся. И, конечно, не раз наивные вопросы ставили Мэтхена в тупик. Что могла знать о прошлом девчонка, никогда не выбиравшаяся из посёлка? Но когда забрезжил рассвет, иссяк чёрный, как вакса, дождь, из подвала вышел совсем другой человек…

То есть мутант.

Ржавая дверь, что работала, сама того не подозревая, всю ночь за сигнализацию, отворилась с противным скрипом. Пора было уходить — но шестое чувство властно толкнула обратно. Мэтхена интересовало, для чего построили ангар, и нет ли тут чего-то полезного. Если бегло просмотренный учебник не врёт, повоевать в ХХ веке России довелось, да и в двадцать первом тоже. Должны быть какие-то склады оружия. Почти всё наверняка вывезли, часть для стран-сателлитов Свободного Мира, которым своё и новое давать жалко, часть упокоилась в частных коллекциях и музеях, а часть пошла в переплавку — хорошая оружейная сталь нужна всем. Но, может быть, что-то осталось? Автомат у него есть, уже хорошо. Вот бы найти патроны, какие не производятся в Свободном Мире… Подпалив факел от последних углей, Мэтхен и Эири пошли вглубь. Тут было сухо, температура почти не менялась — если тут было стреляющее добро, оно могло сохраниться.

Сначала попадался какой-то хлам: прессованные ржавые остовы автомобилей, истлевшее тряпьё, рассохшаяся мебель, ржавые тросы, лебёдки… Если б осмотреть склад было бы не лениво, можно было бы не мучиться с коптящим мусором, а расколоть несколько книжных шкафов и стульев.

Но главное открытие ждало путешественников дальше. Похоже, это всё-таки был склад оружия, и это объясняло всё: и присыпку ангара землёй — для маскировки, и положение на отшибе, посреди болот и неудобий, и даже весь хлам у входа.

Мэтхен шёл вдоль стеллажей, кронштейнов, полок, чадное пламя выхватывало ряды автоматов и пулемётов, массивные тубусы гранатомётов, зелёные ящики с гранатами, патронами, а может, и снарядами, бочки с горючим. А эти-то зачем? Будто в ответ на вопрос, из мрака выплыла массивная, приземистая машина, прицелившаяся в сторону входа широким жерлом пушки. Пулемётов и радиоантенны видно не было, но Мэтхен не сомневался: где-то тут они есть. Вот это новость! Настоящий старинный, конца двадцатого века, танк! Такие сохранились в военно-историческом музее в Стокгольме и Берлине, только именовались почему-то «польскими».

Мэтхен не удержался, взял в руки один из стволов. Как ни говори себе, что ты интеллигентный человек, что человечество переросло войны, особенно большие, стенка на стенку, что не дело уподобляться убийцам — «туристам»… Но в любом мужчине сидит древний рыцарь, для которого не столько даже жена, сколько меч и боевой конь — «вторая половинка». Его можно загнать на самое дно и вознести на вершину власти, можно опутать запретами и правилами хорошего тона, он может оставаться под спудом годами, но стоит ощутить в руках уверенную, основательную тяжесть смертоносного железа — и он просыпается, ненадолго разрывает путы, словно прикидывая, пришёл его час или ещё можно спать. Не потому ли, что просыпается этот рыцарь, даже не заряженное оружие в руках придаёт самому робкому человеку бесстрашия?

— Что это? — встряла любопытная Эири. Её голос разбил хрустальный дворец наваждения, будто и не было ничего. Мэтхен с сожалением положил автомат на место. У него уже есть один, и тот пока не пригодился. Но находка, сама по себе, полезная. По всему судя, склад создали какие-нибудь партизаны, ещё не ставшие мутантами и дегенератами. Но что-то случилось, что-то такое, что сделало борьбу бессмысленной. И оружие, которого хватило бы на батальон, если не полк, так и осталось тут догнивать, никому не нужное и всеми забытое.

— Оружие это. Такое, как те, которым убиты те, в посёлке.

Вспоминать те минуты, когда вёл её по сожжённому посёлку, не хотелось: сгущающаяся мгла прикрыла многие подробности, но хватало и того, что ещё можно различить. Эири молчала, но Мэтхен понимал: вопрос лишь времени. На её месте он бы тоже стал допытываться, кто перебить всех, вплоть до младенцев. И что тогда прикажете отвечать, господа федералы? Что он сможет сказать, чтобы эта девочка не возжаждала мести?!

— Может, попробуем их догнать?

А что, идея дельная. Была в самом начале идейка: добраться до своего собственного тайника — и, прихватив трофейный автомат, попробовать просочиться сквозь охрану Барьера. Остановила практичная, как топор, мысль: «И что ты, голубчик, навоюешь без элементарной подготовки? На первой же мине взлетишь!» Эири в металлическом обличье противопехотки не опасны, а он точно останется без ноги. Не говоря уж о камерах слежения, беспилотниках, и прочем… Что там говорил Забойщик?

— Они уже у себя, за Барьером, — произнёс Мэтхен первое, что пришло в голову. — Вдобавок летят по воздуху, в вертолёте, а то и гравилёте. Нет, не догоним…

— А что это такое — вертолёт и гравилёт?

Мэтхен вздохнул: её неуёмная любознательность порядком надоела.

— Потом объясню, — отмахнулся он. — Пошли. На всякий случай — запоминай дорогу. Может, всё это пригодится.

— Может, и пригодится, — эхом откликнулась Эири. Мэтхен надеялся, что они ошибаются — но чем дальше, тем больше понимал: всё верно. Раз начались избиения целых посёлков, значит, второе издание Великой Чистки тоже не за горами. Всё-таки хорошо, что есть этот склад. Хотя… Что толку от оружия, если далеко не у всех, не говоря уж о мозгах, есть нормальные пальцы? Оно ведь на людей рассчитано, не на мутантов. Да и хватит ли одного склада, чтобы отбиться ото всего мира? Впрочем, сейчас важнее вернуться в посёлок. Синтетическая баланда лучше крыс.

Посёлок кончился, под ногами снова захлюпало. Вряд ли они успели убежать далеко, когда по пятам мчались каннибалы. Но никаких ориентиров путники не запомнили: выбираться из посёлка оказалось труднее, чем думалось вначале. Как назло, дождь уничтожил следы. А свернуть, если казалось, что они идут неправильно, не получалось: по обе стороны от тропы тянулись топи.

Словно назло, то принимался барабанить мутный дождь, то наотмашь хлестал ветер, то подворачивался какой-нибудь корешок, и кто-то из них падал лицом в грязь. Радовало то, что на складе нашёлся рулон толстого, прочного полиэтилена. Прихваченным там же штык-ножом Мэтхен отрезал большой кусок и плотно замотал книгу. Чтобы свёрток не распался, историк перетянул его проводом. Получилось неплохо: даже при полном погружении влага внутрь не проникала. Может, немножко и просочилось: к вечеру у Мэтхена не было сил проверить, не позволяла и мгла. Другие куски пошли на самодельные дождевики, которые вырезали ножом, а по швам «запаяли» головнёй из костра. Получилось грубо и неказисто — но ядовитый ливень такая одежда худо-бедно держала. Мэтхен не отказался бы ни от противогазов, ни от противорадиационных костюмов. Увы, их почему-то не отказалось.

День выдался хмурый и болезненный, даже для Подкуполья: опять, наверное, на востоке что-нибудь прорвало. Стало быть, и дряни же выльется с прохудившихся небес! И нет на этот раз нормальной крыши над головой. Тьма всё сгущается, хотя дождь вроде перестал… Мэтхен был уверен, что сейчас часа четыре пополудни, и солнце ещё довольно высоко. Но казалось, что уже настали короткие подкупольские сумерки, равноценные летней ночи Там. И не в городе, а в лесу. «Ещё немного, и ночевать придётся здесь» — думал мокрый до нитки, дрожащий от озноба Мэтхен. Неужто он, наконец, простыл? Или… не просто простыл?

— Становимся, — произнёс он, выбрав островок посуше. На нём была даже какая-то груда кирпичей, уже почти скрытая мутировавшей травой — наверняка тут что-то стояло. Конечно, крыши над головой всё равно нет, да и о костре, когда всё вокруг промокло, остаётся только мечтать. Но, по крайней мере, нет дурнопахнущей маслянистой воды, покрытой чёрной липкой коркой. Уже — лучшая постель на свете.

Он думал, что заснёт, едва коснётся земли — но ошибся. Голова горела огнём, остальное тело бросало то в жар, то в холод, колотил озноб. Сейчас бы… ну, не таблеточку да микстурочку, да тёплую постель впридачу, но хоть костёр и еду. Любую, вчерашняя крыса совсем даже ничего оказалась, почти крольчатина. Если, конечно, забыть, где она могла бегать и что есть. И что ело то, что ела она сама…

Эири заметила его состояние. Скинула почерневший от грязи самопальный дождевик, следом полетел на землю плащ Мэтхена. Получилась жёсткая и холодная, зато сухая постель.

— А ты как же?

— А, — махнула рукой Эири. — Обойдусь. Скоро и ты научишься. Вы, забарьерные, тут или дохнете сразу, или привыкаете.

— И много ты видела… забарьерных?

Девчонка задумалась, покрытый разводами грязи лобик прорезали морщинки. Грязь и сгустившийся мрак начисто скрадывали всё, кроме зыбкого абриса, сейчас Эири казалась неотличимой от любого из людей. Да и мрак кругом скрывал… эээ… особенности пейзажа. Казалось, да и то больше благодаря слуху и обонянию, чем глазам, что они вовсе не в Подкуполье. Какая-нибудь свалка бытовых отходов, не более. Таких стало гораздо меньше с тех пор, как возникло Подкуполье, и всё-таки возле крупных городов — оставались: далеко не всё успевало перерабатывать Подкуполье, а теперь нанороботы. Много оставлял мусора Свободный Мир, ой много. Много матерят его экологи разной степени дурости и отмороженности — но статьи свои пишут на инфоцентре, даже не на компьютере, живут не в саманной хижине, а в комфортабельном коттедже. Да и воду пьют — не из луж, а прошедшую многоуровневую очистку, текущую по стерильным трубам… И дома свои не дровами обогревают, а автономной системой отопления на холодном термоядерном синтезе…

— Ну, парочка была. Вон, Хоха, например. Ничего был парень, только какое-то ширево всё искал. Так и не нашёл. А может, нашёл, да нам не сказал. Налакался из краников, как ты, да на светящей поляне заночевал. А там даже мне порой плохо становится.

Прикрывая собой от пронизывающего ветра, Эири прильнула поплотнее. Она наверняка мёрзла и сама: это в «металлическом» облике её не беспокоили ни мороз, ни огонь. Но девушка понимала, что холодный металл застудит спутника. И потому, хотя худенькие плечи дрожали от порывов ветра, остальное тело ластилось к его боку. Впервые в жизни Мэтхен ощутил бархатистую мягкость кожи, стоит чуть приподнять руку — и она коснётся упругих, неотличимых, наверное, от человеческих, девичьих грудок. На лице Мэтхен ощутил тепло её дыхания: почти не заметные во мраке губы придвинулись совсем близко.

— Тебе плохо? — прошептали эти губы. — Что с тобой, поранился?

Трудно сказать. То есть просто — но попробуй объясни никогда не болевшему человеку, что такое ангина. В Подкуполье выжили лишь жалкие остатки прежнего населения. Тысячи, да, — но из десятков миллионов. Зато остались самые живучие. Они привыкли к синтетической баланде, способной довести прихотливого забарьерца до рака желудка, и к провоцирующему мутации пойлу. И к химическим ливням, порой таким, от каких слезает кожа, а от капель, как от ожогов, остаются шрамы и рубцы. И к радиоактивному смогу. И к мутировавшим до неузнаваемости бактериям. Они просто не представляли иного. Они никогда не болели — правда, и жили хорошо, если лет тридцать.

Так, может, вершина эволюции — подкупольцы, а не забарьерцы?

— Приболел немножко, ничего страшного, — негромко произнёс Мэтхен. Его колотил озноб, но изгнанник старался, чтобы зубы не стучали. — Завтра буду как огурчик.

Сам он, правда, был в этом вовсе не уверен. Если уж тут прихватило — мало не покажется.

Помолчали. Ночь тянулась, мрак густел, хотя, казалось, куда уж дальше. Отравленное болото жило — чавкало, булькало, временами кто-то душераздирающе выл за пеленой мрака и смога. Мэтхен хотел спросить, есть ли тут чудовища. Потом вспомнил Бига. Наверняка есть и другие «красавцы», только вряд ли многие из них сохранили разум. Да, шататься по болотам без автомата — чревато. Да и с автоматом — что, лучше? А танк по этаким топям не пройдёт. Вывод: тут скорее сам станешь пищей, чем добудешь что-то съедобное.

Мэтхен чувствовал себя препаршиво, но всё равно легче, чем когда шёл. По-настоящему заснуть не получалось: он то проваливался в зыбкий полубред-полудрёму, то снова выныривал, чувствуя, как кружится и горит огнём голова, как подкатывает к горлу тошнота. Бросало то в холод, то в жар. А время тянулось бесконечной многоножкой, единственным лучиком надежды была невидимая во тьме улыбка Эири. Отчего-то Мэтхен не сомневался: она улыбается, немного смущённо — но всё равно ободряюще. Мол, ничего, жить будем — не помрём. В этой улыбке смешались тревога за друга, надежда, стремление помочь… Мэтхен нашёл в себе силы улыбнуться в ответ.

Вспомнился Двуглавый Боря. Мэтхен не понимал, как он стал её мужем? В посёлке, как вообще в Подкуполье, давным-давно не помнят, что такое семьи: каждый спит, с кем понравится, а надоест — уходит ещё к кому-нибудь. И результаты творящегося тихого разврата — как говорится, налицо. Что может родиться, к примеру, от союза трёхрукой, зато безногой особы с полуметровыми острыми, как копья, рогами над ушами — и трёхглазого, с девятипалыми руками и свиным пятаком вместо носа, похожего на мелкого кентавра с чешуйчатым задом кавалера? К слову, то самое у «кентавра» имеется аж в тройном экземпляре, что прямо-таки провоцирует устроить оргию.

— Слушай, можно нескромный вопрос?

— Ну, если не совсем нескромный, можно, — во мраке улыбка снова не видна, но тон — шутливый, с затаённым лукавством.

Мэтхен помолчал — и, будто во тьму с крепостной стены:

— Почему ты вышла за Бориса?

На миг повисла тишина. Мэтхен сказал — и пожалел: он опасался, что слова разобьют хрупкий мост доверия, и она отчуждённо замолчит, а то и влепит пощёчину. Последнее, впрочем, было бы лучше: это означало бы, что он, по крайней мере, ей не безразличен.

— Так ведь вождь он, — произнесла она. — Вождю многое можно. Вот и меня взял. А почему пошла? Потому что иначе мне бы пришлось бы искать другой посёлок. А тут все мои друзья, с кем я в детстве играла…

«Ага, а сама уже такая взрослая, ну просто ужас — целых пять с половиной лет, — ехидно подумал Мэтхен. — А я вообще древность ходячая, тридцать три года, блин!»

— Это во-первых. А главное, если б не он… Если б не он, наши бы у краников передрались сразу. И на завод никто бы ходить не стал. Как Смрадек все бы стали.

«Права девчонка! — с удивлением осознал Мэтхен. — Всё верно: если б не завод, если б не необходимость работать, а значит, думать, все бы окончательно опустились. А что, краники есть — и прекрасно, можно и не трезветь, только сосать и сосать эту дрянь, пока не загнёшься!»

— А ты его любишь? — и снова Мэтхен задал вопрос прежде, чем понял, что лучше молчать. Даже в абсолютном мраке, по голосу, было заметно, как смутилась девчонка.

— Любишь? А что такое — любить? Вот поесть — люблю. И это самое — тоже не против. Что такое — любить человека? — Смутилась. Видать, слышала уже пакостное, ибо утверждающее, что в отношении подкупольцев всё позволено, словечко «мутант».

— Это значит, — начал разъяснять Мэтхен. Вспомнились книги, фильмы, песни… Но как историк, он знал: были времена, когда этого понятия, как такового, и не было. Никого не возмущало, что девушке выбирали мужа родители, при этом её даже не спрашивали. Само собой, были и такие, кто решались пойти против главы рода, жреца и старейшины, против людской молвы и гаденького шёпота на ушко. О них даже пели песни. Но большинство — большинство и не думало, что можно как-то иначе. Судьба, да. От неё не уйдёшь. Может, в следующем рождении, если карма не запачкается… — Значит, что ты без кого-то не можешь жить, ты тоскуешь, едва он успеет выйти за порог. А стоит ему появиться — тебя будто озаряет солнце, и хочется петь и плясать…

«Дикий, что я плету? — билось в голове. Но слова лились — сами собой всплывали цитаты из прочитанных, разумеется, в электронном виде, книг. — Ещё бы стихи тут сочинять стал!»

Эири слушала, как откровение. Похоже, она забыла даже, что надо дышать — и глубоко вдохнула, только когда Мэтхен замолчал.

— Если так… Не знаю. Честно. Я всегда гордилась, что он — мой, а я — его. И мне доставляла удовольствие… близость с ним. Но так, чтобы скучать без него? — В голосе прорезалось лёгкое возмущение: — А ему плевать на мои слова! Сколько раз говорила — не пей! Ну, а к другим девчонкам приставать — тут ничего особенного, на то он и вождь.

Эири говорила вроде бы спокойно — но в голосе прорезался неосознанный протест. Казалось, её убедили и продолжали убеждать — все, кому не лень — в том, что это нормально и правильно, что нет чувств, а есть только однообразные движения вперёд-назад, после которых, если маленько повезёт, получаются дети. Если повезёт не маленько, а посильнее, эти дети выживут в первые, самые трудные год-два, а если повезёт совсем — доживут до заветных шести лет, получат место у краников и смогут сделать своих детей. Те, кто красивее и, главное, сильнее, с самыми красивыми и плодовитыми бабами, остальные — с теми, кто останется. Какие тут чувства? Только то, что хочется сладенького, и тебе, и ему. Это — уже повод.

Удобная ситуация. Есть, конечно, такие, кому в любом случае останется только облизываться на других — как бы Смрадеку не хотелось, никто его к себе не подпустит. Но большинство совсем без сладенького не останется. Конечно, если подсуетится.

— А если девушка, которую избрал вождь… против?

Повисло молчание. Эири пыталась осмыслить, но не очень-то получалось: такое ей просто не приходило в голову.

— И кто сказал, что вождём может быть только один… ммм… человек? Или у кого сильные кулаки, тот и хозяин?

Ответом стало молчание. Вообще-то так и было: предыдущего распорядителя краников просто-напросто перестали замечать, когда он не сумел поставить на место молодого Бориса. Через месяц там, где Жиртрес Моня стоял, теперь Двуглавый распоряжается.

— Ну да, потому его и слушают, — ответила она. — И ты слушайся. Ему много не нужно, а непослушным он своими руками шею сворачивает. Только Петровича побаивается, тот летает, Боря его не может достать. Но ты-то летать не умеешь! Старайся его не раздражать…

Мэтхен замолчал, вслушался в далёкий плеск и бульканье, будто что-то варили в огромном котле, вгляделся в неблизкое бледное зарево. Наверняка поблизости вспышка была ослепительной, но полог смога гасил и рассеивал свет. Дальше пятидесяти метров ночью ничего не увидишь и с прожектором. Но вряд ли источник света — техногенный. Скорее всего, это бурная реакция переполняющих болото химикатов.

— Бывает и ярче, — отвечая на невысказанный вопрос, произнесла Эири. — Порой и в посёлке видно и слышно. А мужики сейчас от краников как раз тянутся. Кое-кто ползёт на сполохи. Такие пропадают без следа…

Мэтхена передёрнуло — а может, возвращалась «в силах тяжких» ненадолго отступившая болезнь. Эири говорила о пропавших без вести спокойно, как о подхвативших насморк. Её беспечность лишний раз напомнила, что пропади они пропадом — никто и не почешется.

Мэтхен почти задремал. Из зыбкого сна, как морковку из грядки, его вырвал голос Эири: похоже, она не поняла, что он заснул. Иначе, был уверен Мэтхен, она бы его не потревожила.

—. А что такое — поцелуй?

Мэтхэн удивлённо захлопал глазами. Он слишком мало пробыл в Подкуполье, чтобы понять, умеет ли тут кто-то целоваться. Но раз спрашивает…

— Откуда ты про него узнала?

— Слышала от этого, Хохи, пока не помер. Он же ваш, из Забарьерья. Значит, знал наверняка. Он говорил, что у нас тут целоваться не умеют, а он, когда с бабой, значит, любит это дело. Мол, то ли дело у них Там.

«Какие откровенные пошли разговоры» — подумалось Мэтхену. Вспомнилась фраза, читанная в какой-то книжке, что, мол, в Союзе не было секса. Причём, судя по контексту, речь шла о России. Теперь здесь считают, что в Подкуполье нет поцелуев. История повторяется, к счастью, не только в виде трагедии.

— А у вас никого не целуют? Хотя бы в щёчку? Приятелей?

— Да этого-то сколько хочешь! Один вот поцеловал так, да только не учёл, что клюв у него был метровый. В общем, в правый висок девчонке вошло, в левый вышло. Так и померли вместе.

— А он от чего?

— А расцепиться не могли. Клюв-то зазубренный был… Как пила двуручная у Петровича. Так и застрял в костях… И Двуглавый, когда пьяный, целоваться лезет — но у него из пасти воняет, да и слюняв он страшно, не люблю я это. Вдобавок голов-то две, и с этим тоже проблема: поцелует одна — обидится вторая. А у вас там, Хоха говорил, как-то не так целуются. Это, мол, совсем другое. Показал бы, а?

— Ты уверена, что хочешь? — поразился Мэтхен. — Ты же замужем!

Но больше всего на свете отчего-то хотелось, чтобы она не послушалась.

— Ну, я же не собираюсь ему изменять, — усмехнулась она в темноте. — Хотя я бы не отказалась натянуть Двуглавому нос: не одному ему со всеми развлекаться… Ну давай, Мэт-хен, — по слогам произнесла она его настоящую фамилию. Она была такой трогательной в своей попытке подольститься, что Мэтхен не смог бы устоять при всём желании. — Только один поцелуй. И всё.

— Ну что ж, — сдался Мэтхен. — Это будет всем поцелуям поцелуй. Только смотри, не пожалей потом.

Мэтхен поднял руку, ему самому показавшуюся тяжёлой и неуклюжей. Притянуть к себе худенькую, совсем, казалось бы, лёгкую девчонку, стоило нешуточного усилия. Из кромешного мрака выплыло лицо, светящееся предвкушением чего-то невероятного. Мэтхен ощутил на своём лице тепло её дыхания, миг — и их губы соприкоснулись. Сперва совсем чуть-чуть, Мэтхен будто опасался, что губы Эири окажутся твёрдыми и холодными, как подобает металлу. Или, наоборот, горячими, пышущими жаром плавильного тигля. Нет, ничего подобного, губы как губы — мягкие, тёплые, душистые. Губы двоих соприкоснулись — и разошлись. Даже вкус был обычный — разве что не сталось привычного после земных девушек острого привкуса помады.

Губы разошлись только для того, чтобы встретиться вновь, теперь всерьёз. Эири прикрыла глаза, как всегда, когда ей было действительно хорошо, Мэтхен целовался с открытыми глазами — но разницы не было никакой, мрак скрадывал черты лиц. Мэтхен слегка посасывал нижнюю губу, потом верхнюю, потом его язык проник ей в рот, скользнул по ровному, будто только что от хорошего стоматолога, ряду зубов, встретился с её, остреньким в прямом и переносном смысле, язычком, затеял с ним весёлую игру. Руки Мэтхена поглаживали тёплые, мягкие округлости её грудей, но сам он этого не замечал.

Училась Эири быстро. И уже её язык, пробежав по губам Мэтхена, скользнул ему в рот. Во мраке казалось, что он целуется с обычной девушкой. Кстати, помнится, у одной из его студенток был пирсинг во рту — может быть, у её поцелуя был бы такой же привкус? Мэтхен не пробовал, теперь и никогда не попробует. И, странное дело, он поймал себя на том, что ничуть не жалеет. «Нет, ребятки, вы уж там как-нибудь, без меня, — решил он. — А мой дом — Подкуполье. Именно так. Не Зона, не Резервация».

Губы разошлись с клейким, влекущим, воспламеняющим кровь звуком. Мэтхен не удержался, быстро поцеловал ещё раз влажные, чуть припухшие губки Эири. Девушка скользнула по ним язычком, будто спеша в последний раз попробовать вкус поцелуя, и с ним — незнакомых, но волнующих ощущений. Она думала, как это непохоже на тупую однообразность ночей с Двуглавым. В голову полезли и вовсе странные мысли. Мэтхен не был похож на привычных, не очень умных, зато искренних и прямолинейных подкуполян. Не походил и на чванливых, уверенных, что само появление Оттуда даёт им право задирать нос, забарьерцев. Тем более — на «туристов», которые, по словам Эрхарда, похозяйничали в селении. Он был особым — и ещё знал такое, о чём ей и слыхивать не доводилось. Мысли о Мэтхене пугали её саму, ведь так можно зайти очень далеко. Но как от них избавиться, она не знала.

Над Подкупольем висела непроглядная, кромешная тьма. Чуть слышно свистел ветер в камышах, шелестел дождь, кровавили мрак отблески подводного пламени. Но двум усталым и голодным путникам посреди отравленных болот было не до того. Каждый надолго погрузился в свои мысли, пока усталость не победила, и сон не сморил обоих.

— Вот мы и дома, — произнесла Эири. — Спасибо, что помог. Сам-то где живёшь?

Умеет же она задавать вопросы! Мэтхен не знал, что ответить: Двуглавый ничего не говорил, а после краников ему было домом всё Подкуполье. Можно, конечно, остановиться в той самой развалине, где в подвале припрятал трофейный автомат… Решено!

На второй день они едва тащились, если б не Эири, Мэтхен точно бы там остался. Жар прошёл, но навалились обессиливающий кашель и противная слабость. Хотелось прилечь — прямо тут, в ледяную воду, несмотря даже на то, что тогда он сляжет окончательно. Перед глазами всё плыло, голову снова ломило. Спасала Эири — днём она находила дорогу, будто в топях и родилась.

Сперва они, наконец, выбрались на твёрдую землю. Идти стало легче, теперь можно даже не останавливаться, пытаясь унять головокружение и держась за плечо Эири. Впереди, наконец, показалась сперва изуродованная мутацией роща, а потом и озеро. Мэтхен спросил было, где же саркофаг, оказалось, они вышли с другой стороны. Дальше дорога была знакомой, Эири и сама не помнила, сколько раз по ней ходила. Вот и первые, разрушенные почти до основания дома. Это уже начало посёлка. Ещё полкилометра — и появится вожделенный, после вынужденного путешествия, завод. Как всё-таки здорово, когда есть еда, да и отрава из краников нужна многим.

Только он теперь к краникам — не ходок. Одного раза хватило. Вот книга — это, действительно, хорошо.

Остался последний вопрос, жилищный.

— Вон там, — указал он развалину с тайником. — Там же никто не живёт?

— Никто. Зайду как-нибудь в гости.

Дом был, конечно, без крыши и двух стен — зато уцелела часть перекрытия, оставлявшая сухой закуток. Подвал с тайником тоже был цел: все две ночи сюда никто не наведывался. Цементные ступени раскрошились от влаги, перила проржавели в труху, но спуститься ещё можно. Внутри оказался сухой, даже уютный подвал остатками труб отопления: последний раз по вода текла по ним сто тридцать лет назад. Мэтхен уже собрался искать хлам для лёжки — но Эири потеряла терпение. — Да хватит суетиться, вечером поселишься, никто тебя отсюда не выгонит! Пошли, на завод пора.

— Так ведь уже опоздали! Да и день пропустили…

Девчонка засмеялась, весело, заливисто, только как-то странно. Звучали в этом смехе жёсткие металлические нотки — будто кто-то клацал ложками, или вилками. Или, наоборот — затвором? Впрочем, к этому смеху Мэтхен уже привык.

— Первый раз у краника — значит, молодой, неопытный. Петрович — он всё понимает, хоть сам только по праздникам к кранам приходит.

«Так тут ещё и праздники есть!» — теперь Мэтхен был совсем сбит с толку. Зачем праздники, если у поселковых каждый поход к кранику — праздник?

— Пошли быстрее, нехорошо весь день пропускать.

— Почему?

— Ну… Не принято, значит.

Мэтхен поплёлся за беспечно насвистывающей Эири. Хотя голову по-прежнему ломило, а после озёрной водички появилась ещё и острая резь в животе. Впрочем, много ли осталось от привычного въедливого, дотошного историка Мэтхена, который попал в Подкуполье за то, что слишком много знал? С каждым днём он вытеснялся другим, ещё толком неизвестным — но куда более знакомым с жизнью в Подкуполье Меченым Эдиком. Этот новый не только не страдал от потери привычного комфорта, он ценил именно эту жизнь, в Подкуполье. Существование в прежнем мире он считал сном, нереальным мороком.

С другими, по большей части молодыми мутантами, Эрхард перешагнул порог цеха. Надо же, блондинка тоже опоздала! И, может, тоже вчера не приходила. Сейчас нам всем покажут…

Петрович окинул Мэтхена хмурым взглядом сверху — и по-своему истолковал его бледность и шатающуюся походку:

— Не отошёл ещё от радости подкупольской? Иди, посиди в уголке. Вечером пойдёшь за баландой. Выздоровеешь — отработаешь.

 

Глава 4. Школа Подкуполья

— Прочитай этот абзац, Гуг, — сказал Мэтхен.

— «И он разросся, этот парк, и стал любимым местом отдыха для взрослых, а для молодёжи он был даже не местом, а самой жизнью в пору её юного цветения, он рос вместе с ними, был юн, как они, но его зелёные кроны уже шумели на ветру, и в солнечные дни там уже было тенистои можно было найти таинственные укромные уголки, а ночью, под луной, он был прекрасен, а в дождливые осенние ночи, когда опадал мокрый жёлтый лист, виясь и шурша во тьме, там было даже страшновато, в этом парке».

Читал, и не по слогам, а с выражением, крошечный мохнатый человечек с высоколобой, яйцеподобной головой. В нём было сантиметров шестьдесят, не больше. Человечка звали Великан Гугнява, было ему уже пять лет, и Мэтхен не сомневался, что больше он не вырастет. Но Гугнява, хоть и пришёл в школу недавно, оказался из самых способных учеников. Он водил крошечным пальчиком по ветхим страницам, и слова старинной книги оживали, превращаясь в кровавое и героическое сказание. Малышня слушала, затаив дыхание: им открывался пугающе-огромный, но чудесный и яркий мир. Кажется, сделай лишь шаг, и покинешь унылое, загаженное Подкуполье.

Но ох, как непрост этот шаг. И раз за разом Учителю Эду приходится отвечать на вопросы:

— А что такое этот парк? Он как то Чудовище, что позавчера на окраине заметили?

— А почему они зелёные, когда все листья чёрные?

— А что такое эти кроны, и почему они шумели на ветру?

— А что такое луна? А правда, что она из замёрзшего пойла состоит?

— А почему листья жёлтые, когда они зелёные были, и почему они опадают?

Столько вопросов — на один небольшой абзац. А сколько их будет, когда перевернётся последняя страница найденной в развалинах книжки? Когда освоившие чтение прочитают и другие книги? Не просто раскрыть ворота в другой мир тем, чьё настоящее — чёрная слизь, свинцовый смог и налакавшиеся у краников до изумления родители. Тем, у кого нет ни будущего, ни прошлого, одно лишь уныло-однообразное вечное настоящее.

И всё-таки Мэтхен не жалел о своём решении. С помощью Петровича они находили развалины, разбирали их, вытаскивали крошечные квадратики потемневшей, хрупкой бумаги — и читали, жадно пытаясь узнать об окружающем мире. Для Мэтхена это стало суровым экзаменом: не просто человеку, в глаза не видевшему бумажную книгу, понять, что с ней делать, как правильно держать, в каком порядке перелистывать страницы… А когда дочитал найденный в руинах учебник истории, он понял, что и его знания никуда не годятся: одно дело чьи-то досужие пересказы, а другое — первоисточники. Учились дети Подкуполья — но не менее напряжённо, хоть и неявно, учился и он сам.

Да, тут была Страна. Даже не одна, а много стран, живших в мире и дружбе, одной семьёй. Семья эта рассыпалась мелочными дрязгами, все вцепились друг другу в глотки в попытке стать чуть богаче соседа — и в итоге оказались тут. В Подкуполье. Не всегда рассказывать историю было приятно. Но он не лгал. Надо, чтобы они знали не только о славе, но и об ошибках предков. Только тогда они их не повторят. И, быть может, ещё сделают Подкуполье по-настоящему своей страной.

Дни сменяли дни, становилось чуть холоднее, потом чуть теплее — лето сменилось зимой, а зима летом. Мэтхен потерял счёт времени: скорее всего, он жил в Подкуполье уже больше года. Зима и лето почти не отличались друг от друга: одинаково стылые, промозглые, унылые. Солнце не показывалось, только если случится разрыв в обложных тучах смога, которые, в свою очередь, удерживал Купол. Сажа и капельки какой-то маслянистой дряни конденсировали разлитую в атмосфере влагу и падали вниз — оттого каждый день шли мутные мутные, порой и просто чёрные, ядовитые дожди. Из этой-то смеси и состояла вездесущая чёрная слизь. Не было тепла — но местные не видели и снега. По забарьерским меркам, летом тут было градусов десять-пятнадцать, а зимой пять-десять. Разница почти не ощущалась.

Дни походили один на другой, как две капли водки: с утра пораньше, страдая от похмелья, на ходу поправляясь из чёрных луж, народишко подтягивался к заводу, а сердитый, дотошный Петрович заставлял всех хоть как-то работать. И гордилась своей блондинистостью головозадая красавица, травила похабные анекдоты и благоухала озоном амёба-переросток, а Петрович матерился, порхая под закопчённым потолком из цеха в цех. Пыль, сажа и машинное масло, покрывавшие его крылья сплошным ковром, клочьями и каплями падали на головы неспособным летать. Некоторые пытались отлынивать, или демонстрировали уж полную неспособность к обучению. К таким он подлетал и метко бил гаечным ключом по голове. Прежде, чем наглого летуна удавалось схватить за ногу, он успевал взмыть к потолку. Особенно доставалось блондинке, но у той, похоже, на голове-заднице был слишком толстый слой жира. Она только ойкала и тупила ещё больше.

Вечером по хмурым лицам начинали гулять улыбки: работяги тянулись к раздаче. Но и она была лишь преддверием Главной Радости, иные даже пренебрегали синтетической баландой, сразу занимая очередь к краникам. Но Мэтхен не мог себя заставить снова взять в рот пойло — уж больно нерадостными были последствия первого опыта. И как его не сожрали каннибалы в пьяном сне? Не, алкоголизм до добра не доведёт. Тем более, что есть и другая забава.

…Мэтхен мечтал, как после смены, пока посельчане толкаются задами у кранов, наконец, сможет дочитать книгу. Восемьсот страниц, да ещё шрифт поблек и расплылся от времени, а бумага пожелтела — не шутка. Хорошо хоть, из двух консервных банок и обрывка ткани удалось соорудить что-то вроде керосинки. Нашлось и топливо: «вода» из чёрных луж с пугающе-яркой розовой пеной, которые так любили алкаши, и правда ярко горит. Только вот коптит — кто бы знал, как! И резина так не может…

Мэтхен уселся на накрытые целлофаном кирпичи, служившие стулом, запалил самодельный светильник. Зажигалку подкинул Петрович — мастер подобрал её среди мусора, а заправил синтетическим, как и баланда, бензином. Большая его часть, как и выработанного при переработке мусора биогаза, шла за Барьер. Но Петрович давно проковырял в трубах дырочку, аккуратненько врезал туда краник из-под пойла — на собственные нужды хватало. Делился и с подкуполянами. А Мэтхен первые дни гадал, как они разводят огонь! Словом, теперь была и книжка, и светильник. Оставалось сесть поудобнее в «кресле», и, когда коптящее пламя «керосинки» разгорится, руки сами собой раскроют книгу.

Не получилось. На улице раздался весёлый гомон, кто-то звонко рассмеялся, кто-то едва слышно зашептал — наверное, полагали, что он не услышит. «Насосались пойла и пошли с трезвенником разбираться?» — подумал он. От мысли, что алкашей придётся выставлять, пока они не загадили и не порвали книгу, становилось тоскливо. Но голоса были звонкие и высокие — детские. Ещё хлеще: алкаши, может, и не заметят, а любопытные малолетки глазасты, как никто…

— Тише, мелюзга! — раздался голос Эири. — Да не хватайтесь за неё, порвёте!

Дверь в подвал со скрипом отворилась — и подвал заполнился поселковой малышнёй. Некоторых Мэтхен уже знал. Вот Кривоногий Хой, у него и правда ноги такие, будто с младенчества только и ездил верхом. Эти ноги едва держали тщедушное зеленокожее тельце с омерзительными, зловонными бородавками по всему туловищу, пареньку приходилось помогать себе непропорционально мощными, мускулистыми руками. Но мозги у него были — паренёк уродился на удивление неглупый.

А вот Янка Жаба — и правда, вместо ног бабка-мутация подарила ей жабьи перепончатые лапы. Лапы оказались на диво удобными для ходьбы по грязище. Наверное, и по болоту она бы бегал без проблем. Саныч Комар — мелок он, порой начинает надрывно зудеть — как комар, только куда громче. Наверное, как тысяча комаров разом. Ещё Мэтхен знал Паху Драчуна, Соню Кабаниху и двухгодовалого Хрена Моржового — только эти два слова он и выучил, зато их произносил к месту и не к месту. Были и другие, кого Мэтхен не знал. В подвале сразу стало тесно и душно, пахло ни разу в жизни не мытыми телами. В свете самодельной коптилки по стенам землянки плясали жутковатые тени, слабый свет едва выхватывал гротескно-уродливые тела мутантов. «Босх курит в сторонке!» — мелькнуло в голове не чуждого классике Мэтхена. Правда, вставал вопрос, что же нужно курить, чтобы увидеть такое.

— Эрхард, — теперь она без запинки выговаривала его имя. Пустячок, а приятно: остальные уже привыкли называть его дурацким именем Эдик Меченый. — Мы тебе подарок принесли!

Эири сунула руку под комбинезон — и вытащила… ещё одну книгу. Правда, в затрёпанной обложке, разбухшую от влаги, с серым от въевшейся сажи корешком и срезом страниц. Рисунок на обложке почти стёрся, виднелась только какая-то совсем ещё юная девчонка со смолянисто-чёрной косой. «Бертрис Смолл» — можно было различить на обложке. Прочитать название, особенно по-русски, не получалось. Это имя он слышал ещё в той жизни: писательница, писавшая неплохие любовные романы. Можно сказать, классика жанра, всё ещё скачиваемая из электронных библиотек. И не только обделёнными мужским вниманием домохозяйками.

— Может быть, ты и нас научишь, — Эири замялась и выпалила: — Читать книги?

Мэтхен растерялся: по законам Еврофедерации, просьба тянула, ни много, ни мало, на уголовное преступление. В статье 4-й Закона «О правовом статусе Резервации» прямо сказано: «Запрещается передача любых вооружений, технологий и информации, обитателям Резервации». А в Кодексе уголовных правонарушений была статья 457, посвящённая нарушениям правил пребывания в Зоне. «До десяти лет заключения с принудительными работами». Если технологии военные (а пропаганда, как известно со времён Геббельса — род войск), наказание могло быть вплоть до высшей меры.

Некогда добропорядочный гражданин Федерации, Мэтхен лишь презрительно усмехнулся. Его итак обрекли на смерть — не их заслуга, что он выжил. Плевать на них на всех. Мэтхен видел горящие любопытством и обожанием глаза, и он не чувствовал в себе сил отказать. Вспомнилось: Там он никогда не встречал подобного интереса у студентов. Сытые, благополучные, практичные — зачем им какие-то замшелые царства-государства, позабытые лидеры, литераторы и учёные?

«Черчилль? А кто такой этот Черчилль? Это тот футболист, который забил третий гол на чемпионате пять лет назад? А, премьер, значит, британский во времена Second World War? И Гитлера ещё победил? А этот-то хмырь кто? Предок того толстого сони, что в «Макдональдсе» за углом работает? И, кстати, почему вы говорите: «Британский, германский»? Ещё «русский» скажите! Всякий знает, что мы живём не в каких-то там Британиях и Германиях, а в великой Европейской Федерации!»

Говорят, в те благословенные времена такого не было. Но именно тогда прошла тихая реформа образования с далеко идущими последствиями. Она и позволила воспитать «законопослушных граждан с позитивным мышлением». Увы, ценой интереса к новому и «неудобным» проблемам, каких полно в любой науке. Как подозревал Мэтхен, именно это предопределило судьбу Третьего мира. Ведь там, в Азии, в Латинской Америке, даже в некоторых африканских странах, где сохранили, а где и ввели образовательную систему ХХ века. Постепенно начали возникать национальные научные школы, пусть пока слабые. Конечно, у кого-то получалось лучше, у кого-то хуже, а кому-то оставалось уповать на религиозный фанатизм и террористов. Но и те и другие угрожали святому — глобальной гегемонии Свободного Мира.

Ещё немного — и Запад бы опоздал. Самые развитые из бывших «развивающихся» стран сравнялись бы с Западом, а потом и обогнали его. Ну, а мигранты из бедных стран довершили бы начатое: получилось бы, скорее всего, как с Римской империей. Но тут началось, а точнее резко усилилось, будто перейдя некую точку невозврата, Потепление. И те страны, которые могли бы стать альтернативой Западу, стали безжизненной пустыней. Что, если верить официозу, и избавило Запад от необходимости «превентивных мер».

С недавних пор этому официозу Мэтхен не верил ни на грош. Если бы во всём был виновен климат, большая часть людей бежала бы — хоть на север, хоть на юг. И такая волна переселенцев неминуемо затопила бы тогдашний, старый и обленившийся Свободный Мир. Но этого не произошло — наоборот, все эти ребятки куда-то бесследно исчезли. Значит, было, было что-то ещё, что условно и называют Великой Чисткой. Возможно, и климатические изменения произошли не сами по себе: если что-то происходит и кому-то это жизненно важно, кто поверит, что всё началось случайно? Может, и Россия стала Подкупольем не сама по себе? Она тоже мешала Свободному Миру… Даже постсоветская, слабая и нерешительная.

— Расскажу, что знаю, — наконец решился он. — Но с условием.

— С каким? — спросил Кривоногий Хой. Толстая Соня Кабаниха уже клевала носом: спала она чаще, чем бодрствовала, больше любила только есть. Увы, едой Подкуполье никого не балует.

— Увидите книгу, любую, — он поднял «Историю России» над головой, чтобы её смогли увидеть все. — Немедленно несите сюда. И с завтрашнего дня начинаем учиться. Буду учить вас читать и писать.

«Боже, ну что я плету?! — думал Мэтхен. Идея его посещала, но не так уж часто. В первые месяцы он так и не придумал, как привлечь к учёбе малышню. Да, если честно, и не стремился: хватало дел важнее, один завод отнимал все силы, да и после похода по болотам он едва не отдал богу душу. Полгода поправлялся. — И как теперь отказаться?»

Но отказываться — странное дело! — не хотелось. Они имеют право хотя бы на память. А история при всём желании не может подпасть под «технологии». Как и обучение подкупольских детишек грамоте их же языка. Хотя судейские крючкотворы бы нашли, к чему прицепиться.

— Прежде всего. Зона, то есть Подкуполье, образовалась не так давно, всего сто тридцать лет назад. У вас успело смениться не более семи поколений, а у нас — всего-то два, и то не до конца. Продолжительность жизни с тех пор выросла почти вдвое. А до того, как возникло Подкуполье, была Россия…

И книги — понесли. Мэтхен стал обладателем четырёх фэнтэзи-романов, шести порножурналов, детектива от Дарьи Донцовой, школьных учебников по английскому, географии и алгебре, инструкции по эксплуатации мясорубки «Бош», и парочки любовных романов. К ним добавлялись новые и новые, в подвале стало тесно: в развалинах отыскали удачно рухнувший книжный магазин. В бетонном крошеве образовались сухие, тёмные пустоты, а постоянство подкупольных температур само по себе благоприятствовало сохранности. Не стало проблем ни с учебниками, ни с «внеклассной литературой». Теперь лекции опирались не на забарьерный официоз, а на почёрпнутые из первоисточников факты. Увы, они не оставили от официальной истории Подкуполья камня на камне. Самым ценным приобретением оказался затрёпанный и разваливающийся, с несколькими выдранными в конце страницами, разрисованный давно умершим озорником букварь.

С такой мини-библиотекой можно начинать учиться. И учёба — закипела. У новоявленных «школьников» не было ни ручек, ни карандашей, ни тетрадей (потом одну нашли — со слипшимися от влаги страницами, слизь покрывала обложку сплошным слоем). Писали выломанным в кустах прутом — на облепленной слизью стене, как на классной доске. А попробуй его удержи, прут-то этот, если у тебя не руки, а клешни, ласты или просто беспалые культяпки? Приходилось импровизировать, как всякому первопроходцу: ещё никто не пытался учить грамоте мутантов. Но читать худо-бедно выучились все… в смысле, все, кто в принципе могли научиться. А то ведь были среди детворы и слепые, зато умеющие чуять радиацию и слышать радиоволны, и глухие, зато пятирукие, и вроде бы не отличимые от людских детей — но совершенно безмозглые.

Каждый вечер подвал Мэтхена превращался в избу-читальню. Пришлось перебираться в бывшую подсобку — её обустраивали всем миром. Тяга к знаниям охватила не только детей: первым прилетел непьющий Петрович, за ним приполз Амёмба. Потянулись другие, кто ещё не пропил мозги — большей частью бабы, и то не все. Мэтхен не переживал: главное, к нему ходила почти треть детишек. Половина тех, кто не уродились откровенными идиотами.

Собирались — уже не в подвале, никакой подвал не вместит такую ораву, а на просторном пустыре. Кто постарше, подружнее с пойлом, ворчали. Но до мордобоя не доходило: им тоже была с занятий выгода. Не путалась под ногами детвора, да и к краникам очередь стала меньше. А некоторые мужики — вот уж и правда чудо, по сравнению с ним все фокусы Саурона и Гэндальфа из самой толстой найденной книжки просто ерунда — вообще решили, что жить можно и без пойла! И действительно: не помер никто, зарумянились даже — под слоем грязи, впрочем, всё равно ничего не видать. Никто из них не замечал, как с каждым днём мрачнеет Двуглавый. Мэтхен тоже не замечал. И это оказалось ошибкой.

Ну, здоров, ну себе на уме, ну, искренне считает себя властью. Но всем, кто не ходит к краникам, на него плевать. И даже алкаши… Прикажи он не подходить к краникам — да кто послушается? Его так называемая власть кончается, едва кто-то перестаёт пить.

Зима Подкуполья почти неотличима от лета — только больше кислотных и радиоактивных дождей, порой они льют целыми днями, без дождевика на улице не показаться. Хорошо хоть, толстый полиэтилен ядовитые капли не брали, а плащ и самодельные калоши можно было оставлять на лестнице в подвал. Смог смешивался с густыми туманами, солнце почти не пробивалось сквозь эту пелену. Два часа в день царили свинцовые сумерки, всё остальное время — непроглядная мгла или синий полумрак.

В эту ночь Двуглавый не воспользовался любимой привилегией. Краник, предназначенный для вождя и только для него, остался пустовать. Глядя, как расползаются по посёлку пьяные и невменяемые посельчане, он усмехнулся. Надо же, какие все смешные! Особенно хорош вон тот, здоровый… Как его? А, Костяныч Кузя. Заполз в большую чёрную лужу, тут же добавил — и обмочился от счастья. Теперь он одновременно пил и мочился, причём мочился туда же, откуда пил. Неужели он и сам такой бывает? Нет, пойло нужно употреблять пореже. А то ведь эти, которые пить не хотят, ещё увидят Двуглавого Борю таким же забавным. А допустить, чтобы над вождём смеялись — нельзя. Пусть боятся, пусть хоть ненавидят, или, наоборот, любят и обожают — без разницы. Но там, где начинается смех — кончается власть.

Боря не был таким уж гением — но даже его попорченных пойлом мозгов хватило, чтобы понять: впервые за много лет у него появился противник. Было бы полбеды, если бы какой-нибудь обыкновенный безмозглый костолом. Таких он видел, последнего забил насмерть лет пять назад, Эири как раз год сравнялся. Но этот делал что-то непонятное — и с каждым вечером всё меньше народу ходило к краникам, а всё больше пропадало в хатке новичка. Если так пойдёт и дальше…

Впрочем, это тоже полбеды. Хуже, что жена куда-то спешит по вечерам, стоит ему отправиться к краникам. Особой любви он к ней никогда не испытывал, а с некоторых пор стал, наоборот, злиться. Ну что это такое: уже два года вместе, каждое утро, как только возвращается от краников, старается — а толку чуть. И раньше хоть было удовольствие, теперь и его не стало. Нет, конечно, она не посылала его подальше — но сразу было видно, что голова занята другим.

Да что там, и сама ведь как-то незаметно, исподтишка стала другой. Даже словечки какие-то новые появились. «Россия», «история», «Резервация» какая-то… Тьфу, и не выговоришь! А вот ещё словечки: «мутанты», «энергокупол», «европейская федерастия»… И всё говорит какие-то заумные вещи, будто страна такая существовала, ещё до того, как Подкуполье образовалось. Как пить дать, очаровал её этот очкарик, забил голову всякой дурью, которую и выговорить-то на трезвую голову не выговоришь.

То ли дело с Ханкой Портянкой, или с Глюкой Козюлиной, или с Рыжей Зинкой… А лучше со всеми сразу, и ещё несколькими поселковыми девками. С кем бы они там ни жили, а вождю не откажется дать ни одна. Против не будут даже их нынешние хахали: наоборот, будут потом ходить гоголем и хвастаться: раз с моей девчонкой сам Двуглавый спать не побрезговал, значит, я и сам чего-то стою!

И всё-таки верность Эири — вопрос не чувств, а престижа. Даже, можно сказать, власти. Двуглавый вряд ли сумел бы это объяснить словами — но если вождь не может добиться покорности даже от жены, как он будет этого требовать от других?

Увы. Будь второй половинкой какая-нибудь Глюка Козюлина, проблем бы не возникло. Его кулаков боится весь посёлок. Но с Эири такие шуточки не проходят. Разок он попробовал — кулаки болели почти месяц, пока не срослись кости. Это её умение превращаться в стальную статую, неуязвимую, как броневик «туристов», по сути, уравнивало его превосходство как вождя.

Так что же, оставить всё, как есть? А может, всё-таки ударить, но не по ней?

Обе головы оскалились в злобной ухмылке. Двуглавый Борис, «пурзидент» посёлка, принял решение. И для начала, пока никто не ждёт от него неожиданностей, Двуглавый решил навестить школу. Надо же, в конце концов, посмотреть, что это за хрень такая.

…Он едва протиснул в подвал огромное тело, все четыре глаза подслеповато щурились, взгляд упал на непривычно чистые руки, лапы, клешни поселковых детишек — те боялись запачкать листы книг. Двуглавый Боря вслушался в шелестение старых страниц, испятнанных непонятными закорючками бумажных листов. Такие попадались в развалинах и ему. Впрочем, он больше ценил другие: те, где были сказочно красивые, правильные и соразмерные тела обнажённых красоток в позах, которые в пьяном бреду превращаются в непристойные видения. В развалинах то ли котельной, то ли какого-то завода у него таких припрятана целая стопка. Перед посещением краников можно прийти к тайнику, посидеть, полистать.

Эти книжки не такие. Тут нет голых баб, в некоторых нет и самих картинок, а обложки выцвели и разбухли от влаги. Листы сплошь покрыты какими-то закорючками, непонятными и неинтересными. Того, что для поселковых детишек они стали окном в другой мир, он не мог себе представить.

Правая голова Бори прислушалась, левая, наоборот, рассматривала набившийся в землянку люд. Мужичок, забывший дорожку к краникам ради книг, по слогам читает какой-то роман в затрёпанной обложке, шевелятся синюшные, вывернутые наружу огромные губы, узловатый сизый палец, как протухшая сосиска, скользит по строкам. «Донна Матильда, я давно хотел вам сказать, — произнёс рыцарь, вбрасывая иззубренный меч в ножны. — Все сокровища мира не стоят вашей руки!». Девушка глубоко вздохнула, одарив рыцаря взглядом тёмных глаз, и ответила…» И опять эти непонятные слова, на незнании которых его уже не первый месяц ловит Эири.

Ярость взмыла и ударила в обе головы девятым валом. Теперь ясно! Пригрел змею! Вот из-за кого все неурядицы происходят! Давить этого Меченого, хотя бы из посёлка вышвырнуть, а книги в топку все! Иначе сегодня он соберёт всех тут, а завтра и к краникам встанет. Вышвырнув того, кто стоял там, когда этого пакостника в Подкуполье и духу не было!

— А ну, пошли все на…! — прорычала правая голова, брызжа слюной. Левая повернулась к малыше и хотела тоже рявкнуть так, чтобы с потолка сор посыпался — но голос дал петуха, и получился какой-то сиплый визг: — Потому что не положено!!!

— Слышь, Двуглавый, ты что? — читавший любовный роман мужичок отложил книгу. — Мы тут что, друг друга жрём или трубы портим?

— Увидел бы, что портите — тут бы и урыл, — на этот раз две головы говорили хором, голоса звучали басовито и серьёзно. — Меченый, а ну дуй сюда!

Не ожидая от разбушевавшегося здоровяка ничего хорошего, Мэтхен всё же подошёл. Какая-никакая, а единственная в посёлке власть. Любая власть терпеть не может, если её не уважают. Соответственно, и нормальный разговор с ней тогда невозможен.

— Что мы такого делаем? — спросил Мэтхен, стараясь, чтобы в голосе звучала обида в лучших чувствах. — Мы заводу работать мешаем?

— Инструкцюю нарушаете! — хрипло рявкнули две головы хором. Уже сама по себе левая добавила: — Не было такого у нас, сколько жили, без этой дури обходились, и впредь обойдёмся! Не по порядку это!

Наверное, стоило бы согласиться, кивнуть — и продолжать дело. Или действительно исполнить волю предводителя. В конце концов, если б не Двуглавый, кто знает, где бы он оказался? Но Мэтхен видел интерес учеников, видел, как зачитывают старые книги до дыр и лазают по руинам в поисках новых. Отступление было бы предательством этих славных малых. Можно признать «ошибку», и большие начальники смилостивятся, закроют на неё глаза. Один раз так уже было: стоило сказать, что сенсационное открытие — вымысел, литературное упражнение, и его оставили бы в покое. А если написать пару статей под диктовку СОИБ, можно рассчитывать на нехилый грант.

Он отказался. И в итоге оказался здесь. За Барьером таких, как он, как собак нерезаных! Одним историком больше, одним меньше, подумаешь… Там — университеты, наука, огромные города и быстрые гравилёты. А тут от него зависит, действительно, всё. Если отступить — все эти разноликие существа не узнают, что можно жить по-иному. Они так и останутся навсегда в неведении, в своём мирке, мирке без прошлого и будущего.

Нет, не навсегда. Только пока Там согласны терпеть Зону.

Но как объяснить это существу, и слово-то такого — «история» — никогда не слышавшему?

— А точно обойдёмся? — поинтересовался Мэтхен. — Учиться-то все хотят!

Всего ожидал Двуглавый, но такого… Паренёк-то мелкий, соплёй перешибёшь, а гонору сколько! Четыре ненавидящих глаза буравили Мэтхена, изгнанник чувствовал, что великан сдерживается из последних сил. Сейчас пустит в ход пудовые, жёсткие, будто каменные кулаки — и он ляжет первым. А следом — и остальные, потому что детвора и несколько доходяг, едва выдерживающих жизнь в Подкуполье, не смогут противостоять этакому чудовищу. Им хватит мозгов вступиться: мужик с вывернутыми наизнанку губами, выхватил кирпич из «подлокотника» самодельного кресла. Детвора тоже вооружалась, растаскивая кресло и подхватывая с пола обломки. Подкупольская малышня далеко не такая хилая и безобидная, как кажется на первый взгляд. А попадать камнем в бегущую крысу — вообще каждый умеет, есть-то охота!

«Сейчас всё разнесут» — мелькнуло в голове у Мэтхена. Он чувствовал благодарность к каждому, кто готовился защищать школу — и в то же время мечтал не допустить. Нужно убедить Двуглавого, что под него никто не копает. А как? Может быть, так:

— Да в чём проблема-то? Разве я против краников, или сломать их зову? Да пусть, кто хочет, тот ходит! Просто не всем пойло по душе. Да и не полезно оно, между нами говоря. Здоровье отнимает, вместо детей уроды рождаются, а если слишком злоупотреблять, с ума соёдёшь. Про лужи и не говорю. Посмотрите, вон, на Смрадека: с детства из луж прихлёбывал…

Но Боря дураком не был. Может, он никогда не слышал слово «агитация», но настроение посельчан почувствовал, и сделал выводы. Похоже, «пурзидент» иногда может прислушиваться к голосу разума. Что он сделает дальше? Попытается добиться своего хитростью? Или станет искать компромисс?

— А сам, наверное, думаешь: мол, к краникам ходить перестанут, и будут только тебя слушать? — произнесла правая голова. — Только ты народ-то не пугай. Без тебя, гусь забарьерный, разберёмся! Сколько жили — из краников пили. И дальше проживём!

Ну что ж, спор так спор. Мэтхен усмехнулся — и ответил:

— Конечно, проживёте. Но с каждым поколением будете порождать всё более тупых и гнусных тварей. Пока ничего человеческого вообще не останется. И тогда те, кто за Барьером, вас уничтожат. А противопоставить им будет нечего.

«Да уже сейчас нечего! — думал Мэтхен. Недавно такие мысли показались бы ерундой. Но теперь он был уверен: рано или поздно это произойдёт. И, главное, нехорошее будущее имело к нему непосредственное отношение. Оказавшихся здесь людей вряд ли пощадят: свидетели. — А тех, кто слаб — едят».

— Чушь! — возмутился Двуглавый. — Из-за Барьера нам всегда помогали! И пойло они по трубам поставляют, и баланду тоже…

Мэтхен мог бы рассказать, где на самом деле синтезируется и то, и другое. Мог сказать, что ароматизаторы в пойле подобраны так, чтобы провоцировать, особенно при пьяном зачатии, всё новые мутации. Случайно? Ну-ну… Мог — про закон, запрещающий передавать подкуполянам технологии и информацию. Но всё это как-то неубедительно, заумно и оттого непонятно. Законы, мутагенные вещества, даже негласное табу на Россию в исторической науке — полная заумь для тех, кто едва выучился читать. Мэтхен вздохнул. Не проймёт.

Похоже, «пурзидент» тоже понимает. Оскалились в злорадной ухмылке обе головы…

— Меченый! — тихо, но зловеще, произнёс Двуглавый Борис. — Тебе следует уйти. Ты нарушаешь спокойствие и эту… дима… дамо… дымакратюю. Или выбросить все книжки и не собирать вокруг себя посельчан. Выбирай. Это ко всем относится, к тебе, Эири, в особенности.

Обе головы немного помолчали, переводя дух и подбирая слова. Речуга далась Двуглавому нелегко, обычно он использовал кулаки, и почти никогда — язык.

— Это ко всем относится, — повторила левая голова. Если правая орала, брызгая слюной и заставляя трястись стены, то правая почти шептала с каким-то змеиным пришепетыванием. Ругань и басовитый рык правой и в половину не так страшны, как этот голос.

— Если я кого-то здесь ещё раз увижу, ни на завод, ни на раздачу, ни к краникам больше не пущу. А если вы решите, что он, — когтистый огромный палец указал на Мэтхена. Обе головы заговорили хором, как прекрасно умел Двуглавый, и от этого голоса, кажется, зашатались старые перекрытия. — Сможет заменить меня у краников… Знайте: Забарьерье — на моей стороне. Люди с большой земли добры к нам — но если вы их вынудите…

Повисла тишина. Мэтхен знал: к забарьерцам тут относились почти как к небожителям. Двуглавый оказался умнее, чем казалось: он догадался представить Мэтхена врагом Высшей Силы. Так он убивал одним выстрелом двух зайцев… или, если по-подкупольски, одним кирпичом — двух крыс? Мэтхен становился врагом могущественных и пугающих, ибо непонятных, забарьерных людей, поддержать которого — самоубийство. И одновременно — злонамеренным провокатором, способным поссорить поселковый народец с теми, кто их кормит.

— Пока заграничные друзья на нас не прогневались, надо изгнать его. А лучше — выдать им, пусть разбираются.

«А там, учитывая прошлые прегрешения, мои действия истолкуют, как нарушения законов о Резервации, — мысленно закончил фразу Мэтхен. — Пожизненное, а то и электрический стул…» Самое же интересное — Двуглавый нагло блефует: будь у него настоящие связи с Забарьерьем, его взяли бы ещё в первые месяцы. Прежде, чем первая в Подкуполье школа нашла учеников.

Многие колебались. Одно дело — спорить с постаревшим, видно, пропившим последние мозги, поднадоевшим вождём. И совсем другое — идти наперекор мгущественному Забарьерью. Которое, как верят многие, из милости кормит Подкуполье. Петровича бы сюда. Наверняка он понял, как работает завод, да и вся экономика Подкуполья. Пояснил бы…

Впрочем, нет, и этого недостаточно. Тем более, что «сырьё» — от канализационных стоков и бытового мусора до отработанного ядерного топлива — и правда предоставляет Забарьерье. Двуглавый наверняка так и скажет. Спорить можно долго, но смысл?

— Значит, поставляют и пойло, и баланду, и заводам работать дают? А в посёлке за болотом давно были?

— Давно, — не понимая, к чему клонит Мэтхен, признал Двуглавый. — Хороший там народ, набольшего своего слушаются, и никаких книг у них там… Вот им, придурки, никогда краники не отключат! Ещё порции вдвое увеличат, если хорошо работать будут!!!

Народ радостно загалдел: миской безвкусной баланды сыт не будешь. За Барьером умели считать деньги и ресурсы: подкуполянам отлаженная система оставляла столько, чтобы не умерли с голоду. Ни граммом больше. Всё, что сверх того, уходило за Барьер, служа весомой добавкой к их промышленности. И, заметим, совершенно бесплатно.

— Ничего им больше не добавят, — захлопнул ловушку Мэтхен. — Им и то, что давали, больше не нужно…

С каждым словом мрачнели лица в подвале. На шум сбежались и другие, конечно, все не поместились, но дверь распахнули настежь, и всё, сказанное в подвале, слышали на улице. Народ вставал на цыпочки, толкался, пытаясь пробраться поближе. Проблем не было только у Петровича: хлопая крыльями, он парил метрах в четырёх над землёй.

Теперь все они слышали бесхитростный рассказ о расстрелянном посёлке. Не обошёл молчанием Мэтхен и собственный опыт встречи с «туристами». Эири кивнула, добавив:

— Могу подтвердить. Всё так и было. Что скажешь, Двуглавый? Как тебе благодетели?

Народ не понял мудрёное словечко «благодетели», это тебе не родной мат. Зато понял остальное. Толпа надвинулась на Двуглавого с грозным ропотом.

— Придурки, вы не понимаете, что делаете! — снова хором вещали головы, но теперь никакого пиетета не было. — Вас перебьют, как крыс, и сожрут не поперхнувшись!

…Камень, брошенный мальцом из «школьников», вписался в бровь правой головы.

— Стойте! — крикнул Мэтхен. И обратился к Двуглавому: — Уходи, пока до беды не дошло!

Поздно. Двуглавый с рёвом ринулся на обидчиков — наверное, понял, что терять уже нечего. Оказавшегося на его пути мужичка просто отшвырнул огромный кулак, когти мазнули по пухлому лицу завизжавшей бабы, огромная нога наступила на поскользнувшегося на слизи мальца, и рёв толпы заглушил хруст костей. Нашлись и такие, кто поддержал бывшего вождя. А из руин, с заводских цехов, от раздачи и краников бежали всё новые и новые, и многие не понимали, из-за чего свалка, но тут же в неё влезали, присоединяясь к тем и другим.

Словно боевой беспилотник, Петрович реял над Двуглавым и на удивление метко кидал в головы гаечные ключи, молоточки, зубила. С воздуха Петровичу было видно больше, чем из потной, увлечённо дерущейся толпы.

— Заходи справа! — орал он. — Когтями, когтями их, бабоньки! Козюлина, сзади! А ну, скопом, навались! Дружнее, дружнее, полудурки! Не дрейфь, обормоты! Впустую оглоблями махаете, орясины! Так их, мать вашу восемь раз противоестественными способами!!! Окружай! Вали всех, братцы!..

Когда бесчисленные карманы рабочего комбинезона опустели, Петрович снизился в стороне. Но не отправился по своим делам, а торопливо напихал во все карманы обломков — и снова появился над полем боя. Особого успеха обстрел не приносил, но попадания заставляли драчунов ойкать и отвлекаться, пытаясь кинуть камни обратно и подбить летуна. Наземным сторонникам Мэтхена того было и нужно. Над толпой мелькали кирпичи, палки, ржавые железяки, длинные арматурины с кусками бетона, хлипкие дубины из мутантских деревьев… Основным оружием, впрочем, были кулаки, когти и зубы. А так же лапы, хвосты, копыта, разнообразные жала и жвала. Оказывается, в посёлке есть не только относительно разумные и человекообразные: на сабантуй приползло несколько настоящих чудищ. Орудовавший подобранным после Петровича ломиком Мэтхен жалел, что тут нет Бига. Увидев суставчатых, одетых в панцирь тварей, напоминающих исполинских… ммм… ракоскорпионокрыс, что ли? — Биг бы понял, что он красавец. Готовый кавалер для местных Джульетт, Лейл и Прекрасных Елен. По крайней мере, по сравнению с этими…

Прыжком увернувшись от осьминожьей лапы со щупальцами, Мэтхен всё-таки кубарем отлетел в сторону, тело больно упало на груду кирпича: у чудища оказалась не замеченная во мраке рачья клешня. Попал бы в неё — запросто перекусило бы пополам, а так только отбросило. Ого, как дышать больно — неужто рёбра сломало?

На поселковых чудовища почти не обращали внимания: примитивное оружие не могло причинить им вреда, зато они сразу нашли достойных противников. Грохот и треск всего этого добра по толстенным панцирям заглушал шум побоища.

Бестолковая драка продолжалась до рассвета, то почти прекращаясь, когда дерущиеся выбивались из сил, то вспыхивала с новой силой, чтобы к утру стихнуть сама собой. Удивительно, но когда утром вояки в фонарях, ссадинах и кровоподтёках расползались по домам, убитых и искалеченных было совсем немного.

«Ну, и кто победил? — думал Мэтхен, потирая шишку на голове. Самое смешное, пострадал он от «дружественного огня»: притомившийся за ночь Петрович промазал, кидая кусок кирпича. — Но Бори что-то не видно, и голос его не слышно. Выходит, мы?»

Мэтхен огляделся. Остальные-то где?

— Небось к краникам побежали, — хихикнул подлетевший Петрович. Ему тоже досталось: под глазом наливается огромный синяк, в правом крыле дыра. Но карманы комбеза уже полны инструментов — собрал выпущенный в бою инвентарь. — Х-ха, надо же победу отметить!

— Чью хоть победу? — это уже Эири. — Тебе сверху виднее было. Кто победил-то?

— А хрен его знает, — беспечно отозвался Петрович. — У краников помирятся, так всегда бывает, когда кого-то поколотят. Но похоже, теперь распоряжаешься краниками ты, Эр.

Эрхард едва удержался от смешка: интересно, как могла бы называться такая должность? Главный Спаиватель? Или Продавец Счастья?

— Главное, теперь школе ничего не угрожает, — сказал он. — Все, кто хотят, будут учиться и выучатся. Только бы времени хватило… Пойдём, Эири.

Насчёт времени Мэтхен беспокоился не зря — его оставалось совсем немного. Но о том пока не ведал никто в Подкуполье.

Держась за руки, парочка развернулась — и ушла во мглу.

«Ушлёпки! Вы ещё меня не знаете! Думаете, поколотили меня, да девку эту железную увели, да от краников оттолкнули — так всё с рук сойдёт? А хрен вам по всей морде! Ещё вернусь, козлы. А из Меченого этого вообще отбивную сделаю! И жёнушка ненаглядная снова будет ублажать, а я ещё подумаю, оставить её или Козюлину на её место взять!»

Здоровяку досталось изрядно, на обеих головах не было живого места, но толстые черепные кости не пробил даже брошенный Петровичем кузнечный молот. Кстати, заводского летуна надо тоже примерно наказать. Главное — отыскать подходящее оружие. А где его можно найти? Конечно, за Барьером! Только там всё лучшее, что есть, оттуда к нам сюда идут пойло и баланда, а тут всё дрянь! Дерьмо крысиное! Погань! Вот перепугаются-то ублюдки, когда поймут, с кем связались! Но поздно будет, поздно, потому что он придёт карать. И ещё покажет всем, кто тут пурзидент, а кто — пустое место!

Двуглавый Борис шагал неутомимо, посёлок давно остался позади, вокруг расстилалась чахлая рощица, облепленная слизью. Налетавший с востока ветер срывал тяжёлые капли, бросал на головы беглецу, и там, где эта гадость попадала на свежие ссадины, начинало нешуточно щипать. Но для могучего «пурзидента» то были пустяки. Не обратил внимания и на смертоносный для прихотливого забарьерца чёрный дождь: он был плотью от плоти Подкуполья. Так и шёл, разбрызгивая грязь здоровенными ножищами, строя планы изощрённой и жестокой мести всем, кто посмел его, самого могучего и умного в посёлке, выгнать во тьму и дождь, как паршивую шавку… Так и шёл, пока в глаза, ослепляя, не ударил свет фонаря, а пули с чавканьем не впились в грязь.

— Стой, ублюдок! Стреляем!

Забарьерцы! Они пришли на выручку! Наверное, те самые «туристы», на которых возвёл напраслину Меченый. Теперь только бы договориться, только б договориться…

 

Глава 5. Капитан Ярцефф

Что-то часто стали сыпать чёрные дожди. Попадать под такие не стоит и мутантам: облысением не отделаешься. Если не забьёшься под крышу вовремя, можно и совсем нешуточную дозу хапнуть. А тут Подкуполье, лечить никто не будет. Ослабеешь после дождичка, тебя и добьёт первая же зараза, от какой раньше спасал нечеловеческий иммунитет и живучесть.

Но эта ночь словно создана для романтических прогулок: пелена смога поредела и рассеялась. Порой, казалось Мэтхену, в разрывах туч мелькали звёзды — или он всё-таки ошибся? Мэтхен наслаждался, для него это была весть с родины. И хоть родину он покинул не по своей воле, хоть она сама отказалась от него, историк в глубине души тосковал по университетским аудиториям. Но чем дальше — тем реже.

А рядом шла Эири. Сияли золотистые глаза, как змея с медной чешуёй, на плече лежала толстая коса. С недавних пор девушка заплетала волосы — и сразу превратилась в сказочную красавицу. Она даже мылась в озере: к холоду и радиации в металлическом обличье девочка была ещё устойчивее Смрадека. Доводилось ей лазить в места, где людям не выжить и в противорадиационном костюме. Без видимых последствий.

С тёмных далей Мэтхен перевёл взгляд на спутницу. За последний год она окрепла, грудь уже не торчала озорными холмиками, а соблазнительно вздымалась, заставляя вспомнить, что сам он ещё молод, а женским вниманием не был избалован и Там. «Ты сдурел, приятель? — возмутился в голове кто-то не по уму усердный, ещё считающий себя гражданином Свободного Мира. — Ты даже не знаешь, что у неё вместо крови, может, ртуть какая!» С раннего детства их учили, что в Резервации доживают свой век мерзкие твари. В них не осталось ничего человеческого — это не разумные существа, но и не животные, а чудища, в их убийстве нет ничего плохого. Люди не стали их истреблять, даже дали им возможность жить, как хотят, в своей Зоне — разве что порой появляются в качестве туристов и охотников, отстреливают самых деградировавших. Но общаться с мутантом, дружить, или — упаси боже!!! — любить обитательницу Зоны? Да любого, кто остался Там, затошнит от одной этой мысли!

Мэтхен усмехнулся. Лишь недавно он осознал случившееся. Оказавшись в пропащей Зоне, забарьерный историк стал другим. Возможно, по понятиям оставшихся Там, он сам отчасти стал мутантом — неслучайно же их всех в первый день чуть не пристрелили. Он не знал, какая, нынешняя или прошлая жизнь, лучше — но Забарьерье осталось в прошлом. (Ничего себе — уже и родную Федерацию называет, как подкуполяне!) А настоящее и будущее — здесь. В Зоне тотальной экологической катастрофы.

— Я дочитала роман, ну, где девочка с косой на обложке…

— И как? Интересно?

Вопрос задан не из вежливости: Мэтхену было интересно, как она оценит любовный роман с лёгким намёком на историю. Сам-то он, как специалист, над такими лишь подсмеивался.

— Красиво там, в Забарьерье… И люди красивые, и отношения у них…

«А это неизвестно, девочка, — пришло в голову Мэтхену. — Ты просто не привыкла, что бумага всё стерпит. И не поняла, что отражённый в книге мир — лишь преломление реальности в сознании автора. Упрощение, сгущение красок, иногда наведение глянца».

— На что-нибудь обратила внимание? — совсем как Там, на семинарах, спросил Мэтхен.

— Да там всё другое! У нас ведь как? Живут вместе двое, пока не надоест. Или с пьяных глаз не забудут, куда идти. Тогда, как отойдут, к ближайшему дому ползут. Если девки не против — потом дети и рождаются… у тех, кто может рожать.

— Часто бесплодие бывает? — не удержался Мэтхен, хотя вопрос хотел задать совсем другой.

— Частенько… Как думаешь, почему на меня Двуглавый взъелся? Да потому, что его усилия втуне пропадают! Народ, естественно, подсмеивался: штука-то у него большая, а детей сделать не может. Порой и монстры рождаются — вон, как у Мони Дохлячки…

Мэтхен слышал. Даже видел: ко всему привычные мутанты и те были поражены, в подвал Мони бегали, как в кунсткамеру. «Дети, цветы жизни» впечатляли: короткие, но толстые, в ногу взрослого человека толщиной, гадостные твари — не то черви, не то гусеницы гнилостно-зелёного цвета. Родилось их сразу восемь штук, они жрали всё, даже чёрную слизь, которую, как считалось до сих пор, есть невозможно. Росли на глазах: и в длину, конечно, но больше — в ширину. Они уже выползали из землянки в поисках еды. Да и сама Моня уж побаиваться стала: вдруг и её сожрут?

«Надо рассказать, что это из-за пойла и «воды» из луж, — подумал Мэтхен о том, что ещё вчера совершенно не интересовало. Новое положение обязывало. — Моня-то выпивоха, каких свет не видывал! Может, поменьше пить станет?»

— А тут не так всё, — вздохнула Эири, протягивая Мэтхену потрёпанную книжечку в мягкой обложке. — Они не просто так встретились, а решили жить вместе — навсегда. И даже когда расстались — не бросились хоть к кому-нибудь, а искали друг друга. И нашли! Вот бы и мне так. Эр-хард, — по слогам и с чудовищным акцентом она выговорила настоящее имя Мэтхена. — Покажи мне, как это происходит на самом деле.

Ошарашенный, Мэтхен резко развернулся ей навстречу. Взгляды встретились, и в золотистых глазах мутантки Мэтхен увидел… Нет, ещё не желание, эротикой после жизни с Борей она сыта по горло: девушку пленил, скорее, общий настрой. Но во взгляде было тепло, глубокая привязанность — и мольба совершить чудо. То, которое происходит с людьми и не только каждый миг, но каждый раз — будто впервые.

— Не бойся, — произнесла юная соблазнительница, такая трогательно-очаровательная в своей наивной решимости. — Я с самого начала видела, что ты особенный.

— Я тоже тебе не говорил, что я не отсюда. Видишь ли, я…

— Я знаю — у нас были люди Оттуда. Наркоманы, бандиты, мутанты… те, у кого это ещё не проявилось на лице. Одни умирали в первые же дни, другие уходили вглубь Подкуполья — наверное, думали, что хуже, чем здесь, быть уже не может.

— А там хуже?

— Это все знают: на востоке не светает уже многие годы, там земли под ногами не увидишь, а живут всякие чудовища, в которых уже ничего людского не осталось. — «Ага, значит, есть тут своя Зона в Зоне, — понял Мэтхен. — И к тамошним жителям у местных отношение как за Барьером к мутантам». — А гостями Оттуда никого не удивишь. Но таких, как ты, ещё не было. Тех, кто хотел не получить что-то от нас, и не вырваться отсюда. Разве что были ещё такие, кто сразу к краникам пристрастился и говорить разучился. А ты решил помочь. Изменить хоть что-то.

— Если б не ты, и я остался бы таким, как все, — улыбнулся он. — И не было бы никакой школы…

— Неправда. Ты всегда этого хотел — думаю, и Там тоже. Я лишь подсказала, как этого достичь. И то невольно… Слушай, ты сам этого хочешь, как хочу и я. Я знаю. А когда у двоих одна мечта и одно желание — по-моему, это и называется любовью? Или я не права?

«Права, — с растущей паникой думал Мэтхен. — Но делать-то что?!»

В последнее время ему всё реже удавалось остаться наедине со своими мыслями — но когда оставался… Злодейка-память с удовольствием прокручивала каждый миг единственного поцелуя, каждый раз он думал о ней, мечтал вновь почувствовать едва заметный железистый аромат, исходящий от недавней жены Двуглавого. Вспоминал, как она снилась, как гнал предательские, невозможные мысли…

Не в Двуглавом дело — теперь его можно не опасаться, да само по себе Мэтхена бы это не остановило. Для забарьерного жителя, хоть обывателя, хоть офицера Комитета по расовому контролю, не было большего извращения. Гомосексуалистом быть можно, зоофилом или некрофилом… Ну, не приветствуется, конечно, но то дело привычное и понятное, его любит смаковать жёлтая пресса двадцать второго века. А с мутантом подкупольским… Добропорядочного жителя Забарьерья вырвет от одной такой мысли…

Это — если разочек, да тайком, да потом из плазмострела, чтоб не осквернило белый свет детище противоестественной связи, нарушение всех Нюрнбергских, Лондонских и Варшавских расовых законов. А если не раз? Если полюбить так, чтобы не отделять её желания от своих, прожить с ней всю жизнь, растить детей и дарить друг другу любовь? Наверное, за такое отлучат от всех церквей мира разом, все спецслужбы разом начнут охоту. Взорвутся заказными разоблачениями жёлтые газетёнки, в Сети обязательно появится сайт, на котором во всей красе покажут отступника, предателя, не блюдущего чистоту расы и посмевшего связаться с уродами и вырожденцами. А обыватели, что и женились-то не потому, что любят, а потому что «время пришло» и «все женятся», спрячут за заказным гневом собственную трусость. Или просто погреют ушки на скандале.

Вспомнилось: их всех просто вышвырнули умирать, слишком трусливые, чтобы казнить и взять на себя хоть какую-то ответственность. Они же и обеспечили безнаказанность тем, кто ездит в Зону охотиться. Если без лицемерия: убивать безоружных, ничего им не сделавших мутантов. Такой контакт с мутантами не просто разрешён, это как бы даже героизм и подвиг во имя Свободного Мира. Разумеется, не бесплатно — всё должно приносить прибыль. И неважно, что у него два глаза, две руки и так далее. Охотники, попадись он в прорезь прицела, пристрелят с такой же лёгкостью, как любого подкупольца. Ради забавы, как Забойщика и остальных. Значит, они на одной стороне. Он и она — оба мутанты Подкуполья. Почти соотечественники…

— Смелее, — произнесла она, и хотя не понимала причину колебаний Мэтхена, женским чутьём уловила: что-то не так. — Или я тебе не нравлюсь?

Здесь таких проблем не возникало: будь у тебя хоть руки, хоть клешни, хоть ласты, да хоть всё вместе — если как мужик чего-то стоишь, без бабы не останешься. Как ей объяснить, не обидев? И… нужно ли объяснять? Мысли бились под черепной коробкой, как пойманная с помощью куртки крыса. Разговор помогал осознать то, что Мэтхен не мог понять даже Там.

В Забарьерье он не ладил с прекрасным полом. Все казались ненастоящими, как искусно сделанные роботы. Всем чего-то от него хотелось, каждая пыталась переделать под себя, не желая принять такого, как есть. И интересовал-то их, подозревал Мэтхен, не он сам, а старинный домик на окраине Эдинбурга и старый, теперь уже раритетный «Опель» и кредитка, на которую поступил грант на исследования и гонорар от изданной монографии. Некоторым нужно меньше — зачёт по курсовой или по спецкурсу. Правда, и обещали за такое лишь парочку жарких ночей, не больше. Самое интересное, они считали это не просто нормальным — а единственно верным. Что можно принять человека, как есть, именно человека, а не деньги или положение в обществе, и в ответ получить лишь любовь и верность — о таком они не подозревали. Нерыночно как-то, наверное, решили бы они.

Эири не интересовали ни счета, ни квартира в Эдинбурге, ни помощь в защите диплома. Вряд ли она знала об этих вещах, а всё, что доступно жителю Подкуполья, у неё было. Её выбор диктовался чувством и интересом к нему, как человеку — и больше ничем. Он тоже был свободен в выборе — как никогда не был Там. А она… Она была той, кого не хватало в Свободном мире.

Мэтхен не ответил. Ответили руки, притянувшие девушку к себе, ответили губы, прильнувшие к живой, тёплой и мягкой бронзе её рта. Целовалась она второй раз в жизни, но недостаток умения компенсировали страсть. Призрачно-серебристые веки в истоме прикрыли золотые глаза. Руки Мэтхена скользили по тёплой и мягкой, как у обыкновенной женщины, груди. Потом по лопаткам, нащупывая застёжки комбинезона… Руки Эири, такие же живые и тёплые, были заняты тем же. Лёгкий запах живого металла, исходивший от её волос, возбуждал лучше самых дорогих духов…

— Пойдём, — шепнула она. — Я знаю местечко…

«Местечком» оказались две потрескавшиеся бетонные плиты и вставшая на них буквой «П» третья. Под ними разместились импровизированные нары из железной двери и набросанного сверху относительно чистого тряпья. Не ахти какое брачное ложе, но уже то, что нет вездесущей слизи — не гут даже, а сразу супер гут. Поверх тряпья легли комбинезоны, поверх них — Эири, и сверху — Эрхард-Эдик. Дальше память отступила, расплавившись в круговороте рук, губ, волос: Мэтхен не помнил, как вошёл в неё, и когда пришла кульминация, он не остановился, а окончательно отпустил себя на волю. С тихим вздохом оба окончили танец любви — и распластались на ложе посреди неприглядных развалин. Со сладким, клейким звуком слились в завершающем поцелуе губы — будто скрепили союз двух тел и душ Большой Печатью Любви.

Сейчас в мире не было существ счастливее — ни по ту сторону Купола, ни по эту.

Он лежал со счастливой улыбкой, лениво поглаживая девичье бедро и прикрыв глаза прядкой её волос. Так казалось, что нет ни запустения, ни чёрной слизи, ни ползущих прямо по земле клочьев свинцового смога — Подкуполье брало своё. Именно Подкуполье: он больше не мог называть его Резервацией. Резервация — что-то дикое, убогое, вырождающееся, обречённое. Но Подкуполье стало домом. Кто согласится признать свой дом грязной клоакой?

— Эдик, — голос Эири сонный и хрипловатый, в нём слышны отзвуки пережитой страсти. — Родится ребёнок — как назовём?

— Придумаем, — беспечно произнёс Мэтхен. — Когда родится, тогда и придумаем.

— А если не успеем? — Эири была серьёзна, и Мэтхену это не нравилось. Ну как можно быть серьёзной и хмуриться в такой момент?

— Успеем, — махнул он рукой. — Вся жизнь впереди.

Он потянулся к девичьему телу руками и губами. И случилось маленькое чудо: на губах Эири снова заиграла улыбка, девушка прильнула к нему со всей новооткрытой страстью.

И всё повторилось. А потом снова и снова — до полного опустошения…

…Мэтхен проснулся рывком — будто вынырнул на поверхность неизвестного в Подкуполье моря. Первым было чувство тревоги, будто в дверь (если бы в посёлке сохранилась хоть одна) постучалась большая беда. Но вокруг царила тишина, только шелестел дождь. Не было слышно даже пьяных воплей: после драки все сидели по домам и зализывали раны. Да и дождик такой, что даже мутантам не стоит под него попадать.

Внимание Мэтхена привлёк громкий, подозрительно знакомый треск. Он такой уже слышал, но где, вспомнить не мог. Точнее, мог, но… Это же невозможно! Неужто «охотнички» пожаловали? Но был бы слышен рёв моторов, да и башенный пулемёт на стреляет по-другому. Не говоря уж о пушке… На сафари забарьерцы ездят на бронетехнике, боятся за свои шкурки. Ещё очередь — длинная, заполошная, непохожая на скупые и точные выстрелы «туристов». Тр-ратататах!.. Проклятье, да что происходит?!

— Сиди здесь! — скомандовал Мэтхен. — Я посмотрю, что к чему!

— Я с тобой! — не согласилась она. Её тело резко, будто скачком, твердело, обращаясь в литой металл. А-а, из головы вылетело! Что ж, стрелкового оружия она может не бояться.

— Ладно. Пошли!

И когда погода успела так испортиться? Промозглый ветер, косые струи чёрного дождя в лицо — когда можешь погибнуть в любой момент, про здоровье думать глупо. Всё-таки Мэтхен напялил самодельный дождевик. Хоть какая-то защита от сыплющейся с неба отравы.

Тонущий в предрассветном мраке посёлок казался тихим и безлюдным. Кому шататься-то? Измученные дракой работяги уже спят без задних ног. Спит и набесившаяся за день детвора, и уставшие от непривычных умственных усилий «школьники». Зачем мокнуть под дождём, когда можно спать в относительном комфорте?

Спят — и не ведают, что «власть» снова меняется. «Два переворота за одну ночь — это уж слишком» — решил Мэтхен.

Но на улице что-то происходило. Раздалась ещё очередь, переходящий в предсмертный хрип крик: пелена смога скрывала блеск трассеров, глушила звуки, но сомнению происходящее не подлежало. Кто-то, располагающий автоматами, напал на посёлок. Это точно не каннибалы, и не мужички из соседнего посёлка, за что-то обидевшиеся на посельчан. Да и на гостей Оттуда — совсем непохоже.

— Слушай, а у вас тут были «туристы»? — спросил Мэтхен.

— Проезжали пару раз на тарахтящих повозках с колёсами. Смотрели. Штуками какими-то водили, но это не оружие: оно не убивает…

«Кинокамеры? — подумал Мэтхен. — Похоже. Кто-то из среднего класса, кому накладно брать лицензию на отстрел. Вот и снимают, чтобы запечатлеть посещение Резервации».

— Иные кусочки чего-то такого белого бросали. Я попробовала — мягкое, вкусное, и пахнет так здорово… Потому я и поразилась там, в посёлке.

«Хлеб, что ли?! Или сахар? От забарьерцев — не ожидал…»

— Морду в землю, руки за голову! Стреляем!

Из руин совсем близко — аж зазвенело в ушах — раздалась короткая очередь. Слепящие проблески трассеров прошили мрак, стегнули по кирпичному крошеву под ногами, брызнули крошечные капельки слизи, кирпичное крошево ужалило ноги даже сквозь штаны. Мэтхен пригнулся, потянув за руку Эири. Но она и не подумала пригибаться — наоборот, решительно шагнула вперёд. Потеряв всякую надежду, Мэтхен бросился следом. Только нагнулся, чтобы выудить из грязи увесистый кирпич. Тайник с автоматом в подвале как-то вылетел из головы.

Очередь хлестнула по Эири. Зазвенели, плющась о девичью грудь, пули, рикошетом брызнули в стороны ударившие по касательной, одна взбила прядь волос, но и их не оторвала: прядка тут же упала на место. Одна из пуль, которая должна попасть ей прямо в сердце, срикошетила — и левая рука Мэтхена отнялась. Он посмотрел на мокрый от крови рукав. Хорошо хоть пальцы не оторвало…

Как ни в чём не бывало, Эири шла дальше. Пули рвали комбинезон, очередная очередь — теперь уже длинная, заполошная, на весь оставшийся магазин — вышибла искры и заставила её пошатнуться, но видимого ущерба не нанесла. Из пелены смога проступили лепестки дульного пламени. Туда Мэтхен и запустил кирпич, как уже научился кидать в крыс. Судя по вскрику и падению тела, боевых скафандров у нападавших нет. Ничего, прорвёмся…

Удар приклада прилетел из тьмы внезапно, голова Мэтхена бессильно мотнулась, утратившее опору тело мешком повалилось в грязь. Над ним встали двое чёрных, чумазых, страшных во тьме здоровяка. Стволы автоматов почти касались головы и груди. Пальцы лежали на спусковых крючках. Но оглушённый Мэтхен не двигался.

— Стоять! — проорал один, верно оценивший ситуацию. — Порешу!

Кричал он не по-русски, но слова в переводе не нуждались.

Пули всё ещё бессильно плющились о налившееся металлом тело, поняв, что ей ничего не могут сделать, Эири медленно, но верно преодолевала последние метры. Но тупой звук удара сзади и крик поимщика оказались сильнее пуль. Эири вздохнула, постояла под свинцовым ливнем, будто прикидывая, успеет ли отшвырнуть убийц. Но трезво оценила шансы — и покорно опустилась на землю. Миг спустя на запястьях обоих сомкнулись прочнейшие наручники из металлопластика, такие же одели на ноги, заставляя мелко-мелко семенить. Убежать в них не удалось бы и от черепахи.

— Хорошо, — впервые за много месяцев слышал Мэтхен английскую речь. — Этого к остальным, самый настоящий, хе-хе, окопавшийся. А эту… Свяжите попрочнее, чтоб не освободилась — и в гравилёт. Доставим командованию, а потом яйцеголовым. Те от железной бабы не откажутся!

Мэтхен очнулся в тёмном, душном и вонючем помещении, битком набитом людьми. Людьми? Кривился от боли, баюкая сломанное крыло, Петрович. Материлась, капая кровью из простреленной навылет головозадницы, Глюка. Чужаки тоже купились на шутку бабки-мутации: настоящая голова, что у Глюки была в заднице, отделалась несколькими пинками. Больно, но — не смертельно. У Смрадека, бывшего в подвале за бактериологическое оружие, на безволосой груди и голове несколько отметин от пуль: похоже, его свалили очередью в упор, но он уже очухался. Раны не только не кровили, а уже затягивались, подёргиваясь тоненькой бледно-розовой плёнкой.

У жителей Подкуполья не было середины: или хилый, болезненный, способный загнуться от любой ерунды недомерок, или почти сверхъестественно сильный и живучий монстр. Этим двоим повезло: они относился ко второй категории. Впрочем, больше повезло подвернувшимся под пули дистрофикам: те не мучились особо, слабенькие организмы не могли долго сопротивляться смерти. Остальным всё ещё предстояло.

— Что это было, Петрович? — разлепил разбитые губы Мэтхен. Чувствовал он себя паршиво: голова разламывалась, раненую руку жгло огнём. То ли упал неудачно, лицом на камень, то ли кто-то добавил уже потерявшему сознание, но разбито всё лицо. На губах запеклась короста крови и грязи, а нос, кажется, сломан. Болело и остальное, с лица будто содрали кожу, подсохшая слизь как огнём жгла раны и царапины. «Только бы не подхватить заразу, — подумал он. — И где Эири?»

— Напали на нас, — высказал очевидное Петрович. Досталось и второму крылу: его прошила очередь, последняя пуля оторвала левое ухо. Похоже, он сопротивлялся до конца. И взяли его живьём не для того, чтобы помиловать. — Железяки у них. Много. Как у «туристов» в том посёлке. Стреляют. Моню подстрелили, а по её выродкам из трубы какой-то здоровой шмальнули. Так там так горело, бетон и тот плавился…

Ясно. Ререводя с подкупольского языка на нормальный, у налётчиков не только старые добрые автоматы. Есть огнемёт, да ещё, похоже, из новых. А может, какая-нибудь базука: Мэтхен в оружии особо не разбирался. Разве что на уровне, позволяющем смотреть по инфоцентру боевики да читать фантастику, то есть мог отличить автомат от плазмострела, а вертолёт от гравилёта — но не более.

Вляпались посельчане знатно: во всём посёлке нет даже дробовиков, кроме одного-единственного старого автомата, который, наверное, уже прибрали к рукам чужаки. Во вчерашней дракореволюции не использовалось ничего суровее ржавых железяк и кирпичей.

— Кто хоть они? — снова нарушил тишину Мэтхен.

— Да кто ж знает-то? — пробурчал Петрович. Ему явно было очень больно, говорить совсем не хотелось. — Темно было. Как стреляли — видел, а кто стрелял — нет. Помню только — крыло прострелили, а когда упал, ногами по второму добавили…

Досказать ночную сагу Петровичу не дали.

— На выход! — крикнул кто-то. На сей раз кричали по-русски, правда, с забарьерным акцентом. Все страньше и страньше. Во всём Подкуполье, наверное, не осталось ни одного существа, знающего английский, хотя бы на уровне «фак ю». — По одному, руки за голову, смотреть в землю, мелкими шагами! И не дурить!

В открывшуюся щель ударил ослепительно-яркий луч плазмострела, струя плазмы, способная прожечь полуметровую стену из композитных сплавов. С коротким шипением испарилась пыль, в бетоне фундамента образовалась узкая проплавленная дыра. Последнее китайское… теперь уже ханьско-марсианское предупреждение.

Первым зашевелился Петрович: летать он пока не мог, ходить тоже, похоже, ему сломали и ногу. Оставалось ползти. Мэтхен гадал, что чувствует рождённый летать, вынужденный ползти по грязи? Кряхтя и морщась, когда засевшие в головозаднице пули начинали двигаться, поднялась Глюка… Следом пошли остальные, рядом с Мэтхеном устало брел Смрадек, и не было сил даже отмахнуться от трупного зловония. Только тут, в полумраке ненастного дня, Мэтхен сумел рассмотреть налётчиков.

Первые же «оккупанты» заставили Мэтхена вздрогнуть. Таких он побаивался даже Там, будучи под защитой права, бесчисленных полисменов, под присмотром камер на каждом углу. А уж здесь, где закон отсутствует как таковой, и единственное право — кулачно-автоматное…

Даже у мутантов физиономии если не красивее, то как-то добрее. Вот, например, мужик, скомандовавший выходить, а потом отошедший за спины подчинённых. По всему видно — главный тут именно он. Вытянутое, угловатое какое-то лицо, на бескровных губах стынет гаденькая улыбочка, нижняя часть черепа заросла сизой щетиной, мешки под глазами выдают алкоголика — наверное, ему пришлось бы по вкусу пойло, что течёт из краников. И сами эти глаза — выцветшие, невыразительные, но цепкие и колючие. Выше… Не считая жидких пегих волосёнок на висках, кудрящихся пейсами, череп сияет девственной белизной. Сам он — вроде мелкий какой-то, сутулый, болезненный. Как сказал бы Петрович, соплёй перешибёшь. Даже автомат в его руках смотрится чуть ли не пушкой. Но здоровяки-бандиты слушаются главаря с полуслова, и наверняка не за красивые глаза.

А второй… Мэтхен удивился, но удивление оказалось недолгим: в глубине души он подозревал, что так и будет. В истории частенько было так, что свергнутые властители вставали на сторону врага. Хоть Бурбоны во Франции, хоть веймарские либералы в Германии веком позже, хоть недобитые белогвардейцы тогда же в России… Короткоствольный полицейский автомат в его руках казался игрушкой. В отряде было почти поровну людей, одетых частью в заношенный армейский камуфляж без погон, частью в спортивные костюмы, облезлые пиджаки в сочетании с джинсами… Проще было сказать, какой одежды тут не было. Новой. И чистой. Натуральный сэконд-хэнд.

— Быстро, быстро! — пинками и прикладами подгоняют ещё двое обладателей откровенно ублюдочных рож. «Да тут и немцы есть!» — распознал язык Мэтхен. Что интересно — все один к одному. Кажется, каждый из забарьерной части отряда — только что из тюрьмы, да не всякой, а для вымирающей породы особо опасных преступников.

Благодаря камерам, за последний век их стало меньше. Кто побогаче, легализовались, ушли в бизнес и политику. Иные даже Бессмертными стали. Начинающие и неспособные платить полисменам огромные взятки — сразу попадались, потом попадались снова, не успевая чему-то научиться. Доля истины в утверждении, что Свободный Мир уничтожил преступность, была. Но только доля. Самые ловкие, циничные и жестокие — уцелели. Просто действовали они теперь не сами по себе, а под «крышей» крупных корпораций и спецслужб. А если кто-нибудь «взбрыкнёт»? Ради них-то и стоят тюрьмы. Кое-кого ждёт участь пострашнее: всегда нужны органы, подопытный материал для лабораторий, некоторых ссылают в Подкуполье…

С этим всё ясно, Мэтхен попал сюда так же. А вот почему у них в руках настоящее оружие? На «туристов» они не похожи, вряд ли есть лицензия на отстрел. Вдобавок среди них затесались и подкуполяне, тоже с автоматами. Такого просто не может быть: вряд ли законы о Резервации успели отменить. Одно это тянет на большой и отнюдь не условный срок.

Толпа пленников потянулась на пустырь к заводу. По той же дороге, подгоняемые другими боевиками — как людьми, так и мутантами, — туда же шли остальные посельчане: зачем-то всех собирали в одном месте. Мэтхен удивлённо озирался: он ничего не понимал. Раньше Свободный Мир признавал лишь два типа взаимодействия с подкуполянами: отстрел, с пытками и без, и наблюдение со съёмками. Третьим способом можно считать экономические связи, но тут всё делалось на автоматике. Ни в один из этих вариантов происходящее не укладывалось. Тогда что? Будут раздавать гуманитарку? Непохоже на недавних соотечественников: чтобы они потратили лишний цент?!

Пустырь заполнялся народом — сгоняли всё население посёлка. Зачем? Расстреливать? Но почему их группа стоит отдельно, и именно на них злобно зыркают все четыре глаза бывшего вождя? Не потому ли, что именно их, и именно по совету двуглавого мерзавца, приговорили к казни? Остальных, наверное, оставят жить, а Двуглавый будет вроде наместника… Странно, очень странно. Кому нужно устанавливать власть над мутантами? Причём до такой степени, что нарушили закон?

Окружённые редкой цепью автоматчиков, пленники стояли посреди пустыря, а вокруг, сдерживаемое автоматчиками, волновалось людское… тогда уж мутантское море. Время от времени охранники выпускали короткие очереди поверх голов. Непривычные к стрельбе посельчане приседали, а то и падали на карачки, вопя от страха, пытаясь спрятаться друг за друга.

Пленников охраняли четверо. Крепкие парни в камуфляже, на сей раз исключительно люди. В выправке, точных, экономных движениях угадывались военные. Настоящие волкодавы — наверное, спецназ Внутренних войск, а то и Корпус специальных операций. Эти-то что тут делают? Или и они сотворили что-то, после чего загремели в Подкуполье? Нет, тогда были бы безоружны… Или тут, на складах достали? Ага, и американскую штурмовую винтовку, наверняка одной из последних модификаций, у предводителя — тоже на русских складах нашли? Ушки Свободного Мира так и торчат. Но что им нужно от подкуполян?

Дождавшись, пока шум утихнет, и все будут смотреть на вождя (те, от кого зрелище скрывал смог — просто в сторону, где стоял Двуглавый), Борис шагнул на крупный валун. Похоже, его специально притащили сюда. Высота камня сложилась с огромным ростом вождя: теперь головы «пурзидента» возвышались над самыми высокими в толпе метра на два.

— Слушайте, подкуполяне, подкуполянки и подкуполята! — начал он. Головы говорили хором, голоса, смешиваясь, образовывали один, гулкий и страшный. — Вчера вечером кровавые мятежники, экстремисты и террористы пытались захватить в нашем посёлке власть. Они хотели порушить наше народное достояние — трубы и завод — и лишить народ доступа к краникам, так, чтобы захомячить всё в одно рыло!

По толпе пронёсся возмущённый гул. Аргумент был железный: раз не даёшь бухать, значит, враг и террорист.

— Екстремизьма, понимаешь, везде! — толком выучить речугу Двуглавый не успел, но импровизировал вдохновенно и, признал Мэтхен, зажигательно. — Окопались тут, понимаешь, чтобы димакратюю свергнуть, мать их! Вредят всем, какие-то гнусные книжки стали читать, а в книжках этих самая екстремизьма и сидит! Сжечь их, книжки, в смысле! А вас всех — на кол! — брызжа слюной, заорал он.

По спине Мэтхена побежали мурашки. С содроганием он обернулся — и увидел несколько ржавых железных прутьев с заострёнными концами, на полметра вкопанных в жёсткую землю, да ещё закреплёнными камнями. У крайнего кола стояли две стремянки с завода. У стремянок стояли двое самых крепких из людей (даже Двуглавый был их не сильно здоровее). Они смотрели на предводителя, дожидаясь отмашки. Но тот молчал, с брезгливой улыбкой глядя на Двуглавого.

— Для начала пусть сдохнет эта уродина!

Здоровяки схватили визжащую, отбивающуюся Козюлину. Простреленная головозадница отчаянно моталась из стороны в сторону, пытаясь ударить одного из здоровяков. Блондинку держали крепко, а несколько ударов по заду заставили её обмякнуть. Наверное, Глюка была оглушена, ведь именно зад был у неё головой. Палачи сноровисто взобрались по лестницам, синхронно подняв Козюлину над толпой. Только в последний момент, зависнув над колом, Глюка очнулась. Нечистый воздух прорезал дикий вопль. Головозадая блондинка рванулась, пытаясь освободиться из крепких рук — но в этот миг руки синхронно опустились, и острый конец железного кола вошёл в её тело.

Вопль превратился в жуткий, уже совсем звериный визг: вместо того, чтобы вонзиться в зад, кол вошёл под рёбра. По ребристому ржавому железу потекла тёмная кровь. Кожа на плече блондинки лопнула, и осклизлое, покрытое кровью и чем-то ещё мерзким, противным, остриё кола показалось наружу. В агонии цепляясь руками за прут, словно пытаясь удержаться и не сползти вниз, блондинка медленно съехала по колу. Наверное, было бы лучше, если б её насадили на кол, как полагается: тогда железо пронзило бы мозг, и смерть оказалась бы быстрой. Теперь живучая, как подобает мутанту, блондинка корчилась на колу — и выла, выла, выла, вгоняя в холодный пот всех присутствующих.

— А теперь вы увидите, как насадят этого окопавшегося мерзавца! — крикнул Двуглавый, указав на Паху Драчуна. Мэтхен вспомнил: именно Драчун бросил первый камень, с которого и началась вчерашняя свалка. Мэтхен рванулся защитить ученика — но сразу три ствола качнулись в его сторону. Ответом был мастерский удар прикладом по почкам — и армейскими берцами в лицо, живот, грудь. Один из ударов пришёлся в разбитый нос — вспышка боли едва его не вырубила. Лёжа в грязи, он мог лишь бессильно смотреть на расправу.

Паха Драчун позволил довести себя до стремянок, поднять над колом — и в самый последний момент, когда палачи уже приготовились насадить его на кол, ловко извернулся.

— А-а, фак! — заорал один из палачей, когда зубы Пахи впились в его запястье. Крепкие, острые зубы играючи прокусили ткань, кожу и мясо, разорвали сухожилия. Так же перекусить кость сил не хватило, но вот раздробить… Изувеченная рука повисла плетью, и Мэтхен палачу не завидовал: Паха, конечно, не Смрадек, но и его укус запросто вызовет заражение. Здоровяк — труп, и об этом догадывается.

— Твою ж факовую мать! — шипел от боли здоровяк, вытаскивая нож левой рукой. Ножом он и ударил упавшего наземь Паху. Раз, другой, третий…

— Отставить, ублюдок! — хором, но один по-русски, а второй по-английски, орали Двуглавый Боря и вожак бандитов. — На кол его!!!

Поздно. Изуродованное тело со слипшейся от крови шерстью и в разодранном комбинезоне распростёрлось у ног палача. Впрочем, одного паренёк добился: вместо долгих мучений на колу получил быструю смерть от ножа.

— Выродок, ублюдок, эта сука мне всю руку разодрала…

Тяжёлые багровые капли срывались и падали наземь. В том числе — и на мёртвое тело. «Будто жертвоприношение какое» — подумал Мэтхен.

Борис бесновался. Он был неглуп и чувствовал: мальчишка подал пример. И обречённым, и тем, кого запугать предстояло. Нужно срочно казнить того, из-за кого всё случилось.

— Теперь этого! — крикнул он, указывая на Мэтхена. — Скорее!

— Я один не смогу! — предупредил второй палач. Может быть, он просто искал повод уклониться от страшной работы.

— Смрадек! Хочешь пощады?

Смрадек Трупоглод радостно оскалился. Мэтхен едва сдержал тошноту: умирать в руках трупоеда не только жутко, но и мерзко… Надо повторить успех Драчуна — авось удастся избежать кола рядом с воющей от запредельной боли Козюлиной. Прикосновение зловонной длинной лапы, перемазанной какой-то дрянью, было столь омерзительным, что Мэтхен едва сдержал тошноту.

— Я же говорил, — прошипел, исторгнув волну трупного смрада, Трупоглод. — Что попробую тебя. Теперь ты подохнешь, а когда раздуешься и помягчеешь, старина Смрадек тебя снимет…

Мэтхен попытался вырваться — но палачи не дали ни малейшего шанса. И Смрадек, и человек держали, как стальными тисками, и следили за любым движением. С торжествующей ухмылкой за казнью врага следили обе головы Бориса. «Ещё бы не радоваться, — с бессильной яростью подумал Мэтхен. — Ведь со мной, он считает, исчезнут все проблемы. Когда поймёт, что больше не нужен этим, будет поздно».

…В первый миг он не понял, отчего раздался грохот, и ослабли руки палача-человека. Смрадек удивлённо разжал пальцы — и Мэтхен тяжело рухнул на камни возле кола.

— Что за…

И снова — гулкий, наплывающий из мрака грохот. Голова Смрадека взорвалась изнутри, мельчайшим красно-серым дождём брызнуло в сторону завода. Постояв миг на верхней ступени, Смрадек мешком ссыпался вниз. С грохотом опрокинулась утратившая опору стремянка.

— Лови га… — Услышал Мэтхен сиплый голос предводителя, привычного брезгливого равнодушия как не бывало. Мужик явно понял, что происходит. Но отдать единственно верную команду — не успел. Ахнул ещё выстрел, вспышку полностью поглотил смог — но пуля вошла точно в центр груди, вырвав с мясом раздробленную лопатку. Мужчину словно сдул с импровизированного помоста ураган, тело ещё корчилось в грязи, не желая умирать — а грохот уже раздался вновь. Брызнуло красным из ещё одной головы. Неизвестный бил одиночными, но без единого промаха, и равномерно, как часы. Это-то и было самым жутким, начисто лишало не трусливых бандитов сил, превращая добротно натасканный отряд в стадо перепуганных животных.

Кто-то пытался сбежать — таких хватали в толпе десятки рук, мгновенно разрывая на куски. Кто-то пускал суматошные очереди в туман, иногда они даже не пропадали даром, хлеща по толпе. Будто по команде, посельчане качнулись вперёд. Страх, пережитый утром, требовал выхода, мгновенно превращаясь в жажду крови. Редкие и неприцельные очереди свалили нескольких посельчан, но остальные преодолели последние шаги — и вокруг Мэтхена закипела свалка. Мелькали кулаки, клешни, когти, приклады автоматов, ножи, пистолеты. Где-то сбоку грохнула граната, раздались отчаянные вопли, над головой Мэтхена зло взвизгнули осколки, один, попав на сей раз в настоящую голову, оборвал неумолчный вой Козюлиной.

— Изменщики, падлы, суки! — стреляя по недавним «подданным» из автомата, орал «пурзидент». Когда магазин опустел, он швырнул автомат в толпу, и даже приготовился прыгнуть в бой… Но ещё раз грохнуло невидимое в смоге оружие, и здоровяк пошатнулся, рыча от боли и зажимая руками рану на животе. Гром раздался ещё дважды — и сперва правая, а потом левая голова брызнули сизыми ошмётками, будто упавшие на асфальт арбузы. Постояв, тело с глухим «бу-ум» рухнуло наземь.

Больше выстрелов не было. Не в кого стало стрелять: недавно наводившие ужас бандиты валялись в грязи, растоптанные, растерзанные когтями и зубами, пронзённые пулями. Трофейные автоматы покачивались над толпой. Кто умел, в экстазе орал: «Ур-ря-а-а!!!», пытаясь стрелять из автоматов. У некоторых даже получилось, ну, а что под пули подвернулся сосед, так это ж не нарочно… Кто не мог ни орать, ни стрелять, гыгыкали, мычали, выли и хрипели. Какофония была та ещё.

Ученики обступили Мэтхена, кто-то уже грыз верёвки крепкими, острыми зубами, потом один из малолеток выдернул из тела Пахи Драчуна нож. Дело пошло быстрее.

— Э, клоуны, ну, кто тут главный?

Расталкивая мутантов, из тумана выплыла чья-то мощная фигура. Честное слово, мужик по комплекции мало уступал покойному Двуглавому. В мускулистых руках, словно тушью перечёркивая грудь, чернела крупнокалиберная снайперская винтовка. На глаз Мэтхен определить не мог, но отчего-то казалось, что калибр у неё миллиметров двенадцать, может, и больше. Длиной «пушка» была почти в рост мужчины. Теперь понятно, как пули сносили головы и отрывали конечности. Сурово, нечего сказать.

Поначалу Мэтхена поразила не снайпёрка, в конце концов, оружия он уже навидался. Здоровяк, в одиночку положивший пол-банды, был знаком. Да что там знаком… Эту мощную, тяжеловесную и всё же тигрино-грациозную фигуру он не спутал бы не с кем.

Это же невозможно!!! Как можно выжить, попав под очередь двадцатимиллиметровой пушки?! «Интересно, — подумал Мэтхен. — Узнает или нет?»

— А-а, Мэтхен? — ухмыльнулся Забойщик во все тридцать два зуба. — Жив, курилка?

— Ты-то как уцелел? — вместо того, чтобы сказать «спасибо», выпалил Мэтхен. — Я же видел, как тебя из пушки срубили…

— Послужил бы с моё, тоже бы научился ждать пакостей, — ухмыльнулся Забойщик. Хладнокровный расстрел нескольких человек никак не отягощал его совесть. Впрочем, если вспомнить, что это были за люди… — Я смекнул, что будут стрелять, когда пушку доворачивали. А дальше упал покрасивше, чтобы и под снаряды не попасть, и эти не стали добивать. Разок всё ж таки попали, да я… живучим оказался, ха! Поверили, хе-хе, даже когда в «штыковую» пошли, не тронули. Ну, а когда ты геройствовать стал, я под шумок и уполз.

— А пушку где достал? — указал на снайперскую винтовку Мэтхен.

— Паренёк один помог. Я с ним все окрестности облазил, до самого Барьера. Четыре мобсклада нашёл. Старьё, конечно, зато много его, и патронов завались. Я даже танк нашёл исправный. И граники есть, и ПТУРСы, и ПЗРК… Против современного добра — говно и хлам, но оно всё или на орбите, или на Луне. Против нас не бросят. Чести много.

— Погоди-ка, что происходит? — напрягся Мэтхен. — Ты с кем воевать собрался?

Ветеран снова зло оскалился. «Ну прямо бешеный волк!» — подумал Мэтхен. Забойщик одновременно и пугал, и манил, от него будто веяло уверенностью и мощью.

— Два глупых вопроса, парень. Мог бы сам догадаться. Что происходит? Эти ребятки — передовой отряд вторжения. Они должны всех перессорить, устроить гражданскую войну всех со всеми. А когда народишко, во-первых и передерётся, а во-вторых, соберётся большими кодлами, придёт черёд открытого вторжения. Войска на границе уже концентрируются. Повод найдут: например, в защиту мирных жителей, х-ха! А для этого используют выходки каких-нибудь отморозков и повесят на нас всех. С кем воевать? С ними, Эр, с ними. И воевать придётся. Если не хотите сдохнуть, как свиньи под ножом.

— Погоди-ка… — Мэтхен не мог поверить новостям. Неужто началось?! Ещё так много не сделано! По сути, он почти ничего не успел. — Ты что, против них драться станешь? Ты же военный вроде…

— Ага, — зыркнув на Мэтхена исподлобья, буркнул Забойщик. — Курт Ярцефф, последнее звание — капитан Корпуса специальных операций, к вашим услугам. Вот так-то, как за родину умереть, так всегда пожалуйста. А как наглого ублюдка на место поставить — так сразу под трибунал. Ладно, это всё лирика.

— А что не лирика?

— Не перебивай командира! Как я сказал, бандиты — только начало. Готовятся резервисты, тыловики. Техника старая, прошлого-позапрошлого веков, но местным, сам понимаешь, хватит выше крыши. А отсидеться больше не удастся никому: слишком велика группировка, чтобы это был простой рейд. Словом, надо сражаться.

— Как? И чем?

— Ну, про склады я сказал. А «как»… Ваш завод — идеальный опорный пункт. Там мы устроим им кровавую баню. Если, конечно, бойцы будут подготовлены и не трусить.

— Да кто ж их подготовит?

— Я. Давай, подсуетись и собери тут всех по новой. И кто будет отлынивать, скажи, пущу в расход. Понял?

— Да.

— Не «да», а «так точно», курсант Мэтхен!

 

Глава 6. Чистильщики

— Не спать, девочки! — орал капитан, которого, с лёгкой руки Мэтхена, все стали называть Забойщиком. Кличка приросла намертво, благо, полностью соответствовала владельцу. Капитан и правда начал с того, что показательно забил нескольких до полусмерти, двое вообще померли. Зато остальные осознали, что такое дисциплина, до самых тупых дошло, что неповиновение командиру — чревато. — Не растягиваться, мандавошки! Чистильщики вас перешмаляют, и не запыхаются даже!..

И верилось, верилось! Сам капитан был свеж и бодр после такой пробежки по развалинам, после которой остальные едва могли дышать. Раз за разом он специально отставал, чтобы отвесить пинка последнему, а если упадёт, добавить ещё. Потом с такой же лёгкостью, будто остальные бежали на месте, вырывался в голову колонны. Наконец, когда посельчане уже не только бежать, ползти не могли, начиналась «теория»: капитан показывал какое-нибудь устройство или оружие, и объяснял, для чего оно нужно, и как с ним обращаться. И горе тому, кто умудрялся заснуть.

А потом снова бег, с препятствиями и без, упражнения, отработка взаимодействия, рукопашный бой, стрельбы… Забойщик не успокаивался, пока силы у каждого действительно не иссякали. Народ едва расползался по своим хижинам и отключался, едва коснувшись пропрелых лежаков… чтобы к утру, повинуясь лязгу подвешенного к чахлому деревцу рельса, превозмогая ломоту во всём теле и матерясь, снова ползти на построение. Скидок капитан не делал никому.

Перекличка занимала немного времени — и всё начиналось по новой, до багровой пелены перед глазами. Но — удивительное дело, как-то незаметно, народ втягивался в невозможный режим, и то, что вчера казалось непосильным, сегодня более-менее получалось, а назавтра уже шло само собой.

А как же бунты, спрашивается? Были они, были, особенно день так на третий-четвёртый, когда несколько мутантов поздоровее сговорились устроить командиру «тёмную». Кончился бунт закономерно: тогда-то двоих самых борзых и стащили к саркофагу. Остальные сделали выводы и стали учиться пуще прежнего.

…После беготни по развалинам тяжёлый ствол ходил в руках ходуном, каждый выстрел отдавал жёстким ударом в ключицу, голову ломило, а сердце, казалось, готово выпрыгнуть из груди. Сейчас он жалел, что согласился признать капитана главным. Только память о ночном избиении, да отпечатавшиеся в памяти картины вырезанного посёлка, да ещё, может быть, обида на забарьерцев заставляли стискивать зубы и терпеть. Как абсолютное большинство землян двадцать второго века, Мэтхен не изведал армейской муштры, а тут было что-то ещё более суровое. Умом он понимал, что иного выхода нет: иначе за оставшиеся месяцы бойцов не сделать. Но как удержать бьющийся в руках, как сильная рыбина, двухвековой давности «Калашников»?

Пули с визгом пропороли космы смога, брызнула бетонным крошевом самодельная мишень — покрытый сажей обломок плиты с нарисованными палкой кругами. Стреляли почти в упор — метров пятнадцать, предельное расстояние, на котором ещё что-то видно. Отодвигать мишень дальше не имело смысла: уже метров со ста «Калашниковы» не одолеют скафандры пехоты. Про броневики не приходится и говорить, тут требовались гранатомёты. Будущих гранатомётчиков он гонял отдельно — ещё больше остальных.

Уже вечером после освобождения Ярцефф повёл всех к складам. Таких оказалось четыре, в том числе найденный Мэтхеном. И стреляюще-взрывающегося добра на них оказалось несколько больше, чем казалось на первый взгляд. Первые ночи, собственно, только и делали, что таскали всё на горбу в развалины завода и подземелья под ним. Под мудрым руководством Петровича устраивали схроны — хорошо замаскированные, чтобы увидеть мог только тот, кто оставлял метки. В этих ухоронках до срока исчезали автоматы, пулемёты и гранатомёты, мины и гранаты, как и бесчисленные ящики с патронами и снарядами. Из обломков соорудили укрытие и для бронетехники, тут не обошлось без инженерной сметки Петровия. А уж «броню» туда перегнал сам Ярцефф. Помнится, приземистая глыба танка, бешено ревущая турбиной, напугала посельчан не в шутку.

Запасы, забившие заводские подвалы, казались Мэтхену бесконечными. На самом-то деле, как, пока никто не слышит, буркнул ему Ярцефф, их было немного. На один нормальный бой, ну, и подучиться немного, чтобы хоть в упор бить могли.

— Отставить огонь, — скомандовал Ярцефф. — Стройсь!

Обычно этим непонятным (для подкуполян всё было откровением) ритуалом начинались и заканчивались выматывающие занятия. Но сегодня отчего-то это случилось раньше обычного: они даже не успели особенно вымотаться, или привыкли уже? Поселковые вытянулись в шеренгу быстро, даже как-то с огоньком. Будь здесь солдаты-люди, да в форме, они казались бы одинаковыми, как капли воды. Но формы для мутантов не нашлось, да и сами они слишком различались, чтобы казаться одинаковыми. Тем не менее, никто не сутулился, не норовил, как обычно, почесаться, даже автоматы теперь держали не как мотыги. Ярцефф удовлетворённо шёл вдоль строя, начало и конец терялись в смоге, и казалось, что шеренга — бесконечна.

— Слушать сюда! — крикнул он. Смог не только ограничивал видимость парой десятков, самое большее тридцатью метрами, он причудливо преломлял звуки: что выстрелы, что громкие слова звучали чуть глуше, чем в нормальном воздухе — зато дольше и протяжнее. — Когда я к вам пришёл, я говорил, что научу вас драться за свои дома и своих детей. Теперь вы — готовы. Конечно, до нормальных солдат, способных воевать на равных с профи, вам как всей этой сраной дыре — до большого города, какой был тут раньше. Те парни, с которыми мы дрались на Луне против ханьцев, разделали бы вас за час.

Мэтхен удивлённо воззрился на командира. Если и правда все мучения окончены, и остается лишь готовиться к бою, зачем он их расхолаживает? Но додумать не успел.

— Но моих парней тут не будет. У них есть дела поважнее, и враг у них похлеще. Они обеспечивают мир на этой грёбаной планетке, чтобы такие, как «туристы», могли после работы пить пиво, а в выходные наведываться сюда. И знаете, зачем? Чтобы набить чучела из вас и ваших детей, и поставить их у каминов. А то и просто поубивать всласть, снять всё это на камеру, и просматривать потом много раз, как вы гибнете и корчитесь. Чтобы какая-нибудь похотливая сучка запала на такого «героя демократии». Помните, мы ходили в посёлок у склада? Они не успокоятся, пока так не станет по всему Подкуполью.

Это капитан Ярцефф говорил не раз. Каждому пояснил на пальцах, что такое чучело, показал и как снимают на камеру. Он не успокоился, пока не довёл простую и страшную истину до каждого из новоявленных взводных и отделенных, а те — до подчинённых бойцов. Но такие вещи надо напоминать снова и снова, чтобы, когда понадобится, страх сожгла ненависть.

— Значит, будет много-много трусливых ублюдков, возомнивших себя солдатами, и не на новейших гравипланах и гравилётах, а на железном хламе, которому полтора века. Они думают, что идут убивать безоружных, разобщённых и перепуганных, что набьют много-много чучел, а потом уничтожат само Подкуполье. Они и в страшном сне не могут себе представить, что придётся воевать. Они и близко не знают, что такое война. Покажите им, что они ошибаются. Пусть вся эта сволочь горит живьём в своих консервных банках. А из тех, кто попадёт к нам в руки, мы сами набьём чучела. Жаль только, они выйдут одинаковые, как доски в заборе, х-ха!

Уже второй день ветер тянул с северо-запада. Пелена смога истончилась, замелькало в разрывах девственно-голубое небо: так порой бывало на окраине Подкуполья, но бывало не каждый год. В полдень, диво дивное, в разрыве туч оказалось солнце — и всё преобразилось, как по волшебству! Холодно блестели воды радиоактивного озера, сверкали покрытые слизью развалины и пустыри, даже безлистые и чёрные подкупольные деревья будто приоделись к празднику. Едва различимые в истончившейся дымке, вдали чернели стены Города — оказывается, до них не так уж и далеко, всего-то несколько километров.

Подкуполянам красота была не по нутру: ослепительный свет резал привычные к полумраку или непроглядной темени глаза мутантов. Высокий небосвод и открывшиеся дали выбили всех из колеи: никто не знал, что видеть можно так далеко. Хотелось забиться в подвалы.

Построенные в шеренгу так бы и сделали — но «да… дица… дыцыплина» обязывала. Слезящиеся от непривычно яркого света глаза внезапно увидели всю шеренгу разом, и всем стало ясно, как их много. А ещё каждый, наверное, впервые подумал, что все эти мохнатые, трёхглазые, пятиногие, хвостатые, клыкастые и прочие, в сущности — один народ. Впервые триста с лишком взрослых посельчан осознали себя единым целым.

— Пока вы все спали, как сурки, я сходил за Барьер, — продолжил Забойщик. — Нам повезло: они не торопятся. Но вчера начали загружать в вертолёты и гравилёты ракеты. Это значит — координаты целей уже ввели в их память, разведку провели, а господа воины демократии уже научились нажимать на курок. Так что завтра-послезавтра, а может, и сегодня ночью — пойдут. Поэтому: взвод Петровича заступает на стражу ночью, остальные отдыхают. Время выдачи баланды — изменить. Не хватало ещё, чтобы нас накрыли на раздаче. Посещение барака с краниками до конца боевых действий — запрещаю: пойло будет выдаваться после боя, по сто грамм на рыло. Работу на заводе на ближайшие три дня — прекратить. Петрович!

— Я!

— Надо запасти побольше баланды. Боюсь, на раздачу первые гостинцы и прилетят.

— Уже сделано! — Петрович аж залоснился от радости, захлопали крылья, он едва не воспарил над строем, и только под строгим взглядом командира остался на земле. — Как услышал, что воевать будем, излишки консервировал в резервуаре. Сейчас там порядка трёхсот тонн. Оборудование к вечеру демонтирую, надо припрятать в подвалах, а то ведь пожгут.

— Молодец! Все свободны. Оружие держать наготове, при себе. Может, придётся вскакивать по тревоге. Взводу Мэтхена — заступить на боевое дежурство.

Эрхард ответил уставным, въевшимся за эти месяцы в плоть и кровь: «Есть». А сам бросил взгляд на своих, выстроившихся в шеренгу, мутантов с автоматами и примкнутыми штыками (это-то зачем — мы что, в рукопашную пойдём?). Смотрелось забавно. Какая-то злобная пародия на непобедимую и легендарную Army of Liberty — как официально назывались вооружённые силы Свободного Мира. Впрочем, те, кто пойдут «чистить» Подкуполье — тоже, если честно, пародия. Против ханьского спецназа таких не пошлют — никогда. И настоящего оружия не доверят — только оставшийся от НАТО и той же России старинный хлам. Увы, мутантам и так мало не покажется.

Ближе к ночи ветер снова поменялся. Потянуло промозглым холодом, пелена смога вновь укрыла всё непроницаемым саваном, закапал привычный, чёрный от сажи дождь.

Придерживая рукой дождевик, Мэтхен шёл к двери заводского подвала. Именно его, наверное, из-за мощных перекрытий, выбрали в качестве командного пункта. Капли дождя глухо били по полиэтилену, лениво скатывались вниз. Поселок обступала тьма. Впереди канули во мглу посты наблюдателей, выставленные по окраинам посёлка. Особенно много их на западных окраинах, в развалинах домов и чахлой мутантской роще.

«Наблюдатели, ха!» — думал Мэтхен, глазея в приоткрытую дверь. Местные в такую ночь ещё могли видеть метра на три-четыре. Он, уроженец Забарьерья, едва мог рассмотреть ладонь вытянутой руки. В такую ночь важнее не зрение, а слух, тишина такая, что сказанное шёпотом слово можно услышать за десяток метров. А уж лязг танковых гусениц или рёв мотора гравиплана… Или шаги пехотинца, не считающего нужным, да и не умеющего особо таиться…

Мэтхен возвращался с обхода постов. Натасканные Ярцеффом бойцы несли службу не за страх, а за совесть. Как он ни таился, стараясь, как наказал капитан, подойти незамеченным, на всех постах его вовремя услышали, опознали, окликнули условной фразой. Удовлетворённый, Мэтхен приоткрыл заскрипевшую дверь. Почти сразу же зазвонил старинный полевой телефон.

— Первый, первый, я Осина, — слова и фразы отточены и отработаны до автоматизма, в бою будет не до воспоминаний. А голос строгий и требовательный — Ярцефф явно не спит. — Доложите обстановку.

— Осина, я первый. Всё тип-топ.

— Как? — спросили в трубке. Фраза должна быть привычной, чтобы даже по обрывкам, которые донесутся сквозь треск помех или до обрыва связи, можно было понять, что происходит. Если каждый будет говорить, как ему вздумается, говорить придётся дольше, но главное, сложнее понять приказ или доклад. Ярцефф не успокоился, пока так не стали говорить непроизвольно, прилагая усилия, чтобы вспомнить прежние выражения. Зато теперь мозг не тратил времени на «перекодировку» жаргона, который у каждого свой, а сразу ухватывал смысл.

— Всё спокойно, — доложил Мэтхен. — Подходы охраняются, целей не видно.

— Продолжайте наблюдение.

— Есть продолжать наблюдение.

Неужто командир промахнулся, и в эту ночь ничего не будет? Что ж, так даже лучше. Как-то не укладывается в голове, что ему, не так давно респектабельному историку, придётся ползать по грязи, под разрывами мин, ракет и снарядов. Орать в трубку допотопного телефона команды. А то и корчиться с оторванной крупным осколком ногой где-то в горящей чёрной луже.

Телефоны, кстати, тоже заслуга Петровича. «Что бы мы без него делали?» — благодарно подумал Мэтхен. У запасливого мастера в запасниках нашлись сварочные аппараты, старинные, но оттого не менее полезные шпалы и рельсы, даже тележки на железнодорожных колёсах, которые можно на рельсы поставить. Под его руководством рельсы положили между цехами, хорошенько замаскировав развалинами. А на тележки установили крупнокалиберные пулемёты. Пусть попробуют подавить подвижную оборону!

Нашлись и цемент, и бетонные плиты. Мэтхен не представлял, как их можно сдвинуть без крана. Оказалось, четверо силачей, ещё поздоровее недоброй памяти Двуглавого Бори, но глупые, как полено, таскали двухтонные блоки. Их ставили буквой П, или «шалашиком», присыпали землёй, щебнем, обломками, щели замазывали цементом. После парочки маслянистых дождей «доты» покрывались чёрной слизью, как всё вокруг, и становились неразличимы с воздуха. Их соединяли столь же замаскированные узкоколейки. Для укрытия от волны, пуль и осколков в укромных местах прорыли несколько траншей. Их тоже накрывали где блоками, где просто обваливали обветшалые стены. На дне скапливалась вонючая маслянистая грязь — но мутантам было не привыкать. Получившиеся канавы опоясали район завода, разветвлённой сетью петляли в лабиринте цехов и подсобок. Траншеи тоже бы не выкопали, если б не лопаты и кайла в заводских загашниках: земля оказалась жёсткой и пропитанной какой-то химической дрянью. Если долго находиться в таких канавах, головы начинали болеть и у местных.

Наконец, взялись за связь. Нашлись у Петровича и кабеля, и древние полевые телефоны, мастер и сам не знал, откуда и зачем три десятка аппаратов и несколько мотков кабеля привезли на завод. Рации, конечно, понравились бы Забойщику больше, капитан долго кривил физиономию. Но потом — признал. Радиосвязь подавят почти сразу, как перехватят первое же сообщение: за прошедший век радиоэлектронная борьба шагнула в заоблачные выси. А с телефонами всё не так просто. Конечно, для манёвренной войны не лучший вариант — но задача у них другая. Не плести кружева манёвров на тысячекилометровых пространствах, а вцепиться в развалины — и стоять насмерть, выигрывая бесценное время. Значит, с позиции — ни шагу. И вот тут телефоны — самое оно. Хорошо, что Петрович и Ярцефф на пару сообразили, как подсоединять кабеля, как защитить их от пуль и осколков, замаскировать, чтобы по ним не ударили сразу же.

Мэтхен улыбнулся. Подкупольский народец был в шоке, когда узнал, что можно переговариваться на расстоянии в километр, и не орать во всю глотку. До них никак не доходило, что такие запросто делали их предки. И не только эти старинные, примитивные по нынешним временам, телефоны, как и «пещерные» в век плазмострелов автоматы и пулемёты. Они вышли в космос через пятнадцать лет после чудовищной войны, а теперь безо всяких войн люди третий век не могут выйти из Солнечной системы.

Так что же случилось, почему эти титаны оставили после себя… подкуполян? Мэтхен не понимал. Но историком он стал не зря, а потому знал: такие вещи сами не происходят. Что-то было, определённо. Но что? Похоже, это и есть главное табу Свободного Мира, а история России — это просто страховка, как сказал бы Ярцефф (или, тогда уж, Ярцев?), дальние подступы. Чтобы не подошли слишком близко к Главной Тайне…

Тогда уж ещё крамольный вопрос, за который полагается не Резервация, а сразу электрический стул: не связана ли эта тайна с другой — тайной Великой Чистки?

…тонкий тихий свист, сперва едва слышный, быстро нарастал. Вот он перерос шум крови в ушах, вот прорвался сквозь шелест дождя, вот заслонил собой немногие ночные звуки, перерос сперва в вой, потом в рёв. Не поняв, а как-то догадавшись, что это, Мэтхен схватил трубку.

— Осина, я первый! — взволнованно произнёс он. — Слышу шум! Это они… ракеты! Как понял?

— Понял хорошо, ракетная атака, — отозвался Ярцефф, голос был спокоен и безмятежен. — Передавай всем — боевая тревога, занять позиции по плану. Я скоро буду.

«А ведь это война, не шутер по инфоцентру, — отстранённо подумал Мэтхен, и сам поразился накатившему спокойствию — будто Ярцефф передал его по телефону. Было лёгкое волнение, но не страх. До первого разрыва? — Если достанут, не выйдет нажать на Restart».

Ночная тишина спала, будто и не было. Завод ожил, по грязным канавам, исполняющим обязанности окопов, понеслись вестовые, тишину вспороло хлюпанье грязи под ногами, лапами и ластами, кто-то на кого-то матерился, с едва слышным металлическим гулом катились по рельсам тележки с пулемётами, выдвигаясь в «доты». Пронёсся один из отделенных, в двух руках, осторожно придерживая третьей, с двумя клешнями, он тащил здоровенную трубу гранатомёта.

Прочертив огневеющую трассу, что-то огромное, ревущее, как целая толпа мутантов, с оглушительным грохотом взорвалось в центре посёлка, с неба стали сыпаться камни, искорёженное дерево, какая-то труха. Как всё-таки хорошо, что тех, кто не мог участвовать в бою, загнали в заводские подвалы. Там их не достанут ни снаряды, ни мины. Бомбы и ракеты, конечно, одолеют перекрытия. Но не сразу: только после того, как враги сообразят пустить в ход бетонобойки, нащупают убежища и эти самые «бункер-бастеры» подвезут.

Ослепительная вспышка, перешедшая в тревожные багровые всполохи, пронзила дымную мглу, стегнув по глазам. Долей секунды позже ударил по ушам тяжкий грохот, свистнули над головой осколки и обломки. Следом ахнуло ещё раз — теперь уже на территории комбината, с грохотом, но почти не слышно из-за звона в ушах, рушатся перекрытия и своды цехов. Свистнул над головой раскалённый осколок — и налитая ночью чёрная лужа чадно вспыхивает, грязно-розовая пена исчезает в пламени. Горят и другие лужи, их пламя подсвечивает мрак багровым, но видимость становится только хуже: пламя добавляет к смогу просто облака густого дыма. Гарь ест глаза, дерёт ноздри, щиплет гортань…

Звонит телефон. Звон угадывается не по звуку, а по дрожанию трубки: уши будто ватой заложило. Но всё-таки не до конца. Сквозь грохот и треск с того конца провода прорывается голос Забойщика:

— Первый, не заснул там? — Капитан Ярцефф спокоен, как танк: ему-то вся эта свистопляска не впервой. — Как обстановочка? Потери?

Глупый вопрос: грохочет так, что и мёртвый бы проснулся. Капитан спросил только для того, чтобы отвлечь Мэтхена от собственных страхов.

— Отмечено три взрыва на заводе и шесть в посёлке. Потери уточняю. Гуг!

— Я! — мохнатый грамотей нешуточно боится — но готов. Юркий, маленький, шустрый, в грязи почти незаметный: лучшего посыльного не придумаешь.

— Пробеги узнай, какие потери?

Посыльный, для которого окоп полного профиля был целым каньоном, вернулся через пару минут.

— У нас Бодя Обжора ранен, лапу ему посекло, ещё двое контужены, остальные целы. Готовы открыть огонь по приказу.

Мэтхен потянулся к телефону — докладывать. На другом конце провода, замаскированный так, что не разглядишь даже в упор, Ярцефф удовлетворённо хмыкнул. Изматывающие тренировки окупились: в остальных взводах получили осколки в голову всего двое, да еще десять ранены, обожжены, контужены, но драться — могут. Если бы все остались в посёлке, половину накрыло бы в их хибарах. Прямо во сне. Ну, или у краников — того барака, куда каждый вечер раньше наведывались две трети взрослых, да на всю ночь и оставались, не стало. Придётся местным привыкать к трезвому образу жизни. Вот что война с людьми делает: этак они и вовсе пить бросят… Ну, не все, конечно — кто первый бой переживёт.

— Оружие к бою! — скомандовал Ярцефф всем взводным. — Без моей команды не стрелять. Команда — подрыв мины на входе в посёлок.

Мину Ярцефф поставил самолично. Если припрётся колонна бронетехники, и задняя машина словит фугас, деваться им будет некуда. Тогда понадобится каждая найденная мина и каждый выстрел к гранатомётам. Разумеется, фугас гахнет так, что услышат все.

Для тех, кто войдёт в посёлок, это должно стать началом конца. Иначе наступающий день посельчане не переживут.

— …демократические процессы в Резервации набирают силу. Вооружённая оппозиция предприняла решительные действия. Они требуют изменения существующего, отжившего своё, строя и выдвижения в президенты Подкуполья (Podkupolye — местное название Резервации) Бубы Чокнутого (Buba Tshoknutiy). Этот выдающийся общественный деятель обратился к мировому сообществу с призывом о помощи. Вчера, после ратификации Акта о демократизации Резервации Европарламентом, президент Нессерле принял решение о вводе войск. «Мы выступаем в защиту жителей Зоны, — заявил президент на пресс-конференции. — Мы больше не можем терпеть нарушение прав и свобод в Резервации, террористические вылазки экстремистов, от которых страдают и наши граждане». Конец цитаты. И вот только что пришло сообщение о зверствах мутантов-убийц в Тересполе, Польская автономия. Наш корреспондент Вольдемар Ванвейлен, с места происшествия… Вольдемар?

— Вот за что люблю журналюг — умеют же врать! — усмехнулся коренастый, приземистый, но широкий в кости, полковник Наттер. Благородная седина на висках, орлиный нос с лёгкой горбинкой, пышные пшеничные усы — воплощённая сексуальная фантазия женщины средних лет, да и только. На вид ему лет пятьдесят — пятьдесят пять, иное дело, что по паспорту — под сто. Двадцать второй век на дворе, вот и продолжительность жизни подросла. Соответственно, подрос и пенсионный возраст, увы.

— Работа такая, — усмехнулся бригадный генерал Эрдхай Манун, командующий контингентом войск Еврофедерации в Резервации… Точнее, пока ещё на границах Резервации. — У них врать, а у нас…

— Хватит, Эрдхай, мы не перед строем. Давайте лучше по коньячку раздавим. У меня есть дивный «Камю»…

— А что, полковник, я всегда готов. Наливайте!

Янтарная жидкость блеснула в лучике солнца, тоненькая струйка полилась в рюмки, пряный аромат поплыл по комнате, смешиваясь с дымом дорогого табака. Армия Свободного Мира не так уж велика, зато те, кто удостоились в ней служить, ни в чём не знают нужды.

— Ну, за победу! — произнёс Манун, зазвенел, сталкиваясь, хрусталь, в животах господ офицеров разлилось приятное тепло. Девчонка-ведущая на мониторе инфоцентра продолжала, приятно щекоча нервы, живописать зверства «террористов, фундаменталистов и экстремистов». Шевелились обильно накрашенные, искусственно надутые губки, от наигранно-горестных вздохов вздымалась генетически модифицированная грудь под полупрозрачной рубашкой. Полковник заметил, что по последнему писку моды ведущая не надела бюстгальтер, и мысли разгорячённых коньяком офицеров вертелись вокруг этой груди. «Любопытно, может ли она быть девственницей?» — подумал Наттер. — Кстати, как смотр прошёл?

— Да как обычно, — хмыкнул полковник, освежая свою и генеральскую рюмку. — Построил обалдуев, вдоль строя прошёлся, речугу вдохновенную произнёс. Всю эту чушь про демократию и права человека. «Сынки, на вас смотрит весь Свободный Мир! — передразнил Наттер сам себя. — Во имя демократии и свободы — сделайте этих ублюдков!» Свободы, ха!

— А что, Эрвин, можно ведь сказать и так. Мы и правда несём им свободу. От жизни, ха. И права — на смерть и переработку.

— Ага, только не проболтайся смотри. Наши-то «охотнички» всё понимают, а всякие там защитники прав вырожденцев могут всполошиться: ну, как же, их любимых выродков обижают! — Коньяк действовал вкрадчиво, незаметно развязывая языки. Да и не было нужды таиться, они знали друг друга не первое десятилетие. А установленные по «закону Хаммерфилда» камеры не так уж сложно перенастроить. Главное, знать, как, и дать в лапу кому надо. — Кстати, как тебе они сами? Бравые ребята, правда?

— Ну да. До первого боя.

Будь под его началом элитные части Корпуса, или спецназ Внутренних войск, или просто нормальные бойцы, он бы так не распинался. Профессионалы будут делать, что прикажут, и держать язык за зубами. Но нормальных вояк у Свободного Мира немного, и все нужны на Луне. Там, дай ханьцам волю, такое начнётся…

Полковник вспомнил восторг на лицах добровольцев. «Сколько чучел наделаем!» — словно говорили их физиономии. А по сути-то кто они? Толпа дилетантов на музейной рухляди!

— Да ты, никак, хандришь, старина, — пригубил коньяк генерал. — Не ожидал от тебя! Откуда там бой? У выродков ничего серьёзнее камней! Против танков, пушек, вертолётов и гравилётов. Наши пехотинцы в «скафандрах» их голыми руками порвут! Как мой прадед в девяносто первом году! Три дня стояли, Белый Дом защищали и демократию! Три дня беспрерывных боёв, подумай только! И выстояли! Вот это бои были. А тут…

— Слышал я эту сагу, — отхлебнул коньяку Наттер. — Нашёл, чем удивить. Мой прапрапрадед под Брянском партизан давил. Кому это теперь важно? Ты лучше скажи: нельзя ли выбить хоть роту из Корпуса? Хоть из спецназа внутренников? В резерв, разумеется, на всякий пожарный. Кончится активная фаза — обратно вернём. А? Добровольцы-то — просто мясо!

Генерал задумался. Профи нужны на Луне, вот и приходится собирать добровольцев. А это другой контингент. Не в том даже дело, что не умеют стрелять. Как раз умеют. Большинство — «туристы», любящие пристрелить какого-нибудь урода (ну, может, предварительно помучить, если будет настроение), набить из него чучело и повесить перед камином. Лучше, конечно, стрелять детёнышей: и взять легче, и шкура мягче, лучше поддаётся выделке. Да и концентрация всякой токсичной дряни меньше: понятно ведь, чем они дышат, что пьют и жрут.

Иногда, конечно, выродков валят транквилизаторами: богатенькие буратины любят домашние зверинцы, а особо продвинутые — и бордели с такой «клубничкой». Впрочем, с этим покончено, он предупредил каждого, что никаких живых мутантов. Исключение — по специальным квотам для Института антропомутаций и военных НИИ: нужен подопытный материал! Остальные должны сдохнуть.

Конечно, бессмысленно бросать этот сброд против ханьцев, не против их спецназа даже, прозванного за жестокость «хунвейбинами», а обычных строевых частей. Слава Тому, кто на самом верху, в Подкуполье, ничего серьёзнее мутантов не предвидится. Безоружных, спившихся, тупых тварей, которые ползают вдоль своих драгоценных труб, жрут всякую дрянь, а пьют химическую отраву, и деградируют всё дальше с каждым поколением. Русские свиньи, одним словом. Удивительно, как их предки в двадцатом веке наваляли Гитлеру? Или, как утверждают новейшие исследования историков, наваляли ему англичане и американцы, а русские не то что воевать — «му» сказать не умели?

— Об этом и думать забудь, Эрвин, — неожиданно холодно произнёс Манун. — Настоящие солдаты на настоящей войне нужны. А тут не война. Зачистка помойки от расплодившихся крыс, вот и всё. Крысам войну не объявляют, их просто травят.

— А может, ты и прав, старина. Что-то я разнервничался — наверное, боюсь, что перенесут операцию или отменят. Но мы-то с тобой почти боевые офицеры, а им-то каково?!

«Ха, боевой! — едва сдержал гомерический хохот Манун. — Ну, насмешил!»

Воевал полковник Наттер разве что в мечтах. И то только в детстве. Начфином быть безопаснее и выгоднее, чем с плазмострелом в руках брать ханьские укреплённые базы, валить чужие космобомбардировщики (и неизвестно, кто кого завалит). Удобнее ведать распределением финансовых потоков, закупкой вооружений, выплатой жалований да страховок, и из этой реки понемногу черпать себе. Благо, деньги в двадцать втором веке — не хрустящие бумажки, тем более не архаичные металлические кругляши, а длинные строки цифр на мониторе инфоцентра. Разумеется, контрразведка бдит. Но если переводить понемножку на разные счета в купивших право оффшора банках… Если всё делать аккуратно, на безбедную старость хватит. И на продажных юнцов, с которыми так хорошо развлекаться в отпуске, тоже.

Но мальчишки (и девчонки: а что, и красавицы любят охотиться) этого не знают. Они не разбираются в погонах, по которым профи сразу определит тыловую крысу. Им невдомёк, что сверкающие на выпяченной груди медали — исключительно «за беспорочную службу в течение скольких-то лет» и «в честь сколько-то-летнего юбилея чего-то там». Вот бойца Корпуса специальных операций видно и без погон — но таких «добровольцы» в глаза не видели.

Обычные гражданские — студенты, офисный планктон, всякие менеджеры по уборке туалетов, так сказать, а также разномастные дилеры, брокеры, маклеры… В армии они не были ни дня, не то что в старые времена. Зачем? Какой от них толк в звездолёте и космобомбардировщике, команды для которых готовят лет по десять, в сверхмощных боевых гравилётах, да в Корпусе специальных операций? Соответственно, придется обойтись старыми, ещё начала прошлого века, из бездонных запасов US Army, кевларовыми панцирями. Которые, в свою очередь, в упор берёт даже совсем допотопный русский «Калашников». И «Абрамсы» оттуда. И «Брэдли» с «Хамви». Правда, американского добра всё же не хватило. В ход пошли немецкие танки и израильские беспилотники — тех времён, когда Европейская Федерация ещё не образовалась, а Израиль не раздулся от Нила до Евфрата и сам не стал федерацией двенадцати Колен. Даже оставшееся от той же России добро — объявили, конечно, его польским. В Подкуполье в одном строю войдут «Абрамсы», «Леопарды» и Т-90, «Апачи» и Ка-52, «Хамви» и БТР-80. Одна проблема: запчасти, горючее и боеприпасы. Но на «зачистку» (опять калька с русского термина — но большинству это знать не положено) должно хватить. Потом всё железо пойдёт в нано-утилизаторы: против ханьцев нужна техника поновее. Ну, разве что, часть приберут к рукам музеи и коллекционеры-Бессмертные. Не пригодятся против Главного Врага и сами добровольцы. Нет, конечно, их не в утилизатор, но в армии им точно не место.

— Тоже верно, — А Манун-то совсем не морщится. И правильно: генерал он такой же, как Наттер — полковник. Только не из финансистов, а из снабженцев. Значит, и правда припекло, что поручили им какую-никакую, а боевую операцию. — Начинаем завтра ночью, синхронно. Кстати, ты новости смотрел? Что, на Луне опять началось?

Господа офицеры синхронно заглотили коньяк. Повинуясь голосовой команде, инфоцентр вывел на экран архив порносайта. Девочки… и мальчики, тоже, «хобби» у обоих тыловиков было одинаковым, в борделе и познакомились. Юные, сочные, в самых соблазнительных позах, с выставленными напоказ органами чувств: если больше нечем, можно гордиться и этим. Под каждым стояли светящиеся цифры — цена «контакта» в энергетических единицах (ЭЕ). Наттер кликнул пару подписей, проставил дату, перевёл деньги. Теперь будет, с кем отдохнуть после операции.

— Плохо там. Передавали новости: ханьцы опять наступают, применили новые аннигиляционные снаряды. А укрепления… Сам понимаешь, на любые укрепления термояда и противобункерных хватит.

— Нашёл, чем удивить! — усмехнулся Манун. — Маршал Молле рассказал, что наши готовятся ударить прямо по Марсу… То есть по Хань. На одном секретном полигоне будто бы испытывается некое оружие. Насколько знаю, смысл в том, чтобы разрушить нормальный механизм передачи генной информации, причём только у людей. Особое излучение, что-то в таком духе. Для санации всей планеты хватит одного подрыва. Жахнет, вроде бы слишком далеко, а через три поколения там — мутанты и выродки, как в Резервации. Приходи и подчищай. Вот как мы сейчас.

— То есть то, что произошло в Резервации — только вызванное сознательно? В масштабах планеты и затрагивающее только людей? Эх, доизобретаются яйцеголовые!

— Да ведь и в Резервации оно не просто так вышло…

— На электрический стул захотел? Ссылать-то теперь некуда! Впрочем, и Там вряд ли кто долго пробарахтался. Радиация, химикалии, зараза… Эх, атомной бы бомбочкой их, и не одной…

— Сдурел?! Если ЭМИ пожжёт генераторы Купола, вся эта дрянь по планете расползётся. Купол снимут только после полной очистки!

Пасторальный пейзаж: колышут молодой листвой берёзы и тополя, временами ветер гонит по высокой траве зелёную волну, звенит, скользя меж узловатых корней старой, помнящей ещё белорусские времена ивы, ручей. Единственное, что напоминает о существовании человечества в этом краю — массивная, приземистая бетонная стена с блестящими ажурными конструкциями наверху. Сделаны они не из железа — из добываемого на Луне титана.

Барьер, граница Резервации. А на нём — генераторы задерживающего сажу и прочую дрянь силового поля. Некогда их разрабатывали для защиты от туч нанороботов, а пригодились вот для этого. Генераторы успешно выполняли свою миссию: благодаря им Резервацией не стала вся планета. Предстоит уничтожить этот гнойник, выжечь язву раз и навсегда. Тогда устаревшие генераторы можно будет тоже сдать в утиль.

Полковник Наттер обходил шеренгу бойцов. Новенький, спешно изготовленный камуфляж, кевларовые панцири ещё не надеты, но старинные штурмовые винтовки (почти все — ещё пороховые с небольшим вкраплением первых плазмострелов) подняты в положении «на караул». Стволы встали лесом, лица сияют, сапоги начищены — герои, что тут сказать!

— Туда, сынки! — картинно показал он на дальний конец поляны, где замерли в строю наследники прошлых эпох и давно забытых войн… Железные мастодонты, такие неуклюжие и бесполезные в век гравилётов и космических бомбардировщиков, нанороботов, плазмострелов и генно-модифицированных спецназовцев. Сегодня их последний бой. Даже как-то жалко, всё же раритет. — По машинам! Моторы заводи!

И сам двинулся к старенькому «Абрамсу». Машина, помнящая, наверное, ещё Ирак и Ливию, завелась сразу, турбина заревела, гусеницы с лязгом провернулись, сминая траву. За ним двигались остальные машины. Над колонной с железным клёкотом проносились вертолёты, почти беззвучно промчались обманчиво-неуклюжие, похожие на летающие утюги гравилёты и облегченные учебные гравипланы. И вся эта мощь — против пары сотен тысяч безоружных, деградировавших мутантов, которые, небось, и не поймут, что их убивают!

Полковник не был таким уж героем, он предпочёл бы ехать сзади, как и требовалось по всем наставлениям. Но разве тут война? А пострелять тварей хотелось и ему. Может, пушка вообще не понадобится, хватит и пулемёта: он бы тоже не отказался от десятка чучел напоследок. Хотя… Может, они и доживут до момента, когда то же самое станут делать на планете Хань? Ну, если эта секретная штука сработает? А пока — сомнения прочь! Вперёд, кто первым доедет, больше трофеев настреляет!

Это было ошибкой. Только выяснилось это не сразу.

…Когда-то город назывался Рудней. Жили тут десятки тысяч людей, даже какие-никакие, а предприятия работали. С тех пор уцелело только одно — завод по производству синтетического топлива из выбросов канализации. Странное дело: переработка импортного дерьма там, где своё на каждом углу валяется…

Конечно, тут было ещё неплохо. Самый край Подкуполья: тут и дожди не всегда радиоактивные, и смог порой уносит свежим забарьерным ветерком. И «туристы» бывают частенько: проходят по каким-то железным лесенкам и переходам, в масках. Воздух им подкупольный не нравится, ясное дело. Бросают вниз куски хлеба, жвачку, порой даже банки с пивом — только не любят их подкупольские, своё пойло по любому лучше. Это ж так, детишкам развеселиться…

Иногда, конечно, прилетают не только подарки. Вон Мелкая Марышка, дурища, пошла как-то халявного пивка попить. Так турист поднял какую-то трубку, на конце что-то сверкнуло — Марышка и опрокинулась клыкастой мордой в грязь, только похрипела маленько в агонии, да когти на трёхпалых руках чуть грязь поскребли. А туристы, все такие из себя, в отливающих металлом костюмах или весёлой зелёной расцветки камуфляже, спустились, Марышкукрюком под рёбра подцепили и уволокли на свою сторону. Или вон парочку мальцов — Кныша да Роху. И тоже в тарахтелку свою унесли.

Ну, и что с того? Шлёпнули, значит, было за что. Не будь любопытным сверх меры. А Мырышка вдобавок дурой была, выделывалась. Вот и перед ними выделываться стала — думала, как с нашими мужиками, выйдет. Нее, шалишь, нужна ты туристам, дура! Вот и шлёпнули, а что утащили, так тоже правильно: не пропадать же мясу, а ей всё равно уже. Обычное дело, чего там!

Нюрка Шнобелястая проснулась задолго до рассвета. Она не могла сказать, откуда появилась эта смутная тревога. Но ощущение было слишком сильным. Всё-таки пересилила себя и решила улечься обратно. Но чувство не проходило: оно было неотступным и пугающим, такого не случалось ещё никогда.

— Мам! — принялась тормошить мать Нюрка. Накачавшаяся пойла, та спала беспробудно, только храпела, причмокивала и пускала слюни. Потеряв терпение, Нюрка долбанула в жирное плечо клювом. Клюв у неё был что надо: длинный, сантиметров тридцать, чёрный, острый. Разок полез к ней хулиган Кашма с приятелями — побить хотели и крысу пойманную отнять. Пришлось пару раз тяпнуть их клювом, так у Кашмы кровища фонтаном потекла, жуть даже. Остальные-то разбежались, а Кашма, дуралей, прижмурился вечером…

Вот и Мамашка Чуча взвыла обиженным чудовищем, вскочила, повела очумелым взглядом трёх пьяных глаз. В могильной тьме все три были бесполезны, но нос учуял запах никогда не мытого, покрытого бородавками тела дочери. А острые, как у кошки, и такие же мохнатые уши уловили её встревоженный голос.

— Спи…, а то как…! — пробурчала Мамашка, снова погружаясь в пьяный полусон-полубред. Совсем, выходит, пьяная, раз даже подзатыльник не дала. Бесполезно!

Мамашка не заморачивалась насчёт любви и прочей глупости, вдобавок страдала забывчивостью. Обычно назавтра она уже не помнила, с кем спала, а с кем ещё нет, и от кого, соответственно, очередной отпрыск. Вот этот вроде трёхрогий, значит, от Хряка Помкина. Или от Хоря? У того вроде тоже рога есть, но не такие, ветвистые, как у оленя. А эта толстая сонная дура с костяными, как свиные копыта, пятками — от Ежа Зелёного? А то, которое ни то, ни сё, она даже не назвала его никак, потому что, не ясно — «он», «она» или «оно» выползло из брюха, пока Мамашка лежала в отключке под краником? Да плевать. Главное, бухать не мешают.

Двенадцать разномастных отпрысков Мамашки Чучи мирно посапывали рядом. Они ни о чём не догадывались. А может, думали, что до них никому нет дела. Значит, почудилось и ей. Можно спать дальше. Нюрка уже растянулась на лежаке и честно попыталась заснуть — но тут-то было. Теперь стало ясно, отчего она проснулась: пришла пора прогуляться до ветру. Ну, это понятно и привычно, не из-за чего тревожиться. Нюрка поднялась и, едва не чертя клювом по земле, поползла к выходу. Вставать ночью небезопасно: их потолка торчали изогнутые, ржавые прутья арматуры. Воткнётся такой в глаз — мало не покажется. Как и у Мамашки, глаз было три, но всё равно приятного мало.

Вот и выход. Пятно чуть менее чёрного на фоне абсолютной черноты. Как ни темно на улице, в подвале темнее. После подвала глаз уверенно видит метра на полтора. Здесь можно не бояться напороться на арматурину, всегда готовая поиздеваться малышня спит. Раздолье! Осторожно, стараясь не оступиться на битом кирпиче и качающихся плитах, Нюрка отползла от хижины метров на пять.

Сделав свои дела, она уже собиралась ползти обратно, когда в небе возник и стал быстро нарастать свист. Свист властно заполнил всё вокруг, он начал переходить в рёв. Испуганная и изумлённая, Нюрка задрала клюв к чёрному небу. Свист нарастал, казалось, он заполонил всё мироздание, он терзал уши, будто раскалённый железный обруч сдавливал голову. Терпеть стало невыносимо, Нюрка упала наземь, когтястые пальцы заскребли бетонное крошево, из глотки вырвался полный боли и ужаса стон. В следующий миг стон оборвался: её стало неудержимо рвать. Судя по тому, что из хижин выбежали остальные, и некоторые катались в грязи, зажимая уши, пострадали все.

Рёв достиг высшей точки — и оборвался, осталась только сжимающая голову и словно выдавливающая глаза боль. Нюрка почувствовала во рту как будто медный, противный такой привкус. Ничего не видя и не соображая от боли, она поползла, сама не зная куда, пока не натолкнулась на стену. Подняться сил не было. Какая-то влага скапливалась в ушах, пропитывала шерсть, холодный ветер тут же начинал их леденить. Наверное, как и во рту — кровь.

Казалось, сейчас непонятная сила раздавит её, погасит едва теплящуюся свечу разума. Но рёв стих, и вместе с тишиной пришёл покой к измученному, едва не погибшему телу. Стало возможным думать — и оглядеться. Налитые кровью глаза болели, перед ними плясали какие-то радужные сполохи — но периферийным зрением ещё можно было разглядеть остальных. Некоторые хижины загорелись (с чего бы это?), и в их свете стали видны частью мечущиеся, частью корчащиеся в грязи посельчане.

Снова рёв — но теперь заметный только по вибрации воздуха и не выворачивающий наизнанку. Миг — и ослепительно яркая вспышка полыхнула на месте барака с краниками. Неслышно грохнул взрыв, полетели тлеющие обломки, какие-то ошмётки — кого-то всё же накрыло. И ещё взрыв — на сей раз среди хижин, ударная волна катком прошлась по спине, она тараном валила бегущих, обрушивала ветхие стены, срывала самодельные крыши хижин. Визжали осколки. Ошалев от случившегося, мимо пронёслась Мамашка, рот разинут в неслышном крике, на ушах и щеках кровь — ей досталось ещё больше. Кровью налиты и невидящие глаза. Чуча ударилась о стену, чудом устоявшую под воздушным тараном. Вроде чуть-чуть очухалась, по крайней мере, брошенный на дочь взгляд стал осмысленным.

— Что… это? — ни к кому не обращаясь, прохрипела она.

Что-то багрово сверкнуло — и из спины Чучи брызнул кровавый фонтанчик. Обливаясь кровью, она опрокинулась навзничь и забилась в грязи, сильное тело не хотело сдаваться смерти. Но минуту спустя затихла. Нюрка этого не видела. Сломя голову она бежала прочь из горящего посёлка, туда, где была милосердная тьма мутантского леса. Такая умная она была не одна: хрипя и хватая раскрытыми пастями ночной воздух, прочь от пожарищ неслись сотни мутантов — считай, всё население посёлка. Бежать надо быстро, и при этом не споткнуться в неровном свете пожарищ: упавших безжалостно топтали. Над толпой повисли стоны и хрип тех, кому не посчастливилось, только Нюрка ничего не слышала.

Они успели добежать до обширного пустыря за посёлком, когда путь преградила редкая цепь странных существ. Вроде бы две руки, две ноги, как у туристов, но вместо лиц — блестящие в свете пожарищ забрала из бронестекла, а всё остальное покрыто однообразной зелёной с жёлто-коричневыми разводами тканью. А в руках у них трубки — точь-в-точь как те, которыми убили Марышку…

На самом деле ни она, ни остальные беглецы от бесчинствующей в посёлке смерти ни о чём не думали. Мысль была одна, и не мысль даже, а чувство, гнавшее прочь, в спасительную тьму. Краем сознания Нюрка даже удивилась: их же сейчас стопчут, такую редкую цепочку, почему они не бегут?

На концах трубок показались огоньки, кто ещё не потерял слух, услышали громкий треск. Мутанты падали один за другим, иные умирали молча и сразу, иные отчаянно кричали, предчувствуя смерть, другие бились и корчились. Невидимая смерть посвистывала, жалила — и брызгала кровь из перебитых артерий, раскалывались головы, шерсть и изгвазданные в грязи комбинезоны пятнала кровь. Оставляя кровавые дорожки, будто метя свой путь, иные ползли назад… Редко кому удавалось уползти от света фонарей.

…Сперва она почувствовала лишь сильный, будто хулиган Кашма снова бросался камнями, удар в живот. Неведомая сила опрокинула лёгкое тельце, с лёту отбросила в грязь. Раскрытый в беззвучном крике клюв нацелился в небеса. Потом пришла боль. Ей ещё никогда не было так больно, казалось, в живот воткнулся раскалённый штырь, и кто-то безжалостный крутит его так и этак, заставляя кричать от боли каждую клеточку тела.

Длинные очереди затихли, им на смену пришли гулкие хлопки одиночных. Зелёные люди шагали по заваленному трупами полю, и на каждое движение следовал выстрел. Иногда один из них наклонялся, и тогда следовал короткий удар ножом. Где-то слышались отчаянные вопли, лежащая на спине Нюрка не могла определить, где. Убийцы со стреляющими трубками были всё ближе. От деловитых, хладнокровных и безжалостных выстрелов веяло такой жутью, что страх превозмог боль и подступающую слабость. Плача от боли, хрипя от непомерных усилий, Нюрка пыталась отползти назад. Пусть там бушует пламя и мечутся последние, обезумевшие посельчане. Там она проживёт ещё чуть-чуть.

Её движение заметили. Всего несколько отчаянно-бессильных движений — и над головой нависли двое в камуфляже. Чёрными жерлами стволов ей в глаза уставилась смерть, в нос пахнула кислая пороховая гарь. Она не знала их языка — но если бы знала…

— Сэм, смотри, эта пакость ещё шевелится! Пулю в брюхо словила, и ничего ей!

— Живучие, выродки. Это недолго поправить, Тим!

— Не смей! В грудь бей, или в живот! Я этот клюв дочке привезу, и остальная шкурка на коврик пойдёт! Да, и когти бы отрубить хорошо: засушим, на стену повесим. Одну лапу тебе, другую мне. Магде понравится. Эта хваталка подходит по дизайну в прихожей… Да, и ступни отруби, там тоже ноготки будь здоров!

— Не убивайте, — уже понимая, что всё напрасно, что эти даже не поймут её слов, бормотала Нюрка, изо всех трёх глаз катились слёзы. — Что мы вам сделали? Не на-адо! Не-е-ет! — изо всех сил закричала она, но раздался лишь отчаянный стон.

Два выстрела слились в один — и адской болью взорвались ноги. Потом руки… Потом полыхнуло пламенем внизу живота, как раз под первым попаданием. Затем грубые руки вытянули когтистую руку — и даже несмотря на глухоту, она услышала хруст перерубаемых топориком костей. Потом сознание погасло — очень, надо сказать, вовремя.

— Тьфу, дерьмо, — сплюнул, вытирая кровь о разгрузку, Тим. Отрубленные кисти рук и ступни он кинул в специальный мешок, там уже кровило немало «диковинок». — Так, а там что?

— Отставить, — раздался из рации третий голос, резкий и властный. — Не задерживаемся! По машинам!

— Есть, сэр, — откозырял Тим, с сожалением глядя на полное «трофеев» поле.

Сборы много времени не заняли. Взрёвывая моторами, машины двинулись вглубь Подкуполья. Вслед за бронеколонной в посёлок входили огнемётные машины.

 

Глава 7. Когда не сдаются

— Такие, как ты, небось, на вес золота на Луне, — произнёс Мэтхен. Позиции заняты, замаскированы, но «гостей» не видно и не слышно. Остаётся сжимать ещё прохладное цевьё автомата — и вглядываться в подсвеченный догорающими пожарами мрак. Как всё-таки хорошо, что командир, обходя позиции, завернул в подвал: можно перемолвиться парой слов. — Как ты сюда попал-то?

Ярцефф ожидал удара сразу после ракетного удара: именно так действовали бы командиры Корпуса специальных операций, да и ханьские «хунвейбины». Противник ошеломлён, понёс потери, уничтоженную технику и бойцов ещё не успели заменить. А тут… Операцию планировали дилетанты, не имеющие понятия о тактике. Увы, большинству воспользоваться этой ошибкой не удастся.

Но они-то не большинство, они готовились к наступающему дню почти полгода! И у них был настоящий командир, побывавший и не в таких передрягах. Он даже не прочь поболтать.

— Я же сказал. За мокруху… Ладно, расскажу. Делать всё равно нечего. Во-первых, открою страшную тайну. Эта информация не то чтобы засекречена, но — тотально замалчивается. Если кто-то догадается или проболтается, его высмеивают и выставляют идиотом.

— Как с историей России, — кивнул Мэтхен. — Извини, что перебил.

— Ерунда. Как думаешь, человек без генной корректировки в Корпусе служить может?

— Ну…

— Нет! Полное снаряжение солдата Корпуса знаешь, сколько весит? Двести сорок кило. Тут и «скафандр», и бронежилет, и боеприпасы, и стандартный паёк, и вооружение — целый арсенал, мы частенько в автономке работаем. Порой — даже в открытом космосе. На Луне такое бы и гражданский потаскал, но уже на Хани было бы тяжеловато, а уж на Земле… А воевать мы везде должны. Соответственно, должны быть прочнее кости, больше объём мышц, сила, выносливость, способность переносить нагрузки и терпеть лишения. Повышена живучесть. Человек от двадцатимиллиметрового снаряда сразу погибает, а я, как видишь, жив, хотя парочку тогда словил. Устойчивость к боевым газам, вирусам — тут по большей части, прививки, — к радиации, повышенный болевой порог. Как это делается? Сначала определяются родители, у которых максимально близкий к нужному набор генов, и, главное, нет таких, которые будут мешать. Потом проводится генная корректировка.

Мэтхен слушал, слова капитана звучали откровением. А официально считается, что в Корпусе, как вообще в армии, служат добровольцы-контрактники, и таковым может стать любой. В молодости он и сам мечтал — пока не понял, что больше манит наука. Да и физические данные — не те, ему так и сказали на вербовочном пункте.

— Ещё, — продолжал Ярцефф. — Обострённое чувство опасности и интуиция — это не генная корректировка, а тренировки. Ген инстинкта самосохранения оставили, но ослабили: боец такого класса — не просто расходный материал, его полная подготовка стоит не меньше, чем сотни обычных. Глупо делать нас одноразовыми, как презерватив. Зато в бою каждый стоит роты резервистов, если не батальона. И в безвоздушном пространстве мы умираем не сразу, где-то час можем прожить, даже если скафандр в космосе пробьёт. А за это время много сделать можно, если не паникуешь. Ген ярости и вообще вся группа, отвечающую за насилие и соперничество, усилены. Как и то, что за честь и чувство локтя отвечает. Корректировка, плюс постоянные тренировки и учения, плюс питание с особыми гормональными добавками. Ладно, отвлёкся я что-то. Я говорил о мокрухе.

— Да. Так как случилось-то? Кого-то не того замочил?

— Точно. Ты про конфликт в Море Кризисов слышал? Последний, который два года назад был? Наваляли нам ханьцы по самое не хочу. Только атомными фугасами и остановили их. Но отчего-то ни плазменные пушки с орбитальных спутников по «хунвейбинам» не отработали, ни наши бомбёры в контратаку не пошли. А ханьцы целую бронебригаду в бой бросили, и всё на нас!

Потом только, когда бомбы из А-материи в ход пошли, узкоглазые остановились. На ближних подступах к Даймосвиллю, между прочим — к нашей титановой кубышке. Да только из всего полка уцелело шестнадцать человек, считая штабных. Полковник погиб, я, по сути, один из офицеров остался. Из строевиков вообще шестеро выжило — это из полутора тысяч! А всё знаешь, почему? Оказывается, биржевики хотели вздуть цены на титан, создав угрозу захвата ханьцами месторождений. Генерал, отвечавший за этот сектор, хорошенько получил в лапу за бездействие. Он и удар нанёс после того, как цены поползли вверх. Что-то ханьцы даже захватить смогли.

— А генерал этот…

— А что ему? На Землю его забрали, на повышение. Замминистра он теперь… Был.

— Я не об этом. Генерал-то это, он же такой как вы? Ну, я думал, что командовать такими как вы, могут только такие же?

— Да. По крайней мере, до полковника. А вот генералитет, штабные, снабженцы, тыловики, спецы, солдаты внутренних войск, полицейские — все, кто не воюют сами — обычные люди. Или тоже прошедшие корректировку, но другую, уж не знаю. После этого, чтобы отвлечь внимание ото всех махинаций, нам устроили торжественное награждение. Ордена вручал тот самый генерал. Даже слезу пустил ублюдок, мол, моя вина в том, что я остался жив. А мне перед тем попался сайт «Вашингтон пост». Там прямым текстом сказано, кто, зачем и как нас подставил. Жаль, до брокера я не успел дотянуться. Но генерал своё получил. Прямо там, на церемонии. Потом трибунал и — сюда. Решили, если героя на самоликвидацию поставят, их блоггеры заплюют и на выборах прокатят.

— Мне в голову пришло, — хлопнул себя по лбу Мэтхен. — Что, если «охотнички»-то не за мутантов нас приняли? А задание выполняли?

— Я так и думал. Этих охотничков на нас специально навели, может, пообещали что. Именно на нас двоих: мы оба много знаем. Остальные просто за компанию легли. Может, и среди них кто опасный был.

— Ты хотел бы вернуться к своим?

— Нет! Я же по сути мутант, ты не забыл? Совсем как эти. Да и фамилия… русская. Тут моё место, парень. С этими… подкуполянами. А забавно, правда? И мы, и ханьцы — обычные люди. Но воюют и за тех, и за других — мутанты. Ну, ладно, пойду посмотрю, как там у Петровича дела.

— Постой! — сказал Мэтхен. В голову пришла одна мысль. — Получается, вы на гражданке жить не можете, так? А как же старость?

— Так до старости ещё дожить надо! — скривился Ярцефф. Заметно было, что тема для него не из приятных. — А кто в этом заинтересован? Никто! Ни командование, ни страховые и пенсионные компании, ни мы сами! Понимаешь, если смысл твоей жизни — служение Корпусу и защита гражданских, то немощь — приговор. Скорее сам в башку пулю пустишь — нам, правда, для такого может не хватить и обоймы. Есть, правда, вживлённый чип с функцией самоликвидации — на случай плена и допроса… Отставить балаган! — вдруг резко приказал он.

Изменилось лицо, изменилась фигура, мгновенно наливаясь опасной, смертоносной мощью. Забойщик больше не был человеком, даже тем полу-человеком, которым позволили ему остаться генетики. Теперь он был убийственной боевой машиной. Частичкой военной мощи Свободного Мира, против этого самого мира восставшей. Огромная лапа с лёгкостью подхватила снайпёрку. Миг — и без малейшего шума капитан растаял во мраке.

— Командовать будешь ты, — ошарашив Мэтхена, приказал он. — От тебя много не требуется: эта штука, — сунул он в руки Мэтхену какое-то небольшое устройство из старинной пластмассы, — проводной детонатор. Как втянутся на завод, окажутся в огневом мешке, а самый задний подъедет к закладке — подрываешь. Бахнет — начинаете. Выбивайте всё, что движется. Только смотрите, не спалите всё сразу, и танк сразу не светите: чувствую, денёк будет тот ещё…

— А ты?

— Пойду посмотрю, нельзя ли угостить гостей до боя. У снайпера работа особая.

Мэтхен уже решил, что Забойщик ошибся, сейчас вернётся и будет бесшабашно подшучивать над собой, пытаясь скрыть конфуз. Или что в Корпусе принято. Только бы не застрелился, меньше всего Мэтхен хотел лишиться такого командира… Но тут на грани слышимости раздалось какое-то едва заметное тарахтение. После встречи с «Брэдли» он не спутал бы этот звук ни с чем.

Одновременно он услышал какой-то тоненький, тоньше комариного, писк. С каждой долей секунды он становился громче, через пару секунд он стал неприятным, потом и нестерпимым. Одновременно появился беспричинный, вроде бы совсем неуместный страх, от которого, казалось, вот-вот остановится сердце. Навалилась боль, голова горела огнём, глаза будто медленно выдавливали невидимые пальцы, а уши… Что творилось с ушами, Мэтхен боялся себе и представить. Барабанным перепонкам этого бы наверняка хватило, если бы в несколько слоёв не намотал на голову тряпьё и не сунул в уши самодельные беруши. Вот и остальные бойцы — мутантские… эээ, всё-таки не морды, но уж точно не лица — перекошены мукой и ужасом, но никто не выскочил в панике, все сидят на местах. Повязки и беруши ослабляют облучение…

И всё-таки настал момент, когда терпеть стало невозможно. Понемногу, крошечными шажками, трясущимися руками ощупывая дорогу, Мэтхен стал пробираться к выходу. Прохладный и сырой воздух подвала стал нестерпимо душным. Отчего-то казалось, что на свежем воздухе станет немного легче… Краем глаза он заметил, как тянутся из траншей и импровизированных дотов остальные. «Мы же маскировку нарушаем, стоять…»

— …а-ать…

Даже он сам, не говоря об остальных, почти не услышал команды. И уж точно хриплый полувздох, полустон не смог остановить взвод совсем ещё зелёных бойцов. Даже оружие по большей части осталось в окопах.

И вдруг — отпустило. Резко, с болью, будто стегнула по руке лопнувшая струна. Зато стало возможным, наконец, набрать в лёгкие воздуха — и властно, как учил Ярцефф, рявкнуть:

— Стоя-ать!!! На позицию!

Мэтхен бессильно опустился на топкое дно траншеи. Но краем глаза отметил, как спрыгивают обратно остальные. Если над головой не крутился беспилотник, может, эти ничего и не заметили.

Ярцефф полз бесшумно и незаметно: слишком много тренировок за плечами, как и реальных боёв в полном вооружении, чтобы вот так, почти налегке, выдать себя лишним звуком. Его не тяготила снайперская винтовка, а новейший прибор ночного видения (не повезло тому недотёпе из Внутренних войск, охранявших периметр) позволял худо-бедно видеть метров на двести. Конечно, не ахти, но ведь и добровольцы будут действовать в таких же условиях. Сюда бы ещё беспилотничек, да полный боевой костюм со встроенным мини-инфоцентром, способным взаимодействовать хоть с беспилотником, хоть со спутником, хоть со штабом и другими бойцами. Но чего нет — того нет. Хорошо хоть, резервисты, посланные чистить Зону, вооружены не лучше.

Следом полз один из мутантов поумнее, он тянул за собой провод. Этот будет чем-то вроде корректировщика, а провод в ночной мгле не найдут. Только если случайный осколок — но бить-то будут туда, в завод, в крайнем случае, в посёлок. О том, что посельчане решат атаковать врага с тыла, никто пока и не догадывается. Что ж, будет вам, ребятки, сюрприз. Особенно когда в поле зрения попадёт штабная машина. Специально на такой случай Забойщик тащил тяжеленную трубу гранатомёта. При включённой энергоброне и против гравилёта толку от них чуть, но, будем надеяться, на старье прошлого — позапрошлого века ничего подобного нет. Значит, сюрприз удастся что надо. А потом ловите, господа, до посинения.

— Всё спокойно, — монотонно бубнил связист в трубку. — Противника не видим, двигаемся к ориентиру «холм».

— Стой, — приказал Ярцефф. — Сидим тут.

Теперь они расположились так, что даже тепловые датчики не показали бы ничего: небольшой холмик надёжно прикрывал от пеленгаторов. Их можно было засечь разве что с воздуха, но на такую маленькую группу не обратят внимание. Они ведь не знают, что группа — не простая…

Лязг гусениц и хруст перемалываемого камня ещё не стал различим ухом, но остальное тело уловило едва заметное сотрясение воздуха. За эту способность, похоже, тоже следовало благодарить генетиков. Забойщик подобрался, по лицу скользнула и пропала злая усмешка. Сейчас добровольцы выедут вон на тот пригорок — и окажутся в прицеле. Но стрелять пока нельзя. Его целью будут бегущие. Или — если паче чаяния к забарьерным подойдёт подкрепление. Лучше бы, конечно, пулемёт, но все пулемёты нужны на заводе. Мутанты — стрелки неважные, даже после тренировок. Особенно по меркам Корпуса.

— Передавай нашим, — произнёс Ярцефф. — Противник обнаружен. Бронетехника — судя по всему, есть танки, возможно даже, самоходки. От двадцати до тридцати бортов. Летающей техники не слышно: возможно, малые беспилотники…

Теперь отдалённый гул был слышен и просто ушами. Сквозь мрак пробились желтоватые отблески: колонна шла со включёнными фарами. Ну, понятно, они же не ждут сопротивления, Они пришли сюда как хозяева — типа, пострелять безоружных, заготовить материал для чучел, ковриков и «натурального» корма для любимых собачек достать. Свои задачи, как всегда, у людей науки и охотников за органами: и у мутантов кое-что вполне годится людям. Не всех из обитателей Подкуполья убьют. Кое-кого ждёт нечто худшее, чем смерть от пули и осколка.

Как всё-таки удачно они обмотали лица тряпьём. Ну и что, что мокро, холодно и вонюче! Зато «засветка» в инфракрасном диапазоне на порядок слабее, могут и не заметить, особенно новички. А визуально… Ну-ну, ребятки, попробуйте, найдите нас! Можете ещё покричать: «Ау-у!» Может быть, на зов прилетит крупнокалиберная и шустрая птичка.

Нет, совсем разведкой не пренебрегли. Беспилотник, прошедший метрах в десяти над землёй (конечно же, никому не заметный, но в тишине выдавший себя свистом винтов и сонным гудением мотора) сканировал землю во всех возможных диапазонах. Скорее васего, их даже засекли Но не влупили по обнаруженной цели маленькой управляемой ракетой, как сделал бы боевой беспилотник в боевых же условиях, и не сделал над лёжкой круг, как уточняющий координаты «разведчик». Маленькая, но гаденькая машинка полным ходом умчалась в сторону посёлка. Правильно, слабенькую засветку в инфракрасном диапазоне оператор наверняка принял за «глюк». Рёв моторов нарастал ровно и мощно, блики фар уже уверенно пробивали мрак. В смоге свет преломлялся, бросая во все стороны разноцветные отблески, и в этих отблесках угольно-чёрная земля Подкуполья казалась совсем фантастической. Рыскающие из стороны в сторону снопы света выхватывали из мрака пригорок — но маскировка выручила, ничего похожего на ствол снайпёрки завоеватели не заметили.

— Прошли, родные. Двигай обратно, я тебя догоню. Только тихо и постепенно. Ну, я вас учил, должен знать.

Рёв моторов плотно забил все звуки. Из мрака, подсвеченный фарами задних машин и на их фоне кажущийся слепленным из тьмы, выкатился приземистый, мощный танк. Ярцев опознал технику — «Абрамс» последней серии, уже когда стало ясно, что гравилёты заменят и танки, и вертолёты. На нём уже стоит первая, ещё громоздкая и примитивная установка энергоброни. Вряд ли она включена, можно попробовать загнать в бочину кумулятивную гранату. Нет, рано. Черёд гранатомётов придёт там, в посёлке. Из винтовки стрелять не стоит: что на «Абрамсе» точно есть, это пеленгатор снайперских выстрелов. Ладно, езжай, дядя, дальше. Поживёшь ещё.

Колонна оказалась немаленькой, и чего в ней только не было! Если внутри бронемашин — пехота, а не только экипажи, по их душу пожаловало больше роты. Серьёзно. Танков Ярцефф насчитал двенадцать штук — считай, тоже рота.

Последним, наземным ходом, шёл массивный, похожий на утюг, гравилёт. Только вместо плазменной пушки у него был какой-то локатор, напоминающий РЛС позапрошлого века. Пеленгатор? Этого ещё не хватало! Такой засечёт снайпера после первого же выстрела, от него не скроется даже одиночный автоматчик. Затем по его наводке развернётся башня ближайшего танка (или не танка, в общем, любой техники, способной стрелять) — и на месте лёжки останется лишь дымящаяся воронка. Говорят, появилась эта дрянь ещё в двадцатом веке, но полтораста лет спустя доведена воистину до совершенства. На Луне такие машинки старались жечь в первую очередь и не считаясь с потерями: прикрывали их ханьцы соответственно. Останься пеленгатор в строю — и потери вырастут вдвое, если не втрое.

Не доезжая метров двухсот до Забойщика, странная машина остановилась, мимо неё пошла вперёд бронетехника. Мотор работал на холостых, плюя во мглу гарью. Фары водитель и не подумал выключать, наоборот, из бронированной дверцы выпрыгнули четверо. У одного в руках был мощный фонарь, его мертвенно-белый свет играючи пробивал смог. Остальные трое стали суетиться вокруг машины, похоже, кто-то оставался и внутри, манипулируя тумблёрами и кнопочками. «Локатор» неспешно разворачивался на юго-восток — в сторону посёлка. Внезапно машина как-то мелко затряслась, мотор взревел на форсаже, выдавая предельную мощность, размытыми зелёными волнами пошли видимые прибором ночного видения тепловые волны. Ярцефф хмыкнул. Нет, это не поломка. А что?

Тоненький, будто пилой по стеклу, визг, с каждым мгновением усиливающийся до неистового рёва. Курт Ярцефф почувствовал, как заныли уши, а ведь он залёг в стороне от главной волны! Можно сказать, его задел самый крайний «лепесток» излучения. Что же тогда творится в посёлке, до которого, правда, ещё километров пять, но который на основной директрисе?

Ярцефф представил воющих от нестерпимой боли, обезумевших от непонятной пытки и беспричинного ужаса посельчан, бросающих оружие, выбегающих на пустырь, прямо под пули и снаряды. Не пеленгатор. М-да, а он-то гадал, как эти гады будут вылавливать спрятавшихся? С такими машинками передавят всех. Только там, где есть глубокие подземелья, кто-то спасётся. И, самое обидное, если эту дрянь на пси-энергии не угомонить, весь план обороны полетит вверх тормашками. С-суки, вашу мать так!

Ярцефф быстро перебирал варианты. Он не собирался стрелять до того, как бронированное стало попадёт в огневой мешок. План строился на том, что они не ждут вооружённого сопротивления. А если расстрелять этих ребяток, все будут знать, что у мутантов есть не просто вооружённый боец, а снайпер. Пустить захватчикам кровь станет сложнее, возможно, и вовсе не удастся. Но, может быть, удастся всадить пулю в генератор излучения, или в трансформатор, вызвав короткое замыкание? Интересно, как скоро обнаружат пулевую пробоину, и обнаружат ли в этакой темнотище? Могут обнаружить. Да и выстрел с двухсот метров наверняка услышат. Рявкает древняя русская снайпёрка будь здоров — это тебе не плазмострел…

От установки внимание Мэтхена отвлёк ещё один привет из прошлых эпох. Поначалу он даже не сообразил, для чего эта пузатая, похожая на огромную банку пива на колёсах, штуковина. На Луне ничего подобного не было, вся техника и войск Свободного Мира, и ханьцев работала на холодном ядерном синтезе (да и толку-то от двигателей внутреннего сгорания без воздуха!), соответственно, не было нужды и горючем: его заправляли раз в несколько лет и на базе.

«Дурак, это же заправщик! — отругал себя Ярцефф. — В этой дуре, небось, тонн пятьдесят синтетической солярки!»

Торопливо, боясь спугнуть удачу, Ярцефф сменил патрон с бронебойного на зажигательный, прицел скользнул по столбу света от фар, остановился в самом начале. Скорость невелика, километров двадцать в час. Да, не гравиплан, бронированный, как танк, но быстрый, как вертолёт, вдобавок способный взлетать. Для ветерана бойни в Море Кризисов — просто мишень, даже во тьме. Капитан выждал, пока наливник закроет собой пси-излучатель — и выжал спусковой крючок.

Ахнул выстрел, винтовка дёрнулась на сошках, несмотря на амортизаторы, приклад резко толкнул в плечо. Но это уже не имело значения: там, где топливозаправщик объезжал генератор излучения, воцарился ад. Султан огня взметнулся метров на десять, горящее топливо хлынуло во все стороны. На миг рёв пламени перекрыл жуткий, нечеловеческий крик — и тут же оборвался, видно, волна горящей солярки накрыла расчёт установки с головой. «Больно? — подумал Забойщик. — Зато бесплатно!»

Ярцефф осторожно пополз на запасную позицию — таких лёжек вдоль дороги было намечено штук десять. Теперь мгла была не абсолютной, её подсвечивали багровые сполохи. Огненное озеро растеклось метров на двадцать, пламя наверняка выжгло всю начинку обеих машин, наверняка оплавились и железные остовы, а от расчётов и обоих водителей остались лишь обугленные кости. Поди разберись во мраке, что произошло: может, просто пары горючего воспламенились, может, во тьме водила на что-то наехал, и при ударе металл дал искру. Потом, на экспертизе, спору нет, пулевое отверстие найдут. Если найдут. Но не сегодня и не завтра, однозначно. На месте происшествия никого не было: выходит, излучатель никак не охранялся. Только прострекотал, зафиксировав картинку, беспилотник — и тоже умчался во тьму. Ярцефф удовлетворённо вздохнул. Похоже, они так и не поняли, что к чему.

Убедившись, что никого поблизости нет, Ярцефф вскочил и внаглую побежал по дороге. Гусеницы разбили остатки асфальта просто в ноль, перемешав крошево со слизью. Но, по крайней мере, тут не на что напороться, и не провалишься в промоину, сломав ногу. Только добежав почти до бронеколонны, Ярцефф свернул в сторону — и снова растворился в смоге. Теперь только бы успеть: судя по всему, останавливаться они не будут. Тем лучше: пусть идут сейчас, пока не выветрился боевой азарт и не подкралась усталость. Но успеть вернуться на командный пункт до боя он обязан.

— Сэр, с пси-излучателем что-то не так!

— Выясни, — бросил Наттер, перекрикивая стоящий внутри танка грохот и лязг. Будто сухопутный эсминец, «Абрамс» лениво покачивался на разбитой дороге, гусеницы с хлюпаньем давили слизь, но все звуки забивал рёв турбины. В этом рёве рация была едва слышна, впрочем, и самому приходилось кричать.

— Есть, сэр!

— Остальным: начинаем охват! Повторяю, начинаем охват! Как поняли?!

Но прежде, чем колонна снова раздалась вширь, Наттер вновь услышал голос посыльного:

— Сэр, она сгорела! И наливник тоже!

— Что?! А расчёт, водители?

— Похоже, погибли все. Хорошо хоть, не мучились долго…

— Да что ты несёшь? Из-за чего такое могло случиться?!

— Не могу знать, сэр. Возможно, воспламенились пары? Или что-то дало искру…

— Ясно, — скрипнул зубами Наттер. Хотелось грязно выругаться, а ещё лучше хоть на ком-нибудь сорвать злобу. И всё-таки не верилось, что машина, на которую возлагалось столько надежд, по-глупому сгорела. А ведь ещё держать ответ перед Мануном, может статься, и перед парламентариями. И как разъяснять, что опасности не было вообще никакой, а пропали раздолбаи по собственной глупости?

Танк съехал с дороги, остальная техника тоже раздалась в стороны, вытягиваясь цепью, машины охватывали обречённый посёлок дугой. Скоро задние машины замкнут кольцо окружения — и можно начинать прочёсывание, выпускать пехоту. И снова рисковать этими гражданскими обормотами? Ох, чует сердце, будут и ещё инциденты, а хорошенько припугнуть идиотов некому: это ж не армия, даже не Внутренние войска. Добровольные защитники демократии, чтоб их. С них и не спросишь строго.

— Стоп машины! — распорядился полковник, когда полуохват посёлка был завершён, и осталось только замкнуть кольцо. Раз пси-генератор сгорел, придётся менять первоначальный план. — Изо всех орудий — беглый огонь по заводу и посёлку!

Орудия загрохотали, заглушая даже рёв моторов и скрежет траков по развалинам. Даже без приборов ночного видения и беспилотников были видны замелькавшие в посёлке багровые сполохи. Подробности скрывал проклятый смог, но свистопляска там должна твориться та ещё. Наверняка оглохшие, ослепшие от вспышек, возможно, раненые и обожжённые мутанты утратили последние проблески рассудка. Вместо того, чтобы рассеяться по разным щелям или, того лучше, попытаться проползти между машинами в поле, они сейчас мечутся, как обезумевшие… И правда, инфракрасные датчики зафиксировали какие-то суматошные движения, на первый взгляд беспорядочные, в посёлке. Похоже, они запаниковали ещё в самом начале, когда ударили ракеты, а теперь пси-генератор и обстрел поддали жару. И всё-таки кто-то вполне может проползти.

— Приготовиться! Пехоте — начать выгрузку! Следить за промежутками между машинами — могут попытаться выйти!

Вот так. Теперь ни один выродок из тех, что в посёлке, не выскользнет из-под удара. Наттер улыбнулся: приятно чувствовать за собой эту мощь, направлять её на врага и побеждать! На миг даже мелькнула мысль, не написать ли рапорт с просьбой перевести в строевые части. Впрочем, немногие мечты столь же несбыточны! Когда стали воевать генно-модифицированные богатыри, всеобщая воинская повинность лишилась смысла. Оказалось: и дешевле, и эффективнее вооружить по последнему слову техники немногих прирождённых убийц, чем пускать в распыл дивизии обычных солдат. Рота таких монстров и правда стоит дивизии. А с изобретением бомб из антиматерии численность армии из преимущества превратилась в недостаток.

Соответственно, и стать их командиром простому человеку не дано. Не признают, не станут повиноваться тому, у кого ниже градус агрессивности. Нет уж, лучше быть финансистом: и на форму право имеешь, и на табельное оружие, и на все льготы, положенные старшему офицеру — а головой не рискуешь. Разве что если всплывут махинации, и то — всё это мелочи, ничего такого, что можно квалифицировать как серьёзную уголовщину. Вдобавок он и маскировал их, как мог — всё сразу не вскроются, а каждое по отдельности тянет только на административное взыскание.

Впрочем, теперь это не имеет значения. Победителей — не судят. Героев демократии не обвиняют в коррупции, даже если она, эта коррупция, и наличествует.

Обстрел стих так же внезапно, как начался. Последний огненный сполох растаял в смоге, только едва заметное багровое зарево осталось на месте попаданий. Гореть в посёлке особо нечему, дерево давно рассыпалось трухой, а медленно преющий в сырости столетний мусор не поддавался даже напалму. Нет, он неплохо горел вместе с адской смесью, но стоило напалму выгореть, как огонь гас, и тлеющая куча начинала смрадно чадить. Местами разрывы подожгли лужи — интересно, что в них за дрянь? Промозглый ветер то гасил их, то снова раздувал, уцелевшие под снарядами стены ослабляли и рассеивали тепловое излучение. Эти-то «засветки» на мониторе и принял за суетящихся мутантов оператор. Затем доложил по инстанции.

— Входим в посёлок! — убедившись, что всё так, как и планировалось, скомандовал Наттер. — Помните — бить на любое движение! По одиночкам — очередями, по скоплениям тварей — главным калибром танков!

— Шеф, шкурки попортим! — раздалось по громкой связи. Наттер поморщился: тоже мне, герои демократии. Но рявкнуть: «Р-разговорчики!» — не решился: многие крупные шишки отпустили отпрысков «повоевать», благо, особых опасностей не ожидалось. Мол, пусть лучше пустят кровь мутантам, чем от скуки подсядут на кокаин. Это — не вымуштрованные псы войны из Корпуса и даже не дрожащие за своё место подчинённые: с ними помягче надо — и в то же время без менторства. Например, так:

— Зато ваши шкурки целее будут!

Кроша траками гусениц ветхий бетон и кирпич, скрипя на сминаемых прутьях арматуры, железные монстры входили в поселок. Им не было нужды придерживаться улиц — развалины не могли противостоять броне и весу. Временами гусеницы с плеском въезжали в горящие лужи — и тогда с них начинали стекать огненные струйки. Краска на катках начинала дымиться, и у кого-то из механиков-водителей не выдержали нервы.

Туша левофлангового «Абрамса» свернула, стремясь объехать огромную полыхающую лужу (её идентифицировать как суетящегося мутанта не вышло, решили, что осколок попал в бочку с пойлом). Руины оказались на диво прочными, они достойно выдержали давление гусеницы, в итоге перекос составил чуть ли не полтора метра. Вдобавок что-то зацепило за гусеницу, и танк беспомощно забуксовал на месте. Катки со скрежетом проворачивались, но сами гусеницы надёжно зафиксировались и лишь слегка подрагивали. Водитель нервно дал газ, что-то под гусеницами с железным хрустом оборвалось, как пришпоренный, танк дёрнулся вперёд. И в этот миг перекошенные катки не выдержали, подломились с металлическим хрустом. Колоссальная машина негодующе повела пушкой, будто трубящий слон — и с грохотом перевернулась. Башня с плеском рухнула прямо в центр огненного озера, чадный дым стал пробираться через воздухозаборники, фильтры не справлялись. Потом танк окутался облаком взрывов: один за другим детонировали ящички с активной защитой. Пушке не повезло ещё больше: косо воткнувшись в грунт и набив ствол землёй, она немного погнулась и зафиксировала танк в положении «вверх тормашками». Один из аварийных люков отворился — и тут же захлопнулся. Выпрыгивать в огненную лужу танкистам, понятно, не хотелось. Возможно, они и не могли: наверняка без открытых переломов там, внутри коробки из обеднённого урана, не обошлось. Но, стрелок-радист был жив. Рация ожила, и в неё полилось:

— Да сделайте же что-нибудь к этой факовой матери! Мы тут сваримся сейчас!!!

Возле перевёрнутого танка затормозил его собрат. Могучая машина запросто вытащила бы попавший в беду «Абрамс»… Но чтобы закрепить трос, кто-то должен был перейти вброд огненное озеро, не попасть под осколки одного из ящичков — и вот уже потом, если к тому времени не зажарится в собственном соку… Желающих рискнуть — не было. Пару раз попытались кинуть трос — безрезультатно.

— Срочно! Пожарный гравиплан! — скомандовал в рацию Наттер. Конечно, в танке имелись штатные средства пожаротушения — но они не рассчитывались на то, что «Абрамс» будет валяться в горящей луже вверх тормашками. И как ещё боеукладка не сдетонировала?

Накаркал! Похоже, корма танка, которую уже лизали огненные языки, наконец прогрелась достаточно: ахнуло так, что бестолково толкущихся у лужи добровольцев расшвыряло, как котят, на одного упала сорванная, бешено вращающаяся гусеница. Смотреть на то, что получилось, не хотелось. Но Наттер смотрел, высунувшись из затормозившего танка. Он знал, что это означает. Безусловный конец карьере, досрочную отставку — и как минимум вдвое урезанную пенсию. Это если повезёт. Гораздо вероятнее, что затаскают по судам, разорят исками родные «добровольцев», а то и начнёт колоть контрразведка. А тут могут всплыть художества с армейскими финансами. Тогда ждёт срок — большой и ни разу не условный…

— Работаем, работаем, — буркнул Наттер в рацию, просто чтобы отвлечь подчинённых от случившегося. — Помните: сначала стреляйте, а потом смотрите, кого подстрелили!

Ярцефф любовался на отблески пожарища: с таким раздолбайством он сталкивался впервые. Чтобы без боя, чуть ли не на ровном месте, потерять одну из лучших машин… Танк, конечно, не гравилёт, подниматься в воздух ему не дано, да и броня послабже, об энергоброне и речи нет — но можно же объехать подозрительный завал! «Да чего уж там! Можно было вообще чуть тщательнее относиться к разведке! А лучше — и не соваться сюда вовсе».

Осторожно, укрываясь пеленой смога, Ярцефф сместился поближе к танку. Устойчивый восточный ветер тянул гарь на него, вместе со смогом и туманом она прикрывала его будто плащом-невидимкой. Конечно, обычный человек в ядовитом дыму не выдержал бы и минуты, но Ярцефф обычным не был. Да и человеком в последнее время воспринимать себя разучился. Если люди — эти палачи-неумехи, уж лучше быть мутантом.

Рвануло будь здоров. Будь танк в нормальном положении, башня наверняка воспарила бы над землёй — и, если уж суперповезло, упала бы на кого-нибудь из нападающих: для людей, хоть в кевларе, хоть без, да и для лёгкой бронетехники, такое попадание стало бы фатальным. Но и так получилось неплохо: сорвавшаяся гусеница прибила кого-то из суетящихся добровольцев, ещё кому-то по ногам прилетел вышибной люк, вдобавок, похоже, всех наглухо контузило волной: едва ли сейчас они что-то слышали. Но хуже всего были брызги пылающей «воды», окатившие стоявших слишком близко. Кто-то рухнул ничком, корчась в грязи, они пытались сбить пламя, вытереть попавший в лицо жидкий огонь, и непрерывно вопили.

Пользуясь моментом, Ярцефф сделал несколько быстрых выстрелов, поднявшегося было бедолагу (по кевларовому панцирю стекают капельки огня, забрало из бронестекла разбито, всё лицо превратилось в кроваво-обугленную жуткую маску) снесло прямо в огненную лужу, ещё один, поднявшийся на четвереньки, бессильно распластался на земле, лишь руки в чёрных перчатках скребли грязь. Получил пулю между лопаток и ещё один, подбежавший на выручку: из груди аж брызнуло…

Ярцефф удовлетворённо хмыкнул. Господа чистильщики так и не поняли, что произошло: ещё несколько пареньков бросились на выручку. Можно было бы снять и их, но… Вот именно, нельзя, чтобы они перепугались. Пусть лучше наоборот, взбесятся до полной потери рассудка. Несколько обугленных и хладнокровно застреленных товарищей — самое то. А теперь — быстро меняем позицию. Пора переходить к следующей части плана.

Стремительной, зловещей тенью Курт пробирался по руинам. На первый взгляд, в адской мешанине битого кирпича, раскрошившегося бетона, пронизанного ржавыми жалами арматуры, будто нарочно укрытой толстым слоем грязи, пробраться было невозможно, скорее уж переломаешь ноги, застрянешь в каком-нибудь капкане, наденешься на полуметровый ржавый штырь. Но Ярцефф приметил в этом хаосе несколько проходимых тропок. По ним, почти не петляя на улицах, можно было за пять минут пробежать посёлок насквозь. Сплошные завалы скроют от глаз наземного противника, и лишь с воздуха могут засечь передвижение. Ну, а в подкупольском смоге, да ещё ночью, да в хаосе, шуме и гаме сражения… Словом, скрытность почти как при передвижении под землёй.

Какие-то вопли сбоку, там, где на старой-престарой карте этих мест обозначена Сычёвская улица. И заполошный треск автоматных очередей, а потом короткое, забивающее все остальные звуки, рявканье танковой пушки… Ещё одно, и сразу — слитный грохот разрывов. На пару секунд очереди смолкли, потом басовито застучал крупнокалиберный пулемёт на «Хамви» — но пальба не утихала. Во всей этой свистопляске Ярцефф расслышал знакомый, ставший в последние месяцы родным грохот древних «Калашниковых».

— Они там что, ох…ли? — вопросил он тьму и, перехватив винтовку поудобнее, поспешил на звук пальбы. — Говорил же придуркам: никакой самодеятельности, сидеть и ждать, пока ребятки втянутся всей толпой в огневой мешок. Только тогда, уроды, только тогда!!!

Сейчас капитан Корпуса Специальных Операций жалел, что связался с обормотами. Говорил же тысячу раз: пока они не знают, что поселяне вооружены, у обороняющихся есть преимущество: действовать против них будут, как против безоружных. То есть наплевав на самые основы тактики.

На этом и строился весь план. Если они станут действовать по уму, надежды вообще нет.

Ситуация менялась: вместо продуманной обороны на превращённом в крепость заводе — суматошная, нескоординированная, и потому обречённая атака. А в атаке не спасут ни пулемёты, ни даже главная надежда — противотанковые гранатомёты. Самое большее, что удастся сделать — спалить пару «коробочек», пока всех не расстреляли в упор…

Хряква Грязноухая не слишком-то доверяла новым властям. Вот Двуглавый Борис — это по-нашенски, это понятно и естественно, а что естественно — то не безобразно. Да и как мужик он был наш человек: всех поселковых девок перепробовал. Ну, и её не забыл, конечно. И то сказать — предпоследний, пятнадцатый отпрыск был точно от него. Такой же крепенький растёт, упрямый и двухголовый. А так, конечно, у неё всякие рождались: трёхногие, хоботастые, лысые и, наоборот, покрытые шерстью. Ну, так и правильно — мужики-то все разные, с чего дети-то должны рождаться одинаковыми? Эти двое — что чужак, с Эири спутавшийся, а потом по-глупому её упустивший, что здоровяк, который завалил Двуглавого и забарьерцев, положили счастью конец.

Вспомнив ночи с Двуглавым, Хряква аж облизнулась, потом причмокнула: стоило вспомнить кое-какие подробности… Борис был ветрен и непостоянен, как… точняк, как ветер. Но уж если удавалось оттереть от него остальных, наглых и щедрых на ласки поселковых девок, она не жалела. Ради Двуглавого стоило пускать в ход главный подарок Бабки-Мутации: двадцатисантиметровые, каменной твёрдости и острые, как бритва, когти. Она почти добилась своего — девки, конечно, с Двуглавым спали, но тайком и редко, когда сама она нажиралась у краников совсем уж вусмерть. Только с одной получился облом — с этой железной бесстыдницей. Увы, когда она становилась железной, её не брали даже когти…

— Да сиди ты спокойно! — прикрикнула она на паренька постарше. Непоседа Кныш так и рвался на улицу, посмотреть, что там такое творится, и куда все бегут. Пришлось дать ему затрещину огромной мохнатой лапой, разумеется, предварительно спрятав когти. Хряква была скора на расправу и тяжела на руку, но своих отпрысков любила. Да что там любила, за любого из них она и порвать была готова любого. А если когти не убрать, можно ненароком и голову смахнуть. Сами-то они длинные и толстые, но края острые, как забарьерная бритва. Получить такими в пузо — не шутка и для Двуглавого.

Да, было время! Как подстрелили Двуглавого, так и настала тоска. Мужики, вместо того, чтобы пить и ползти к Хрякве за сладеньким, то в земле копаются, то бегают туда-сюда, то молотят друг дружку под присмотром здорового, то грохочут, стреляя из трубок железных. Странные они какие-то, трубки эти, не нашенские. С такими пусть «туристы» бегают, в самый раз им, а наши и так хороши. Но попробуй им это объяснить! А как возвращаются со всех этих «стрельб», да «оборонных работ», так ведь не то что на любовь — на выпивку сил не остаётся. Многие, ох многие — и мужики, и бабы — в последние полгода забыли дорогу к краникам.

Сама она присосаться к краникам не забывала, а вот работами этими не интересовалась совершенно. «Отвалите! У меня мелкие жрать просят, а вы тут с окопами со своими!» Ну, вояка этот, он только кривился мерзко, но руки не распускал — знал, видать, что с её когтями шутки плохи. А она… Она с радостью бы и лопатой помахала, и из железки этой постреляла. Если б он, этот здоровяк немногим мельче Двуглавого, только показал ей, как это делается у них в Забарьерье… А потом — мечтать так мечтать — стал бы ходить постоянно, как Двуглавый бегал к этой железной сучке Эири! Она бы не отказалась сделать с ним шестнадцатого, а потом и семнадцатого отпрыска.

Но ему наплевать. И на её жаркие взгляды, и на необъятную, неестественно огромную, да ещё выпяченную грудь с широченными бёдрами и крупным задом. На колонноподобные — не то что у доходяги Эири — ноги. И, разумеется, на то, что между них.

Ему плевать. Ещё рожу кривит, падла. Ну, и какого рожна стараться? Лучше найти отмазку хоть какую — и дети не худшая — и по возможности не участвовать во всеобщем помешательстве. Жаль только, засыпать без мужиков плохо.

В эту ночь она заснула как обычно — но проснулась задолго до рассвета. Хряква потянулась огромным телом — раздался громкий по ночному времени костяной хруст. Она уже хотела положить рогатую голову обратно на кучу гнилья, когда откуда-то донёсся нарастающий вой. Не успела Хряква испугаться по-настоящему, как вой, перейдя в рёв, разродился грохотом. Ветхое строение не очень сильно, но отчётливо тряхнуло, сверху посыпалась пыль и какой-то сор. Не успела Хряква осознать случившееся, как жахнуло совсем уже близко. Соответственно, и тряхнуло так, что ребятня проснулась и заголосила в пятнадцать глоток. В пятнадцать? Обе головы сына Двуглавого Бори визжали на разные (но одинаково противные) голоса, стараясь перекричать друг друга и всех остальных.

Следом раздался ещё взрыв, потом ещё — казалось, какой-то великан со всей дури лупит в надтреснутое било рельсом. Каждый взрыв сопровождался едва заметной вспышкой, но земля тряслась, будто живое, перепуганное существо. Скрипели, пошатываясь, обветшалые стены, прохладный сырой воздух наполнился едкой пылью. «О! Похоже, у раздачи» — подумалось Хрякве. В первый миг ей даже не пришло в голову, что вместе с бараком-«раздачей» рушится вся прежняя жизнь. Но решение приняла верное.

— Так, мелюзга, подъём, подъём, бл…! Не х… спать! В подвал, все в подвал!

И, подцепив когтями закрывавшую лаз в подпол бетонную плиту, с усилием откинула её прочь. А мелкие уже прыгали во тьму, один за другим, ловко приземляясь на мохнатые лапы, ласты, копытца…

— Сидите тут, только тихо! Да хорош орать-то! — прикрикнула она. — Я пойду посмотрю, что там. Отсюда — ни шагу!!!

Она по опыту знала, что кто-нибудь, а скорее всего, Двуглавый-младший, обязательно ослушается — и высунется туда, где валится с неба непонятный кошмар. Поэтому Хряква не поленилась подтащить плиту обратно и, натужно сопя, уложить обратно. Теперь не ослушаются. Ну, а ей надо высунуться, посмотреть, что происходит. Тогда и можно будет решить, что делать.

Дождавшись очередного, быстро нарастающего свиста, она высунулась наружу. На сей раз свист успел превратиться в жуткий, пробирающий до костей рёв. Потом какой-то мутный, но яркий сполох возник в пелене смога, свет быстро нарастал — в следующий момент совсем близко встал ослепительный султан огня. Ахнуло так, что уши едва не оглохли. Внезапно отвердевший, непривычно горячий воздух ударил в широкую грудь, опрокидывая навзничь, в лицо дохнуло испепеляющим жаром, несколько мелких осколков ударили в грудь и живот, но не пробили свалявшийся слой грязной шерсти, толстую шкуру и тем более — толстенные, сросшиеся в сплошной панцирь рёбра. Только какая-то дрянь чиркнула по мочке одного из ушей, которым она обязана прозвищем. Ухо рвануло, резко, будто шилом, кольнула боль — и что-то тёплое потекло по поросшей жёсткой щетиной щеке.

Она перекатилась на спину, закрывая голову огромными руками. Казалось, следующий сноп огня прянет прямо в беззащитную спину, испепеляя, изничтожая всё, что было Хряквой Грязноухой. Но шли секунды, а ничего не происходило. Похоже, тот взрыв, что сбил её с ног, был последним. Густая, как вакса, но сейчас такая желанная тьма повисла спасительным покрывалом, отгораживая от творящегося кошмара. Ещё пришла её вечная спутница — тишина.

Впрочем, теперь тьма была не абсолютной. Её пятнали багровые отблески пожаров, мельтешащие смутные тени. Тишину нарушали стоны, детский плач, злобная матерщина, звуки драки…А ещё шарканье множества ног — и все в одном направлении. Что происходит-то, мать вашу?!

Хряква ориентировалась в ночном мраке не хуже, чем днём. Её единственный огромный глаз был слеп, точнее, не слеп даже, а страшно близорук, чтобы что-то им рассмотреть, надо было поднести предмет почти вплотную к глазу. Но проблем он не создавал: каким-то образом, не видя предметы, она их превосходно чувствовала — причём гораздо дальше, чем что-либо можно было разглядеть даже ясным днём. По забарьерным меркам, не меньше, чем на сто, а то и двести метров. Это чувство совершенно не зависело от времени суток. Потому Хряква помчалась напрямик, прямо через развалины, не опасаясь переломать в камнях ноги. Взобралась на уцелевшую, пережившую даже бомбёжку, стену. Оттуда был неплохой обзор, считая, вся южная сторона посёлка и главные улицы. И по этим улицам…

— Что ещё за х…ня? — сама она у себя спросила.

Сплошным потоком, совсем как к раздаче и к краникам, народ тёк к заводу. Это в самый глухой час ночи, когда все нормальные люди спят. На заводе, что-то ярко горело, пламя пробивало смог мутным заревом, и, значит, горело всерьёз. Ещё огонь бушевал у раздачи и на месте барака с краниками, но как раз туда никто и не смотрел. Толпа целеустремлённо топала к проходной завода, как будто рабочий день уже настал. Над бесконечной живой змеёй суетливо нарезал круги Петрович, покрикивая:

— Скорее, скорее! Иначе все изжаритесь, как Крапивища со Слонярой Жирдяем! Бабы послабже, мамаши, старики, мелкие — в подвалы и дальше, проводники покажут! Мужики и бабы покрепче — наверх. Ополченцы — бегом к своим взводным, и по окопам! Не зевать, не зевать!!!

Хрякве не улыбалось ни лезть в провонявшие химией заводские подвалы, ни сидеть в грязных окопах, дожидаясь неведомо кого, да ещё получить в руки громыхающую железную трубку. Если уж драться — когтями лучше выйдет, да и зубки у неё те ещё. Но драться она не будет. Кто бы ни точил зуб на Мэтхена, Ярцеффа и их подпевал — ей до этого никакого дела. Лишь бы детёнышей не тронули…

А Петрович, скотина, уже заметил её. Совершил стремительный пируэт над толпой и полетел, хлопая кожистыми крыльями в дымном воздухе, к ней.

— А тебе что, особое приглашение нужно? — проорал он. — Ну-ка слазь оттуда и мелюзгу свою к нам веди!

— Ты мне не приказывай! — окрысилась Хряква, выпуская когти. Ухватить бы гада за ногу — да стена скользкая, недолго и вниз сверзиться. При её весе такие фокусы могут кончиться плачевно. Петрович надоедливо нарезал круги над стеной — но бросаться гаечными ключами по привычке не стал — наверное, понимал, что в этаком каменном хаосе потом их не найдёт. — Умный, мля, выискался! Пошёл на хер!

— Сама туда вали, — отозвался Петрович. — Пораскинь мозгами, если они у тебя есть. Ты видела тот посёлок? Видела. Знаешь, что могут «охотнички»? Знаешь! Останешься тут — погубишь и себя, и детей. А на заводе жива будешь!

— А, — беспечно махнула рукой Хряква. — Мы в подвале сидим, ничего они нам не сделают, не заметят даже. Мы тише воды, ниже травы будем. А вот вас там, небось, за час с дерьмом смешают! Или ты вспышек этих не видел? Большую толпу заметить легче, дурень!

Петрович хотел сказать что-то ещё — но плюнул, захлопал крыльями и полетел назад. Тут только Хряква обнаружила у него на плече вытертую перевязь, а на этой перевязи…

На ней болтался какой-то странный металлический предмет, в коем, однако, она опознала ту самую стреляющую железяку.

Осторожно развернувшись, Хряква слезла вниз. Удивительно, но огромное, тяжеленное тело двигалось практически бесшумно. Миг — и встав на четыре конечности, как-то по-медвежьи, но быстро и ловко, Хряква помчалась обратно…

Душераздирающий тонкий визг настиг её, когда до дома было уже метров двести. Казалось, вой разрывает её голову изнутри, будто там поселилась огромная злобная крыса. Вторя неслышному, но убийственному для ушей визгу, Хряква жутко заревела, полосуя когтями грязь. А визг всё нарастал, теперь казалось, что какой-то истязатель медленно, но верно выдавливает ей глаз пальцами. Как и многих других, её выворачивало наизнанку, рвало и снова рвало — но теперь уже кровью. Хотелось вскочить и бежать от стен, собирающих кошмарный визг и отражающих его прямо в уши. Кстати, что-то уши перестали слышать, будто отрезало, помутилось в налитом кровью единственном глазе, а то самое чувство, которое давало ей возможность передвигаться в любой темнотище, как раз и воспринимало таинственный «визг» ещё более остро. То, что она отчётливо видела источник этого кошмара, нисколько не помогало, только увеличивая страдания. Ничем не может помочь умение ощущать тепло огня, если голова оказалась в кузнечном горне. Потом сознание всё-таки не выдержало, погасло, и мощное тело бессильно распростёрлось в грязи. «Что с детьми?!» — было последней мыслью.

…Холодно. Ей ещё никогда не было так холодно, как сейчас, и никогда так не болела голова. Ещё она невыносимо кружилась, стоило закрыть глаз. Но открывать его было мучительно, казалось, под веко насыпали не песка даже, а мелко-мелко истолчённого стекла, и с любым движением глазного яблока стекло это впивалось во внутреннюю сторону века, в роговицу глаза, уходило под глазное яблоко, причиняя настоящую муку. И всё-таки, стоило вспомнить о детях, как она решилась открыть глаз. Попытка задействовать отчего-то замолчавшее «невидимое» зрение стоила такой адской боли, что она чуть вновь не провалилась в беспамятство. Лишь огромным усилием Хряква удержалась в сознании — и даже начала хоть как-то сканировать окружающую местность. Теперь требовалось совсем немного: понять, где она находится что происходит.

Слух не возвращался никак, и она поняла, что оглохла навсегда, а в раковинах мохнатых ушей запеклась кровавая короста. Обидно, конечно, но не смертельно. Петрович-то, кажись, был прав. И если она сама чуть не откинула копыта на ровном месте, каково пришлось детишкам там, в каменном мешке подвала? Надо бежать, спасать их немедленно — и идти к заводу. Как угодно, любой ценой и как можно скорее.

Вот и хижина, от последнего взрыва крыша таки обвалилась, рухнули и последние две стены, подпиравшие друг друга. Плиту подвала завалило обломками, но это не смертельно. Хряква легко откидывала глыбы величиной с упитанного барашка, пролетев метров пять, они с грохотом падали где-то в развалинах, производя немалый шум. Её это нисколько не заботило: только бы успеть, только бы они не появились раньше!

Луч мощного прожектора ударил в единственный подслеповатый глаз, ослепляя, сбивая с толку, пугая… Он выхватил из мрака сгрудившихся у ног матери разномастных детишек. Увидеть за лучом света что-либо было невозможно, но к Хрякве уже вернулось её тайное чувство, волны невидимого излучения потянулись вперёд, навстречу пришельцам…

Они выхватили приземистую колёсную машину, выставившую из бронированного лба короткую и толстую железную трубку с утолщением на конце. Трубка была как у Ярцеффа, Мэтхена и остальных мужиков, но толще и крупнее. Машина ехала не торопясь, покачиваясь на ухабах и покачивая стволом пулемёта. Справа и слева от неё, вытянувшись редкой цепью, шли по три человека. Ещё двое двигались спереди, поводя перед собой почти такими же железными трубками, как у Ярцеффа и его приятелей. Наконец, за машиной она почуяла ещё троих. Понять, кто сидит внутри броневика, было сложнее: её излучение экранировало от металла брони, лишь малая часть проникала внутрь. Чтобы «рассмотреть» внутренности машины, этого не хватало.

Если Хряква и ожидала, что начнутся переговоры, пришельцы её разочаровали. Застрекотали автоматы, взвизгнули над головой первые пули, одна ударила в плечо. Рывок, шлепок попадания — и горячее второй раз потекло по шерсти. Сознание Хряквы затапливала багровая пелена ярости, но себя она ещё контролировала. «Бежать!» — сообразила она. С таким противником не сладить. Разве что немного придержать, пока разбегутся дети. Ну, а потом ищи их свищи! «Они у меня умницы, сообразят, что надо прятаться» — подумала она.

— Бегите! — крикнула она. А сама — недобро оскалилась, выставив на всеобщее обозрение здоровенные клыки — и неторопливо потрусила навстречу пришельцам.

Пулемёт на броневике оглушительно жахнул, выплёвывая смерть, казалось, в самое лицо. Но лишь парочка пуль зацепила ноги Хряквы, вырвав клочья шерсти и оставив глубокие царапины. Отчаянные крики, переходящие в стоны и предсмертный хрип, раздались за спиной. Пользуясь перерывом в очередях, она оглянулась.

Похоже, всё. Детишки скучились за спиной, но все, конечно, не поместились, да и не могли их прикрыть широко расставленные ноги. По крайней мере, всех. Тяжёлые пули раскидывали их, как кегли, отрывали крохотные ручки и ножки, прошивали навылет сразу нескольких, превращая единственных по-настоящему дорогих Хрякве существ в окровавленные, изодранные груды мяса. Детские головки от попаданий взрывались, как никогда Хряквой не виденные, брошенные на камни арбузы…

Из глотки Хряквы вырвался по-настоящему жуткий рёв, пробирающий тех, кто мог слышать, до костей. На чёрных губах выступила безобразная бурая пена. Хряква оттолкнулась от чавкнувшей земли — и взвилась в длинном прыжке. Очередь из броневика ударила мимо, вновь кромсая уже мёртвые тела.

Падение, перекат — и снова прыжок. Автоматная очередь прочертила кровавый пунктир поперек груди, пули пробивали слой свалявшейся шерсти и шкуру — но глубоко войти в тело не могли. Парочка пуль угодила в голову, но толку от этого вообще не было — видимо, слишком прочным был череп Грязноухой. Единственной, голову резко тряхнуло, но даже полутонного удара автоматной пули не хватило, чтобы сломать ей шею.

Зато успел огнемётчик. Сгусток огня вырвался из толстой трубки, выстрел молниеносно одолел разделявшее их расстояние, огненное чудовище мгновенно выросло за спиной, подсекая прыжок, роняя на землю. Хрякве показалось, что её засунули головой в печь, да ещё проехали по спине раскалённым катком. Шкура чадно вспыхнула, пламя охватило почти всё тело, только ноги, покрытые толстым слоем грязи, оказались недоступны для пламени. Взрыв сбил её с ног, опрокинул в пламя. Автоматы чужаков трещали не переставая, уже не отдельные пули, а десятки, если не сотни, рвали её шкуру. Одна-две, увы, попали прямо в предыдущие раны, они глубоко проникали в тело, и это было по-настоящему больно. А самое страшное, пулемётчик в броневике, наконец, взял верный прицел: теперь Хряква была не размытой тенью, а яркой кляксой на фоне абсолютного мрака.

Это было гораздо, гораздо хуже: свинцовый ливень сбивал с ног, большие пули с лёгкостью пробивали шкуру, дробили рёбра, добирались до внутренностей. Если бы хоть одна попала в голову, всё бы тем и кончилось — но пулемётчик предпочитал гарантированную цель.

Одна из пуль чиркнула по шее. Видимо, она разорвала какую-то артерию: кровь фонтаном брызнула на плечо, на время сбивая пламя. Хряква опустилась на колени, потом очередь сбила её с ног. Лежать оказалось лучше: так хотя бы часть тела прикрывало от пуль и огня.

Она полностью оглохла, но если бы могла слышать, и притом слышать закрытую связь, она бы услышала, что победители обмениваются комментариями:

— Вот это тварь мы завалили, прикинь, Анджей! Смотри, какие когти!

— Точно! А эту башку вообще отрезать и заспиртовать надо!

— Ну, так и отрежь, раз умный такой! Только это чем же резать надо?

— А электропила на что? Роберт, посмотри в «Хамви», там, под сидением… Ага!

Включённая пила громко и противно зажужжала, быстро несущиеся по кругу зубцы образовали сплошной размытый круг. Осторожно, держа перед собой пилу, чужак двинулся к обездвиженной туше. Первоначально ярко вспыхнувшая шкура почти погасла и лишь смрадно чадила палёным волосом. Туша лежала неподвижно. Остальные шестеро страховали приятеля автоматами, не сводил прицела с Хряквы и пулемёт броневика.

— Проверьте, сдохло оно, нет? — распорядился мужчина в броневике. Командира отделения не устраивала эта мальчишеская забава, когда надо идти дальше в село — но посёлок ведь взяли в кольцо, мутанты никуда не денутся, а сопротивляться, как показывает эта тварь, не могут. Пара минут роли не играют, пусть поразвлекутся, поиграют в мясников.

Шесть автоматных очередей хлестнули в упор, новые десятки пуль впились теперь уже в спину, туша вздрогнула от попаданий, но никаких признаков жизни, вроде бы, не проявляла. Мужчина с пилой осмелел, шагнул вперёд, даже пнул огромную, обугленную, распростёршуюся в грязи лапу со страшными когтями.

— Сперва лапу отпили, дурак! — посоветовал Анджей.

В этот миг лапа ожила. Будто летящее бревно, оно подсекло ноги — и хруст явственно услышали все. Пила сверкнула в свете пламени, всё ещё не погасшего на спине и голове, сделала в воздухе сальто и упала. Упала удачно — прямо на Анджея, зубья заскребли по кевларовому панцирю. Панцирь был прочнейшим, уязвимый только для автоматной пули в упор. Но и пила не простая: зубья прочностью далеко превышали алмаз, а скорость их вращения не оставляли шансов никакому другому материалу. Тонкий, яростный взвизг — и броня на плече распалась, пила вошла в широкий пропил, заработала уже в теле, с лёгкостью кромсая мясо, жилы, кости. Наконец — по людскому счёту прошло не больше секунды — пила вывалилась из раны и волчком завертелась на земле, разбрызгивая грязь и кромсая, как подтаявшее масло, бетонное крошево. К тому моменту рука, держащая автомат, была почти отделена от тела и повисла на нескольких жилах и клочке кожи. Кровь шла потоком, заливая панцирь. Поляк повернул голову, скосив глаза на рану — и без сознания рухнул в грязь.

Но Хряква не обращала на него внимания. Когти с маху ударили в панцирь на животе упавшего, и случилось ещё одно чудо: броня поддалась не разогнанным до скорости пули, но острым и прочным когтям, когти пробили броню и глубоко вошли в тело, распарывая живот. А потом ещё, ещё и ещё… Грязноухая видела перед собой безумные от боли и страха глаза несостоявшегося вивисектора — и это было самым приятным в её жизни зрелищем… Потом глаза под бронестеклом и вовсе закатились, начали стекленеть. Бросив растерзанный труп, Хряква прыгнула прямо на броневик. Опрокинуть, разбить проклятую машину, с остальными можно разделаться после…

…Очередь наотмашь хлестнула её поперёк груди, на этот раз били практически в упор, а калибр пуль не оставлял шансов даже кевларовой броне. Они насквозь прошивали тело, вылетая кровавыми ошмётками из спины. Сила их ударов подсекла прыжок, отшвырнула Хрякву наземь, опрокинула, но следующим прыжком она достигла броневика, удар огромной лапы пригнул к броне, лишив возможности стрелять, пулемёт. Теперь надо смять, а лучше порвать броню…

Броневик с завидной быстротой сдал назад — похоже, у тех, кто внутри, сдали нервы. Автоматчиков как ветром сдуло ещё раньше, только последний, самый нерасторопный, мелькнул и скрылся в развалинах.

Невзирая на боль в многочисленных ранах, заливающую обугленную шкуру кровь, Хряква бросилась в погоню за броневиком. Она слишком поздно заметила, как расселась стена рухнувшего дома — и ещё более страшный монстр плюнул огромным огненным болидом. Рвануло так, что чуть не опрокинуло броневик. Шкура загорелась вновь, крупные осколки, наконец, прошибли её насквозь. Один попал точно в огромный глаз, и сознание Хряквы погасло навсегда. Механик-водитель танка дал полный газ, и машина долго елозила гусеницами, превращая огромное тело в кровавое месиво. Наконец, люк открылся, и наружу высунулся один из танкистов.

— Доложите обстановку, — донеслось из динамиков внутренней связи.

— Смешали с дерьмом монстра и целый выводок ублюдков, — начал было отвечать танкист, но не выдержал, выругался. — Сука, оно Альберта порвало и Анджея покалечило… Срочно сюда — медиков, иначе дуба врежет!

— Ясно. Помощь скоро придёт. Продолжайте движение, в ближний бой не ввязываться, расстреливать издали!

Ярцефф прибыл в разгар неожиданного сражения. И облегчённо вздохнул: какие бы придурки не затеяли эту самодеятельность, их тут не больше отделения. Значит, остальные на позиции и готовы к бою. Задача теперь — заставить этих сунуться толпой в капкан. Будь тут рота Корпуса специальных операций, не стоило бы и пытаться, но КСО, исключая больных и раненых, далеко. В трёхстах с лишним тысячах километров отсюда. На том светиле, что в самые ясные ночи мелькает в разрывах смога.

Похоже, их выдавило из окопов пси-излучение: на простых людей, не прошедших генной корректировки, эта дрянь действует куда сильнее. Мутанты Подкуполья чуть поустойчивее, но именно «чуть». Самое же гнусное, что и земля, и камень, и металл отчасти экранируют излучение: в тесном, но открытом для излучения помещении оно воздействует стократ сильнее. Пси-излучение выдавливает бойцов из окопов, крепостных казематов, дотов, боевых рубок гравипланов и звездолётов адской болью в голове, глазах и во всём теле. Будь ты хоть трижды героем, выдержать нереально. Сам выпрыгнешь на открытое пространство — под пули, снаряды и ракеты. А не сможешь — помрёшь: остановится от болевого шока сердце, полопаются сосуды глаз, потом и сами глаза вытекут мерзкой белёсой жижей, будто выдавленные невидимым прессом. Бывает и так, что хуже всего приходится лёгким — вплоть до пневмоторакса.

Эта опасность пока миновала — генератор с расчётом догорает в луже синтетической солярки. Новый подвезут завтра, не раньше. Значит, главное — не покидать превращённый в крепость завод…

…Но они бегут прямо навстречу южной группировке!

Ярцефф уже знал, что на трассе бронеколонна разделилась на три группы. Северная наступала по разбитому в хлам, утонувшему в слизи шоссе, стремясь отрезать посёлок от завода, а потом охватить его с севера. Южной предстояло двигаться вдоль реки и охватывать посёлок с юга, отсекая его от кварталов развалин, куда можно отойти. В конце они должны были соединиться на восточной окраине, и тогда наступал звёздный час центральной, самой сильной группы, которой предстояло «чистить» центр посёлка. Всё просто, непритязательно и прямолинейно, предсказать подобный план может и ребёнок, а уж если Петрович метрах в пяти над землёй исполняет роль беспилотника…

Но каждая группа — десяток и более машин, из них три-четыре танка, и полсотни пехотинцев охранения. Пока они развёрнуты в цепь и прочёсывают посёлок, атаковать — самоубийство. Вот когда расслабятся, соберутся — не колонной даже, просто стадом бронированных мастодонтов, и всё это стадо скопится в узких проходах меж цехами…

Из своего укрытия Ярцефф хорошо видел, как сближались две цепи. Первыми не выдержали нервы у подкуполян — несколько длинных, неаккуратных очередей прогрохотали во тьме, плети трассеров хлестнули навстречу чужакам. Ярцефф видел: лишь одна или две пули попали в цель, но и они не нанесли врагу особого вреда: автоматы пробивали кевларовые панцири только в упор, да ещё по нормали. За Барьером это было бы неприятное открытие. Но ночью в Подкуполье… Какая, собственно, разница, если без приборов ночного видения ближе нескольких метров противника не увидишь?

Ответ не заставил себя ждать. Затарахтели штурмовые винтовки, грохнули, плюясь тяжёлыми пулями, пулемёты на броневиках, разродились очередями пушки «Брэдли». Почти сразу, забивая остальные звуки, гахнула танковая пушка. Одна… Потом другая… Или та же самая, времени на перезарядку хватало.

От разрыва снаряда стена, за которой схоронился один из бойцов, исчезла в огненной круговерти. Укрывшись за грудой битого кирпича, второй, рослый, но туповатый, абсолютно лысый и какой-то мосластый зеленокожий парень с мохнатыми ногами судорожно менял магазин. Вот он осторожно высунулся из-за обломков, выставив наружу ствол автомата… Короткая очередь автоматической пушки отшвырнула его на пару метров назад, там он и застыл изуродованной грудой мяса, в свете пожаров поблескивала лужица такой же зеленоватой (сейчас, впрочем, чёрной) крови. Сделав в воздухе сальто, на окровавленную тушу шлёпнулся искорёженный автомат с застрявшим у спускового крючка оторванным пальцем.

Чуть ли не половину бежавшего в атаку отряда смело сразу — вряд ли они успели понять, что происходит. Остальные забились в развалины, залегли в рытвинах и промоинах. Пришельцы продвигались вперёд, подбираясь вплотную — то есть, конечно, не вплотную, а на расстояние броска гранаты. Редкие очереди летели вслепую, случайно попавшие пули не могли пробить броню. Но нет худа без добра — теперь под шумок Ярцефф мог сделать пару-тройку выстрелов.

Капитан поймал особенно активного «чистильщика» с ручным пулемётом в прицел — и аккуратно, никакого сравнения с бестолковой атакой посельчан, опрокинул его навзничь. Лететь пуле было дальше, но от такого калибра кевларовые доспехи не спасали. Ещё выстрел… И ещё. А кто это у нас высунулся из боевой машины пехоты? Сейчас я его… Ага, всплеснул ручками и рухнул лицом в слизь. Остальные залегли, не понимая, что происходит. Зашлись в бешеном лае пушки и пулемёты колонны, молотя безжизненные развалины. Немногие уцелевшие посельчане могли отползать назад.

Капитан не стал дожидаться конца бестолкового боя, заполошная стрельба навела его на мысль получше. За спиной слышался рёв моторов и лязг гусениц: похоже, подходила южная группа, две колонны должны были вот-вот соединиться, замыкая кольцо окружения. Но вряд ли они друг друга видят, а стрельба и заполошные крики в эфире не могли не взвинтить всем нервы. Если немного подогреть страсти, глядишь, и удастся устроить междусобойчик…

Вторая колонна шла так же, как первая. Впереди и по бокам — тремя довольно плотными цепями — пехотинцы прикрытия. Они нервничали, потому и палили на любое движение, как и северная группа, попавшая под удар. Ярцефф усмехнулся. Ну что за вояки — никакой выдержки!

Раз, раз и ещё раз! Опрокидываются в кирпично-бетонное крошево фигуры в камуфляже. А теперь — пара патронов по броне. Понятно, не по танку — но вот старенький бронетранспортёр винтовка вполне берёт. Ярцефф представил, где должен сидеть водитель — и выпустил последний патрон в обойме. Получилось! Машина вильнула — и до половины скрылась в полной грязи яме, только вращались, лениво помешивая грязь, повисшие задние колёса. Двери приоткрылись, и из них, по горло в холодной грязи, стал выбираться экипаж. Это было ошибкой, потому что Ярцефф уже сменил магазин…

…Честное слово, такого он всё-таки не ожидал. Наверное, потому, что бои на Луне — это предельная точность, минимальные траты моторесурса и боеприпасов — и максимальный результат. А тут за минуту выпалили больше патронов, чем за час боя с «хунвейбинами».

Центр посёлка сразу превратился в жерло вулкана, осколки и обломки сыпались дождём, капитану пришлось сместиться на восток. Он засел на краю оврага, густо заросшего мутантскими кустами, с протекавшим по дну вонючими ручьями. Отсюда было неплохо видно, что происходит в развалинах, а что скрывалось во мраке и смоге, дорисовывало воображение. Встречу в центре посёлка две бронеколонны отметили на славу: будь с обеих сторон бойцы КСО или «хунвейбины», получилось бы взаимное избиение. Гулкий рёв пушек всех калибров, басовитое стаккато пулемётов, в которое по временам вплетался треск автоматов и штурмовых винтовок, казалось, заполнили всё вокруг. Но потери наверняка были небольшими, если вообще были: ведь на курки, гашетки, кнопки пуска нажимали перетрусившие неумехи, впервые в жизни оказавшиеся под огнём. Было, отчего: когда сафари превращается в смертельный бой, крышу рвёт капитально. Некоторым — навсегда.

Междусобойчик стих так же внезапно, как начался. Последний раз гахнула танковая пушка — и воцарилась тишина. Ярцефф поднёс к уху старую, но, как ни странно, исправную армейскую рацию, найденную на тех же складах. Настроенная на приём, она хрипела открытым текстом:

— …Шмунце, Шмунце, я Наттер! Доложите, что у вас! Как поняли, приём!

«Шифроваться мы считаем излишним, — зло отметил Ярцефф. — Правильно, клоуны: ну какая радиосвязь у дегенератов? Так держать, ребятки, недолго вам осталось».

— Сэр полковник, нас атакуют! У ублюдков до десяти танков, пушки, пулемёты! — взорвалась паническими воплями рация. Ещё бы: открытие вышло действительно неприятным, ничего противотанкового они с собой явно не взяли. — У нас потери: один «Хамви» разбит прямым попаданием, у одного танка заклинило башню, в охранении погибло трое и восемь ранено!!! Требуется немедленная помощь!

Но первый такой доклад Ярцефф, похоже, прослушал — потому что неведомый полковник, наконец, разобрался в обстановке.

— Идиоты! — взревел он. — Это группа Дробышевского! Немедленно прекратить огонь и вернуться к выполнению плана!

— Есть, сэр! — отозвался обиженный, но немного успокоившийся Шмунце.

— Есть, сэр! — в унисон ему повторил Дробышевский, а скорее, радисты командиров групп.

— Будет сделано, — а это третий, чьего имени Ярцефф не знал, но и невелика потеря.

Ярцефф прикинул, во что им встал междусобойчик. Значит, один «Хамви» или старинный русский БТР можно сбрасывать со счетов. Танки выдержали попадания — но один всё равно пострадал: наверное, от попадания вышли из строя вращающие башню привода. Если предположить, что и вторая группа понесла похожие потери… Ну что ж, человек на пятнадцать количество атакующих уменьшилось. А ведь это не все потери — из танка, перевернувшегося в огненную лужу, не выбрался никто, да и горе-спасатели легли рядом. И кто-то здоровый — уж не Хряква ли Грязноухая? — умудрился изувечить одного и убить другого солдата. На круг выходит почти двадцать трупов — и ещё пара десятков раненых. И всё это — за шесть-семь погибших в самоубийственной атаке посельчан, да десяток жертв ракетного обстрела вначале. Ну, и Хрякву — если она погибла, жаль: как ни крути, такая одна стоит отделения. Неплохо, особенно если учесть, что посёлок никто и не собирался оборонять.

Ярцефф поднял винтовку — и бесшумными, экономными шагами помчался к заводу. Всё, что можно было сделать в посёлке, он сделал. И, видит Тот, кто совсем уж наверху, сделал неплохо. Пусть теперь попробуют сунуться на завод.

«А ведь даже если продержимся, наш успех будет каплей в море, — подумалось вдруг Курту. — Ну, отобьём мы первый штурм, да хоть положим всю группировку, что изменится? Подтянут другие войска, расстреляют с воздуха, вытравят газами, на худой конец угостят ядерной бомбой, ненадолго отключив генераторы Купола. Или ударят бомбой из А-материи, она ЭМИ почти не даёт. Да и не хватит припасённого больше, чем на один настоящий бой…»

Ярцефф отогнал несвоевременную мысль. Сначала надо пережить начинающийся день. Он обещает стать самым долгим и кровавым в жизни…

Наттер был вне себя. Везде наступающие группы прошли, как нож сквозь масло, даже самые крупные посёлки брались с ходу, это даже нельзя было назвать штурмом: штурм — когда есть сопротивление, а как могут сопротивляться безоружные? Пока что не было сопротивления и у них. Нельзя же назвать так череду нелепых происшествий? Наверное, столько неприятностей разом можно счесть действиями диверсантов. Но какие диверсы из алкашей и дегенератов, которые, наверное, и не знают, что такое диверсия? Вот и Манун по командной связи орёт, угрожает подвести под трибунал за некомпетентность. Сам-то кто, клоун старый?!

Всю ночь тактическую группу будто преследовал злой рок. Сначала взорвался старый, неуклюжий наливник с пятьюдесятью тоннами синтетической солярки. И не просто взорвался, а как раз в момент, когда поравнялся с пси-генератором, отчего начисто сгорели обе машины со всеми расчётами. Дальше — больше: опрокинулся в огненную лужу и взорвался танк… Допустим, это — случайность, тем более водители такие, что просто труба. Но что сталось со спасателями? Убило осколками? Потом это чудовище, вывернувшееся как из-под земли. Мутант был безоружен и один — и всё едино успел унести с собой одного из добровольцев, да ещё попортить пулемёт на бронетранспортёре. Второго, которому отхватило левую руку, увозит санитарный гравилёт. Дальше — эта атака: на северную колонну бросились мутанты с автоматами… Дробышевский докладывает, их было «до пятидесяти при поддержке крупнокалиберных пулемётов», но это бред: трупов найдено всего четыре, и от одного до трёх прямыми попаданиями разнесло в куски. А ведь огонь изо всех стволов просто смёл атакующих. Где десятки убитых?

И наконец, столкновение смыкающихся «клещей». Это просто апофеоз маразма. Сгоревший «Брэдли», размётанный в железные клочья бронетранспортёр, повреждённый танк… И восемь трупов плюс десяток искалеченных. Если бы больше не случилось ничего, одного этого побоища хватило бы, чтобы похоронить карьеру. А всё вместе потянет на трибунал.

Зато — нет худа без добра — у убитых обнаружилось настоящее оружие. Специалисты уже опознали древние системы двадцатого — начала двадцать первого века сплошь принадлежащие к семейству «калашниковых». По закрытым данным, их разрабатывали в России, существование которой отрицает официальная наука. Это и следовало ожидать: когда создавали Зону, никто не подумал уничтожить старые мобсклады. Наверное, полагали, что дегенераты до них не доберутся, а если и доберутся, не разберутся, как пользоваться. Разобрались, чего уж там. И действовали…

Вот это интересно. По докладу Дробышевского, мутанты не просто палили во все стороны, упиваясь самим процессом. Очереди были не экономными, но прицельными — будто автоматчики были обученными бойцами, только обученными недостаточно. Ещё они будто бы шли не толпой, а цепью, двигались перебежками, правильно выбирали укрытия, залегали. Он уверен, что, хотя атака началась спонтанно, у них был командир, который приказал отходить уцелевшим после огневого налёта.

Это было уж слишком. Зря, что ли, ещё до операции Зону сканировали беспилотники, а ракеты накрыли не только посёлки, но и разведанные мобсклады? Может, тут действует-то какой-нибудь из первых отрядов? Допустим, выродки порешили посланного из-за Барьера эмиссара и подконтрольного ему главаря, но оружие оставили себе, и с его помощью подчинили посёлок? Могло быть? Вполне. Но тогда бы ему доложили, что какой-то из отрядов «агитаторов» вышел из повиновения. Доложили же о случае в Людиново! Да и было у них лишь стрелковое оружие, а сами отряды совсем невелики. Ни один из них не выстоял бы против танка. Едва ли они это не понимают.

— Дробышевский, отставить панику! — строго скомандовал Наттер, когда водитель танка приглушил мотор. Кондиционеры натужно гудели, делая воздух Подкуполья безопасным для людей. — Не могли они уйти, некуда было! Небось, на заводе спрятались. У боевиков нет ничего, кроме автоматов, и самих их не пятьдесят было, а сейчас ещё меньше. Разворачивайте машины вдоль юго-восточной окраины завода, обстреливаете заводские строения. Пусть эти высыплют наружу. Два танка, две боевые машины пехоты и три бронетранспортёра, а также один взвод пехоты передаёшь моей группе.

— Брать завод? — догадался он.

— Само собой. Если отменить штурм, нас снимут за трусость. И хорошо, если не за измену.

— Слушаюсь, сэр, — произнёс поляк.

Предстояло сделать нечто подобное и с группой Шмунце. Собрать всё, что можно, в один кулак, готовясь ворваться в центр завода. Если всё проделать быстро, а для начала обрушить им на головы лавину огня, привлечь авиацию, возможно, сопротивление просто не смогут организовать. Только всё надо делать быстро — пока мутанты не опомнились.

 

Глава 8. Бойня на заводе

Раздалось громкое хлопанье крыльев, из редеющей мглы показался неясный абрис. Светало, догорающие отблески пожаров тонули в свинцовой серости рассвета. С каждым мгновением бьющая крыльями фигура становилась отчётливее, пока, наконец, рядом с Мэтхеном не опустился Петрович.

— Они закончили осмотр посёлка, — начал краткий, но обстоятельный доклад старший мастер. — Капитан устроил им несколько неприятностей, но завод охватывают с трёх сторон. Большая часть сил пойдёт на проходную и в центр завода: им передают танки с остальных направлений. Думаю, попытаются пройти завод насквозь и передавить нас по частям. Остальные будут просто обстреливать, или изобразят атаку с боков…

— На флангах, — подсказал Мэтхен.

— На флангах, — послушно согласился Петрович. — Главная опасность — в центре. Если не удастся их сдержать… Ярцефф передал, что будет действовать в тылу, уничтожать командиров и технику. Просил стоять до конца.

«А то я не понимаю!» — Мэтхен даже немного обиделся. Если план Ярцеффа осуществится, всё будет зависеть от гранатомётчиков. Но самих гранатомётчиков обязаны прикрыть остальные, ведь в них начнут стрелять и пехота, и пулемёты на «Хамви», и остальные. Если хоть один даст слабину, противник вырвется из капкана и развернётся — пиши пропало. С такой прорвой солдат и техники они не справятся. Наступит черёд женщин и детишек, жмущихся друг к другу в заводских подвалах, со страхом глядящих на дрожащие перекрытия. Наверняка они вслушиваются в грохот разрывов и пушечные выстрелы, пытаясь понять, что происходит там, где остались поселковые мужики, и где сейчас бушует смерть.

«Странно, — как только выдалась свободная минутка, подумал Мэтхен. — Отчего я думаю о них, как о людях? Женщины, дети? Почему не самки и детёныши?» Но факт остаётся фактом — именно они были его народом, а Подкуполье — его родиной. И эта родина в опасности. Да что там — в опасности! Если те, кто, наверное, уже отрапортовали о захвате города Smolensk и его «очистке от мутантов», добьются своего, подкупольский народец перестанет быть. Тут не действуют привычные правила войны, для «чистильщиков» нет разницы — мужчина, женщина или ребёнок, солдат или не солдат. Они уничтожат всех, ликвидируют и само Подкуполье. После того, что, по словам одного беглеца, случилось в Рудненском посёлке, никто в этом не сомневается.

«И после всего этого вы считаете себя людьми?! — с яростью подумал Мэтхен. — Да вы большие чудовища, чем Биг!» Воспоминание о незаурядно умном Чудовище согрело, прибавив уверенности. Где-то он сейчас, жив ли, или погиб, попав под первый удар? Почему-то Мэтхен был уверен, что Чудовище будет сражаться до конца.

«Биг погиб, — впервые за много месяцев ожил в голове голос Отшельника. Старчески надтреснутый, усталый, подавленный горем — подземный мудрец здорово сдал. — Бедный мальчик… Войска из Забарьерья наступают по всей границе, они не щадят никого… Готовятся уничтожить не только нас, но и Подкуполье, как таковое».

Всё верно, тыла в этой войне не будет. Но какой смысл сопротивляться, если они окажутся в кольце? Мысли скакали перепуганными зайцами — и, конечно, для Отшельника не составляли тайны.

«Я же сказал, они убивают всех! — гнев ненадолго потеснил старческую хрипотцу, заставил голос мыслеречи налиться силой. — Ты понял? Всех, кто тут живёт! И само Подкуполье уничтожат! Кто уйдёт в подземелья, — выловят, вытравят газами! Один выход — драться!»

Ага, драться. Чем?! Ярцефф говорил, боеприпасов на один настоящий бой. А потом?!

«Всё равно держитесь. Пока вы отбиваетесь, они не убьют детишек. Но если сдадитесь, умрёте уже сегодня. Как те, в Рудне… Что вы задумали? Я могу вам помочь?»

«Хотим поймать их в засаду на заводе, — понимая, что Отшельник наверняка прочитал мысли, не стал таиться Мэтхен. — Но это, если все сразу въедут в западню, а их командир, похоже, догадывается. Эта дурацкая атака…»

«Понял. Попытаюсь повлиять на этого полковника, хоть и трудно с забарьерцами работать, и другим надо помочь… Желаю вам увидеть следующий рассвет».

От пожелания на душе потеплело. Но… чёрт возьми, получается, они — не единственный очаг сопротивления?

«Есть ещё паренёк, — устало прошелестел голос. — Он из наших, подкупольских, молод и наивен, но понял всё правильно. Хитрый Пак его зовут, если встретитесь — помогите ему. Но сейчас он… далеко, и ему ещё труднее».

«А ещё кто? Кто может сражаться?»

«Боюсь, больше никто, — не стал темнить Отшельник. — И всё равно, каждый, готовый сопротивляться, для них — уже проблема. Постарайтесь сохранить бойцов!»

Короткий, почти мимолётный контакт с чужим разумом оборвался.

Мэтхен поднёс руку к голове, чтобы по привычке взъерошить волосы — но рука скользнула по мокрой и грязной ткани, хоть как-то спасающей от инфракрасных датчиков. Да-а, новости. Выходит, и правда началось, как последний раз, судя по учебнику, здесь было в 1941-м. Но есть и разница. В отличие от двадцатого века, сражаться нечем. И, если совсем честно, некому, даже мимолётный успех-однодневка мало что изменит в общем стратегическом раскладе. По всем правилам военной науки, самое время поднять руки (лапы, ласты, копыта, ложноножки — у кого что) кверху и просить пощады, уповая на пресловутое международное право.

Международное, ха! Проблема не в том даже, что его полтора века как нет, потому как нет его равноправных субъектов. Просто никто не считает жителей Резервации ни народом, ни людьми. Ни даже животными, в защиту которых частенько поднимает вой Гринпис. Началась не «война по правилам», даже не «тотальная война», за которую судили нацистов. Даже Гитлер со товарищи не планировал уничтожить целый мир с его флорой, фауной и разумными (ну, пусть относительно разумными, ведь речь — уже признак разума) существами, с его рельефом и микроклиматом. Даже в те времена, сдаваясь в плен, можно было на что-то надеяться, но тут…

Вот именно. Никаких иллюзий. Никаких неясностей. Никакой пощады. Смертельная резня, в которой в плен не берут и не сдаются.

Как историк, Мэтхен знал: последний раз по таким правилам боролись неандертальцы и кроманьонцы. Позже ничего подобного не было и близко.

— Готовьсь! — грянуло в древних наушниках, стареньких рациях и новейших кристаллофонах на эпсилон-излучателях. — Беглым по заводу — пли!

И дрогнули от грохота развалины, рассветный полумрак расцветился высверками дульного пламени, трассами очередей, сполохами разрывов и кляксами дыма, пыли и обломков… Проваливались внутрь себя или разлетались обломками стены цехов, напалмовое пламя вставало над развалинами, словно земля и небо поменялись местами, сверху сыпалась земля. Время от времени в этот ад влетали огневеющие болиды ракет — и их разрывы терялись в общем буйстве огня и обломков, казалось, посланцы орбитальных космобомбардировщиков бесследно исчезали в непроглядной круговерти. Смешиваясь со смогом, дым создавал непроглядную пелену.

Вжавшись в трясущийся пол, ежесекундно ожидая, что старые перекрытия рухнут на голову, Мэтхен ждал, когда станет потише. И здесь можно говорить, только если орать в ухо. Что творится наверху, бывший историк не мог даже представить. Оставалось ждать затишья и молиться, чтобы осколки и обломки не порвали провода. Конечно, клали их не просто так, а по трубам, которые потом чуть ли не на метр врыли в землю. Грунт успел слежаться, ядовитые дожди прибили его, уплотнили, будто склеили, теперь он почти не уступал по прочности цементу. Сверху накидали камней, сами трубы прикрыли бетонными коробами. Снаряд большого калибра, ударив в нужное место, мог бы лишить какой-то взвод или отделение связи. Но уже метр в сторону — и кабель уцелеет. А уж ударная волна и осколки вовсе не опасны.

И всё-таки сейчас связь бесполезна. Взрывы следовали один за другим, грохот отдавался звоном в ушах — тем более бессмысленно было передавать что-то сверху. Да и передавать-то было нечего: раз долбят, значит, в атаку пока не идут. Вот когда стихнет…

Собственно, только тогда и начнётся главное. Всё, что было ночью и происходит теперь — это так, разминка. И нет рядом Курта Ярцеффа, капитана Корпуса специальных операций, который и не из таких передряг выбирался. Вместе они разбирали будущий бой, зубрили тактико-технические данные, прикидывали, что, как и какими силами будет делать противник. Они знали только то, что нападение начнётся в ближайшем будущем — но ни точных сроков, ни состава и численности вражеских сил, ни, тем более, плана действий. Всё, что было известно — несколько «не». Правительство ЕФ точно не пошлёт части КСО: переброска хотя бы батальона с Луны — приглашение к атаке для «хунвейбинов». Скорее всего, не будет и спецназа Внутренних войск: лишних военнослужащих у Свободного мира давно нет. Набирать будут всех, кто хоть как-то может управиться со столетним старьём. Добровольцы, полицейские, «охотники»… Офицеров подберут соответствующих: скорее всего, дадут отличиться тыловикам.

Точно не будет применяться аннигиляционное оружие и атомные бомбы: любой подрыв таких устройств даст мощное ЭМИ и может повредить Купол. А это — планетарного масштаба экологическая катастрофа, после которой Забарьерье перестанет отличаться от Подкуполья. Скорее всего, не будет и сколько-нибудь новой техники — разве что, несколько экземпляров, больше для моральной поддержки, чем для усиления. Зато пустят в ход сотни и тысячи танков, самоходок, вертолётов прошлого и позапрошлого веков: при зачистке огромной, но беззащитной территории количество бойцов и техники важнее качества. Всего будет помногу: едва ли не больше, чем всё население Резервации. Вывод: враг не ждёт серьёзного сопротивления и потерь.

То есть единственный шанс нанести неприятелю потери — заманить его в западню. Идеально подходит завод, но войти бывшие соотечественники должны беспорядочной толпой. Чтобы половина машин перекрыли друг другу сектора обстрела, чтобы они залезли в такие узости, где не развернёшься и откуда мгновенно не выберешься. Вот тогда — да и то, если захватчики запаникуют и окончательно перемешаются, — смогут сказать своё слово гранатомёты. Не раньше.

Всё упиралось в вопрос: как заставить «чистильщиков» сделать то, что нужно подкуполянам. Требовалось ненадолго, хотя бы на один бой заставить их позабыть об основах тактики: сунуться в каменный лабиринт заводских цехов всей ордой. Мэтхен предложил оставить врагу посёлок без боя, лишив «чистильщиков» трофеев. Петрович посоветовал сделать какую-нибудь хитрую ловушку, ну, хотя бы поставить на дорогах несколько мин: он думал, что ярость от внезапных потерь окажется сильнее рассудка. Ярцефф развил и дополнил эту идею: так родилась идея снайперских действий в тылу противника.

Но всё это были полумеры, неспособные гарантировать результат. Что, если, ворвавшись в пустой посёлок, вражеский командир заподозрит неладное? А столкнувшись с диверсиями и обстрелом снайпера, сделает вывод, что у мутантов есть и другие сюрпризы? Если бы шла война между людьми, заподозрил бы наверняка. К счастью, предположить, что мутанты способны к организованному сопротивлению, спесивые забарьерцы неспособны. Или способны? И сумеет ли Отшельник помочь, неизвестно.

…Перекрытия основательно тряхнуло, на этот раз грохнуло так, что сомнений не осталось: снаряд разорвался прямо в цеху, под которым был подвал. Так что конец мусоросжигающей печи, точно конец — и токсичная дрянь, что копилась в ней десятилетиями, сейчас разлетается по всему заводу. Миг казалось, что перекрытия не выдержат: плиты ходили ходуном, осыпая едкой цементной пылью. Нет, всё-таки замерли — снаряд лишь пробил в стене порядочную дыру, да сорвал с креплений люки печи.

Стихло. В первый момент тишина казалась всеобъемлющей и тотальной, оглушающей не хуже артобстрела. Потом уши стали вычленять звуки: чей-то слабый стон из-под завалов — не повезло тебе, парень, сейчас всем будет не до тебя. Звяканье передёргиваемого затвора. Чья-то зычная команда… Ага, так только Петрович материться может — жив, значит, курилка. Чавканье лап и башмаков по раскисшему дну траншеи. А ещё — далеко, за пробитой бетонной оградой, и оттого совсем не страшно — рёв моторов вражеских машин. Сейчас, когда огненное безумие стихло, а в воздухе, помимо привычного смога и тянущейся из посёлка напалмовой гари, завоняло сгоревшей взрывчаткой, они наверняка пойдут вперёд. И хорошо бы — так, как они с Ярцевым наметили.

Вот новые выстрелы — похоже, у проходной. Рас, два, три, короткая, видимо, ответная автоматная очередь, захлебнувшаяся в очередном разрыве. Мэтхен поднял трубку полевого телефона.

— Крысяк, что там у вас?!

Командир первого взвода чуть помедлил, заставив Мэтхена поволноваться — но тут же опомнился и, сопя в трубку, доложил:

— Обстреляна проходная, начисто разнесли… Погиб пулемётный расчёт — Алкаш Сёма и Шкандыбас. Рузяна, Носопила и Дурко осколками посекло, уходят. А в дыру машины прут — я пятнадцать уже насчитал, и всё идут… Не разглядеть, дым плотный!

Жаль парней, жаль. Он предлагал не ставить в будке проходной никого. Ярцефф стоял на своём: осознав, что главный проход на завод не охраняется, забарьерцы могут заподозрить западню. Пришлось нескольких хороших парней оставить там, в обречённой будке: вот уж действительно смазка кровью колёс истории. Или жертвоприношение кровожадному божеству войны, кому как нравится. И всё-таки — нет худа без добра. Пока всё идёт по плану: немаленькая группа идёт точно в насторожённую западню.

Пятнадцать машин — не хило. Конечно, не все — танки, но не меньше половины всех, кто в посёлке, полезли на завод: ведь в посёлке обнаружено всего несколько му… человек, человек! Даже в мыслях нельзя соглашаться с врагом. Иначе дрогнет рука, когда надо жать на курок, а тело, повинуясь невысказанному желанию, возьмёт прицел чуть выше, чем надо. Нет, мутанты — там, в пышущих жаром металлических коробках, и неважно, сколько у них рук и глаз. Только мутанты способны на то, что творят эти. А на заводе — люди. Вот так, и никак иначе…

Мэтхен осторожно приподнял железную крышку, рыжую от ржавчины поверхность мукой покрыла бетонная пыль, местами сквозь неё поблескивали отметины от осколков и обломков. Увы, здесь видна лишь стена полуразрушенного цеха, закопчённый угол и кусок пролома, за которым что-то горело. Придётся полагаться на доклады командиров. Жаль: сейчас, днём, не стоит высовываться Петровичу. Собьют запросто, он же не малогабаритный беспилотник, и не имеет брони, как беспилотник боевой. А так было бы хорошо, хоть и не принципиально, уточнить численность и состав группы…

Рёв моторов всё ближе, уже можно различить лязг гусениц, крошащих старый-престарый бетон и без того убитый в ноль древний асфальт. Нестерпимо хотелось взобраться повыше, выглянуть через пробитую крышу наружу, посмотреть, что происходит у проходной, где как раз гулко грохнул крупнокалиберный пулемёт. Хотелось… Но нельзя. Наверху, в круговерти боя, да в каменном лабиринте завода, мало что увидишь. Надо сидеть на месте и не выпускать из рук старенькую трубку.

Но сдерживаться больше было невозможно. Сейчас у кого-нибудь из неопытных бойцов не выдержат нервы, дрогнет рука — и всё взорвётся заполошным огнём. Враг, что сунулся в западню, выпрыгнет из неё, а потом начнётся избиение: завод будут утюжить с безопасного расстояния и вовсе с воздуха, пока не завалит всех, кто окопался в развалинах. А то ещё траванут какой-нибудь дрянью или — во! Снова этот чёртов генератор включат…

«Спокойно, спокойно, Курт прав, — проник в голове уверенный голос Отшельника. Мудрец нисколько не переживал — он-то глубоко под землёй, его и достанут в последнюю очередь — другое дело, всё равно достанут, если погибнет остальное Подкуполье. — Я сейчас дам картинку, а ты смотри и на ус мотай».

Зрение Мэтхена непостижимым образом раздвоилось. Теперь он по-прежнему видел старую, обшарпанную стену подвала — голый, растрескавшийся от времени цемент, поверх которого не удосужились положить даже кафель. Над головой, тоже без всякого намёка на штукатурку, нависали бетонные плиты, их тоже изъязвила сеть трещин, какие-то провода безвольно провисали на ржавых кронштейнах, свет давала одна-единственная старая-престарая лампочка в заросшем пылью патроне.

Одновременно, минуя глаза, прямо в мозгу возникала другая картинка. Он будто парил над бывшим Смоленском и его северо-западной окраиной Ситниками, и смог не мешал рассматривать всё, что внизу. Он легко ориентировался в этом море развалин — будто разглядывал карту или спутниковый снимок.

«Смотри, вот они» — прошелестела мыслеречь Отшельника. Очертание улиц сразу напомнило привычный посёлок. Местами развалины ещё курились едким дымом — но в основном ночные пожары уже погасли. Нечему было гореть в развалинах, где всё деревянное давно сгнило, а пластмассовое — раскрошилось и утонуло в слое маслянистой грязи. Огненного шторма, как в двадцатом веке в Дрездене, можно не опасаться.

Местами посреди улочек валялись неубранные трупы и чёрные, почти невидимые на изгаженной земле, остовы сгоревшей техники. Выходит, самоубийственная ночная контратака была не безрезультатной — или это постарался Ярцефф? Местами в грязи валялись неубранные трупы — опять-таки, не только посельчан. Удивитеьно: посёлок, который было решено просто сдать, достался чистильщикам совсем не даром…

Но интереснее, конечно, были живые машины, что, как большие плоские жуки, ползали внизу. Приплюснутые глыбы танков с длинными хоботками пушек, продолговатые «кирпичи» «Брэдли» и подобных им, но каких-то других БМП, наверное, русских. Между ними сновали, постреливая из ниточек пулемётов, бронетранспортёры. Крошечными муравьями на броне и по бокам, в цепях боевого охранения, двигались пехотинцы. Эти тоже постреливали — но автоматные очереди тонули в гулком грохоте танковых пушек. Местами вставали бурые кляксы гранатных разрывов: подствольные гранатомёты у «чистильщиков» тоже были. Две небольшие группы, растянувшись редкой цепочкой к западу и к востоку от завода, охватывали застроенную цехами и складами территорию полукольцом. Остальные через пролом на месте проходной вливались на территорию завода, машины расползались по узким проходам между корпусами. Некоторые из корпусов и складов горели, чадный дым стлался по этому лабиринту, снижая и без того паршивую видимость.

В пролом втягивались всё новые машины. Нет, не половину, а две трети группы бросил в бой вражеский командующий — вон он, высунулся из люка заднего «Абрамса», даже в тусклом свете подкупольского утра видно, как блеснули погоны. Полковник. Уж не тот ли полковник Наттер, о котором сказал перехвативший сообщение Ярцефф? Две трети… Неизвестно, удастся ли справиться с такой толпой? Зато если удастся, повторить они решатся не скоро.

Бронированные машины, совсем не страшные с высоты, расползались всё дальше. Кое-где они проходили в нескольких метрах от затаившихся гранатомётчиков и пулемётов — впрочем, смог и хорошая маскировка пока выручали. Немалая группа уже прошла завод почти насквозь — пусть не рискуя соваться в цеха, просто занимая удобные позиции для стрельбы.

Мэтхен уже понадеялся, что всё пройдёт, как по маслу — за что и был немедленно наказан. Метрах в тридцати справа, ближе к проходной, ахнула танковая пушка, залились злобным лаем два крупнокалиберных пулемёта, не отставали и автоматчики. Заметили? По мгновенно взмокшей спине скатилась ледяная капля…

— Петрович, что там творится? — вопросил он в трубку.

— Обстреляли, командир, — раздался голос мастера, волей Ярцеффа превратившегося в комвзвода. — Пулемёт накрыли, хорошо хоть, не крупнач. Вроде остальных не засекли! Командир, похоже, нас не заметили!

— Понял, — отозвался Мэтхен. Ярцефф учил вести переговоры по-другому, но пока не очень-то получалось. — Приготовиться! Напоминаю: сигнал — подрыв закладки на проходной…

Секунды тянулись, как годы, почти вся группа втянулась на территорию завода. Какой-то танк проломил бортом дыру в стене цеха, въехал внутрь… Короткая очередь пулемёта, прорвавшийся даже сквозь вой турбины крик — похоже, ещё кто-то не успел выскочить прочь. Но как раз в этот момент через развалины будки на проходной переехал последний танк — тот самый, из которого совсем недавно высовывался полковник. Дальше тянуть не было смысла. Мэтхен поднял коробочку проводного детонатора и вдавил заветную кнопку.

…Много ли времени нужно, чтобы импульс пролетел по проводу двести метров, добрался до бомбы и привёл в действие простенький старинный детонатор? В обычной жизни, наверное, его не хватило бы, чтобы моргнуть. Но Мэтхен успел ощутить преждевременную радость оттого, что старый, примитивный по нынешним временам детонатор сработал. Успел покрыться холодным потом, когда взрыва не произошло, он не успел даже осознать, что прошли лишь доли мгновения, что коротенькая задержка ничего не значит. На исчезающе-короткий миг показалось, что взрыва не будет, а значит, и загородить проход будет нечем. Вот сейчас, пусть с потерями, группа вырвется из насторожённого капкана… И снова атакует, но уже по уму. Не оставляя неопытным посельчанам ни малейшего шанса выжить.

Страх почти сразу же умер. Потому что все звуки, пусть лишь на миг, забил грохот взрыва. То, что осталось от проходной, встало дыбом, бетонное крошево взметнулось, наверное, метров на двадцать: верхний край пышного чёрно-багрового султана потерялся в смоге. Помнится, Ярцефф заложил там целых десять килограмм гексогена, но этого капитану КСО показалось мало. В ход пошли старые шестидюймовые снаряды, орудия к которым всё равно не было. Жаль только, исправный детонатор нашёлся всего один. В закладку их легло десять штук, а сверху уже сам Петрович присоветовал насыпать гравий крупных фракций, что нашёлся на заводских складах: таскали все, кто мог, несколько часов. Невысокий бугорок щебня, что поднялся сразу за проходной, быстро оброс вездесущей чёрной слизью, и теперь ничем не выделялся. Опасаясь, что его обнаружат, Ярцефф расположил фугас чуть правее главной дороги. Но предыдущие машины разбили дорогу окончательно, и командирский танк наехал прямо на закладку…

Огромная машина исчезла в снопе огня, похоже, она даже ненадолго оторвалась от земли, будто возомнила себя гравилётом. Во все стороны брызнули камни, самые крупные из них были с кулак величиной. Камни барабанили по броне машин, раскалывались и рикошетили о стены, отрывали руки и сносили головы солдатам охранения: не спасали даже кевларовые панцыри, по ним раскалённым катком пронеслась ударная волна. Когда облако дыма и пыли рассеялось, стало видно, что танк встал на дыбы, воткнувшись пушкой в землю и выставив к непроглядному небу корму. Из приоткрывшегося, покорёженного люка рвалось чадное пламя.

— Ура-а-а!!! — Мэтхен поймал себя на том, что выскочил из каменного мешка, приспособленного под командный пункт, и орёт благим матом, от бедра посылая в дымную мглу очередь. Он торопливо опустил автомат: мало ли что, не стоит себя демаскировать.

— А-а-а!!! — пронеслось над развалинами, сливаясь с рёвом первых гранатомётных выстрелов. Потом всё потонуло в грохоте разрывов, словно палач инквизиции, терзавшем уши.

И снова Мэтхен будто парил над заводом. Он видел, как большая часть машин встала: взрыв услышали все, многие поняли и то, что подорвался командирский танк. Заминка длилась всего несколько секунд — но именно эти секунды решили всё.

В смоге и дыме Мэтхен не видел, как из подворотен, из груд битого кирпича, из едва заметных окошек в глухих стенах к машинам прянули десятки огненных болидов. Расстояние было небольшое, чаще всего — метров десять-пятнадцать, сгустки пламени сразу достигали брони. Возможно, чистильщиков готовили и к такому, но времени вспомнить наставления и отреагировать у них уже не оставалось: раздавались взрывы, вставали языки пламени и столбы угольно-чёрного дыма, некоторые машины взрывались, и тогда плохо приходилось и победителям. Лишь немногие из детей благополучного Забарьерья успели отреагировать: тут зашёлся в злобном лае пулемёт, там неприцельно рявкнула пушка — рвануло в какой-то дальней подсобке, только полетели куски шифера. Возможно, кого-то даже зацепило…

Подбитые машины остановились, не подбитые тоже оттягивались за груды обломков — хоть какое-то укрытие от смертоносных выстрелов. Но толку было чуть — стреляли со всех сторон, а стоило кому-то выбраться из пылающей машины — и принимались за работу автоматы и пулемёты…

…«Абрамс» успел проехать половину территории завода, пару раз, когда в дымящихся развалинах пеленгаторы засекли какое-то движение, коротко жахал пулемёт, разок плюнул огнём главный калибр. Кто-то пробует убежать? Нет, бьётся в агонии посеченный осколками выродок.

— Сэр, уничтожена вражеская огневая точка! — с едва заметным акцентом отчитался радист. Жить в Свободном Мире и не знать английского в двадцать втором веке невозможно, так что и сам акцент прорвался лишь от волнения. После ночных потерь со взятием посёлка это был первый настоящий успех. Непонятно, кстати, с чего им перед походом сказали, что у мутантов нет оружия серьёзнее палок и камней. Могли бы предупредить. А то высунулся обормот Франческо из люка, свежим радиоактивным сквозь противогаз подышать — и словил автоматную очередь в упор. А танкистам, между прочем, кевларовые доспехи не полагались.

Вот теперь пулемёт, такой же точно «Калашников», как и тот, первый, попал под огонь. Они-то вслепую били, машал не только воинам Свободного Мира: самим выродкам дальше пятнадцати метров ничего не видно. А на танке стоит новейший пеленгатор, засекающий выстрелы хоть пулемёта, хоть автомата, хоть снайперской винтовки. Ну, и гранатомёта, само собой, но таких тут пока не было. Определили расстояние — тридцать метров, ну точно, били на звук. Довернули башню — и влупили в упор главным калибром. Хорошо так влупили: осколки сыпались даже на броню, барабанили по крышке верхнего люка. Следом, довершая разгром, те же развалины окатил пулемёт. Врёте, уроды, не спасёт вас ни смог, ни завалы, ни грамотная, просто на удивление, маскировка. Всех выковыряем, отстреливать вас будем, как зрячие — слепых.

— Молодец, Имре! — по внутренней связи похвалил командир танка. — Чётко точку подавил!

Венгр-наводчик зарделся от удовольствия.

— Служу Свободному Миру! — отрапортовал он. — Командир, замечена ещё огневая точка! На три часа от нас, двадцать семь метров, несколько тварей засело…

— Фугасно-осколочными два раза!

— Есть фуга…

Договорить наводчик не успел: в запеленгованной щели что-то ярко, даже сквозь плотную пелену дыма и смога, полыхнуло. Миг спустя танк будто получил пинка от исполина, дёрнулся всем корпусом, по внутренней связи раздался и оборвался отчаянный крик горящего заживо командира. Разум Имре впал в ступор от неожиданности — но вбитые на учениях навыки не подвели: руки сами распахнули люк, тело выскользнуло из наполняющегося ядовитым дымом нутра машины. С противоположной стороны, как раз когда голова показалась из люка, прилетела ещё одна граната. Имре понял: останься он в машине ещё минуту — и запёкся бы в собственном соку на «сковороде» из обеднённого урана. А так только штаны задымились, да подошвы берцев оплавились. Ну, и лицо обожгло выхлопом взорвавшейся активной брони… Не смертельно. Но, чёрт возьми, как больно!

Ничего не видя, задыхаясь от дыма и смога, хрипя от боли в обожжённых щеках, Имре ссыпался на землю рядом с замершими гусеницами. Нижний люк был уже открыт — мехвод Штефан выпрыгнул раньше, да и падать ему было — ближе.

— Что встал, бегом давай! — крикнул он, ненадолго перекрывая рёв разрывов. — Сейчас боеукладка шарахнет!

Несмотря на боль в обожжённых веках, Имре сумел открыть глаза. Смог был плотнее, чем раньше: дым от горящего «американца» смешивался с непременным смогом и утренним туманом. Всё, что дальше пяти метров, расплывалось в этой щиплющей глаза взвеси. Поглядывая по сторонам, не выпуская из рук пистолет-пулемёт, Имре осторожно крался за водителем.

Боевая машина пехоты, которую они видели в разрывах смога минуту назад, вся перекосилась — взрывом у неё снесло пару катков справа — и лениво чадила, будто огромный мангал с шашлыком из человечины. Похоже, никто не успел выбраться из «Брэдли», когда в борта прилетело сразу три гранаты. Вон, одна пробоина: будто жерло вулкана в миниатюре, из которого сочится чёрный дым, а по временам вырываются тоненькие язычки пламени. Ловить нечего — там, внутри, ад. Только щёлкают о броню рвущиеся внутри патроны и снаряды.

А вот старинный, как говорят отцы-командиры, польской разработки «Оплот». Любопытно, тогда, почему сами-то поляки не считают его «родным», на какую-то Украину кивают? Ему прилетело прямо в боеукладку, и те, кто внутри, долго не мучились. Взрыв не сорвал башню полностью, но своротил её на бок, пушка опёрлась на груду битого кирпича и теперь поддерживала всю башню. Внутри тоже бушевало пламя…

— Много наших погибло, — проорал, заглушая грохот побоища, Имре.

— Не просто много, — в тон ему ответил Штефан. — Факовые беспилотники не засекли ни одного гранатомёта, а эти западню устроили. Фак, тут вся колонна полегла…

— А командование что думает?

— А ничего уже. Слышал подрыв сзади? Мощно так бабахнуло, я аж толчок почувствовал. Спорю на что угодно, старина Натер ни крикнуть, ни пукнуть не успел! Надо добраться до автоматчиков, пока до нас не добрались эти. Подозреваю, после Рудни нас тут маленько не любят.

Пригибаясь за развалины, двое шли вперёд. Если они ошиблись, это было самоубийством: вряд ли местные знают слово «плен»…

— Танкисты?! — прилетела сквозь смог фраза на английском. Ффух, свои… — Живо сюда!

Толком не видя, куда, Имре метнулся к завалу из бетонных обломков. Штефан немного промедлил… И больше уже не успел никуда.

Ту-ду-ду-ду-дух! Басовитый грохот раздался не так уж далеко, метрах в двадцати. Будто в замедленной съёмке Имре увидел, как будто взрывается голова Штефана, как вылетают кровавые клочья из спины, грудь прочерчивает пунктир здоровенных, палец просунуть можно, дыр. Последняя пуля попала в инстинктивно дёрнувшуюся руку — и только оторванная по локоть конечность упала наземь. Брызжущее кровью тело сбило с ног и швырнуло назад. Ещё одна очередь стегнула завал, свинцовая плеть прочертила развалины ещё и ещё раз.

Слушая, как над головой шелестят крупные пули, Имре вжимался в пыльные камни. Сверху сыпалось бетонное крошево, осколки больно жалили сквозь одежду. Больше всего на свете хотелось вскочить и бежать из этого ада прочь. Но Имре знал: это и нужно неведомым стрелкам. Если он побежит, хватит одной очереди.

Отбросив лежащий наверху кирпич, пуля зло свистнула прямо над ухом, волосы ощутили колебание воздуха. Имре вжался в камни пуще прежнего, он жалел, что не может зарыться в кирпичное крошево, он не замечал, что какой-то острый обломок больно впивается в бедро. О том, чтобы отстреливаться, не могло быть и речи.

…Огонь прекратился так же внезапно, как и начался. Раздался хриплый многоголосый рёв на каком-то неизвестном языке. Из мрака вынырнули оскаленные хари… Таких он не видел даже в фильмах ужаса. До сих пор стрелять приходилось в неясные абрисы, метавшиеся на грани видимости, или даже по сигналам пеленгаторов. Теперь бывшему менеджеру туристической фирмы, продававшей путёвки в Подкуполье, предстояло увидеть местных вблизи…

— Что за…

— Они это! — прохрипел сержант из охранения. Бронестекло забрала не выдержало попадания пули, пошло трещинами, а во время скачек по развалинам осыпалось стеклянной крошкой. Ему предстояло вволю надышаться воздухом Подкуполья, благо, дома ждали все чудеса медицины двадцать второго века… — Видят, суки, что брони не осталось! Приготовиться! И… Делай, как я!

Сержант вскочил первым — и саданул короткой очередью перед собой. Но вместо того, чтобы снова залечь, он бросился вперёд, балансируя на шатающихся обломках. На гребне завала он дал ещё очередь — судя по полному боли визгу, на сей раз попал. Это помогло: Имре вскочил следом и, поскольку так скакать по камням не умел, обдирая колени и добивая почерневшие от грязи штаны, пополз следом. Справа и слева кто бежал, как командир, кто полз, как танкист — через вал обломков перебирались остальные. Они запаздывали всего на миг, но запаздывали. Первый удар однорукому, зато двенадцатипалому монстру с куском рельса в руке нанёс сержант.

Имре видел, как монстр взмахнул ржавым рельсом. Двухметровая железяка в единственной руке сидела, как влитая. Рельс басовито прошелестел в нечистом воздухе, метя по ногам командира. В последний момент сержант подпрыгнул, пропуская чудовищную дубинку под собой и одновременно сокращая расстояние. Миг — и длина рельса из преимущества стала помехой. Однорукий боец ещё мог спастись, если бы отшатнулся назад, но сразу не сообразил, а миг спустя сержант уже выбросил обе руки с автоматом в длинном выпаде. Жало штыка с хрустом вошло в грудь однорукому, потом ещё раз и ещё… Обливаясь кровью, монстр выронил зазвеневший о камни рельс — и шумно рухнул сам. Пространство перед командиром освободилось, и он немедленно этим воспользовался: автомат изрыгнул короткую, в два патрона, очередь в грудь коренастому, широкому в кости чудищу с низким, будто вмятым внутрь лбом…

Имре едва успел уклониться от странного — всё покрыто какой-то странной, грязно-фиолетового отлива, шерстью существа. Трупно-синяя с блёклыми серыми бородавками голова абсолютно лысая, и глаза чуть ли не на висках, жуть… В руках, именно руках, а не клешнях, лапах или вовсе непонятных культяпках, мутант держал старый-престарый, почти двухвековой давности «Калашников» такие «польские» автоматы Имре видел в каком-то будапештском музее. Оскалив гнилые зубы и выдохнув в лицо танкисту волну смрада, монстр взревел от ярости, приклад взлетел дубиной кверху и устремился к голове противника. Полностью уклониться Имре не успел, железная набойка приклада сорвала со лба лоскут кожи — зато почти столь же старый пистолет-пулемёт плюнул четырьмя пулями в живот синему. Пули опрокинули монстра навзничь, изо рта сочилась густая бурая кровь…

…Не всем так везло. Сержант упал почти сразу, без вскрика: ржавая, кривая, но на совесть заточенная и тяжёлая железяка ударила его в грудь. Кевларовый панцирь, рассчитанный на пулю, спас хозяина — но очень ненадолго: сверху навалилось какое-то мелкое, но юркое существо. Вроде бы у него было семь лап с острыми, чёрными когтями. Мужчина пытался скинуть зверька с себя, тот яростно завизжал, и нож лишь вспорол дымный воздух, сталь звякнула о камни. Наконец, найдя слабину, когти глубоко вошли в тело. На первый взгляд ранение было пустяковым — но командир группы захрипел, вытянулся в агонии — и затих, пространство между лицом и бронестеклом заполнилось серо-бурой пеной. Похоже, коготки были ядовитыми.

Очереди прочертили кровавый пунктир по груди ещё одного местного, тот был бы совсем похож на человека, если б не мохнатые лапы, которыми мутант ступал хоть по битому кирпичу, хоть по ржавым железякам, усеивающим заводской двор. «Хоббит» — всплыло в голове Имре слово из старой книжки. Но в последний момент, когда уже стекленели выпученные глаза, существо сомкнуло на шее солдата длинные, костлявые лапы, поросшие жёстким чёрным волосом. Его спину рвали заполошные очереди, в бок несколько раз вонзился нож — но последним, возможно, уже посмертным усилием он свернул голову на бок. И только когда ноги добровольца подогнулись, а тело мешком повалилось в грязь, «хоббит» позволил себе упасть сверху. Так они и легли, не разжимая объятий — будто предавались противоестественному разврату посреди войны.

Повалив очередного мутанта, рослый пехотинец работал ножом, как отбойным молотком, он сам задыхался от хлещущей смрадной крови, липнущих к бронестеклу клочьев грязной шерсти, но остановиться не мог. Само существо, необычайно длиннорукое, напоминающее неимоверно исхудавшего орангутанга, всё сучило мосластыми ногами, скребло когтями землю, никак не желая умирать. В следующий миг солдату в голову угодила пуля из старенького автомата, она звонко клюнула в бронестекло — и пехотинец опрокинулся головой прямо в развороченную брюшину мутанта… Что стало со стрелявшим, Имре не заметил: ему было не до того.

Откуда появился этот безоружный, и, на первый взгляд, неуклюжий монстрик, Имре так и не понял. Рукопашная свалка давно распалась на сегменты, отделённые друг от друга пологом смога. Что происходит дальше двух-трёх метров, можно было угадать лишь по звукам.

Существо было с двумя ногами, двумя руками и вполне человеческим лицом. Зато сзади по земле волочился огромный, чешуйчатый чёрный хвост. Чтобы удерживать равновесие, мутанту приходилось постоянно наклоняться вперёд, но двигалось создание на диво шустро, хвост стремительно скользил по камням. На конце был настоящий костяной меч, жутковатые зазубрины свидетельствовали, что под удар лучше не попадать.

— Ну! Иди сюда! — прохрипело существо. Языка Имре не знал, но переводчик не требовался. Переводила ненависть. — Что, штанишки намочил? Только детишек стрелять можешь, да и то в танке сидя?

— Вас, выродков, так и надо валить, — сплюнул Имре. — А лучше газом травить. Из убитого отродья не вырастет чудищ…

Имре нажал на спусковой крючок, но пистолет-пулемёт отозвался лишь коротким щелчком: венгр и не заметил, как выпустил последние патроны. Отшвырнув оружие, он едва успел вырвать из мёртвых рук сержанта автомат — и, совсем как тот, попытался достать хвостатого штыком. «А вот и не угадал, ему так быстро не уклониться!» — подумал Имре, когда длинные руки оплели ствол автомата — и резко рванули вверх и на себя. Имре не выпустил оружия — но сам посунулся вперёд. Он ещё пытался удержать равновесие, когда существо резко развернулось, и хвост наотмашь, будто исполинский кнут, рухнул поперёк хребта… Уже падая лицом в груду битого кирпича, Имре почувствовал, как рвал в клочья форму, оставляя длинную кровавую борозду на спине, костяной меч. Потом сознание погасло. Он уже не видел, как одного за другим прикончили, буквально разодрали на куски, несмотря на броню, оставшихся трёх солдат. И как трое хлипеньких, мосластых мужичков, уложив на камни закопчённые трубы гранатомётов, подхватили бесчувственное тело.

— Сперва свяжите, — скомандовал хвостатый. — И тащите к Мэтхену. «Языком» будет. Надо ещё парочку взять. Посмотрите тут раненых… Живее, живее, это только начало…

…Если б не вертолёты, на заводе остались бы все. Но древние винтокрылые машины, почти не бронированные по сравнению с боевыми гравилётами и уступавшие последним во всём, очень вовремя появились на горизонте. Они щедро всадили в развалины всё, что было на борту. С рёвом и ослабленными смогом сполохами из мглы выметнулся факел ракеты — что-то зенитное у местных тоже есть. Один из вертолётов запрокинулся на бок и, разбрасывая во все стороны горящие обломки, рухнул где-то посреди посёлка. Остальные, спустившись пониже и едва не цепляя полозьями верхушки развалин, потянулись прочь. И всё-таки своё дело они сделали.

Мутанты залегли, залегли на удивление грамотно: чувствовалась у них некая, пусть далеко не достаточная, выучка. Даже какие-то начатки дисциплины. Майор Дробышевский не отказался бы узнать имя их инструктора — не для того, разумеется, чтобы погладить по головке. «Шкуру бы содрал с ублюдка, — едва сдерживая клокочущую ярость, думал он. — Все парни там, на заводе, на его совести!»

Дробышевский смотрел, как заводские развалины в очередной — который уже по счёту? — раз исчезли в облаках разрывов. В этот огненный ураган, как слепцы тростью, прощупывая путь впереди себя трассерами, шли пехотинцы, по следам гусениц угодивших в ловушку предшественников скрежетали танки и бронемашины. Подъехавшие самоходки снова и снова утюжили те места, где было замечено хоть какое-то подобие сопротивления. Хорошо бы использовать что-нибудь, работающее по площадям — но увы: какой-нибудь пси-генератор сейчас был бы опаснее для своих, чем для мутантов. Загрохотали очереди в глубине полуразрушенного завода: окружённые поняли, что к ним спешит помощь.

Но особого сопротивления не было: похоже, и сами мутанты понесли огромные потери. Потрёпанная, закопчённая колонна, уменьшившаяся в числе вдвое и сохранившая лишь один танк, ползла по каменным развалам, развернув разнокалиберные стволы «ёлочкой». Стрелять ей было не в кого: с прилётом вертолётов противник как сквозь землю провалился. Но стоило кому-то высунуться из танкового люка, чтобы осмотреться, как где-то в глубине развалин отрывисто бахнуло, испуганное эхо загуляло по развалинам. Высунувшийся всплеснул руками и неуклюже, будто из него вынули хребет, запрокинулся наружу — но тут же исчез под бронёй. Только оставленная на броне простреленной головой кровавая дорожка напоминала о случившемся.

Почерневшие от копоти, местами дымящиеся машины, с чёрными проплешинами на месте сгоревшей активной брони, одна за другой выползали из развалин. Одна, вторая, третья… Пригибаясь, стараясь спрятаться за развалинами, с завода выбирались несколько пехотинцев. Они водили из стороны в сторону автоматами, готовясь, чуть что, открыть огонь. Но стволы молчали: видно, у засевших на заводе подходили к концу боеприпасы…

Гранатомётный выстрел ахнул, когда первый, юркий бронетранспортёр, перевалив через рухнувшую стену и качнув стволом пулемёта, выполз из воронки на проходной. Сверкнув в смоге смазанным росчерком, граната ударила в корму последнего танка. И одновременно тишина взорвалась, разразившись яростными очередями, разрывами гранат, визгом осколков и обломков.

— Всем — огонь по замеченным огневым точкам! — скомандовал Дробышевский в рацию. И снова вставала дыбом земля, разлетались битые кирпичи, взбивали пыль очереди вертолётных пулемётов. Пулемёты вроде замолчали, но ненадолго. Некоторое время спустя они снова загрохотали, но уже — насколько можно судить по данным пеленгаторов — с других позиций.

— Операторам — внести…

Далеко в тылу, где несколько рухнувших стен образовали беспорядочную кучу бетонного крошева, одиноко грохнул выстрел. В горячке боя никто не обратил на него не обратил внимания — но Дробышевский будто получил в спину исполинским кулаком. Из груди вырвался фонтан крови и каких-то ошмётков, тело смачно шлёпнулось в грязь. Мелко заскребли по грязи начищенные сапоги — и тело затихло. А атакующие, ещё не понимая, что случилось, уже откатывались назад: им казалось, что с тыла тоже кто-то напал…

Ярцефф перезарядил винтовку, взглянул на показания трофейного пеленгатора. Губы искривила злая усмешка. Уходят, придурки, испугались за свои задницы. Теперь, похоже, командовать некому. Значит, следующая атака начнётся через несколько часов — когда вызванные уцелевшим младшим офицером подкрепления прибудут на место, а гравилёты снова проштурмуют развалины. Что ж, передышка — то, что нужно. До вечера ещё надо дожить, и любая задержка на руку осаждённым…

Курт забросил винтовку на плечо, сложил пеленгатор движений — и осторожно, прячась в руинах, пополз в сторону, огибая расположение врага. Есть ещё одна группа, её командир может взять руководство на себя…

Это было какое-то безумие. Впечатление такое, что фокусник поймал в беличье колесо само время, и оно движется по кругу. Обстрел — атака, обстрел — атака, иногда, для разнообразия, попытки высадить воздушный десант. В таких случаях выручали крупнокалиберные пулемёты, а также переносные зенитно-ракетные комплексы. Тоже полуторавековой давности, примитивные по нынешним временам, но надёжные, как кузнечный молот. Если прав Ярцефф, эти устройства тоже родом из России. Как их там, «Игла», или «Стрела», или вовсе «Пила»? Ярцефф и сам толком не знал, но быстро разобрался, как они работают. Ракета угодила в машину в момент отключения энергоброни — и броня обычная, железная, не уступающая танковой, не выдержала. Новейший гравилёт, даже спроектированный больше, чем через век после ПЗРК, а созданный вовсе недавно, испустил струю чёрного дыма — и клюнул тяжеловесным носом вниз, с маху врезавшись в уцелевшую стену цеха. Стена обрушилась с оглушительным грохотом, подняв сноп пыли — но и сам гравилёт, опрокинувшись, отвесно рухнул вниз: видимо, вышел из строя антиграв. Остатки машины дымились, вращались какие-то колёса и шестерни, но никого живого через бронедвери не выбралось.

Ближе к вечеру по заводу несколько раз прошёлся огненный вал ракетных систем залпового огня, его утюжили ракетами, долбали с безопасного расстояния самоходки. И снова ползли, перемалывая гусеницами бетон и кирпич, танки и броневики, вытянувшись цепями, шла пехота охранения. Но из огненного ада, из такой круговерти, в которую и смотреть-то страшно, снова и снова летели рвавшие стрелковые цепи очереди, поражавшие броню огненные болиды, охочие до летающих целей ракеты. Где не удавалось остановить врага за оградой, резались в рукопашную. Если прорывались танки, шли в ход набитые взрывчаткой рюкзаки — и смельчаки, ценой жизни спасавшие товарищей. И раз за разом откатывался назад прибой камуфляжной расцветки, оставляя на заводских развалинах изуродованные трупы…

…А в спины наступающим редко, но метко летели крупнокалиберные пули. Ярцефф воевал так, как привык на Луне: расчётливо — но бесстрашно. И совершенно беспощадно.

 

Интерлюдия 1. Одиночество

Клешни плавно потянули гашетку, плазменная пушка коротким импульсом ударила в танк. Толстенная композитная броня, ящички активной брони, да вдобавок полуметровый слой брони энергетической (самой по себе способной удержать почти любой снаряд или ракету) для плазмопушки были не толще бумаги. Струя раскалённых частиц ударила в броню, испарила целый сегмент, и уже на излёте достала боеукладку. Внутри танка рвануло, сноп огня поднял тяжеленную башню с пушкой и зенитным пулемётом, перевернул и с маху бросил на горящую боевую машину пехоты. Всё вроде, больше на дороге ничего не шевелится.

Хитрый Пак отёр пот со лба: колонна была уже третья. Пока Отшельник (как на самом деле звали это таинственное существо, он не мог и предположить) помогал так, что лучше и не надо: гравилёт лихо уклонялся от снарядов, ракет и струй раскалённой, испаряющей любой материал плазмы, выпускал ракеты, а потом лупил из пушки — и новомодной, плазменной, и обычной, пороховой. Ещё на гравилёте был боевой лазер, но его выстрелы жрали чудовищное количество энергии. Вдобавок в дыму и тумане, в самом сердце Подкуполья, лазер терял свою убойную силу, рассеиваясь в многослойном смоге. Значит, прибережём его для Забарьерья.

Усталость навалилась постепенно и незаметно, но сопротивляться ей всё труднее. Его взгляд больше не пробивал мрак Подкуполья, только скользил по обтекающим бронестекло облакам. В них не было ни просвета. Не видно ничего, что могло бы подсказать, где враг, где свои.

Очередь из старой, но оттого не менее эффективной пушки прошелестела мимо. Пак не знал, как называется та странная, ни на что не похожая машина, задравшая к небу содрогающиеся счетверённые стволы. Зато знал, что эта дрянь несёт смерть.

«Уклонись!» — прошелестело в голове. Отшельник всё-таки выручил, показав врага. Голос был совсем слаб, и это страшило. Но пока он жив, надо драться. Пак был достаточно умён, чтобы понять: один он не остановит эту бронированную лавину, да и сотня Паков, наверное, бы не справилась. Но остановиться? И оставить неотомщёнными собственное унижение, поселковую детвору, истреблённую ради забавы, Попрыгушку Леду, которую тоже убили они? Ну, ещё бы, она ведь путалась с ним, мутантом и выродком из проклятого выродившегося Подкуполья… Да что о Попрыгушке говорить — даже Чудовище, которого Отшельник упорно называет Бигом, тоже хотело жить. А его убили. Просто так, от нечего делать. Значит, нет им ни пощады, ни прощения. И пока он жив, надо драться. Пусть даже бой — безнадёжен.

— Не уйдёшь, падла!!! — не удержался, заорал Пак, когда метка прицела и фигурка извергающей огонь и металл самоходки совместились. Обманчиво-медленно вниз поплыл огневеющий, прожигающий смог плазменный сгусток. Зенитка скрылась в облаке взрыва. Мелькнул и упал где-то в развалинах кусок вырванного с мясом, оплавленного и перекорёженного ствола. — Ага!!!

Повинуясь подсказкам Отшельника, уйти в разворот — и вперёд. Туда, к самому центру Подкуполья, куда неудержимо катилась бронированная лавина. В этот нескончаемый день Пак насмотрелся на бесконечные ряды танков и бронемашин, старых вертолётов и чуть менее старых гравипланов… Как и на то, что они оставляли за спиной. Пылающие посёлки, дотла выжженные развалины… И трупы, трупы, трупы… Поселковые мужички, бабы, ребятишки, вплоть до совсем маленьких. Иные вроде бы без видимых ран, с высоты кажется, просто прилегли отдохнуть, сполоснуться в луже почище. Иные разорванные в клочья взрывами, забитые прикладами, зарезанные штыками, обожжённые до полной неузнаваемости. А ещё больше размётанных на мелкие кусочки, распылённых без следа струями плазмострелов, сгоревших дотла в напалмовом пламени и задохнувшихся в облаках смертоносных газов… Отшельник был прав: если те, кто в Подкуполье, выродки, то забарьерцы — выродки стократ. Они не дают пощады никому, уничтожая всё живое. Значит, точно так же надо уничтожать и их. И точка. Умного Пака недаром звали Умным: вряд ли кто ещё в посёлке мог бы думать так складно. Про «говорить» уж и речь не идёт.

Ага, вон они, эти руины. Бесконечное море руин. Место, которое некогда называлось Москвой. Бесчисленное множество разрушенных временем и людским… мутантским небрежением домов, и посреди всего этого — широкая, ставшая помойной канавой река. Большая часть руин была безжизненной — но ближе к центру суетилось море жителей Подкуполья. Пак даже поразился: он никогда не видел стольких сразу. Что там происходит?

На миг тучи разошлись, и Пак увидел Голову. Огромная, круглая, похожая на колоссальное ядро, вознесённая на недосягаемую высоту… Кто это такой? Он видел памятник, подозрительно напоминающий папочку — Папашу Пуго. Но здесь было нечто куда более грандиозное: кому могли такой отгрохать? Да плевать. Наперерез мчится такой же, как у него, новейший гравилёт. И летит навстречу слабо светящийся шар всепрожигающей плазмы.

Снизиться, уходя от удара, давая смертоносному «мячику» пройти над головой. И выпустить собственный… Проклятье, тоже промазал! Ну, ничего, падла, сейчас мы тебя из пушки…

…Тьма обрушилась внезапно, пала, отрезав Пака от врагов и подзащитных, от развалин Москвы и вползающих в неё танков Свободного Мира.

— Отшельник! Почему ты молчишь?! Откликнись! Помоги мне!!!

«Хитрец? — едва слышно прошелестели слова, будто пришедшие из невероятных далей. — Ты слышишь меня?»

— Слышу! — беззвучно, как учил Отшельник, кричал Пак. — Помоги! Помоги мне, Отшельник!..

— Держись, Хитрец. — Голос Отшельника замирал вдали, уплывал, истаивал, казалось, тот удаляется, уплывает… Умирает! Догадка обожгла, как хлыстом, как то адское зелье, от которого он корчился всю ночь в проклятом зверинце… Как же он будет без мудреца?! Как сражаться, если не знаешь ничего, не умеешь управлять проклятыми железяками?! — Теперь ты будешь один, совсем один… Прощай! И прости меня… — голос замер, и Паку показалось, что Отшельник замолчал навсегда. Но голос подземного жителя снова зазвучал под черепной коробкой — теперь действительно в последний раз: — Я не смогу тебе помочь, никогда не смогу… Прости!

И бесполезно было мысленно орать:

— Я не слышу тебя! Руки дрожат! Я не могу больше! Ничего не слышу! Свет пропал… Я не вижу ничего!!!

Он тыкал в кнопки бессильно дрожащими руками, бил кулаком по приборной доске, хрипел, чувствуя, как по пробитой пулями спине течёт кровь. Два раза он уже уходил от смерти — наверное, ради этого, поистине последнего боя. Обезумев от бессильной ярости, он раздирал все четыре глаза, пытаясь что-то увидеть в пелене смога. Машина рыскала то вверх, то вниз, виляла в разные стороны, но в штопор не срывалась: работал, корректируя курс, автопилот. Однако даже он не мог выручать вечно…

…Удар был страшен. Пака швырнуло на приборную доску, лицо ударилось о стеклянный колпак, но бронестекло выдержало — только потекла по нему кровь из расплющенного хобота. Лапы-руки ломались о приборную доску, но грудь уцелела: сработали ремни безопасностиКабина отделилась от остального гравилёта, вырванная с мясом: сработал аварийный отстрел капсулы с пилотом. Новейший гравилёт предназначался для действий не только в атмосфере, но и в ближнем космосе, а там в случае чего парашютом не обойдёшься. Остатки разбитой машины, лишившейся одного из двух моторов и крыла-стабилизатора, завертелись бешеным волчком, полыхая и распадаясь на части, и оглушительно взорвались где-то за рекой.

Капсула тоже вертелась. Если бы не ремни безопасности, защёлкнувшиеся при отстреле автоматически, Пак наверняка сломал бы себе шею, но техника, сработанная в Забарьерье, не подвела. Оглушённый, контуженный, со сломанными руками и ногами, раненный и истекающий кровью, он продолжал жить. Не умер он и в самый страшный момент, когда капсула, пролетев над самыми развалинами, с плеском упала в Москву-реку и заколыхалась над густыми, вонючими волнами.

Впрочем, всё это обошлось без свидетелей. Зато видели другое: горящие обломки пролетели ещё полкилометра, чадя и разваливаясь — и с маху ударили в одну из неприметных развалин. Остатки корпуса скапотировали, подпрыгнули, сделали в воздухе сальто — и взорвались, брызгая во все стороны пламенем и ядовитым дымом. Впрочем, самый жаркий огонь быстро гас: гореть в каменном лабиринте было нечему, а вездесущая чёрная слизь легко гасила пламя, хоть и сама истаивала сизым дымком…

И этот дым безнадёжно потерялся в напалмовых пожарищах, бушевавших в тот день по всему городу. Грохот падения потонул в рёве разрывов снарядов и бомб, треске выстрелов, пушечном рёве и в рычанье танковых моторов. А капсула, словно ковчег, уносила искалеченного, но живого Хитреца прочь от бывшей столицы бывшей державы, корчащейся и вопящей в агонии тысячами голосов.

Позже её прибьёт к осклизлому берегу в зарослях камышей-мутантов. Там она и застрянет, уже совершенно непрозрачная, чёрная от грязи и потому совершенно незаметная с воздуха. Пойдут минуты, часы, дни, в которые живучий организм Пака будет сражаться со смертью. Он не мог себе позволить сбежать в смерть: слишком много задолжал сегодняшним победителям, чтобы так просто сдаться. Но дело даже не в этом: Пак, хоть и считался Умным, всё же не мог по этой части равняться с Отшельником. И потому не умел отчаиваться, опускать руки и сдаваться. Надо воевать. А раз надо — значит, надо и жить.

Пака мучили кошмары. Он не знал, когда они пришли, но казалось — он снова в зверинце, корчится от изощрённой пытки после того, как отказался служить. Снова трижды проклятый маленький мерзавец плевал в руку, протянутую за едой. Снова он приходит в себя на свалке, зашитый в мешок, будто погребённый заживо, после выстрела в голову. Папаша ли Пуго, какой-то более отдалённый предок, или сама Бабка Мутация — кто-то наградил его немыслимой живучестью. Трижды он получал раны, после которых люди — не живут. Но он не человек — выродок, адское порождение Зоны, тысячи которых погибли в последние дни. Он выжил.

И пока сознание металось в бреду, плавало по грани безумия и небытия, так и норовя ускользнуть, тело выдавливало из себя пули. Срастались сломанные кости, порванные жилы, заживали повреждённые внутренние органы. Пак не мог позволить себе такой роскоши — умереть. Значит, должен выжить и теперь.

Жить! Пак никогда не хотел жить так, как сейчас. Раньше ведь и цели-то особой не было: жил себе, и жил. Теперь — появилась. Страшная, не имеющая ничего общего с детскими шалостями и обычной поселковой дурью. И эта цель была, наверное, единственной ниточкой, что связывала изувеченное тело и то, что умные люди или мутанты вроде Отшельника назвали бы духом. Ускользнуть за грань нельзя. Оставалось терпеть боль, сгорать в костре ненависти, и в этой же ненависти черпать силы для борьбы.

…Пак открыл глаза, и в самый первый миг подумал, что всё было напрасно, он всё-таки умер. Но если бы умер, разве могло быть так хреново? Несмотря на тьму и могильную тишину, было холодно, тело ныло, голова кружилась от слабости. Нечеловеческое напряжение выпило последние силы, он превратился в старую развалину. Вдобавок он так и висел, притянутый ремнём безопасности к креслу пилота — спасательная капсула застряла почти вверх тормашками. Понять, где верх, где низ, и как далеко до низа, не получалось.

— П-падла, — произнёс Пак первое, что пришло в голову. Попытался пошевелиться — но ремень держал крепко. — П-приковали, что ли?!

Из последних сил он забился, пытаясь освободиться, но ремень держал крепко. Капсула утратила равновесие от его рывков, и плавно повернулась чёрным от грязи бронестеклом кверху, днищем книзу. Теперь Пак был почти в нормальном положении, стало полегче. Не нравилось только, что кресло вместе с ним покачивалось, будто повисло на невидимой, но мощной пружине.

«А что если…» Пак изменил тактику, пытаясь посильнее втянуть живот, вжать грудь, и после этого выскользнуть из ременной петли. Увы. Ремень был сделан так, чтобы удержать потерявшего сознание лётчика от выпадения из кабины.

«Приковали, падлы! — подумал Хитрец. — Так и сдохну теперь… Не хочу-у-у!!!»

Пак забился, как муха в паутине, он задыхался от непомерного для ослабевшего тела усилия, но рвался изо всех сил. Кулаки и пятки били по креслу, и наконец попали по незаметной во тьме кнопочке справа. Негромкий щелчок карабина — и ремень бессильно опал. В очередном рывке Пак соскользнул с кресла и тяжёлым кулем упал на пол кабины. Спасательная капсула просела, что-то глухо плеснуло снаружи, затем стеклянно-алюминиевое «яйцо» стало подниматься обратно. Теперь оно покачивалось и вроде бы… плыло? У них рядом с посёлком не было и намёка на сколько-нибудь значительные реки, и перспектива оказаться в реке наводила ужас. После всего, что случилось — банально захлебнуться в дерьмовой канаве? Нет уж, дудки!

Словно услышав его мысли, капсула разогналась на стремнине — и с тихим шелестом выехала на покрытый слизью песчаный берег. Качка прекратилась, и Пак, наконец, почувствовал себя на твёрдой земле. Понять бы, где он очутился, и как отсюда выбраться? В поисках щели Пак зашарил по стенкам спасательной капсулы. Капсула была герметичной — как и полагается спасательному аппарату в космосе. Сами стенки были достаточно прочны, чтобы противостоять метеоритам, и, соответственно, пулям. Другое дело — Пак был упрям, а времени навалом.

Он не стал биться едва зажившим лбом в несокрушимое бронестекло. Пальцы принялись обшаривать, дюйм за дюймом, внутренности капсулы. Он уже сообразил, для чего предназначена круглая кабина. Забарьерцы при всей жестокости очень трусливы, они решили подстраховаться на случай крушения. Для этого и нужна капсула. Тогда получается, что она должна как-то открываться. Нужно нажать какую-то кнопку… А какую, так вас и разэтак? Не видно ни зги, предметы ощущаются, когда по ним треснет не до конца зажившая клешня или нога, или когда зацепишь их ещё не сросшимся хоботом. Пак матернулся: тьма в облепленной подсохшей грязью капсуле была абсолютная. Он такую видел только в подземной трубе — впрочем, и там путь впереди освещали фары броневика. Хорошо было тогда — жить, радоваться уже тому, что живёшь, и не знать, что за выродки заселили Забарьерье. Теперь так не получится: душу сжигает тёмное пламя ненависти, это пламя можно залить только кровью. Морями чужой крови.

«Только дайте выбраться, падлы, — горячечно шептал Пак, ощупывая внутреннюю поверхность капсулы, нажимая всё, что хоть отдалённо напоминает кнопки. — Только бы выбраться. Я вам, падла, такое устрою… За каждого нашего сполна получите, за каждого, сука… Только бы выбраться…»

Нажатие одной неприметной кнопочки на приборной доске возымело действие: внутри капсулы что-то зажужжало, на приборной доске зажглись несколько кнопок. На них были нарисованы какие-то значки, Пак видел похожие на заборах и стенах, где намалёванные краской, где выцарапанные гвоздём. Одну надпись он даже узнавал и мог прочитать. То есть, нет, не прочитать: именно узнать. Букв там было всего три. Одна такая, как скошенный крестик, поставленный на нижние две палочки. Вторая — как тот же крестик, но без одной нижней. Третья — как две стоящие вертикально палки, и ещё одна, соединяющая их по диагонали. И ещё какая-то странная загогулина наверху. Х… У… В общем, слово это знал каждый подкуполянин, его любили и упоминали к месту и не к месту, как любили и то, что оно обозначает. Соответственно, кто умел — и писали на стенах развалин. Жаль, ничего больше писать они не умели.

Здесь надписи были чужие, незнакомые, и потому бессмысленные. Вот вроде бы «Х», вот «У», но какая-то странная, с палочкой, не продолжающей, а как был подпирающей верхние две, будто два ствола дерева, растущие из одного, что ли… Вот и «Й», только палочка-диагональ почему-то повёрнута в другом направлении. И где, спрашивается, странная дужка наверху? Хрен их поймёшь, этих забарьерцев, они и пишут-то как-то шиворот навыворот… Ладно, толку от этого чуть. Попробуем по-другому.

Общение с Отшельником даром не прошло, поняв, что с ходу проблему не решишь, Пак решил подключить мозги. Если капсула — спасательная, значит, ей не нужны кнопки, управляющие полётом. Стало быть, ожили и зажглись только те, которые нужны для управления капсулой. От этого и танцуем. Одна из них та, которая нужна. Ну-ка, попробуем. Сначала эту… Теперь эту… И эту…

Пак нажимал кнопки, как мог, быстро, стараясь запомнить, что уже нажимал, а что ещё нет. После пятого нажатия все кнопки погасли. Зато внутри капсулы что-то зажужжало, раздался громкий щелчок, а потом в сплошной стенке капсулы возникла едва заметная щель. Потянуло промозглым, вонючим, едким, но таким родным воздухом Подкуполья. Ну же, ещё чуть-чуть, ещё одно усилие…

Пак попрочнее упёрся в пол, поднял руки — и тяжеленная крышка сдвинулась, толстое бронестекло со скрипом вырвалось из металлических пазов, медленно опрокинулось в помойную воду. Теперь в кабину ворвался не только воздух, но и свет. Была обычная подкупольная ночь, но после мрака кабины она казалась прозрачными сумерками. Мерзкая, остро смердящая жижа, что была за воду в реке, киселём болталась у самого «борта» новоявленной лодки, на том берегу реки что-то светилось — то ли гнилушки, то ли радиоактивный мусор. Такого добра, знал Пак, в Подкуполье (или всё-таки России? — после Забарьерья Пак не знал, как правильно называется его родина) не счесть, и подходить к нему не стоит даже ко всему привычным мутантам.

Любоваться привычной картиной, он не стал. Стоило сдуру нажать ещё какую-то, вроде бы не светящуюся кнопку — и в небо с шипением ушла ракета. Она взорвалась метрах в ста над землёй, но её мертвенно-белый свет продрался сквозь мглу, ненадолго превратив непроглядный мрак в свинцовые сумерки. Пак матюкнулся — но делать нечего. Кому нужно, увидят — и наверняка вышлют «спасателей». И они спасут, особенно когда увидят, что в герметичной капсуле — мутант. Так «спасут», что и спасать-то станет нечего.

Пак осторожно перебрался на край — и, оттолкнувшись от бортика, перепрыгнул на берег. Допрыгнуть не получилось, силы ещё не восстановились. Он неуклюже плюхнулся в прибрежную грязь, заросшую чёрным мутантским камышом. Но это было лучше, чем остаться в черпнувшей мерзкую жижу нижней половине капсулы, которая, вытолкнутая прыжком на стремнину, медленно дрейфовала по течению.

Пак проводил её взглядом — и, обдирая лапы о кинжально-острые листья, выбрался на берег. Мокрый, вонючий, исцарапанный — и смертельно усталый после третьего по счёту смертельного ранения. Ни еды, ни нормальной воды, и никого, кто мог бы помочь. Зато грохнуть теперь мог любой. Пак не сомневался, что всё Подкуполье уже несколько дней, как занято войсками. Может быть, уже и нет в живых никого из его народца, и он остался действительно последним?

Но даже если так, осталась месть. Убивать убийц, пока не убьют его самого. Или… Или придумать что-то поинтереснее?

Нет, наверняка погибли не все. Да, те, кто постарше и подурнее, так и остались у пересохших краников, у раздач баланды, возле никому не нужных труб и агрегатов, пытаясь выполнять привычную работу… Среди них наверняка никто не уцелел. Ну, или почти никто, допустим, кто-то всё же сообразил спрятаться в подвалах и развалинах, колодцах и трубах. А молодые, не отравленные пойлом, не отупевшие от однообразия и готовые драться, могли уйти. Есть подземелья, есть руины, есть леса — да, искажённые мутацией, выродившиеся, омерзительные и смертельно опасные, но леса. Он видел парочку таких в бою, когда подкрадывался к врагам на бреющем. Там можно прятаться долго, если, конечно, найдёшь еду. И каждый завод на самом деле — готовый лабиринт и готовая крепость. Нужны только защитники, и такие, не позволял себе усомниться Пак, найдутся.

Конечно, оружия у забарьерных больше, как и их самих. Подземелья затопят и отравят газами, руины перемелют в щебень, леса выжгут напалмом, заводы… Наверняка придумают, как не разрушать их до основания. Могут и разрушить. Почему-то кажется, что Забарьерье это переживёт. Но, падла, не забесплатно. Кого смогут, эти молодые и злые заберут. Как не хватает Отшельника! Он бы помог. Он бы объединил всех, научил, как пользоваться тарахтелками, леталками и громыхалками, он бы придумал, как одержать победу над всем Забарьерьем. Но чего нет, того нет. Ничего. Мы ещё живы, падла, и ещё повоюем! Мы ещё приучим их трястись от любой тени!!!

Опираясь на выломанный в кабине, тумблёр, как на клюку, Пак побрёл прочь от реки. Вскоре он растворился в непроглядном мраке: четыре глаза жителя Подкуполья худо-бедно видели там, где забарьерные люди были слепы как котята. Надо найтиместо для отдыха, добыть еды и окончательно выздороветь. Тогда можно и подкараулить кого-нибудь из зазевавшихся «туристов». Разжиться стволом. И уж тогда…

Пак нашёл этот люк лишь к рассвету. Тут было сухо, тепло, а куча всякого сора наверху надёжно маскировала убежище. Пак и сам-то обнаружил люк только потому, что от усталости споткнулся о булыжник и растянулся на куче мусора.

— Ага, — удовлетворённо произнёс он. Мусор полетел в разные стороны. Полусгнившие тряпки, пакеты, засохшее дерьмо каких-то тварей — наверное, не одна покойная Огрызина плодила уродцев. Да и то чудище, которого Отшельник называл Бигом, наверняка совсем не похоже на своих родителей. Бабка-мутация порой вытворяет такое, что хоть стой, хоть падай.

Внутри были ржавые, но уверенно державшие его вес скобы. Несмотря на усталость, Пак спустился на самое дно. Здесь тоже было сухо и даже как-то уютно. А сгнивший, кишащий червями матрац оказался чуть ли не самым мягким в его жизни ложем. Не обращая внимания на запах, Пак растянулся на царской перине — и усталость победила даже голод. Пак заснул, и спал на сей раз без сновидений и бреда.

В этот раз Пак проснулся быстрее, чувствовал себя лучше прежнего, и всё-таки временами конечности начинали старчески-бессильно трястись, а перед глазами темнело. Пак никогда не сталкивался с подобным — но, видимо, и у его неимоверно живучего организма был предел прочности. Три раза побывать на пороге смерти и выкарабкаться — много ли наберётся переживших такое, хоть в Забарьерье, хоть в Подкуполье? Усталость гнула к земле, побуждала лежать на гнилом матрасе, не тратя силы, думать ни о будущем, ни о настоящем не хотелось. Он с удовольствием забыл бы и прошлое — но, увы, это ему не дано.

Из липких объятий усталости Пака раз за разом выдёргивала злоба. Он хотел жить — и не просто жить, а драться с убийцами, мстить за погибающее Подкуполье. Злоба не давала впасть в гибельное забытьё, раз за разом поднимала на ослабевшие ноги и заставляла идти на охоту. Охотился же он на всё живое — на крыс, кошек, собак, мутировавших до неузнаваемости голубей, превратившихся в каких-то чудовищных птеродактилей о трёх головах.

Обломки кирпичей и подобранные здесь же, в развалинах, ржавые железки — всё в его руках становилось оружием. А когда последние, уже в агонии, подёргивания зверья стихали, Пак хватал ещё тёплую тушку, рвал её клешнями на парящие куски — и торопливо заталкивал еду в рот, пачкаясь кровью, не давая себе труда очистить мясо от шкурок, вырвать кости, выбросить внутренности. Изнеженный житель Забарьерья наверняка бы помер от кровавого поноса, но Пак был родом отсюда, он с молодых лет приучился есть всё, кроме дерева, камня и металла. Ну, и чёрной слизи, конечно. Несмотря ни на что, Пак постепенно поправлялся.

Покинуть убежище он решился непроглядной, даже по подкупольским меркам, дождливой ночью. Восточный ветер нагнал ядовитых туч, и воцарились свинцовые сумерки. Стоило солнцу сесть, они превратились в непроглядную, как в погребе, тьму: жителю Забарьерья, чтобы увидеть свои руки, понадобилось бы поднести их вплотную к лицу. Местные могли худо-бедно видеть землю под ногами: привыкли. Руины тонули в густом, горьком, наполненном гарью и какой-то химической дрянью воздухе, с неба то сыпалась сажа, то лил чёрный, зловонный дождь. Пак не знал мудрёного слова «радиация», но станции радиационного контроля забарьерцев наверняка показывали много интересного. Впрочем, Паку было плевать. Ещё в посёлке, до войны, такое случалось частенько. Самые слабые из поселковых дохли ещё в детстве, кого-то тошнило, у кого-то болели головы и выпадали волосы, но всё это проходило: те, кто выживали, приспосабливались и не к такому. А что у кого четыре глаза вырастало, у кого тюлений хвост, а у кого кожа покрывалась рыбьей чешуёй, так это ерунда. Главное, не стать, как выродки Эды Огрызины.

Пак шагал по раскисшей земле, дождь смывал с него грязь и тут же добавлял новую. В этой новой грязи дохли приставшие в колодце вши и блохи, и Пак только чувствовал облегчение. Когда водичка попадала в глаза, их изрядно щипало — но и это было не смертельно. Зато ни один «турист», ни одна громыхалка или тарахтелка, не покинут в такую ночь своих укрытий. Чистенькими хотят остаться, неприязненно подумал Хитрец. И даже воевать — безопасно и со всеми удобствами.

Пак пересёк широкую, почти скрывшуюся под зарослями мутантской травы дорогу — и чахлый лес сменился развалинами. Бесконечным, в котором можно плутать годами, лабиринтом развалин. Пак видел его только с воздуха, да и то лишь часть и очень недолго. Тогда каменный хаос не казался таким огромным. Раньше Пак не задумывался, что это за стены такие, но после Забарьерья понял: когда-то всё это были дома. Большинство время разрушило до основания, оставив только груду кирпичей и бетонных обломков с ржавыми прутьями арматуры. Но местами первые этажи сохранились, кое-где остались вторые, и даже третьи. Не везде провалились перекрытия, и тогда внутри было относительно сухо и чисто. Пак только удивлённо покрутил головой: у них в посёлке все жили в грязных, сырых хижинах, а от домов сохранились лишь основания несущих стен, и то не всех. Что ж, на то он и город. Как его, едрит-переедрит, называют «туристы»? Москва? Ну, пусть будет Москва.

Пришло в голову и такое: сколько же тут жило народу, когда эти развалины были домами, и некоторые — по нескольку этажей? А сколько останется — после недавней чистки?

…На трупы он наткнулся в первом же доме с уцелевшими прикрытиями. То ли их убили недавно и ещё не успели унести, то ли выносить трупы было лениво — но тела лежали там и в таких позах, где застигла смерть. Одетый в потрёпанный комбинезон длиннорукий лысый мужичок с непропорционально низким лбом и неаккуратной дыркой над правым глазом — он так напомнил незабвенного Папашу Пуго, что Пак вздрогнул. Конечно, по сравнению с Папашей этому повезло: он не горел в напалмовом пламени, а умер прежде, чем успел понять, что произошло. Крест-накрест на его труп легла женщина: ядрёная бабища с крутыми бёдрами и крупной тяжёлой грудью (и грудь была вполне человеческой, только вот грудей-то было четыре), живот выпирал из-под лохмотьев: похоже, ей вот-вот пришла бы пора рожать. Выстрелом в живот-то её и убили, причём, судя по забрызгавшим всё вокруг багровым кляксам, тяжёлому запаху вспоротой брюшины и раскиданным по комнате клочьям мяса, пуля была разрывной. Длинные, как у птицы, когти обломлены, пальцы окровавлены — корчась в агонии, она скребла цементный пол. Вон, и борозды, оставленные в камне, и засохшие бурые потёки.

В дальнем углу комнатки валялись несколько тел помельче. Только одно было о двух головах и трёх ногах — остальные, если не считать больших и длинных, будто заячьих ушей, были почти как людские дети. Одурев от ужаса, детишки забились в углы, их добивали одиночными в головы, головку одному размозжили прикладом. Пак представил себе, как палачи смеялись, соревновались в меткости, делали ставки: разлетится ли голова этого щенка от выстрела, или нет? А потом, наверное, поехали домой, ощущая себя героями — или на свой опорный пункт здесь, в Подкуполье. И там пили пиво, смотрели порнушку по инфоцентру, лапали продажных красоток, заливая им о своих подвигах.

О да, разумеется, они не скажут, что убивали простых работяг, баб на сносях и детишек. Окажется, что они отстреливали кровожадных монстров, защищали мир от заразы, этому миру грозящей. И что тот пилот, что накурился перед вылетом травки и сдуру вогнал свой гравилёт в развалины, был на самом деле растерзан и сожран мутантами, и пока не исчез в слюнявой пасти монстра, кричал: «Слава демократии!»

Благодаря Отшельнику Пак знал, как это происходит, и что знают о войне обыватели Забарьерья. Да и сам пообтёрся в Забарьерье, узнал про такую штуку, как инфоцентр. И ненавидел тех, кто не убивает, но за пивком смотрит по инфоцентру новости из Подкуполья, ещё больше тех, которые в танках и боевых скафандрах.

Теперь Пак частенько натыкался на трупы. Женщины, дети, старики, и, конечно, мужички. Безответные работяги, которым бы смену достоять, наскоро поесть, чем кто-то там послал, да к кранику присосаться. И — по ту сторону Подкуполья — сытые, героически борющиеся с ожирением обыватели. Вам что, на хлеб и пойло не хватало, что вы сюда полезли?! Мы вам что, мешали?

Больше всего мертвецов, растерзанных, обгорелых, облитых с воздуха какой-то едучей дрянью, было на площади, некогда именовавшейся Красной. Вывороченная с фундаментом, переломленная посередине, поперёк площади валялась исполинская колонна. Сбитая с неё покорёженная голова Андрона Цуккермана была покрыта копотью, птичьим помётом, а теперь ещё кровью и дерьмом из расплющенных кишок. Пули и осколки оставили на ней отметины, местами чугун оплавило напалмовое пламя, местами — испоганили прилипшие горелые ошмётки.

На первый взгляд казалось: живых на площади нет — только бесконечные гекатомбы изуродованных трупов, обугленных обломков и битого кирпича. Но тогда кто же пищал, скрёб бесчисленными коготками по старой брусчатке, хрустел и чавкал, пожирая привалившее мясо? Между ног Пака с писком пронеслась опоздавшая на пир крупная, килограмма на полтора, крыса. Этим пакостным тварям, уже мало чем напоминавшим своих забарьерных товарок, были нипочём и зараза, и химия, и радиация. Они жрали мёртвых подкуполян, а если зазеваются и не успеют залезть на дерево или стену — и живых тоже. Пак с поселковой малышнёй и сами-то пару раз спасались от крупных стай на ржавых остовах машин. Помнится, ещё б чуть-чуть — и придурка Бандыру сожрали задолго до убийц из Забарьерья. Если бы ржавое железо провалилось под тяжестью малышни, то и рассказывать было бы не о ком.

Едва затихла бойня, на мёртвую площадь потянулись бесконечные серые орды. Тут справляло кровавое пиршество, наверное, всё крысиное царство Москвы. Им не было дела до того, что они следующие, что приходит конец самому их миру. Они просто жрали, торопясь набить желудки, и больше ни на что не обращали внимания. Нападать на главные стаи, понял Пак, смерти подобно. Но вот те, кто с краю… Пак слишком давно ничего не ел, даже резь в желудке превратилась в тупую, ноющую боль. Подкуполянам голодать, конечно, не впервой, но на пустой желудок не повоюешь. Пак подобрал потрескавшийся от напалмового жара, оплавившийся до чёрной гладкой корки кирпич и, осторожно подкрадываясь так, чтобы ветер дул со стороны крыс, двинулся наперерез небольшой стае. Твари они, даром что умные и свирепые, но трусливые. Если прикончить первым же броском вон ту, самую крупную и наглую, уже вцепившуюся в скрюченную в агонии трёхпалую руку-лапу, остальные просто разбегутся. И пока не выберут себе нового главаря, ни на кого охотиться не будут. Останется подобрать мохнатый вонючий трупик прежде, чем сожрут твари из других стай, и забиться куда-нибудь повыше. Там можно и перекусить, а запить из ближайшей лужи, благо, после чёрного ливня их предостаточно.

Ну, всё, пора. Твари увлечённо терзали мёртвого трёхрогого здоровяка, глаза уже выклевали помойные вороны — в большом количестве тоже та ещё проблема, и от них спасение не высота, а подземелья. Если ещё и их принесёт нелёгкая, одиночку не выручит и стреляющая железяка. Остаётся ждать — и думать.

Пак Хитрец метнул свой обломок, когда до тварей оставалось метра четыре — дальше всё тонуло во мраке. Камень с силой ударил крысу поперёк хребта, зверюгу отшвырнуло от трупа. Ещё одна тварь, что чавкала, выгрызая промежность, даже не обернулась. Остальные с испуганным писком бросились в разные стороны. Теперь всё решает быстрота. Через несколько секунд добычу придётся вырывать у новых едоков — и, увы, эффект внезапности уже утрачен.

В полтора прыжка Пак добрался до цели, схватил окровавленную тушку, на всякий пожарный клешнёй откусил крысе голову… Сперва правую, потом и левую. Кирпич переломил крысе хребет, но вряд ли убил. Ещё цапнет за основание клешни — зубки у неё такие, что прокусит на раз, а заразы в вонючей пасти немеренно.

С тушкой в руках Пак вихрем промчался по брусчатке, забрался в какое-то мрачное полуразвалившееся здание. Некогда тут был магазин, и назывался он ГУМом, но даже если бы Пак это знал, ему было без разницы. Стеклянная кровля давным-давно провалилась, но почти все павильоны на первом, втором и даже третьем этаже уцелели. Даже пара чугунных мостов, лишившихся, правда, перил, ещё нависали над пустыми переходами и полными засохшего дерьма фонтанами. Конечно, ничего ценного тут давно не было, а жили — именно жили, теперь они на площади, крысиным кормом лежат — обыкновенные мутанты. Их-то добро в фонтанах и отложилось. Теперь бывший ГУМ чёрен и мёртв, единственным звуком был шелест радиоактивного дождя, да чавканье вездесущей слизи под ногами.

Пак присел на сгнивший в труху лежак, поверх которого была накинута расползающаяся по швам вшивая телогрейка. И, не в силах больше сдерживаться, занялся крысой. Тварь была соблазнительно мягкой и тёплой, она ещё не успела окостенеть. Проколов шкуру, Пак защёлкал клешнями, как ножницами, вспарывая несуразно толстую и прочную шкуру, покрытую мокрой вонючей шерстью, придерживая тушку нормальными пальцами, коих было по три на каждой руке. Теперь запахло приятнее — свежим, парящим в стылом воздухе мясом. Пак дёрнул за лапки, расширяя разрез — и, вывернув шкуру наизнанку, пачкаясь в крови и потрохах, стал выгрызать мясо. Он понимал, что нужно остановиться, отложить остатки на завтра, что после голодания будет только хуже — но остановиться не мог.

Расплата настигла его, когда почти вся тушка отправилась в желудок. Дикая боль, лишь немногим слабее, чем после ранений, скрутила его в бараний рог, швырнула на загаженный пол, заставила скрести клешнями и пальцами по многолетней грязи, корчиться и тихо выть. Казалось, это ему, а не той четырёхгрудой бабёнке, вогнали в живот разрывную пулю. Пака вырвало кровью и ошмётками мяса. Изголодавшийся, ссохшийся желудок не принимал пищу, разом пропала немалая часть драгоценного мяса. Не помогла и мутная, покрытая маслянистой плёнкой, вода из лужи в разрушенном вестибюле. Оставалось лишь тихонько выть, проклиная всё на свете: крысу, которая так и не утолила голод, обитателей Москвы, покорно шедших за «правдой» и нашедших её в виде пуль и снарядов. Особенно — жителей Забарьерья, присвоивших себе право карать и миловать по праву сильного — единственному праву, ещё сохранившемуся в охреневшем мире. И в нём — охреневшие люди. Люди? После всего увиденного называть себя человеком как-то не хотелось. Лучше уж — как они зовут. Мутантом.

МУТАНТ — ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО!!!

Пак почувствовал себя лучше, когда стих радиоактивный дождь. Наконец-то стало светать, непроглядная тьма сменилась трупно-синими сумерками. В странном неживом свете заваленная трупами площадь казалась декорацией к пьесе свихнувшегося драматурга в театре для сумасшедших. Ирреальность пейзажа лишь подчёркивала закопчённая, искорёженная голова Цуккермана, она лежала на правой щеке и перепачканным в жареных кишках выпуклым глазом смотрела на руины ГУМа. Пак плюнул в её сторону, вспомнив, как несколько дней назад, на гравилёте, врезался в колонну. Впрочем… Всё к лучшему, без Отшельника воевать на нём он всё едино не мог.

Не утруждаясь поиском выхода, Пак выпрыгнул из окна. До кучи битого кирпича, на которой уже выросли чёрные безлистные деревца, было не так уж далеко, всего-то метра четыре, и он ничего себе не сломал. Хоронясь в тени развалин, с опаской поглядывая в низкое свинцовое небо, он шёл прочь из сожжённого центра. Нет тут живых, и ловить нечего. Даже забарьерцы тут не появляются, наверное, чистят окраины. Ну что ж, пока никого нет — посмотрим, нет ли тут чего полезного. Помнится, где-то на востоке он походя подстрелил бронированную машину с мощной пушкой.

Руины тихи и безмолвны, они и до зачистки-то были почти необитаемы, а уж теперь… Не звучал детский смех, крысиный писк, грохот завода неподалёку, на котором делается что-то непонятное, вопли насосавшихся после смены пойлом трудяг… Поэтому рокот мотора и лязг гусениц Пак услышал издалека.

Первым побуждением было — бежать. С воздуха все забарьерные тарахтелки и громыхалки казались совсем не страшными, но то — с воздуха. Пак не забыл, как несколько месяцев назад (неужели и правда всего несколько — кажется, прошли века) по нему стрелял броневик. Он вовсе не желал снова встретиться с ним один на один: четвёртой смерти точно не пережить.

Но как раз в этот момент в небе тоже обозначилось движение. Почти незаметный в смоге, метрах в пятнадцати над землёй шёл — нет, не гравилёт, а старенькая тарахтелка. Винты с железным клёкотом рубили воздух, из приоткрытой дверцы выглядывали парни в масках, которые, опустив вниз стволы, высматривали малейшее движение. Бежать — смерть, понял Пак. Оставалось схорониться в ближайшем подвале — замусоренном до предела, с буро-чёрной плесенью на стенах, пропахшем крысиным дерьмом. Кстати, о крысах… Надо бы ещё мяса набить, пока чистильщики не принялись всерьёз за центр. И — добыть хоть самый завалящий ствол. Со стволом можно воевать, мстить в меру сил за свой мир. Без него останется только жрать и прятаться. Как крыса. И, как крыса, сдохнуть.

Ждать пришлось недолго. Приникнув к щели в стене, Пак увидел, как на захламлённую улицу величественно вплыла странная машина, сияя чистыми до синевы, до жути чуждыми Подкуполью, окнами. Таких Пак ещё не видел. У неё не было гусеницы, но это был не броневик: ни башни с пушкой, ни пулемёта… Внутри сидели двое — один крутил какую-то круглую штуку, второй, с автоматом в руках, зорко осматривался.

Задрожав всем корпусом, машина остановилась. В кабине послышались голоса, говорили на непонятном языке, перекрикивая рёв мотора, и Пак не понял слов. Зато понял — главное: дом чуть впереди по улице выдавался вперёд. А дом напротив него рухнул, намертво перегородив улицу. Через эту баррикаду Пак ещё взялся бы перебраться, сказался опыт беготни по руинам с поселковой детворой. Но изнеженные забарьерцы, да на своём тяжеловесном драндулете… Стало даже интересно. Пак приник к щели, пытаясь понять, как выкрутятся пришельцы. Уберутся восвояси, бросят свой тарантас и попробуют пешком? Вызовут ещё одну машину, с пушкой?

Пак ошибся. Сначала мужик в зелёной камуфляжной форме, выпрыгнув из гусеничной машины, пристроился последи улицы, вправо-влево поводя стволом автомата. Огромный железный ковш, только что мирно висевший спереди машины, поднялся и нацелился на лишившуюся крыши двухэтажную каменную коробку. Пак видел, как ковш достиг стены, с грохотом и лязгом вонзился в край. Ветхая кирпичная кладка не выдержала: здоровенный кусок стены с грохотом рухнул, в дополнение к смогу поднялась едкая кирпичная пыль, видимость сразу резко упала. А стреляющая железяка в руке забарьерца манила, как когда-то Попрыгушка Леда. С железякой он сразу станет сильным. Можно будет решиться на что-то действительно серьёзное. А несчастная развалина необратимо рушится под ударом железного ковша. Скоро они смогут продолжить путь.

Охранник недолго занимался своим делом, убедившись, что улица пустынна и безлюдна, он повернулся к дому и стал смотреть на его разрушение. Второй этаж уже провалился внутрь, очередь дошла до нижнего. Местность вокруг приобрела нетипичный для Подкуполья кирпично-красный цвет: пыль сплошным слоем ложилась на чёрную слизь. Солдат что-то весело кричал, но водитель экскаватора его не слышал, а Пак не понимал. Да ему было и плевать. Только зажатая в чёрных перчатках железяка имела значение. Всё остальное — дым, мираж, обречённый быстро рассеяться. Как рыжая кирпичная пыль.

Не теряя времени, Пак ткнул клешнёй под основание черепа. Бил со всех сил, так что окостеневшая конечность даже заболела. Не проронив ни звука, охранник мешком осыпался наземь. Пак аккуратно опустил тело, чтобы упало без лишнего шума, цепко ухватил железяку за наплечный ремень, потом перехватил поудобнее — и короткой, в два патрона, очередью, прошил водителя. Наскоро охлопав трупы, Пак стал счастливым обладателем мятой пачки сигарет и модной плазменной зажигалки, пачки презервативов (в большом хозяйстве всё сгодится), пластикового футляра с электронной книгой и одинокой кредиткой. Так, а вот это действительно классно: Пак с удовольствием взял в руки небольшой, но мощный фонарь. Сгодится, как и висящий на поясе массивный нож. Закончив мародёрство, Пак ворвался в огромную машину. Теперь всё тело вибрировало вместе с экскаватором, запах солярочного дыма щекотал ноздри, а машина словно дрожала в нетерпении, готовая выполнить любое приказание Пака. Любое?

Наверное, проще было бы человеку разобраться с управлением инопланетного звездолёта, чем обитателю Подкуполья — с экскаватором. Но Пак справился. Просто в некий момент он почувствовал, что нужно крутить, какой рычаг потянуть на себя, какую кнопку нажать. Пак не знал, что это такое — может, наследие Отшельника, который откуда-то всё знал. Может, врождённая, но пробудившаяся от общения с более развитым разумом, способность. Пак удивлённо воззрился на приборную доску, но сигнал не подлежал иному толкованию. Пак повиновался своим ощущениям, и — вот чудо! Машина послушно сдала назад. Разбрасывая комья слизи, кроша остатки асфальта, экскаватор бодро пополз назад. Теперь крутнуть руль вот сюда — чтобы не вписаться в стену на полной скорости. А теперь перейти на первую скорость — вот этой странной штукой…

Внутри оказалось удобно, даже работал кондиционер, пытаясь высосать смог из кабины. Толку было чуть: кондиционеру было невдомёк, что через пробоины, оставленные пулями, с улицы всасывается новый. И всё же в кабине было свежее и теплее, чем на улице. Хитрец порадовался: приятнее ехать в этаком тарантасе, чем топать пешком по отравленной земле. Да и этим, с воздуха, будет труднее опознать подкуполянина в чинном водителе громыхалки.

Пак не знал, что машина для окончательной зачистки Москвы была оснащена сигнализацией. Делалось это, конечно, вовсе не для того, чтобы воевать в Подкуполье. Ещё в начале двадцать первого века считалось, что строительную технику никто угонять не станет, но такие умники нашлись. Двое похмельных строителей, которым задолжали зарплату, и не хватало на алкоголь, забрались в родной экскаватор и погнали по ночным улицам на полной скорости — к ближайшему банкомату. Несколько мощных ударов ковшом — и вуаля, полная дольче вита. С тех пор оснащали противоугонками даже башенные краны, а то вдруг кто-то решит на них покататься? Ну, конечно, только по путям до тупикового упора… Или уронить на проводящего сокращение начальника пару бетонных блоков — чтоб уж наверняка… Или просто-напросто отлить с высоты и попасть на головы проверяющей объект пожарной инспекции: пусть убедятся, что есть кому тушить пожары!

А в двадцать втором веке противоугонки стали делать знатные — способные не просто визжать под окном в три часа ночи, не давая спать соседям, а засвидетельствовать момент взлома или нападения на водителя, и уж точно — пулевые пробоины в корпусе. Засвидетельствовать — и передать сигнал бедствия в полицейский участок, или, как в данном случае, на командный пункт воинской части, к которой приписана техника.

Были в двадцать втором веке и умельцы, способные обойти хитрую схему и отключить электронного стукача. Но Пак к ним не относился, о такой классной штуке он и не подозревал. Когда он захватил тарахтелку, подобная штучка тоже сработала, но из самых высоких штабов пришёл приказ — не мешать. Пак должен был дать повод ко вторжению. Теперь стоп-приказа не поступило, и всего минуту спустя по его душу был выслан гравилёт, под завязку набитый боеприпасами, с заданием, простым, как мычание: уничтожить. К моменту, когда Пак овладел управлением, его засёк беспилотник — к счастью для него, не боевой, тогда он не успел бы выпрыгнуть, а разведывательный. Он передал координаты искомого объекта ближайшей боевой машине — тому самому гравилёту. Новейший штурмовик, взревев мотором и заложив резкий разворот, пошёл в атаку.

Пака спасли его четыре глаза. Если бы их было два, и оба наблюдали за дорогой… Но верхний ряд глаз смотрел в свинцовое небо — он-то и заметил блёкло-оранжевую точку, мелькнувшую впереди-сверху. Осмысливать увиденное было некогда, Пак выпрыгнул в ближайшие развалины прямо на ходу, благо, очень удачно подвернулся не разрушенный подвал. Вряд ли даже вблизи кто-то увидел бы метнувшуюся из обречённого экскаватора тень: улицу кстати накрыло бурое облако смога.

Ахнуло раз и второй, как в ознобе, затряслись ветхие перекрытия. Кувыркаясь в воздухе, над руинам пронёсся искорёженный, вырванный с мясом ковш — и с грохотом рухнул на пустыре. Напоследок обдало жаром разрыва — и всё стихло, только треск горящих покрышек, разлитого горючего, да хруст накаляющегося металла напоминали о случившемся.

Выждав ещё пару минут, Пак осторожно выглянул из подвала. Хорошо было Чудовищу: выставило глаз на тоненьком стебельке — и не надо башку под пули подставлять. А ему рисковать приходится. Хотя четыре глаза, что ни говори, тоже неплохо: если б не они, он бы сейчас тоже изжарился.

Кабину с ковшом снесло начисто, будто срубило исполинским топором. Волна по всей улице раскидала обломки, осколки, смятые, как бумага, куски железа, на которых чадно горела краска. Остальное, застыв на дороге бесформенной грудой, обратилось в огромный чадный костёр. Ударная волна сдула смог, на миг расчистив улицу почти на всю длину — но дома уже затягивала пелена дыма от самого экскаватора. Увидеть в этом мареве что-то без радиомаячка было невозможно.

— Отлично, — злорадно прокомментировал Пак. — Теперь вы можете доложить о великой победе и идти пить пиво. Герои, сожри вас Чудовище!

И всё-таки осторожность ещё никому не вредила. Усвоив урок, Пак предпочёл не идти по улице, а медленно и трудно пробираться через развалины. Автомат он держал наперевес, снятым с предохранителя и готовым к бою. Разжиться бы ещё чем-нибудь полезным, например, гранатами… Но подходящего случая пока не представилось. Когда ближе к полудню небо сменило цвет со свинцового на гнойно-жёлтый, он забрался в неприметный, почти полностью скрытый завалами лаз. Тут можно пересидеть самое светлое, значит, и самое опасное, время.

Когда-то тут был огромный зал, ничего подобного Пак никогда не видел. Потом крыша рухнула, бетонный купол частично раскрошился, но проржавевшая арматура удержала от полного распада. Ещё позже сверху нанесло земли, мусора, накидали обломков рассевшиеся многоэтажки по соседству. Теперь с воздуха, даже с улицы, и не понять, что под курганом мусора и обломков есть полость. Через крошечную щель между рухнувшими блоками можно было попасть внутрь. Уже мохнатому толстяку Грюне такое было бы не под силу. Но он, Пак, на ожирение никогда не жаловался, а после всех передряг ещё отощал.

С трудом, обдирая кожу о края плит и отчаянно матерясь, Пак протиснулся внутрь. Дальше лаз расширялся, вскоре он смог встать на четвереньки, а потом и прямо. Слабый свет, лившийся из щели, иссякал уже в паре метров от поверхности, в глубине зала тьма была такая, что хоть глаз коли. Даже подкупольская ночь казалась здесь жидкими сумерками. Пак поблагодарил себя за предусмотрительность: фонарик пригодился, да ещё как! Мощный луч пробил тьму на всю глубину и отразился от противоположной стены, когда-то на ней было какое-то изображение, но вездесущая копоть и сырость сделали стены одинаковыми. Некогда высокий свод теперь был чуть больше его роста. Но самое интересное — чёрный провал, зияющий у дальнего конца зала. Провал уходил глубоко: подойдя к нему почти вплотную и направив луч вниз, он не увидел дна. Вдаль и вниз уходили ржавые, склизкие рельсы, другие не менее ржавые железяки. Кое-где ещё держались деревянные части — но они сгнили в труху.

Пак задумчиво смотрел во мрак. С одной стороны, любопытно узнать, что за подземелье, и нельзя ли по нему перемещаться под городом. Вдобавок, если он набрёл на это место, тут могут быть другие, прячущиеся от облав. Он был готов драться и один, караулить, убивать зазевавшихся врагов — и снова уходить в каменный лабиринт. Но если удастся набрать ватагу… Да ещё натаскать её в подземельях… Да ещё добыть дополнительно хотя бы несколько стрелялок… Рискнуть стоило.

С другой стороны, никто не знает, что за твари могли вырасти в подземном мраке, в месте, куда год за годом стекали отравленная, радиоактивная вода, фекалии и отходы производства. Может, и Чудовище выползло на поверхность через такой отнорок. Да и попросту сломать тут шею, сверзившись с большой высоты, раз плюнуть. Всё-таки надо дождаться ночи, а потом идти наверх, поискать другие пути под землю. Его будут искать, и чем дальше, тем тщательнее. Нужно знать, куда бежать после удачных налётов. С момента, когда очнулся в спасательной капсуле посреди отравленной реки, Пак знал, ЧТО будет делать, когда поправится. Постепенно прояснялось и КАК.

Низкий, нарастающий рёв заставил вибрировать ветхие своды. Потом раздался тяжёлый удар, пол тряхнуло так, что Пак едва устоял. На голову посыпалось бетонное крошево, какой-то сор, прутья арматуры угрожающе заскрипели в бетоне… Это решило дело: не для того он трижды уходил от смерти, чтобы по-глупому погибнуть в завале. Пак решительно перехватил фонарь зубами, ухватился руками за толстый железный прут, уходящий во мглу, поставил ноги на ржавый рельс. Железо скрипнуло, дрогнуло, но вес Пака выдержало достойно. Осторожно перебирая руками, замирая при малейшем подозрении, что рельс или прут проседают, он стал спускаться во мглу. Спуск длился долго, мимо медленно плыли заплесневелые тюбинги тоннеля. А там, наверху, бушевала смерть. Может, артиллерия и танки, может, ракеты с гравилётов и гравипланов методично обращали кварталы развалин в однообразное море щёбёнки. Похоже, не он один успел куснуть завоевателей, и они, не зная куда бить, просто сносят всё вокруг. Пак не удержался, хихикнул: так они ещё долго его не поймают.

Наконец, и рельс, и прут перестали опускаться. Вскоре Пак вступил на ржавую и осклизлую железную плиту, а затем на твёрдый каменный пол. Здесь он смог перевести дух. Пак понял, что если хочет выбраться на поверхность, он должен найти другой выход. Ни за какие коврижки он не согласился бы подниматься по этим железякам обратно.

Подсвечивая подземный мрак фонарём, Пак шагал по пустынному вестибюлю. Подземный зал, хоть и не избежал общей участи, покрылся наростами сталактитов и сталагмитов, стал чёрным и унылым, потрясал своей громадностью. Тут могли бы найти убежище, наверное, все жители Москвы… А то и всего Подкуполья, если б догадались, что надо прятаться, и рискнули спуститься вниз. Но они предпочли сдаться на милость сильных — и где она, эта милость, как и они сами? А он жив, да ещё, вот, стрелялкой разжился. Нет, он ещё, падла, всем покажет!!!

И всё-таки Паку не давала покоя одна мысль. Девять десятых подкуполян и не задались бы таким вопросом, но недаром же он поскитался по миру, повидал Подкуполье и пообщался с умным че… Отшельником. Какой великан и, главное, зачем построил подземный дворец? Неужто он тоже был таким умным, как Отшельник, и уже тогда предвидел, что уцелевшим подкуполянам придётся прятаться под землёй? И сколько веков назад это было?

Пак страшно бы удивился, если бы узнал, что метро построили чуть больше двухсот лет назад, и точно бы не поверил, что, может быть, его прапрадед ещё ездил тут на работу. Каждое утро, а каждый вечер — обратно, и смотрел на подземное чудо, как на нечто само собой разумеющееся. Скользнув по стене, фонарь выхватил какую-то надпись, буквы заплыли плесенью, почернели, но ещё читались. Если бы здесь был Биг, или Отшельник, или хоть Трезвяк Доходяга, они смогли бы прочитать: «К…ай-г…ро…». Пак лишь равнодушно скользнул по буквам конусом света. Он умел читать, но одно-единственное слово. То самое, любимое всем Подкупольем, из трёх букв. Соответственно, и различил одну букву «й».

Пак прошёл зал от начала до конца. Дальше ходу не было: мост перехода на другую станцию обвалился, осыпался бетонной крошкой на скрытые в ржавой воде рельсы. Вода лениво плескалась в двух узких колеях и через узенькую арку уходила дальше во тьму. Что ж, если другого пути нет, надо попробовать пройти тут. Наверняка есть другой выход — иначе куда ведёт этот тоннель?

Преодолев колебания, Пак спрыгнул в воду. Вода была ржавая, от неё ощутимо несло гнильцой, вдобавок она была холодной, да что там холодной — просто ледяной. Но Пак пересилил себя и, сопровождаемый тихим, эхом гуляющим по подземелью плеском, двинулся в поход. Вода оказалась неглубокой — на шпалах по колено, но если провалиться в какую-нибудь яму, то сразу становилось по пояс. Сами же рельсы были едва скрыты водой. Своды сомкнулись над головой, последний отблеск света на станции погас, и подземная тьма, наконец, взяла своё.

Эту дверь Пак обнаружил случайно. Массивная, железная — без пластита нечего и думать открыть. Хитрец дёрнул её только для порядка, не надеясь, что отворится. Но ржавые петли с противным скрипом провернулись, и Пак, пусть с трудом, протиснулся внутрь. Фонарь мазнул по стенам — и беглец забыл обо всём. Этого точно не могло быль — просто потому, что не могло быть никогда.

Комнатка была расположена удачно — выше основного уровня, залитого водой. Вдобавок её надёжно берегла от сырости плотно прикрытая много лет назад дверь. Здесь было темно и сухо, и потому любовно смазанное, вычищенное и разложенное на стеллажах добро оказалось неподвластно времени. Пак даже залюбовался на разномастные стволы — от небольших, но мощных пистолетов, до чёрной туши крупнокалиберного «Корда» в дальнем углу. Остальное пространство было занято зелёными ящиками, и Пак легко сообразил, что внутри. Если кто-то ещё остался в подземелье, их можно будет вооружить — и тогда они покажут пришельцам кузькину мать. А если всё напрасно, и он — последний живой подкуполянин (не хочется верить в такое, но мало ли что) — на этом складе боеприпасов хватит на много месяцев, если действовать аккуратно и экономно.

Пак открыл один из ящиков. О! Гранаты! Совсем хорошо: на что способны эти небольшие предметы, он уже видел. А здесь — патроны. Интересно — подойдут? Не подошли, автомат был какой-то другой, наверное, ихний, забарьерный, но Пак не расстроился — просто сменил автомат на тяжёлый, но чертовски мощный ручной пулемёт. Для пробы он даже нажал на курок. Грохнуло, взвизгнули рикошетящие пули, брызнули осколки бетона и кафеля. Ничего машинка. Сойдёт.

Жалел Пак об одном: еды не нашлось и тут. Ну, и плевать. Подумаешь, проблема! Да любой подкуполянин, если не пускают к раздаче и к кранику, запросто проживёт на крысах.

Теперь у Пака был пулемёт, нож, фонарь — всё, что нужно, чтобы устроить завоевателям сладкую жизнь. Оставалось найти путь на поверхность. Пак плотно прикрыл тяжёлую железную дверь — и бодро зашагал по туннелю. Вода плескала внизу, капала сверху, висела взвесью в воздухе, но он не расстраивался. Теперь… Теперь он… Планы, один другого фантастичнее, возникали в мозгу, в мыслях он уже заставил забарьерцев бежать из города, где по ночам они гибнут один за другим. Хотелось петь, и, на ходу сочиняя куплеты, Пак запел:

Что такое носки, Пак не знал: его окостеневшим, каменной твёрдости ступням с самого детства не нужны были ни ботинки, ни носки. Да и народец поселковый вполне так обходился без ботинок, часто и без одежды: у бедняги Грюни, вон, такая шерсть была, что лучше всякой шубы. Только от пули в упор не спасла… Да и те, кому не повезло с шерстью, особо не переживали — есть, чем срам прикрыть, и ладно. Некоторые, впрочем, щеголяли голышом нарочно. Типа, выставляли на обозрение всего мира свои достоинства. Что ж, если больше нечем, можно гордиться и этим.

Пак чуток передохнул — и грянул новой запевкой. На этот раз он озвучил заветную мечту каждого подкуполянина:

Пака нисколько не расстраивало, что рифмы из «побьём мы» и «пойла» не получилось. Главное, слова вписывались в ритм шагов, да ещё и выражали заветные мысли. Пак плескал ногами по воде, шагал во тьму и придумывал всё новые куплеты — где находил Попрыгушку Леду, становился передовиком производства, как Папаша Пуго, помогал Отшельнику — и шёл добивать «туристов» в Забарьерье. Хорошо бы и правда… Чтобы потом никогда сюда не пришли!

Он начисто утратил понятие о времени. Только ноющие от усталости, окоченевшие в ледяной воде ноги, едва слушавшиеся, напомнили, что пора передохнуть. Уже несколько платформ, которые ещё не затопило водой, остались позади, а новая всё не попадалась. Пак уже решил, что проклятый тоннель так и будет идти в земных недрах, когда, наконец, тоннель перешёл в очередной колоссальный зал. Пак удовлетворённо взобрался на платформу и, вытянувшись поудобнее на распухшей от сырости скамейке, заснул сном младенца. День наверху, утро или ночь, он не знал, да, в общем, было и наплевать.

Пак проснулся в абсолютной мгле и тишине — впрочем, нет, было слышно, как где-то капает вода. А вот тьма, не отнимешь, была непроглядной и тотальной. Без фонаря тут делать нечего. Надо выбираться.

Фонарь был, и он ещё работал. Конус света на чёрном склизком полу придал Паку уверенности. Насвистывая вчерашний бодренький мотивчик, Хитрец Пак дошагал до бывшего эскалатора. Здесь тоже остался рельс, по которому некогда ездили ступени, и металлический остов обшивки. Но выглядело всё это настолько ненадёжно, что…

— Всё равно выберусь! — решил Хитрец, ступив на рельс. Раздался какой-то скрип, рельс просел, но его вес худо-бедно выдержал. Осторожно, стараясь не делать резких движений, Пак стал подниматься. Старое-престарое, почти насквозь проржавевшее железо держалось на честном слове, но уйти из-под ног не пыталось. Пак уже одолел почти половину пути, когда раздался короткий металлический хруст — и ненадёжная опора подломилась. Железный прут, за который Пак ухватился, как утопающий за соломинку, выдержал всего несколько секунд. С матерным воем, лупясь в полёте о какие-то металлические шестерни и судорожно пытаясь за них зацепиться, Пак низвергся в черноту. Его падение подсвечивал кувыркающийся фонарик, но и тот погас, разлетевшись осколками, когда ударился о кафельный пол. Пак оказался прочнее: хотя ему показалось, что удар вышиб из него дух, на самом деле он даже ничего себе не сломал.

Некоторое время Пак бессильно лежал во мгле, пытаясь нашарить заветный фонарик. Напрасная попытка, фонарь погиб безвозвратно. Вот автомат умудрился зацепиться ремнём за какую-то железную штуковину, Пак никогда бы не нашёл его, но приклад висел как раз на уровне лба. Стоило выпрямиться, как голова Пака ударилась о железную набойку, а следом на многострадальный череп упало и остальное. Хитрец матернулся, но теперь, по крайней мере, он снова не безоружен. Ещё бы понять, куда он попал, и найти хоть какой-то источник света.

«Ага, а ещё можно пожелать бочку пойла и Эду Огрызину с её вечным «а мне всё до фига» впридачу!» — язвительно подумал он, бредя на ощупь во мрак. Конечно, странствовать вот так, без света — верное самоубийство, но сидеть на месте не лучше.

Сначала это был очередной тоннель с проложенными по нему рельсами, что удивительно — сухой. «Так не бывает! — подумал Пак. — Он же ниже предыдущего, должен быть вообще затоплен!» Но, видимо, воде было негде протечь, и единственной влагой в тоннеле оставался конденсат на стенках.

Потом сапоги стали гулко бить в пол, а сам пол стал покатым и плавно поднимающимся кверху. «Труба!» — догадался Пак. Это и правда была огромная, способная вместить броневик, труба, отзывавшаяся металлическим гулом на каждый шаг. Запахло ржавчиной. Но препятствий в трубе не было, можно было идти и в полной тьме. Разветвлений не встречалось, заблудиться Пак мог не бояться. Вдобавок подъём радовал, дарил надежду, что по трубе можно добраться до поверхности. А расторопный че… мутант наверху не пропадёт…

Неизвестно, отчего ему вдруг вспомнился Отшельник… Сперва он считал пещерного карлика с огромной головой непонятным чудиком да отщепенцем, потом — фокусником и обманщиком. А ведь если б не его помощь, Пак никогда бы не стал собой нынешним — хотя бы потому, что до сегодняшнего дня бы не дожил. Одна помощь в битве чего стоила… И нужно быть вовсе скотиной, чтобы не навестить мудреца. Если он мёртв — удостовериться, что это так.

Если честно, Пак даже не представлял себе, как найти мудреца без его помощи. А надеяться на помощь не приходилось: все дни, прошедшие со дня боя за столицу, мыслеречь карлика ни разу не зазвучала в голове. Да и прошлая встреча с мудрецом состоялась совсем в другом месте, не так уж далеко от границы Подкуполья. Вспомнилась подземная река, вода почти тёплая, купайся — не хочу. Тогда инвалид Хреноредьев чуть не утонул: «У мене комплек-цыя неа-дык-ватная». И железная ржавая дверь подсобки совсем не напоминала лаз, ведущий в крошечную пещерку, в которой… И всё-таки Пак протиснулся внутрь. В ноздри тут же ударил знакомый каждому подкуполянину запах пойла, он подсказал, что Хитрец на верном пути. Пак никогда его не пробовал, а теперь, наверное, и не попробует, вряд ли «туристы» ещё не отключили краники. А если и не отключили — он не возьмёт отраву в рот. По крайней мере, до победы.

Первый раз Пак бесцеремонно вломился в жильё мудреца, расшвыривая баночки, вёдра и бочонки с пойлом. Теперь он старался ничего не повредить, осторожно обходя сосуды с прозрачной отравой. Он больше не доставит старику неприятностей.

— Отшельник! Отшельник! — позвал Пак.

Гробовая тишина. И мгла. И запах. Теперь к запаху пойла отчётливо примешивался душок мертвечины.

Нащупав какую-то тряпку, Пак опустил её край в ведёрко с пойлом, и, прислонив ствол, выстрелил одиночным. Пламя приобрело странный синеватый цвет, но мглу в пещерке худо-бедно развеяло. Теперь наделённый острым зрением, не испорченным за книгами и инфоцентром, подкуполянин мог рассмотреть неподвижное тело с непропорционально огромной головой, бессильно скорчившееся на столе. Милосердная полумгла скрывала, что мудрец мёртв уже не первый день, не давала рассмотреть распухшее, мертвенно-синее тело, которое давно не теплее окружающих камней, выпученный остекленелый глаз, потёки крови из порванной ржавой иглой вены. Подземный холод надолго задержал процесс разложения, и в полутьме, да когда слабый ветерок уносил вонь мертвечины, казалось, что Отшельник спит. Но Пак уже учуял запах, да и огромная голова, помнится, при жизни светилась.

«Теперь ты будешь один. Всегда один». Пак никогда не был сентиментальным, он привык воспринимать жизнь по принципу: «День прошёл — ну, и хрен с ним». Но сейчас, первый раз в жизни, Пак почувствовал, что по сердцу будто прошлась тупая пила. Под глазами, всеми четырьмя сразу, стало мокро. Хотелось выть, раздирая неподатливую землю клешнями, хотелось разнести к такой-то матери весь этот дерьмовый мир, в котором всякой дряни жить легче, чем добрым и мудрым. Он только не знал, как это сделать, наверное, это мир и спасло.

«Всегда один…» Отшельник пожертвовал ради него жизнью, внезапно сообразил Пак. Он мог ещё немного пожить, если б не сгорел в непомерном напряжении, помогая ему, Паку, в безнадёжной битве. Он тоже сражался, по-своему, но насмерть — и до конца. Но он умер — а Хитрец Пак остался жить. И несделанное дело всей непомерной тяжестью легло на плечи. Отшельник мог научить, как управлять тарахтелкой, мог объяснить, что происходит, мог сделать непобедимым, хотя бы совсем ненадолго. А что может он сам? Разве что прикончить нескольких забарьерцев, прежде, чем пули вышибут Хитрому Паку мозги… А надо-то сделать больше, неизмеримо больше.

Нет, конечно, все эти красивые слова тогда не пришли в голову. В голове царила каша из безмерной усталости, ненависти, горя и отчаяния. Но в этой каше раз за разом всплывали два роковых слова.

ВСЕГДА ОДИН.

Что ж, это навсегда, и ничего уже не исправишь. Только одно держало Пака в опустевшей, будто умершей вместе с Отшельником подсобке. Пак наклонился над земляным полом, пытаясь рыть слежавшуюся землю клешнёй. Клешня царапнула по кафелю, а там, где плитки отслоились, со скрежетом скользнула по цементу. Тогда Пак осторожно поднял стол с мёртвым телом — и понёс к дальней стенке. Под столом, на столе, друг на друге Пак расставил все ёмкости с пойлом, какие нашёл. Какие-то тряпки, доски, обломки чего-то пластмассового, Пак пощадил только исписанные бумаги — сжечь то, что, может быть, писал Отшельник, было выше его сил.

Когда он закончил труд, настал черёд последнего ведра — того самого, в которое опустил тряпку, сделав лампу. Пак вынул самодельный фитиль, полил труп пойлом — и, резко отступив назад бросил тряпку в крайний горшок. Пламя загудело, заревело, быстро набирая силу, потом одна из банок с грохотом лопнула, и неистово ревущее пламя скрыло Отшельника. Пак смотрел на пламя, не отрываясь — до того мига, когда погас последний отблеск огня, и снова воцарилась мгла. Затем встал и, шатаясь, как пьяный, зашагал во мрак.

 

Глава 9. Ночная бойня

— Эрхард, Гугняву убило.

Мэтхен поднял отяжелевшую, будто налившуюся свинцом, гудящую голову. Надо же, лениво ворочалось в голове, а день-то прошёл! Свинцовый рассвет успел смениться таким же свинцовым закатом: обычное дело для Подкуполья. Всё остальное изменилось разительно, будто по какому-то недоброму волшебству.

За бесконечно долгий день завод превратился в необозримый каменный хаос, из обломков стен и оплавленного бетона тут и там торчали столь же покорёженные и оплавленные прутья арматуры. Местами в завалах что-то горело, взрывалось, со смогом мешался едкий, жирный чёрный дым. Тут и там камень уступал место изуродованному железу — догорала поражённая бронетехника. Воздух, насыщенный смрадом горелой резины, пластмасс, сожжённой взрывчатки, казался густым, почти осязаемым, в нём начисто терялся ещё один, самый страшный запах горелого мяса. Не всем, далеко не всем, кто был в забарьерских машинах, повезло выбраться.

— Как — убит?

Петрович устало приземлился в воронку от ракеты — и бережно опустил на обломок плиты тельце. Мохнатый крошечный человечек был жутко изуродован — крупный осколок, войдя в плечо у самой шеи, пропахал тело вдоль, почти разорвав надвое вдоль. Запачканную, в саже и подпалинах, шерсть пропитала кровь.

— В воронке его нашёл, у провода. Похоже, ракетой накрыло, провод порвало. Провод он соединил, но когда выбирался — вот…

Мэтхену вспомнилось, как Гуг по слогам читал первую в своей жизни книгу. Он был лучшим учеником импровизированной школы — кто знает, кем бы он стал, если б не сегодняшний день… Кем могли бы стать все, кто погиб в развалинах завода? Теперь никогда не узнать. Остаётся подумать о живых.

— Велики потери? — А это уже Ярцефф. Капитан устал, но выглядит довольным: наверное, на него одного пришлась четверть всех потерь забарьерцев. А если считать погибших вне завода — так и три четверти…

Уроки Ярцеффа не пропали даром. Как только стихла стрельба, чужаки оттянуись в разрушенный посёлок, командиры взводов и отделений устроили перекличку, а когда узнали, сколько народу у них осталось под рукой, доложили Мэтхену. Оставалось сложить цифры — и доложить безрадостные новости командованию.

— Семьдесят пять погибло, восемнадцать пропали без вести, сто пятьдесят два ранено, — ответил он. — Держать оружие способны девяносто два. И с боеприпасами плохо, к танку восемь снарядов осталось, а выстрелов к гранатомётам всего несколько.

— Горючего — тоже на одну полную заправку, — добавил Петрович. — Потом танк придётся бросить. Или взорвать…

— Чего и следовало ожидать, — подвёл итог капитан КСО. — Без граников и танка завтра нас в клочья порвут. И не думаю, что теперь они будут к нам добрее, чем утром…

— Что делать будем? — спросил Мэтхен. Он, честно говоря, выхода не видел. Подтянутся соседние отряды, и единственный очаг сопротивления сомнут. Отступать на восток, к Москве, или что там от неё осталось? И какие шансы уйти пешком от бронетехники и авиации в чистом поле, да не только бойцам, а бабам с ребятишками, раненым — не бросать же их на потеху убийцам? Видно, судьба: тем более, они уже нанесли врагу огромные потери. Ну, то есть, не такие уж и огромные — но едва ли кому-то ещё удалось уничтожить бронеколонну.

— Сдаваться надо, — буркнул командир взвода, долговязый плешивый мужичок по имени Борзя. И отчего-то добавил: — А сейчас как раз к краникам пора…

Ещё утром Борзя не был не то что командиром взвода, он и бойцом-то стал из-под палки: едва-едва сумел пережить отлучение от краников. Но за день одного взводного успела срезать пуля, во второго попала ракета (ошмётки по всему заводу раскидало) а третий ещё жив — но неясно, доживёт ли хотя бы до утра. С засевшим в животе крупным осколком — сомнительно. Из первоначальных командиров уцелели только Петрович и Мэтхен. Вместо погибших тем, что осталось от взводов, теперь командуют какие-то левые личности. Те, кому хватило ума заорать: «делай, как я!» — в бою, а потом не подвернуться под пули и осколки.

— Я видел: воронка на месте твоих краников, — буркнул ящерочеловек по прозвищу Штыря, грохнув массивным хвостом по камням. Штыря был не из местных, вырвался из посёлка, стоящего на самой границе — Ярцефф идентифицировал его как бывшую Рудню. За сутки ящерочеловек проскакал почти восемьдесят километров, поспел к началу сражения. Ну, а враг моего врага всегда может стать другом. Особенно если общего врага ненавидит до багровой пелены перед глазами. За этот сумасшедший день Штыря заработал несколько пулевых ранений, зато завалил четверых забарьерцев, одному попросту снеся голову «хвостом». Вдобавок, что ценилось во все времена, сумел взять языков — танкиста, и ещё вахмистра с подбитого гравиплана. Если вспомнить, что всего пленных оказалось шесть, можно понять, отчего хвостатый пришёлся ко двору.

Когда разнесло прямым попаданием танкового снаряда командира отделения, именно ящер взял руководство на себя. Новое «продвижение» случилось, когда прежнего взводного снял крупнокалиберной пулей снайпер.

— А насчёт «сдаваться»… Я тебя, сука, самого сейчас разделаю! Видел бы ты, как в нашем посёлке было — хавло бы не разевал…

Мэтхен и Ярцефф увидели, как двое взводных двинулись навстречу. И отчего-то Мэтхен был уверен: сейчас «ящер» просто зарубит капитулянта своим костяным мечом.

— Отставить! — скомандовал Ярцефф. — Выяснять отношения будем потом — если живы останемся. А ты, клоун, заткнись: сам же видел, как эти у соседей охотились. Хочешь, чтобы все сдохли?

— Уходить надо, — произнёс Мэтхен. — Причём всем. Кто тут останется, завтра к вечеру позавидует мёртвым. Насчёт плена… Я же объяснял: забарьерцы не считают всё это войной. Они чистят от нас землю, как от крыс или вшей. Вот вы сами скажите, вы гнид в плен берёте?

Вопреки подкатывающей безнадёге, взводные заухмылялись, в «командном» подвале даже раздался смешок: кто-то вообразил подобную картину.

— И я про то же! — хмыкнул Ярцефф. Казалось, он не испытывал общей апатии: человек с «лунным» опытом и подготовкой КСО без проблем выскользнет из окружения, и сможет воевать ещё долго. Даже когда уже не станет Подкуполья. — Итак, что мы имеем. Шестьдесят один здоровых — ну, ушибы и царапины не в счёт. Ещё тридцать один ходячий раненый. Полторы сотни неходячих. И сотни четыре баб, мелюзги, старичья, совсем не годных к службе уродов и дегенератов. Была б обычная война между людьми, я первым предложил бы сдаваться, а остальным — выходить мелкими группами, без тяжёлого вооружения, и партизанить. Тут номер не пройдёт, сами знаете, почему. Будем думать, как выйти всем. Или никому: стоять до конца — тоже вариант. Сколько бы мы не продержались, а значительные силы на себя оттянем. Кто-то проживёт на пару дней подольше, может, даже успеет приготовить тёплую встречу.

— Толку-то? Их вона сколько, всех выловят, — буркнул неугомонный Борзя. — Говорил же, сдаваться надо.

— Слушай, пойди, вздёрнись где-нибудь на проводе, — раздражённо бросил Ярцефф. — Надоело это блеяние слушать. А мы поживём ещё, крови забугорной попьём… Значит, так. Возможностей у нас две, насчёт сдаться не говорю… Первая: раздать оставшееся оружие и все боеприпасы народу — бабам, ребятишкам, всем, кто может стрелять. Так мы почти восполним потери… количественно, но не качественно, этих ведь не готовили. А тем временем забарьерцы… ну, я бы на их месте, столкнувшись с сопротивлением, стянул сюда всех, кого можно. За ночь можно перебросить хоть дивизию, но вам хватит и усиленного батальона. Можно перепахать с воздуха и артиллерией всю территорию завода. Можно забросать боевой химией… Хотя вы все, думаю, устойчивее людей ко всяким там ипритам и заринам, но при определённой концентрации всё равно смерть. Заводу я бы дал времени завтра до вечера — при самом шикарном раскладе, если новый штурм не начнётся с утра.

— В подземку уходить, — произнёс Петрович. Выглядел мастер неважно: в нескольких местах крылья пробили осколки, предплечье, в котором засела пуля, горело огнём. Но хуже всего — подниматься в воздух он ещё долго не сможет. О живом беспилотнике придётся забыть. — Под заводом целый лабиринт, кое-какие отнорки за реку уходят, до крепости тянутся и южнее. Не знаю, зачем такое построили, и есть ли ещё выходы на поверхность. Но они тем более не знают.

— Не уверен, — возразил Мэтхен. — Если тут начинали строить метро, не факт, что об этом не знают Там.

— Всё равно, там нас достанут не сразу, — стоял на своём Петрович.

— Правильно, самое меньшее три — пять дней там можно держаться, — произнёс Ярцефф. — Повезёт — так хоть месяц. Только — ни воды, ни еды, ни патронов. Самое главное, им не будет смысла держать тут большой отряд. Блокируют известные входы — и пойдут дальше. Через неделю уцелевшие сами начнут умирать.

— А есть другие варианты? — угрюмо поинтересовался Петрович.

— Есть. Ещё вариант — прорыв. Ночью, пока не ждут атаки. Можно пройти подземельями в крепость, но, скорее всего, там уже враг: стену пробить недолго, вал взорвать — тем более. Потому мы и закрепились тут, что позиция лучше. Кто-то сможет выйти. А там, разбившись на мелкие группы, схорониться на болотах или, опять же, партизанить в тылу у врага. Так можно прожить подольше, хотя, конечно, всё равно не больше пары месяцев…

— А это ещё неизвестно, — вскинулся Штыря.

— Известно, — поморщился от дилетантизма Ярцефф. — В Москве они будут самое позднее через пару недель. Это если спешить не будут: десант могли ещё вчера высадить. Прямо так, как у нас, с гравилётов, только масштаб побольше. Значит, через полмесяца Подкуполье будет оккупировано полностью, и помешать этому — некому. Останется только партизанить — но что делать после того, как не станет смога, я не знаю…

— Отчего его не станет? — это уже Борзя, никак не угомонится. — Они что, Купол снимут?

— Именно так, — буркнул Мэтхен. Он сразу сообразил, куда клонит капитан. — Думаешь, всю эту орду согнали ради вас… нас одних? Наивный! А Купол они уберут — но не до, а после. Когда уничтожат токсичные выбросы, очистят здешнюю атмосферу, уничтожат всех животных, растений, даже бактерий, какие тут есть, чтобы дать место новым. Технологии есть, просто раньше Зона приносила им доходы. Теперь всё изменилось, да ещё какой-то дурак дал повод, похозяйничав там, в Забарьерье. Подкуполья скоро не станет. Вообще. А в Забарьерье вы будете как малые дети — как я первые дни был у вас. Помните? И я о том же. Тут уж не партизанить, а просто выжить и не попасться будет подвигом.

Ярцефф молчал. Но по лицу видно: для него откровения Мэтхена не были откровениями. Скорее, наоборот, в силу особенностей жизненного опыта он ожидал дополнительных пакостей. Каких? Мэтхен не знал, потому что спецом по действительно современному оружию не был никогда. Вот «Шерман» от «Королевского тигра» он бы отличил. А гравиплан A-47-SGT «Кентавр» от гравилёта EGT-43 «Сиу»… С ручными плазмострелами то же самое. И с остальным.

— В общем, положение у нас, ребятки, то ещё, — усмехнулся Ярцефф. — Но задача та же- протрепыхаться подольше. Но вы же не собираетесь жить вечно, так? Поэтому я — за прорыв. Да, могут погибнуть все и сразу — но многим может и повезти. В случае успеха мы снова нанесём им потери, а то и отвлечём на себя ещё часть сил. Может, кому-то это позволит прожить дольше — возможно, и большему количеству лю… наших. Мэтхен?

— Согласен, — кивнут Мэтхен. — Правда твоя, капитан: просто сдаться — и самим не спастись, и забарьерцам жизнь облегчить.

— А я всё равно за подземку! — стоял на своём Петрович. — В подземельях с нами будет труднее сладить. Насчёт еды: синтезаторы баланды, как и соляры — внизу, они наверняка не пострадали. Сырьём может служить любой хлам, его там скопилось порядком. С водой, конечно, проблема, но, думаю, разрешимая. Там, под землёй, кое-где сочатся грунтовые воды, они чище поверхностных, которые пьёте вы все. Что касается боевых действий — всегда можно найти или проделать дополнительный выход наверх — и кусать ребяток за одно место.

— Это правда? — спросил Ярцефф. — Что там можно существовать сколь угодно долго?

— Ты неправильно меня понял, — ответил Петрович. — Я сказал, так можно сделать, и я знаю, как. Но на это потребуется несколько дней, а сможет ли народ не просто сидеть без еды, а работать эти дни — не знаю. И даже если сделаем, сырья хватит… Ну, не знаю, на месяц точно хватит, если экономить — может, на два-три. Но не больше.

— Всё равно хорошо, — кивнул Ярцефф. — Знаешь, Петрович, а это лучше. Ладно, насчёт прорыва беру свои слова обратно. Окапываемся, и держимся, сколько получится. И не просто держимся, а воюем. Наносим врагу потери.

— А зачем? — спросил Борзя. Мэтхен неодобрительно поморщился: он и сам не знал, почему, но, в отличие от «ящера» новенький взводный казался ему подозрительным. Было в нём что-то такое, на что в прежней жизни он не обратил бы внимание. Но бой и отчаянное положение высвечивали нутро каждого, будто рентгеном — и незаметная в прошлом гнильца выпячивалась наружу. — Сами не живём и другим не даём. Может, всё-таки лучше попробовать… договориться?

— Затем, что я так сказал, — отрезал Ярцефф, пререкания с Мудем ему смертельно надоели.

— Завалило, — страшное слово прозвучало едва слышно, но оглушило не хуже разрыва ракеты, несущей полтонны мощнейшей взрывчатки. — Под землёй не пройдём…

Петрович был мрачен, как туча. Полночи вместо отдыха посельчане обследовали подземелья. Заводские подвалы оказались одним огромным разочарованием: они залегали совсем неглубоко. Их накрыли развалины цехов и складов, во многих местах перекрытия пробили снаряды и ракеты. Того, что уцелело, худо-бедно хватало для раненых и детей — но прожить там месяц, под обстрелами и бомбёжками, возможно, ядовитыми газами и пси-излучением…

Иное дело — подземка. Похоже, в городе действительно строили метро, если б не образовалась Зона, первые три линии пустили бы году так в 2025-м. Увы, вышло так, что метро ни дня не работало — потому и мало кто вообще знал о существовании подземелий. Потом понастроили подземных заводов, подземных же складов, бесчисленных труб — от тонких, с палец толщиной, до колоссальных, по каким может идти танк. Строили много раз, порой бросали недостроенное, случалось и так, что терялись чертежи уже построенного — даже забарьерцы, некогда построившие основную часть подземелья, едва ли имели полные чертежи катакомб. Само собой, не представляли себе их действительных размеров и подкуполяне.

Ещё вечером, когда в развалинах догорала сожжённая забарьерная техника, казалось, что спасение близко. Петрович был уверен, что конечная станция Северной ветки соединяется с заводскими подвалами. До штурма это было правдой. А теперь…

Копаясь в развалинах, пытаясь растащить раскрошенные взрывом бетонные тюбинги, подкуполяне матерились долго и яростно. Но большинство глыб без мощного крана или хотя бы отбойных молотков было не вытянуть. Местами из обломков торчали перекрученные, заржавленные, но ещё прочные прутья арматуры. Без автогена или хотя бы пилы по металлу тут было не разобраться.

Здоровенный бугай, против обычного, абсолютно голый, с толстой пористой кожей, в каких-то странных наростах и полипах по всему обнажённому торсу, отшвырнул огромную кувалду, которой пытался разбить бетон, смачно сплюнул и матерно выругался.

— Не берёт его ничего. Петрович, может, другой путь есть?

— Нет тут другого пути, — мрачно буркнул Петрович. — Есть другой вход, но он в центре, в крепости. Проклятье, вся надежда на него была. Бетон старый, он уже и сам трескался… Похоже, прав ты был, Курт.

— В смысле? — спросил Ярцефф, вместе со всеми работавший затупившимся кайлом.

— Пора идти на прорыв. Если хоть часть доберётся до крепости, есть шанс уйти.

Мэтхен, Ярцефф, Петрович и остальные взводные сгрудились вокруг навигатора. Даже тут, под землёй, техника двадцать второго века работала бесперебойно.

— Так, мы вот здесь. А где, ты говоришь, вход? Ага, значит, вот тут. Далеко! Идём оврагом, потом дворами до вокзала… Хе-хе, и поездов не осталось, а вокзал стоит себе, как ни в чём не бывало! Потом надо переправиться через Днепр…

— Вот этот мост уцелел, — подсказал Петрович. — Народец наш пройдёт, только танк придётся бросить. Или нет?

— Нет, танк пройдёт. Только не по мосту, а через реку. Я видел, там сейчас мелкая, топкая, едва движущаяся болотина. Глубина не больше трёх метров, заметное течение лишь на стремнине, думаю, «Девяностый» сможет пройти. Лишь бы выхлопную трубу не залило. Так, тут ещё несколько сот метров до южной стены. Ага, вот бывшая мэрия… Вот он, парк. Тут?

— Ага. Там здание такое старое, от него передняя стена уцелела. Такая вся из красного кирпича, украшенная разноцветными кирпичами. Вот в его подвал и выходит подземка. Ещё вроде бы на вокзале был, но там давно завалило. Может, и ещё есть.

— Метро, — произнёс Мэтхен. — Ну точно, метро. Схему бы — только их, наверное, так и не выпустили. Давайте думать, как прорываться.

— Я бы предложил так, — заметил Ярцефф. — Первой идёт ударная группа. Идёт тихо. Её задача — нащупать посты противника, при возможности прорвать оцепление быстро и бесшумно. Если получается, двигаем главные силы, их сопровождает танк. За танком и под прикрытием стрелков идут женщины и дети, раненые и те, кто понесут оборудование и бочки с баландой. Их ведь можно перетащить?

— Ну, вообще-то… Думаю, можно. В подвалах осталось несколько тележек для перевозки отходов. Если их использовать, можно всё перевезти. Я смотрел, конструкции можно легко разбирать и транспортировать… Если метизы не заржавели…

— Хорошо. Значит, туда же — обоз. Если что, за оборудованием спрячутся остальные. Первый этап — добраться до оврага. Тут просто — перебегаем дорогу, дальше развалины. Тут нас не увидят. Дальше ручьи. Насколько помню, там холмы и овраги, земля топкая, но телеги пройдут. Там вроде посёлок какой-то… Но всё на виду. Это первое опасное место — могут засечь, так что его преодолеваем бегом.

Ярцефф окинул взглядом соратников. Тесный подвал, бетонная крошка, хрустящая под ботинками, брошенные, ибо бесполезные, лопаты, кувалды и кайла. Сколько-то их доживёт до утра, и доживёт ли хоть кто-то? К возможности собственной смерти он привык относиться философски.

— Дальше — снова развалинами. Здесь проще рассредоточиться, да и много частично сохранившихся зданий. Увидеть могут только с воздуха. Тут будет промежуточный рубеж, если что, упрёмся в развалинах, выиграем время. В итоге мы выходим к вокзалу, соединяемся с тем, кто там есть — если ещё есть. А дальше — снова открытая местность, бывшие пути. Даже пакгаузы вдоль дороги отчего-то полностью разрушены. До самого Днепра — пустырь, вдобавок мы уже не меньше часа будем в пути, и они будут готовы. Это самый опасный участок, пройдём его — считай, спасены. Берега довольно крутые и заросли кустарником, и дальше опять частично сохранившие здания до самого парка. Пожалуй, после моста стоит разбиться на группы по пять-десять человек. Так нас будет труднее засечь и накрыть. Возможно, вообще незаметно дойдём, и не одновременно. Вход толпой не демаскируем. И ещё — кровь из носу надо успеть до рассвета. Днём можно и не пытаться, а до завтрашней ночи мы тут не продержимся. Вопросы?

И вопросы посыпались. В каком порядке идут взводы, где ставить автоматчиков, а где уцелевших гранатомётчиков, как тащить крупнокалиберные пулемёты, и нужны ли они вообще, если патронов осталась хорошо, если треть. Будет ли кто-то прикрывать отход, удерживая завод, пока остальные не уйдут в подземелье. И если будут, что делать после выполнения задачи — ведь прорыв днём почти невозможен. Нет? Так те, кто останутся, получается, смертники? Отвечал капитан своей любимой присказкой: «А вы собрались жить вечно?» Впрочем, смысла оставлять кого-то на верную смерть — не было. Договорились, что отход будет прикрывать взвод под командой одного из отделенных командиров. Сам Мэтхен, Ярцефф и единственный танк пойдут совсем в другую сторону, и постараются отвлечь противника. Потом, если получится, эта группа проберётся в подземелье. Капитан ручался, что такой удар даст беженцам не меньше дополнительного часа.

— Теперь-то всё ясно? — уточнил он, когда поток вопросов иссяк.

— Понятно, — произнёс за всех Петрович.

Мастер не мог смотреть на неряшливо разбросанные инструменты, в процессе обсуждения он аккуратно собирал их в углу — что не мешало порой высказывать дельные идеи. Скажем, именно он вспомнил, что на вокзале и на Соборной горе видел группы городских. Если противник все силы бросил против завода, эти группки вполне могли уцелеть до сих пор. Эти опорные пункты могли бы облегчить прорыв, да и местные хотя бы отчасти смогут компенсировать потери.

— Отлично, — подвёл итог Ярцефф. — Через час всё должно быть готово.

— А вам говорили в штабе! Говорили, что нельзя соваться на подготовленный к обороне объект до подавления огневых точек? Говорили! И что? Шли толпой, как на параде. Даже прикрытие местами оторвалось от техники. За что и получили.

— Это всё Наттер, — устало пробурчал Шмунце, меньше всего ему хотелось вспоминать бойню на заводе. Потом, конечно, всё равно писать полный отчёт, давать показания соибовцам и прочим — но это потом. Давать отчёт придётся так и так. Иное дело — майор Тюрмер, который привёл подкрепления, вызвал вертолёты, и тем спас уцелевших. Увы, даже он не сумел выбить мятежников с завода — только потеснить, заняв окраинные строения. Их, впрочем, ночью тоже оставили, отойдя в модульный военный городок в безлюдном местечке Gedeonovka. Только несколько кордонов, дежурящих на путях возможного прорыва — вдруг мутанты решат уходить…

— Значит, на мёртвых валить стали, — констатировал майор, вдыхая кондиционированный воздух модуля. — Ну что ж, это удобно — валить что на Наттера, что на Дробышевского. Но вот за ваши действия после их смерти ответственность они не несут.

— Какие? — задетый за живое, вскинулся Шмунце.

— Вы продолжали атаки, вместо того, чтобы вызвать авиацию и артиллерию.

— Огневые точки пулемётов неоднократно менялись, что говорить о пехоте?

— Вот вы и должны были вскрыть пути перемещения. Это сделано не было. Далее. Судя По данным экспертизы, у вас в тылу действовал снайпер — вы даже не почесались, чтобы его обезвредить. Именно он, например, завалил Дробышевского. Восемнадцать бойцов убиты выстрелами в голову сзади, в каждом случае ранение было смертельным. Но и это не всё. Судя по повреждениям самоходок, на стороне мятежников действует танк. Кроме того, по показаниям вырвавшихся из окружения, по ним вели огонь бронетранспортёры.

— Танк? Броневики? — поражённо спросил немец. Он уже сто раз проклял командование, выделившее этот участок. Остальные группы вошли в Подкуполье, как на параде, а он… Он напоролся на подготовленную, и грамотно подготовленную, надо отдать должное, оборону. И вот результат — десятки погибших, уйма сгоревшей техники и нулевой результат. Но когда инструктировали резервистов, им объясняли, что у мутантов и оружия-то нет, расстреливать их одно удовольствие. Этих бы инструкторов сюда!

— Да, танк. Может, и не один. Вообще впечатление такое, что выродков полгода гонял профи. Допросите пленных, выясните, откуда он и как зовётся.

— Нету пленных, сэр. Никто не сдался, а подранков наши сразу кончали. Мстили…

— И это тоже ваше упущение обер-лейтенант. Если ваши подчинённые не выполняют ваш приказ, о чём вообще можно говорить? Ладно, об этом вы расскажете контрразведке, пусть они и решают, что с вами делать. Пока приказываю удвоить посты с северо-запада. За счёт тех, кто прикрывает Гедеоновку.

— Почему с северо-запада?

— Тот, кто командует этими свиньями, паренёк предусмотрительный. Он оставил посёлок, потому что там бы вы их смяли — пусть тоже с потерями. А на заводе у них был шанс — который вы сами ему и предоставили. Но теперь — всё. Мы подтягиваем подкрепления, к утру завод будет обложен по-настоящему, подойдут РСЗО, бомбардировочные гравилёты получат химические боеприпасы. Их оборону мы вскроем за пару часов без особого труда. Думаю, и боеприпасов там не на месяц. Значит, геройствовать ему особого смысла нет. Я бы на его месте собрал все силы в кулак — и рванул к болотам, оставив раненых гражданским. Но, сам понимаешь, такой вариант для них исключён. Значит, всей толпой пойдут туда же, но мелкими группами и без шума — так, чтобы хоть кто-то просочился. И уж точно не пошли бы на нашу основную базу. Они не самоубийцы.

— А почему не на юг, в центр города?

— Туда ведут два моста, вдобавок крупная группа расположена вокруг вокзала — благодаря вашим просчётам брать вокзал было нечем. И в крепости также есть выродки: у восточной стены в развалинах собора до сотни собралось. Если б вы решили начать с них, у нас был бы чистый тыл, а теперь… Но выродкам это совсем не на руку. Помощи от окружённых никакой, а вот отвлечь нас на себя они могут. Значит, пока мы воюем в городе, надо осторожно, мелкими группами просочиться в болота. Там мы будем их ловить несколько дней… Хорошо хоть, у них наверняка полно подранков и мелюзги, они все здорово их задержат. Так что, герр Шмунце, распорядитесь: оставить против блокированных групп по взводу, выставив цепь блокпостов на пути в город — а главные силы пусть отдохнут в Гедеоновке. К северу и северо-западу от города должны барражировать все беспилотники. Задача — не допустить отхода противника в болота, перехватить и уничтожить выходящие из окружения группы. Чтобы и мышь не проскочила. В крайнем случае — немедленно организовать преследование окружённых. Поскольку они наверняка используют при прорыве танки — выдать блокпостам на севере все гранатомёты и ПТУРСы. Старьё, конечно, но, думаю, хватит. Вопросы? Выполняйте… В два ноль-ноль доложите об исполнении. И больше — никакого разгильдяйства.

— Есть! — удовлетворённо откозырял Шмунце. Нудного перемывания косточек не будет, будет нормальная работа под командованием толкового командира. Сразу бы так. Этот, сразу видно, матёрый волчара, хоть из вэвэшников. Не то, что болтун Наттер, оставшийся в сгоревшем танке на заводе.

Будку контрольно-пропускного пункта просто сдуло, на её месте виднелась воронка метров пять глубиной, на дне уже скапливалась ядовитая жижа. Островом посреди рукотворного озера высился перевёрнутый, обгорелый, задравший к небу зад «Абрамс». Даже в непроглядном подкупольском мраке он выделялся какой-то абсолютной, угольной чернотой. Ярцефф удовлетворённо хмыкнул: судя по радиоперехватам, там был командир всей группы. Молодец, Мэтхен, вовремя подорвал закладку. Может, потому и не успели отменить самоубийственный приказ полковника, что в решающие секунды было некому?

Тьма была настолько плотная, что казалась осязаемой. Протяни руку — и коснёшься чего-то мягкого и податливого, но плотного и массивного, может, даже липкого и противного, как подкупольская слизь. Но небольшие группки вооружённых посельчан проваливались в этот мрак, как в бездонную пропасть. Они не производили шума. Танк пока тоже не заводили: в ночной тишине звук мотора услышат за километр. У танкистов будет особая задача — отвлечь противника от основного прорыва. Капитан не обольщался, именно танкистам придётся хуже всего. Группу отвлечения, никому не доверяя ответственное дело, он отбирал лично, и сам же собирался командовать. Остальных — прочие пять взводов, обоз, детишек, раненых, — принял под своё начало Петрович. После дневного боя капитан не сомневался: мастер доведёт их до цели… Если обложившие завод убийцы по-настоящему перепугаются и начнут перебрасывать всех на север, у Петровича может получиться. Да что там «может»! Получится обязательно. Иначе всё вообще не имеет смысла!

— Петрович, помнишь, да? — последний раз инструктировал Ярцефф. — Сначала разведка, потом главная группа, потом мирняк, потом замыкающие. Только в подземелье — сначала оборудование, потом детишек, а потом уж бойцов. В бой ввязываться только при нападении, или если без боя не прорваться. Ваша задача — не положить пару-тройку зазевавшихся ублюдков, а уйти под землю. Кстати, не поручусь, но вроде слышна стрельба в городе. Если там кто-то ещё держится, вы можете их выручить — но не в ущерб главной задаче. В общем, думай на месте, но на твоём месте я бы в бой не ввязывался.

— Я всё понял, капитан, — спокойно ответил мастер. — Сделаем всё в лучшем виде. Только бы эти не спохватились вовремя.

— Не спохватятся, — хмыкнул Ярцефф. — Они у меня про всё на свете забудут!

— Это же смертельный риск, капитан, — неодобрительно покачал головой Петрович. — Это же просто безумие — с одним танком против целого войска! Вас же…

— А это неизвестно, — скрипнув зубами, произнёс Ярцефф. — «Хунвейбины» же не убили! А один ханец из тех, что на Луне, роты этих дураков стоил. Вот только не надо снова ворчать, дружище! Обещаю — после победы мы ещё выпьем вашего пойла по кружечке. Ты ведь сможешь краники восстановить? А не сможешь, и хрен с ними. У нас сколько хочешь коньяка будет, когда за Барьер мстить пойдём. Попробуешь, что такое коньяк. Ну всё, тебе пора идти. Удачи.

— И вам удачи, капитан.

— А моя удача всегда при мне, — и Ярцефф непринуждённо, по-мальчишески, усмехнулся. «С такими бойцами не проигрывают!» — решил он. — Жуха!

— Я!

— Собирай экипаж. Приготовить танк к движению, долить в баки… И запасной тоже, мало ли что… В боекомплект грузите всё, что есть. Будет весело. Мэтхен!

— Я!

— Пойдёшь со мной. На взвод поставь кого-то из отделенных. Ну всё, если что, как у вас говорят, не поминайте лихом.

Капитан опасался, что их будут ждать на пустыре с ручьями. Но позади осталось уже полпути, кусты сменились городскими развалинами, а им никто не встретился. Здесь никто не жил: слишком мало осталось в городе народца. А до завода, значит, и раздачи, и краников, далековато. Развалины стояли девственно-нетронутые: даже «чистильщики» сюда не заглянули. Наверное, пощупали местность своими локаторами да пеленгаторами — ничего живого, — и занялись посёлком да заводом. Как выясняется — напрасно.

— Стой! — шёпотом приказал Петрович. Чуткие уши мутантов уловили голос. — Послушаем.

В этот миг тишина впереди взорвалась треском очередей, грохнула взорвавшаяся граната, басовито простучала автоматическая пушка. Этого ещё не хватало! На что способны двадцать пять миллиметров, Петрович за день насмотрелся. До сих пор тошнота к горлу подкатывала.

— Граники приготовить!

Все выстрелы к лучшим гранатомётам расстреляли днём. В развалинах завода оставили и ставшие бесполезными агрегаты. Всё, что было теперь у отряда — три «Мухи» и восемь «седьмых»: марку оружия с ходу определил Ярцефф. Против «Абрамсов», даже не из последних, не говоря уж о гравилётах, это старьё ничуть не лучше камней и палок. Но с «Брэдли» должно получиться — если, конечно, операторы пушки не расстреляют гранатомётчиков с безопасного расстояния. А вообще, учитывая темноту и смог, будет игра на опережение: кто первым заметил врага, тот и победил.

— Петрович, до самой железки чисто всё! — так же шёпотом доложил дозорный. — А дальше пальба слышна. Мы трассеры видели. Похоже, там наших обложили.

Петрович скрежетнул зубами. Ярцефф строго-настрого запретил самим ввязываться в бой — по крайней мере, до переправы через Днепр. Но не бросать же своих на верную гибель, когда во взводах почти не осталось людей! И в то же время, за спиной — огромный, но беззащитный обоз. Если у них не получится, будет бойня. Как решить, чтобы и тех, кто на вокзале, выручить, и своих не погубить?

Далеко и оттого нестрашно грохнула пушка. Заполошный стрёкот многих автоматов, басовитый шелест пулемёта… Неужто Ярцефф уже начал? О, и гравилёт пролетел. Ох, и жарко им там будет! И, пока друзья воюют, рискуя головой, они будут пробираться ползком, опасаясь сделать лишний шорох? Ну уж нет!

— Приготовится, — по цепочке передал Петрович. — Крайним взводам — двигаться вперёд и в стороны. Оружие — к бою! А вы предупредите наших на вокзале. Только тихо.

Соратники остались позади. Может быть, кто-нибудь ещё пробирается туда же, с тем же заданием, но с ними он встретится только на вокзале. Если, конечно, его или их не срежет пуля. А пока он был один, один посреди бесконечных кварталов развалин. Бесконечных? Да вон он, конец, виден даже в кромешном мраке. Дальше — грязный пустырь, лишь местами валяются кучки кирпичей, почти ушедших в грязь и слизь. И так до самого Днепра, хоть ему и не надо так далеко, только до вокзала.

Хорь вздрогнул всем телом, почесал когтистой лапой голый бугристый череп. Было страшно, как никогда в жизни, как не было даже днём на заводе, когда Петрович послал их в конт… контар… атаку, ну, в общем, на прорвавшегося врага. Там он был не один, чувствовалась поддержка товарищей, их матерные вопли. Очередями в упор остановили противника, а отчаянно долбивший пулемётом броневик сожгли из огненной трубы. Как там её Ярцефф называл, сложно так… А, гар-ма-то-мёт, во как! Там некогда было бояться, и некуда отступать: по подвалам прятались детишки. В том числе его Пон, Котя и Мышак. А что делают со всеми, кто попал к ним в руки, забарьерные, достаточно рассказал челоящер Штыря. Одна мысль о детишках и последней девчонке, простоватой Махе, переплавляла страх в спокойную, деловитую ненависть.

Другое дело — здесь. Тишь, темнота, ничего не видно. Кажется, невидимый, и оттого особенно страшный враг обступает со всех сторон, рассматривает его, скорчившегося за битым кирпичом, через прицел, прикидывая, куда лучше выстрелить, в голову, чтобы уж наверняка, или в живот, чтоб помучился? Возможно, так и есть: Ярцефф говорил, и во тьме есть много способов засечь живое существо. Никто ничего толком не понял, но, вроде бы, есть у них приборы, что чуют тепло тела за сотню метров. И ещё какие-то пеле… пила… хрен выговоришь, а суть в том, что чуют они любое движение, не говоря уж о выстреле, и уже за километр. «А сколько это — киломент?» — помнится, спросил он. — «А тысяча метров. Ну, десять раз по десять, и всё это ещё десять раз». Честно говоря, он не очень-то и понял, вон Гугнява, тот к Мэтхену в его «школу» ходил, тот знает… Знал. И есть ещё какие-то небольшие, но юркие и незаметные «беспилотники», что летают над землёй и высматривают любое подозрительное движение. Ну, для разговоров свои датчики есть, так что услышат речь, кашель или шарканье сапог метров с двухсот. Опять же, прожектора есть…

Стало быть, залитая тьмой площадь для них не такая уж и тёмная. Предала тьма, всегдашняя союзница мутантов: ночью ничуть не легче, чем днём. Ну, может, чуть-чуть, совсем-совсем чуть-чуть. О том, что ночью двигаться безопаснее, можно забыть.

Страх пришпиливал к земле, как никогда не виданная разведчиком иголка — столь же невиданную бабочку. Пришлось сделать глубокий вдох, вспомнить о своих. От прорыва зависит судьба всех. И их, самых дорогих на свете, тоже. А чтобы прорыв удался, нужно предупредить тех, на вокзале. Если они продержались весь день, значит, парни не промах, помогут. Потом вместе уйдём в подземелья…

Хорь решительно оттолкнулся и осторожно, как учил Ярцефф, выполз из-за последних развалин на открытый всем ветрам (и пулям) замусоренный пустырь. Он пробирался осторожно, то и дело замирая, чутко озираясь и вслушиваясь во мрак.

Нет, полной тьмы и тишины не было. Мутным пятном из мглы то и дело выплывали подсвеченные развалины вокзала. Ревели моторы броневиков, то и дело тишину рвали в клочья длинные вражеские очереди. Раздавались и ответные — совсем короткие, на два патрона, чаще вообще стреляли одиночными. Значит, где-то был не найденный Ярцеффом склад, может, совсем маленький, или вовсе тайник-схрон. Они нашли автоматы и патроны — но ничего серьёзнее. По сравнению с воинством Ярцеффа — нищета. Да и подготовки, возможно, никакой. Зато хватало решимости занять оборону и драться до конца.

Последняя очередь прогрохотала совсем близко — до стрелявшего бронетранспортёра было метров тридцать. Даже сквозь смог проступили мутные пятна трассеров. Те, кто на вокзале, не ответили, они уже знали, что железные повозки с пулемётами неуязвимы. Интересно, достала ли кого-нибудь короткая, в два патрона, очередь с вокзала, прогремевшая чуть погодя? Хотелось бы верить, что достала: наверное, подобрался кто-то вплотную, очередь броню и пробила.

И снова — грохот пулемётов, оба броневика стреляли, не считая патроны. Точно достали, вот экипажи броневиков и мстят, долбя крупными пулями ветхие стены. И хотя победа была совсем маленькая, она мало что значила для тех, кто скоро останется без патронов, да и вообще ещё вчера он и не подозревал об их существовании, Хорь улыбнулся. Ещё два дня назад были свои, поселковые — и чужие, на чью судьбу посельчанам наплевать. Теперь всё изменилось: своим стал каждый, для кого Подкуполье — дом. А готовые встретить врага с оружием стали своими вдвойне. Ради них стоило рискнуть жизнью.

Ну вот, пока стреляют, сами они ничего не слышат. Хорь прибавил ходу, но подняться на ноги не решился — мало ли что!

…Очереди ударили внезапно, и теперь не в сторону вокзала, а куда-то вбок. Взревев мотором, один из броневиков развернулся, два столба света от прожекторов поймали бегущую фигуру. По длинным, будто нарочно вытянутым ногам с большими перепончатыми лапами, крохотному пузатенькому туловищу, и не имеющей шеи, фаллообразной голове он узнал бегущего. Дрыся, паренёк, тоже ходивший под началом Петровича. Дёрнула же его нелёгкая попытаться пробраться бегом! Теперь эти будут наготове. Подстрелят, как пить дать…

Сделав отчаянное усилие, Дрыся сумел выскользнуть из светового столба. Ему пришлось отвернуть от вокзала прочь — и, как с тревогой отметил Хорь, в его сторону. По впавшему в панику Дрысе уже стреляли все, кому не лень. Скрещивались во тьме автоматные трассы, визжали, рикошетя о развалины, пули, порой они смачно чавкали, попадая в слизь, и было это куда ближе, чем хотелось бы.

Время от времени Дрыся всё-таки попадал в свет фар, и тогда его нескладная, чёрно-белая фигура резко тормозила и меняла направление. Прорваться к вокзалу у него не получалось, залечь не давали, оставалось только метаться в надежде выскочить из огневого мешка. Наверное, его могли расстрелять сразу же — но нарочно гоняли, играя, как котокролик с крысосусликом на свалке. Пользуясь моментом, Хорь пополз вперёд, но тут наступила развязка. Световые столбы скрестились, надёжно захватывая беглеца — и сразу две очереди крупнокалиберных пулемётов швырнули его в грязь. Хорь видел, как брызнула чёрная в свете фар кровь и какие-то ошмётки.

Пальба стихла, несколько солдат едва заметными тенями двинулись к трупу. Переговоров слышно не было, казалось, подошедшие существа в одинаковых шлемах вовсе и не живые люди. То есть, наверное, они были — и беззаботный смех, и фразы типа: «Ну и урод!», и команды вроде: «Ищите, вдруг он не один!» Но произносились они упрятанными за бронестеклом забрал губами, а передавались по внутренней связи.

Команда точно была: солдаты рассыпались по полю, внимательно глядя под ноги. Фонарики зажигать не стали: даже обычный карманный фонарь даёт видимую в мутной мгле засветку. И если автоматчики, засевшие на вокзале, не зевают, а они точно не зевают, и сочтут цель достойной короткой очереди… Но слишком много одинаковых фигур в «скафандрах», чтобы можно было долго от них прятаться. Только что Хорь дивился безрассудству Дрыси, но теперь единственный выход — в быстроте. Сам того не ведая, паникёр подарил ему несколько минут, и под шумок Хорь успел проползти метров пятьдесят. Оставалось не больше тридцати, а такое расстояние можно попытаться проскочить… Тем более, если сразу не заметят…

Улучив момент, когда все, кто мог увидеть, повернулись спиной, он рывком оторвал отяжелевшее тело от земли. Резко втянул прохладный воздух — и что есть духу припустил к вокзалу. Мутные отблески прожекторов приближались, ещё чуть-чуть, и спасительная тьма растает. А вокзал наплывал медленно-медленно, будто издевался, будто издевалось само время, растягивая секунды в годы…

Его заметили ещё до того, как тело ворвалось в световой столб. Наверное, сработали приборы ночного видения, ведь тряпка, какими мутанты заматывали лица, свалилась на плечи. А может — ультразвуковой пеленгатор движения на броневике. Первую очередь дали именно со старого бронетранспортёра. Басовитое стаккато пулемёта, шелест пуль над головой, резкие порывы холодного ветра рядом с самым виском: смерть ошиблась совсем чуть-чуть… а может, играла с разведчиком в кошки-мышки, как с Дрысей забарьерцы, будоража напрасными надеждами.

Свет накрыл разведчика с головой, глаза резануло болью. И, будто слетела с головы шапка-невидимка, его тотчас поймали в прицел автоматчики. Длинная, какую позволяют себе лишь богатые чужаки, очередь хлестнула понизу. Наверное, его хотели взять живым. Отчётливо, словно в кошмаре, обострившийся слух ловил плотоядное чавканье пуль, что попали в слизь, резкое звяканье встретившихся с булыжниками. Что-то чиркнуло по ноге… Только не это! Нет, бежать можно, кость не задело.

Следующая очередь подобравшихся поближе солдат должна была стать последней — теперь его решили расстрелять. Иначе с чего бы резко рвануло ухо, а по шее потекла струйка крови? Но в этот миг Хорь увидел впереди колючие, злые огоньки. Засевшие на вокзале тоже заметили разведчика, и теперь, тратя драгоценные патроны, пытались его прикрыть. Краем глаза он увидел, как короткая очередь свалила бежавшего следом солдата. Готов? Нет, встаёт. Эту их броню из кевлара и металлопластика не всегда брали пули стареньких «Калашниковых». Только если совсем в упор, и угол попадания, близкий к прямому. Знание, добытое в битве на заводе, за которое было заплачено немало жизней.

Испытывать судьбу никто из осаждающих не рвался. Они подались назад, ровно настолько, чтобы прицельный огонь стал невозможен. За два дня войны они тоже чему-то научились. Например, тому, что осаждённые не станут тратить патроны, пластая наугад. Тем самым забарьерцы дали разведчику ещё несколько секунд.

Которых как раз хватило, чтобы промчаться последние метры и, перекатившись через кучу битого кирпича, скользнуть в какую-то дыру.

— Осторожнее! — скомандовал негромкий голос. Поздно: там, за проломом, оказалось глубоко, не меньше полутора метров. Грохнулся Хорь больно — но не смертельно. — Встать можешь?

Как ни странно, мог. Сперва кряхтя и опираясь на стену, потом гораздо увереннее он встал на груду обломков, об которые чудом не сломал позвоночник. Ага, чуть выше, чем по грудь. Отсюда можно стрелять, как из окопа, причём снаружи попасть в небольшую щель почти невозможно. Вот и теперь — разозлённые тем, что упустили гонца, «гости» из Забарьерья садили и садили по многострадальному вокзалу изо всех стволов. Пули где звонко, где плотно, как в дерево, били в старинные стены, дробили старую кладку. В окно метром выше пролома порой залетали крупнокалиберные пули, они со звонкими щелчками били в противоположную стену, и тогда, осыпая всех серой пылью и брызгая острой крошкой, плющились о стену. Порой рикошетили, и тогда уж кому как повезёт.

— Ты откуда, парень?

— Из Ситников, от наших, — следуя инструкции Петровича, сказал Хорь. — Напарника вон завалили… Кто у вас главный?

— Я, — прогудел мощный бас, в отблесках прожекторов, что продолжали шарить по окнам, показалась коренастая, широкая в кости фигура. Из известных Дрысе мутантов такой обладал только Двуглавый Боря. Или Ярцефф, но был ли он мутантом, Хорь доподлинно не знал. — Хлепень Жирный я. Ваши ещё живы? А мы тут концы отдаём.

— Петрович велел передать, — начал Хорь. — С наступлением ночи было решено оставить позиции на заводе и прорываться в крепость.

— Да какая она крепость? — махнул когтистой лапищей Хлепень. — Стена и то не везде. Только что название одно…

— Там вход в подземку есть, Петрович прорывается туда. У нас девяносто бойцов и обоз. Когда начнётся бой, нужно, чтобы вы ударили в тыл. Потом соединяемся и, прорвавшись через мост, идём на парк… В смысле, Блоню.

— Не идём, — покачал головой Хлепень. — На обоих мостах посты с пулемётами. Мышь не проскочит. Можно через реку вплавь, но обоз этот… Что хоть там?

— Повозки. Пулемёты на них, и простые, и крупначи, еда сложена, оборудование с завода, сырьё — баланду из чего будем готовить, когда всё своё съедим? Бабы, дети, раненые. Мост надо брать. Без него не пройдём. Если всё бросить, сдохнем в первые же дни. Так Петрович сказал.

— Помню его, умный мужик. Только вот к пойлу почти не прикасался… Может, потому и умный. Только я тебе так скажу: если отсюда ударить, мы все у мостов и останемся, даже не ступим на них. Там и прожектора, и пулемёты, даже пушка. Они уже пол-вокзала снесли, отсюда просто не видно…

Словно подтверждая его слова, со стороны реки раскатисто проревела очередь. Судя по тому, как брызнули обломки стены, как посыпалась с крыши всякая труха, на этот раз работал не пулемёт, а автоматическая пушка. «Мясо будет!» — понял Хорь. Ещё он понял, что обязан любой ценой вернуться живым и честно доложить, что последняя надежда развеялась, как дым. Разве что подползти к чёртовой пушке вплотную, попробовать взять расчёт в ножи, и уж потом — всей толпой. Да только их наверняка прикрывают автоматчики, может, пулемёты и броневики. А подступы, отсюда отчётливо видно, обшаривают мощные прожектора, порой они скользят и по стенам. Да и видящая в темноте аппаратура наверняка включена…

— Через мосты нам не прорваться, ни с обозом, ни без. Если не помогут с тыла.

— Что?

— В крепости, у Соборной горы, до вечера слышалась перестрелка. Не знаю, живы ли они, но это единственная надежда. Если мы в лоб пойдём, а они ударят в спину тем, кто на мосту, может, и прорвёмся, а пока забарьерцы будут решать, что да как, протащим обоз… У-у…

— Ты ранен? — спросил разведчик.

— Пустяки, в плечо попало, там и засело. Многим хуже. Но болит зверски. А у нас ни воды, ни еды, да и патронов скоро не будет. Если через час-два не пойдёте, тут никого не останется. Детей в подвале, и тех… Слышь, выручай, парень. Доберись до Соборной…

Хорь вздохнул. Так хотелось отдохнуть тут, под прикрытием стен, и не соваться на холодный ночной воздух, кажется, свистящий от пуль. Но время уходит. Петрович не будет ждать до рассвета — и напорется на пушки. А стоит представить под огнём неповоротливые повозки со скарбом и ранеными, густо облепленные детьми… Подтянувшись, он выбрался в оконный проём и осторожными перебежками двинулся во тьму. За путями начинались разрушенные до фундаментов строения, местами ещё торчали основания несущих стен. Уже неплохо: скорчившись, за самыми крупными можно отсидеться. Жаль только, было таких всего несколько, по ним и будут стрелять.

Он едва успел пройти опасный участок, перебежать перрон и спрыгнуть в спасительную тьму путей, когда по окну мазнул луч прожектора. Стало ясно, что Хлепень не соврал: вокзалу порядком досталось. Выбоины от бесчисленных пуль и снарядов, следы разрывов гранат, всё правое крыло здания лежит в развалинах. Накрыли с воздуха? Или хорошенько нашпиговали разрывными из пушек? Похоже, им правда не продержаться до утра. Если Петрович хочет получить помощь, ему придётся поторопиться. А что на той стороне? Неужто там уже всё кончено, и помощи не будет?

Подозрительное движение Хорь заметил вовремя — всё-таки бабка-мутация не только отнимала, забарьерец, вот как пить дать, не заметили бы ничего. Может, и не увидел даже — вместе сработали зрение, слух, обоняние… А ещё то таинственное, так и не открытое наукой Забарьерья шестое чувство, которым, однако, так или иначе владеет каждый подкуполянин. Прянув за крупный обломок стены, Хорь скорчился за ним, стараясь даже не дышать: авось пронесёт.

Не пронесло. Хотя, с другой стороны, могло быть и хуже: отправься они на патрулирование отделением, было бы нечего ловить. Но мимо шёл лишь один чужак, вдобавок, пока он жив, пробраться к реке незамеченным было невозможно.

Это и решило его судьбу.

Стрелять Хорь не стал. Дождавшись, когда тот подойдёт поближе, Хорь на всю длину выбросил руку с ножом. Нож был трофейный — из новейшего керамогранита, по прочности мало уступающего алмазу. А ведь его ещё заточили на совесть, теперь он далеко превосходил когти покойной Хряквы. Если и могло взять кевларовый панцирь что-то кроме пули в упор, это такой нож. И всё-таки, подстраховываясь, Хорь направил руку в незаметную щель между забралом из бронестекла и нагрудником. Если повезёт, и оружие войдёт в узкий зазор, и на его пути окажутся лишь металлические защёлки… Простую сталь керамогранитный нож резал без проблем.

Не получилось. В последний момент солдат что-то почувствовал — и чуть нагнул голову. Остриё со скрежетом ударило в бронестекло — обычное раскололось бы мгновенно, но только не новейшее, в котором от стекла осталась только прозрачность. Правильно оно так и называлось — псевдостекло. Пуля, если в упор и под прямым углом, конечно, возьмёт. А вот нож, пусть направленный крепкой рукой…

Нет, всё-таки даже у псевдостекла имелся предел прочности: остриё ножа прочертило на нём едва заметную царапину. Солдат уже собирался отступить, разрывая дистанцию, и наверняка бы успел, если б одновременно не попытался стащить с ремня автомат. В следующий момент Хорь свалил его с ног, и они покатились по земле. Хорь яростно тыкал противника ножом в лопатки, пытаясь нащупать малейший дефект и продавить ненавистную броню. Да, в конце-то концов, это просто-напросто нечестно: ничем забарьерных гадов не возьмёшь!

Солдат уже оправился от изумления: пользуясь своей неуязвимостью, он перекатился и, несколько раз ткнув кулаком в бедро Хоря, оседлал разведчика. Теперь одетые в боевые перчатки кулаки яростно мутузили пленника по лицу. Хорь попытался скинуть противника, на миг это даже удалось, но тот тотчас вернулся в исходное положение. «Ну вот и всё» — мелькнула в голове мысль, когда на шее начали смыкаться руки солдата…

Резкая очередь заставила его задержать дыхание, будто в случае попадания это позволит прожить дольше. Но последней, срывающей в абсолютную тьму боли всё не было. Зато как-то странно ослабла железная хватка на шее. Миг — и массивное тело кулем с отбросами завалилось на разведчика, из простреленной шеи на тело капнуло тёплое. Пользуясь моментом, пока там, наверху, не поняли, что пристрелили своего, разведчик кубарем скатился вниз, ободрав ноги о камни и мутировавшие кусты. Как раз к моменту, когда по месту схватки зашарили прожектора, Хорь вошёл в реку и погрузился в густой вонючий поток.

Плыть было тяжело. Больше всего «вода» напоминала рвоту алкашей у краников, только лениво струилась меж высоких берегов. Лениво-то лениво, но течение сносило изрядно — приходилось всё время выгребать против течения, а уж как всё это пахло… И, тем не менее, настал момент, когда парень бесшумно причалил к раскрошившейся бетонной плите, почти скрытой чёрными ветвями мутантских кустов. Осторожно, стараясь не хрустеть ветками, парень выполз к огромной, мощной крепостной стене. Так вот она какая, крепость-то! Нет худа без добра — зато она надёжно прикроет спину. А когда кончится, начнутся здания, и лучшего места проникнуть в город не сыщешь.

— Кто идёт?!

Снова окрик, и снова на родном языке. Получается, ублюдок в кевларе всё-таки помер и не успел объяснить своим, что «ошибочка вышла». Отлично.

— С Ситников, звать Хорем, приказано связаться с вами.

— Ясно, — произнёс мутант. В темноте было не различить, но голова у него явно не человеческая. Автомата за плечом или в руках не видать — в руке лишь на совесть заточенный старинный топор-колун. С таким не стоит связываться даже в кевларовом панцире: не пробьёт броню — сломает кости. Серьёзнее только пудовый кузнечный молот, какой недолюбливает за примитивность Петрович. Против автоматов толку чуть, а вот если б такой был у Хоря в момент схватки…

Может, удалось бы решить дело первым же ударом — например, прямо в прикрывающее лицо псевдостекло?

— Ты можешь проводить к вашему главному?

— Не, главных у нас нетути, — отмахнулся паренёк. — Каждый себе главный. Ну, разве что, совет у Старины Раста спросит. У нас тут полная дымакратия… Как тогда говорил этот хмырь, ну, который всё про права человека заливал…

Вопреки прозвищу, Раст был совсем ещё молодым, едва достигшим совершеннолетия, парнем. Окружала его вообще молодёжь. Ублюдки из-за Барьера могли сколько угодно путать пол и возраст мутантов, но для Хоря никакой тайны не было. Годика три, с ещё не набравшими прочность костями, и лет пять, уже почти взрослые, по крайней мере, способные хоть как-то драться с чужаками, парни и девушки. Было их тут даже больше, чем ожидал увидеть Хорь. Наверное, пятьдесят, а то и сто, в потёмках не видно. Но толку-то? Один молодняк… Остальные-то где? Взрослые мужики, бабы, ребятишки?

Отвечая на невысказанный вопрос, Раст смачно сплюнул и растёр плевок мохнатой необутой ногой.

— Там, — зло буркнул он. — На раздаче толпились, дураки, и мелюзгу туда пригнали. Будем, мол, просить у красивых людей прощения. Там все и легли, мы стрельбу сильную у раздачи слышали, и крики. А я сюда пошёл, и пацанов повёл. С утра ещё с вокзала парень переправился, три автомата и ящик патронов принёс. С ними тут и сидим… А у вас какие вести?

— Ночью — общий прорыв. Уходим в подземку. Помогите захватить мост — когда наши пойдут на штурм, надо напасть на тех, кто на мосту, со спины. Главное — покончить с пушкой и большими пулеметами. Те, на вокзале, уже готовы, Петрович тоже пойдёт. Как проскочит обоз, все и пойдём. Заодно вас вооружим.

— Ясное дело, поможем, — Старина Раст почесал крепкий бугристый затылок, лишённый даже намёка на волосы. Вместо них кожу покрывало что-то вроде разноцветной плесени. В одном месте кожу перечеркивала запёкшаяся кровавая борозда: и с ним смерть разминулась совсем чуть-чуть. — Хоть вы и не нашего посёлка… А, теперь тут все — наши. Когда пойдёте?

Вот это был действительно Вопрос. В Подкуполье никто не задумывался о такой штуке, как время. Часы, минуты, тем более секунды для подкуполян не существовали вообще, не считая времени, когда открывается раздача и пойло начинает подаваться в краники. Да и его никто не определял в часах и минутах, а чувствовали — интуитивно. День и ночь — да, были, и то восточный ветер порой превращал день в ночь. Так же различались лето и зима, то есть почти никак. «Туристы» могли бы сказать, что тут вечный октябрь. И теперь, когда появилась нужда в точном времени, объяснить оказалось непросто. Хотя сам-то Петрович в этой забарьерной премудрости соображал: у него на заводе ещё ходят древние настенные часы. То есть ходили, пока пущенная с гравиплана ракета не снесла весь корпус.

— Подберитесь к реке и, прячась за стеной, будьте наготове. Услышите, что мы начали, нападайте. Прежде всего, валите расчёты пушки и пулемётов. Потом и остальных. Ну, а дальше Петрович скажет, что делать.

— Понял. Передай, мы будем готовы.

 

Глава 10. Наследие предков

— Ну где он шляется?! — яростно сплюнул Петрович, ноги непривычного к наземному передвижению мастера нешуточно устали. То ли дело — на крыльях, по воздуху он километров на сто летал. Увы, после бойни на заводе о полётах придётся забыть — не меньше, чем на пару месяцев. Тогда, днём, он поднялся в воздух, чтобы уточнить направление главного удара. Он опасался вертолётов или чего поновее — машин больших, рёв моторов которых слышен за километр, — но не маленьких, юрких и почти бесшумных БПЛА, оснащённых малокалиберными пулемётами и противотанковыми ракетами. В этот вылет Петрович взял с собой не привычные гаечные ключи, а старый-престарый пистолет. Очередь, продырявившая крылья и отдача ответного выстрела сорвали Петровича в штопор, к счастью, высота была совсем невелика, метров семь, не больше, а внизу не оказалось ничего острого. — Говорил же, доберёшься до вокзала — и мухой обратно. Вот и ходи теперь по земле, как дурак, а ноги, между прочим, не железные…

…На вокзал он на всякий случай направил двоих — Дрысю и пронырливого, подвижного, как ртуть, Хоря. С первым всё ясно: наблюдатели из передового охранения видели, как того скосили в упор. Хорошо, если сразу — насмерть. А если живьём взяли? Ярцефф говорил, что допрос со спецсредствами развяжет язык даже пленному «хунвейбину», если не сработает система самоликвидации. А стоит им узнать, что завод оставлен, да передать тем, кто всё ещё блокируют пустые корпуса… Вне заводских руин всех перебьют за полчаса. А то и просто ракетами врежут, как в самом начале…

— Вернулся? — спросил Петрович у посыльного из головного отделения. — Что там?

— Эти стреляют по вокзалу, оттуда слышны одиночные и короткие очереди. Похоже, с мостов бьют.

— Хорь?

— Не видели. Вроде, когда Дрысю завалили, кто-то там метнулся — в смысле, эти стреляли не по вокзалу, а рядом. Но может, и не он, а если он, мог и не проскочить…

— Ясно, — скрипнул зубами Петрович. Похоже, дальше ждать бессмысленно. Наоборот, с каждой минутой растёт риск быть обнаруженными. А на внезапность вся надежда… — Ступайте обратно. Оружие к бою, начинаем, как подойдёт остальной взвод. Вы, — обратился он к стоящим рядом бойцам. — Бегом к Амёмбе и этим, новеньким — Борзе и Штыре. Передайте: пусть бегом охватят этих с боков — и атакуют сразу вслед за нами. Амёмба остаётся в резерве, — это слово мастеру более-менее знакомо, не то что совсем уж чуждое «фланги». Резерв мощностей на заводе — дело вообще хорошее. — Начинаем.

Развалины становились всё ниже, всё неказистее. И в прежние-то времена они были по большей части старинными двухэтажками. От таких по большей части не сохранились даже перекрытия первых этажей, лишь изредка — несущие стены. Скоро, знал не раз летавший в крепость Петрович, развалины вовсе сойдут на нет, и откроется длинная и узкая полоска пустыря. В прежние времена тут были железнодорожные пути, совсем как на заводе, только чуть шире и сильно длиннее. Говорят, до Москвы до самой шли, а кто-то утверждает, что и дальше на восток. В такую ерунду Петрович не верил: да кто кататься-то будет на такие расстояния?! Им вот и четыре километра пройти — проблема.

Может, под слизью рельсы и не проржавели насквозь, но уж точно не осталось ни одного вагона. А дальше — вокзал, на котором ещё отстреливается горсточка храбрецов. Если они ударят забарьерцам в спину, шанс ворваться на мост будет. Ну, и если первый удар будет, чем подпереть. Потому Ярцефф и настоял, что один взвод до поры останется в резерве.

Вот и край. Г-образная, липкая от слизи стена с единственным окном — без крыши и дверей. Пола давно нет, он провалился в подвал, и там сгнил, а дожди год за годом смывали в провал всю грязь. На этой-то почве и поднялось хилое, всего с четырьмя чёрными листьями, изломанное деревце. Казалось, жить под ядовитыми ливнями, в вечном полумраке и сыром холоде невозможно, да ещё ствол ещё в самом начале придавил и надломил упавший бетонный блок, и потом деревце не раз ломало и корёжило. И всё-таки оно выжило, и хотело жить дальше, яростно цепляясь за жизнь. Как придётся цепляться участникам прорыва. За стеной больше никаких строений — до самого вокзала, и какие-то совсем уж жалкие развалины дальше. С детства совсем не суеверный, Петрович счёл это хорошим предзнаменованием. Вроде бы ничего особенного, в Подкуполье и не такое увидишь — а вот поди ж ты, зацепило.

Бойцы накапливались в развалинах дома, за грудами рухнувших стен, в распадках и бывших канализационных люках, которые сегодня сойдут за стрелковые ячейки. Дул устойчивый восточный ветер, он делал тьму ещё непрогляднее, да ещё начал накрапывать дождь. Всё это сейчас на руку: пусть чужие почувствуют, что пора спать, да и мутный зловонный дождь не добавит им боевого азарта. Может, вообще уйдут, оставив лишь караулы и отложив штурм вокзала назавтра.

Ну вот, все в сборе. Автоматчики в последний раз проверяют оружие, охлопывают карманы комбинезонов, что непривычно топорщатся от запасных рожков. Гранатомётчики, приготовив оружие к выстрелу, тоже изготовились к броску. Их осталось немного, а ещё меньше — выстрелов к гранатомётам. Танковую колонну они не остановят, подходящие гранатомёты давно без выстрелов, за ненадобностью их бросили на заводе. Но вот сжечь пару-тройку пулемётных броневиков, которые иначе выкосят всех в упор, это пожалуйста. Пулемёты… Пулемёты все у Амёмбы, они понадобятся, когда надо будет удерживать мост и прикрывать отход, а потом оборонять подземелье.

Петрович вглядывается в ближайшие лица ближних бойцов, дальше метра всё теряется во мгле. Ярцефф, помнится, утром сказал целую речь. На такое немногословный мастер, волею судьбы ставший взводным, был неспособен. Да и смысла нет. Свою задачу знает каждый, днём они уже доказали, что на них можно положиться. Значит…

— Сейчас выскакиваю из-за стены и стреляю очередью, — произнёс он. — Все — бегом к вокзалу, а потом к мосту. По пути валите всё, что попадётся, но не заденьте своих. И помните: если вы не справитесь… Мужики, мы все тут останемся! Готовьсь! Бегом — марш!!!

Одним рывком, крылья только бессильно хлопнули за спиной и отозвались жестокой болью, — Петрович выскочил из-за спасительной стены, навстречу пулям, навстречу врагам, навстречу победе, а может, смерти. Уперев в бедро автомат и содрогаясь от отдачи, всадил длинную очередь туда, где почудилось движение. Протрещал автомат соседа слева, потом справа, сапоги, ноги, ласты и копыта слитно ударили в грязь, топот нарастал с каждым мгновением, его перекрывал нестройный треск очередей.

— Бегом! Бегом, б…! — орал Петрович, выжимая из своих недоразвитых ног всё, что можно и нельзя. — Пли!!!

Вот и первая чёрная тень. Не похожая ни на человека, ни на мутанта, в круглом шлеме с антенной, в камуфляжной раскраски бронекостюме. Неожиданно — не со старым автоматом, а с навороченным плазмострелом, наверное, какой-нибудь особенно богатый «доброволец», записавшийся на последнюю и самую масштабную охоту. Солдат вскидывает оружие, нажимает какую-то непонятную кнопочку, которая там вместо курка. Длинный красный луч разогретого до свечения воздуха, отчаянный крик — луч прожигает в груди здоровенную дыру, плоть не сгорает даже, а испаряется от температуры в сотни тысяч градусов, комбинезон вспыхивает, будто политый бензином. С отчаянным воплем парень головой вперёд падает в обломки. Ещё один на миг вырывается вперёд — и валится, обливаясь чёрной кровью: грудь перечёркивает кровавый пунктир. Горячий ветер овевает ухо Петровича — пуля, а может, и не одна, прошла совсем близко. Где-то впереди бахает граната: сила взрыва рассчитана так, чтобы не навредить людям в «скафандрах», но осколки исправно косят «бездоспешных» мутантов.

Пустырь взрывается грохотом очередей, мутными всполохами взрывов, криками, костяным стуком прикладов — кому-то посчастливилось повалить противника, теперь пытаются разбить бронестекло забрала. Дохлый номер — поможет только пуля в упор. Парень с плазмострелом выдаёт ещё один импульс — и снова смертельный: такая же дыра появляется в голове у соседа, жар долетает и до Петровича, а вот кровавых брызг нет: от таких температур кровь обращается в ту же плазму — как и мясо, кости, волосы, ткань. Стрелок снова целится — теперь уже явно в Петровича, сомнений быть не может…

Спасибо Ярцеффу, свирепый капитан вбил нужные навыки всем без исключения. Точнее, лично он гонял только взводных и отделенных, а уж те потом мучили остальных. Но Петрович был одним из тех, кому доставалось особенно. Именно поэтому руки оказались быстрее головы. Они, эти руки, вскинули автомат на уровень груди и, вроде бы не целясь, выдали короткую очередь. Вскрика не было — точнее, был, но его заглушила маска шлема. Плазмострельщик неуклюже взмахнул оружием — и завалился назад. Хлюпнув, приземлился в грязь и плазмострел. Не задерживаясь, Петрович цапнул лямку — и непривычно лёгкий ствол занял место на плече. Нет, в рукопашной его не используешь, слишком лёгкий и, на вид, хрупкий материал, но броню он должен дырявить исправнее «калашей», тем паче штыков и прикладов. И любую бронетехнику тоже. В смысле, любую старую бронетехнику. Гравилёты наверняка имеют защиту, иначе какой в них смысл?

Петрович побежал зигзагом, вспоминая наставления Ярцеффа. Вовремя — там, где он стоял, пронеслись несколько пуль, мутным сполохом сверкнул трассер. Но нет худа без добра — стрелок засветился, как если бы включил фонарь. И, разумеется, тут же получил в грудь четыре пули. Пинком опрокинув только начавшее падать тело, Петрович бросился дальше.

Основная свалка сместилась в середину пустыря. Петрович успел миновать два трупа своих бойцов, которых уложила граната, ещё корчащегося в агонии, подстреленного в упор забарьерца — и снова двоих, на сей раз срезанных очередями. На холодном и сыром воздухе кровь дымилась, будто кислота, и отчего-то это было самое жуткое. Мастер пробежал последние шаги и притормозил всего в нескольких шагах от побоища. Огляделся, пытаясь по крикам, отблескам трассеров и сполохам фонариков определиться, что происходит…

И тут в рёв и грохот свалки вплелись новые звуки. Те, которые переживший охоту Мэтхен не спутал бы ни с чем — впрочем, как и все пережившие штурм посельчане. Ревя моторами, два броневика заходили с боков, охватывая взвод Петровича с флангов. Всё так же маневрируя, машины чуть притормозили — и на концах пулемётных створов забилось пламя. Петрович едва успел броситься в грязь, а вот двое бежавших впереди… Гранатомётчика, вскинувшего «огненную трубу», как куклу, переломило пополам и отшвырнуло на Петровича. Прикрывавшему его автоматчику снесло пол-головы и руку — ту самую, сжимавшую автомат.

Уже упав на спину мастеру, ворсистое тело дёрнулось, то ли в агонии, то ли словив пулю посмертно, и затихло. Петрович прислушался. Его бойцы оттягивались назад: против бронированных, стремительных монстров, палящих здоровенными пулями в упор, давящих колёсами, они драться не могли. А за машинами наступали автоматчики, методично добивая раненых и паля на любое движение. Самое же страшное — ни на одном фланге, ни на другом не было слышно ни выстрела. Только из вокзала доносились редкие выстрелы — похоже, Хорь их всё-таки предупредил. «Неужели только мы наступаем?!» — обожгла мысль. Он ещё мог понять, отчего осторожничают те, на вокзале. Но где взводы Борзи, Штыри, Амёмбы? Ведь ясно, как день, что полуокружённый, расстреливаемый в упор взвод не сможет выстоять в одиночку! И нет спасительных телефонов, как на заводе. Нечем передать дополнительный приказ.

— Слушай команду-у! — крикнул Петрович, уже не заботясь о сохранении тайны. — Отходить!

Но вошедшие в раж бойцы не слышали. Петрович увидел, как поднялся вроде бы мёртвый гранатомётчик. Он едва держится на кривых ногах, поверх покрывшей комбинезон грязи струится кровь. Но окровавленные руки из последних сил поднимают выпущенный было гранатомёт.

Подранка заметили. Наверное, там, на бронетранспортёре, решили, что не попали. Но не расстроились, ведь кроме пулемёта у их машины были бронированные борта и нос. Наверное, там до предела вдавили педаль газа: пятитонный стальной монстр ринулся, как пришпоренный. Они торопились размазать дерзкого стрелка по капоту, ведь это новые, ни с чем не сравнимые ощущения! Можно будет рассказать, как сошлись с чудищем грудь на грудь — и неважно, что они находились под защитой брони, а мутант, получивший полдюжины крупнокалиберных пуль, не смог бы отпрыгнуть при всём желании… Пипл, то есть смазливые девочки Забарьерья, схавает!

Они опоздали совсем чуть-чуть. Как раз в эти мгновения спусковой крючок выбирал последние доли миллиметра свободного хода. Гранатомёт выплюнул огневеющий болид, когда до броневичка оставалось несколько метров. Полёт выстрела оказался совсем коротким и окончился на лобовой броне бронетранспортёра…

Бахнуло так, что Петрович на миг ослеп и оглох, и только контуженно тряс головой. Что стало с парнем, подбившим стального монстра, он не видел, но, скорее всего, его сбила уже горящая машина. Бронетранспортёр и правда горел, жарко и чадно, изнутри о броню жутковато стучали взрывающиеся патроны. Дверь приоткрылась, выпустив алые отблески, клуб дыма и чёрную, обгорелую руку. Но никто живой оттуда не вылез.

«Значит, один остался!» — мысль, что гранатомётчик таки сделал дело, придала сил. Петрович вскинул автомат, готовясь хотя бы прикрыть отход, раз атака обернулась бойней — но заметил новую опасность, и автомат не мог ему ничем помочь.

Один броневик всё так же чадно горел на затянутом смогом пустыре, зато второй… Второй, целый и невредимый, ехал себе по смертному полю, время от времени басовито рявкал пулемёт, и не было силы, которая могла его остановить. Петрович не знал, где второй гранатомётчик, но по всему было ясно — ему удача не улыбнулась. Сейчас проклятая машина была вообще неуязвима…

…Петрович вспомнил о плазмостреле, когда до цели осталось метров тридцать. Если бы она ехала с той же скоростью, как предыдущая, он не успел бы даже ценой жизни. Но экипаж, похоже, уже поверил в свою безнаказанность. «Добровольцы» не спешили, они стремились растянуть удовольствие. Ехали по полю, давили залёгших, расстреливали в спину убегающих, косили очередями в упор пытающихся сопротивляться…

Сорвать с плеча плазмострел, лёгкий, почти вдвое легче привычного «Калашникова», но на этом его достоинства и заканчивались. Как эта хрень работает? Так, что ли? Не, это дополнительный прицел. Ух ты, а в прицел сквозь мрак всё видно! И дальномер работает! Тэ-экс, сколько там? Тридцать, двадцать пять, двадцать, пятнадцать… А, вот она, кнопка…

Петрович нажал заветную кнопку, когда до броневика оставалось не больше десяти метров. Броневик как раз отвлёкся на одного из бойцов, отползавшего к развалинам, крупные пули ударили перед ним в грязь, отрезая пути отхода. Одновременно из короткого раструба на конце плазмострела вырвался ослепительно-оранжевый луч, с совсем тихим, неживым каким-то шипением он пропорол немногие оставшиеся метры. Густой смог мог бы помешать лазеру, но это был не лазер, а кое-что пострашнее. От струи обращённого в плазму воздуха пахнуло адским жаром, луч упёрся в борт машины…

И сразу стало понятно, почему старая бронетехника ныне считается хламом. Огненный луч молниеносно проплавил в броне дыру, металл словно пил невероятный жар — и испарялся, как неведомый подкуполянам снег от прикосновения раскалённой кочерги. Сантиметрах в десяти от луча жара уже не хватало на испарение, там броневая сталь текла, будто лава из вулканического кратера, воспламеняя краску и капая светящимися каплями на землю. Внутри броневой коробки уже бушевал пожар, луч уверенно поджигал всё, что могло гореть.

Петрович выключил плазмомёт, нажав на ту же кнопку. Наведя ствол пониже, нажал ещё раз — и с грохотом лопнули прожжённые шины, броневик встал на полурасплавившиеся колёса, теперь он полыхал, как свеча: горела и камуфляжная краска, которая, вообще-то, считается огнестойкой.

— Ведь можем же! — обрадовано бормотал Петрович, касаясь цевья. Сам ствол, наверняка отлитый из какого-то тугоплавкого материала, раскалился нешуточно. «Короче надо бить» — сообразил он. — Можем, когда захотим!

Петрович повёл прицелом по полю. И задохнулся от восторга: он ещё не понял принципов, на которых работал прицел, но видел во мраке так, будто стоял день, а смога не было и в помине. А если подкрутить маховик резкости и ввести наибольшее увеличение… В прицел была видна даже мутная жижа, струившаяся в нынешнем Днепре вместо воды, мост с давно проржавевшими и рухнувшими перилами… Сам мост, впрочем, смотрелся вполне надёжно: его не провалил даже вставший поперёк дороги древний грузовик с… пушкой? Для танковой калибр маловат, почему-то Петровичу казалось, что миллиметров тридцать, не больше. Но счетверённая установка не могла быть и пулемётом.

О таких установках Ярцефф, пусть вскользь, говорил. По его словам, такая могла разнести в куски вертолёт или распилить танк надвое сплошным потоком снарядов. Ещё бы: скорострельность зашкаливала за шесть тысяч выстрелов в минуту. Пока ствол пушки был привычно задран к небу — изначально такие установки делались как зенитные. Но в любой момент расчёт мог чуть довернуть маховики, опуская своего монстра параллельно земле — и атаковать мост станет бессмысленно. Любое число атакующих порвёт ещё на подступах. А ведь там ещё и пулемёты… Ну, и как переправляться через реку? Разве что подползти поближе и попробовать сжечь установку из плазмострела? Или попробовать сработать отсюда?

И снова Петровича отвлекли. Навстречу бежали несколько забарьерцев, но теперь мастер был в преимуществе: новый прицел позволял видеть их издали. Петрович открыл огонь, когда до противника оставалось сто метров — расстояние, невероятное для Подкуполья. Коротенький импульс, прочертивший оранжевую дорожку — и передний, рослый парень в «скафандре» повалился в грязь лицом. Остальные ещё не поняли, что это не ошибка: так же бежали за отступающим взводом, азартно постреливали…

Теперь Петрович расходовал энергию экономно, короткими, почти неотличимыми от автоматных трассеров импульсами. Он не боялся промазать: прицел не шёл ни в какое сравнение с тем, что был у автомата. Да и вообще, прав Ярцефф — военная наука шагнула далеко вперёд.

На таком расстоянии пули не брали боевой скафандр, а смог не давал стрелять прицельно. Но от импульсов плазмострела защиты не было. Петрович видел, как валились навзничь, запрокидывались назад, оседали в грязь и будто сдувались, иные умирали сразу, иные ещё корчились, если импульс не попадал в грудь и голову, а, скажем, перерубал ноги. И никакой кевлар, никакие композитные сплавы, никакое бронестекло не могло противостоять почти стотысячеградусному жару… Никогда прежде Петрович не чувствовал себя с оружием единым целым, этакой мыслящей приставкой к плазмострелу. Его, всегда спокойного и немного насмешливого, распирал кровожадный азарт. Хотелось идти вперёд, гнать их до самого моста, и спалить, наконец, пушку…

Петровича отрезвило отсутствие целей. Чужаки, наконец, сообразили, что у противника совсем не одно старьё. Они даже не пытались стрелять, только вжимались в землю — на что способны плазмострелы, за Барьером хорошо знали. Он послюнил палец, осторожно коснулся раскалённого ствола. Удивительно, но ствол остывал стремительно, совсем не как железный. И не коробился, не потрескивал от перемены температуры… Из чего его сработали, интересно? Так, враг пока остановлен — хорошо бы узнать, как далеко отошли подкуполяне.

Мастер глянул назад — и только выругался: Ярцефф за такое нарушение дисциплины бы точно не похвалил. Бойцы отползли чуть назад, затаились в промоинах и щелях — но и не думали отходить к развалинам, как было приказано. Можно попытать счастья ещё раз…

Его поредевший взвод не стрелял. Кто менял магазины, кто поудобнее обустраивался на своих местах, кто пытался зажать раны. Но звуки боя не стихали, наоборот, они всё ширились, вот грохнул крупнокалиберный пулемёт, и отчего-то Петровичу казалось, что на сей раз свой. Грохотало и впереди — но там щедро тратили последние патроны автоматы. От мысли, что и на вокзале народ не стал отсиживаться, дожидаясь спасения, на душе стало ещё теплее.

Правда, как-то странно молчали слева бойцы Борзи. Но это уже не имело значение. Раз в дело вступили пулемёты, значит, не удержался от участия и Амёмба. Значит, они там, впереди, дерутся, а его взвод зарывается в грязь? Возможно, ополовинившемуся дважды за сутки взводу следовало отдохнуть, возможно, сама идея отдавала безумием — но больше Петрович сидеть на месте не мог. Так же, как вначале, он рывком вскочил, взмахнул перед собой стволом плазмомёта и хрипло заорал:

— За мно-о-ой!!! — И, не оборачиваясь, помчался к вокзалу, туда, где тоже слышались крики и пальба. За спиной нарастал топот: уцелевшие бойцы спешили воздать врагу по заслугам.

…Увидев врага, Петрович вскинул автомат. По сравнению с плазмострелом двадцать второго века оружие века двадцатого казалось примитивным и убогим. Но тратить заряд аккумуляторов на тех, кого можно свалить из «калаша», было бы верхом глупости. Короткая очередь разорвала тьму, отдача, которой в принципе не бывает у плазмострелов, толкнула приклад в плечо. Очередной солдат раскинул руки, выпуская автомат — и опрокинулся на спину, будто отброшенный пинком великана. Петрович не стал рассматривать убитого, не было времени даже добить, да и претило ему расстреливать беззащитного. Перепрыгнув через корчащееся тело, мастер успел высадить пару пуль прямо в забрало из бронестекла — и нос к носу столкнулся с могучим мутантом.

— Хлепень я, — произнёс тот, не спрашивая, а утверждая. — Привет, Петрович. Будем вместе воевать. Какие будут приказания?

В дисциплине этот Хлепень явно знал толк, отметил Петрович. Потом вспомнился крупный, серьёзный мужик, к которому до войны летал за машинным маслом. Правильный он, Хлепень этот, будет надёжным помощником.

— Сначала берём мост, — произнёс Петрович, видя, как к развалинам напротив моста спешат бойцы. Так, вот и Амёмба, лёгок на помине! Раз все в сборе, и даже бойцы с вокзала, можно начинать. Петрович вскинул к плечу плазмомёт, ничем больше быстро поразить пушку нереально… и застыл. Потому что в кузове грузовика с пушкой встал в полный рост…

Встал…

«Не нравится мне эта тишина» — думал Хорь, осторожно перебирая конечностями. Новый, невиданный в посёлке способ передвижения (ну, разве что с пьяных глаз) отнимал много сил, но кое-что оставлял и для мыслей. Ярцефф, конечно, учил, но все верили, что мастерство ползания по грязи не пригодится. А пригодилось. Хорь полз быстрее и тише всех, да еще не отклячивал при этом задницу. Сейчас, сейчас мы вас, ребятки… Стойте там, на мосту, у своей пушки, да смотрите на вокзал: оттуда вся опасность, а мы тут так, после краников домой ползём.

От Старины Раста Хорь уже собирался уходить — надо же предупредить своих, что есть ещё одна группа, почти без оружия, но готовая драться. Но тишина за Днепром взорвалась стрельбой, разрывами и многоголосым криком. Определить, что происходит, в темноте с расстояния в полкилометра было нереально. Но судя по интенсивности стрельбы, началось всерьёз. Петрович не дождался своих разведчиков, решил начинать на свой страх и риск. Его можно понять: он же не рассчитывал на дополнительную задержку разведки. А отход с завода вот-вот заметят, если уже не заметили. И огромная, но почти беззащитная колонна будет уничтожена в полчаса. Петрович прав — надо начинать.

— Раст, — сказал Хорь. — Наши уже начали.

— Сам вижу, — буркнул предводитель. — Что ж, пошли.

По словам Старины Раста выходило, что на южном берегу противника почитай, что нет. Ещё утром они оцепили раздачу, оттуда целый час раздавались крики и стрельба: палачи забавлялись, стараясь растянуть удовольствие. Наверняка ещё и фильм снимали, неприязненно подумал Хорь: днём на заводе с расстрелянной колонны сняли и несколько камер. Заняв мосты, они двинулись на север, где весь день слышалась канонада. Раст и сам хотел прорваться к своим, но днём через Днепр было не перебраться — даже под мостом вплавь.

— Ну, конечно, совсем без присмотра нас не оставили, — понижая голос, произнёс Раст. — Вон там, у ворот перед мостом, окоп отрыли каким-то бульдозером. Пулемёт там у них…

— А что ж меня пропустили?

— Может, не заметили, — предположил Раст. — А может, не стреляют по одиночкам. Хотя странно это, странно… Ладно, ты готов?

— Так точно, — совсем как учил Ярцефф, ответил Хорь.

— Подъём. И тихо мне, тихо, чтоб эти ничего не заподозрили…

Идти до стены всего ничего, по забарьерным меркам, каких-то триста метров. Сами подкуполяне к расстоянию относились примерно так же, как и ко времени, только ещё менее конкретно. «Тут, рядышком» или «до хренища пилить» — вот и все меры расстояния, применявшиеся сколько-нибудь заметно. Нет, можно, конечно, измерять расстояние шагами, только кому это надо, есть выразить две универсальные меры. Другое дело, в рост этой ночью и в этом месте не походишь. Выбираясь из развалин, и осторожно, стараясь не чавкать грязью и держаться завалов, ползли к стене.

Ползти было не только холодно и мокро, но и страшно. Накатило сильнее, чем когда расстреливали Дрыся. Казалось: сверхчувствительные аппараты чужаков, пеленгаторы и беспилотники уже засекли горсточку смертников, и только ждут, чтобы подобрались поближе. Несмотря на все технические нововведения, чужаки редко стреляли дальше, чем на пятьдесят метров. Только если уж совсем верная добыча…

Впереди ползли безоружные. То есть нет, не совсем безоружные: ещё убегая со своего завода, от раздач и от краников, парни запаслись кто ломиком или лопатой, кто кувалдой, кто и старым, безнадёжно ржавым топором-колуном. На самом деле толку от этого добра, за исключением, быть может, топора, в рукопашной не будет. Как и от штыков с прикладами, как и от зубов, когтей и кулаков. Задача тех, у кого не было автоматов — добраться до окопа любой ценой, и завязать рукопашную с солдатами, не давая стрелять. Тогда остальные успеют добежать и добить врагов вблизи. Соответственно, как ни рвались вперёд автоматчики, им приходилось ползти сзади. Нельзя даже выматериться — разве что мысленно. Только ползти, да ещё сдерживать запалённое пыхтение, да придерживать автомат, чтобы, упаси Тот, Кто Наверху, не звякнул железом по камням, не клацнул затвором…

Казалось, время остановилось, даже развалины вокруг одни и те же, а ползут они на одном месте. На другом берегу всё так же гремела стрельба, рвались гранаты, кто-то что-то орал… «Наши» — подумал Хорь. И когда у тонущей во мраке крепостной стены загремели выстрелы и замелькали мутные сполохи дульного пламени, его как подбросило. Самое же обидное, стрелять было явно рано: до чужаков оставалось не меньше тридцати метров. Увы, у чужаков таких проблем не было. Смог, прежде верный союзник защитников Подкуполья, обернулся против его жителей…

— Бего-ом! — выпуская короткие, злые очереди по сполохам, проорал Раст. — Автоматчики — следом!

Хорь вскочил, стараясь не обращать внимания на встающие под ногами фонтанчики слизи, на плотный, порой с металлическим лязгом, звук ударов пуль о камни. Наугад, от бедра саданул длинной очередью по сполохам — может, пригнутся, хоть дёрнут рукой, прицел собьют. В ответ тоже стреляли: бежавший впереди парень с ржавой лопатой вдруг будто споткнулся, голова безжизненно мотнулась и упала на камни. Сбоку кто-то закричал, вывалился автомат из рук одного из стрелков. Что-то чуть заметно, вроде бы совсем несильно, зацепило плечо, и по комбинезону потекло горячее. Уже понимая, что ранен, в горячке боя Хорь не чувствовал боли. Преодолев последние шаги, прыгнул в окоп и изо всех сил обрушил приклад на шлем ближайшего врага. Убить, естественно, не убил — но точно ошеломил, на несколько драгоценных секунд выбил из колеи. Враг опрокинулся навзничь, попытался подняться — и снова упал, когда в грудь в упор ударила очередь. Грохнул одиночный, потом ещё очередь…

— Что стоим? — как сквозь вату, донёсся голос Раста. — Бегом на мост! Сейчас развернут пулемёт — и всем кирдык!

Мост выдержал грузовик с пушкой, два пулемёта и нескольких автоматчиков — ещё несколько мутантов ничем не могли ему повредить. «А ведь он уже два века тут стоит! — изумился Хорь. — Кто ж его так поставил?!» Он бы ни за что не поверил, скажи ему кто-то, что это были его предки. Потихоньку рана брала своё, в плече словно ворочался раскалённый гвоздь. А уж когда понадобилось вскинуть автомат и, сменив магазин, стрелять по чужакам на мосту… И всё-таки разведчик стрелял снова и снова, щедро тратя всё, что дал на дорогу Петрович.

Автоматчик… Стреляет, сука… А, вот так его! Маска шлема разлетается вдребезги: сразу две или три пули не оставили ей шансов… Вперёд! Нет, автомат нужен! А свой — долой, без патронов он только лишняя тяжесть. Потом подберём… Но это оказался не автомат. Более длинный и увесистый ствол. Что это за штука такая? Ну-ка… Грохот выстрелов, сила отдачи показали: новая пушка существенно мощнее прежнего автомата. Двоих пулемётчиков, разворачивающих крупнокалиберного монстра навстречу новой угрозе, словно перечеркнуло пополам, несмотря на кевларовую броню, из спин аж брызнуло. Пятная кровью, судорожно цепляясь за своего железного друга, пулемётчики сползли на мост. Хорошая штука. Ну, а теперь самое главное — старинная зенитка. Её даже не пытались разворачивать — ни прямо на грузовике, ни вместе с грузовиком. Слишком большая, тяжёлая, и не наведёшь на противника сразу…

…Они нажали на курки практически одновременно — посельчанин Хорь и отправившийся поохотиться на мутантов доброволец Кастельно. Одинаково дёрнулись в руках две одинаковые штурмовые винтовки, одинаково свистели пули, одинаково брызгали из пробитых пулями тел ошмётки. Разве что человек умер мгновенно, из кузова грузовика мешком вывалился уже труп: в голову угодили сразу четыре пули, маска шлема разлетелась острыми осколками. А мутанту прошило грудь, отшвырнув назад, но он успел увидеть, как на мосту встретились две волны разномастных существ: соединились, наконец, отряды Петровича и Старины Раста, точнее, то, что от них осталось.

Ну, и в чём между ними разница — в том, что один мутант? Но кто такие, если честно, сами люди? Да просто обезьяны-мутанты, смертельно опасные для всего мира.

Грузовик взревел мотором, затрясся, с ним мелко завибрировал и старенький мост. Петрович осторожно, чтобы не сорваться в реку, коснулся педали газа. Обдав Штырю и Амёмбу выхлопом, машина поползла к южному берегу, в кузове покачивалась трофейная счетверённая установка. Самый ценный на сегодня трофей, за него заплатили жизнью десятки хороших парней. Но если с умом расположить пушку, да ещё утащить в подземелье весь боекомплект… Зная, что под землёй можно нарваться на такую штуку, они трижды подумают, прежде чем лезть.

«Или, скажем, решат затопить подземелье» — всплыла невесёлая мысль. Впервые подумалось, что прорваться в подземку — ещё не означает спасение ото всех бед, что подземную крепость всё равно надо защищать. Да что там. Это даже не спасение — просто длинная отсрочка. И всё-таки от нескольких дней жизни никто не откажется.

Машина съехала с моста, её подбрасывало и покачивало на ухабах даже на скорости пешехода. Дорога в ворота была закрыта: засыпать окоп с трупами забарьерцев просто не было времени. Петрович ругнулся — но он уже освоился с управлением, древнее транспортное средство неспешно развернулось, и, обдавая древнюю стену бензиновой гарью, поехало в обход. За «пушечным» грузовиком двинулись повозки. По бокам, озираясь и держа наготове автоматы, шли бойцы. Сутки назад обычные парни, выбитые из колеи общей бедой, теперь они разительно изменились. Изменилось всё — взгляды, походка, даже голоса. «Ярцефф был бы доволен» — подумалось Петровичу.

…Они встретились в тот самый глухой час ночи, когда прежде засыпали насосавшиеся пойла пьянчуги, а их подруги, устав дожидаться хахалей, отправлялись к соседям. Наскоро скинули трупы с моста, готовясь переходить реку. А пока… Смеялись, обнимались, целовались: наверное, никогда ещё жители Подкуполья так не радовались друг другу. С северной стороны тянулась вереница телег — раненые ещё днём и уже сейчас, разобранные синтезаторы баланды, сырьё для них, и, конечно, старики и детишки. Для них всех прорыв означал спасение.

Объехав участок крепостной стены, машина выкатила на захламлённую узкую улочку, что лепилась к подножию какого-то здания. В заросшем слизью и копотью сооружении ещё можно было узнать огромную церковь, не церковь даже, а целый собор. Собственно, ему гора и была обязана названием. Купола провалились, осыпались чёрным от грязи крошевом некогда прекрасные витражи. Но сложенные полтысячи лет назад стены всё сопротивлялись времени, скалясь на мир чёрными провалами окон. Парадоксально, но именно новоделы на окраинах городов рушились первыми, сыпались как карточные домики. Двухэтажки, жалкие остатки довоенной, а то и дореволюционной застройки, уже почти все сохранили несущие стены. Кое-где держались перекрытия, лестницы, даже крыши. Ну, а наследие семнадцатого-восемнадцатого веков сохранилось почти целиком, будто кто-то не ленился ремонтировать.

Днём, особенно если из сердца Зоны не натянет смога, Петрович мог бы увидеть немало интересного. На южный берег он почти не летал, и то всё, что внизу, терялось в тумане. По сравнению с далёкой северо-западной окраиной, где сохранились лишь развалины да перестроенный уже после образования Зоны завод, тут был настоящий заповедник прошлого: множество сохранившихся, потерявших только окна и двери домов. Местами в квартирах даже оставались истлевшие тряпки, разбухшие и прогнившие предметы мебели.

Но сейчас всем было не до того. Сохранившиеся здания создавали только проблемы: приходилось следить, чтобы не налететь на них впотьмах, и ползти на черепашьей скорости. Хорошо хоть, не надо смотреть вверх — за небом присмотрят парни у пушки. И если появятся желающие обстрелять колонну, от этого станет хуже только им. Тридцать миллиметров — это вам не пять-сорок пять! Так что летите, гости дорогие, если жить надоело.

Но в городе было проще. Грузовик так и шёл на первой скорости, и всё равно приходилось притормаживать, чтобы не оторваться от остальных. Теперь их вели парни Раста, они выросли на этом берегу, южная половина города для них родной дом. Сам Раст сел в кабину рядом с Петровичем, показывает.

— Давай по этой улице — ну, которая прямая, широкая. Видно, главным проспектом была, н-да. Не сворачиваем, дальше прямо — а вот сюда свернём. Теперь влево — и ещё метров триста…

— Ну, наконец-то…

За стеной начался довольно крутой подъём. Мотор взрёвывал на ухабах, колёса скользили, бросая комья слизи в идущих сзади. Теперь машина почти не двигалась. И не прибавишь ведь скорость: как назло, старые и прочные дома в этих местах неплохо сохранились. А въехать в какую-нибудь стену на полной скорости не хотелось совершенно. Глядя на грузовик, стали тормозить и остальные. «Время теряем!» — скрипнул зубами мастер и высунулся из окна.

— Обозникам — полный вперёд! Входить в подземелье! Остальные — становимся, занимаем оборону! Расчёту — приготовиться к стрельбе!

Машина остановилась, когда красивое старое здание осталось позади. Начался сквер: с обеих сторон высились уродливые, чёрные деревья — то, что осталось от красавцев-дубов старого парка в подкупольском климате. Совсем рядом проплыло какое-то четвероногое рогатое чудище: опознать во мраке оленя, да ещё бронзового, как и подобает изваянию, было невозможно. У бойцов из передового охранения даже не выдержали нервы: Петрович услышал грохот очереди, пули высекли из брюха и рогов искры. Наконец показалась покосившаяся, местами и обваленная ограда из бетонных плит, за которой виднелось полуразрушенное, да ещё некогда недостроенное здание. Задумывалась постройка не просто основательной, а, можно сказать, помпезной. Но колонны раскрошились, рухнул козырёк фасада, остальные стены тоже не пережили ста двадцати лет в Подкуполье. Даже ржавые когти арматуры уже не торчали из раскрошенного бетона, их сглодала Её Величество Ржавчина. Видимо, здание почти закончили. Ещё несколько дней, строители разобрали бы забор, и доступ в помещение был бы открыт всем. Ну, может быть, сколько-то времени потратили бы на внутреннюю отделку помещения. Но что-то помешало. А потом возникла Зона, и долгострой стал никому не нужен — можно сказать, он стал «вечностроем».

Петрович вздохнул. Было в этом что-то почти готовом, но так и доведённом до ума сооружении что-то нестерпимо обиженное. Казалось, те, кто отказались доделать начатое, предали это здание, и город, и страну. С чего бы такие мысли полезли в голову? Да просто обидно знать, что когда-то предки могли соорудить этакую махину, прорыть подземку, поставить мосты, стены и множество заводов. А их косорукие потомки не способны даже доделать почти готовое!

— Ничего, — пробормотал, вдавливая тормоз, Петрович. — Нам дворцов и не нужно…

Машина нехотя остановилась, дверца распахнулась, ботинки Петровича с хлюпаньем упали в грязь, руки сами, на инстинкте, брали плазмострел наизготовку. Не остался в кабине и привычный автомат. Ему Петрович доверял гораздо больше — слишком уж сложная и капризная техника этот плазмострел.

Петрович огляделся. Зрение не выручало, в кромешной мгле один чёрт ничего не увидишь. Ориентировался по отблескам фар, трофейных фонарей, факелов, нет-нет, да и выхватывавших из мрака детали ландшафта. Куда ставить машину, чтобы хоть отчасти она была прикрыта? От прямого попадания, конечно, ничто не спасёт, но много ли будет радости, если одинокий осколок от дальнего разрыва выведет установку из строя или оторвёт кому-то голову? Что это за яма там, сбоку? Тоже что-то строили, но успели лишь отрыть котлован. За прошедшие десятилетия котлован оплыл, зарос грязью, на дне скопилась какая-то студенистая гадость. И всё-таки глубина даже теперь позволяла скрыть машину целиком. Петрович удовлетворённо крякнул: в этой яме артиллеристы будут как в окопе. Если загнать машину туда, её накроет только прямое попадание. И хотя оно тоже вполне вероятно, хоть что-то пушка сделать успеет.

Остальные… Остальные тоже расходились по окрестным домам. Отряд контролировал парк и ближайшие строения: на трофейном навигаторе они обозначались как городская и областная администрация, главпочтамт, консерватория и вроде бы даже университет. Дальше начинались ещё вчера населённые мутантами, а теперь безжизненные кварталы центра. Занять их было бы просто — но бессмысленно: чем больше занятая площадь, тем труднее её удерживать. Наконец, на юге несколько автоматчиков засели на стене.

— По домам! — командовал Петрович. — Пулемёты — в дома на перекрёстки!

Народ забегал, засуетился — настолько, насколько можно бегать в кромешной тьме. По тонущей во мраке замусоренной улице медленно ползли телеги с завода, им предстояло первыми уйти под землю. Или, если ход окажется слишком узким, в подземелье отправятся только грузы. Тогда всё может затянуться до рассвета. И пока все, кто нужно, не окажется под землёй, придётся удерживать позиции. Только потом можно уйти самим, только потом… А пока — держаться, надеясь, что кромешный мрак и маслянистый дождь заставят противника подождать.

Вертолёты шли строем, напоминающим клин перелётных птиц. Их было три — больше, как считали в штабе, не требовалось. Не получилось у наземных сил — справятся воздушные. «Кавалерию вызывали?» И правда — бригада-то называется бронекавалерийской! Да для нескольких десятков уродов, просочившихся с заводов, и это — великая честь!

— Джек, где они? — спросил командир группы ротмистр Эйхмансон у оператора пеленгатора. Этой полезной машинке нипочём и смог, и разошедшийся дождь, и дым всё ещё горящих руин завода. Пеленгатор работал по тому же принципу, с помощью которого «видит» в абсолютной тьме летучая мышь. Только многократно усовершенствованный пеленгатор засекал любое движение не на несколько метров, а на добрые десять километров. Самое то для удара управляемыми ракетами. А инфракрасный пеленгатор видит всё, что хоть на градус теплее среды. А бортовая станция радиоэлектронной борьбы… Впрочем, как раз она сейчас выключена. У выродков не может быть радиоприёмников.

— Сэр, сообщение с базы! — оживился радист Клод, для него, как для многих добровольцев, это первый боевой вылет. Волнуется парень, и есть от чего, но держится молодцом. — Сэр, у них проблемы!

— Отставить! Переключай на меня!

Голос Эйхмансону знаком. Майор из штаба дивизии, в одночасье получивший под начало бронегруппу Наттера, некогда был дружен с его отцом. Он-то и соблазнил Эйхмансона-младшего стать не менеджером или дантистом, а офицером. Хотелось бы, конечно, в КСО, но туда идут специально отобранные, да ещё генетически модифицированные люди… Точнее, уже не совсем люди. А потом ещё особые тренировки, особое питание, психотренинги… В общем, единственная настоящая армия Свободного Мира — КСО — давно стала государством в государстве. Даже не так. Корпус Специальных Операций — по сути, особый мир.

Оставались Внутренние войска, полиция, Департамент по делам Подкуполья, частные охранные формирования, что служат корпорациям… Но полиция в нынешние времена по большей части смотрит за подростками-хулиганами, да гоняет с гравивокзалов и от гипермаркетов нищих. Ну, разве что, мелкое мошенничество расследовать. Департамент, как выяснилось, никакое не силовое ведомство, а контора, поставляющая сырьё и принимающая продукцию из Зоны, а заодно продающая туры — хоть простые, хоть с сафари, а после принятия Закона об отстреле — и охотничьи лицензии. Частники — ну, эти, конечно, профи хоть куда, и заработать там вояки могут, как нигде — но служба заключается в охране бесчисленных нанофабрик, да по временам — «ликвидации» чужих менеджеров в межкорпоративных разборках, причём так, чтобы никто не заподозрил убийство. Оставались Внутренние войска — именно они охраняли периметр Зоны. Туда и попросился Эйхмансон: казалось, он пойдёт защищать человечество от кровожадных чудовищ.

Действительность оказалась не такой романтичной: стой себе на заставах, да считывай данные с беспилотников и камер слежения. Только редко-редко — выезд на уничтожение пробравшихся через Барьер мутантов… И то, если вдруг не справятся те же беспилотники и роботы. В основном выродков успешно отпугивали пси-генераторы, и другие подобные штучки, поновее и помощнее. А сами мутанты оказались по большей части не жуткими, а жалкими. Порой этих тварей было даже жалко, особенно зная, что будут с ними делать вивисекторы Института. Да и, между нами, — какую опасность могут представлять эти уродцы? Пока сидят у себя в Зоне — никакой. Ещё были рейды в саму Зону, сопровождение учёных из Института антропомутаций и туристов. Уже, конечно, повеселее, но только первые несколько раз. Потом приедается.

Так и было, пока какие-то ублюдки из Зоны не проскочили полосу отчуждения и не натворили немало бед в Европе. Проскочить через все системы слежения, контрольно-следовую полосу, интеллектуальные минные поля, при этом не задеть сигнальные провода и не попасть в поле зрения беспилотников, не говоря уж о спутниках слежения, не смог бы и он сам — если, конечно, не на своём, досконально известном участке, а на соседних. Не смогли бы и высокотехнологичные «хунвейбины» двадцать второго века. И спецы из КСО… хм, скорее всего бы не смогли, скажем так. А уж безоружные, технически безграмотные мутанты, ради которых всё и делалось… Не смешите.

Эйхмансон нисколько не сомневался, что все эти системы просто-напросто отключили. Не везде, разумеется, на время и в глубокой тайне. Всё просто: чтобы заварилась вся эта кровавая каша, нужен был повод. Вот когда его нашли, тогда и…

Внутренних войск вокруг Зоны ещё хватало для охраны периметра, но не для чистки её самой. Ну что такое, скажите, две бригады на неправильный круг диаметром в триста пятьдесят-четыреста километров? Можно, конечно, было перебросить ещё пару дивизий внутренников. Но отчего-то президент решил пустить в ход «добровольцев». Наверное, пошёл на поводу у «общественности», жаждущей использовать последний шанс для набивания чучел. И потянулись в учебные центры Внутренних войск гравипланы с «добровольцами». По большей части они уже бывали в Зоне на охоте, знали и тамошние условия, и самих мутантов, как облупленных. Знали они и старую технику, которую арендовали, чтобы съездить на «сафари». Зато дисциплина у ребят хромала, и это ещё мягко сказано.

Но добровольцы — это полбеды, даже «новенькие», ещё не бывавшие на охоте. За пару месяцев их худо-бедно обучили водить древнюю бронетехнику и вертолёты, пользоваться «скафандрами» и стрелять из пороховых автоматов. Против безоружных дегенератов, казалось, этого хватит выше крыши. Гораздо хуже оказались многочисленные «подкидыши» — какая-никакая, а боевая операция манила офицеров-тыловиков, как мёд ос. Ещё бы — заветное «участие в боевых действиях» в личном файле позволяло рассчитывать на совсем не маленькую прибавку к жалованию и пенсии, на бесплатное лечение в военных госпиталях, да и карьера пойдёт в гору. А ведь это ещё и безопасно…

Даже командовать операцией назначили не командира дивизии генерала Райдера, а любимчика президентского советника Модроу — начальника тыла КСО Эрдхая Мануна. А уж он притащил своих протеже, например, успевшего всех достать своим апломбом полковника Наттера и прочих. Они тут же пересмотрели существовавшие планы, а то, что получилось вместо продуманных оперативных наработок, вызывало у спецов гомерический хохот.

С лязгом вертолётные лопасти рубили нечистый воздух. Идти приходилось по приборам, за стёклами была лишь непроглядная чернота. Казалось, что вертолёты не летят на скорости двести километров в час, а висят на месте, даже вибрация корпуса только усиливала впечатление.

— Здравствуй, Вольдемар, — поздоровался майор. И сразу, с места в карьер, огорошил командира группы: — Плохие новости, парень. Утром добровольческая бронегруппа попала в засаду на северной окраине. У парней серьёзные потери, но главное — погиб Натер. Манун в бешенстве.

— Как — погиб? — от удивления забыв о субординации, ляпнул Эйхмансон и прикусил язык. Тоже мне, офицер.

— Ему хватило ума возглавить атаку на мусоросжигательный комбинат… И ещё кое-какие заводы, там целый лабиринт. Посёлок они заняли с ходу, но там почти не оказалось мутантов. Они все засели на заводе. Всё без дураков, мины, окопы, гранатомётные и пулемётные огневые точки, фактически весь завод превращён в укрепрайон. Похоже, даже танк был. В общем, наши всей толпой попёрли на завод, и попали в засаду. А Наттер на своём «Абрамсе» на фугас напоролся. Танк аж подбросило. В бою погибли и несколько командиров групп. Днём они получили подкрепления из бронегруппы Оттокара — но взять завод не смогли. По последним сведениям, те, кто засели на заводе, ночью просочились через кольцо окружения и атаковали тех, кто блокируют группу мутантов на вокзале. Во время боя на вокзале беспилотник обнаружил колонну повозок, толкаемых вручную, на них детёныши и какое-то добро. Приказываю нанести удар по вокзалу и его окрестностям, затем высадить десант и воспрепятствовать выходу противника на южный берег. В крайнем случае разрешаю уничтожить мосты через Днепр. Меня утвердили руководителем Смоленского направления вместо Наттера. Как поняли?

— Поняли хорошо.

— Вопросы?

Вообще-то вопросов было много. Но самый важный, из которого вырастали все остальные…

— Я не понял, сэр… Мы с вами служим не первый день, мутантов видели живьём. Знаем, на что они способны, а на что нет. Ну ладно, допустим, какой-то склад с оружием мы пропустили, а они нашли. Ладно, разобрались, как стрелять из автоматов. Но оказать организованное сопротивление, а потом так же организованно эвакуироваться… Это ведь не бегство кого куда, а эвакуация, так?

— Более того, там даже связь имелась. Мы нашли несколько старых телефонов и закопанные в землю кабеля. Значит, ими кто-то руководил. Этот кто-то не мог быть местным.

— А «языки»? Хоть одного взяли?

— И не одного. Но идиоты-добровольцы со злости всех грохнули. Да и не так это просто. Они не просто запаслись оружием, Вольдемар. По сути, там обученное войсковое подразделение с хорошим командиром. И если оно прорвётся из окружения, у нас будут трудности. Так что оставляйте патрулирование и двигайтесь сюда. Как хочешь, но найди и смешай с дерьмом этих гадов. И можешь считать, что ты командующий батальоном и майор. Отбой.

«Ага, сами-то вы на повышение пойдёте, — мелькнуло в голове. — Может, сразу в оберст-лейтенанты, а то и в оберсты».

— Джек, расстояние до мостов через Днепр в Смоленске?

— Сорок девять с половиной.

— Курс на мосты. Всем: ракеты — к бою! Сэм!

— Я!

— Передавай: группа — за мной! Цель — колонна противника на подступах к мостам, высота — пятьдесят. Над городом расходимся, на цель заходим «звездой», работаем — по очереди, «кольцом».

Вертолёт — не самолёт, да и не гравиплан. Чтобы сменить направление движения, ему не нужно делать широченную дугу. Вскоре три машины, рубя лопастями воздух, рассекали налитый мглой воздух. В отличие от Петровича и его колонны, им не грозило заблудиться или врезаться в уцелевшие стены. Уже через пятнадцать минут они должны были появиться над центром разрушенного города — и для начала накрыть отступающих ракетами, потом причесать из пушек и пулемётов, а там уже придёт черёд десанта. Ведь, помимо прочего, каждый вертолёт нёс ещё и взвод «бронекавалеристов». И, в отличие от тех, кто попал в западню на заводе, тут были профессионалы — гордость Внутренних войск.

Эйхмансон покручивал в голове предстоящий бой. Мутантам не на что надеяться: они не на укреплённом заводе, а на пустыре. Вдобавок «звёздный» налёт отбить куда сложнее, если есть, чем. Значит, после штурмовки выбрасываем десант, охватываем и прочёсываем весь район. А когда с бойцами будет покончено, и придёт пора чистить повозки, можно будет осуществить давнюю мечту: прихватить мутантёныша посмирнее и взять с собой, в качестве домашнего животного и заодно раба. А что, это же не банальные собачки-кошки, это гораздо оригинальнее, Эйхмансон не сомневался, что многие его бойцы уже прикидывают, как бы протащить живой «трофей» через посты досмотра потом, после зачистки. В крайнем случае можно продать в зверинец или в институт. В чём проблема-то? Мы ж только одно существо берём, детей у него точно не будет. В крайнем случае выпотрошить на чучело можно уже Там.

…Грохот внизу оторвал ротмистра от приятных размышлений. Мрак разорвало мутное зарево, по броне забарабанили осколки. Громыхнуло так, что было слышно и через бронестекло. «В ракету попали, от неё всё остальное рвануло» — мелькнуло в голове ротмистра.

— Шеф, нас обстреливают! — забилось в наушниках. Вот и второму вертолёту досталось. — Они тут!

— Отставить панику! Если стеклом не подставишься, не пробьют! Видишь козлов? Работаем, работаем!

«Что, не ожидал? — с удивившим его самого злорадством подумал капитан. — Знакомься, это война!» Вскоре стало не до того: совсем близко засверкали трассеры — будто проносящиеся во тьме окна поезда, только ещё быстрее. И броня загремела, будто по ней колотили десятки молотков.

Пошло трещинами бронестекло кабины. Брызнули окровавленные ошмётки из радиста Клода, Джек непонимающе уставился на оторванную пулей кисть, на темнеющий от крови рукав — и отчаянно заорал. Лишившийся управления вертолёт качнулся, но тут же выровнялся — система автопилота повреждена не была.

Через пробитые дыры в кабину ворвался воздух Подкуполья — сырой, нечистый, холодный, лицо сразу защипало. Стекло, хоть пошло трещинами и покрылось пробоинами, устояло: судя по дыркам, попали в них из крупнокалиберного пулемёта. Броня тут, конечно, не на как на боевом гравилёте, не говоря уж об установке энергоброни — но от какого-то допотопного пулемёта должна выручить. Действительно, большинство пуль бесполезно прогремели по обшивке. В стекло залетели лишь три или четыре пули — но и Джеку, и Клоду хватило.

— Якоб, слышишь меня? — снизившись до пятнадцати метров, почти цепляя полозьями полуразрушенные крыши, ротмистр Эйхмансон бросил взгляд на пеленгатор. Придётся работать и за Джека, и за Клода.

Что там? Очередь прилетела из приземистого и до сих пор почти не разрушенного здания. Снова стреляет! На сей раз пули бесполезно пронеслись мимо… На, получай! Ротмистр плавно нажал на гашетку, и с направляющей сорвалась небольшая, как раз на такой случай, ракета. Есть! Подточенная временем бетонная коробка исчезает в пышном багровом облаке. Из огненного облака выпрыгивает какое-то существо, на голове, плечах и спине беснуется пламя. Стоило бы добить из пулемёта — но какой смысл? Само подохнет! Так, вон ещё пулемёт. Погодите, а что тогда сбило бедолагу Фритьофа? Устроить такой взрыв пулемёт точно не мог.

— Должна быть пушка! Ищи зенитку!

Ещё очередь пулемёта. И снова мимо, но теперь даже не впритирку с одним из вертолётом. Да они же на звук бьют, может, и просто наугад! То есть, если чуток подняться…

— Якоб, двести метров!

— Есть двести метров!

Выполнить приказ Якоб не успел. Пушка, которую Вольдемар пытался найти во тьме, ожила, распластав ночное небо огненным пунктиром. Увы, на сей раз мутантам-зенитчикам («А смешное сочетание, м-да!» — подумал Эйхмансон) повезло.

Нет, второй вертолёт не взорвался. Но Эйхмансон явственно видел, как брызнуло осколками остекление, один из снарядов вообще отличился — начисто снёс хвостовой винт. И машина Якоба тут же завертелась волчком, из открывшейся двери пулей вылетела отчаянно вопящая фигура. Потом машина зацепила крышу какого-то дома и опрокинулась на землю вверх полозьями, с хрустом подмяв винт. Из изрешеченного снарядами нутра не выбрался никто.

Последние сомнения исчезли. Пушка — где-то там, сзади-внизу. Любопытно, откуда зенитный автомат достали выродки? И как научились стрелять, прикрывая свои колонны на марше? Но нет худа без добра: зенитку засёк и уверенно держал пеленгатор. Заложить координаты в память ракеты, развернуться для пуска — и…

И высаживать десант. И сообщить на базу, чтобы прислали подкрепления. Через полчасика тут будет полный батальон и десять вертолётов.

Огненный луч из развалин ударил один раз. Но второго — не понадобилось.

Клёкот вертолётных лопастей нарастал постепенно. «А я уж думал, оставили нас в покое» — горько подумал Петрович. В подземелье уходили всё новые и новые тележки, они были достаточно узкими и достаточно проходимыми, чтобы осторожно спуститься по грудам битого кирпича. Вот машина — точно не пройдёт. Но и тут двое самых здоровых парней из компании Старины Раста обещали помочь, утащить установку под землю. Правда, пока не ясно, будет ли от неё толк под землёй. Ещё проще со снарядами, их захватили ещё грузовик, но ящики тащить может каждый. Тут быстро управимся. А баб, ребятишек и лежачих раненых увезли ещё раньше: им-то наверху точно не место… Ещё чуть-чуть, и можно было бы уходить под землю. Но как раз этого «чуть-чуть» им не дали.

Тихое клацанье затворов, шипение маховиков, тихий шёпот команд там, где они требовались. Отряд готовился к бою несуетно и деловито — теперь, на вторые сутки войны, не было и намёка на первую панику, когда все бесцельно метались под ливнем осколков и обломков, тяжёлыми оплеухами ударной волны. Разобравшиеся с управлением парни в кузове разворачивали пушку навстречу нарастающему железному клёкоту, целились в чёрное небо пулемётчики, остальные готовились прикрыть парк от возможного десанта.

— Готовьсь! — командует командир установки. «Артиллеристов» он возглавил только что — но уже освоился на новом месте, благо, Ярцефф научил обращаться с крупнокалиберным пулемётом. Коха Лось был и правда лось — в смысле, здоровый и на вид непроходимо тупой, с четырьмя могучими, непропорционально длинными даже при его росте руками. Глаз у Кохи не было, выше носа всё заросло жёсткой чёрной щетиной. Но Лось не переживал: он видел мир совсем по-другому, он и сам не мог сказать, как, а учёные люди из Международного института антропомутаций пустились бы в непонятные рассуждения о природном РЛС. Соответственно, и видеть у него получалось дальше всех, в любом смоге, и абсолютно неважно, днём или ночью. Жаль только — не всё.

Именно Коха и стал первым, кто увидел летящих врагов. Он даже определил направление — прямо на них, и примерную — «едрит, шустрые, гады», скорость «тарахтелок».

— Разворачивай, б…, разворачивай, крысоеды!!! — крикнул он, уже не заботясь о скрытности. И сам, всеми четырьмя могучими лапами, принялся ворочать установку. Неуклюже покачивая счетверённым стволом, пушка медленно меняла положение. Потом сообразил с маховиками, дело пошло быстрее. Казалось, три «тарахтелки» вроде тех, что садили днём по заводу ракетами, уже над головой, и вот-вот пустят своих крылатых посланцев. И всё-таки они успели. Пушка с задранным к небу стволом была теперь развёрнута на юго-запад. Помня, как летят трассеры из пулемёта, Борзя прикинул упреждение. Ага, ещё чуточку… И ещё чуть-чуть…

— Пли!!!

Оранжевые сполохи на конце тонких стволов, сливающиеся воедино толчки отдачи, от которых дрожит весь грузовик, под ноги со звоном катятся горячие гильзы… Вот это грохот! Куда там привычному «крупначу», днём лихо косившему врагов на заводе! И результат соответствует!

Шедший первым вертолёт оказался чуть в стороне очереди, зато задний-левый влетел точно в поток смертоносного металла. Брызнули клочья обшивки, кувыркаясь, ушёл в сторону винт. Прозрачными брызгами опало бронестекло. Потом один из снарядов попал в «гнездо» для ракеты, и на миг вертолёт скрылся в облаке взрыва. Полыхающая, разваливающаяся на лету машина, кувыркаясь и неуклюже крутясь на уцелевшем винте, низринулась вниз. Она упала где-то на юге, где снова начинались полуразрушенные новосторойки.

— Есть! Разворачивай!

Пушка замолчала — но разрушительную эстафету подхватили остальные. Тоненькие ниточки трасс, теряющиеся в облаках смога, наискосок протянулись вверх. Мощный, басовитый стук пулемётов подхватили все, у кого было хоть что-то стреляющее. Теперь парк тонул в море разноцветных бликов. Увы, все, кроме него, стреляли вслепую, даже если отдельные пули попадали в бронированное днище, толку от них было чуть. А вот пулемётчик умудрился-таки куснуть переднего: даже с такого расстояния было видно, как туша вертолёта дёрнулась, едва не прянув к земле. Нет, выровнялась. Ещё один, похоже, отделался лёгким испугом: отвернув в сторону, он пошёл к Днепру, явно намереваясь зайти с тыла.

Ещё одна пулемётная очередь прогремела во мраке — но пули бесполезно унеслись в небо. В отличие от Кохи, они не видели врага. А автоматные пули, что высекали из бронированного днища «тарахтелки» огненные брызги, были и вовсе бесполезны, у них не хватало сил пробить даже бронестекло кабины. Тем временем передний вертолёт, видимо кого-то нащупал. «Взгляд», такой же, как у самого Борзи, но куда как посильнее, скользнул по командиру, но тут же умчался дальше, туда, где захлёбывался злобным лаем его бывший пулемёт. «Увидел!» — сообразил он, когда откуда-то из-под вертолёта вырвался пышный султан огня. Маленькая, но стремительная металлическая стрела ракеты, оставляя за собой огненный росчерк, прянула вниз-вперёд. Миг — и дом, из которого стрелял старый пулемёт, исчез в облаке взрыва. Винтокрылая машина, торжествующе клекоча лопастями, легко уклоняясь от слепых очередей второго пулемёта, стала заходить на новую цель. Холодея, Коха осознал: следующая ракета полетит в яму, где встал грузовик с его пушкой.

И тут он увидел второй вертолёт, вроде бы решивший облететь их с тыла. Найдя цель, и не обращая внимания на очереди, вертолёт носился над парком, поливая из пушки и пулемётов засевших посельчан. В парке падали срезанные ветки, вставали фонтаны грязи, разлеталась острая бетонная крошка. Порой вскрикивал, опрокидываясь от попавшей в голову пули, какой-нибудь неудачливый подкуполянин. Те, на вертолёте, уже поняли: противостоять им некому. Наслаждаясь неуязвимостью, мстя за пережитый страх, огромная машина расстреливала уцелевших в одном шаге от спасительного подземелья.

Ещё можно было выпрыгнуть из кузова, отбежать от обречённой пушки прежде, чем накроет стремительная ракета, да ещё добавят пулемёты. Но тогда тот, второй, останется цел и невредим, и будет гнать… Убивать… Взрывать, уничтожая с таким трудом доставленный обоз. Сидящие внутри ублюдки будут чувствовать полную безнаказанность. А может быть, как с того гравилёта, вниз будут спрыгивать солдаты в боевых костюмах — совсем как те, кого с таким трудом одолели у вокзала и на мосту. Тогда не уйти даже тем, кто уже внизу.

— Огонь! — срывая глотку, заорал Борзя. Хорошо, остальные не видят, как близко смерть — иначе пришлось бы терять время на борьбу с паникой. Пушка снова дрогнула, от грохота у всех заложило уши, раскалённая гильза заставила вскрикнуть одного из мутантов, упав на мохнатую когтистую ного-лапу без обуви. Но дело того стоило.

Борзя видел, как разлеталось вдребезги ещё недавно несокрушимое бронестекло, покрывалась отметинами пробоин броня, сорванная с верхней петли, криво повисла дверь. Следующий снаряд снёс её напрочь. Бешено вращаясь, что-то отлетело в ночь от хвоста — и тут же «тарахтелку» бешено завертело, крича, из открытого отверстия вырвался один человек, второй… Машина косо рухнула в развалинах, озарив тьму ещё одним мутным сполохом и глухим грохотом.

Борзя удовлетворённо опустил голову. Он сделал всё, что можно, теперь времени не хватит даже на то, чтобы выпрыгнуть из грузовика. Наверное, последний противник уже выпустил свою ракету, смотреть не хотелось. Сейчас, совсем скоро… Зато те, кого он любил в жизни, уже там, внизу. До них винтокрылый убийца не достанет…

…Оранжевый сполох прорезал тьму прямо над головой, он прошёл столь близко, что голова на миг почувствовала испепеляющий жар. Казалось, к вражеской машине протянулась струя пламени. Да нет, пожалуй, не пламени даже, тут что-то ещё горячее. Растерянно повернув голову туда, куда ударил луч, Коха увидел, как неуклюже снижается, а потом с грохотом падает на землю последний вертолёт. Сквозь маленькую, едва заметную дырочку в борту машины валил густой чёрный дым, по временам пробивалось пламя. Он оглянулся: Петрович удовлетворённо закидывал на плечо странное, обманчиво хрупкое и непривычно-нескладное после автоматов приспособление. Судя по тому, как осторожно он касался цевья — и старался не касаться самого ствола — Лось понял: эта-то штука и испустила смертоносный луч.

— Вот что это? — ошалело спросил он, сам не зная, кого. — Чем это его?!

— Не стойте столбом, тащите пушку в подземку! — раздражённо буркнул Петрович. — А вы бегом туда, где он упал. Тащите всех, кто ещё жив. — И добавил что-то совсем непонятное простецким посельчанам: — Заложниками у нас будут.

Удар вышел страшный: в голову Эйхмансона будто бросили раскалённый утюг. Боль и нестерпимый жар прокатились по всему телу, голова с маху ударилась о приборную доску, сверху на голову что-то упало, царапая лицо, посыпались осколки не устоявшего бронестекла. Внизу, в отсеке для десанта, разом оборвался крик двух с лишним десятков человек. Похоже, не просто пробило броню, а кого-то нешуточно зацепило. Сознание милосердно погасло — но шею не сломало, а позвоночник спасло кресло на амортизаторах, смягчившее удар. Повезло и в том, что высота в момент попадания была совсем небольшой. Метров тридцать, не более.

Первым, что он увидел, была тьма. Ватная, непроглядная, такая, какая может быть не в подвале даже, а в самом настоящем подземелье. Первое, что услышал — тихий, зловещий треск. Потрескивало где-то внизу, в десантном отсеке. И отчего так тянет гарью? Неужто попали в топливные баки? Или…

Могло ли в руках мутантов оказаться что-то поновее пороховых автоматов, или что там у них на складе валялось? В смысле, действительно современное? Вообще-то стоящее на вооружении КСО и Внутренних войск вооружение населению приобретать запрещено. Но уже плазмострелы первых моделей под запрет не подпадают, ибо давно сняты с вооружения. Другое дело, и стоит такая штука, в отличие от старого порохового оружия, более чем прилично. Но, в общем, ничего запредельного, какой-нибудь богатенький любитель экстрима, даже не Бессмертный, может себе позволить. И потом, уже в качестве добровольца, он мог отправиться в Подкуполье. А пуле всё равно, кто тут нищий бродяга, а кто олигарх. Добровольца могли прикончить из засады. А вот могли ли разобраться с тем, как стрелять из плазмострела?

Выходит, могли. И в самый последний момент, когда он уже готов был пустить в проклятую пушку ракету, нажали на «пуск» и выдали длинный импульс, предназначенный для уничтожения техники. А против плазмострела, даже самого старого, может помочь только метровая плита или особое поле, в просторечии именуемое энергобронёй. Хорошо ещё, что струя не попала в топливные баки или одну из ракет: тогда бы точно конец.

Ротмистр пошевелился. Тело пронзила боль, сильная, но терпимая: похоже, он даже ничего себе не сломал. Вот голова вся мокрая и липкая, запах крови перебивает даже смрад воздуха Резервации… Болит, зараза, и в волосах запуталось острое стеклянное крошево. Стоило хоть чуть-чуть приподняться над полом, и из живота к горлу поднялся вал тошноты, а голова отчётливо закружилась. Но из вертолёта надо выбираться. Попадание из плазмострела означает пожар. И взрыв топлива с боеприпасами, пусть не сразу. Всем, кто не окажется к тому времени подальше от старого транспортника, придётся изжариться заживо в огромном гриле. Превозмогая боль и тошноту, он пополз к лестнице. Рука тут же вляпалась во что-то мягкое и липкое. На ощупь оно было невыразимо мерзким, да ещё предатель-мозг выдал короткое, как приговор: «Джек». Тошнота стала неудержимой, его долго выворачивало наизнанку — хорошо хоть, не на труп.

Стало полегче. Стоять и даже ползти он всё равно не смог, так что когда штурман Джек остался позади, командир погибшей группы бессильно рухнул вниз. Голова ударилась о переборку, ослепительной вспышкой взорвалась боль — и сознание снова погасло.

— Etot gotov… Etomu tozhe pizdets… A nu-ka? Ne, snova dochlyatina.

Голос был противным, мерзким, каким-то шепелявящим, будто его обладателю выбили ломиком половину зубов. Этот-то голос и вырвал капитана из спасительного забытья. Судя по шуршанию в десантном отсеке, кто-то обшаривал погибших. А вот запах гари ослаб. Кто бы ни были эти мародёры, похоже, они потушили начавшийся пожар. Теперь только бы не нашли. Он не знал этого языка, но уже его слышал — днём, когда достреливал раненых мутантов в сожжённых посёлках. Да и раньше, во время рейдов в Подкуполье. Ледяная волна, возникнув внизу живота, покатилась вверх. Господи, только бы не заметили…

— Huinya kakaya-to, — ещё голос, тонкий и писклявый. Воображение уже рисовало мутантов — вроде тех, на кого любили устраивать облавы нелегальные, а потом легальные «туристы». Впрочем, действительность, наверное, ещё хуже. — Dron, da tut odni zhmooriki ostalis`…

Языком мутантов он не очень-то увлекался. Конечно, невозможно больше пяти лет отслужить на периметре и не выучить хотя бы несколько слов, особенно ругательств. Эти слова он сразу заметил; уловить смысл остальных переговоров было сложнее. Но поднапрячься стоило, потому что раздался ещё один голос, тоном ниже, с отчётливыми командирскими интонациями.

— Lez naverch, blua, mozhet, tam naidem. Petrovitsh nam glaz na zhopu natyanet, esli zhivogo komandira ne pritatshim.

«О чём это они?» — соображал ротмистр. Раздался перестук ботинок по лестнице, и в лицо ударил свет фонаря. Показалась неестественно длинная, дынеобразная голова с уныло торчащим длинным носом. Шесть глаз любопытно уставились на ставшую братской могилой пилотскую кабину. Длинные костлявые руки с чёрными пальцами наскоро охлопали беднягу Джека, при этом кобура с малым плазмострелом перекочевала в карман снятой с трупа окровавленной шинели.

— Blya, Dron, tut tozhe myaso…

Шея затекла, и Эйхмансон невольно качнул головой. Это тотчас заметил взобравшийся рослый мутант, облик у него был почти человеческий — если не считать того, что на одной руке было четыре пальца, а на другой шесть. В сумме опять-таки десять. Он уверенно подошёл к Эйхмансону и бесцеремонно приподнял веко, дыхнув в лицо густым смрадом. С оттопыренной губы на грудь упала капелька мерзкой, густой слюны. Он заговорил, по голосу ротмистр тут же опознал командира.

— O, smari, blya, eto govno eshyo shevelitsya! — радостно осклабился мутант. — Vstat, padla!

Эйхмансон попытался приподняться, не выполняя приказ, а чтобы освободить пояс с кобурой, но его лишь снова стошнило. Теперь — на собственный мундир. Но мутанты попались не из брезгливых. Командир ухватил за руки, писклявый — за ноги, тело осторожно потянули вниз.

— Patshany, blya, derzhi padlu! — распоряжался командир, пока Эйхмансона осторожно стаскивали вниз, а потом выносили из вертолёта. — Suka, ne obosralsya by!

Точно так же, осторожно, но без лишних нежностей, его понесли по парку. Предрассветная тьма висела непроницаемым пологом, светлыми пятнами в ней выделялись отблески фонарей — другие выродки снимали с трупов оружие и всё мало-мальски ценное. Они торопились, устало и зло матерились. Скрежетали над головой мутировавшие деревья. За домами виднелось мутное зарево — горели останки одного из вертолётов.

Потом глаза замотали грязной тряпкой, а свод над головой отсёк и звуки. Теперь о том, что он ещё жив, напоминало лишь тяжёлое, вонючее дыхание нёсших его мутантов.

— Von tuda ego, — скомандовал кто-то. — K ostal`nym.

«Похоже, не одному мне не повезло» — подумал ротмистр. Его опустили на холодный каменный пол, но повязку срывать не стали. Спасибо и за то, что сразу не кончили. Значит, есть ещё надежда, и будь он проклят, если не сумеет выбраться к своим и поквитаться с ублюдками. Но потом. Когда станет покрепче…

Утро. Или уже день? В грязных, похожих на кишечник окаменевшего исполина, недостроенных туннелях не поймёшь. Круглые сутки здесь царит абсолютная и непроглядная, даже для мутантских глаз, тьма. Без факелов и немногих трофейных фонарей уверенно ориентируются во мраке только те, кто способен «щупать» всё вокруг волнами ультразвука. Вот как герой дня, то есть ночи Коха. Таким было хорошо, как летучим мышам. Им завидовали.

Но всё равно не поспишь. Плачут дети, стонут раненые, матерятся, приняв припасённого на чёрный день пойла, мужики. Неумолчный гул висит в заполненном разномастными существами подземном зале.

— Быстрее, падла, быстрее, — негромко произнёс Борзя, указывая костлявым пальцем во тьму. — Только тихо.

Не было ни факелов, ни фонарей — ничего. Только тяжёлое дыхание и замирающий вдали негромкий топот. У всех хватало своих проблем: у входа, рядом с тушей зенитки, несли стражу двое самых смышленых. Борзя с другими такими же, ориентирующимися во тьме разведчиками, исследовали подземный лабиринт, стараясь найти побольше мест для стоянки. Ярцефф говорил, противобункерная ракета способна поразить бункер, на километр зарытый в скальную породу. Спасти от такой может лишь встречный подрыв тактического ядерного фугаса, и то лишь один раз. Правда, атомными бомбами в такой близости от генератора Купола никто швыряться не станет, обойдутся чем попроще, но один хрен, рассредоточить народ не помешает. И вообще, лучше, когда есть куда отступать, чем когда некуда. Вожди думали, что предпринять, чтобы тем, наверху, жизнь мёдом не казалась, и не подставить при этом своих. Несколько кое-как обученных «фелшеров» перевязывали раненных — ничего больше в импровизированном лазарете сделать было невозможно, разве что дать им чуть больше баланды, чем остальным, и надеяться на природную живучесть. Остальные спали, метались и стонали в бреду: ночевать под землёй всем было в новинку. До нескольких полуночников никому не было дела.

— Всё, — скомандовал Борзя. — Дальше не пойдём. Будем думать.

— А чё думать-то? — поинтересовался, едва удерживаясь от того, чтобы не заговорить в полный голос, некто Обалдуев. Весь он был какой-то нескладный, с тощими и длинными граблеподобными конечностями, зато оканчивались руки и ноги нешуточными когтями. Увы, когти эти так и не попробовали на прочность кевларовые доспехи захватчиков, да и автомат, что кое-как болтался на потёртом ремне, не надо было чистить от нагара. Только от земли, в которую весь день вжимался. — Надо пойти и спросить их, почему обчество не уважают, и какого хрена нас загнали в этот подвал, где и жратвы-то едва хватает? Выкурят, как пить дать, выкурят нас отсюда. Ептыть, что по мне, так пропади оно всё пропадом, надоело воевать.

— Рехнулся? — поинтересовался ещё один. Этот был, наоборот, толстый, как колобок, лоснился весь, а полным отсутствием волос на теле и способностью не болеть от радиоактивных дождей он напоминал Смрадека. Может, и трупами не брезговал, вон какую харю наел, но доказать не докажешь: осторожность у него в крови… — Петрович только и ждёт, когда кто-то вякнет, чтобы всех грохнуть! Я уж про Ярцева не говорю! Умнее тут надо, одно вам скажу!

— Ну, и что ты предлагаешь, Жирбас? — поинтересовался Борзя, упиваясь моментом. Сейчас он был Самым Главным, и плевать, что это признавали пока лишь несколько идиотов. Придёт время — и все убедятся, что именно он был прав, а самозваные вожди Мэтхен и Ярцефф — нет. И даже забарьерцы признают его право всеми руководить — от их имени, конечно, и в их интересах. Надо только найти к ним правильный подход, они тоже заинтересованы в этом, как его, ептыть… Ну, когда никто ни с кем не воюет и каждый держит своё. Как там Мэитхен говорил? А вот! Мирное сосу… соса… ществование!

— Не высовываться, я предлагаю. Осторожненько так говорить с одним, с другим…

— Поговорим, не переживай, — хмыкнул Борзя. Хороши помощнички, таких ни украсть не пошлёшь, ни на стрёме постоять. Ну, ничего. Будут и другие, лиха беда начало. — Нам сейчас главное что? Не попасться. Ярцев-то, видели, как этих шмалял? А я вот видел пару раз, когда он чужаков этих на заводе уложил. Наши-то пули ещё могут не пробить, а от его выстрелов любой валился. По-моему, он даже броневики дырявил. Так что тут не сразу, а с умом надо. Ясно, падла?

Народец закивал, вроде прислушиваясь.

— Говорить мы будем. Тока не сейчас. Сначала надо послушать, что говорят другие. Смотрите, выясняйте, что да как, смотрите, кто недоволен, и говорите только с ними. Да не со всяким, болтуны нам не нужны. Только с теми, кто думает, что говорит, и может держать язык за зубами. Вот когда нас будет побольше, тогда и будем решать, как от них избавиться. Они оба чужаки, да и Петрович чокнутый какой-то. Не дело, если такие главными будут.

— А дело Борзя говорит, дело! — пряча во тьме самодовольную улыбку, услышал шёпот заговорщик. — С ним дело сделается!

— Тихо! — закрепляя успех, скомандовал Борзя. — Не болтать! Теперь поодиночке, и будто ни о чём не говорили и вообще друг друга не знаем, возвращаемся назад. И помните: попусту — не болтать!

 

Глава 11. Ночь огня

Танк рычал, покачиваясь на ухабах, рёв турбины «девяностого» наглухо забивал остальные звуки: дальний лязг гусениц, редкие выстрелы. Прогрохотала пулемётная очередь — и оборвалась в грохоте разрыва, вспышки напрочь скрывал смог. Его восточный ветер нагнал изрядно, да ещё добавили коптящие развалины завода и взметённая взрывами пыль. С ночной мглой коктейль получился что надо: даже вспышки разрывов хоть как-то просматривались не дальше чем со ста метров. Всё, что дальше, оставалось угадывать по звукам — если, конечно, нет приборов ночного видения, пеленгаторов, или хотя бы мощных прожекторов. У тех, кто трясся на броне, изо всех сил цепляясь за выступы и скобы, такие штуки были: с расстрелянных в упор пехотинцев охранения сняли много полезного. Вот и глазели по сторонам Ярцефф и Мэтхен, нацепив новенькие, ультразвуковые приборы ночного видения. Один был заляпан кровью и мозгами, когда крупнокалиберная пуля прошила шлем. Но после дневной мясорубки с сотнями погибших… Ещё четверо мутантов тряслись в железном чреве старинного танка.

Мутанты-танкисты… Скажи такое кто-то полгода назад, Мэтхен хохотал бы до упаду.

Мэтхен помнил, каких усилий стоило капитану отобрать толковых парней, а потом научить их хотя бы элементарному. Двигаться на машине, поворачивать, стрелять из пушки и пулемётов. За полгода они отточили навыки (спалив уйму горючего из запасников Петровича), да и расстрелять пришлось немало патронов и снарядов. Любопытно, как этого не заметили ни спутники слежения, ни разведывательные беспилотники? Наверное, знакомый с высокими технологиями Ярцефф всё же что-то придумал. К началу вторжения у посельчан имелся неплохой танковый экипаж. Не имелось только замены, да и какой смысл, если сам танк — один?

Единственная проблема — кресла внутри машины делались под людей, а не под мутантов. Пришлось наложить на сидения всякой ветоши да прикрепить её найденной в развалинах проволокой: получилось более-менее пристойно. По крайней мере, не приходилось сидеть в креслах на корточках и на первой же кочке валиться окарачь. Увы, требовалось и многое другое: одни мутантские конечности, больше напоминающие звериные когти, чем нормальные пальцы, сколько проблем доставили! Да и «скафандры» трофейные… На мутантов такие не наденешь: вот куда, скажите на милость, девать третью руку, две непонятные культяпки и непропорционально огромные, с ластами вместо пальцев, ступни механика-водителя, с коротенькими, зато трёхсуставчатыми лапами? Ничего, зато они в танке.

Хорошо хоть, в головах у пареньков были нормальные мозги, могло бы и их не оказаться. Когда завод остался позади, Ярцефф скомандовал остановку. Мотор заглушили, в наступившей тишине отчётливо прозвучал голос командира.

Ярцефф не блистал ораторским искусством. Он обрисовал задачу скупо, но точно. Отвлечь на себя врага, заставить поверить, что прорыв — именно здесь, и стянуть к месту «прорыва» силы из города и от завода. По возможности нанести противнику большие потери. И пока все беспилотники и вертолёты будут стянуты против группы Ярцеффа, остальные под командой Петровича пойдут на прорыв в противоположном направлении. А потом… Потом предстояло самое сложное: вернуться живыми, потому что танк и экипаж заменить нечем.

— И всё время помните, — напоследок произнёс он. — Мы — лучшие. Мы можем сделать то, что никому больше — не под силу. Именно поэтому мы — здесь, и я — с вами. А теперь — вперёд!

Скользят по голой, как лысина, равнине лучи прожекторов, и их свет, отражаясь от слизи, искрится и сверкает, будто рассыпается серебряная пудра. Ещё посвистывает ветер в проводах, проходящих по территории собранного из готовых модулей военного городка. И порой, так же лениво и сонно, раздаётся перекличка часовых. Сами часовые считают это излишним: мутанты надёжно заперты в руинах завода, наверняка понесли потери, потратили боеприпасы. Им не до прорыва. Да и куда прорываться-то? В поле, под разящие удары с воздуха? В болота, где ни еды, ни нормальной земли, а пить воду смертельно опасно? Значит, нет у них выхода, кроме как держаться на заводе до последнего. Ничего, завтра новую установку пси-генератора привезут, и не одну. Вот тогда и полезут изо всех щелей. Тогда и накроем их с вертолётов и гравилётов — без забот и хлопот. Хорошо бы каким-нибудь веселящим газом угостить, то-то бы они оскалились в последний раз! Но увы — химическое оружие использовать правительство запретило. Гуманисты хреновы!

Соответственно, и часовые на наблюдательных пунктах не оглядывают округу в прицелы пулемётов, а лениво покуривают на постах. Один вообще подпирает стену, небось дрыхнет.

Выключив прибор ночного видения, Ярцефф не выдержал, хихикнул: интересно, на весь этот балаган отделения «хунвейбинов» бы хватило? Или потребовался бы взвод? А это что за вооружённая компания, нарочито громко переговаривающаяся, то и дела ржущая и меняющаяся фляжками? Да это же разводящие. Сейчас караулы менять будут! Значит, надо подождать ещё полчасика, пока новые часовые попривыкнут к «свежему» воздуху, начнут клевать носом и утратят бдительность. И вот тогда…

План Ярцеффа был прост, как мычание: о строительстве военного городка в развалинах Гедеоновки рассказал ещё Петрович, утром слетавший на разведку. Тогда строительство опорной базы только начиналось, а теперь военный городок готов. Нехитрое дело: грузовым гравипланом (хватит одного, хоть и класса «А») доставляются модули из лёгкого и прочного металлопластика, на месте из них монтируются здания и сооружения. Для этого есть специальный малотоннажный кран, но можно и вручную: самые тяжёлые модули весят семьдесят-восемьдесят килограмм. Следом ставятся полевые биотуалеты, собираются из готовых частей проводка и освещение, ещё несколько модулей — кухня, душ, электрогенератор, устанавливается ограда из колючей проволоки. Завозятся вода, пищевые концентраты, оборудование для полевого госпиталя…

Всё. Полковой военный городок — готов. День работы для полутысячи умственно отсталых дистрофиков с гаечными ключами. Или для полусотни строительных роботов, доставляемых тем же гравипланом. Демонтаж и перевозка осуществляются так же быстро и просто. А по комфорту казармы почти не уступают городским квартирам. И правильно, тут вам не срочники далёкого прошлого, а добровольцы из лучших семейств Свободного Мира, очищающие мир от мутантской заразы. Заодно добывающие себе чучела, шубы и коврики в туалет.

Военный городок — в «лунном» исполнении, то есть рассчитан на температуры от минус ста пятидесяти до плюс ста пятидесяти, двери и окна закрываются герметично. Ни химия, ни альфа-, бета- и гамма-излучение, ни вредные микроорганизмы не проникают дальше шлюзов для дегазации. Очень удобно, когда вокруг — Подкуполье. Собирался он всегда по одному и тому же плану, хоть на Земле, хоть на Луне, Ярцефф мог бы пройти по такому с закрытыми глазами. Соответственно, и часовые могли располагаться только в определённых местах. Разумеется, это здорово облегчало жизнь «хунвейбинам». Вернее, облегчало бы, если б командиры не собирали городок, в нарушение инструкций, в произвольном порядке. Но здесь всё было по-другому: не видевшие, что может натворить диверсионно-разведывательная группа, они не утруждались, и всё ставили по инструкции. Быстро, компактно, аккуратно… И предсказуемо.

На этом план и строился. На полном ходу снести будку КПП, ворваться в военный городок. И, безжалостно тараня корпуса со спящими солдатами, благо, металлопластик всё-таки не кирпич, прорваться на командный пункт. Наверняка резервные пси-генераторы именно там. А гусеницам старика «девяностого» всё равно, что давить. Штаб с инфоцентром, в памяти которого оперативные данные, аппарат закрытой связи с командованием. Если повезёт, можно сжечь несколько казарм, 125-миллиметровые снаряды вскроют их с лёгкостью. Жаль, конечно, что тут не Луна, там бы каждая разгерметизация означала пару десятков смертей. Ничего, огонь ничуть не хуже вакуума.

Но теперь, посмотрев на царящий бардак, Ярцефф понял: можно въехать внутрь вообще без стрельбы. И уж потом, оказавшись там…

— План меняется, — вернувшись, произнёс Ярцефф, когда над головой снова захлопнулся люк. — Мы не будем палить вначале.

— А потом? — удивлённо спросил Мэтхен. Чего угодно он ожидал от капитана — но не миролюбия. Да всё ли с ним в порядке?

— Потом суп с котом, — буркнул капитан. — Подъедем к командному пункту, как бы с донесением — и только там откроем стрельбу! Потом накрываем склад горючего, гараж, склад боеприпасов, если получится — пожжём, сколько сможем, казарм. Командный пункт, как договорились — тоже. А когда очухаются, отстреливаться начнут, вертолёты появятся — отходим. Понял теперь? Боекомплект-то не бездонный, — внезапно пояснил капитан.

— Ясно. Когда начинаем?

— Прямо сейчас.

Ефрейтор Сигурдссон мог ложиться спать — но отчего-то не спалось. Вроде бы честно воевал весь день, раз за разом водил старую, «польскую» боевую машину пехоты на штурм завода, под пулемётные очереди и гранатомётные выстрелы почти в упор. Штурм оказался неожиданно тяжёлым, для начала погибла окружённая группа, а потом каждая атака, как морская волна у стылых скал родной Исландии, разбивалась об отчаянное сопротивление. И горел сбитый гравиплан, горели старинные вертолёты, танки, БМП и бронетранспортёры. Исходили чадным пламенем развалины завода, но из пепла и раскрошенного бетона снова и снова летели меткие пули. Если б только пули! Кто бы мог подумать, но за долгий день исландец проникся к выродкам уважением. Настоящие бойцы. А особенно — к их командиру, сумевшему из толпы облезлых дегенератов создать воинскую часть: стойкую, дисциплинированную и умелую. Впрочем, шансов у них всё равно нет — завтра к группе подойдут подкрепления, части радиоэлектронной борьбы смонтируют свои адские генераторы — и мутанты сами полезут из развалин навстречу пулемётным очередям и разрывам. Когда кажется, что кожа тлеет, а одежда горит — уже не до войны.

От контрольно-пропускного пункта донёсся рёв мотора. Танк, судя по звуку, «польский» Т-90 — у них в батальоне таких было несколько, и один Т-80. Машины безнадёжно устаревшие, но для своего времени вполне даже неплохие. Странно, вроде они все сгорели на заводе под залпом гранатомётчиков? Получается, кто-то весь день отбивался в окружении, а ночью прорвался к своим? Молодцы мужики — что тут скажешь! Не то что придурки, умудрившиеся уронить танк в огненную лужу…

Пушка грохнула так, что вздрогнуло всё строение. Миг спустя у гаража с техникой оглушительно рвануло. Коротко простучал пулемёт — и снова ахнула пушка. На сей раз за окном встал багровый сполох, волна спрессованного, горячего воздуха тараном ударила в стену модульной казармы. Окно было герметичным — но на несуществующую на Луне ударную волну всё же не рассчитывалось. Толстое стекло покрылось трещинами, местами осыпалось из покорёженной рамы, сам корпус основательно тряхнуло.

Как подброшенный, ефрейтор бросился к окну, осторожно — вдруг снайперы уже взяли окно на прицел? — выглянул. Соседняя казарма, похожая на развороченный улей, полыхала разноцветным пламенем, оплывала огненной капелью. Ну, ещё бы ей не гореть — тут не лунный вакуум, кислорода сколько хочешь. Густые клубы дыма заслоняли свет прожекторов, острая вонь горелого металлопластика начала просачиваться сквозь щели. Среди всего этого в одном исподнем и босиком метались уцелевшие солдаты, волосы и одежда на некоторых горели. Прямо через пламя их косили длинные очереди. Ни у кого не было даже стрелкового оружия. Только какой-то плечистый мужчина средних лет, засевший за прошитой очередью дымящейся машиной, пытался стрелять из пистолета. Но тут рявкнула, заглушив все остальные звуки, пушка — и машину, словно пинком, отшвырнуло близким разрывом. Вряд ли от смельчака много осталось.

Прямо через горящий корпус, задавив нескольких раненых солдат, проехало что-то огромное, покрытое чёрными потёками металлопластика, с пробегающими по броне язычками пламени. Переехав разрушенную казарму, стальной мастодонт повёл пушкой, явно нацеливаясь…

Досматривать, как пушка плюнет огнём, Сигурдссон не стал. Царапая кулак о покорёженную раму, одним ударом высадил окно. И с подоконника сиганул вниз, надеясь, что не сломает ногу. Вроде бы не должен, этаж всего лишь второй… В тот же миг пушка ещё раз гахнула, и в миг, когда он ещё летел вниз, казарма утонула в пламени. Что-то свистнуло над плечом, скользнуло по икре, миг спустя пришла острая, будто плеснули кипятком, боль. Ударная волна припечатала сверху-сзади, Сигурдссон опрокинулся лицом в грязь, в спину пахнуло испепеляющим жаром. Ничего не соображая, на одном инстинкте исландец перекатился в какую-то канаву. Тут уже пытался схорониться молоденький солдатик: крупнокалиберная пуля, войдя в лоб, вынесла большую часть затылка, вскрытая черепная коробка парит в стылом воздухе… Сигурдссона замутило: он не был профессиональным головорезом из КСО, а в Зону ездил только охотиться. Видеть развороченные трупы соратников так близко ему ещё не доводилось. Мёртвые мутанты — не в счёт.

Но тошнота отступила, стоило увидеть, что всё ещё сжимал убитый. В окровавленных, обожжённых руках так и остался заряженный гранатомёт. Наверное, пуля настигла добровольца в последний момент, ему оставалось только выбрать свободный ход курка.

Сигурдссон не колебался. Танк стрелял и стрелял, от пушечных выстрелов уже звенело в ушах, долбил крупнокалиберный пулемёт, огромная стальная машина носилась по военному городку, давя всех, кто попадал под гусеницы, танк проламывал в корпусах огромные бреши. Каждая секунда промедления означала несколько новых смертей. «А техника в гараже? — подумал он. — А, ублюдки наверняка туда и наведались!»

Отпихнув труп, он выхватил липкую от крови трубу гранатомёта, вырвал из сведённых судорогой пальцев. Он был готов их сломать, к счастью, это не понадобилось. Завладев гранатомётом, ефрейтор почувствовал себя увереннее. Уложив ствол на насыпанный разрывом бруствер, Сигурдссон поймал в прицел танк (как раз курочивший штаб) — и нажал на курок. В уши рванулся оглушительный рёв, корпус гранатомёта дёрнулся на плече — но огненный болид устремился в короткий полёт. Расстояние было совсем небольшим, укрыться за какой-нибудь стеной танк не успевал, даже если бы кто-то из экипажа заметил опасность. На броне «девяностого» расцвёл огненный цветок. И — повезло уроженцу северного острова — попадание пришлось в лишённый активной брони, чёрный от копоти борт, как раз напротив мотора. Туда, куда ещё днём попал малокалиберный снаряд. Будто налетев на скалу, танк замер в воронке. Из пробоины повалил дым, с каждым мгновением он всё густел, пока оттуда не вырвался тоненький язычок пламени.

Сигурдссон уже нащупал в руках парня подсумок с запасными выстрелами, он уже снарядил гранатомёт к новому выстрелу, когда люки открылись, и из танка выпрыгнули бойцы экипажа. Стоило разок взглянуть, и он понял всё. Уродливые, гротескные фигуры могли принадлежать только мутантам. Теперь понятно, кто сжёг самоходку Райана с ним самим, и почему помимо выстрелов автоматов и пулемётов на заводе раздавался пушечный грохот. Судя по тому, как умело воевали «танкисты» из Подкуполья, натаскали их по-настоящему. Он заозирался, ища у солдата пистолет — нет, тот выбежал с одним гранатомётом, так и погиб. Ничего, если выстрелить ещё раз, особенно теперь, когда ублюдки столпились у люка и кого-то вытаскивают…

…Горящая стена с грохотом осела, к вони пылающего пластика добавился запах горелого мяса. Утром, когда разбирали завалы, то, что осталось от ефрейтора, так и не выковыряли из застывшего пластика…

От попадания танк тряхнуло, миг спустя потянуло гарью.

— Шухер, в мотор попали! — прохрипел Дудоня. Его посекло раскалёнными осколками, вдобавок он успел глотнуть едкого дыма, и теперь заходился в свирепом кашле. — Сейчас полыхнёт!

Внутреннее пространство наполнялось едким дымом, местами обшивка уже занималась. В танке была своя система пожаротушения — да вот беда, за сто лет она вышла из строя, и заменить её было нечем. А если огонь доберётся до боеукладки…

— Из машины! — скомандовал Ярцефф. Хрюк в последний раз полоснул по пробежавшему мимо танка солдату из пулемёта. Попал, не попал — сказать нельзя, противник молча распластался в грязи. — Живо! А то рванёт! Смотрите, где эта сука с граником!

Разгоралось быстро. Мэтхен, Ярцефф, трое из четверых «танкистов» выбрались из машины сами, а вот Дудоню, бывшего в экипаже за механика-водителя, пришлось вытаскивать.

— Прикройте!

Повторять не потребовалось. Единственный танк капитан доверил действительно лучшим, самым быстрым и сообразительным. Не сговариваясь, они и Мэтхен встали четырёхугольником, надёжно прикрывая Ярцеффа со всех сторон. Капитан склонился над Дудоней, осторожно ощупывая мокрый от крови комбинезон. С каждой секундой лицо мрачнело. Наконец Ярцефф поднялся.

— Всё, приплыли! Если не возьмём какие-нибудь колёса, конец! А гараж — вон он, как свечка пылает! — Мутное зарево там, где находился гараж и склад синтетического горючего, подтверждал его слова.

— Командир, я видел, — вспомнил Мэтхен. Всё-таки не зря, рискуя нарваться на шальную пулю, высовывался из верхнего люка. — Там у проходной «Брэдлик» остановился. Из него солдаты выходили…

— Ясно! Веди! Жуха, Хрюк — несёте Дудоню! Остальные прикрывают!

Этот бег по горящему разгромленному городку запомнился Мэтхену на всю жизнь — зато из памяти начисто стёрлись подробности. Они мчались по заваленным обломками грязным улочкам, мимо исходящих огнём расстрелянных складов и казарм, мимо ошалевших от случившегося добровольцев. Временами куда-то стреляли, кто-то орал, падал под ноги, какого-то пузатого, лысого мужчину средних лет Ярцефф приголубил прикладом в лоб, Мэтхен на бегу подхватил упавшую под ноги гранату, и ещё успел кинуть обратно — только свистнуло над головой, да из-за развалин казармы раздался вырвался сноп огня… Лез в ноздри едкий, наполненный гарью горящего пластика воздух.

Мэтхен остановился у приземистой туши боевой машины пехоты. Рядом распростёрся доброволец — охранявший «Брэдли» солдат. Он ещё успел дать неприцельную очередь, но взял прицел выше, чем надо, и пули бесполезно стегнули по ближайшей стене. Исправить ошибку ему не дал Ярцефф — только брызнуло на броню чёрной в свете пожаров кровью.

— Все внутрь! — скомандовал Ярцефф. — Живее, живее! Клади его тут!

Сам он вихрем ворвался на место водителя. Машина взревела мотором, к дыму горящей пластмассы прибавились выхлопы солярки. Провернулись катки, гусеницы с хлюпаньем выбросили первые комья грязи. Быстро набирая скорость, «Брэдли» нёсся по следам сгоревшего танка — и всех, кто попадался по пути, поливал короткими очередями из пушки. Самому пропускному пункту досталась длинная…

— Курт, нам не пора возвращаться?

— Пора. Но смысла — не вижу.

— Как это? Там же наши прорываются…

Мэтхен ожидал нарваться на привычное: «Р-разговорчики!» — но Ярцефф лишь криво усмехнулся — мол, «научил вас думать на свою голову». Как всегда после боя, он был добродушен и покладист — если, конечно, не требовалось немедленно действовать.

— Наши или уже прорвались, или все легли, — всё-таки пояснил капитан. — Если б не пришлось сбивать со следа погоню, может, мы и успели бы. Но теперь на поверхности нет никого из местных. Зато там будет до хрена наших с тобой, Эрхард, бывших сограждан. И они будут очень злы после всего случившегося. Будут искать хоть кого-нибудь, на ком можно оттоптаться. И тут мы — на броневике трофейном, причём по бортовому номеру сразу определят, откуда мы приползли! Так что, скорее всего, мы не прорвёмся дальше окраины. Накроют. Одна надежда: уйти подальше на восток и затеряться в болотах. Подождём, пока всё уляжется — и попробуем мимо постов просочиться.

— А потом? — тут же вопросил бывший командир танка, Жуха Свин. — Нас же ловить будут!

— Будут. Но ты видел добровольцев в бою — и как, в восторге? А мы не будем подставляться — укусим и убежим! Понял теперь? А насчёт боеприпасов и горючки не волнуйся. Есть у меня кое-какие идейки, раз тут такой бардак.

«Брэдли» встал посреди каких-то не то холмов, не то заплывших грязью развалин. По разводам копоти барабанил «химический» дождь, под который не стоило лезть даже местным. Маслянистые крупные капли не шелестели, а мерзко чавкали, ложась на броню, при свете такие сверкали бы всеми цветами радуги — красотища, чтоб её… Хорошо хоть, с убитых ещё на заводе сняли несколько почти не пострадавших «скафандров», и парочка подошла Мэтхену и Ярцеффу. Сыплющейся с небес отравы можно не опасаться: встроенный кондиционер работал нормально, как и остальные подсистемы. Даже пробитую пулей лицевую маску из прозрачного металлопласта удалось заменить — сняли с другого «скафандра». И автоматных очередей, если не совсем в упор (впрочем, в Подкуполье только в упор и стреляют), можно не бояться. Даже радиация, если фон не совсем запредельный, теперь не страшна.

Жаль, на мутантов такие не наденешь. Куда, скажите на милость, девать третью руку, две непонятные культяпки и непропорционально огромные, с ластами вместо пальцев, ступни механика-водителя Дудони, с коротенькими, зато трёхсуставчатыми лапами? И второе лицо, находящееся там, где у забарьерных людей — затылок? Ему ведь тоже надо дышать…

Ярцефф легко спрыгнул в грязь, она лишь едва слышно чавкнула под бронированными подошвами. Миг — и растворился во мгле, будто и не было. Не пропуская тепло, «скафандр» не давал и тепловой засветки. Такого обнаружит только ультразвуковой пеленгатор, и то не дальше, чем со ста метров. Чуть помедлив, Мэтхен отправился следом. В «скафандре» двигалось на диво легко, ничто не напоминало, что весит он килограмм тридцать, крошечные моторчики помогали переставлять облачённые в панцирь ноги. Единственным чужеродным, как каменный топор в космическом корабле, предметом в трофейной экипировке был старый-престарый, помнящий, наверное, ещё двадцатый век, автомат Калашникова.

Ничего не изменилось. Абсолютная тьма и тишина, барабанящий по плечам и спине химический дождь, посвист ветра в каких-то не то кустах, не то безлистых деревцах-недомерках. Даже чёрная глыба машины не просматривалась в могильном мраке. Но на плечо тихо опустилась рука, и по внутренней связи голос Ярцеффа прошептал:

— Тихо!

Мэтхен и сам услышал — услышал, конечно, не напрямую ушами, а особыми датчиками, улавливающими, структурирующими и передающими собственно в уши все окружающие шумы. Даже в шлеме слух у бойца был лучше, чем у кошки. Не подкрадёшься — если, конечно, датчики и динамики-репродукторы исправны. Да и как перехватить попавшемуся глотку, если кевларовая броня со ста метров держит автоматные пули? И теперь репродукторы сработали на славу, вычленив и усилив рычание мотора, лязг гусениц, даже чавканье таких же штурмовых ботинок по грязи и лязг затвора.

— Обратно, к машине, — первым сообразил Ярцефф. — Ходу, ходу! И тихо!

Идти было недалеко, они прошли едва ли больше пятидесяти метров. Интересно, эти слышали надсадный рёв мотора? Вообще-то могли: это не лёгкие шаги диверсантов из КСО. Но у них самих за спиной ревели моторы, а у встроенных датчиков тоже есть предел. Похоже, трофейный «Брэдли» встал вовремя.

Вот и бронированная машина, замершая в каком-то распадке, левую гусеницу и передний каток омывала какая-то мутная, густая… скажем так, жидкость. Ствол пушки, почти неразличимый во мраке, уткнулся в низкое небо. Глазами не заметишь, пока не подойдёшь вплотную. Но стоит ему хоть раз жахнуть, выплёвывая очередь снарядов с небольшую бутылочку величиной — и всем, кому надо, станет ясно, что в распадке — бронетехника. Причём — что в данном случае самое важное — стреляющая по «чистильщикам». Вряд ли после этого удастся уйти. Им и так-то безумно повезло.

— Тихо! — чуть приоткрыв люк, негромко скомандовал Ярцефф. Вроде услышали. — Отставить огонь, сидим и ждём.

— Чего ждать-то?! — не сразу понял Мэтхен. — Чтобы они пришли, увидели «Брэдлик»… А-а, вот оно что!

— Именно, — буркнул Ярцефф. — Два человека в забарьерной форме, причём два нормальных человека, не мутанта. И БМП — притом, что свидетелей захвата вроде не осталось. Откуда им знать, что у экипажа рук и ног не по две? — ухмыльнулся он. Но под бронестеклом и во мраке улыбку не разглядеть. — Сразу стрелять не станут, потом и подавно… А вы, пацаны, заведите мотор и будьте готовы сорваться с места…

«Точно! — теперь Мэтхен сообразил сразу. — Будем таиться, ещё подумают невесть что!»

Мотор взревел, демаскируя местоположение отряда. Ненадолго он заглушил все звуки, но вскоре и через него прорвалось нечто похожее. Господа чистильщики приближались быстро, спеша выяснить, кто тут рассекает на броневике. Ехали сами, нимало не таясь, судя по появившимся во мраке мутным пятнам, даже фары включили. Уже одно это было добрым знаком. Теперь бы только не сдали нервы у сидящих в машине мутантов. А ну, как решат, что их решили сдать, и влупят в упор по первой же попавшейся «коробочке»?

Может быть, тех, внутри, и обуревали подобные мысли. Но свет фар быстро набирал силу, вскоре чёрный, грязный, мокрый бок танка заблестел под лучами прожекторов. Да, если б начали стрельбу, уже бы горели. Старый, как погибший смертью героя «девяностый», немецкий «Леопард». Один бы выстрел из грозно поднятой пушки… Миг — и на пригорке напротив оврага показался приземистый, рычащий мотором грозный силуэт, от которого к танку тянулись два световых столба. Стало светло, как днём — но днём Забарьерья. Непривычные к такому свету мутанты наверняка бы ослепли, но и Ярцеффу с Мэтхеном, привыкшим к вечному полумраку, пришлось несладко. Хорошо, под яркими лучами бронестёкла потемнели, будто их основательно закоптили. И стало совсем хорошо.

Следом на пригорке показалось ещё четыре броневика, к счастью, они щупали «Брэдли» не трассерами, а прожекторами. И всё-таки было неуютно, Мэтхен чувствовал себя попавшимся с поличным воришкой: казалось, вот сейчас полицейский громкоговоритель потребует сдать оружие и предупредит, что «у вас есть право хранить молчание», или что сейчас положено говорить при задержании? В прошлой жизни с правоохранителями Мэтхен не сталкивался — ни в качестве обвиняемого или потерпевшего, ни даже как свидетель. Потому и представление о том, что должно воспоследовать, были почерпнуты преимущественно из книг и фильмов.

Наконец, машины приглушили свет фар. Из мрака вынырнули четверо здоровяков — Мэтхен не сразу сообразил, что комплекция у них, совсем как у него, и только «скафандры» прибавляют каждому сантиметров по двадцать роста. Вот вооружение — подкачало. Вежливо опущенные стволами к земле американские штурмовые винтовки, среди которых непонятным образом затесался «Калашников» одной из последних модификаций. Всё ясно: «скафандры»-то относительно новые, середины прошлого века — списанное старьё с армейских складов. А оружие вообще из частных коллекций. Наверное, в высоких штабах решили, что сгодятся и эти раритеты.

Видя такое добродушие (а главное, оценивая шансы бронемашины под прицелом стольких стволов), последовал примеру чужаков и Ярцефф, а, глядя на него, и Мэтхен. Только мотор продолжал реветь, делая нормальный разговор невозможным.

— Лейтенант Ловмяньски, вахмистр Жемайтис, — представился капитан Ярцефф с изумившей Мэтхена наглостью. Говорил он, разумеется, по-английски. Английские слова напомнили о доме — не о давно развалившейся, добитой бомбой или снарядом хижине, а о настоящем доме в шотландском Эдинбурге. — Двадцать второй сводный добровольческий батальон. Выполняем челночное патрулирование местности на предмет просочившихся мутантов. Предъявите документы.

«Да у них техники больше, чем у нас снарядов, — щурясь на слепящие огни прожекторов, думал Мэтхен. — И — такой апломб, будто это они в окружении!»

— Старший вахмистр Штильманн, — откозырял ночной визитёр. Разумеется, никакую заветную корочку не достал. Встроенный в «скафандр» компьютер выдал коротую шифрограмму, а на встроенном экране внутри шлема спроецировалось изображение «ксивы». Удобная замена архаичных военных билетов. Имя, воинское звание, должность, краткий послужной список, личные идентификационные номера. Если надо, можно в доли секунды пробить по базе, узнать, всё ли верно — и повязать самозванца прямо здесь же. Это в двадцатом веке вояки из какого-нибудь «Бранденбурга» могли надеть чужую форму, подделать удостоверение в государственных типографиях — и гулять по расположению противника, как у себя дома. В двадцать втором веке все наивные уловки не значат ничего. То есть не значили бы, если бы пробивать по базе было не лень.

Ярцефф не колебался — послал ответный импульс, сообщающий данные прежнего хозяина «скафандра». Ну же… Сейчас всё решится…

— Расслабься, парень, — умиротворённо произнёс Ярцефф, шагнув навстречу. Ствол он демонстративно закинул за плечо, демонстрируя мирные намерения. — Человек я, как и ты. Только вот шлем снимать не буду, неохота лысым стать. Лучше скажи, где мы находимся. А то мы тут потерялись маленько. Блин, по навигатору до базы шесть километров, а мы уж все двадцать проехали!

— Что так? — А успокоился Штильманн, отметил Мэтхен. Небрежно заброшенная за плечо винтовка — лучшая демонстрация мирных намерений.

— Да вот… Чистили мы Касплю, так там тварь борзая попалась, шесть лап у неё — складные, по три сустава, прикинь. А скачет не хуже коня, да прячется в развалинах ловко. У него уж кровища хлещет, а мчится, даже темп не сбавляет. В общем, пока из пушки гада завалили, далеко от посёлка ушли. Смотрим, а вокруг — никого, и зданий тоже, одно болото, и тьма, как у мутанта в заднице. И навигатор факовый забарахлил. Ничего не видим, ничего не знаем, где наши, где мутанты — вообще не понять. Слышь, вахмистр, мы куда хоть заехали? Далеко до Каспли отсюда?

— Ха, да вы к самому Смоленску забрели! — усмехнулся чужак. Хорошо хоть, не сплюнул, но сплюнуть в «скафандре» сложновато. — Километров тридцать вам к северу идти, парни!

— Ясно. Слышь, а Наттер как поживает? Да пили мы с ним… на гражданке… Он и убедил меня пойти в эту дыру. Говорит, демократию надо защитить…

— Нет его теперь, — зло буркнул военный, и Ярцефф едва сдержал злобную усмешку. — Как вошли на завод, так и попали в западню. Лупили по ним изо всех щелей… Кто ж знал, что у выродков гранатомёты…

— Да ты что! — как бы в ужасе произнёс Мэтхен. — Не может быть! Чтоб у тупых ублюдков стволы появились?! Да ещё и стрелять научились? И разведка ничего не засекла?!

— Говорят, — негромко, будто под большим секретом прошелестел голос Штильманна. Ярцефф недовольно поморщился. Похоже, до «добровольцев» не довели даже такой простой вещи, что переговоры по внутренней связи фиксируются и передаются в базу данных. Или — специально не довели? Вот и пытается, обормот, секретничать. — Говорят, один из отрядов «демократоров» перестал подчиняться приказам. По слухам, куратора порешили, а сами терроризмом занялись. Но это далеко было, в районе Людиново, их уже уничтожили.

Мэтхен вздохнул. Он-то обрадовался, услышав, что кто-то ещё борется. Но, во-первых, они уже погибли, во-вторых, это где-то далеко на юго-востоке, южнее Калуги. А в-третьих, они могли и просто разбежаться, убив надоевшего куратора. На что похожи «борцы за демократию», Мэтхен знал. Ещё бы чуть-чуть — и Смрадек бы полакомился забарьерцем.

— Откуда знаете?

— Только что довели, крысы штабные! Когда стало ясно, что больше сотни парней полегло, и техники до хрена пожгли…

— Ладно, не кипятись, — произнёс Ярцефф примирительно. — Их уже не поднимешь. Лучше скажи — можете ненадолго одолжить навигатор? А то наш что-то барахлить стал, показывает, что мы прошли шесть километров, а мы уже все двадцать отмахали. И карта не соответствует данным локатора…

Слова командира заставили Мэтхена похолодеть. От самого же Курта Мэтхен знал: в каждом «скафандре» есть хорошо защищённый компьютер со спутниковым навигатором. Само собой, ещё более мощную машинку поставили на «Брэдли». Выйти из строя всё разом не могло. Ярцефф никогда бы не решился на такое, имей он дело с товарищами по КСО, да хоть профессионалами из Внутренних войск. Но и с «добровольцами» он рисковал. Да что там рисковал, стоило хоть одному из них подумать…

В память такого аппарата вносятся данные спутниковой разведки, доведённые приказы, последние разведсводки и, конечно, расположение ближайших своих частей. Очень удобно, и притом безопасно: в случае смерти «хозяина» или попытки взлома кодов машинка автоматически стирает всю информацию. Снимать с трупа — бессмысленно. А вот если дадут добровольно, да ещё код доступа скажут… На этой войне человеческий облик в сочетании со «скафандрами» и боевой машиной, снимает все подозрения. Правда, покоцанная какая-то, небось, ребятки тоже в переплёт попали… Вырвались. Молодцы.

— Дать-то могу, — усмехнулся Штильманн. — Но зачем тащиться тридцать километров ночью? Переночуете у нас, отдохнёте, узнаете обстановку, свяжетесь с командованием — на свежую голову и поедете. Заодно «Брэдлика» подлатают, а то вы, видать, тоже нарвались…

— Это не мы, это на нас напоролись, — совсем натурально сморщился Ярцефф. «Интересно, смог бы он актёрством на жизнь заработать?» — подумал Мэтхен. — Вертушка НУРСами долбанула — небось, укурились чем-то! Только активная броня и спасла. Ну, не идиоты эти внутренники?

И — снова сработало. Пропасть между ведомствами огромна, во Внутренних войсках добровольцы видят не союзников, а конкурентов. «Чего и следовало ожидать, — подумал Мэтхен, вспомнив свои же лекции в университете. — Так и получается, когда серьёзного противника нет».

— Ага, тупые сволочи, — согласился Штильманн. — Ладно, мы не из таких. И поможем, и накормим… Езжайте-ка с нами. Заодно парни вас послушают…

Ярцефф важно кивнул. То есть нет, в кибершлеме с компенсаторами, защищающими шею при полутонном ударе пули от перелома, особо не кивнёшь. Но послать сигнал, который компьютер Штильманна расшифрует как: «благодарю» — необходимо. Тот великодушно махнул рукой и потрусил к колонне, всем видом показывая, что, мол, свои.

— В машину! — привычно скомандовал Ярцефф. А когда Штильманн отошёл достаточно далеко, приподнял забрало шлема, стараясь, чтобы лицо не попало под струи ядовитого ливня — и, открыв люк, обратился к подкуполянам: — За ними! Метрах в двухстах от базы, у какого-нибудь оврага, притормозим — прячьтесь в овраге. Мы с Мэтхеном дальше поедем — заправимся, жратвы и боеприпасов загрузим, сколько влезет. И тогда поиграем в весёлых жмуриков!

Мэтхен снова и снова удивлялся выдержке четырёх посельчан, волей капитана ставших танкистами. «Почему они даже не усомнились в нас?» — навязчиво крутилось в голове. Сам бы он точно решил, что его решили предать, везут на убой, и только ждут удобного момента…

— Ну всё, — скомандовал Ярцефф, когда огни прожекторов базы проступили во мраке мутными пятнами, а рёв многих машин стал пробиваться сквозь рычание мотора. — Притормозите, но не останавливайтесь. Вон овраг. Быстрее, быстрее, пока эти не засекли! Сидите тише воды, ниже травы. Мы вернёмся, поняли? Только не скоро, не раньше утра… Мэтхен, ты за стрелка! Давай, если что, из пушки их причешешь!

Бронемашина притормозила, проскрежетав траками по сохранившемуся асфальту — и снова прибавила ходу, выбросив в ядовитую мглу невидимый выхлоп. Качнулась — и вновь целенаправленно поплыла вперёд длинная, обманчиво-тонкая пушка, способная в доли секунды выбросить больше сотни снарядов. Мигнули — и снова засияли включённые фары. Никто, кроме тех, кто знал, куда и как смотреть, не увидел, как аварийные люки приоткрылись и захлопнулись, выпустив четыре поджарые, странно изломанные фигуры. «Брэдли» взревел мотором, переваливаясь через какие-то развалины, и поддал газу, догоняя колонну.

— Капитан, — стащив, наконец, надоевшие кибершлемы, оба заняли положенные места. — Не слишком ли нагло — у них заправляться? И вообще… Они ведь тоже люди, а мы так вероломно…

— Это не «вероломно», — отрезал Ярцефф. — Вероломно — стрелять из двадцати пяти миллиметров по безоружным. И убивать детей, чтобы сделать чучела для камина — тоже. Отставить сопли! Впрочем… Впрочем, без нужды, обещаю, там мы палить не будем.

Вот и база — такой же военный городок, как разгромленный час назад. Здесь тоже обустраивались всерьёз: Ярцефф проехал ворота в сплошной линии колючей проволоки — наверняка ведь под напряжением! — мимо вышек с новомодными плазмострелами, наскоро выровненной бульдозерами посадочной площадки для вертолётов и гравилётов, мимо ангаров для техники. Дальше на бронемашине ехать не стоило, Ярцефф решительно затормозил и открыл люк. В заброневое пространство потянуло холодным, вонючим, едким от химического дождя воздухом. Следом, от греха подальше нацепив шлем и закинув на плечо автомат, выбрался Мэтхен. А капитан уже благодушно балагурил с коренастым техником в засаленной спецовке:

— Мы из другого отряда, парень, так что не в службу, а в дружбу, — донеслось до Мэтхена. Непривычного к бронетехнике историка порядком укачало, даже слегка пошатывало. Даже вроде бы пошатывало — в подкупольском мраке, впрочем, не определишь. — Вы уж не скупитесь, пополните боекомплект, заправьте, посмотрите, что с силовой. А за мной — не заржавеет. И коньячок, и чучелки красивые на камин — когда вся эта дрянь кончится.

— Да всё будет чики-пуки, лейтенант, — махнул мозолистой лапищей техник. — Посмотрим вашу колымагу, как новенькая будет. Хотя… Х-ха! Какая там новая, ей уж полтора века, если не больше… А вы пойдите пока, поешьте, помойтесь…

— И душ тут у вас? — совершенно искренне удивился Мэтхен. И только тут осознал, насколько он грязный. Ещё бы, последний раз он мылся ещё в родном Эдинбурге. В тюрьме, незадолго до осуждения.

— Обижаешь, парень! Я и сам не верил, что все удобства будут… Во-он в том модуле, и стиралка для формы там же!

— Ты — первый, — произнёс Ярцефф милостиво. — А я похожу вокруг, посмотрю, что тут да как. Всё, пошёл.

Эрхард шагнул в ладный, подкупающий своей продуманностью шлюз — и, стоило герметичным внешним дверям закрыться, как мощные кондиционеры стали отсасывать заражённый химической дрянью и бактериями-мутантами воздух. Вместо него сквозь множество крошечных отверстий хлынул другой воздух, и был он так чист и свеж, что у Мэтхена закружилась голова. Только теперь он осознал, насколько загажено, задымлено Подкуполье, уже больше ста лет — Зона экологической катастрофы.

А внутренняя, обычная дверь уже раскрылась, впуская в душевую кабинку. Бледный свет люминисцентной лампы показался ослепительно ярким. Даже самым ясным днём в Подкуполье царил унылый жёлто-серый сумрак. В каморке по соседству лежали полотенца. Но не они одни. Несколько запасных, чистых и свежих комплектов полевой формы, даже казённые синие трусы и майка камуфляжной расцветки.

Дождавшись, пока журчание и плеск в душе стихнет, Мэтхен толкнул дверь. Сработанная из прочного, но лёгкого металлопластика, дверь беззвучно отворилась. Стены и пол были ещё влажными, из прикреплённого к потолку душа капали девственно-прозрачные капли. Хотелось, наплевав на надпись на стене: «Не для питья», встать под струи и глотать неописуемо вкусную, прозрачную, нереально чистую влагу: если вспомнить, что за жидкость в Подкуполье называлась гордым словом «вода»… Ещё в помещении пахло мылом и дешёвым, но ароматным шампунем — пахло чистотой.

Больше Мэтхен ждать не мог. Его ещё хватило на то, чтобы аккуратно сложить в каморке для дезактивации скафандр. Обычный для посельчан комбинезон, залубеневший от многослойной грязи, он просто скинул и небрежно бросил сверху. Осторожно открыл чёрными и липкими от грязи, в свежих царапинах, руками. И погрузился в нирвану, чувствуя, как прозрачные струи и душистое мыло смывают подкупольскую грязищу и вонь. На миг он почувствовал себя прежним Мэтхеном, принимающим душ с утра. Сейчас он побреется, потом выпьет чашечку отборного каппучино — и отправится в универ, читать никак не желающим учиться студентам историю Восточной Европы до образования Евросоюза… И снова загремят пушки штурмующих Константинополь турок, споёт мятежные песни Шандор Петефи, а Бек и Гитлер подпишут пакт о ненападении на десять лет, но продержится он только пять. В отличие от русских, поляков в этом никто не обвинял. Им — как бы можно.

Клёкот вертолёта вырвал его из мечтаний, он напомнил, что уютный мирок аудиторий и архивов разрушен и никогда не возродится. Его дом — Подкуполье. По мнению абсолютного большинства людей — мерзкая язва на поверхности Земли, последнее, что пятнает лик планеты. Подлежащая безусловному уничтожению со всеми обитателями. Да что там «подлежащая»! Она не имеет права быть.

Значит, Ярцефф прав. Нечего жалеть врагов. Это — ложная, позорная жалость, за которую могут заплатить жизнью друзья.

Далеко не сразу, нехотя грязь уступила место мылу и тёплой, невероятно вкусной с отвычки воды. Мэтхен не устоял перед искушением, и даже после того, как смыл последнюю грязь, просто стоял под горячим душем — грелся, наслаждался. Только ослабевший напор и замигавшая под потолком красная лампочка, предупреждающая, что лимит воды на одного исчерпан, заставили закрыть краны. Надеть грязный комбинезон теперь он не смог. Нацепил свежую, нашедшуюся в кабинке по соседству, форму на голое тело — и отправился в предбанник, где дожидался следующий страждущий — рослый фельдфебель, румяный, мускулистый, уверенный в себе. «Устал, да? — с неприязнью, переходящей в холодную ненависть, подумал Мэтхен. — Замаялся палачествовать? Интересно, скольких ты убил, и скольких ещё убьёшь, если всё это не остановить?» Мысль была абсолютно бесполезной для дела — но она придавала таких необходимых сейчас злости и решимости.

Фельдфебель разглядывал его тоже неприязненно, но мысли были другими. «Вот, набрали дураков с гражданки, и маемся теперь! Как на нём форма держится, мать его так и по-всякому! Как на ишаке седло, ей-богу!» Дитя технотронной эры, ишаков фельдфебель, конечно, не видел — но привычная фраза всплыла в голове сама собой.

— Сэр, разрешите обратиться! — вытянувшись, как пытался научить мутантов Ярцефф, просто чтобы приучить хоть к какой-то дисциплине, обратился Мэтхен. — Мы с сэром лейтенантом только что с задания, а где столовая, не знаем. Не подскажете?

Уставное обращение немного смягчило строгого вахмистра. Наверное, он решил, что этот мешок с дерьмом, словно в насмешку названный добровольцем, ещё не безнадёжный вахлак, можно даже сменить гнев на милость. Да и смысл, после целого дня в бронетранспортёре, под огнём? Пусть с обормотом его лейтенант возится.

— Вольно! По переходу пройдёшь в восьмой блок, там спустишься на первый этаж. Там столовая для солдат. Офицерская — в комнатке этажом выше, ему покажут. Свободен, фельдфебель.

Ярцеффа долго ждать не пришлось. Душ, как и столовая, для офицеров был отдельный. Зная капитана КСО, Мэтхен подозревал, что тот успел осмотреть расположение строений, подходы и местонахождение ангаров. Может, завёл пару полезных знакомств с кем-нибудь из местных — вон как с этим Штильманном. А может, и влез в базу данных, высматривая то, что хотел узнать с помощью навигатора.

— Ну, хоть на человека стал похож, — ухмыльнулся командир.

— А раньше на кого походил?

— На Смрадека Трупоглода, — выдал Ярцефф и заухмылялся ещё шире. — Или Трупожора, как там его звали? Ладно, отставить балаган. План такой: я договорился, чтобы нас быстро покормили, а потом часик можешь полежать на свободной кровати в солдатском модуле. Прикинь, настоящая кровать, с простынёй и одеялом. Роскошь-то какая — я тебе прямо завидую! Как только нашу машинку заправят, срываемся. Якобы получили срочное задание…

— А ты?

— А я буду с местными раздолбаями общаться. Может, в их сервер нос суну.

Мэтхен хотел спросить что-то ещё — но очистившийся от грязи организм выдал новые желания: есть и спать. Сильнее, пока что — есть. Что ж, если есть приказ, да ещё он в кои-то веке не противоречит желаниям…

— Будет сделано, — перенимая полушутливый командирский тон, отрапортовал он. И отправился в сторону столовой. Ярцефф проводил парня задумчивым взглядом — и отправился к офицерам. Предстояла работа не столько солдата, сколько разведчика — добыть нужные, как воздух, сведения о противнике.

— Давай, парень, отдыхай, пока можешь.

Никогда прежде Мэтхен не ел с такой скоростью. И нормальная человеческая еда, а не синтетическая баланда, и пусть дешёвое, но натуральное шампанское вместо синтетического же пойла, и стол со стулом, сделанные из аккуратненького, нереально чистого пластика — всё казалось неимоверно восхитительным. А уж висящий над стойкой мерцающий экран, на котором танцевали полуголые, накрашенные красотки, вообще казался вратами рая… И мучительно захотелось вернуться в этот мир, бросить всё, пойти на всё, только бы заслужить прощение, и уже завтра оказаться в своём уютном домике на окраине Эдинбурга. А потом, прихлёбывая дорогой кофе, забыть про эти два года, как про кошмарный сон.

— Вы о чём-то задумались, сэр? — спросил курчавый темноволосый паренёк, по погонам Мэтхен не без труда опознал обер-ефрейтора.

— Я вот думаю, каково сейчас тем бедолагам, которых зашвырнули в эту вонючую дыру, а теперь расстреливают заодно с выродками…

— Никак, сэр. До нас довели, что если встретим людей, мы должны обращаться с ними, как с обычными военнопленными. Вы разве этого не знаете?

— Слышал, но как-то вполуха, — совсем неподдельно смутился Мэтхен. — Можно поподробнее?

— Преступники, если уже отбыли срок наказания, освобождаются после операции. У кого срок не кончился, но оказавшие миротворцам помощь — амнистируются. Остальные будут отбывать срок в обычных тюрьмах. Пьяниц всяких, нарков, у кого с генами не в порядке — в лечебницы, в крайнем случае стерилизуют, чтобы новых мутантов не наплодили. А так мы людей не убиваем. Уничтожаются только явные мутанты. Хотя, конечно, кому-то может и не повезти. Пулям, им ведь плевать, кто человек, а кто мутант…

Мэтхену пришлось глубоко вздохнуть, чтобы не ахнуть.

«То есть если мы с Ярцеффом сдадимся, нас никто даже судить не будет! — поразился Мэтхен. — Разве что если докопаются про бойню на заводе и в военном городке, но ведь можно сказать, что нас заставили… Выходит, я могу вернуться, как только захочу! И всё будет, как было, только теперь я буду осторожнее и не попадусь соибовцам. Надо сказать капитану. А можно ведь и не говорить — пусть сам со своими монстрами кувыркается…»

В сознании всплыла другая картина, Мэтхен гнал её от себя, но она стояла неотвязно. Сейчас, пока он тут ест разные яства, пьёт чистую воду, чинно беседует с этим воякой, четверо друзей в грязном овраге мокнут под ядовитым дождём. В отличие от него, им негде помыться, поесть, а если их засечёт патруль, или просто боевой беспилотник… И есть ещё другие: бабы, детишки, старики, ещё недавно бежавшие к заветному отнорку под сверкающими кнутами трассеров. Сейчас они в лучшем случае сидят в голом, бесприютном подземелье, без еды и воды. А может, они и не добежали, и он больше не увидит ни Петровича, ни уцелевших учеников своей школы… Никого. И есть ещё тысячи других, кому эти холёные, живущие в райской благодати и задыхающиеся от скуки и благополучия монстры отказали в праве на жизнь. Конечно, можно их всех бросить и выбираться самому — но сколько раз потом в кошмарах его посетит разорванный снарядом Гуг? А остальные?

Мэтхена душил стыд за малодушные мысли. Но внешне он был совершенно спокоен, даже как-то рассеян, будто обер-ефрейтор не сказал ничего важного.

— Ладно, плевать и на выродков, и на дегенератов, — хмыкнул он. — Не знаю вашего имени, но… Не тяпнуть ли нам от нервов? Так сказать, за встречу и за победу? Если что, расходы беру на себя. Только не сразу, а по возвращении в часть, электронным платежом.

— Разумеется, сэр! — оживился ефрейтор. Похоже, дармовой выпивкой его часто не баловали. — Грета, по «Камю» мне и фельдфебелю!

…Разумеется, «рюмашкой» дело не ограничилось. Мэтхен успел отвыкнуть от нормального спиртного, а поселковое пойло после того случая брать в рот боялся. В голове шумело, мысли путались. Но ещё больше почему-то развезло ефрейтора. Похоже, сегодня угощал мужчину не один Мэтхен.

— И вот представь себе, парень, — уже без всякого чинопочитания, здоровяк-ефрейтор притянул «герра фельдфебеля» к себе, положив медвежью лапищу на плечи. — Я даже файл со статьёй сохранил. Значит, тут, в Зоне, если долго находиться, потенция ослабляется…

Мэтхену его слова напомнили об Эири, и на губы едва не скользнула усмешка. Ослабляется она, как же.

— …и её придётся восстанавливать. Ну, сам понимаешь, яйцеголовые о такой хрени подумали, и сообразили какой-то аппарат. Он будто бы излучение испускает, от которого самый позорный импотент как кролик станет. Что-то такое, вот. Поговаривают, этой штукой только за деньги будут облучать. Эх, как всегда, всё лучшее — Бессмертным! Нет, ты прикинь, какая пакость: радиация у нас бесплатная, а полечить бойца пострадавшего — так сразу плати. Воображаю, сколько денег в больничках осядут, и у страховщиков в карманах! А называется хрень эта как-то странно: то ли «Сёгун», то ли «Сайгак», то ли вовсе непристойно… Нет, ты вроде умный парень, скажи мне, простому пацану, это что, япошки что-то напридумывали?

Мэтхен зевнул, едва не вывихнув скулу: ни про какого «сёгуна», а тем более «сайгака» слушать не хотелось. Хотелось лишь плюнуть на всё и отправиться на боковую. Но в этот момент дверь распахнулась. На пороге, в полной полевой форме, сидевшей на нём совсем по-другому, стоял Ярцефф. Неловко застёгивая воротник форменной рубашки, одновременно пытаясь нащупать фуражку и подавить пьяную ухмылку, местный неловко вскочил. Медленнее, зато не так неуклюже, поднялся и Мэтхен.

— Что, наклюкался, Джеймс Бонд недоделанный? — сразу оценив ситуацию, поинтересовался командир. — Ну-ка живо ноги в руки и к «Брэдлику», его, наверное, уже заправили. Срочный приказ командования о возвращении в часть! А ты, ефрейтор, выпей ещё и за мой счёт. Я плачу, но тоже в кредит.

Поддерживаемый Ярцеффом, Мэтхен вывалился в стылую мглу.

— Теперь слушай сюда, алкаш, — без предисловий обратился он к Мэтхену. — Я тут кое-что интересное нарыл, но пришлось немного повозиться. В общем, если мы прямо сейчас не свалим с базы, прихватив «Брэдлика», всем хана.

— Ты что, уже «языка» взял? — поразился Мэтхен.

— Ага. Тут по информационной части всем ротмистр один заправляет… Заправлял. Мы с ним ласково поговорили, в итоге он мне кое-что показал, а потом склеил ласты, видно, от полноты чувств. В сортире остывает.

«Ага, а ласты он склеил от выстрела в башку, — мрачно подумал Мэтхен. — И ещё мозгами малёк пораскинул». Но — странное дело — Мэтхен нисколько не переживал, что мечты вернуться испарились, как дым. Наоборот, поступок командира внёс, наконец-то, определённость. Теперь ясно, что делать. Уходить. Только удастся ли это сделать без новой пальбы?

— Сэр, да постойте же, сэр!

Коротенький, упитанный человечек, в котором командир крупного подразделения угадывался лишь по погонам, нагнал их, когда до ангара с бронемашиной оставалось всего ничего.

— Так точно, сэр! — отмахнулся Ярцефф. — Приказано немедленно выдвигаться!

— Позвольте нашему человеку ехать с вами! — одышливо произнёс толстяк. — После случившегося нас инспектировал особист с помощником. Он должен посетить базу в Гедеоновке. Двоих вы как-нибудь довезёте…

«Проклятье! — билось в голове Мэтхена. — И что теперь делать с этими обалдуями?»

Но Ярцефф не переменился в лице. Он просчитал возможные последствия на ходу, и мгновенно принял решение. Этой его способности Мэтхен беззлобно, завидовал. Сам он точно бы спёкся и наворотил дров. Из какого теста, интересно, лепят этих КСОшников?

— Да нет проблем, — улыбнулся он. — Мы как раз пятерых в лазарет сдали, когда вертушка отбомбилась. Довезём в лучшем виде! Всё, пусть идут, время — деньги!

Двое себя ждать не заставили. Второй — низенький, но шустрый, сразу видно, спортом не пренебрегает. По погонам — целый обер-лейтенант, но у этой конторы погоны — не показатель. Может и полковником оказаться, и каким-нибудь фельдфебелем. Хорошо, не вовсе в штатском гуляет. Мужчина стремительно подошёл к машине, в свете прожекторов легко ввинтился в узенький люк. Он уже имел дело с раритетной техникой. А как насчёт новейшей?

Мэтхен, чуть протрезвевший от холодного кондиционированного воздуха, рассеянно разглядывал особистов. Лицо правильное, открытое, но настолько обыденное и незапоминающееся, что в толпе, наверное, действует как шапка-невидимка. А напарник — фигура, наоборот, колоритная. Здоровый, накачанный, камуфляж сидит как влитой. Профессионал, и хорошо, если из Внутренних войск, а не какой-нибудь укомплектованной людьми части КСО. Такой клювом щёлкать не станет. Совсем плохо. Но откажись сейчас — и уже тем самым попадёшь под подозрение. Он и в машину погрузился ещё быстрее. Мэтхен и Ярцефф заняли свои места последними. У двери, уже готовясь залезть внутрь, Ярцефф притянул Мэтхена к себе.

— Как резко заторможу — валишь ближайшего, понял?

«Брэдли» взревел мотором, двадцатитонная стальная туша задрожала и, лениво покачиваясь на укатанной дороге, поползла к проходной. Снова проплыла мимо колючая проволока и подозрительно ровные, наверняка заминированные предполья. Рассмотреть не получалось: если мины и были, их скрывал толстый слой слизи и грязи. Вообще, Подкуполье оказалось раем для минной войны — жаль только, мин у посельчан не было ни одной.

Мэтхен ожидал, что они сразу поедут к оврагу, и уж там-то, с помощью посельчан-танкистов… Ярцефф оказался хитрее. Броневик отъехал от ограды метров на пятьдесят — и решительно свернул на северо-запад. Но навигаторы на «скафандрах» имелись лишь пехоты, а к установленному в машину Ярцефф не подпускал никого. Отговорка была одна: «Второй раз можем и к мутантам заехать». Контрразведчик профессионально засомневался, с чего бы такая осторожность, всё-таки не безоружными едут. Но час назад он осматривал сожжённую технику на занятом заводе. Впечатлило. Похоже, до него дошло, что у мутантов могут быть не только голые руки. Значит, и воевать надо не как нравится, а правильно.

Мэтхен ждал момента — и всё-таки сам едва не вырубился, когда лоб с маху впечатался в окуляр. Хорошо хоть, был в шлеме. На своем месте взвыл здоровяк:, его приложило посильнее.

— Фак вас так, это что за…

Только тут Мэтхен сообразил, что означала резкая остановка. Небось, Ярцефф своего уже успокоил…

— Что тут про…

Мэтхен дёрнулся в сторону мужчины. Неловко размахнулся — но только больно ударился локтем обо что-то железное. Места для рукопашной было маловато.

Теперь дошло и до напарника контрразведчика. Здоровяк прянул навстречу, и голова Мэтхена взорвалась болью. За первым ударом последовал другой, третий, четвёртый… Здоровяку теснота не мешала, и Мэтхен понял, что его сейчас не станет. Тот не будет долго с ним возиться: ему надо выручать командира, схватившегося с напарником бунтовщика. Да и как «язык» «лейтенант» внизу ценнее. Сейчас достанет пистолет… Или голыми руками голову свернёт?

Не случилось ни того, ни другого. Свистнул, вылетая из невидимых во тьме ножен, внушительный нож.

— Всё, конец тебе, козёл…

«Что это в спину впилось, — выплыла крайне несвоевременная мысль. — Больно как…»

Одно движение рукой — и пальцы сомкнулись на рукояти лежащего на полу пистолета. Так же, не мешкая и не задумываясь о последствиях, Мэтхен машинально вскинул старенький «Макаров» и судорожно, до безобразия непрофессионально нажал на курок. Ствол дёрнулся куда-то вверх. Грохнул выстрел, по кабине поплыл едкий дым, глаза отчётливо защипало. Разумеется, он не попал — пуля ударила в обшивку аварийного люка. Но порадоваться своему счастью здоровяк не успел. Маленький комочек свинца звонко ударился во что-то железное, с визгом срикошетил — и разом ослабевший здоровяк стал мешком оседать на Мэтхена. «И почему у него штаны мокрые?» — новая мысль тоже не отличалась конструктивностью. Мэтхен неуклюже, стукаясь об острые углы то одной частью тела, то другой, кое-как выбрался из-под тяжёлого тела.

— С-сука, — услышал он внизу. Оказывается, мужчина остался жив… Или пока жив? Похоже, ранен всерьёз, и однозначно больше не боец. — М-мутантам продался… У-у-у, с-сука…

Мэтхену стало жалко раненого, некстати появилась и другая, вовсе жуткая мысль. Миг назад он мог запросто вернуться к своим, к привычной цивилизации и уюту. А теперь… «Я только что человека застрелил! — подумал он. — Человека. Такого же, как я. Не мутанта…»

Но вспомнилось лицо Эири, похищенной «демократизаторами», вспомнились Гугнява, Хряква — он, правда, не видел, что с ней сталось, но Ярцефф рассказал. И расстрелянный посёлок. И рассказы «ящера» о случившемся в Рудне… Последними, зато наиболее отчётливо, вспомнились очереди из «Брэдли» по безоружным изгнанникам и Александр, истекающий кровью…

Мэтхен не стал произносить высокопарных речей. Просто вывернул нож из обмякшей руки. И неумело вбил под кадык попутчику. Потом ещё раз, и ещё — не понимая, отказываясь понять, что больше — не требуется…

Скрип люка вырвал его из забытья. Подсвечивая пространство трофейным фонариком, внутрь заглянул Ярцефф. Неаппетитное зрелище нисколько не впечатлило капитана.

— У, силён! — одобрительно произнёс ксошник. — Помогай! Мясо вытаскиваем!

Совместными усилиями, пачкаясь в мерзко-тёплой крови, тело вытянули наружу. После пропахшей кровью кабины ночной воздух казался девственно-чистым.

— Здоров, кабан, — пробормотал Ярцефф, бросив взгляд на труп. — Как ты его упорол?

— Из пистолета. На полу валялся. Я в переборку попал, но его рикошетом в спину достало.

— Говорил этим придуркам, говорил — как об стенку горох, — ругнулся Ярцефф. — Мало того, что пистолет в машине забыли, так ещё на предохранитель не поставили. А ведь мог выстрелить, когда ты на него упал… Э-э, да этот клоун у тебя первый, похоже, — с ходу определил состояние напарника капитан. — Понятно. Ладно, соберись. Они все — враги. А про закон этот всё — враки. Сдавшихся тихонько кончат в безлюдном месте. Просто им нужно нас расколоть. Как тогда, когда к вам в посёлок отморозки пришли. Так что нет у нас пути назад. Это — наш дом, наша родина, уж какая ни на есть. А там мы просто временно жили, как в эмиграции. Теперь вернулись. Тут наши предки выросли. И никто, кроме нас, её не защитит. Помни это.

— А… второй? — произнёс первые осмысленные слова Мэтхен. Ужас от содеянного немного отступил, возвращались привычные проблемы.

— А-а, этот, из Управления национальной безопасности? Связанный лежит, носом в пол. Выдерну кляп — соловьём запоёт.

— А если не захочет?

— А кто его спрашивает, парень. У меня-то как миленький всё скажет.

— Командир, спроси его про это… ну, как его… «Сёгун», что ли? Восточное какое-то слово…

Ярцефф нахмурился — впрочем, под бронестеклом наскоро надетого шлема было незаметно.

— Что за «сёгун»? Причём тут япошки?

— Мы в баре, за коньяком говорили. Тот парень, правда, о средстве против импотенции говорил — но там про какое-то излучение речь шла. Может, это оружие, а слухи про импотенцию специально распускали?

— Понял. Точно, за полтора года могли и разработать. Ну, его, скорее всего, против китайцев применят. Тут-то и старьё справляется. Ладно, спрошу. А ты приберись пока, а то как-то неприятно в луже крови сидеть. Трофеи посмотри, мне не до них.

Мэтхен вздохнул. Чего сейчас совершенно не хотелось, так это вытирать кровищу и обыскивать трупы.

— Давай-давай, учись, — скомандовал Ярцефф, направляясь к пленному. Самого пленного видно не было — его выкинули с другой стороны, танк загораживал упавшего контрразведчика. Похоже, Ярцефф лишил его сознания — иначе с чего бы спокойно оставил упавшего без внимания?

Морщась от отвращения, Мэтхен прощупывал мокрый от крови и грязи мундир. Так, пистолет у мужика тоже есть — и не старый-престарый «Макаров», а какой-то не менее старый, но куда более продвинутый. Как его называли, «Глок», что ли? Только воспользоваться своей пушкой дядька не решился: в отличие от Мэтхена, он знал, чем кончается стрельба в тесном помещении. Что ж, мужик был прав, срикошетить могло и в самого Мэтхена. Как там в старину говорили — «русская рулетка»? Тем более, что и происходит всё на территории бывшей России.

Крохотная металлопластиковая карточка — вроде и хрупкая на вид, а стреляй по ней из пистолета — ничего не будет. Хорошая штука в Забарьерье, «боевые» на неё наверняка ежедневно капают — если, конечно, не заблокируют. Да толку-то от неё здесь? Не говоря уж про код. Хотя карточные воришки, говорят, научились обходить самую изощрённую защиту. Неудивительно — придумали её, как ни крути, тоже люди!

Фонарик. Неплохо, у них уже есть, но чем больше, тем лучше. По крайней мере, пешком можно двигаться даже ночью. Нож — тот самый, которым чуть не зарезали Мэтхена, а потом он… Нет, не вспоминать, иначе всё-таки вырвет.

А вот это роскошь! Фляжка с коньяком и индивидуальный медицинский набор. Одноразовые шприц-тюбики со старым, но по-прежнему употребляемым промедолом, бинты, какие-то непонятные далёкому от военной медицины Мэтхену ампулки, скляночки, тюбики… Ладно, фигня, Ярцефф разберётся. Так, сигары — берём, сгодятся покоптить, пока никто не видит. А это что? Таблеточки какие-то разноцветные. О, да, мужик, выходит, не только по алкоголю спец. Странно, с чего бы такого офицер Управления на задание взял? Так, разгрузочный жилет, вроде, пуст. Что у нас в карманах?

Жуткий, полный боли вопль заставил Мэтхена выронить жилет прямо в грязь. Взгляд ненароком упал на развороченное горло, и всё, что он успел — отвернуться от кучи трофеев. Последний, наверное, в его жизни нормальный ужин погиб безвозвратно.

Кое-как Мэтхен обтёр губы — и за спиной появилась мощная фигура Ярцеффа.

— Что копаешься, сваливать надо!

— А этот твой…

— Да всё уже, что мог, он сказал. Времени нет! Возвращаемся к оврагу. По машинам! Кстати, молодец, что форму снял. В общем, ему и трусы уже не нужны, а форма тем более. Стягивай, в большом хозяйстве всё сгодится!

Вместе запихали трофеи в машину. Мотор заревел, разгоняясь и колыхаясь на ухабах, бронемашина двинулась обратно. То есть — почти обратно. На базу ни Мэтхен, ни Ярцефф возвращаться не собирались. А вот в овраг, где оставили товарищей… Фары не включали, ехали в совершенной тьме. Как Ярцефф умудрялся выдерживать направление, оставалось загадкой.

«Брэдли» затормозил с другой стороны оврага. Мэтхен спрыгнул и осторожно, стараясь не сверзиться с высоты, полез вниз. Вот и дно — штурмовые ботинки зачавкали по какой-то жиже.

— Мэтхен? — вызвав вздох облегчения, спросил знакомый голос. Руки коснулось что-то ворсистое, и Мэтхен понял: он снова среди своих. Именно эти странные существа стали своими.

— Ага. Быстро в машину! — скомандовал он.

— Не можем… Дудоня снова ранен.

— Когда? — только и мог спросить Мэтхен.

— Полчаса назад. Эти, с базы, время от времени лупят с пулемётов, если где-то движение почудится. Вот и в кусты отстрелялись, а Дудоня лучше себя почувствовал, вот и прилетело ему. Как раз во второе лицо — видно, голову повернул…

— Курт, — негромко позвал Мэтхен. — Давай сюда. Тут проблемы.

Увидев, как командир ловко соскользнул в овраг — бесшумно, почти незаметно, — Мэтхен испытал острый укол зависти. Ему так никогда не научиться.

— Фонарь, — отрывисто скомандовал он. — Так, посмотрим… Ну, мать же твою, вот ни хрена ж себе…

Выматерившись, Ярцефф обернулся к Мэтхену. Понизил голос.

— Значит, так, парень. Ему заднее лицо пробило, височную кость вынесло и глаз. Болевой шок. Сотрясение второго мозга — видишь, все кусты заблевал? Потеря крови. Одно хорошо, главная голова не задета, то бы вообще никаких надежд. Это только начало, сепсис начнётся — ещё хуже станет. Да, в общем, и сейчас: сам понимаешь, больнички не будет… Бегом за аптечкой. Забинтуем, как сможем, обезболивающее вколем, грузим в машину — и ходу.

— Куда?

— Куда угодно, в город по любому теперь ходу нет. А там посмотрим. Может, даже выкарабкается. Мутанты или сразу мрут, или выживают: есть надежда. Что встал? Живо!

Что они делали дальше, Мэтхен потом старался забыть. Какой-то спрессованный во времени кровавый кошмар, и светодиодник, своим неживым светом безжалостно освещающий подробности. Когда всё кончилось, перемазанный кровью Мэтхен осознал, что мутанта забинтовали, вкололи обезболивающее, и даже перетащили в боевую машину.

— Начнёт отходить от наркоза, — произнёс Ярцефф, отдавая напарнику раненого флягу. — Пусть выпьет. Всю флягу, разом. Полегче будет. Потом посмотрим, может, ещё вколем.

— Куда мы его?

— В шикарный госпиталь, в уютную Женеву, — съязвил Ярцефф и дал газ, почувствовав, что «Брэдли» наехал на какое-то препятствие. С грохотом рухнула стена, старые кирпичи забарабанили по броне. — Есть другие предложения? Но пока есть, чем, будем вытягивать. Всё, все по местам, и ходу, ходу!

— Прикольная обстановочка, — хмыкнул Ярцефф, подкручивая какие-то маховички. На первый взгляд, ничего не изменилось, машина так же бодро пёрла сквозь ночь. — Значит, между нами и Петровичем — считай, мотострелковый полк, не меньше. Связи со своими — никакой. Раненый неходячий, хорошо, мы не ножками топаем. А наши явно живы. Похоже, прорвались в подземку, а там все преимущества у Петровича будут. Вот только много погибло наверняка. Эти поговаривают, десятки трупов там нашли, мол, на чучела всем хватит.

— Прорвались, — эхом ответил Мэтхен. Голос можно расслышать, только если орать в ухо. Но каким-то чудом изгнанник понял смысл. — Но толку-то? Они же, наверное, везде наступают…

Ярцефф расслышал — Мэтхен не отказался бы узнать, как. Да и вообще тут легче, чем на танке, где приходилось ехать снаружи, цепляясь за какие-то скобы, чтобы не упасть под гусеницы. Сам-то Мэтхен еле удерживался, нещадно колотясь о броню, разок больно прикусил язык, и теперь по временам сплёвывал кровь. А уж лязг и грохот вообще оглушали. Внутри было тише и спокойнее, вдобавок имелись сидения. Было даже немного теплее, чем снаружи — похоже, надышали…

— Везде, — недобро ухмыльнулся капитан. — Я тут их дислокацию уточнил, состав и силы групп, общий замысел операции. Идиоты, про этот их план любая собака знает! Таких отрядов, как тот, который Смоленск и Рудню чистил, сорок штук действует. Но это массовка, лохи. Как те, в военном городке и на базе. Таких мы всегда уделаем, если сами ошибаться не начнём. Ещё в Зону послали вэвэшников, тридцать отдельных рот. С этими лучше не пересекаться. И оружие у них современное, и техника, и снаряга вся. И сами обучены неплохо. Хотя против моей роты — просто мусор. Наступают по сходящимся направлениям, по пути чистят все посёлки — с пеленгаторами и пси-генераторами это не трудно. Ну, разве что, если подземелья глубокие, как в Смоленске. Кто остался в посёлках — трупы без вариантов, там не спрячешься, да и искать будут тщательно.

— Значит, надо, чтобы они в леса и болота ушли…

— Это лишь отсрочка. Но мысль верная. Чем больше уцелеет вначале, тем дольше будут вылавливать. Ещё я узнал общий план, в общем, никто его и не скрывает, да и от кого им секретить-то? Разве что от мутантов да экологов, но тех сюда и на пушечный выстрел не пустят. Итак, всё это называется операцией «Требюше». Странное какое-то название. Ты же историк, так?

— Ага. Требюше — это такая метательная машина, средневековая, ещё неогнестрельная. Сто кило на двести метров вроде бы метала.

— Несерьёзно. Но не в том суть. Первый этап был, когда в Зону заслали отряды всяких отморозков — ну, ты их помнишь. Эти всех перессорили, заставили передраться. Заодно собрали самых активных в крупных городах — где их легче скопом накрыть, и перебили тех, кто мог сопротивляться. Как я понял, у нас тут не вышло, да и пара отрядов восстала против хозяев — вон как в Людинове. Только в основном всё прошло как надо. В Москве вообще безумие творится — там какой-то Буба Праведный объявился, проповедует о конце света и «судиях праведных», да так, что у народа руки опускаются и крыша едет. В прессе всё это подаётся, как демократическая революция, а все, кто пробуют сопротивляться — как «окопавшиеся». Любопытно, где они окопы отрыли?

— Ну, а зачем тогда войска вводить?

— Это второй этап. Так сказать, ввод добровольцев и миротворцев с целью защиты молодой демократии и всеобщего умиротворения. Ха, и правда миротворцы: покойники — вообще самый мирный народ на свете. И вообще они миляги — только воняют, и выглядят отвратно. Поход изображается как свержение какой-то непонятной тирании и освобождение от бандитов. На самом деле мочат всех без разбора — девок, ребятишек, беременных, стариков… Мне там пару «трофеев» показали. А по инфоцентру показывают только Москву, Тверь и Ярославль.

— А почему именно их?

— Потому что туда «миротворцы» пока не дошли. Там только местные бесятся, в демократию играют, независимых президентов себе выбирают. Вроде того, Двуглавого Бориса. Потом, конечно, и там всех перестреляют, но это уже не покажут. На этом второй этап закончится.

— Но наверняка эти лохи… Ну, добровольцы, в смысле, всех не перебьют. Кто в подземельях засядет, кто в развалинах, в лесах и болотах…

— Верно. Вот для этого и нужен третий этап. Тут уже никакой огласки, официально здесь будет тишь, да гладь, да торжество демократии. А работать станут небольшие группы спецназа ВВ, с самым современным оборудованием. Они выловят всех. Вопрос только времени. Ну, разве что Петрович в подземке продержится: ядерные боеприпасы, пока работает Купол, в ход не пустят. Иначе, хе-хе, вся Земля Подкупольем станет. Месяца три, самое большее — пять, и додавят последних. Ну, а затем четвёртый этап — я так понял, с помощью нанороботов очистят воздух и грунтовые воды от вредных веществ, удалят смог, выжгут слизь — ты не забыл, в ней тоже бактерии-мутанты, и что будет при столкновении их с обычной биосферой…

— Можешь не рассказывать, — скрипнул зубами Мэтхен.

— Ну вот. А потом — пятый. Это уже рекультивация местности, завоз почвы, высадка лесов, отстройка городов — естественно, с переименованием, чтобы никакой памяти не осталось. Лет пять-десять, и никто про Подкуполье не вспомнит. Но мы, как и все остальные, до тех времён не доживём. Я же сказал, самое большее, что у нас есть — пять месяцев. Сдаться мы, после всего — не можем, а наши посельчане не смогут точно. Но возможно, уже через три месяца спасать станет некого. Отдельные особи, прячущиеся в подземке, будут. Да что толку, потомства они уже не оставят. Не станет Подкуполья как единого целого, как мира.

— Ну, а как это можно остановить?

— Не знаю, парень. Как минимум, для этого нужно разгромить всю группировку. Но чем? Калом? Да и потерпев поражение, они лишь стянут большие силы и применят новейшее оружие. Сам понимаешь, посчитаться с какими-то выродками станет делом чести. Можно, конечно, попробовать терроризировать население за Барьером. Но террористов сразу засекут: Свободный мир полтора века готовился именно к войне с террористами. Разве что, дадут им разнести пару деревень, чтобы создать повод для жёстких мер.

— А если попробовать связаться с Хань?

— Какой узкоглазым резон за нас вступаться? Не, тоже не пойдёт…

Воцарилась тишина. Лишь теперь Мэтхен осознал, как серьёзно положение. Если всё так, как сказал Ярцефф, победить вообще невозможно. Против миллиардов жителей Свободного Мира с горами новейшего оружия и генетически модифицированными суперсолдатами — двести, может, триста тысяч калек и уродцев. По большей части — безоружных, местами ещё и безъязыких, и безмозглых… И, главное, с каждым днём их всё меньше. Сколько народу накрыло у краников и на раздачах ещё в первую ночь? Да и «чистильщики» работают будь здоров. Большую часть всех потерь, подозревал Мэтхен, нанесли захватчикам бойцы Ярцеффа.

— Но должен же, мать твою, быть выход! — взорвался Мэтхен. Да что с ним такое? Капитан ведь сам обещал «оторвать башку любому паникёру»! И вдруг… — «Сёгун» — это что такое? Нет, кто такие сёгуны были, я знаю. А тут что?

Но Ярцефф лишь отмахнулся.

— Как я понял, проект такой. Только не «Сёгун», а «Сайгон». Город был, во Вьетнаме. Разговоры про импотенцию — действительно лажа. Тут ты угадал. Проект явно военный. Больше не известно ничего, может, и настоящее название засекречено.

— Может, это какое-то супер-оружие, которое против ханьцев готовят! Если захватить…

Ярцефф только поморщился. Дилетантский подход в таких делах он не любил.

— Скорее всего, нет. Было б действительно что-то серьёзное, ни одна собака не узнала бы до боевого применения. Вспомни, как с атомной бомбой в позапрошлом веке было: сбросили на город — и все в шоке, а до того про неё ни звука. А тут пьяные унтера в баре болтают. Значит, что-то оборонное, но не относящееся к высшей категории секретности. Какое-то особое излучение, но для чего — непонятно. Может, с ханьцами что-то сделает, может, наших от чего-то защитит — мы даже этого не знаем. Но против нас такое не применят: любую новинку засекут ханьцы. И найдут противоядие, наука у них не хуже нашей. Если и пустят эту штуку в ход, то на Луне и в боевых условиях. «Сайгон» нас не касается.

— Почему же? Если б удалось выяснить, где он находится, прорваться туда, включить…

— Не смешно. Ну, головой-то подумай: как мы узнаем, где совсекретный объект находится — это раз. Так его и охраняют так, что и «хунвейбины» не проскочат. Допустим, прорвёмся мы туда, методом тыка найдём какую-то кнопку, включим. А это излучение не убивает, а наоборот… Хотя бы потенцию повышает до заоблачных высот? И все люди как кролики станут. То-то смеху будет! И то, если «Сайгон» — планетарного действия, а не локального. А если только на нас и подействует? Группа захвата обхохочется, пока вязать нас будет.

Ярцефф непринуждённо шутил, при этом умудрялся в абсолютном мраке (свет давал только дисплей навигатора, и то не больше, чем зажжённая сигарета) вести машину. Но озарённое бледными отблесками лицо не улыбалось. Мэтхену тоже не очень-то хотелось говорить, но и замолчать, оставив за капитаном последнее слово — не хотелось. От слов Курта Ярцеффа веяло недостойным и неестественным отчаянием, будто он заранее, ещё до боя, признал себя побеждённым. «Пойди и вздёрнись на проводе!» — когда-то сказал по такому поводу кэсэошник. И вот теперь сам завёл песню Борзи, борзого только со своими.

— Но что-то же надо делать? Или так и будем прятаться по развалинам, пока везуха не кончится?

— А ты, я вижу, собрался жить вечно? — бросил Ярцефф любимую присказку. — Мы и так переживём почти всех подкуполян.

— Это с чего? Самые ушлые рыси, что ли?

— А с того, что мы не прощения будем у «судей праведных» просить, а драться. До конца, до последнего патрона, а потом ножами и голыми руками. И не только мы. Думаю, и ещё найдутся. Эти стрелки по безоружным — трусливы, как шакалы, а их родным плевать на всё, кроме родственничков. Когда в Свободный Мир потоком пойдут гробы с рваными в клочья тушками, они трижды призадумаются. Президент побоится импичмента, и или выведут войска…

Ярцефф сделал паузу. А потом резко, лишая всех и всяческих иллюзий, рубанул:

— Или, уже без огласки, пошлют профессионалов. Тот же спецназ ВВ, только раньше. Вот только не надо о том, что это ничего не изменит, и прочую лабуду. В худшем случае те, кого убили, уйдут отомщёнными, и их душам будет полегче. А в лучшем… Порой побеждают именно те, кто дрался до конца. Даже не имея надежды победить. Помнишь, ты мне русскую книжку давал читать. Ну, про Чечню? Крошечная провинция, ни своей военной промышленности, ни науки, ни самодостаточной экономики, ни серьёзных рек, по населению — меньше процента от всей страны — смогла десять лет противостоять огромному государству. И поначалу даже выиграть войну. А ведь по уму никаких шансов не было с самого начала. Теперь вот эти русские, — он скосил взгляд назад, где забылись тяжким сном подкуполяне, — в том же положении. И опыт бывшего врага им очень пригодится. А что делать — придумаем, не беспокойся. Мне на Луне порой тоже казалось — всё, труба. Хочешь, расскажу, как было дело?

Мэтхен уже хотел кивнуть — интересно послушать, да и полезного можно узнать немало. Но в голове снова зазвучал знакомый голос.

«Загляните ко мне, ладно? Вы же совсем рядом. Очень нужна ваша помощь. Может, и я вам помогу…»

Мэтхен закрутил головой, заозирался. Он всё ещё не мог привыкнуть к мыслеречи на такой дистанции. «Ты где? — подумал он. — Ничего не видно».

«Недалеко. Пять километров к северо-западу. Там колодец, ну, а дальше ты знаешь. Так вы приедете?»

— Да что случилось-то? — заинтересовался Ярцефф.

— Отшельник, — прервав неслышную остальным беседу, ответил Мэтхен. — Помнишь, я тебе рассказывал. Он — гений. Может, что-то сумеет придумать. И Дудоне поможет.

— Понял. Что ж, едем к умнику. Сколько там, пять километров? Больше всё равно некуда.

— Молодцы, что пришли, — голос Отшельника был глух, в мудреце будто что-то надломилось. Таким усталым, измученным, изверившимся Мэтхен его ещё не видел. Казалось, всё, чем он жил и во что верил, в одночасье рассыпалось пеплом. Что могло его так надломить? Вторжение? Так к этому всё шло. — И… в остальном тоже молодцы. Если б все так воевали…

Огромный глаз моргнул, остальное тело даже не шевельнулось. Лишь сочилась живительная жидкость по воткнутой прямо в вену ржавой игле. Посельчан такая превращала в дебилов и, подозревал Мэтхен, усиливала мутацию. А на Отшельника мутагенная дрянь не действовала. Наоборот, придавала сил и спокойствия.

— Отшельник, — Мэтхен замялся, не зная, что сказать. Рассказывать о штурме, после того, как именно головастый карлик показал «картинку», и тем всех спас? — Ты просил, и мы здесь.

— Спасибо. А надо мне… У меня есть ещё один отнорок, под Москвой. Когда-то я мог ходить, и кто бы мог подумать! А теперь, сами видите, и километра не пройду. Да и без пойла я теперь сдохну. А вы и пойло взять можете, и меня заодно.

— Так ведь мало ли что, Отшельник! — возмутился Мэтхен. — Тут безопасно, а наверху мало ли что?

— Ничего, — пробормотал мудрец, огромный глаз с полупрозрачным студенистым веком смотрел спокойно и мудро. — Сейчас нигде не безопасно. А в вашу машину они палить не будут, да и досматривать тоже. По-другому мне туда не добраться.

— Зачем тебе вообще в Москву? — поинтересовался Ярцефф. — Ты мог бы помочь Петровичу, его с остатками посельчан заперли в подземке… А в Москве, я слышал, сумасшествие какое-то. Там же соединятся все отряды, город просто наводнят войсками.

— Я знаю, — моргнул Отшельник. — Но Петрович справится сам. Они там несколько месяцев продержатся. Но помочь надо не только ему. И сделать это отсюда не получится. Моё поле достаточно сильно лишь километров на триста от меня. А действовать ему придётся восточнее.

— Кому — ему? — спросил Ярцефф. — Да что там один может?

— Этот сможет. Он готов драться до конца. И если его поддержать… Впрочем, я и вам смогу кое-чем помочь. А тут сидеть бесполезно. На окраинах уже начали прочесывать подземелья и болота.

Мэтхен кивнул: бронемашина рассчитана на отделение, тщедушному Отшельнику места хватит, даже его колоссальная голова поместится. Надо только закрепить, чтобы не болтало в движении. Но зависимость от пойла создаёт массу проблем.

— Отшельник, мы будем идти до Москвы дней десять, не меньше, — озабоченно сказал он. — Может, и больше, если в дороге что случится. Сколько тебе пойла понадобится?

— На две недели? — чуть призадумался мудрец. Внутри огромной, полупрозрачной, светящейся мягким розовым светом головы что-то заколыхалось, завихрилось, забурлило. Казалось, голова Отшельника вот-вот взорвётся. Всё тут же прекратилось, и мудрец ответил:

— Думаю, литров пятьдесят-сто… Тут есть чистая бочка, тоже из-под пойла, её можно наполнить и закрепить сзади. Вон она. Сливайте всё, что найдёте, туда.

Бочка заполнялась быстро. Наконец, Ярцефф удовлетворённо закрыл крышку, к которой была припаяна тоненькая трубочка из нержавейки. Когда крышка была завёрнута, трубочка оказалась внутри бочки. Чем-то это напоминало соломинку, вставленную в банку кока-колы — если, конечно, забыть о размерах. Наконец, Отшельник с усилием насадил на конец трубы тоненький, напоминающий капельницу, шланг, в его конец воткнул большую иглу. Вот игла была какая-то непрезентабельная: ржавая, погнутая, любого медика от такой хватил бы кондратий.

Бочка заняла место сзади, под одним из сидений. Пришлось думать, как её закрепить, чтобы не каталась по всей машине. Помогли подсказки Отшельника: он соображал в технике не хуже Петровича. Было на трубке и что-то вроде крошечного помпового насоса — знай себе нажимай хиленькой ножкой.

— У вас ведь раненый, — укоризненно произнёс Отшельник. — А мы занимаемся ерундой. Ну-ка, несите его сюда! Так, лежи, парень, если жить хочешь. Сейчас…

Отшельник надолго присосался к последней банке, которая не влезла в бочку. Банка пустела на глазах, по достающей до дна трубочке текла целительная жидкость. Когда жидкость осталась лишь на дне, Отшельник оторвался от неё и снова повернулся к раненому. Тот изо всех сил стискивал зубы, кусал серые морщинистые губы, свисающие неопрятными наростами к подбородку. Но стоны всё равно прорывались. Побледневшее — видно даже сквозь многослойную грязь — лицо, закатившиеся, совершенно безумные глаза, стиснувшие край импровизированных носилок костлявые длинные пальцы — всё говорило о жутких муках, по сравнению с которыми и смерть покажется мелкой неприятностью. С каждым часом раненому становилось хуже, никто уже не сомневался, что сам по себе парень не выживет. Нужен нормальный наркоз, операция и несколько недель покоя. И всё это не в поле, посреди грязи, сырости и холода, а в нормально оборудованном госпитале с опытными хирургами. Иначе… Иначе он вряд ли увидит рассвет.

Огромный глаз уставился в уцелевшее лицо. Парень замер, стоны оборвались, оба его глаза смотрели в единственный — Отшельника. Казалось, их сознания слились воедино. Неслышно для посторонних, в мозг умирающего вошла мыслеречь Отшельника.

— Ты хочешь жить. Очень. Так, что готов сделать невозможное. Ты не теряешь кровь, она не хочет покидать жилы. Она готова противостоять заразе, края ран начинают смыкаться, смыкаются, смыкаются… Боль уходит далеко-далеко, она где-то там, где ты её едва замечаешь. Теперь ты очень хочешь спать. И ты погружаешься в сон, глаза закрываются, а когда проснёшься, то будешь здоров…

Ровное похрапывание огласило овраг. Раскинув поросшие редким жёстким волосом руки, Дудоня безмятежно спал.

— Несите его, — устало ссутулившись, распорядился Отшельник, снова присасываясь к банку, минуту спустя отбросил опустевший сосуд. Потом, поддерживаемый под руки с обеих сторон, двинулся к бронемашине сам.

Осталось погрузить самого Отшельника, опять-таки закрепляя его в кресле. Отдельно подумали об исполинской голове: отчего-то Мэтхену казалось, что хрупкая, дистрофичная шейка может не выдержать тряски. Теперь, как бы ни трясло в дороге, Отшельника не будет бросать из стороны в сторону. Другое дело, и выбраться, если машину подожгут, ему будет непросто. Но никто ведь не будет охотиться за ней, опасаясь попасть по своим? Значит, если не нападать на забарьерцев, пока не доставят Отшельника по назначению, ничего и не будет. А уж когда он будет в московских подземельях — можно и повоевать.

«Брэдли» выбросил в предрассветную мглу большое облако дыма. С лязгом и чавканьем гусеницы мяли грязь, мотор ревел и плевался горьким солярочным дымом — покачиваясь на ухабах, машина целенаправленно шла на восток.

 

Глава 12. Расстрелянная надежда

Мутный рассвет застал их в пути. Восточный ветер не прекращался, пошёл очередной ядовитый дождь. Судя по тому, как зашевелилась стрелка дозиметра на «Брэдли», ливень был ещё и радиоактивным.

— Половинка бэра! — взглянув на дозиметр, порадовал всех Мэтхен. — Ехали бы на броне, полрентгена в час бы получали!

— Не получали, — ответил Ярцефф, не отрываясь от руления. — Скафандры прошлого века на фон до двадцати рентген в час рассчитаны, а современные ещё больше! Но свободномирцы всё равно рисковать не станут. Их от одной мысли, что импотентами станут, в дрожь бросает.

Время от времени над головами проносились беспилотники, их тарахтение заглушал мотор, а вот они прекрасно видели ползущий во тьму «Брэдли». Но они не запрограммированы на обнаружение техники, как и людей в «скафандрах». Наверняка их примут за своих — беспечность новоявленных завоевателей и их презрение к местным жителям продолжали работать на отряд. Если и хватятся особиста с напарником, то не раньше вечера. Да и то пока ещё примут меры. К тому времени Ярцефф рассчитывал дойти до ближайшего посёлка — судя по навигатору, уже отключённому от сети и, соответственно, сообщающего только вчерашние данные, там обитает до двух сотен «особей».

— Как там Дудоня? — спросил Ярцефф, немного притормозив. Танк сбавил ход, стало чуть потише — по крайней мере, говорить стало возможно не только криком.

— Спит, командир, — произнёс ещё один танкист, Клеопатря. Нет, ни разу не Клеопатра, а именно Клеопатря. Кто придумал ему такое прозвище, Мэтхен не представлял, достаточно образованных людей в посёлке до него не было. На голове у существа были не просто волосы, а роскошнейшая смоляная грива, заплетённая в толстенную косу до зада. Мэтхен знал: за такую шевелюру половина женщин Забарьерья продали бы дьяволу душу. И всё-таки существо явно было мужского пола: об этом свидетельствовали мускулистые, мозолистые руки с необычно длинными, цепкими и ловкими пальцами. Наверное, Клеопатря мог бы стать мастером, как Петрович и лучше, если б не был редким лентяем и соней. Стрелял из пушки он, впрочем, так, что залюбуешься, потому и остался в экипаже. Был и ещё один признак, но его оценила бы разве что любительница сладенького Хряква. Ну, и Глюка Козюлина. Обе, увы, покойные.

— Кровь не идёт? — недоверчиво спросил со своего сидения Отшельник.

— Давно уже, — порадовал всех присматривавший за раненым Мэтхен. — Отшельник, да ты просто маг: затянулось почти!

— А мы вообще народец живучий! — скрипуче засмеялся одноглазый мудрец. — Один неплохой паренёк получил пулю в лоб, там она и застряла. Так что вы думаете, повалялся несколько дней без сознания, зато потом и бегал, и стрелял! Второй раз в затылок ему выстрелили, и в сердце тоже. Вновь ожил, а пули вышли. Ещё один после очереди в упор оклемался, и это не предел. Мы середины не знаем. Или хиленькие, болезненные, или невероятно живучие и сильные. Может, и к лучшему? Лучше иметь пару гениев и десяток безмозглых, чем двенадцать середнячков.

Мэтхен задумался. Отшельник вроде не сказал ничего нового, а вот поди ж ты, зацепило. Умел он это. Ведь правда — современная цивилизация плодила тысячи и миллионы разнообразных специалистов. Многие и многие заслуживали права именоваться мастерами. Но почему школьные курсы, проходя творения великих, и в двадцать втором веке называют только имена двадцатого? Века, когда мир пережил две мировые войны, когда целые страны голодали и стонали под властью тиранов. А век двадцать первый, когда, казалось, ничего страшнее вылазок террористов людям не грозит, отчего-то не дал ни одного такого Имени. Даже совершенствование техники и научные открытия перестали быть прорывами. Мелкими ступенечками, муравьиными шагами, но вроде бы непрерывно — вверх и вперёд. Или не вверх и не вперёд? А просто по кругу?

Отчего так? Не оттого ли, что в мире больше не осталось неосмеянных идей? И всё-таки согласиться с подкупольским мудрецом он не мог. Ведь это что же получается? Цивилизация, плотью от плоти которой он себя считал, способна рождать лишь посредственностей?

— Это как посмотреть, Отшельник. По-моему, когда много людей чем-то занимаются, у них шансы больше, чем у одиночки, пусть и гения…

— И в чём это выражается?

— Ну, по-моему, это у нас машины, дороги, города, космические корабли и прочее. А у вас ничего. У нас цивилизация…

— Цивилизация? — вкрадчиво спросил Отшельник. — Значит, цивилизация — это когда на выходные, от нечего делать, едут пострелять? Поохотиться на детей, чтобы потом чучела набить и над камином повесить? Более того: если есть другой, не похожий на вас мир, то его обязательно следует уничтожить. Весь, целиком. Не разбираясь, кто прав, кто виноват, кто старик, а кто ребёнок. Даже не задаваясь вопросом: разве они нам мешают? Они и вас, считай, пустили в расход. Просто потому, что вы на них не похожи. И это, по-твоему, цивилизация? Тогда уж лучше варварство — но без лицемерия.

Мэтхен обиженно замолчал — возразить было нечего. Отшельник спорил прямо, открыто, будто бил кузнечным молотом. Ему было чуждо лицемерие — и, соответственно, политкорректность. Он называл чёрное — чёрным, белое — белым, и никак иначе. Наверное, поэтому и получалось разложить всё по полочкам — и представить общеизвестное в новом, неожиданном свете. «Был бы ты, Отшельник, человеком, и родился бы Там — новым Эйнштейном бы стал, а то и кем покруче!» — с удивившей его самого грустью подумал Мэтхен. Хотя, скорее всего, угодил бы либо сюда, либо в сумасшедший дом.

— Погоди-ка, — сказал со своего места Ярцефф. Он умудрялся слышать разговор на ходу, звучный, привыкший перекрикивать канонаду голос легко достигал всех. — Свободный Мир почему остался единственным хозяином на планете? Не потому ли, что всегда оказывался сильнее и богаче противников, и действовал решительнее? А не потому, что всегда был прав!

— То есть сила всегда права? — переформулировал мысль Отшельник. — Боюсь, теперь эта формула Свободный Мир подвела. Планета Хань.

— По-моему, они над нами не одержали ни одной победы на Луне. Хоть и мы над ними — тоже, — с сожалением произнёс Ярцефф.

— А больше одной и не потребуется. Вот смотри: есть КСО. Туда собраны отборные, такие, как ты, вояки.

— Генетически модифицированные, — вставил Мэтхен.

— Что? — удивлённо переспросил Отшельник.

— В смысле, это как мутация, только не самопроизвольная, а сделанная специально.

— Выходит, наш бравый капитан — тоже мутант, да ещё потомок русских? Да, мир тесен. Итак, есть Корпус, есть специальные войска, ну, то есть боевые гравилёты, межпланетные космические корабли, радио- и прочая разведка, и так далее. В них вложены все средства. На подготовку остальных вы просто плюнули, решив, что КСО всегда выручит, а если нет — то разные сверхмощные бомбы. К тому же, остальным не хотелось идти в армию: в корпорациях можно заработать больше, а идеи, как я уже говорил, не осталось. Они и генетически были к тому не приспособлены, правда, Мэтхен? Потому никого из настоящих вояк сюда не шлют: вояки на Луне нужны. Стоит что-то случиться с КСО — и вы или сдаётесь, надеясь, что ханьцы видят в вас людей, а не опасных мутантов. Или пускаете в ход свои сверхмощные бомбы, а ханьцы, соответственно, свои. То есть или поражение — или взаимная бойня, в итоге которой людей просто не остаётся — ни тут, ни на Марсе. А вот мы, мутанты — скорее всего останемся, хотя бы немногие: мы-то привыкли и к холоду, и к отраве, и к радиации. Где человек из Забарьерья умрёт, мы только болеем. В этом надежда для нас. А для вас — тупик. И какая вам радость с того, что у ханьцев не лучше? И всё-таки, как ни забавно, шанс у вас был.

— Был? Что за шанс?

На этот раз Отшельник ответил не сразу. Посидел, вслушиваясь в рёв мотора и плавно покачиваясь вместе с бронемашиной. Потом приоткрыл маленький рот-клювик.

— У вас есть такая штука… Уже почти нет, многие считают её лишней… Вы называете её религией. Ваша религия стоит на том, что родился некогда совершенно особый человек, великий мудрец, наделённый столь же великой добротой и пришедший в мир, чтобы всех спасти. Вы его так и звали — Спасителем. Он научил людей, как выбраться из тупика, в котором они оказались. И заложил основу того, что сейчас называется Свободным Миром. Так ведь?

Мэтхен кивнул. Нельзя быть историком и не видеть роль христианства в истории Запада. Отшельник как-то странно улыбнулся — с его клювиком иначе не получалось — и продолжал.

— Сейчас вам позарез нужен новый Спаситель. Вы достигли потолка: сытость, невероятное могущество, целая планета со всем добром к вашим услугам. Технологии, позволяющие почти из ничего получить почти всё и почти задаром. А с вершины идти можно только вниз. Я немного вижу будущее, настолько, чтобы знать это. Только Он мог помочь всем: и Подкуполью, и Забарьерью, и планете Хань. Даже тем, кто осваивает Венеру. Мог указать выход из тупика и новый путь. Сейчас, сейчас я покажу его. Не удивляйтесь, если Он окажется несколько… эээ… необычным.

Развалины какого-то посёлка… Или города, как поймёшь? Чёрная слизь вместо земли, свинцовое небо, клочья жёлто-серого смога, перекатывающиеся в низинах… Самое обыденное место, самая обычная погода — для Подкуполья. Конечно, из-за Барьера это кажется жуткой помойкой — но для всех, кто тут живёт, их родина и дом. Посреди развалин стояла неуклюжая каменная коробка — стены первого этажа без перекрытий и без передней стены. Её густо покрывала чёрная слизь, мокрый, пакостного вида мох, наверху торчало чёрное же, безлистое деревце. В таких местах даже мутанты предпочитают не селиться — ищут, где ещё держатся перекрытия, или сооружают из всякого мусора что-то вроде навеса…

Но каменный мешок не пустует: его облюбовало чудище, в нём Мэтхен с изумлением узнал Бига. «Неужто он?!» — ошарашено подумал он. Отчего-то казалось, что это — ещё не всё.

С разных сторон к Чудовищу ползли ещё несколько существ. Они тоже были мутантами, но хотя бы отдалённо напоминали людей. Первым шёл худой, но жилистый парень с массивными клешнями вместо безымянного пальца и мизинца на обеих руках. Высокий лоб, почти голый череп с венчиком сальных волос на макушке, четыре умных карих глаза, свисающий до подбородка серый и морщинистый — как у слонёнка, только ещё меньше — хоботок, почти скрывавший мясистые серые губы. При всей худобе одетый в привычный комбинезон парень жилист и, сразу видно, силён. В остальном — ничего необычного: по меркам Подкуполья почти красавец. Показался ещё один — с длинной шеей, змеиной головой, из которой высовывается раздвоенный язычок. Чёрные, мерзкие костяшки пальцев. Вроде бы тоже ничего особенного, в Подкуполье и не такое увидишь, но было в нём что-то… Спиной к нему Мэтхен ни за что бы не повернулся.

Рядом топчется низкое, но широкое в кости и неповоротливое двухголовое существо непонятного пола, простецкие физиономии повёрнуты друг к другу, что-то даже говорят, а порой забавно кусают друг друга за уши. На ногах — большие кривые когти. Конечно, поплоше, чем у покойной Хряквы, кевларово-титановую броню ими не разорвёшь… Неимоверно тощий, с двухметровыми складными руко-граблями, мутант, моргающий полупрозрачными веками. Недомерок, лишь чуть крупнее Гуга — хилый, визгливый и суетливый. Ещё какое-то создание, на уродливом лице выделяется здоровенный, хрящеватый клюв — он у него вместо рта… Крохотные глазки, впрочем, выдают ум. Неслышно для прочих в голове прозвучали имена: Хитрец Пак, Гурыня-младший, Близнецы Сидоровы, Коротышка Чук, Пеликан Бумба… Все — совсем ещё дети по забарьерным меркам, да и по подкупольным не больше, чем подростки. Старшему, Паку, лет пять, остальным и того меньше, только Бандыра постарше, лет десять. Мозгов, впрочем, ещё меньше, чем у детей. Не то, всё не то.

Картинка приблизилась. Теперь можно расслышать слова.

— Где Грюня? — спросил четырёхглазый. Судя по всему, главный — он. Главарём, наверное, был неплохим, вон как его слушаются.

— Я сбегаю, поищу? — с готовностью предложил змееголовый мутант.

— Тока втихаря. Да скажи, шкуру сдеру!

Змеёныш бесшумно, как те самые змеи, пополз по камням. Но недалеко. Стоило ему обогнуть стену, как стал виден ещё мутант. Он не выделялся ни великим ростом, ни какими-то особенными уродствами. Даже конечности были вполне соразмерными, и заканчивались, пусть коротенькими и слабыми, но пальчиками. Что он тоже мутант, напоминала лишь покрывающая всё тело серая, отливающая металлом шерсть. Единственный, зато огромный, как у Отшельника, глаз. Сейчас глаз закрыт ворсистым веком с длинными ресницами. Лапы раскинуты, рот приоткрыт, волосатик спит прямо на покрытых слизью обломках, да ещё блаженно похрапывает. Ему не было дело ни до Чудовища, что непонятно копошилось за стеной, ни до остальных, готовившихся не то к нападению, не то ещё к чему. Этот казался самым младшим, и было ему, как понял Мэтхен, всего-то год-два. По забарьерным меркам — лет шесть-восемь. «Волосатый Грюня» — «услышал» имя Мэтхен.

Змееголовый осторожно подполз, тонкие губы расплылись в мерзкой усмешке. Подобравшись поближе и зажав спящему рот, он куснул волосатика.

Огромный глаз открылся — и бешено завращался, соня отчаянно, но безуспешно вырывался, потом обмяк. Для острастки змееголовый ещё раз куснул, посильнее:

— Пак тебе рожу поскоблит-то щас! Где сеть?

Грюня затрясся всем пухленьким тельцем — и Мэтхен был уверен: так случается частенько. Маленький, беззащитный толстяк, слепыш и соня, всеми обижаемый, храбростью он не отличался. Да ещё постоянно засыпал, иной раз прямо на ходу. Вот и теперь, забыв среди камней сумку с сетью, Волосатый Грюня спал без задних ног. А без сети могло сорваться задуманное главным — тем четырёхглазым умником.

— Мероприятию срываешь, жлобина! Убью!

Заспанный Грюня подслеповато моргнул, мохнатое тело затряслось ещё сильнее, голова испуганно вжалась в плечи. И поплёлся к вожаку, вслед за змееголовым…

…Дальше они накинули на Чудовище сеть, прикрепили её к земле найденными тут же ржавыми железяками, в огромный голово-горб полетели камни. Следом главный придумал кое-что похитрее. Наконец, сорванцам надоело, и они убежали назад, в посёлок…

…Ночью, когда все спали, Грюня приполз на развалины и, к удивлению Мэтхена, принялся раскачивать вбитые приятелями крючья, пытаясь освободить сеть — и Чудовище. Он отчаянно трусил — больше, чем днём: рядом не было ватаги. Во тьме огромный подслеповатый глаз почти не видел. Но, дрожа от страха и подслеповато щуря бесполезный глаз, Грюня продолжал делать своё дело. О чём-то говорил… Чудовище отвечало…

Мэтхен не слушал. Стоило заглянуть в огромный, завораживающий синевой, будто светящийся добротой и пониманием глаз — и он утонул. Грюне было всего-то годика два, по меркам Забарьерья что-то около шести-семи лет. Только жить начал. Малыш и не подозревал о своих способностях, остальные считали его нелепым маленьким соней, толку от которого чуть. Но Мэтхен понял: Отшельник прав на все сто. Он мог не просто стать вторым Отшельником. Больше того — пророком, мудрецом, который способен вывести из тупика людскую цивилизацию — и заново научить ей жителей Подкуполья. Он был рождён, чтобы изменить мир, чтобы отвести надвигающуюся беду. Он был послан… Кем? Какая разница? Неважно, кем. Важно — зачем.

Сделать мир гармоничнее, добрее, гуманнее — и разнообразнее, ибо жизнь всегда разнообразна. Одинакова и одна на всех только смерть. Конечно, прямо сейчас он был лишь болезненным, всего боящимся малышом, затюканным и неуклюжим. Но со временем, лет через десять, может, двадцать…

— Теперь смотри, что с ним стало, — глухо, хрипло вымолвил Отшельник.

Тот же пустырь, та же каменная коробка, та же ночь… Или не та?

…Блеск прожекторов, рёв моторов, треск очередей в упор. Старый-престарый бронетранспортёр с крупнокалиберным пулемётом. Конструкцию во тьме не различить: может, эту машинку сработали русские, а возможно, американцы. Или ещё кто-нибудь, теперь неважно. Мэтхен видел, как умчался во тьму четырёхглазый, как, выпучив в агонии глаза, сполз по окровавленной стене граблерукий, судорожно вытянулась и замерла шея змееголового. Броневик отъехал — и доверчивые Сидоровы, пригибаясь, потрусили во тьму. Треск очередей — Мэтхен хотел закричать, предупредить, чтобы это ловушка, и надо пригнуться, а лучше со всех сил броситься во тьму, что убийцы не только безжалостны, но и коварны. Пули пробили сперва одну, потом и другую головы Близнецов, брызнули выбитые кровь и мозги… Грузное тело медленно и неуклюже завалилось набок, обмякло, будто сдувшийся воздушный шар. Почему-то именно Близнецов, простодушных и незлых, было особенно жалко. Мэтхен стистнул кулаки.

Внезапно автоматные очереди стихли. Из мрака выдвинулось щупальце — неужто и Чудовище тут? Поистине, мир тесен. Оно яростно бросилось на броневик, но опоздало.

Выплюнул длинную, паническую очередь крупнокалиберный пулемёт. Отброшенный здоровенной пулей, молча повалился клювастый. Крикливый недомерок завизжал ещё громче и отчаяннее — но визг тут же оборвался: тяжёлая пуля прошила хиленькое тельце насквозь, только брызнуло на стену густой кровью. Грюня вскрикнул, сполз по стене — и, оставляя кровавую дорожку, пополз к выходу. Фары покорёженного броневика продолжали светить, в их свете Мэтхен в мельчайших подробностях рассмотрел последние минуты Волосатого. Чудовище уползло во мрак, похоже, там были ещё враги. Ненадолго Грюня остался один. Огромный глаз широко раскрыт, смотрит с мольбой, кажется, прямо в сердце Мэтхену. Обжигая, сводя с ума, хлынули чувства — боль, ужас, нечеловеческое отчаяние и тоска, обида, непонимание: за что вы меня так?! Что мы вам сделали?! Кому мы мешали?!

Вернулось Чудовище, похоже, оно разобралось с «туристами» радикально. Истекающий кровью малыш что-то лепетал, из огромного глаза катились слёзы, Чудовище отвечало. Мэтхен не слышал: казалось, это он ползёт по залитому кровью, заваленному трупами пустырю. Вспомнилась первая ночь в Подкуполье, когда он и Ярцефф побывали на самом краю… Чудовище хотело утешить малыша, ободрить, успокоить — но увидело, как невероятный глаз начинает стекленеть, уступая однообразию смерти, — и отвернулось. В тот же миг видение погасло, Мэтхен устало оглядел тесную кабину. Даже Ярцефф не отпускал обычных шуточек — проняло, похоже, и его. А Отшельник, кажется, постарел на десятилетия.

— Вы поняли, что произошло? Он был Посланцем. Уж не знаю, чьим — но этот Кто-то хотел всем добра. А его убили — не потому, что он им угрожал, даже не потому, что захотелось свежего мяса — его у вас за Барьером навалом. Детишек убивали от скуки — ты заметил камеры за спинами стрелков? Похвастаться перед девчонками: мол, очищаем планету от чудовищ. Очистили, ага… И что интересно: прошлого Посланца вы тоже убили, но хоть дали сказать, что должен был. Записали даже. А Грюню и слушать не стали. Просто застрелили — от скуки. Теперь ждите последствий.

— Не может быть, чтобы он один был! — возразил Мэтхен. — Ты говоришь, будто никого больше такого… способного, что ли… нет. А сам-то? А Биг?

— Биг был лишь равен мне, не больше. И то — потенциально. К тому же, и Бига убили. Я видел его тело Там. На свалке — изуродованное и осквернённое, над ним глумились после смерти, резали на куски, потом выкинули на помойку. Голову я не нашёл, её отрезали и куда-то дели. Вот тебе и Биг… А я тоже не жилец. Сами видите, сдохну скоро. Как не вовремя! Сейчас, когда, кроме меня, никого не осталось… Когда я так нужен…

Отшельник замолчал, огромный глаз невидяще уставился в качающуюся железную стену. Такое отчаяние не нуждается ни в слезах, ни в стонах, ни в заломленных руках и дрожании глаза. Оно просо осязаемо сочится изо всех пор, как чёрная ледяная вода сквозь крепи тоннеля.

— Грюня был не только нашим — и вашим спасением. Я видел это, только не спешил взваливать на него такой груз. Это ведь вечная пытка: видеть, как мир захлёстывает безумие, знать, что надо сделать — и не иметь возможности. Думал, пусть побудет просто ребёнком, наиграется, вырастет… Дождался, дурак старый! Никогда себе не прощу, что опоздал.

Мэтхен не знал, как отвлечь мудреца от смертного, такого, что запросто остановится сердце, отчаяния. Разве что… Он ведь сам говорил…

— Отшельник, — начал он. — Ты говорил, видишь будущее. Скажи, что с нами будет? Что будет с Подкупольем?

Старец судорожно, будто провалившийся под лёд на зимней реке, вынырнул из омута отчаяния. Взгляд снова сделался осмысленным, в нём осталась лишь тень пережитой боли.

— Я вижу, но не всё. Иначе спас бы… И Грюню, и Бига, и остальных. Я… не знаю, будет ли это нашей победой. Но точно — поражением людей.

— Но как? Как такое может получиться?! — допытывался Мэтхен. — Нам нужно знать, к чему готовиться!

— Я видел будущее… До определённого предела. Заглянуть дальше — не могу, и до этого предела осталось всего ничего. Всё, что я теперь вижу — Бойня. Отлов последних по подземельям, болотам и развалинам. Некоторые борются… И вы среди них. Такие проживут дольше остальных, но не очень: месяцев пять самое большее, скорее — три. Как это остановить, и возможно ли такое вообще… Я не знаю. Похоже, мы к посёлку подъезжаем. Как его прежде называли? — замялся он, но тут же вспомнил. — А, Ярцево! Наверное, в честь нашего капитана, ха!

— Что, правда? — Ярцефф недоверчиво глянул на навигатор. — О, точно: Yartsevo. — Капитан включил увеличение масштаба, долго вглядывался в паутину улиц, пульсировавшие отметки частично сохранившихся зданий, зловещие символы ядерных могильников и химических свалок. Похоже, сюда гнали отходы со всей Европы. И всё-таки сам городок был в относительно безопасной зоне. То есть ночевать тут всё равно не стоит, но если полчасика прогуляться в «скафандре», ничего не случится.

— Вижу дым, — предупредил Жуха Свин. Активный и подвижный, как ртуть — и как такое получалось при его-то комплекции? Нет, он не был великаном, великан бы не поместился в танке. Коротенький, меньше полутора метров ростом, зато удивительно широкий, весь какой-то округлый, будто специально надулся. Круглая, без всякой шеи торчащая из плеч голова, лысая, вечно потная и блестящая. Сплюснутый, похожий на свиной пятак нос, заплывшие жиром глазки, крохотные, напоминающие свиные, уши. Ну, и коротенькие, похожие на продолговатые подушки руки и ноги. Глаз — три: один огромный, выпуклый, с какими-то не то сизыми, не то фиолетовыми двумя зрачками и зеленоватым белком, и два торчат над ушами, на гибких, при нужде как-то вдвигающиеся в жировые складки стебельках. Какого они цвета, Мэтхен так и не понял, похоже, вспомогательные глаза цвет меняли, как хотели. На первый взгляд — увалень, каких свет не видывал, способный только есть и спать. Но Ярцефф уже убедился в отменной реакции странного существа, и в его недюжинном уме. Вовремя заметить опасность, молниеносно принять решение, причём решение, как потом окажется, единственно верное — это к нему. Вдобавок он легче других запомнил наставления Петровича. Если кто и мог бы устранить хотя бы мелкие поломки в пути — так это он, единственный в Смоленске двадцать второго века командир танка. — Горит что-то серьёзное.

На самом деле ничего подобного он не видел: сквозь пелену смога просачивались запахи, да ещё датчик инфракрасного излучения начала прошлого века показывал зону повышенной температуры впереди. В сумме более сильный, чем обычно запах, гари и тепловая «засветка» прямо по курсу говорили о многом.

— Километров пятьдесят пять мы прошли, — удовлетворённо произнёс Ярцефф. — Меня другое тревожит: что там может гореть — ума не приложу. Придётся вылезать, смотреть. Мэтхен, идёшь со мной, остальные — сидеть в танке и не высовываться. Через полчаса не вернёмся — снимаетесь сами, командование принимает Отшельник. Его слушать, как меня. Полезли, Эр.

Когда выбрались наружу, ядовитый дождь кончился. Но небеса хмурились, свинцовый полог висел над землёй, лежал валами тумана в оврагах и поймах рек. И непрерывно тянул в лицо резкий, зловонный восточный ветер, что нёс всякую гадость из сердца Зоны. В любой момент с низкого, будто сросшегося с землёй неба снова могла политься отрава. Для разведки погода — лучше не придумаешь.

Ярцефф шёл быстро, ни на кого не оглядываясь. Мэтхен держался чуть сзади, только чтобы видеть друга в смоге, и готовился валить всякого, кто вынырнет из смога. Вскоре показались первые развалины — и сразу стало не до сетований на погоду.

Города в Подкуполье разительно отличались от тех, к которым Мэтхен и Ярцефф привыкли в прошлой жизни. Вместо купающихся в небе небоскрёбов, или живописных частных усадеб, тонущих в садах — бесконечные скопища развалин. Нет, совсем не таких, какие оставляют после себя атомная бомба или аннигиляционная бомба. Разрушения нарастали не от окраин к эпицентру, а наоборот. Именно в центрах городов, где стояли старые и самые прочные дома, порой можно было увидеть диво дивное: двух-, ила даже трёхэтажное здание под крышей, сохранившееся практически целиком. Местами остались даже неописуемо грязные, чёрные от копоти, дребезжащие в прогнивших рамах стёкла.

Но правилом было сохранение первых, отчасти вторых этажей. Или просто каменной коробки со стенами, но без перекрытий. Так они и стояли, ветхие, потрескавшиеся, почерневшие от непогод и покрытые вездесущей слизью, постепенно разрушаясь без заботливых человеческих рук. Мэтхен не сомневался: настанет день, и только холмы земли будут напоминать о великой стране. Но этот день придёт не скоро… Если не постараются забарьерцы.

…Отсюда, с поселковых окраин, был отчётливо слышен рёв машин. Сомнений не оставалось, в посёлке одни чистильщики. Но почему тогда не слышны автоматные очереди, крики погибающих мутантов, стоны раненых?

— Мэтхен, ты что-то понимаешь?

— Никак нет, командир.

Словно в ответ на его слова, впереди раздался гулкий, какой-то приглушённый взрыв. Ярко полыхнуло, в смоге растеклось мутное багровое зарево. Донёсся нарастающий рёв пламени.

— Напалм, — хрипло произнёс Ярцефф. — Поздно мы явились, они уже дочищают. Делать тут нечего. Но и уходить — шум заметят. Стоим, ждём, пока эти не уйдут.

Расположились удачно, в крошечном, лишённом даже уродливых кустов овражке — скорее, вонючей канаве, по дну которой лениво текла какая-то гадость. Уже из окрестных домов овражек не просматривался, теряясь за грудами развалин и каким-то мусором. Он немного напоминал окоп полного профиля, просто уродливо изогнутый. Самое то, если надо незаметно пересидеть налёт.

Грохнуло ещё раз, мутное зарево ширилось, расползаясь во все стороны. Что там горит? Напалм? Судя по запаху, который донёс восточный ветер, именно он. Но в совершенно чудовищных количествах, в ход шли десятки, если не сотни тонн сразу. «И это на планете, где последние запасы нефти вычерпали почти век назад! — подумалось Мэтхену. — Вот на это горючки не жалко… Уроды!»

Теперь было так светло, что оба жмурились, вжимаясь в липкую землю. Мэтхен и сам прищурился — всё-таки полтора года вечного полумрака давали о себе знать. Стало ощутимо теплеть, в спину потянул набирающий силу ветер.

— Огненный шторм? — вспомнил он, как называлась такая штука.

— Он, родимый, — так же шёпотом произнёс Ярцефф. — В миниатюре. Ничего себе, костерочек подпалили! Ладно, кроме напалма, гореть там нечему, они наверняка уже ушли. Сейчас погаснет, и пойдём посмотрим.

— Что там смотреть? Там и не останется ничего!

— Нет, мне просто интересно, для чего прорву горючки спалили. На трупы ста литров хватило бы за глаза. А слизь выжигать нет смысла. На всё Подкуполье всё равно не хватит. Понял?

— Да, что-то непонятное. Но это целый час ждать…

— Оно того стоит, Мэтхен. Сидим, как мышки.

Ярцефф оказался прав: горело ярко и жарко, но недолго. Пламя утонуло в пелене смога уже через полчаса. Но капитан ждал — ему не улыбалось нарваться на какой-нибудь патруль, или боевой беспилотник, способный охотиться за отдельными людьми. Ну, или мутантами: красавица, не красавица — какая пуле разница? — Подъём! Пламя погасло, и эти наверняка убрались.

Превозмогая внезапный страх (как часто недавние соотечественники нагоняют жуть!), Мэтхен поднялся — и нехотя побрёл по обугленной, спёкшейся в стекло земле. Даже сквозь кондиционер «скафандра» пробивалась гарь, крупные чёрные хлопья, как снег, кружились в нечистом воздухе и бесшумно ложились — на плечи и головы людей, на выжженную землю, на оплавленный бетон развалин. Земля и стены ещё дышали жаром, без «скафандров» пришлось бы туго. Но Ярцефф решительно шагал в самый центр городка, где ещё недавно бушевало пламя.

У здания, ещё недавно двухэтажного, а теперь полностью выгоревшего и провалившегося в себя, он остановился. Внимание привлекла куча чёрных, хрустких обломков. Капитан бестрепетно сунул руку в пышущую жаром груду — и извлёк почерневшую, оплавленную, растрескавшуюся кость.

— Ага, вот и посельчане. Надо же, не поленились стащить мясо в одно место… Зачем — всё вроде выжигали?.. Это ещё что… Воздух!

Они едва успели порскнуть за покосившуюся стену, когда из мутного неба наплыл монотонный рёв грузового гравиплана. Грузовой-то он грузовой, а вооружён дай боже. От него не уйдёшь: с таким же успехом он может ползать по земле, по горам и болотам — убежать можно лишь на такой же машине. «Только бы наши стрелять не додумались!» — подумал Ярцефф. Боевая машина пехоты полуторавековой давности против гравиплана — металлолом.

Но гравиплан пронёсся над головой, не снижаясь. Не увидел? Или просто сообщил, куда надо, не отвлекаясь от поставленной задачи? Ярцефф не знал, и по всем правилам следовало уходить — как можно скорее, по возможности путая следы и ставя мины с растяжками. Но как раз когда капитан решился встать, рёв снова стал нарастать.

— Лежать! — скомандовал Ярцефф.

Снова всё повторилось. Потом ещё раз. Затем рёв мотора стих вдали. Не меньше десяти минут двое провели на горячей земле.

— Странно. Три круга сделал — и полетел, — заметил командир.

— Увидел?

— Если бы что-то заподозрил, выстрелил бы из плазмострела или засадил ракетой. Нет, тут другое. И ровно-то как шёл…

— В смысле?

— Могу поклясться, — пробормотал Ярцефф. Не приказ, и не пояснения — будто говорил сам с собой, пытаясь понять непонятное поведение завоевателей. — Он шёл по одному и тому же маршруту, специально повторяя его возможно точнее. Будто что-то распылял, причём строго в определённой концентрации. Но после пожара травить всё равно некого…

— Ярцефф, — Мэтхен чуть не хлопнул себя по лбу, едва сдержался. Мог бы сразу догадаться! — Помнишь про третий этап их плана? Ну, там, где смог вычищают, и слизь с земли…

— Точно! — с полуслова понял командир. — Сообразил! А распыляли они не отраву, а совсем наоборот. Это же не аэрозоль, а нанороботы, которые поглотят вредные вещества, и очистят их от смога. Нечто похожее запустят и в слизь…

— Нанороботы? Они-то тут зачем?

— Я слышал о таких разработках, только там роботы использовались для связывания радионуклидов, и для утилизации вражеских трупов с подбитой техникой. Они поглощают вредные вещества, перерабатывают их частью в энергию, частью в строительный материал для себя. Как его наберётся достаточно, наноробот делает свою копию. Так они «размножаются»: за пару месяцев заполонят всё Подкуполье, а через год ничего токсичного тут не останется.

— Так ведь они всю Землю заполонят, а потом и космос!

— Правильно. Именно поэтому роботы сделаны так, чтобы воспроизвести лишь конечное (хоть и очень большое) число «поколений». Через год они перестанут воспроизводиться, и одновременно начнут распадаться на безвредные и распространённые в природе вещества. В итоге в Резервации не останется ничего опасного для земной флоры с фауной. Тогда можно будет начинать рекультивацию…

— А выжигали зачем? Им что, тепло нужно?

— Соображаешь, наука! Именно. Нужно много тепловой энергии для первичного запуска. Дальше они сами добывают энергию с помощью разложения ядовитых веществ, некоторые могут улавливать гамма-излучение. Здорово, правда? Все мрут от радиации, а они только бодрее становятся!

— Может, они опасаются, что кто-то найдёт… книги?

Мэтхен сказал почти в шутку, но Ярцефф даже не хмыкнул.

— И это тоже. Не зря же тебя сюда загнали. Ну точно: считается, что России не было, так? А тут могли сохраниться книги на русском языке, старые карты, словари, которые свидетельствуют: страна была. Но как-то странно превратилась в Зону. Превратилась, или превратили? А сомнения хозяевам Свободного Мира не нужны. Им нужна уверенность в официальной истории. Вот и жгут, именно посёлки. Уже не мутантов уничтожают, а Память. Идём. Всё, что нужно, мы видели. Не стой столбом.

Теперь порядок движения изменился — Мэтхен шёл первым, время от времени поворачивая ствол автомата то направо, то налево. Опасность могли представлять люди, но не только они. Если на них налетит очумевший от случившегося посельчанин, будет не лучше.

Очертания «Брэдли» уже проступили из мрака, когда Мэтхен заметил нечто странное. Спасительная пелена смога редела на глазах, со свинцово-серого, даже с какой-то нездоровой синевой, небо сменило цвет на просто серый, потом на блекло-белесый, вот кое-где проступила подзабытая синева. Очищался воздух и внизу. Мэтхен бросил взгляд на «Брэдли» — и ругнулся сквозь зубы. Он привык, что видимость в пятнадцать метров — предел, обычно она ещё меньше, и готовился забираться в люк. Но до машины, оказывается, ещё метров сто. А небо расчищается на глазах, будто смог разгоняет колоссальный вентилятор. «Да мы же тут как на ладони!» — подумал Мэтхен, переходя на бег. Ярцефф молча прибавил ходу, легко обогнал историка.

Машина стояла в том же распадке, где её и оставили. Техники на базе не только заправили горючим и пополнили боеукладку до предела, позаботились и об активной броне: там, в окрестностях Smolensk`а, все уже знали, на что способны раритетные гранатомёты. Соответственно, и заветными ящичками со взрывчаткой никто больше не пренебрегал. Боевая машина смотрелась бы почти новенькой, если б не густо покрывшая пушку копоть, не чёрная слизь, уделавшая старинную машину по самую башню, не осевший маслянистыми каплями на покатой башне кислотный дождь. И на этой башне…

Наплевав на приказ Ярцеффа, на башне сидел Хрюк Костолом. Невысокий, сухонький, весь какой-то скрюченный и изломанный, будто ему переломали все кости ещё в материнской утробе, а потом они срослись, как попало. Отсюда пошло и прозвище: так-то Хрюк был самым мирным в посёлке. Скрюченные, вогнутые внутрь, но цепкие и проворные семипалые руки опёрлись на броню, шея склонена к правому плечу — впрочем, ничего необычного, шея росла из плеч не прямо, а с наклоном вправо и чуть назад, отчего казалось, что существо постоянно смотрит вверх.

— Твою-то мать, я что вам всем сказал?! — начал Ярцефф, когда оказался достаточно близко. — Загорает он тут…! Я тебе сейчас… в… вставлю, чтобы жизнь мёдом не казалась! Живо вниз!

Хрюк засуетился, подобрал под себя короткие, с непропорционально огромными беспалыми ступнями ноги, костяные наросты на пятках скрежетнули по броне. Синхронно моргнули все четыре глаза, правые глаза, узкие и раскосые, как у японца, скосились ещё больше, левые, вполне себе европейские, зажмурились. Приоткрытый рот с единственной верхней губой (зато свисающей до подбородка) с клацаньем захлопнулся, непропорционально огромный и красный, вечно сопливый нос выдал длинную трель. Стукаясь о броню разными частями нескладного тела, Хрюк раскрыл люк — только слезть вниз не успел.

Синие проблески на небе росли, их становилось всё больше, далеко-далеко белели крошечные облачка, что безмятежно плыли над Куполом. Но именно в этот момент несколько таких прорех сложились воедино, и в открывшийся просвет попало полуденное солнце. Свет, нестерпимо-яркий, яростно-белый, обжигающий глаза привычных к полутьме существ, отражался от покрытых слизью и крошечными лужицами просторов, от облепленных слизью руин и деревьев… Даже жителям Забарьерья, рождённым в солнечном мире, пришлось прищуриться, пока бронестёкла скафандров не затемнились. А Хрюк вообще зажмурил исходящие слезами глаза — полупрозрачные веки плохо спасали зрачки. Он отчаянно заверещал, потерявшее ориентацию существо заскребло костяшками о броню. Найти люк стало проблемой. Хорошо, высунувшаяся из люка длинная, цепкая лапа Клеопатри ухватила скрюченную ногу и дёрнула Хрюка вниз. Проскрежетав костяными пятками по металлу, стукнувшись раскоряченными конечностями о люк, напоследок Хрюк приложился о край лбом и матернулся.

— Заводим, уходим! — скомандовал Ярцефф. Надо было спешить: не хватало ещё, чтобы их засёк какой-нибудь несвоевременно появившийся беспилотник, да и передал сигнал командованию: Ярцефф не сомневался, что где-то на недосягаемой высоте, в ближнем космосе, барражирует орбитальный бомбардировщик. С него станется засадить ракету в подозрительный броневичок. И, как назло, видимость, фантастическая для Подкуполья, лишала «Брэдли» самой лучшей маскировки.

Машина задрожала всей стальной тушей, качнулась — и, покачиваясь, как крейсер в шторм, двинулась сквозь пепелище. Ярцефф устало снял кибершлем, стянул перчатки, рука скользнула по отросшим в Подкуполье волосам. На первый взгляд командир казался невозмутимым — но Мэтхен знал его достаточно, чтобы понять: в душе капитана бушует свой огненный шторм.

— Что такое, Курт? — участливо поинтересовался Отшельник. — Что вы там нашли?

— Этот город был мне как побратим, — сказал, будто клацнул затвором, капитан. Мэтхен поёжился — в голосе стыл холод космоса. — Однофамилец. Я за него с них отдельно спрошу…

Ветер с востока то и дело приносил серо-жёлтые клочья смога, но они снова и снова развеивались — их безжалостно уничтожали нанороботы. «Брэдли» прибавил ходу, но не стал сворачивать в сторону — пошёл прямо через выгоревшие развалины, мимо костяного кургана. Так распорядился Ярцефф: он был уверен, увиденное многому научит тех, кто в машине. Он не ошибся: яростно засопел Жуха Свин, пробурчал длинную матерную тираду Клеопатря, решительно вцепился в рычаги Хрюк Костолом. Даже Дудоня с хрипом приподнялся с пола… Ярцефф не сомневался: когда понадобится, они не дрогнут и не подведут.

Город был большой, богатый. Возможно, тут жило тысяч пятьдесят человек, быть может, и больше. О тех временах напоминало только скопище развалин — местами почти скрывшихся в ядовитой грязи. Посреди бесконечных каменных развалов, как исполинское надгробие, возвышалась старинная церковь. Сложенные без малого четыре века назад стены не взяли ни кислотные дожди и туманы, ни вечная влажная сырость. Церковь лишь почернела, облепленная слизью, и стала напоминать… Мэтхен так и не смог представить что-то похожее.

— Знаете, как город назывался? — поинтересовался Мэтхен, глядя в навигатор. Ярцефф поморщился: какая разница, те времена прошли и никогда не вернутся. Если Федерация приберёт Подкуполье к рукам и заселит, города назовут по-другому. Ничто не должно напоминать о прошлом. А местным на всё наплевать — они сами не помнят, как назывался их город.

— Какая разница? Главное, идём на восток.

— Сафоново это, — взглянув на дисплей навигатора, произнёс Мэтхен. Стараниями Ярцеффа он уже немного умел пользоваться техникой. Осваивал и «скафандр». Тут всё просто — конечно, не сразу, а когда Ярцефф сумел расколоть код авторизации и «подчинить» встроенный компьютер. — Считай, девяносто километров прошли. Неплохо для лоха…

— Хорошо бы к ночи до Вязьмы добраться, — произнёс Отшельник. — Если повезёт…

— Это если очень повезёт, и от ночи захватим пару часов. Так, сюда, похоже, они ещё не добрались.

— С чего ты взял? — поинтересовался Ярцефф, натягивая кибершлем. С коротким щелчком шлем прикрепился к остальным «доспехам», вновь делая изгнанника похожим на инопланетянина. Мэтхен последовал его примеру. Сейчас снова придётся вылезать. Ничего против он не имел: ноги и спина устали от постоянной тряски, голова отяжелела от паров горючего, уши окончательно оглохли от лязга и рёва. Немного пройтись пешком и в тишине — что может быть лучше?

— Дыма не вижу. Стрельбы тоже не слышно, вертолётов с танками нет. И смог висит себе, как ни в чём ни бывало… Что делать будем?

— Что, что? Едем! Надо их предупредить!

— А слушать-то нас станут? — поинтересовался Мэтхен. — Всё-таки мы на них не очень похожи… А то ещё за чистильщиков примут, стрелять станут…

— Ну, положим, стрелять там особо не из чего, — рассудительно заметил Жуха. — Даже если были склады, оружие наверняка вовремя не разобрали. Значит, и накрыло первыми же ракетами. А камней в ваших костюмчиках можно не бояться. Чтобы и желания не возникло, надо подъехать на машине. Да можно вообще ничего не говорить, дать пару очередей поверх голов, они и сами разбегутся! А не хватит, из пушки разок пальнём…

— Погоди, ты что, их выстрелами разгонять собрался? — насторожился Отшельник. — Они же такие, как ты, только соображают меньше! А мы уже, чуть что, стрелять готовы! Нельзя же — как эти, чужие…

— Почему — «как они»? — не понял Ярцефф. — Мы же не по ним стрелять будем, а в воздух!

— Не надо, — произнёс Отшельник. — Я могу их убедить, если вы мне поможете взобраться на танк. Пусть не разбегутся, а уйдут, прихватив с собой всё нужное для жизни.

— Ну, тебе виднее, Отшельник, — хмыкнул Ярцефф. — Только, боюсь, не убедишь ты никого от краников уйти. Впрочем, попытка не пытка, поехали.

После полудня распогодилось: вместо свинцового с синеватым отливом небо стало просто серым, а грязно-жёлтая хмарь, от которой свирепо щипало глаза и саднило глотку, ближе к утру развеялась. Только по оврагам ядовитая дрянь стелилась, колыхалась, будто ища и не находя путь наверх. Даже дождь, тихо шептавший всю ночь, утих после рассвета. Ну, а светлее тут, более чем в ста километрах от Барьера, не бывало никогда.

И это было добрым предзнаменованием, чёрт побери! Может быть, кошмар, начавшийся несколько месяцев назад, всё-таки кончится, и станет как прежде? Великанша Хухря почесала длиннющий, торчащий острой костяной пикой нос. После позавчерашнего кошмара перебитая осколком третья руко-нога ещё болела. Но кость уже срослась, а толстенный низколобый череп тогда и не пробило. Так, кожу царапнуло. Там уже ничего не осталось, только маленький сизый шрам.

— Тьфу, дрянь, — сплюнула Хухря. — Когда ж всё кончится, епит?

Тонкие, каждая с тремя суставами, руко-ноги переходи в кругленькое аккуратное брюшко с двумя отвислыми грудями, а уже из него вырастала голова. Существо было совсем невелико, даже стоя на двух нижних руко-ногах, оно вряд ли достало бы человеку до плеча — собственно, и прозвали-то её Великаншей в насмешку. Всё это покрывала роскошная бордовая с бурыми вкраплениями, шкура. Когда наступала ночь, шкура не просто меняла цвет, а начинала светиться — этаким тревожным, но холодным пурпурным сиянием. Красиво! Метра на три в её свете даже можно было что-то увидеть.

Хухря вгляделась в привычно-серое небо. Нет, сегодня ничего такого явно не прилетит. Ходить можно спокойно, главное, чтобы слуги Бешеного не прицепились. Вот как тогда, в самом начале… Воспоминания накрыли с головой, она снова погрузилась в пучину недавнего кошмара.

Началось всё давно, несколько месяцев назад. Тогда, необычайно сырой и холодной ночью, когда лил по-настоящему ядовитый дождь, в посёлок вошли несколько мокрых, унылых фигур. Их пустили переночевать, а когда они решили остаться, показали пригодные для жизни дома. Посельчане — народец добрый, мухи зря не обидят.

А наутро — понеслось. Пришельцы носились по посёлку и орали, что их Самый Главный с народом говорить хочет. Ну, кто ж новое узнать не хочет? Новости в посёлке — редкость, и каждая — повод для сплетен и пересудов на много месяцев вперёд. Они делают однообразную жизнь немного интереснее. Вот и в этот раз… Знать бы тогда, что из этого выйдет! Потому что Бешеный тут же начал свой сказ:

— Большая беда надвигается, ох большая. Никому от неё не спастись, всех настигнет. Но я знаю, как уцелеть. И научу вас. Нужно, чтобы каждый повиновался мне, как себе самому. Самое первое — посмотрите вокруг себя! Видите, как они вас обступают, тянут к вам щупальца, разевают смрадные зевы, готовясь поглотить?

Народец заозирался. Нет, никого зубастого и со щупальцами не видели, разве что полоумного псоосьминогочеловека Сасю, у которого действительно на лапах имелось несколько присосок. Оказавшись в центре внимания, Сася глупо осклабился, заскулил, завилял куцый, грязный хвост, захлопали передние лапы.

— Вот! — указал на Сасю костлявый перст. — Вот оно, отродье сатанинское! Не смотрите на морду его глупую. Это лишь маскировка!

Никто не понял, что такое «маскировка». Но так и должно быть. Какой же он мудрец и пророк, если всё, что он говорит, понимает любой лопух?

— Убейте это чудовище, — бесновался Бешеный, оправдывая уже появившуюся кличку. — Оно — корень зла, через него придёт к вам мор и глад!!! Убейте!!!

Вооружённые какими-то острыми, ржавыми железяками, подручные Бешеного бросились в толпу. Ничего не понимающего Сасю вытащили за передние лапы, на покатую мутантскую голову, почти лишённую лба, посыпались первые удары. Сася взвыл, дёрнулся, пытаясь вырваться. Поздно! В каждую лапу вонзилось по острой железяке, брызнула мерзкая, зловонная бурая кровь, Сася тоненько завизжал, но тут же повалился наземь: хрустнули, переламываясь, тонкие, гибкие кости в лапощупальцах. А потом железяки, кулаки и ноги только поднимались и опускались…

— Йэх, да что же деется-то на свете, — пробурчал старый, весь покрытый язвами и болячками, местами и вовсе заживо гниющий старичок Яха. — Пошто животину-то безмозглую обижаити?

И, конечно же, нарвался.

— Вот ещё одно исчадие ада! — брызгая слюной, указал Бешеный на Яху. — Покажите, на что вы способны! Иначе все мыслимые кары падут на ваши головы, и любая гнусная тварь будет испражняться на ваши трупы!

— Э-э-э!!! Да што ж деете-то, сынки!!!

— Сася тебе сынок… старый!!! — ответил здоровенный бугай без ушей и носа, зато аж с пятью глазами: двумя на лице, двумя на висках и одним, выглядывающим из затылка. Бугаю не надо было оглядываться и вертеть головой. И так всё видно, а пудовые кулаки при недостатке мозгов заставляли его побаиваться. — … твою мать, вали гада, братва!!!

Никто не понимал, как этот Бешеный заставляет всех повиноваться. Наедине каждый казался себе прежним, наедине даже поругивали Бешеного (совсем-совсем тихо, и лучше — наедине с собой, ибо везде шныряют его прихлебатели) — но стоило посельчанам собраться… И будто каким дурманом наливались головы. Ярость Бешеного заражала, манила, влекла, заставляла забыть обо всём. А потом, когда это кончится, удивлённо рассматривать окровавленные руки в свежих ссадинах. Гадая, с кем расправились на сей раз, и когда придёт их очередь…

Расправами кончалась каждая сходка. На одной жертвой стал не кто-то один, а стоящая поодаль кучка мутантов, показавшаяся Бешеному подозрительной. Драка вышла немаленькая, стенка на стенку. Забитых насмерть таскали в отвал всю ночь…

А две ночи назад стало вообще жутко. По всему посёлку что-то взрывалось, горело, с неба низвергалось нечто огромное, ревущее, взрывающееся, все носились по посёлку, как безумные. Удар пришёлся на то время, когда половина посельчан, насосавшись из краников, там же и дрыхла. Барак с краниками накрыло сразу несколько ревущих чудовищ, по всему посёлку падали горящие обломки, осколки, какие-то обгоревшие ошмётки: всё, что осталось от несчастных посельчан. Хухря не знала, сколько народу накрыло у краников, сколько у раздачи, сколько в самых густонаселённых местах развалин, куда безошибочно ударили ракеты. Но хорошо помнила ощущение давящего ужаса поутру, когда по всему посёлку валялись растерзанные трупы и курились дымом пожарища.

Когда сквозь многослойную дымную пелену продрался мрачный рассвет, уцелевший народец потянулся к раздаче. Тут были те, кто отделался лёгким испугом — и обожжённые, наглотавшиеся ядовитого дыма и заходящиеся кашлем, посечённые осколками, побитые падавшими с небес обломками. Нет, на чудо надеялись лишь самые тупые, которые вообще не поняли, что произошло. Но никто не хотел оставаться со своими страхами наедине. А на миру, как говорится, и смерть красна…

— Собрались?! — вот и Бешеный. Чтобы он хоть раз пропустил мало-мальски крупную сходку?! На этот раз какой-то он странный. Будто подобрел даже. Неужто сегодня без крови всё пройдёт? — И правильно сделали. Я долго молил Высшего, чтобы он покарал отступников, отделил их от праведных. Так и случилось две ночи назад.

— Две ночи назад убивало всех подряд — хоть мужиков, хоть баб и ребятишек! — раздражённо сказала Хухря и сплюнула. — Какие там отступники?!

— Отступники везде! — убеждённо возвёл очи горе Бешеный. — Даже наказание Высшего могло не устрашить некоторых из них! Но Он мог и специально пощадить кого-нибудь из ублюдков, чтобы не делать всё за нас. Её Он оставил нам! Бей её, братья!

В сторону Хухри двинулись сразу несколько парней поздоровее. В руках у них были камни, у одного — массивная ржавая железяка непонятного происхождения.

— Только попробуйте, падлы! — предупредила она. Но прислужники Бешеного не остановились, даже двинулись быстрее. «Сейчас бросятся!» — подумала Хухря и приготовилась к последнему бою.

Рёв мотора на окраине заставил всех отвлечься от смутьянши. Десятки голов обернулись туда, откуда наплывало металлическое рычание и лязг гусениц. В последнее время распространились слухи — один другого хлеще — о том, что в Подкуполье появилось множество отрядов на таких железных машинах. Они ездят и летают от посёлка к посёлку — и жгут, убивают, мучают, не давая пощады никому…

— Спасайся, кто может! — крикнула Хухря в ужасе. Она чувствовала, как по туловищу, распространяясь на складные руко-ноги, расползается противный холод, будто окунулась в ледяную грязь. — Шухер!

Народ повскакивал, заозирался. Даже те, кто безоглядно верили Бешеному, беспокойно заёрзали. Ещё бы: все уже знали, что встреча с забарьерцами не сулит ничего хорошего. Спасся какой-то паренёк из посёлка на западе, Кардымова. Наутро его забили, но ночью кое-кому он рассказать успел. А гремящий траками, ревущий мотором железный монстр всё так же неторопливо, осознавая свою власть над беззащитными посельчанами, полз вперёд, и казалось, что нет в мире силы его остановить. Перепуганная, не знающая, что делать, Хухря замерла, замерли и остальные — те, кому повезло услышать рассказ беглеца, и те, кто ещё пребывал в блаженном неведении.

Приземистая, увенчанная башней машина неторопливо ползла по улице городка. По ней могли бы садануть из гранатомёта с любого места — но те, кто внутри, знали: ничего подобного у посельчан, не озаботившихся перетаскать оружие со складов, нет и в помине. Следовательно, здесь и сейчас небольшой броневичок, выставивший вперёд тонкое жало автоматической пушки, был неуязвим.

Но ещё больше удивилась Хухря — как-то не вязалось это с рассказами безымянного беглеца. Проехав пол-посёлка, броневик НЕ СТРЕЛЯЛ. Подъехав к толпе метров на десять, вообще остановился. Бронированная, неуязвимая для мутантских клыков и когтей, дверца отворилась, и на крышу, подсаженный кем-то из экипажа, неуклюже взобрался… Взобрался… Взобралось…

Хухря почувствовала, как глаза — все три разом — лезут на лоб. Одноглазое существо с огромной, почему-то полупрозрачной головой, огромный глаз подслеповато щурится: всё-таки, по сравнению с подземным мраком или хотя бы полутьмой внутри броневика, тут слишком светло. А карлика подсаживает вылитый «турист» — удивительно соразмерные, правильные руки и ноги, лицо и голова. А сам здоровый такой, страшный даже на вид. И за спиной висит огромная железяка — наверное, как те, из которых «туристы» убивают в дальних посёлках. Только больше, гораздо больше.

— Шухер! — заорала Хухря. «Небось, этот гад их и привёл! Сейчас шмалять будут!»

— Слушайте меня все! — скомандовал карлик, обведя всех огромным мудрым глазом. Глаз удивительным образом передавал ощущение спокойствия и безопасности. — Вижу, вы приняли нас за забарьерцев — но мы такие же, как вы. Броневик — да, их, мы добыли его в бою. А сами мы раньше жили на западе, у самого края Зоны. Когда началось вторжение, нам пришлось уйти. Те, кто остался дома, — Отшельник приоткрыл рот-клювик, собираясь с духом. — Мертвы. Все. Они не щадят никого. И вас не пощадят. Уцелеют только те, кто уйдут в леса, болота, подземелья — рассеются на мелкие группы, прихватив с собой еду. Большие скопления, как сейчас, они легко уничтожат. Но с маленькими группами им придётся повозиться. И неизвестно, найдут или нет.

— А главное, — вступил в разговор здоровяк. — Главное — не сдаваться. Ублюдки хоть сильны, но беспечны и ленивы, они не ждут сопротивления, и если попадут впросак, потеряют голову от страха. Увидите, что они не ждут нападения — бейте, и тут уж не давайте пощады! Пусть они боятся двигаться мелкими группами — тогда легче будет уходить от погони. Да, многие погибнут. Возможно — все. Но Подкуполье — наш дом. И никто, кроме нас, его не защитит. Если мы этого не сделаем — тогда нам незачем иметь детей и свою землю, и самим жить тоже…

Хухря поняла не всё. Кто убивает? Те, кто метнули с неба огонь? Но как можно бороться с теми, кто летает по воздуху, их же даже не видно в смоге! Но они-то как-то смогли, вон, броневик захватили с пушкой! Но причём тут дом? Её дом — крохотная грязная хижина на окраине посёлка, рядом с лопнувшей ржавой трубой, из которой ползёт что-то невыносимо гнусное и зловонное. Зато стоит залезть в эту дрянь — и вши дохнут, жаль, кожу потом пару дней щиплет. А если хлебнуть глоточек… Даже от пойла таких глюк не бывает! И зачем защищать эту груду хлама, да пропади она пропадом? Детей у неё никогда не было, как не было и мужика — поселковые парни всё больше к краникам, да к краникам… Но что-то зацепило, будто заставило вспомнить нечто важное. Слова здоровяка звучали как горн, звали в бой, рвали липкие тенёта страха, в которых жили посельчане последние месяцы. А слова второго, одноглазого карлика с крохотным ртом-клювиком, были разумны. И, отчего-то казалось, правильны. Хухря уже почти решилась последовать совету, когда Бешеный, брызжа слюной, заорал:

— Вот они, те, из-за кого смерть с небес обрушилась! — указал он на броневик и сидящего на башне карлика. — Люди из-за Барьера желали нам добра, они хотели помочь нам освободиться от тиранов и добиться полного суви… суривинитета, тьфу ты, пропасть! А эти напали на них, наверняка кого-то убили и захватили их машину! Они лгут, рассказывая об убийствах, как лгал тот ублюдок, которого вы справедливо казнили…

«Вы» — отчего-то слово покоробило Хухрю больше остальных воплей. Бешеный, который и подбивал их расправиться с беглецом, теперь говорит так, будто одни посельчане во всём виноваты. Да и знал он, наверняка знал, что беглец говорил правду. Потому так и взбесился…

— Вот они и кричат теперь о нападении, убийствах… Вы хоть одного чужака видели — ну, кроме этих? Но теперь люди из Забарьерья тут появятся. И если мы не покараем убийц сейчас, кара падёт на нас! Бейте этого урода! Бейте их всех!

Казалось, Бешеного сейчас хватит удар — но на самом деле именно в эти моменты он был особенно страшен, а значит, убедителен. Сам он не собирался марать руки, зато уверенно и умело «накачивал» толпу, заражая её жаждой крови, бессмысленной и разрушительной. Казалось, сейчас одуревшие посельчане бросятся на чужаков — и погибнут или эти, на броневике, если не решатся стрелять, или те, кто бросится на них, если решатся. Хухря с ужасом переводила глаза с одного спорщика на другого, ожидая, что вот-вот случится что-то жуткое.

Отшельник, похоже, хотел сказать что-то ещё — но его прервали. Где-то вдали, на юго-западной окраине бывшего города, протарахтела короткая очередь, потом ахнул взрыв. От неожиданности карлик, впервые услышавший очередь вживую, вздрогнул — и на миг утратил контроль над толпой. Чем тут же воспользовался Бешеный.

— Бей их! — скомандовал он. — Иначе всех настигнет возмездие!

И первым, подавая пример, кинул обломок кирпича.

Отшельник только охнул, когда острый край камня врезался в покрытую едва заметным пушком макушку. Второй камень, брошенный кем-то из посельчан, ударил его в плечо. Остальные забарабанили уже по пустой броне: ожидавший чего-то подобного Ярцефф одним движением сдёрнул мудреца с башни. Толпа грозно надвинулась, кто-то обходил с боков.

— Отшельник! — перекрикивая рёв мотора, скомандовал Ярцефф. — Давай, попробуй их так, мысленно убедить! А то ведь со стрельбой придётся уходить!

Какой-то смелый подручный Бешеного бросился на броневик. Мощно, по-лягушачьи оттолкнувшись сильными задними лапами, он сиганул вперёд, перевернулся в воздухе — и с глухим стуком приземлился на броню. По башне заскрежетали когти, раздался железный лязг — подручный Бешеного пытался проковырять ржавой железякой дыру.

— Не попортит нам машину? — озабоченно спросил Жуха. — Лупит-то как!

— Не, броня, как ни крути, — махнув рукой, пояснил Ярцефф. — А этой железякой только головы глупые проламывать! Вот прицел и триплексы побить может, фары, опять же… Держитесь, ща скинем придурка… И давай назад. Отшельник, ты как?

— Не… Не могу, — пробормотал Отшельник удивлённо. — И не вижу ничего… Будто завеса какая-то… Нет, погоди… Поддаётся…

— Нет времени! — рявкнул Ярцефф, а «Брэдли» оглушительно взревел мотором.

— Стойте, там же наши! — запротестовал Отшельник. — Мы же не можем их давить! Они нам ничего не сделают, а я сейчас…

Что он собирался сделать, никто так и не узнал. В следующую секунду произошло сразу несколько событий. Не дожидаясь приказа, перетрусивший Клеопатря саданул длинной очередью перед броневиком. Пушка басовито, солидно застучала — и стена полуразрушенного дома на другом конце пустыря словно взорвалась, рассыпаясь обломками. Будто кровь, на чёрную с радужными разводами грязь опустилась кирпичная пыль, с грохотом обломки посыпались наземь. Кто-то в толпе взвыл от боли — ему в плечо ударил крохотный каменный осколок, оставив кровоточащую отметину… Народ в страхе шатнулся назад.

И тут посреди толпы, как раз за кормой броневика, встало облако разрыва. Горячая, пахнущая сгоревшей взрывчаткой ударная волна наотмашь хлестнула по толпе. Вместе с кусками грязи, вывороченными из земли камнями, обломками и какими-то железяками, сверху падали куски тел и просто шматки мяса. По толпе стегнули, а по броневику бессильно простучали осколки. Крика ещё не было: собравшиеся вокруг предусмотрительно присевшего Вождя посельчане ещё не осознали, что случилось нечто страшное.

Ещё один разрыв встал сзади. И ещё один, где-то в развалинах. А в развалинах поодаль грохнуло сразу несколько раз: похоже, там тоже кого-то нашли.

Прошло всего несколько секунд, и в посёлке воцарился ад. Каждый разрыв опрокидывал, ломал кости посельчанам ударной волной, обрушивал на их головы стены и вывернутые из земли кирпичи. Воющие осколки стегали по податливой плоти, пробивая навылет, вырывая шматки мяса из ещё живых, вскрывая головы и грудные клетки. Им было всё равно — мужчина перед ними, женщина, ребёнок. Рвались не только фугасные снаряды. На краю толпы раздался жуткий, пробирающий до костей вопль: крошечная фигурка, то ли ребёнок, то ли просто не вырос, мечется, катается по грязи, а сама полыхает, как факел. Ещё нескольких, стоящих рядом, накрыло горящей смесью. В дымном небе нарастал знакомый клёкот лопастей: оттуда, безошибочно находя цели в дымном полумраке, секли и секли свинцовыми плетьми пулемёты. Пули хлестко барабанили по броне, с чмоканьем входили в грязь и в тела…

Решение Ярцефф принял мгновенно. Надевать кевлар было некогда, капитан лишь рявкнул:

— Дудоня, дверь закрою — с места назад! Клеопатря, без моей команды не стрелять!

Бронедверь, скрипнув приоткрылась, в неё тут же звякнули два мелких осколка, оставив на внутренней обшивке две отметины. Ярцефф пригнулся, чтобы бронедверь прикрывала голову хотя бы справа. И заорал, перекрикивая грохот разрывов:

— Бегом в машину, идиоты!

И когда кто-то, решившись, полез в броневик, Ярцефф яростно втащил его внутрь. Одного, второго, третьего. Или третью? Потом, потом разберёмся! Хотел подсадить какого-то малыша — но свистнул осколок, и только плеснуло красным на грудь. Крохотная безволосая головка с навечно застывшим в глазах удивлением сорвалась с плеч и покатилась под гусеницы. Ярцефф отбросил обмякшее тело — и втянул следующего, с кровящей раной на плече…

Их заметили с воздуха, вот только выводы сделали совершенно неправильные — решили, наверное, что мутанты, прорвавшись к броневику, пытаются проникнуть внутрь, а экипаж то ли ранен, то ли контужен. Несколько пуль градом простучало по броне — но остальные угодили в толпу. На броню обильно брызнуло красным, чёрным и каким-то гнойно-белым:, у некоторых мутировала и кровь.

Ярцефф бросил взгляд на месиво мяса, костей и волос у броневика. Он сразу оценил, что спасать некого: до остальной толпы, шатнувшейся прочь от броневика ещё когда прогремела очередь Клеопатри, было метров двадцать — дальше всё терялось в смоге. Впрочем, и места в броневике, пропахшем кровью и порохом, уже не было. Ещё кто-то запрыгнул на броню, и теперь вжимался в холодный металл, но прогрохотала очередь из поднебесья — и тело, пятная броню кровью, сползло вниз. Клёкот лопастей теперь пробивался и через какофонию бойни, и через толщу брони, и через рёв мотора. Похоже, чистильщики решили посмотреть, что за броневик, и не требуется ли помощи. Стоит им заметить, из кого состоит «экипаж» — и хватит одной ракеты. Или длинного, бронебойного импульса плазмострела…

Ярцефф сообразил быстрее. Бронедверь захлопнулась, одновременно заревел мотор. Броневик дёрнулся, корма провалилась вниз: задним ходом, прямо через воронку, машина развернулась — и, быстро набирая скорость, ринулась к окраине посёлка. Время от времени броневик вздрагивал всем своим двадцатитонным телом, когда наезжал на развалины, переваливал крупные камни, или, наоборот, проваливался в воронки. Скрежетали траки по арматуре раскрошенного временем бетона, по застрявшим в грязи осколкам снарядов. Грязь нехотя, с чавканьем отпускала траки, разлеталась из-под них неряшливыми ошмётками. Порой под гусеницами исчезали и трупы: не было ни времени, ни возможности объезжать растерзанные осколками, искорёженные взрывами тела.

Они не видели, как выла, стонала толпа, которую выкашивали очереди. Потом очереди стихли, сменившись одиночными выстрелами и шипящими импульсами плазмострелов. Как последние собирались вокруг Бешеного, и тот, утратив обычный гонор, повторял:

— Стойте! Не сопротивляйтесь, не бегите! Те из вас, кто не грешны, не будут убиты! Это посланное нам испытание!

Но выстрелы гремели и гремели. И валились всё новые и новые из окружавших Бешеного. Кто-то молча опрокидывался навзничь, раскидывая руки и разбрызгивая содержимое простреленных голов. Кто-то хрипел, корчась в грязи и царапая гротескными конечностями окровавленную землю. Кто-то жутко выл, получив в живот крупнокалиберную пулю… Но те, кого пока пощадили пули, только радовались: им казалось, что убийцы в одинаковых шлемах вот-вот отойдут, и Вождь объявит, что все грешники убиты, а праведники спасены. А сосед, брызнувшей выбитыми мозгами в лицо, который никогда и мухи не обидел? Да он, может, тайком детей воровал и ел! Или бага… багоху… ну, в смысле, богохульствовал про себя! А вот тот мальчонка, в последний миг прикрывший лицо пухлыми беспалыми культяпками? Так, может, и он тоже… про себя грешил? Ну, так и пусть получит. А кто сле… А-ааарх!!! И валится в грязь очередное бездыханное тело. И бьются огоньки на концах автоматных стволов…

Настал момент, когда один за другим стали ложиться ближайшие сподвижники Бешеного — те, кто первыми бросались на тех, на кого указывал новый хозяин посёлка. Они верили своему Бешеному больше, чем таинственному Ему, именем которого Бешеный властвовал в посёлке. И падали со счастливыми улыбками на устах — верили, что заслоняют от пуль живого бога, и за это немедленно получат всё, о чём мечтали в жизни. А те, чья очередь ещё не пришла, только удовлетворённо кивали: убитый грешник освобождает место для праведника. Как и говорил Бешеный, брызгая пеной.

Настал момент, когда последний, стоящий рядом с Бешеным, сполз по стене, оставляя на ней кровавую дорожку простреленной спиной. И сразу сполз лоск, фанатичная уверенность в своей правоте. Бешеный встал на колени, протянув к одетым в броню фигурам с автоматами костлявые грязные руки и чёрными обломанными когтями:

— Не трогайте меня, я свой! Я всё сделал, что приказали ваши люди! Спросите майора СОИБ Теннисона! Я работаю на СОИБ! Мне поставлено задание избежать сопротивления! Лучше уничтожьте броневик, в котором му…

Басовито простучала пушка броневика, снаряды величиной с бутылку из-под кока-колы ударили в многострадальную стену. Вперемешку с кирпичной крошкой брызнули ошмётки мяса, голова исчезла, будто по волшебству — только на ещё тёплые трупы обильно брызнуло сизым, на выщербленных обломках стены повисли какие-то розовые клочья…

— Круто ты его, Ганс! Аж брызнуло! — потрепал бортстрелка по плечу унтер. — С меня поляна!..

Залитая кровью, заваленная растерзанными трупами и обломками площадь осталась позади. Покачиваясь на ухабах, «Брэдли» нёсся прочь из пропахшего кровью и тротилом посёлка на месте Сафонова. Его гнал ужас слепой, валящейся с неба смерти. Но стоило появиться врагам из плоти и крови, как ужас переплавился в ненависть.

Ярцефф уже понадеялся незамеченным, вернее, нераскрытым, вырваться из посёлка и затеряться в руинах до ночи. Но если не везёт, не везёт во всём. Проход по одной из улиц перекрывал бронетранспортёр, за которым шла, постреливая по развалинам, стрелковая цепь. Последним шагал огнемётчик, время от времени он вскидывал кургузую трубу реактивного огнемёта — и в ещё одном каменном мешке материализовывался ад. Визг, вопли и стоны заглушали рёв пламени, порой из огня выскакивали живые факелы, корчились — и затихали, прошитые очередями в упор: пулемёт бронетранспортёра и автоматы чистильщиков тоже не бездействовали.

В первый миг Дудоня инстинктивно притормозил, он глянул в триплекс и грязно выматерился. Из очередного огненного буйства, как подброшенный невидимой пружиной, выпрыгнул один из посельчан. Тощий, длинноногий и длиннорукий, с низколобой обезьяньей головой. Существо отчаянно, совсем по-человечески, кричало, шерсть лизало чадное багровое пламя, но на всех четырёх лапах оно мчалось через улицу, спеша скрыться в руинах.

Оно почти успело: первая автоматная очередь пронеслась за его спиной, лишь одна пуля зацепила одну из лап, выбив сноп искр из горящей шерсти, потекла, заливая огонь, густая чёрная кровь. Но скорости беглец не сбавил. Пружинисто оттолкнувшись остальными лапами, он подбросил поджарое тело метра на три в высоту, метя перепрыгнуть стену. Но не сумел, зацепился передними лапами за скользкий верх стены, когти царапали стену, пытаясь перекинуть тело на ту сторону. Наверное, и перекинул бы, если б не раздалось басовитое стаккато «крупнача» на броневике. И обильно хлынула чёрная кровь, брызнули на покрывшуюся выбоинами стену клочья мяса. Разбрасывая искры, существо опрокинулось на спину, разом ослабевшие лапы последний раз дёрнулись и широко раскинулись в грязи. Вместе с кровавыми пузырями из обгорелых губ вырвался последний хрип. К убитому подбежал рослый солдат — и без лишних сантиментов расплескал голову выстрелом в упор. Мотор взревел, бронетранспортёр покатил дальше, двинулись вперёд и стрелки охранения.

— Командир, можно я их, — сверкая налитыми кровью глазами, прохрипел Клеопатря. — Они и опомниться не успеют…

Неизвестно, что бы решил Ярцефф — но в этот момент ожила рация.

— Сообщите номер борта, номер части и имя командира! — скомандовали с бронетранспортёра. В голосе не было ни малейшей приязни, будто и не к собратьям по оружию, а к каким-нибудь дезертирам, обратился командир штурмовой группы. — Как оказались в зоне действия нашей группы?

«Проклятье, а ведь прав он! — подумал Мэтхен. — Они и правда считают нас дезертирами! Ярцефф сообразит?»

— Приказываю немедленно остановиться и покинуть машину на время проведения досмотра! — скомандовал голос из рации. — При попытке прорыва открываю огонь на поражение!

— Ну…б твою мать! — вырвалось у Ярцеффа. Удивительно, как быстро он освоил подкупольские ругательства. — Клеопатря! Е… по этому х…! Дудоня, полный вперёд!

— Есть, командир! — с наслаждением произнёс стрелок, нажимая на гашетку. Машина повела пушкой, будто рукой, длинная очередь веером ударила вдоль улицы, пара самых невезучих пехотинцев опрокинулись навзничь, как болонка от пинка, в дымном воздухе взмыли багряные фонтаны. Бронетранспортёр попытался стрелять, пулемёт зашёлся в злобном лае, теперь броня гудела под ударами крупнокалиберных пуль. Может быть, хоть две-три да нашли бы слабину, но в этот момент Клеопатря, наконец, поймал бронетранспортёр в прыгающий прицел. Загремел, покрываясь пробоинами, борт бронетранспортёра — двадцать пять миллиметров в упор противопульная броня удержать не могла, пулемёт оборвал свою песнь на полутакте, потом «коробочка» зачадила — но машина Ярцеффа уже протиснулась между ней и обшарпанной стеной и вплотную занялась пехотинцами. Мотор взревел, швыряя машину вперёд. Прямо на пехотинца, пытающегося бежать — но цепкая подкупольская грязь решила его судьбу: с воплем он скрылся под гусеницами, только скрипнула, сгибаясь дугой, штурмовая винтовка. Спина в камуфляжных разводах на миг оказалась в пляшущем прицеле — и Клеопатря удостоил врага короткой очереди. Войдя между лопаток, снаряд вышел из груди, рядом с оседающим трупом в грязь шлёпнулся ритмично дёргающийся комок мяса. Миг спустя и тело, и сердце исчезли под гусеницами, только плеснуло в заслужившую награды грязь красным.

Несколько пуль — уже не крупнокалиберных, обыкновенных «пять-пятьдесят шесть», щёлкнули по броне, взревел, выплёвывая очередную капсулу с огненной смесью, огнемёт. Огнемётчик поторопился — капсула ушла вверх, а упала, породив огненное озеро, метрах в пяти за кормой машины. Клеопатря прицелился — попавший в живот снаряд отшвырнул огнемётчика на обочину. Похоже, ещё один снаряд ударил по подсумку с запасными зарядами: ещё живого человека охватило огненное облако. Кевларовый панцырь не дал забарьерцу погибнуть сразу, а броневик лишь переехал, сплющив ступни, ноги. Человек дёрнулся, дико заорал — но маска шлема похоронила этот нечеловеческий крик. Затем наступила агония, и была она долгой и страшной. Не спас даже военный госпиталь со всеми чудесами медицины двадцать второго века — но об этом ни Ярцефф, ни остальные, уже не узнали.

Стоило стихнуть выстрелам — и броневик притормозил. Но прежде, чем Мэтхен успел понять, что происходит, Ярцефф скомандовал:

— А ну все из машины! Стволы и боеприпасы собрать! Или писей воевать собрались?! И быстро! Кто через минуту не вернётся, останется тут!

К упавшим солдатам побежали посельчане. Трупы переворачивали пинками, винтовки вырывали их окровавленных рук. Жаль только, повреждённые «скафандры» уже никуда не годились. С помощью фомки Мэтхен взломал дверь броневика. Ага, обрадовался он, выхватывая из кобуры безголового водителя старый пистолет. Проникший внутрь Жуха Свин тут же разжился таким же у стрелка. Выскочив из дымной мглы, они захлопнули дверь. Вовремя: похоже, огонь наконец добрался до боеукладки, и пули застучали по броне изнутри.

— Затарились? — оценил скорость Ярцефф. — По машинам! Бегом, бегом, мать вашу, пока этих обалдуев не хватились! — Дудоня, заводи!

 

Интерлюдия 2. Бароны и бараны

Его обступала тьма, темно было и на душе. Совершенно не задумываясь о том, что может заблудиться, и навсегда остаться в подземном царстве, Пак машинально шагал по гремящей под сапогами трубе. Ему не было дела до окружающего мира, а вот миру до него — было. Об этом Пак забыл — и был немедленно наказан.

…Удар был силён — будто обрушилась на голову бетонная плита, хотя на самом деле, скорее всего, то был обычный кирпич. Пак опрокинулся навзничь, он не потерял сознание, но на миг был ошарашен. Этим поспешили воспользоваться нападающие, сорвав с плеча пулемёт. Правда, оставался нож, но Пак упал неудачно, придавив ножны всем телом. Не дотянуться. В глаза ударил свет его же фонаря, и в этом свете Пак увидел прицелившееся промеж глаз чёрное дуло. «Только не это!» — успел подумать он. Только не ещё одна дырка в башке!

— Слышь, Чача, кажись, из наших он, не из «туристов».

— Бу-у-у-у! — проревел невидимый во мраке Чача. Научиться говорить он, совсем как Папаша Пуго, не озаботился. Да и на кой оно нужно, когда трубы обходить можно и молча, а к краникам и так пускают. — Гы-ы-ы-ы!

«Наши, уцелели!» — радостно подумал Пак. Увы, следующая реплика незнакомца не обрадовала:

— Как думаешь, Чач, тут кончим падлу, или к Вождю потащим?

Пак едва не ойкнул, но всё-таки смолчал. Вспомнился недоброй памяти Чокнутый Буба. Помнится, этот ублюдок тоже изображал из себя «всенародно избранного». Сейчас, наверное, он получил собственный, персональный краник, и сосёт пойло вёдрами — или «туристы» отблагодарили его по-другому? Скажем, пулей в башку, как только стал не нужен?

— Бу-у-у-у!!! — понять, одобряет Чача или нет, невозможно. Но второй собеседник, явно знавший Чачу не первый день, понял. Клацнув прикладом о пряжку ремня, он вздохнул:

— Ну, пусть живёт пока. — Гулко рыгнул и с ехидным смешком добавил: — Хе, а там как Вождь решит.

Почему-то Пак догадывался, каким будет это решение.

Связать Пака дозорным (кем ещё они могли быть?) было нечем. Поэтому тот, кто говорил с Чачей, вновь треснул его прикладом по голове. На сей раз изо всех сил. В ослепительном фейерверке боли сознание погасло…

— …Осмелюсь доложить, барон, за время нашей стражи не случилось ничего опасного. Вот, поймали р-ры… рава… ну, как его?

— Рывалицинера, холоп, — пробурчал тот, кого назвали «бароном». Пак чуть приоткрыл глаз и посмотрел на пришедшего. В сопровождении двух низеньких пристебаев на пост пришёл настоящий великан — в полтора раза выше не низкого, в общем, Пака, и вдвое шире. Под пышной, как у Грюни, шкурой перекатывались мощные мускулы. Шерстью — цвет во мраке было не различить — заросло и лицо с низким лбом, напоминающим вытянутый свиной пятак носом и тяжёлым подбородком. Из-под скрытых шерстью губ выглядывали огромные жёлтые клыки. Но крохотные красные глазки, глубоко посаженные и прикрытые нависшими бровями, светились злостью и неожиданным умом. При всём своём зверском облике монстр был хитёр. Хотя вряд ли — умён, как Отшельник. Такой мог быть бойцом, полезным помощником, правой рукой, телохранителем, палачом — но не вождём.

— Что делать-то с ним, барон?

Мощная, опрокидывающая навзничь, оплеуха мохнатой лапы. Миг — и такой же удостоился загыгыкавший было Чача. Когтистая лапа подхватила Пака, легко, без видимого усилия, подняла над землёй, поднесла к волосатой морде. Более пакостная была только у Чудовища-Бига, но где оно теперь? Искромсанную, разлагающуюся тушу без головы Пак видел на свалке своими глазами. Так что «барон» мог смело считаться новым Чудовищем. Тварь разинула полную огромных клыков пасть — и, смрадно дыша в лицо Паку, слегка, вполсилы, рыкнула.

— Говорить можешь, ублюдок окопавшийся? — вопросил Барон.

— Ну, — ответил Пак. И тут же больно упал спиной на рельс. Барону этого показалось мало, здоровенные, как брёвна, волосатые ноги отвесили несколько страшных ударов по рёбрам. Последний раз Пак услышал, как у него внутри что-то хрустнуло, и дышать стало адски больно.

— Тебя как звать, холоп? — похоже, запас ругательств у чудовища был невелик.

— Хитрый Пак.

— Тут похитрее найдутся, понял, холоп? А я — Малыш Гоги. Но звать ты меня будешь «барон». Можно «хозяин». Услышу иное обращение — порешу и сожру, понял?

Пак кивнул — в голове словно взорвалась граната, многострадальный хобот брызнул кровью.

— Повторить, как положено!!! — взревел Гоги. Паку казалось, что в ушах звенит.

— Я понял, барон! — поторопился произнести Пак. После зверинца Бархуса он не мог заставить себя выговорить слово «хозяин».

— Так-то, холоп. Мои приказы будешь выполнять с первого раза. И бегом. Но сейчас мы — пойдём. И не пытайся сбежать, холоп. Я бегаю быстрее, а есть хочу давно. Пошли!

Брели долго. Здоровяку приходилось пригибаться, пулемёт Пака в гигантской лапе смотрелся детской игрушкой. Пак подозревал, что и из крупнокалиберного «Корда», найденного в оружейной комнате, Барон Гоги смог бы стрелять от бедра. Другое дело, он ни за что не скажет этим падлам, где заветная комнатка.

К тому времени, как остановились в каком-то просторном помещении, подсвеченном многочисленными кострами, Пак успел возненавидеть подземную мглу. Хотелось, до зарезу хотелось наверх, где, хоть и смог, и грязь — но светлее, наверное, даже ночью. А тут приходится полагаться не столько на глаза, сколько на нюх, слух, осязание. Конечно, и наверху без них не обойтись — но всё равно неприятно, когда ничего не видишь.

Здесь всё-таки было получше, чем в тоннеле: костры давали достаточно света, чтобы его четыре глаза, наконец, понадобились.

Это был ещё один подземный зал, одна из окраинных станций метро, но, в отличие от прежних, пустынных и полуразрушенных, эта была обюитаема. Облицовка с колонн давно осыпалась, а сами они растрескавшись от времени и влаги, едва стояли. Просел под тяжестью грунта свод. По рельсам, как предвестники затопления, уже журчали два ручья. Но пол был очищен от пыли, грязи, осыпавшейся штукатурки, и даже золу от костров, похоже, куда-то выносили. По всему было видно, что тут не перепуганное человеческое… мутантское стадо, а организованная община, в которой есть настоящая власть, и, значит, которая способна постоять за себя.

Ещё будучи заводилой в мальчишеской ватаге, Пак усвоил простую истину: без главного — никуда. Хочешь, чтобы дело сделалось — поставь кого-то главным, чтобы мог объяснить, что нужно, тупым, заставить ленивых, припугнуть слишком хитрых и привыкших выезжать на чужом горбу. Хочешь, чтобы дело сделалось хорошо — и вождь должен быть настоящим, какому повинуются не только из страха. Можно, конечно, и зашугать всех до заикания — но тогда при первой же возможности половина разбежится, а вторая — ударит в спину. Значит, есть тут вождь, но не Барон Гоги: такой способен только запугивать, да убивать не поддающихся страху. Слишком прямолинеен, хоть и неглуп.

«Поговорить бы с этим Вождём, — подумал Пак. — Объяснить, что сидеть и ждать — нельзя. Да он, если не дурак, наверное, и сам понимает, что надо уходить. Но может не понимать, что отход — полумера, найдут — везде. Единственный выход — сражаться. А отряд с хорошим командиром сделает такое, на что не замахнёшься в одиночку: например, сможет постоянно нападать на небольшие группы забарьерцев. А крупные отряды не могут перемещаться незаметно, да и в любую щель на танке не заглянешь…»

— Сиди здесь, холоп! — скомандовал Барон Гоги. — Не вздумай уйти. Чача, проследишь!

Чача удовлетворённо гыкнул, наведя на Пака его же автомат. Уж этот не поколеблется нажать на курок! Нет, ненависть к чужаку ни при чём, он просто слишком тупой, чтобы колебаться. Пак безнадёжно протрубил израненным хоботом — пока суетиться бесполезно. Да и смысл? Не лучше ли к ним всем присмотреться — вдруг скоро вместе на дело идти?

Для начала осторожно, чтобы не получить прикладом по голове, Пак оглядел Чачу. На удивление правильный субъект. Ну, и что, что лба почти нет, покатый череп скрывает свалявшаяся бурая шерсть, а нос приплюснут, и больше напоминает свиной пятак, так что надбровные дуги и тяжёлый подбородок выдаются дальше? Правда, из-под чёрных губ сантиметров на пять торчат толстые жёлтые клыки, но должно же у него быть что-то особенное, чем гордится, пусть втайне, каждый житель Подкуполья? Зато и количество конечностей, и их длина почти как у «туристов». Две ноги, две руки, два глаза, два уха, нос — один, и голова — тоже одна. Красавец! Если в темноте и будет молчать — наверное, даже сойдёт за забарьерца.

«Стоп! Как я это увидел?» Пак снова вскинул голову — но в багровом дымном полумраке подземного дворца был виден только зыбкий абрис. Разглядеть черты лица, тем более — цвет губ и шерсти, было невозможно. «Я что, брежу?!» Но нет, стоило сосредоточиться — и он видел всех остальных так, будто вокруг был день — и не серый подкупольный, полный смога и смрада, а полдень в Забарьерье, где воздух кристально чист, так, что всё видно за много километров. Вон неопрятная толстушка, с короткими, полными ручонками, губками бантиком и огромной грудью — она на всех мужиков смотрит с вожделением, а на всех баб — как на соперниц, готовая выцарапать им глаза совсем не шуточными когтями на концах пальцев, а то и разорвать глотку. Смыслом её жизни было то, чем они с Попрыгушкой занимались в Подкуполье. Эх, было же время… Он даже узнал, сам не зная откуда, её имя: Васенда Похабница, сокращённо Вася или Васька.

А вот ещё один мужичок, какой-то весь скользкий, хитрый, пронырливый, поросший неопрятной щетиной, с вытянутым вперёд сантиметров на тридцать носом, за который его, казалось, подвесили в детстве на ночь. Правая нога у мужика возле колен раздваивалась, и таким образом ног вроде бы было две, а ступней, точнее, длинных, прочных ласт — три. Тем не менее он нисколько не переживал от такого невезения, наоборот, стоял на трёх ногах гораздо устойчивее, чем обычные люди, да и мутанты — на двух. Ещё у него были длинные, едва не достающие до колен, трёхсуставчатые руки с огромными клешнями на одной и восемью пальцами — на другой. Самое то, знал Пак, у которого клешни мирно соседствовали с пальцами, и потому были куда меньше и слабее: можно хоть ножом пырнуть, хоть клешнёй руку откусить… Хотя такая махина и с шеей справится, влегкую. Мужичка звали Зяма Костоглод. Что ж, с голодухи и кости лакомством покажутся…

А вот… Пак узнавал имя за именем. Напарник безмозглого и безъязыкого Чачи, Тотя Кидала — оказывается, до войны он успел надуть многих, и быть бы ему забитым насмерть горожанами, да успел втереться в доверие к Барону Гоги, и теперь вовсю этим пользовался. Вот старая Курва Чампа, умеющая, как никто, петь похабные частушки, за это её и терпели. Вот Крысятник, Обсосок, Трупоглодка, обожающая целоваться Слюнявая Сара — губы и правда толстенные, багровые, длиной во всё лицо, их облизывает длинный раздвоенный язык. Целоваться-то любит, но такую красавицу ни один подкупольный мужик к себе не подпустит. Разве что забарьерец, и то под угрозой расстрела… И ещё десятки имён, жизненных историй, Пак даже чувствовал, кому холодно, кто подвернул ногу в отвале, а у кого с похмелья болит голова.

Но над простыми человеческими… мутантскими ощущениями доминировало что-то внешнее, привнесённое, будто от каждого, как от паяца, тянулись во тьму ниточки. Самого кукловода нигде не было видно: он предпочитал не попадаться на глаза. На глаза? Отшельник наверняка брякнул бы что-то умное про силовые поля сверхсознания, про телепатию и прочие непонятные простому подкупольскому парню закавыки. ак таких слов не знал. Сообразив, что связываться с тем, кто так легко от него закрылся, не стоит, Пак решил исследовать, что несёт им неведомый кукловод. Он подозревал: уже это даст подсказку, стоит ли рассчитывать на помощь…

…Рывком придя в себя, Пак очумело осмотрелся: он снова видел обычным зрением, пусть не испорченным инфоцентром, но обычным. В этом зрении терялись потолок зала, его дальний конец, большая часть людей. Только просвечивал в дымном мраке огонёк костров, и в этом мареве сновали едва заметные мутные абрисы. Увы, все — безоружные. Не беда: если указать их Вождю на комнатку с оружием, у них будет, чем угостить захватчиков.

Из мрака вынырнула могучая фигура Гоги.

— Подъём! — рыкнул он. Чача попытался поддать прикладом, но Пак легко увернулся, Гоги недовольно сморщился, и Чача нехотя потащился следом. Пак широко, стараясь не отставать, шагал за Гоги, сзади семенил Чача. Процессия прошла мимо нескольких костров, у которых дремали усталые мутанты — и вошла в неприметную, но обитую железом и толстую дверцу. Здесь было тише, спокойнее, никого лишнего, ни костров, ни дыма. Вдобавок тут было светло. Пак зажмурился: непривычно яркий свет, источаемый висящей над головой настоящей лампочкой, бил по привыкшим к тьме глазам. Чуть позже, когда резь уменьшилась, Пак их открыл — сперва верхние два, потом и остальные.

Он стоял в чистой, уютной комнатке. Впереди был ковёр, толстый и такой чистый, что ступить на него чёрными от грязи сапогами казалось невозможным. Пак нерешительно мялся с краю комнатки, на раскрошенном, хрустящем под сапогами кафеле. Дальний конец был отгорожен брезентовым занавесом, разглядеть, что за ним, было невозможно. Ни привычным зрением, ни тем, которое Пак научился использовать совсем недавно. Впрочем, и не требовалось. Итак понятно, что именно там сидит таинственный Вождь. Интересно, зачем он скрывается?

Пак уже догадывался, благо, и сам возглавлял ватагу малолеток: невидимое всегда интересует, интригует, в то же время — пугает. Власть должна, просто обязана быть таинственной и непонятной — иначе какого рожна ей повиноваться? Всё правильно, он и сам старался выглядеть умным, таинственным и недоступным. Правда, тогда он был лишь чуток поумнее тех, кем командовал, а здесь работали профессионалы. Они знали, как сделать власть над простодушными подкуполянами абсолютной. И почему-то Пак чувствовал неприязнь к Вождю, недоверие, хотя, казалось бы, ещё не с чего…

Внезапно он почувствовал, как липкие, противные щупальца ощупывают голову. Он даже огляделся, но щупальца были невидимыми. Они с лёгкостью проникали под черепную коробку, как песок просеивали чувства, мысли, желания, стараясь стереть те, которые не нужны Вождю, и вместо них поместить новые, нужные ему. Они подчиняли его тело, чтобы потом дёргать его, как паяц — марионетку. Стало ясно, что сделали с остальными общинниками: подробностей Пак не понимал, но сомнений в том, что это делал именно Вождь, не было. Точнее, пытался делать… Пак почувствовал лёгкое головокружение, и противные щупальца убрались, отдёрнулись, словно их и не было. Кукловод отступил, поняв, что Пак ему не по зубам? Или, поняв, что к чему, решил додавить позже? Или просто предоставит грязную работёнку пристебаям?

— Завтра направьте его на работы, — помолчав, произнёс Вождь. Голос казался глухим и каким-то неживым. — Его бароном будет Тотя Кидала — он баронства ещё не заслужил, в холопах походит. До нового приказа докладывать мне лично каждый вечер. Пока все свободны.

— Слушаюсь! — кивнул Гоги. — Чача, парня — к Тоте!

— Гы-ы-ы! — прорычал Чача и подтолкнул Пака прикладом. Похоже, ему доставляло сущее наслаждение проявить свою власть хоть над кем-то. Пак мог бы заставить его вести себя повежливей, но без веского повода не стоило демонстрировать новообретённые способности. Наоборот, их надо приберечь до решающего момента, и уж тогда ка-ак вдарить!!!

Пака повели через весь зал, почти в самое начало — туда, откуда они и пришли. Там горел самый большой костёр, у него сидело мутантов десять. Верховодил там тот самый скользкий тип, которого Пак уже успел «прощупать». В отличие от него самого тип явно ничего не почувствовал — значит, ничего подобного новооткрытым способностям у мужичка не было. И прекрасно, хватит одного Вождя. Пак вспомнил Гурыню, который, стоило ему попасть под обстрел, тут же попытался стать главным. Надо было уже тогда удавить падлу, да кто ж знал… А этот наверняка знает. Как только сообразит, что к чему, попробует избавиться от соперника: или подставить забарьерцам, или обвинить в чём-нибудь и казнить, или… Безопаснее всего для Вождя будет устроить нападение кого-нибудь из общинников. А потом и его казнить, как бы за убийство, а на самом деле — убирая свидетеля. Скорее всего, это будет тот, кого не жалко…

К костру, над которым, насаженная на железный прут, жарилась жирная крыса, его не пустили. Кто знает новенького, вдруг дождётся, пока все отвлекутся, и утащит крысу целиком? Пак и не рассчитывал на иное отношение — как и на паёк. Но в последний момент Тотя взмахнул широким, тяжёлым ножом, из тех, какие Пак видел в Забарьерье, и отхватил жирную лапу. Пак радостно ухватил горячее, ещё пахнущее дымом мясо, и с наслаждением принялся за еду. Что ж, и то хорошо. Кого кормят, всяко сегодня не убьют, а завтра видно будет.

— Как тебе новенький, Вождь? — голос вопрошавшего полон сарказма.

Малыш Гоги был единственным, кому позволено видеть Вождя. Но даже он не подозревал, что всезнающий Вождь на самом деле не вождь, а лишь подопечный невзрачного человечка в штатском, что небрежно развалился за креслом Вождя. «С мерзкими же уродами приходится работать, — с тоской думал тот. — Но он держит стадо в повиновении, а значит, хорошо делает дело».

Когда прикончили всех, согнанных на митинг «президентом» Бубой, настал черёд тех, кому хватило ума спрятаться. В развалинах больших городов, лабиринтах заводских цехов, метрополитенах и лесах достаточно места, чтобы спрятаться всем, но далеко не все сообразили, к чему идёт дело. И всё-таки несколько тысяч, может, и больше, успели создать укрытия. Искать их, выковыривая из каждой щели, долго и трудно, да и небезопасно: во многие места на танках, вертолётах и гравилётах не пролезешь. У них будет шанс подобраться поближе и напасть, хоть бросить кирпич. А ведь там самые умные, наверняка и самые злые, наиболее готовые драться…

Давить грубой силой небезопасно. Травить газами? Во многих местах получится, но не здесь: попробуй, отыщи все выходы на поверхность из подземного лабиринта под Москвой! И сам лабиринт, как ни крути, общей длиной под пятьсот километров. Остаётся старый, проверенный годами способ: внедрение агентов влияния, использование пропаганды и гипноза, создание подставных «партизанских отрядов», где можно собрать готовых драться до конца — и отправить на смерть скопом. Желающих просто выжить — запугать, запутать, заставить сдаться.

Кого-то можно даже употребить, как пушечное мясо против китайцев. Главное — объяснить, что ханьцы-то во всём и виноваты. А что? К радиации, боевой химии, холоду и голоду они вполне так нечувствительны, а главное — их не жалко бросить под бомбы и ракеты, да хоть под ядерные удары. Еще придётся добивать тех, кто выживет в мясорубке…

Так что бронетехника и авиация — прекрасно, боевые газы и вирусы — великолепно, но без джентльменов из Лэнгли и Скотланд-Ярда снова не обойтись. То есть обойтись-то можно, но придётся возиться вдвое дольше. Вдобавок, как показывает жизнь, будут и потери: армия не всесильна даже в открытом бою. А этого нельзя допустить. Если в страны Свободного Мира пойдёт поток гробов, «демократическая общественность» быстро достанет и военных, и политиков. Вакханалия уже начинается: генерал Манун вызван на ковёр в Европарламент, теперь он будет отбрёхиваться от вездесущих писак…

Уж лучше Интерпол совместно с СОИБ и другими службами проведут несколько небольших тайных операций, получивших кодовое наименование «Креатура-1», 2, 3 и так далее. Древнейшее оружие — спецслужбы, действует медленно, но тихо и верно. Оно надёжнее танково-авиационной мощи.

— Парень, как парень — молод, храбр, по нашим меркам неглуп — недаром же назвался Хитрым Паком…

Офицер поморщился. Его не интересовали общие слова. Пусть объяснит, почему так заинтересовался мальчишкой.

— Он вас ненавидит, — произнёс Вождь.

Это с остальными он был вождём. Сэр лейтенант — совсем не то, что эти тупые ублюдки. Он красив, умён, обходителен, он знает, как польстить самолюбию Вождя. Но главное: он показывал маленький приборчик с экраном, на котором голые тётки занимались любовью с голыми дядьками, а в перерывах — между собой. Дядьки, впрочем, тоже не скучали. Они все были такими чистенькими, стройными, красивыми, что Вождь был пленён картинками, как наркоман иглой. А когда сэр лейтенант пообещал отвести его в настоящий бордель, где это делают каждому желающему, и совсем недорого, Вождь понял, что попался в сети безнадёжно. Улыбающийся офицер обещал не только одно посещение. Он говорил, что Вождь станет хозяином островка в океане с такими девками, и сможет ходить к ним в гости… А пока надо отрабатывать. Служить. Благо, его способность обозревать всё вокруг, контролировать мутантов, попавших в его поле, очень интересует учёных Свободного Мира.

— Я успел залезть к нему в мозг — он тот самый, кто захватил гравилёт. А ещё он убил полицейских в Забарьерье, участвовал в налёте на Оршабурге, а также в террористических актах в Вильнюсе, Варшаве, Берлине и Гамбурге.

— Это всё он? Интересно… Если преступник окажется в наших руках, можешь рассчитывать на дополнительную награду. — «А трибунал-то над подкупольским террористом устроить не помешает! — подумал лейтенант СОИБ. — Пусть эколожцы полюбуются, кого защищают!» — Но как он управлял машиной? Пилот предал?

— Он… Возможно, ему помогали, но не люди. Я уже рассказывал про Отшельника — никто не знает, где он живёт, и он затаился, когда его марионетка потерпела поражение. А возможно…

— Слушаю.

— Я не уверен, контакт был очень коротким, а потом он закрылся…

— Хочешь сказать, он тоже обладает… способностями?

— Да. Такими, как у меня и… Отшельника. Но я до конца не уверен…

— Ничего, проверим. Организуй на него нападение кого-то из выродков, кого не жалко.

— Есть! Зяма Костоглод — подойдёт?

— Вполне. Действуй. Если он и правда как Отшельник, он должен попасть в наши руки. Поэтому инцидент должен случиться на поверхности. А я сделаю, чтобы рядом был патруль на бронетранспортёре. Остальных придётся уничтожить. Понял?

— Так точно, понял.

— Действуй.

Пака подняли ни свет ни заря. Тут-то было темно и в полдень, но в полдень ему бы не хотелось так спать. Казалось, он только что придремал в тепле у костра, и его уже трясут за плечо, заставляя вставать. Пак открыл верхние два глаза — и увидел мрачную рожу Тоти Кидалы.

— Поспать не дают! — пробурчал он, но покорно поплёлся за надсмотрщиком. Тот обернулся — и влепил Паку оплеуху. Когтистые пальцы вспороли щеку, оставив алые полосы.

— Не спать ваше холопье дело — работать! Будешь возникать, падла, вообще поимею!

Пак и ещё человек десять мужичков плелись за Тотей. Из них Пак успел узнать про Чачу и Зяму Костоглода. Остальные восемь были неизвестны — но выяснять про них сверх-зрением Пак не собирался. Во-первых, оно нужно для действительно важных дел, а во-вторых, всё, что нужно, можно узнать из обычной болтовни за работой.

Шли долго, местами лезли по вбитым в стену скобам, местами перебирались по ржавым прутьям арматуры. Порой топали по поднимающимся вверх служебным коридорам. Нёсший фонарик Зяма выхватывал из мрака обшарпанные стены — то с осыпавшейся штукатуркой, то с обвалившимся кафелем, местами расселась и кирпичная кладка, обнажив бетонные крепи. Пак внимательно смотрел, запоминая ориентиры. Если он захочет убежать от Вождя и его верного Малыша, такие знания пригодятся.

Наконец, они вышли в полуразвалившуюся бетонную коробку. Над головами было блёклое серое небо — судя по всему, в дом угодили снаряд или ракета, всё, что могло гореть, внутри выгорело — оплавился и потрескался даже бетон. Пробитые перекрытия провалились, и теперь ничто не прикрывало проход. Наоборот, теперь любой пролетевший гравилёт или даже просто беспилотник, могли засечь выход. Но, наверное, Вождь тоже не дурак, чтобы засвечивать выход из-под земли, так ведь?

— Не спать, не спать! Лопаты в лапы — и вон туда бегом марш! — скомандовал Тотя.

— Командует тут! А как пойла ведро задолжал и не отдал — помнишь? — спросил Зяма.

Тотя выматерился, но когтистые лапы распускать не стал. «Значит, — отметил Пак. — И среди холопов бывают простые и не совсем».

— Поговори ещё, гнида, — успокаиваясь, буркнул командир. Зяма пропустил брань мимо ушей. — Будешь возникать, Барону Гоги скажу, чтоб шею тебе свернул.

Мужичок заткнулся в один миг. Гоги тут действительно уважали.

— Здесь копайте! И чтобы к темноте завал разобрали! Проверю, лодыри!

Сам Тотя копать, ясное дело, не стал: уселся на рухнувший кусок стены, не спеша, достал из кармана кусок копчёной свинособаки. Пока остальные выгребали каменное крошево, ворочали большие глыбы, обливались потом и мёрзли на холодном ветру, барон Тотя уписывал за обе щеки, и время от времени покрикивал:

— Не спать, ручки не жалеть!

Уже через час Пак возненавидел его лютой ненавистью. Заодно и работу. Тем более, что работа, по его мнению, была бессмысленной: зачем расчищать завалы, удачно перегородившие улицу на поверхности? Они мешают не подземным жителям, а убийцам из Забарьерья, не давая проехать по улице на машинах. Изрядно затрудняют и доступ ко входу в подземку. Тогда зачем суета с растаскиванием вала обломков? Да ещё днём, когда их может заметить любой пилот, и любой беспилотник?

Остальные работали бодро и весело, расчищая завал, сопели и хукали, ворочая огромные глыбы и разбивая самые крупные кайлами. Прервались было, когда над головами прожужжал невидимый в смоге беспилотник — но Тотя прикрикнул:

— Чего встали, бездельники? А ну…

И снова застучали кайла, захрустел обветшавший от времени бетон и кирпич, заскрипели оттаскиваемые обломки. Народ ничего не подозревал, но Пака недаром звали Хитрым. Он помнил, как вербовали его самого «послужить светлому будущему». Наверняка были и другие. Вот Гурыня — тот наверняка бы пошёл убивать своих. Или, как Буба, стал бы пудрить всем мозги. А Тотя? Пак знал его всего-то пару суток, но был уверен: тоже бы пошёл, только предложи.

Но ведь он работает на Вождя?! Или Вождь тоже… Пак почувствовал угрозу, нависшую над подземным посёлком. Возможно ли это?! Зачем создавать общину, организовывать отряды, искать для них припасы, убежище, собирать самых отчаянных, готовых драться? Опять же, проверять всех? Вождь, похоже, совсем как Отшельник. Зачем ему вся эта суета? Ушёл бы в самое глубокое подземелье — и жил себе припеваючи, попивая пойло да глядя сверх-зрением на обезумевший мир. Нет — отряд собирает, подбирает командиров. Наверное, и пару комнат с оружием про запас имеет…

Значит, предатель — этот, как его, Тотя. Недаром его прозвали — Кидалой. Было, за что, выходит…

Пак решительно бросил лопату и шагнул в сторону поплёвывающего под ноги Тоти. Может, тот и хотел обойтись словами — но встретился с Паком взглядом и крикнул:

— Зяма! Порви его!

Трёхногий скользкий тип шагнул вперёд на диво проворно. Лопата в его руке сверкнула остро отточенной каймой — и устремилась вперёд, метя лезвием поперёк Пакова хобота.

Пак ушёл от удара, позволив лопате пройти совсем чуть-чуть над головой. И ещё один удар, по ногам. И в бок, по почкам. Пак уклонялся, отступал, ища возможности добраться до своего кайла. Кайло, конечно, не нож — но тогда можно будет попробовать на прочность голову Зямы. Пока подобраться к кайлу — единственному доступному оружию — не получалось. Костоглод орудовал лопатой на диво умело, всё время норовя то раскроить Паку голову, то подрубить ноги, а то и вогнать острую кромку в живот. Разок Пак уклонился недостаточно быстро — и лопата срезала с головы клок кожи, чуть не рассекла верхний глаз и располосовала щёку. Сознание хлестнула боль, кровь из раны хлынула на глаза, мешая видеть врага.

Следующий удар также достиг цели — и ещё один глубокий порез украсил плечо Пака. Комбинезон быстро пропитывался кровью, Пак чувствовал, как начинает кружится голова и слабеют руки. Вчера бы он уже проиграл — но сейчас у него было ещё одно, действительно последнее средство. Прянув назад, Пак в очередной раз уклонился от удара — и призвал на помощь сверх-зрение. Предметы стали чётче, будто куда-то делся смог. Он видел весь квартал с прилегающими улицами как бы с высоты полёта гравилёта — как когда показывал цели Отшельник. Где-то в сотне метров над землёй, невидимый в смоге, висел беспилотник, способный уловить любой посторонний звук внизу, а уж тепло тел, что людей, что мутантов — тем более. Крохотные лампочки на обтекаемом, компактном теле беспилотника мигали — он посылал сигнал, что внизу — противник.

Кому? Пак осмотрел ближайшие улицы. Ага, вот они, голубчики! По улице медленно полз броневик с крупнокалиберным пулемётом (нет, даже не пулемётом, а целой пушкой, и сам он гораздо больше того, первого — внутри, наверное, может ехать целое отделение) и какими-то трубками явно военного назначения по бокам. По бокам от машины идут четверо рослых пехотинцев в боевых скафандрах, выставив перед собой штурмовые винтовки. Наверняка ещё несколько человек прячутся в чреве машины, под прикрытием брони. Тринадцать, считая с Хямой и Тотей, безоружных землекопов, которых возглавляет то ли дурак, то ли предатель — против десятка солдат с железяками и броневика. Что может такая машина, Пак успел испытать на своей шкуре. В самом начале, когда «туристы» забавы ради перестреляли поселковую малышню. И его бы пристрелили — не будь он таким живучим. А тут не пулемёт, целая пушка. Попади в голову её снаряд — мозги по всей улице придётся собирать. Идут не торопясь, но минут через пять всё едино будут. С этой глупой сварой надо кончать немедленно. И средство тут только одно.

Не медля ни секунды, Пак нацелился на Зяму. Тот уже расслабился, торжествуя победу и думая, что противника осталось только добить. Лопата медленно — то есть на самом деле довольно быстро, но у Пака сейчас счёт времени был другой — устремилась ему в лицо. И всё же удара не последовало: Пак почувствовал неслышимую команду, заставившую руку с лопатой отдёрнуться. Он изо всех сил напрягся — и даже различил канал, по которому шли команды. Да, Зямой управляли. Управлял Вождь.

Ещё одна ниточка тянулась к Тоте: теперь стало ясно, что они все заодно. И заодно с забарьерцами! Они вызвали тех, кто убьёт его, или возьмёт в плен! Остальные — просто расходный материал! Но даже этого оказалось мало: на самом пределе нового зрения, за пеленой смога, за самим Куполом, в небесной синеве купалась поистине огромная крылатая машина, под завязку нагруженная боеприпасами. Из её необъятного чрева вот-вот вырвется огромная ракета, способная прошить землю и камень и выжечь изнутри весь подземный городок. Общинников тоже приговорили, а может, и самого «вождя»! Крылатый гигант кружил над Подкупольем, выжидая приказа…

Пак представил себе, как рвёт призрачную пуповину зубами, перекусывает клешнями, рассекает лопатой, которой у него нет, перебивает пулями из оставшегося у Тоти пулемёта — вон он, висит у предателя за спиной… Отлично. Зяма замер, удивлённо трясёт башкой, не понимая, что он тут делает. Пользуясь моментом, Пак бросился к Тоте. Забрать пулемёт, пока предатель не предупредил своих! Убить гада!

В ход снова пошли новообретённые способности: Пак не знал, как они называются, но с каждым разом пользовался ими лучше. Всей силой своей воли он приказывал предателю сидеть на месте и ничего не делать. Подхватил выпавшую из руки Зямы лопату — и что есть силы метнул её, метя в горло Кидале. Тотя дёрнулся, он наверняка поспел бы отскочить — но воля Пака пригвоздила его к плите. Лопата разрубила горло, рассекла трахею, и воздух зашипел, выходя из мёртвого тела. В следующий миг в руке Пака снова был пулемёт. Лопату он бросил: пусть кто хочет, тот и подбирает, а ему копать — недосуг. Всё, накопался уже.

Пак осмотрел завал. Усердные не по уму, мутанты его почти разобрали. Если ничего не сделать, броневичок проскочит на скорости, а потом нашинкует всех с безопасного расстояния из пушки. А надо, чтобы он притормозил. Кровь из носу, надо!

— Вон ту глыбу — назад! — распорядился Пак и продублировал команду мыслеречью, как это делал Отшельник. Чача и остальные навалились на глыбу, но она зацепилась за прутья арматуры и лишь скрипела, не желая покидать привычное место. Особенно старался, пыхтел и кряхтел невысокий, но крепкий и мускулистый парень, семипалые руки цепко ухватили за камень, под кожей по груди перекатывались волны мускулов. Голова, бугристая, абсолютно лысая, даже без бровей и ресниц, взмокла, единственный зелёный чуб, что рос из бугорка на макушке, метлой скользит по плечам, все девять крохотных глаз выпучены.

«Его зовут Крысятник» — подсказало Паку сверх-зрение. Настроившись на его мысли, Пак понял: парень давным-давно хотел пустить пришельцам кровь, и очень зол на сдерживавших его баронов, особенно на Кидалу, который, в соответствии с прозвищем, надул и его. Крысятник уже усомнился в мудрости и авторитете Вождя, но ещё не стал сознательным бунтарём. Однако к Паку уже проникся неосознанным доверием — в момент, когда лопата разорвала горло Тоте. «Вот и первый помощник, — решил Пак. — Этому парню можно довериться». Теперь бы только не дать забарьерцам всех убить…

«Не успеем!» — с бессильной яростью решил Пак.

— Отставить! — уже вслух скомандовал он. — Прятаться в этом доме и доме напротив. Без команды не нападать.

Конечно, кирпичами можно и убить одного-двух солдат, если повезёт добежать, кого-нибудь зарубить лопатами. Ага, а потом всех порежет очередями в упор броневик. Проходили уже, знаем, и никакая живучесть не спасёт: снаряды — не пули. Значит, нужно, чтобы… Ага!

Понимая, что в случае провала погибнет первым, Пак потянулся к забарьерцам. Такого не делал даже Отшельник: тот проникал только в разум подкуполян. И если эта штука не сработает… Ну, же, ребятки внутри броневичка, вам так охота пи-пи! А водитель пусть присмотрит, если что, прикроет огнём из пушки, да и парни из боевого охранения не зевают. Против безоружных, дурковатых мутантов — больше, чем достаточно…

А к водителю БМП полезли в голову другие мысли: «Думаете, одним вам хочется до ветру? Если что, охранение прикроет, а до «Брэдлика», случись что, добежать успеем!»

Только что машина неторопливо, но и неумолимо двигалась по улице, перемалывая гусеницами асфальт. И вдруг древняя техника, завизжав траками, остановилась. «Приготовились!» — послал Пак мыслесигнал своим и продолжил обрабатывать чужих. Видя, как открылись бронедвери, и из машины горохом посыпались солдаты, все подобрались. Ага, ещё шестеро… Нет, седьмой вылезает, и похоже, именно он — командир. Надо запомнить, штуки эти на плечах, как их… О, погоны! Надо, чтобы он тоже обалдел и вовремя не подал правильную команду. Остальные сами сообразить не успеют. И можно будет их…

Пак дождался, пока до забарьерцев из охранения останется всего-то три метра — и, на сей раз только мыслеречью, скомандовал: «В атаку!» Одновременно сам выпрыгнул из-за поваленной бетонной плиты — и, будто делал это тысячи раз, навскидку резанул длинной очередью поперёк вышедших из машины фигур.

Грохот очереди, тугие толчки отдачи в раненное плечо, адская боль… «Мне пофиг, я железный!» — совсем как несколько дней назад Отшельник, скомандовал себе Пак. И плечо перестало болеть, будто его заморозило. «Я всё равно вас сильнее, падлы!»

Со злобной радостью Пак видел, как синхронно упали три фигуры из покинувших машину. Последним словил пулю унтер-офицер — из-под пробитого бронестекла аж брызнуло. «А ты уже не встанешь: все вы рохли, пулю в репу словили, и кирдык!» — удовлетворённо отметил Пак.

Удачно сработали и остальные. Правда, двое из забарьерцев успели дать заполошные очереди. Грудь прозевавшего момент Чачи прочертил пунктир попаданий, его отбросило в хаос бетонных обломков, задавленный хрип — и тело последний раз вытянулось в агонии. Винтовка второго бойца из охранения тоже дала короткую очередь, но свинцовая плеть лишь бесполезно стегнула бетон. Одновременно пулемёт Пака навсегда угомонил стрелка.

Подкуполяне не стали бросаться врукопашную — они дружно метнули лопаты. И так же дружно попали, да только лопаты лишь бессильно отскочили от кевларовой брони с титановыми вкладками, и масками из псевдостекла. Такого оборота Пак не ожидал, и надо было срочно что-то предпринять. Хорошо одно: тяжёлые кайла и лопаты, нежданно-негаданно прилетевшие кому в грудь, а кому в голову, опрокинули вояк наземь, заставили на миг выпустить из рук штурмовые винтовки… «Вперёд! Забрать стволы!» Семь уцелевших подкуполян метнулись к упавшему наземь несметному богатству — винтовкам с почти полными магазинами. Поднялись они недружно — но расстояние было небольшим, и времени хватило.

Без накладок снова не обошлось. Самым прытким оказался солдат из тех, кто выпрыгнули из машины. Одним движением перебросив винтовку к бедру, он выпустил короткую очередь в упор — и, обливаясь кровью, на бетоне растянулись двое из недавних «холопов». Но тут парень по имени Крысятник завладел винтовкой, прищурился, наводя оружие на стрелка — и высадил длинную, неаккуратную очередь в упор. Кевлар брони покрылся пробоинами, солдата, будто пинком великана, отшвырнуло почти к самой машине, голова в шлеме с глухим «бу-ум» с маху треснулась о задний каток. Следом по обезоруженным солдатам стали стрелять и остальные, с каждой секундой их число убывало — в отличие от лопат пули в упор вполне брали панцирь.

Последние трое, поняв, что всё кончено, пустились бежать, уповая на то, что подкуполяне не разбираются в технике. Это было ошибкой: Пак уже забрался в «Брэдли» и ощупывал мыслезрением тумблёры и кнопки. Найдя нужную, он прицельно вогнал три короткие очереди в спины бегущим. Очереди рвали бедняг в клочья, отрывали руки и головы, вышибали из грудей багровые шматки — и, разумеется, никакие «скафандры» от них не спасали. Последнего 25-миллиметровые снаряды упороли прямо сквозь стену, за которой тот, видать, решил отсидеться. Стало тихо, только рычал на малых оборотах мотор.

Упиваться победой Пак себе не дал.

— Всем стоять здесь! — голосом приказал он. И, не гадая, за какой рычаг тянуть, перевёл машину на следующую скорость. Скрипя бетоном под траками, рыча мотором, покачиваясь, как корабль на волнах штормящего моря, «Брэдли» пополз вглубь развалин. Ехал он недолго: Пак заглушил мотор, загнав машину под уцелевшее перекрытие какого-то дома. Теперь за броневиком можно будет вернуться, если понадобится уходить из Москвы. А пока…

Не теряя ни секунды, Пак выпрыгнул из машины и скачками, стараясь прятаться между завалами, понёсся к своему отряду. Время поджимало: приказ огромная машина в небесах вот-вот получит.

— Какие будут указания, командир? — Глаза Крысятника сияли неподдельным счастьем, и немудрено: впервые одержать победу над забарьерцами, да ещё и взять броневик! Это тебе не охота на крысосусликов! Остальные молчали — но глаза выражали то же самое. Теперь они пойдут за ним не только под гипнозом.

— Вниз! — голосом приказал Пак, сверх-зрением нащупывая тех, кто в подземелье. — Надо спасать наших! И покарать предателей!

Бросив лопаты и вооружившись штурмовыми винтовками, пистолетами и ножами, снятыми с солдат, восемь победителей помчались ко входу подземелья.

— Они… Сэр, они идут сюда! Пак понял всё! И он может влиять на ваших! Надо бежать!

— Я тебе побегу! — рявкнул лейтенант. — Задание провалить хочешь? — Помолчал, оценивая ситуацию, и спросил уже спокойнее: — Можешь натравить на них своих уродов?

— Большинство всё ещё слушается меня. Но у мятежников винтовки, а у нас…

— Понял. Раздавайте оружие из найденной комнатки. Скажите, что они — мы… Ну, то есть, агенты Забарьерья. Понял?

— Так точно!

— Исполнять! И живее, живее! Останови их любой ценой, или самого на компост пустим!

Пак и семеро подкуполян влетели в зал — и встали у входа, выстроившись редкой цепью. Автоматы смотрели в разные стороны, каждый прикрывал свой сектор, бойцы были готовы сдерживать натиск, пока есть патроны, да и после — штыками и прикладами. Но убивать таких же подкуполян, как он сам, в планы Пака не входило. Да и времени на гражданскую войну не было: сейчас Вождь сообразит, что операция не удалась — и бросится в подземный лабиринт, уходя из-под удара. Конечно, предварительно предупредив своих. А из чрева воздушного монстра вырвется смертоносная бомба или ракета, и со снайперской точностью ударит в то место, под которым находится подземный зал. Почему-то Пак знал: оружие попадёт куда нужно, и стометровая толща земли над головой — от него не защита.

Голова у Пака горела огнём и кружилась, все четыре глаза налились кровью, руки с тремя пальцами и двумя клешнями на каждой подрагивали под собственной тяжестью. Оказывается, использование сверх-зрения и подчинение себе остальных, даже простодушных подкуполян — дело тягомотное, не терпящее суеты и напрасной спешки. Неудивительно, что Отшельник пристрастился к пойлу: оно позволяло снять напряжение и облегчало работу мозга — правда, и плата была куда как высокой. Сверхнапряжение, когда старик помогал Паку в бою, и стало для Отшельника роковым. Но выхода не было — пан или пропал. Пак собрался с силами, сглотнул ставшую солёной от выступившей крови слюну — и снова, уже куда более умело, потянулся к сознанию подкуполян, что, выставив какое-то оружие, надвигались на отряд. Толпу уже взяли на прицел его бойцы, только что победившие настоящего врага, они не задумывались, правильно ли приказывает доказавший право на власть командир. Они просто готовились положить тех, кто осмелился поднять на командира руку.

Но ни они, ни толпа — не стреляли. Медленно, замирая после каждого шага, сближались. Семерым не улыбалось схватиться с парой сотен, а для остальных нажимание курка ещё не вошло в привычку. Вдобавок у них в головах зазвучал новый голос, не похожий на голос Вождя. И он говорил другие вещи. Измученным, в одночасье лишившимся привычной жизни подкуполянам они казались правильнее слов Вождя.

— Нельзя убивать друг друга — это только развеселит «туристов», — говорил этот голос. — Всем грозит гибель, но предатели ради своих шкур готовы подставить вас под огонь. Как только что подставили нас. Вождь — на самом деле никакой не Вождь, а прислужник забарьерцев, выполняющий их приказы. Он уже получил награду за ваши головы!

Толпа остановилась, заколебалась. Кто-то даже бросил оружие наземь, сел в углу, закрыв руками лицо. Таких было немало, человек пятьдесят… «По крайней мере, они в братоубийстве не поучаствуют, — краем сознания отметил Пак. — Хорошо».

Но остальные продолжали стоять, наведя стволы на Пака и его людей. Пак чувствовал, что ему не хватает сил и опыта подчинить их волю себе — и подпитаться их яростью и решимостью. Слишком силён и опытен был тот, кто называл себя Вождём, и слишком вымотался он сам в схватке с Зямой и забарьерцами. Всё, что Пак мог — и то выкладываясь до последнего и ненадолго — достичь равновесия противонаправленных воль, когда два ментальных поля взаимно поглощают друг друга. Совсем ненадолго, буквально на несколько секунд, подарить всем участникам противостояния свободу воли и возможность выбора. Теперь не от него, а от них, покорных и затюканных беженцев, чьи родные уничтожены, а дома сгорели, зависело, кого выбрать — Пака или Вождя с Бароном Гоги и прочими баронами.

Пак чувствовал, как утекают, будто вода в песок, силы. Кровь из рассеченного плеча пропитала комбинезон, лицо превратилось в запёкшуюся буро-багровую маску, глаза, казалось, вот-вот лопнут от непомерного напряжения. «Мне долго не продержаться» — вдруг понял он. И Вождь снова подчинит себе подземных жителей, и они дружненько пойдут сдаваться. Или останутся здесь до рокового удара ракеты. Или… В общем-то, неважно, потому что и его, и доверившихся ему парней — не будет.

— Вождя — на ножи! — заорала вдруг молоденькая, неопрятная девчонка. Пак вспомнил, что ещё вечером мельком зацепил её сверх-сознанием. Имя у девчонки было под стать чумазой мордашке: Навозница. — Забарьерцев — на ножи!

В худеньких ручках едва удерживался автомат, было видно, что отдача опрокинет её вернее пули — но тем, в кого пули попадут, будет уже всё равно. Навозница перебежала через пустое пространство — и встала в ряды сторонников Пака. Её поступок послужил примером. Следом побежал плешивенький мужичок, уже незнакомый Паку, потом сразу трое — Похабная Васенда, Слюнявая Сара и Старая Чампа. Почему-то именно женщины первыми переходили на сторону Пака, в то время, как мужики ещё какое-то время колебались. Но вот пошли и они — уже не по одному, а группами в пять-семь человек. Отряд Пака увеличивался, вскоре он сравнялся, а потом и превзошёл в числе тех, кого гнал вперёд приказ Вождя. Но с каждым мгновением сопротивление Вождя нарастало, а силы Пака были на исходе. Он понял, отчего так происходило: Вождь плюнул на тех, кто перешёл к Паку, сосредоточившись на удержании остальных, и прежде всего державшего по пулемёту в каждой руке Гоги.

Пак не выдержал, когда на стороне прежнего Вождя осталось двенадцать мутантов — почти сплошь самые сильные, злые и верные, бароны. И сразу же, будто с них спала незримая сеть, один из баронов вскинул автомат и послал в толпу короткую очередь. Брызнули пули, брызнула кровь, почти чёрная в свете костров, кто-то заорал и упал, заголосили бабы. Отчаянно завопила и опрокинулась навзничь Навозница, под ней сразу образовалась лужица крови. Загромыхали ответные очереди. То, чего Пак боялся, всё-таки произошло.

«Я железный, пули меня не берут!» — скомандовал сам себе Пак, как когда-то командовал ему Отшельник. И вовремя: в грудь несколько раз словно ударило бревном. Тем не менее Пак устоял, даже не пошатнулся. Пуля, ударившая в нижний правый глаз, срикошетила и с визгом ушла в потолок. В грудь и в живот пришла целая очередь — но Пак даже не почувствовал попаданий.

— Ложись! — крикнул Пак. — Огонь!

Приказ поспел вовремя: поняв, что с главным не справится, Гоги резанул по толпе длинными очередями с обоих стволов. Пули свистели над головами, от попаданий в стены брызгали искры, вскрикивали те, в кого попадало рикошетом. Но попадания были неприцельные, почти никого не ранило смертельно. В ответ на окружавших Гоги мутантов обрушился шквал огня — всё-таки двести стволов — не двенадцать. Свинцовый ливень буквально смёл сопротивлявшихся, пули изорвали их едва ли не в клочья. Но один остался без видимых повреждений. И это был Малыш Гоги, всё так же стоявший скалой и строчивший изо всех стволов. Когда магазины опустели, здоровяк перехватил у павших два автомата и продолжил стрелять. Пули били в него десятками, плющились, рикошетили, вонзаясь в пол и в трупы, высекали искры. С таким же успехом можно было стрелять в плиту броневой стали.

…Пак пришёл в себя от грохота, он и не заметил, как потерял сознание, а не упал, потому что успел прислониться к стене. Странно, что Гоги этим не воспользовался. Сил не было совершенно, к горлу подкатывала тошнота — но совсем ненадолго он мог восстановить контроль над мыслезрением и мыслеречью. И целью этого стало… Паку показалось, что он летит по залу, летит со скоростью пули — и вот так, с маху, влетает в голову Малыша.

«Я не боюсь пуль! — как заведённый, твердил мысленно Гоги. И правда, в его эмоциях не было ни тени страха, одна яркая, сильная ненависть к «предателям». — Я сражаюсь за Вождя! Я не боюсь пуль! Я сражаюсь…» Не знающему о сверхспособностях здоровяку всё казалось простым и понятным: они предали Вождя, они должны умереть. Желательно медленно и страшно, но тут уж как получится.

«А щекотки ты боишься?» — вдруг возникло в мозгу. И невыносимо захотелось почесать сразу десяток мест. Казалось, его обступили тысячи незримых существ, и они старательно щекотали всё тело, касаясь крылышками, лапками, крохотными и вроде бы бессильными против его шкуры жальцами. Ствол задрался к потолку, прицел сбился, очередь стегнула по своду, вниз посыпалась бетонная крошка. В следующий миг спустил курок Пак. Последние патроны, что оставались в магазине штурмовой винтовки, ударили в грудь чудовища — но не отскочили, как прежде, а пробили толстую шкуру, мускулы, мощные кости и застряли во внутренностях. Ещё две пули попали в сердце, и одна — в голову. Выронив жалобно задребезжавшие о пол стволы, великан беззвучно повалился поперёк трупа одного из баронов. В следующий миг их трупы живым ковром покрыла толпа.

Пак плавал на самой кромке сознания, если б не двое поддержавших его парней из первых, бравших «Брэдли», он бы давно упал. Теперь он был бессилен, как и до первого контакта со сверх-способностями, Вождь взял бы его голыми руками. Но отчего-то сопротивления не было. Не было его и тогда, когда несколько рук рванули на себя дверь. Не было, когда из-за недавно священного, а теперь отброшенного, как половая тряпка, полога вытащили визжащего Вождя и угрюмо молчащего пристебая из забарьерных.

Все рассматривали их, ещё вчера невидимых и казавшихся полубогами. Было бы чего пугаться! Вождь оказался рахитичным, тощим, горбатым существом, у которого из одной большой головы вырастало несколько мелких, с картофелину. У них тоже были свои рты, и эти рты вопили на разные голоса, но, в общем, ничего связного. Пак такого ещё не слышал, но под солнцем ничто не ново: старая как мир ария пойманного предателя.

«Я ни при чём! Я лишь исполнял приказы! Меня заставили! Я ведь хотел немного, совсем немного, а в этой конченой стране только нищета, тирания и рабство! Я за прогресс, я за реформы, я за демократию…»

Все головы разом плакали, слёзы, сопли и слюни катились по нескольким разномастным, будто вылепленным насосавшимся пойла гончаром, лицам. Лицам? Скорее, отвратным харям. Пак никогда не думал, что Чудовище, которое Отшельник называл Бигом, покажется ему симпатичным, а вот ведь, показалось! По крайней мере, оно не продавало и предавало за какую-нибудь очередную дешёвку. Когда шёл сюда, Пак надеялся, что заставит его всё рассказать. Но силы действительно были вычерпаны до дна. Оставалось сказать это самому…

— Ты собрал всех, кто мог и хотел сопротивляться. Морочил головы, обещая победу в будущем, но не давая сражаться сейчас. А когда понял, что кто-то может лишить тебя власти, ты предал, навёл на нас врага. Их ты тоже обрёк на смерть. А в награду хотел… Сейчас угадаю.

Пак перехватил взгляд предателя. В нём больше не чувствовалось ни разума, ни величия — только страх загнанного животного, да недоуменная обида на кукловода, бросившего надоевшую куклу в огонь. «Я ведь всегда был послушным, почему меня не спасли?» А ещё… Поняв, что хотя бы несколько минут ещё поживёт, бывший Вождь чуть успокоился — и тут же бросил алчный взгляд на грудь Васенды. Девка тоже это заметила — но вместо того, чтобы протянуть к очередному мужику короткие толстые руки, смачно плюнула в лицо Вождю. Густой зеленовато-белёсый комок повис на брови главной головы и лениво пополз в глаз.

— Ты хотел баб! — уверенно произнёс Пак. — Белых, гладких, как те, что в Забарьерье, так?

— Это же такая малость, — залепетал Вождь, ещё надеясь смягчить наказание. — Мне ж больше ничего не надо…

— Да, и из-за этой малости ты обрёк на смерть соратников, каждый из которых лучше тебя, говно! Ты даже не понял, что ни одна забарьерная тёлка тебе, выродку подкупольному, и сопли своей не даст! Ума не хватило понять, что бесплатно работаешь!

Несколько парней с автоматами вскинули стволы, чтобы кончить гада — но Пак отрицательно мотнул головой. Автоматы нехотя опустились. Он шагнул к Вождю, пошире раскрыл клешню — и резким движением перекусил шею одной из маленьких голов. Раскрыв рот от ужаса и боли, выкатив бусинки глаз, головёнка упала на битый кафель. Чёрная струйка крови потекла из обрубка. А Пак уже забрал в клешню вторую, ошалело вопящую головку, и вскоре она, так и не закрыв рот, упала следом. Головки падали одна за другой, и с каждым падением многоголосый вопль становился тише, потому что кричащих ртов оставалось меньше. Наконец Пак с усилием оторвал последнюю — и скомандовал своим:

— Кончайте его. Чтобы быстро, но душевно!

Визг поднялся до запредельных высот, а голова у Пака итак раскалывалась. Грозя столкнуть в беспамятство, накатывала отдача от запредельного усилия. Но оставалось ещё одно дело, потерять сознание сейчас было бы просто неприлично. Он так долго ждал момента, чтобы хоть один забарьерный гад попал в руки живым… Так часто вспоминал, как полз, оставляя кровавую дорожку, Волосатый Грюня, полз и плакал, не понимая, за что ему сделали так больно и лишили жизни. Помнил, как падали под крупнокалиберными пулями приятели — Бандыра, доверчивые Близнецы Сидоровы, Коротышка Чук — безвредная поселковая малышня, убитая просто ради забавы.

Странно, он же был далеко: в этот момент он убегал от погони, а за спиной тарахтел броневик. Стоило повернуться лицом, на кончике одного из автоматов сверкнуло пламя — и мир словно взорвался. Малышню кончали в каменной коробке, и позже. Насколько Пак знал, выжил только Гурыня. Как он мог видеть эту кровавую дорожку за Грюней, слипшуюся от крови шерсть и катящиеся из огромного глаза слёзы? Неважно. Важно то, что есть возможность за них отомстить.

Сожжёный живьём Папаша Пуго частенько тревожил его в кошмарах. И то, что делали с ним самим в зверинце, а потом в полиции, тоже. Не беда, что безцветный человечек в строгом пиджачке и начищенных, невероятных в Подкуполье ботинках… С безукоризненным галстуком, воротничком и пробором, с часиками на руке, в пахнущей дорогим одеколоном рубахе… Что он не испытает и тысячной доли испытанного им. Важно, что сейчас он перестанет быть. Хоть один из десятков тысяч убийц и сеятелей вражды.

— Вас всё равно выловят, выродки, всех! — вдруг тихо, но твёрдо произнёс серый. А с характером мужичонка-то! Так даже интереснее. — Рано или поздно…

— Рано или поздно все сдохнут, — устало произнёс Пак. — Но я твою смерть увижу, а ты мою — нет. Мне просто интересно, вам что, мало ваших танков и гравилётов, что вы нас нашими же руками убиваете? Или… трусите в открытую схватиться, после того, как я ваши колонны жёг?

Серый дёрнулся, как от оскорбления. Но не ответить не мог.

— Пачкаться о дерьмо не охота!

— Прекрасно, — холодно заметил Пак. Часы в его голове отсчитывали последние минуты, со справедливой местью пора было кончать. Хотелось бы, конечно, дать ему на своей шкуре испытать все радости зверинца Бархуса — но увы, нет ни проволочной плети, ни причиняющих адские муки препаратов, а самое главное — времени. — Знаешь, и нам не охота пачкаться о тебя — ведь для нас ты тоже выродок и мутант. Обо всех таких, как ты, неохота. Мы бы и не пачкались, оставь вы нас в покое. А раз припёрлись, незнамо зачем — приходится. Связать его!

— Нет верёвки, командир, — произнёс Крысятник. — Последние наверху остались. Сходить?

— Некогда. Значит, так. Прострелите ему руки и ноги и оттащите на середину зала. Пусть опробует на себе высокие… словом, подарок сородичей.

Слово «технологии» Пак боялся не выговорить с одного раза, а начнёшь запинаться, и будет уже не то.

— Там оставьте. Ни в коем случае не убивать. И уходим через тот ход, по которому я пришёл. Видели, откуда мы с Чачей и Тотей шли? Вот туда и идём. Куда дальше, покажу. И быстро, быстро. Бросить всё, кроме еды! Чтобы через пять минут тут никого не было!

Солдату собраться — только подпоясаться, а мутанту и того не нужно. Комбинезон же, или вовсе лохмотья безо всяких поясов, многие вовсе без одежды. Толпа пробежала по площади, упавшим помогали встать, обессилевших и раненых тащили за собой. Трупы и тяжёлых оставили, даже если кто-то ещё жив, всё равно потом помрёт. А живым, может, из-за них нескольких секунд не хватит.

Как раз в этот момент портативный радиомаячок отозвался сигналом тревоги. На боевой орбитальный бомбардировщик пришла команда — короткий импульс, который люди бы перевели как: «Пли!». Машина, начинённая всякой смертоносной всячиной, висела на шестистах километрах на геостационарной орбите, но ради атаки снизилась до двухсот. Такой вот пикирующий бомбардимровщик XXII века. Вниз почти отвесно ушла огромная противобункерная ракета.

Против неё были бессильны любые средства ПВО, проще, хотя и тоже почти невозможно, сбить сам носитель. Ракета, разгоняясь и могучими двигателями, и самой силой притяжения Земли, пылая раскалённым добела наконечником из обеднённого урана. Она легко прошила Купол, не нанеся ему вреда, бронированное оголовье пропороло племену смога, и московскую землю потряс чудовищный удар. В грунт ракета вошла почти на тридцати скоростях звука, раскалённая добела. И брызнул, испаряясь на лету, бетон, под кумулятивной струёй, спекаясь по краям в стекло, выгорали камень, песок и земля, затем — снова бетон. Этой ракете были нипочём сто метров грунта, она могла поражать заглублённые на километр в скалу убежища и командные пункты. Пройдя отмеренное ей расстояние, ракета вошла в пустоту, и там, наконец, сработал взрыватель главного заряда. Взрыв тактического аннигиляционного боеприпаса (не очень мощного, килотонн на двадцать, и довольно старого — конец прошлого века) ахнул в тесном, со всех сторон ограниченном стенами помещении, и был чудовищен. Температура в несколько миллионов градусов и давление в миллионы атмосфер превратили в плазму все трупы, мрамор и бетон платформы, поддерживавшие пробитый свод колонны, и сами бетонные конструкции тюбингов. Пак ошибся: вражеский агент умер мгновенно и вряд ли успел что-то увидеть и почувствовать. Другое дело, и хоронить стало нечего: нечеловеческий жар вовлёк в реакцию атомы, когда-то входившие в его тело, и не уцелели даже они. А вот станция — уцелела: её удержала обратившаяся на несколько метров в стекло спёкшаяся порода.

К тому времени Пак и его люди успели пробежать полкилометра, от волны их заслонили многочисленные повороты, они же ослабили огненную струю. И всё равно все без исключения оглохли от грохота и рёва, а задних всё равно обожгло последними отблесками пламени. Не насмерть, конечно, но лопающиеся волдыри, местами и обугленная кожа — обеспечены. Упала в обморок только Курва Чампа, и та — от страха.

— Не стоим на месте, бегом, бегом! — из последних сил переставляя ноги, командовал Пак. Почему-то ему казалось, что от места взрыва надо оказаться как можно дальше. Они миновали одну станцию, потом вторую, потом третью, набрели на комнатку с оружием, и теперь у всех имелись стволы, а мужики покрепче тащили крупнокалиберный пулемёт и почти полсотни ящиков с патронами и гранатами. Теперь у Пака было настоящее войско, оставалось только вывести его на поверхность прежде, чем кончится еда. Прокормить такую орду под землёй невозможно. Интересно, как с этим справлялся Вождь?

Вперёд Пак посылал разведчиков. Всё — не мыслеречью, а просто голосом. Похоже, со сверхспособностями было покончено, если и не навсегда, то надолго. А жаль. Это так удобно…

Один из них вернулся, когда все валились с ног от усталости.

— Командир, — сказал он. — Крысятник прислал, говорит, там впереди зал, как у нас был, а из него ведёт целая лестница на поверхность. Выход, похоже, завалило — но наверху точно ещё день…

— Ясно, — начал инструктаж Пак. — Всем возвращаться на станцию. И обратился к остальным: — Становимся тут. Костры не разводить, у кого еда — есть сырой. Можно спать. Разбиться на десятки, в каждой я назначу командира. Слушаться его, как меня: они скажут, что делать. Вопросы есть?

Ответа не было, вернее, ответом стало молчание. Через несколько минут колонна устало втянулась на просторную станцию метрополитена. Никто не обратил во мраке внимания на ржавые буквы: «Ре…ой…о…зал». Да и зачем эти буквы тем, кто не умеет читать? Напоминать о маскировке смысла не было: слишком все вымотались — и чтобы есть, и чтобы разводить костры. Городские вповалку валились на склизком перроне, на раскрошенных скамейках и даже на сухих в этом месте рельсах, ведь станция была гораздо ближе к поверхности, чем прежняя, — и засыпали, будто из них вынули батарейки.

Но ещё быстрее провалился в черноту Пак. Только выставленные у выхода на поверхность добровольцы-часовые бдительно вслушивались во мрак.

 

Глава 13. Ждущие Командарма

…Едва успевая сворачивать, боевая машина пехоты неслась по пустынным, мёртвым улицам. Пару раз стреляли с неба, и броневую обшивку секли длинные, непрофессиональные очереди добровольцев. Пустить одну-единственную противотанковую ракету, от которой не спасла бы противопульная броня, вертолётчики отчего-то не догадались. С чего бы? Уж не потому ли, что у мутантов априори не могло быть бронетехники, а значит, не запасли и ракет? Ну вот, бронетехника появилась. И что теперь будете делать, господа ублюдки?

Кончились кварталы — пошли овраги, распадки, балки. Сам Ярцефф вёл броневик, выжимая из него всё возможное и ещё немного сверх того. Он мчался на такой скорости, и по таким неудобьям, что, казалось, сейчас старинный «Брэдли» развалится, или перевернётся, или взорвётся, не выдержав бешеной гонки, мотор.

Ярцефф остановил машину, когда Сафоново давным-давно осталось позади. Мотор устало замолчал, обрушилась невероятная после гонки тишина, за бортом густели сумерки. Шатаясь, Мэтхен выбрался из люка. Следом выползли, иначе не скажешь, Дудоня, Жуха Свин и Клеопатря.

Отстёгнутый от сидения Отшельник склонился над первым из раненых, крохотным ребёночком, в животе и тазобедренной кости которого засели осколки. «Сейчас тебе станет легче, и ты будешь спать… Когда ты проснёшься, тебе будет гораздо, гораздо лучше. Боль уйдёт, кровь течь не будет…» Отшельник не говорил того, что было ему очевидно: малыш — не жилец. Слишком много крови потерял, несмотря на наспех наложенную повязку, во время сумасшедшей гонки. Иные мутанты выживали и не с такими ранами — но этот с самого начала был слишком хилым и болезненным. Мудрец просто уводил боль, давая хоть какой-то шанс выжить, а не выжить — так уйти во сне и без боли…

Остальным было не до того. Ранены оказались почти все — но ни одного действительно тяжёлого. Разорванные уши, отсеченные пальцы, длинные кровавые борозды… Больно, но для жизни не опасно. Ими Отшельник занялся сразу же, как только смертельно раненый малыш умиротворённо засопел.

Хухря вздохнула, исподтишка метнув на фигуру Ярцеффа восторженный взгляд. Тут она обожала всех без исключения: на её глазах неуязвимые убийцы разлетались клочьями от очередей в упор, гибли под гусеницами, в агонии терзали одетыми в боевые перчатки руками чёрную грязь, щедро поливали землю Подкуполья кровью… Сама эта машина наверняка не получена в подарок. Всего нескольких очередей автоматической пушки хватило, чтобы для Хухри они стали самыми близкими на свете. Не забарьерцы гибли под снарядами и гусеницами, а её страх, боль и отчаяние. Жаль только, под снаряды не угодил Бешеный…

— Новенькие — из машины! — скомандовал Ярцефф. Дождавшись, пока подобранные в Сафоново выполнят команду, он легко выпрыгнул наружу. Озарённый пурпурными сполохами, которые рассыпала шерсть Хухри, в боевом скафандре и с автоматом за плечом, капитан смотрелся вдвое больше, чем был на самом деле. Не обращая внимания на сырой едкий ветер, он поднял псевдостеклянное забрало. Лицо, выдубленное ветрами Подкуполья, суровое, с мощным волевым подбородком и сплюснутым, как у боксёра, носом, казалось отлитым из оружейной стали. — А теперь давайте знакомиться. Группой командую я, капитан КСО Курт Ярцефф. Мои команды выполнять без пререканий — кто будет тормозить в боевой обстановке, я просто шлёпну! Будете у меня за пешее прикрытие — чтобы никакая падла с гранатомётом или плазмострелом нас не подкараулила. А пока — стр-ройсь!

«Ну, строем это не назовёшь, — подумал Мэтхен, уже натасканный капитаном в таких делах. Неровная, кривая шеренга вытянулась вдоль боевой машины пехоты. Сама эта пехота после закованных в кевларовые доспехи забарьерцев впечатления не производила — скорее, напоминала карикатуру. Но по выпяченным хилым грудям, вытянутым вдоль боков разномастным рукам, приставленным друг к другу ногам, ластам, копытам читалось: уставшие бояться подкуполяне подчинились Настоящему Герою с восторгом. А ещё они впервые осознали себя не как одиночек, именно в силу одиночества ничтожных и уязвимых, а единым целым, способным за себя постоять. За одно это новое чувство местные были готовы идти за капитаном на край света.

— Теперь будем знакомиться. Ты! — указал он на Хухрю. — Имя!

— Ну… Хухря я, — произнесла она, почесав одной из лап мохнатый затылок. Светящаяся шерсть рассыпала серию сполохов. «А красиво!» — подумал Мэтхен. — Великанша Хухря.

— Будешь у нас за лампочку, — серьёзно произнёс Ярцефф. — А не светиться ты можешь?

— Не, свечусь я всегда, когда темно. Не знаю, почему…

— Ясно. Пока придётся намазаться грязью. Потому что светомаскировка нужна! Теперь ты!

— Ы-ы-ы! Ы-ы! — обрадовано провыл здоровяк с простреленным плечом. Рана, впрочем, уже затягивалась. Раскрылась пасть с внушительными, достойными волка клыками, по мускулистой руке, одной из пяти, пробежала дрожь.

— Да Мухач это Безмозглый! — пояснила Хухря. — Он говорить не может, да и сам… того, — она опасливо покосилась на гориллоподобного гиганта. — Но если драться надо, лучше в посёлке нет! И понимает всё прекрасно.

— Полезное дело, — кивнул Ярцефф. — Нам бойцы нужны. Будешь меня слушаться, Мухач?

— Ы-ы-ы! — проревел Безмозглый и гулко треснул себя кулаком в грудь. — Ы-ы-ы!!!

— Молодцом, так держать! — сдержанно похвалил Ярцефф. — А ты кто будешь?

Народу оказалось немало. Даже удивительно, как такая толпа набилась в рассчитанную на отделение машину… Кроме Ярцеффа, Мэтхена, Отшельника, четверых бывших танкистов, внутрь набилось четырнадцать посельчан. Двенадцать из них были крепкими парнями, одна — Хухря — девчонкой, и безмятежно спящий на полу двухлетний малыш. Ярцефф ухмыльнулся: ну, вот и запасной гвардеец, хы! Но что больше всего порадовало — не оказалось безоружных. Значит, никто не тормозил, когда надо было разжиться стволами. Если немножко их погонять, научить хоть самому элементарному… Не КСО, далеко не КСО. Но на первое время сойдёт. Может, и Отшельник поможет.

— Значит, так, — обведя взглядом недлинную шеренгу, начал он. — Сегодня вы видели, что ждёт ВСЁ Подкуполье. Все мы тут — приговорены. Нас уничтожат, и сделают из нашей смерти шоу. Что такое шоу? Это средство борьбы со скукой. Вас и ваших детей убьют просто от скуки — и ещё потому, что вы не такие, как они. Потом уничтожат и весь ваш мир, всё вот это, — Ярцефф обвёл рукой залитые мраком просторы. — Договариваться бесполезно, выслуживаться перед ними — тоже. НО! При всём могуществе у них есть слабость. Эти ублюдки — трусы и слабаки, способные убить только безоружных и беззащитных. А вы теперь не безоружны и не беззащитны! Думаю, вашего Бешеного уже на чучело пустили. Хотите жить — тогда должны сдохнуть ОНИ. И они — сдохнут. Обещаю вам это!

Мэтхен удивлённо смотрел на посельчан, на его глазах вершилась какая-то недобрая магия. Ярцефф оказался неплохим психологом, он не изобретал велосипеда и делал почти то же, что и Бешеный. Иной была только цель.

И ведь действовало, да ещё как! Казалось бы, ну какое им дело до мужика с огромной снайперской винтовкой, ещё днём — незнакомого. Призывающего не на пьянку, а на войну? Ну, спас, и что теперь, вприпрыжку за ним бежать? Но ведь слушали — и всерьёз так слушали, как не внимали даже Бешеному. А Ярцефф, будто читая в их головах нехитрые мысли, безжалостно разбивал все иллюзии, подводя к мысли, что остаётся только воевать, и если не хочется, тем хуже для тебя. А ещё он обладал даром не темнить, не ходить вокруг да около, а называть вещи своими именами. Всё понимал даже Безмозглый Мухач. Его слова жгли стыдом, заставляя вспомнить, что их предки не покорялись никогда и никому. Даже малоизвестное в нынешнем мире слово — «Россия» — в его устах звучало как яростный боевой клич.

— Если вы удавите трусливого ублюдка в себе — вы голыми руками порвёте выродков, что пришли из-за Барьера. А они и есть настоящие ублюдки, выродки и мутанты. Не вы. Они.

Что тут началось! Орали яростно, отчаянно, будто этот крик сам по себе был оружием. Хорошо хоть, не палили в воздух: оружие оставили в броневике. На разномастных лицах, в свете Хухри похожих на жуткие чёрно-багровые маски, светилась кровожадная радость: здесь и сейчас они похоронили преследовавший много месяцев страх. И даже жизнь за избавление от него — цена, на самом деле, не чрезмерная. Да и сама она обрела цель и смысл. Мэтхен смотрел на это как бы со стороны, но он помнил себя несколько месяцев назад — и прекрасно понимал новобранцев.

— Теперь о нашей задаче. Вы все видели Отшельника, — продолжил инструктаж Ярцефф. — Он — главная надежда Подкуполья. Наша задача — доставить его целым и невредимым в одно место в центре Подкуполья, откуда он сможет выручить больше наших. Целым и невредимым — это значит, не ввязываться в драку без крайней нужды. Но потом, когда Отшельник будет в безопасности, обещаю: за каждого погибшего в посёлке мы возьмём по десять их жизней!

— Признаю, я был неправ, — вздохнул Отшельник. Мудрый глаз затуманился печалью, казалось, он страдает от мысли, что не смог предотвратить кровопролитие. И в то же время понимает, что предотвратить случившееся было невозможно. У них просто не осталось времени. — Я забыл, что пойло… эээ… на них влияет не как на меня.

— Ну да, как на этого, Безмозглого! — вставил Ярцефф. — Я вот думаю, может, к лучшему, что бараки с краниками по всему Подкуполью накрыло?

— Само собой, — произнёс Отшельник. — Конечно, тем, кто без пойла жить не могут, сейчас не позавидуешь, но молодых ещё можно вытащить. Если всех не перебьют.

— Для этого и стараемся! — ответил Мэтхен. — Мелкие группы вылавливать труднее, чем такие толпы. Вдобавок их больше. А каждый выигранный день может оказаться решающим.

— Капитан, так вы верите… что мы можем победить? — хилые ручки Отшельника впились в выступ брони. — Но… как?

— Смотря что подразумевать под победой, — сказал Ярцефф, задумчиво глядя во тьму.

Они могли бы развести костёр — но для боевого беспилотника это было бы приглашением к атаке. Оставалось есть армейские сухпайки с болотной водой, наскоро продезинфицировав воду специальными таблетками, и радоваться, что в Подкуполье не бывает настоящих морозов.

— Если речь о том, чтобы заставить Свободный Мир отступить, как это случилось некогда во Вьетнаме — то шансов ни малейших. Толпа идиотов-добровольцев тут будет лишь на первом этапе. Уже через месяц, а если потери будут велики, и раньше, их заменят на спецназ ВВ. Эти потерь не боятся. Убьют одних, приедут новые. Во-вторых, и это важнее: они — настоящие профи, и нанести им урон куда сложнее, чем добровольцам. К тому времени и смога станет меньше. Сомневаюсь, что мы сможем сражаться, когда нас будет видно за километр. Потери разозлят противника, это только ухудшит нашу участь. И, кроме того — вот ты, Мэтхен, историк. Вспомни, как было дело во Вьетнаме?

Мэтхен вспомнил прочитанные исторические сайты и древние, ещё бумажные книги.

— Против Юэсэй воевали повстанцы из Вьетконга…

— Именно. Но они смогли нанести американцам серьёзные потери потому, что вместе с ними воевала армия Северного Вьетнама. Но и это не всё: слишком неравны были силы. Северному Вьетнаму, а через него и повстанцам поставлял оружие несуществующий, по мнению современной науки, Советский Союз. Проще говоря, Россия.

— Ну… Да, было дело. Этот факт и натолкнул меня на мысль — посмотреть, как якобы несуществующая Россия влияла на мировую историю.

— Правильно. А Россия, как и сейчас планета Хань, смогла добиться того, чтобы на неё не пытались напасть: у неё были тысячи ракет с ядерными боеголовками. В те времена перехватить такую лавину не мог никто, то есть нападение на Россию с гарантией означало смерть нападающего… И остального человечества заодно. Фактически войну руками партизан вёл Советский Союз. Он мог помочь повстанцам дипломатическими мерами, мог поставить им современное на тот момент оружие. А если совсем плохо станет, мог заставить Америку отступить одной угрозой вмешательства. Потом эта схема, с точностью до наоборот, повторится в Афганистане двадцать лет спустя. У вас там эта война, небось, тоже объявлена несуществующей?

— Не совсем, но… В общем, в школьных учебниках действительно ничего, а в вузовских пособиях толком не говорится, кто же ввёл войска, — пробормотал Мэтхен. Удивляло, как хорошо знал историю, казалось бы, грубый солдафон. И, что интересно, всю историю, без изъятий и купюр. Оказывается, что нельзя гражданским историкам, очень даже можно военным. Иначе отстанут от планеты Хань. Именно поэтому, подозревал Мэтхен, многие запреты из тех, что действовали для обычных учёных, запросто обходили в каком-нибудь Вест-Пойнте, или Сен-Сире. Хотя, наверное, давали подписку о неразглашении, оформляли доступ к закрытым файлам…

— Так я о том и толкую. Закономерность: чтобы длительная партизанская война стала успешной, нужна поддержка какой-то великой державы, причём сама эта держава должна быть недоступной для нападения. У нас такая в загашнике есть?

— Хань, — одновременно произнесли Мэтхен и Отшельник. — Если они заинтересованы в противостоянии Свободному Миру…

— …то нам помогут? — зло усмехнулся Ярцефф. — Так, что ли? Вынужден вас разочаровать. Не помогут.

— Почему?

— Потому, что их не интересуют абстракции вроде «защиты прав мутантов» итэдэ. Им нужна конкретная вещь — уничтожение Свободного Мира. Чтобы нам помогли, мы должны доказать свою перспективность. И то, цена помощи может быть слишком велика. Знаете, чем Хань заплатила за свою независимость? А я скажу. Им в бошки — каждому! — вживили особые чипы. Я допрашивал пленных «хунвейбинов», потом наши яйцеголовые из научного обеспечения поняли, почему «языки» первое время дохли, едва их накачивали психотропными препаратами. Тогда-то эти чипы и нашли. Грубая работа — даже не нано-, а микроконструкции.

— Что за чип? — спросил Отшельник. Его голова сияла, как огромная лампа, и в этом бледно-розовом свете зловеще смотрелись торчащие из хиленькой сизой ручки ржавые иглы. И Ярцефф, и Мэтхен делали вид, что не замечали: именно эти иглы, точнее, поступающее по ним пойло, держали Отшельника на этом свете. — Никогда о таком не слышал.

— Ещё бы, ведь это не те Чип и Дейл, которые спешат на помощь. Самая большая тайна планеты Хань — которая, впрочем, вовсе и не тайна. Итак, в башку вживляется крошечный чип, содержащий всю информацию о человеке. Её можно считывать с помощью особой аппаратуры. Свидетельство о рождении, паспорт, водительские права, медкнижка, страховой полис, военный билет, кредитка… Да всё, что у нас на универсальные электронные карты нанесено. В сущности, нет чипа — нет гражданина. Очень удобно — и для граждан, и для полиции.

— Это никто и не скрывает, — удивился Мэтхен. — В 2067 году и у нас пытались принять нечто подобное. В Европарламенте такие дебаты были, а блоггеры до сих пор спорят, стоило ли вводить?

— Да, в общем-то, и ввели. В смысле, не чипы, а систему контроля — тут Свободный Мир пошёл своим путём. Но речь о ханьцах. Итак, очень удобно: все документы всегда под рукой, в отличие от нашей УЭК, чип нельзя потерять или украсть! Есть и вовсе фантастические возможности: можно без инфоцентра выходить в Сеть, скачивать информацию напрямую в мозг в режиме реального времени. Что позволяет отчасти заменить обычное образование, сжав школьную и университетскую программу в несколько лет. Всем, кто желает, дать бесплатное высшее образование. К пятнадцати годам они дипломированные специалисты без дипломов — по объёму знаний. А потом, при обычной продолжительности жизни в сто пятьдесят лет, у них лет сто тридцать активной деятельности.

— А навыки? — тут же уловив, в чём подвох, встрял Мэтхен. — Ведь есть кое-что — стиль работы, мораль, которые формируются только в научном коллективе! Многое вообще можно уяснить лишь из объяснений и на примере специалиста!

— Да не проблема! К пятнадцати годам они получают нужный объём знаний и приступают к профессиональной деятельности — по крайней мере, военные и учёные, тамошних «простых людей» я не допрашивал. Но полноценными специалистами ещё не считаются, и лет до двадцати «доходят» под контролем персонального наставника. После этого, в то время, как наши только садятся за университетскую скамью, они уже становятся полноценными спецами. Это всё равно быстрее и дешевле, а отдача больше.

Ярцефф помолчал, рассматривая, какие вихри бушуют под прозрачной кожей в голове Отшельника. Будто работает огромный, невероятный по объёму памяти и быстродействию инфоцентр. Немного помолчав, чтобы спутники осмыслили его слова, Ярцефф продолжал:

— Правда, и мозг пришлось как-то защищать, а то если занесешь в башку «трояна», можно реально поехать крышей. Но проблему решили, с такими-то учёными. Ещё эта штука может подавать сигнал врачам, если заболеешь. Сам-то человек пока еще выкроит денёк для похода в больницу… Можно в режиме реального времени общаться друзьями в любой точке Марса и Луны, может, даже с венерианскими колониями. Чем не механическая телепатия и всезнание в рамках доступной человечеству информации?! Вживит гражданин ребёнку чип в голову, заметь, за свой счёт, хоть цена и невелика…

Мэтхен усмехнулся. Он слышал нечто подобное: именно так на кафедре информационных технологий тогда ещё студенту Мэтхену рассказывали об истории Хань. При этом лектор умело обходил острые углы и подводные камни. Но поскольку блоггеры, как всегда, критиковали всё, что попадало в поле их зрения, и перемывали косточки правительству, а ещё пуще — ханьцам…

— …и попадёт по полной?

— Именно, Эрхард, — кивнул Ярцефф. — Каждый чип — не сам по себе, а часть огромной сети, наподобие старого Интернета, но ещё более масштабной и технически совершенной. У этой сети, как полагается, есть сисадмины — нечто вроде твоего любимого СОИБа. Электронные поисковые системы постоянно проводят мониторинг информации (то есть всей информации о каждом чипизированном человеке: от политических убеждений и финансового положения до сексуальных предпочтений и генокода).

— То есть кто-то знает всё о каждом? — начал понимать Отшельник. — И может в любой момент сказать, кому нужно?

— Не совсем. Система просеивает информацию вне вмешательства специалистов. Искусственного интеллекта большого инфоцентра на это хватает. «Админов» Система оповещает лишь о подозрительных случаях. Например, человек, не имея случайных связей, лечится от гонореи. Получив сигнал, можно оперативно проверить круг знакомств и родственников, а можно посмотреть на мир глазами подозреваемого, задействовав чип как шпионский «жучок». Причём он ничего и не узнает. Информация считывается прямо из мозга. Если она неполна, или требует реакции «органов», но не противоречит УК (допустим, знал много), всё можно сделать нажатием одной кнопки. Собственно, именно это с пленными и происходило. Мы пробовали экранировать чип, чтобы не проходил сигнал на ликвидацию, но он срабатывал и тогда, уже в автономном режиме. Потом научились обезвреживать.

— Действительно, удобно, — поёжился Мэтхен. — И не побунтуешь с бомбой в голове…

— Правильно мыслишь, парень, — похвалил капитан. — Кстати, в качестве менее радикальной меры можно «организовать» сумасшествие, управляя мозгом человека. Скажем, дадут команду — ты и всадишь кому-то нож в глаз. Потом в суде покаешься: будешь уверен, что сам во всем виноват. Ясное дело, эти функции чипа совершенно секретны. Решается и ещё одна проклятая проблема — проблема «интеллектуального перегрева» общества. Это когда учёных много, а занять их всех нечем, и от безделья они начинают анализировать окружающую действительность, а потом и пытаются её изменить. В итоге могут доиграться до революции и краха — вот как с твоей разлюбезной Россией вышло.

— Хорошо, что мы не с планеты Хань, — в один голос произнесли Мэтхен и Отшельник….

— Вы уверены, что Свободный Мир, едва не последовавший за Россией, не подстраховался? — зловещим тоном поинтересовался Ярцефф. — Не чипами в головах, нет. Там всё тоньше, но лучше спрятано и потому менее заметно. Например, генная корректировка ещё на этапе зачатия, какой-нибудь подавляющий агрессию и своеволие лёгкий наркотик под видом одного из консервантов или пищевой добавки, или популярного напитка. И камеры слежения везде, где можно. Никогда ничего подобного не замечал? Каждая такая система по отдельности не тотальна, но в сумме получается не хуже, чем с чипами. Даже лучше, потому что надёжнее, одна система страхует другую от ошибок. Может, ещё что-то есть, неизвестное никому, кроме спецслужб. Проблема, стоявшая перед обоими человечествами, была одна и та же, и впервые встала здесь. В смысле, ещё в России, а не в Зоне.

Мэтхен устало вытянулся на жёсткой броне. Над моторным отсеком она была чуть теплее, чем всё остальное, и это было просто здорово. Говорить не хотелось. Мысли лениво ворочались в измученной голове.

Да, проблема была, и на её решение человечеству понадобился почти век (а подбиралось к ней оно всю свою историю). Издревле не хватало образованных людей для решения стоящих перед социумом задач. Появилось и представление об особой ценности образования и интеллектуального труда самого по себе. Есть спрос — будет предложение. Круг допущенных к образованию людей от эпохи к эпохи расширялся, пока в России двадцатого века не был доведён до предела — образование сделали всеобщим и бесплатным. Каждый, хоть сколько-нибудь желавший получить высшее образование, делал это без проблем.

Тут и возникла сложность: перестарались. Образованных людей стало много, вдобавок классическая европейская система образования плодила разносторонне образованных учёных, настроенных на познание и преобразование мира. У них была масса свободного времени и возможность беспрепятственно обмениваться мнениями. Изучая окружающую действительность, они увидели в ней массу недостатков, захотели исправить. В итоге случилось никем не предвиденное: именно те, кто получили от всеобщего образования больше всех, погубили и Союз, и эту систему образования. Что, видимо, и стало началом превращения России в Подкуполье.

На Западе проблема возникла позже, перед глазами, надо полагать, уже был русский пример. Там заблаговременно начали принимать меры — а чем ещё была пресловутая Болонская образовательная система? Ну, правильно, способом избежать «перегрева». Но лекарство, как водится, оказалось страшнее болезни: когда половина выпускников американских школ в 2030 году не нашли на картах родную Юэсэй, стало ясно, что надо что-то делать. Образование начали восстанавливать — но было ясно, что опять перестараются.

Вводить квоты? А кто сказал, что их удастся верно рассчитать, и не удариться в ту или другую крайность? И что получившие полноценное образование детки богачей станут работать по специальности? Устраивать время от времени «хрустальные» ночи, только не с евреями, а с выпускниками? Тогда какой смысл их учить? И потом, они ведь умные люди, поймут, откуда ветер дует, и могут создать правительству ещё большие проблемы.

Не спасали и более изощрённые способы. Скажем, создание иллюзии полезной деятельности. Если обман раскрыт, проблема встаёт по новой, и лекарство, опять-таки, окажется страшнее болезни. Никто не любит, когда его водят за нос. В общем, в конечном итоге был сделан вывод, что или развитие, или свобода, одно из двух: если выбрать второе, развитие становилось непредсказуемым, а потому потенциально опасным. Чем-то придётся пожертвовать, иначе рано или поздно случится катастрофа. Дилемму осознали одновременно на Земле и на планете Хань. По официальной версии, на Хань выбрали развитие, а в Свободном Мире — свободу.

Так-то оно так. Но как-то не верится, что хозяева жизни не подстраховались на случай неурядиц. Очень уж резко после 2080 года ушли в прошлое радости прежнего мира вроде преступности, экстремизма, терроризма, межэтнических противоречий, сект и наркомафии… А ведь сами люди, насколько знал Мэтхен, лучше не стали. Зато, возможно, они стали более управляемыми?

— Кстати, Курт, а вам про Великую Чистку рассказывали? — прервал молчание Мэтхен.

— Нет. По двадцать первому веку — только история Свободного Мира и Хань. Возможно, документы уничтожены полностью, благо, бумажных уже не было. Возможно, засекречены, и требуется высший допуск, а у меня был лишь «военный». Кто действительно может знать, так это ханьцы — если тоже не почистили историю. В общем, к чему весь разговор: не считайте ханьцев лучше, чем они есть. Бесплатно не помогут. А в качестве платы…

— Вот оно что, — протянул Отшельник. Мудрец уяснил расклад быстро — наверное, потому, что видел и слышал уже достаточно. — И за помощь ханьцы потребуют ввести такие чипы нам?

— Точно. А когда надобность в нас минует, нажмут на DELETE, так что мы сменяем шило на мыло. Единственный способ остановить то, что твориться — полная победа. Как минимум, значительное ослабление, хаос и огромные потери во всём Свободном Мире. И, соответственно, симметричное кровопускание на планете Хань, иначе они сожрут Свободный Мир, а тут всё начнётся по новой.

— Ну ты загнул… Так что же, получается, для победы нужна планетарная катастрофа? — Отшельник осунулся, ссутулился, кажется, даже свечение, идущее от головы, ослабло. — И не только у нас? А всё, что мы делаем — только затягивает агонию?

— Я так не сказал. Я просто говорю, что эпоха «локальных» войн прошла. Своей России в тылу у нас не будет. Создать равновесие со Свободным Миром и Хань у нас тоже не выйдет. Надо объяснять, почему? Значит, и победа у нас может быть только полной, как минимум, до уничтожения Свободного Мира как системы — не обязательно вместе с населением, хотя без потерь такие вещи не проходят. И Хань тоже. Всё — или ничего. Но, согласитесь, не мы задали логику игры, мы лишь вынуждены ей следовать.

— Ты знаешь, как это сделать? — напрягся Мэтхен. От слов Ярцеффа повеяло космическим холодом и звёздным жаром ядерных взрывов. Повеяло кошмаром валящихся на города межпланетных ракет с ядерными боеголовками и другими — ещё пострашнее, какие за два столетия со дня удара по Хиросиме напридумывали в секретных лабораториях.

— Нет, — спокойно ответил Ярцефф. — Я не знаю, как добиться победы. Но я знаю другое: проиграл войну только тот, кто сложил оружие. У несдающихся есть, пусть призрачный, шанс на победу. И ещё: если мы победим, мы дадим новый шанс и людям с обеих планет. Мы снова сделаем их существами со свободой воли. Мы сражаемся и за них.

Новые развалины проступили из многослойного смога поздним вечером, их щедро мочил чёрный ливень. Казалось, в мире остались лишь три цвета — чёрный, бесчисленные оттенки серого и синего. За броневыми стенками машины плыли однообразные до полной неразличимости пейзажи, всё те же холмы, овраги, нечистые ручьи, пить из которых не решился бы ни один мутант. Тьма быстро сгущалась, затапливая мир. Ярцефф взглянул на навигатор.

— Вязьма, — произнёс он. — Почти полпути прошли. И чистильщиков опередили. По крайней мере, не вижу дыма, пальбы не слышно…

Приоткрыв люк, Жуха Свин на гибком стебельке выдвинул правый глаз. Зрелище было на редкость противным, Мэтхен отвернулся, но выдвижные глазки уже доказали свою пользу. Такие же были и у Бига… Да где его теперь искать, беднягу? А Свин вот он, толстый, обманчиво-неуклюжий, но умный — не хуже Петровича. Единственный в Подкуполье командир танка — это о чём-то говорит? Мэтхен и Ярцефф выдвижных глаз не имели, зато имелся перископ и внешняя камера слежения.

Руины молчали. Где-то вдали, за свинцовой пеленой смога, что-то ревело, гремело, стонало, но непохоже, чтобы звуки производили люди. Вдобавок в пелене смога чувствовался какой-то знакомый запах…

— Там комбинат по производству синтетического топлива! — порадовался Ярцефф. — Уже в Подкуполье построили, и трубопровод к нам проложили. Правда, для этого пришлось снести какую-то церковь…

— А почему так далеко от… Барьера?

— Я почём знаю? Наверное, решили, что дрянь всякую на границе держать не стоит. Тут, кстати, севернее, в Хмелите, одна из трёх крупнейших химических свалок — миллион двести тысяч тонн высокотоксичных отходов. Ну, и ядерный могильник — до кучи. Пока атомная станция под Рославлем действовала, сюда ОЯТ вывозили.

— Ну, правильно, — вставил Жуха Свин. — Нам говно — себе электричество.

— Разве тут кто-то мог выжить? — спросил Мэтхен. — В таком-то гадюшнике…

— Представь себе, — и бровью не повёл Ярцефф. — В центре города были каменные малоэтажные дома восемнадцатого и девятнадцатого веков. Они сохранились почти полностью. Так, вот смотри, спутниковый снимок с использованием эхолота. Видал? У половины домишек даже крыши есть. Там только новостройки по окраинам рассыпались, да в частном секторе деревянные дома сгнили. Вон, даже памятник стоит… Интересно, кому?

Ярцефф включил предельное увеличение, и памятник, каким-то чудом устоявший на растрескавшемся постаменте, предстал перед ним. Скульптурная группа, в центре которой стоял высокий мужчина в папахе, указывавший куда-то вдаль, вроде как на запад. Лицо суровое, решительное, губы плотно сжаты. Долгополая шинель старинной военной формы свидетельствует — памятник какому-то офицеру или генералу. Вокруг — несколько бойцов, один целится из архаичного дискового автомата, второй бессильно опустил руку с пистолетом — видимо, ранен. Создаётся иллюзия, будто группа готовится принять последний бой в окружении.

— Efremoff Place, — прочитал в навигаторе Мэтхен. — А это, наверное, и есть он. Любопытно, кто это был? — Всё-таки и у его познаний был предел.

— Какая теперь разница? — отозвался практичный Ярцефф. — Какой-нибудь русский военный, наверное. Скоро приедем, увидим — вон плита, хоть отвалилась и раскололась, но собрать и протереть — не проблема. К тому же, по-моему, на площади живёт всего несколько мутантов, а так — никого. Хижины в кустах видите? Народ в основном в старых зданиях ближе к вокзалу кучкуется… Остановимся, осмотримся — всё равно надо разведать, что и как…

— Кстати, о народе, — напомнил Мэтхен. — Скоро ведь сюда эти ублюдки явятся, и будет как в Сафоново, а потом как в Ярцево. А тут… Сколько тут народу живёт?

Ярцефф склонился над монитором, ввёл пару команд и код доступа к оперативной информации. Конечно, сведения теперь уже позавчерашние — но устареть, судя по всему, не успели.

— Ничего себе! До полутора тысяч! Один из десяти крупнейших посёлков Подкуполья, приоритетная цель для использования пси-генераторов, ракетных систем залпового огня, напалмовых боеприпасов. Кажись, вовремя мы завернули…

— Их всех убьют, — безнадёжно произнёс Отшельник. — Они же не захотят нас слушать!

— И не надо. Влетаем на полном ходу в посёлок, сносим всё, что можно, включаем сирену, стреляем изо всех стволов, кидаем гранаты… И всё это — ночью, когда никто не понимает, сколько нас… Единственное, придётся раскатать по камешку проклятые краники, если их ещё не накрыли, и раздачу тоже. Чтоб возвращаться было некуда… По их оперативным планам, Вязьму начнут чистить только завтра с утра. Пока подтянут нужные силы, оцепят, доразведку проведут. После Смоленска, думаю, они не будут спешить. И нам надо сделать, чтобы к тому времени тут никого не было. А представляете лица этих, когда они никого не найдут? Х-ха!

Улыбнулся Мэтхен, осклабился Жуха Свин, скупо хихикнули Дудоня, Клеопатря и Хрюк. И только Отшельник улыбаться не умел — не с его клювиком проделывать такие фокусы. Но взгляд единственного глаза потеплел. Спокойный, мудрый, знающий, что и как делать… Так, по крайней мере, казалось.

— План неплох, — произнёс он. — А если в кого-нибудь попадём, или задавим в суматохе?

— Так лучше кого-нибудь, чем всех, — твёрдо ответил Жуха. — Я — за, мои парни тоже.

Загомонили и остальные. С самого Сафонова народ сидел тише воды, ниже травы, только постанывали, когда особенно сильно трясло, раненые. Только раненый малыш не просыпался, только тихое посапывание, заглушаемое мотором, говорило, что он жив. Но теперь, когда предстояло реальное дело… Позволяющее избежать то, что было в их родном посёлке…

— Значит, так. В город заходим с запада, со стороны комбината, — показывая на монитор навигатора, начал Ярцефф. Остальные склонились над картой. — Особое внимание бараку с краниками. Увижу, что кто-то решил на дармовщинку побухать — вышибу мозги. Всем всё понятно? Далее…

Они влетели в город глубокой ночью. Рёв мотора, отчаянные вопли, стрельба из двух десятков стволов, свет фар и лязг гусениц, вставшее над бараком с краниками зарево, от которого тянулись огненные ручейки разлившегося пойла… Добавляли суеты и местные — после первых выстрелов они выли, вопили, выпрыгивали из окон, разбегаясь, куда глаза глядят. Правда, было их немного — Мэтхен надеялся, остальные уже покинули посёлок. Вышло знатно.

Оправдались и другие надежды: на заводе обнаружился огромный резервуар с синтетическим дизтопливом. Ярцефф вставил шланг прямо в резервуар, и не успокоился, пока не закачали полный бак, да ещё навесные, да ещё пару бочек взяли внутрь. Дышать в битком набитой кабине стало вовсе нечем, да и спать теперь было возможно или друг на друге, или по очереди. Зато горючего теперь хватит до Москвы. Даже останется запас — если придётся петлять, путая следы, или воевать.

— Теперь куда? — спросил Дудоня. Старания Отшельника плюс мутантская живучесть сказались: бывший механик-водитель шёл на поправку. Только левый глаз на заднем лице, вместе с височной костью выбитый пулей, было не вернуть. Отшельник утверждал, ещё немного, и он сможет бегать и стрелять, а уж водить новую машину… Ну, её ещё надо освоить, всё-таки не танк.

— Почему бы на эту площадь не заглянуть, с памятником? — предложил Ярцефф. — Время есть, мы быстро справились. Интересно же, кто он был. Может, ещё можно прочитать…

— Точно, поехали, — одобрил Мэтхен, чутьё учёного подсказывало: он на пороге сенсации. Может, как у раскопавшего Трою Шлимана! Жаль, негде опубликовать результаты. Но ведь самое интересное для исследователя — открытие, так?

Ехать было недалеко. Пересечь неглубокую речушку вброд — мост давным-давно обвалился, — миновать полуразрушенный, с разрисованными всякой похабщиной стенами клуб и церковь, миновать ещё пару полуразрушенных кварталов — они пострадали во время ночных метаний «Брэдли» со стрельбой. Наконец, дома остались позади. Машина замерла на краю небольшой, неестественно аккуратной для мёртвого города площади. Жуха заглушил мотор, бывший танковый экипаж выбрался наружу. Остальные последовали за ними, но от броневика отходить не стали.

Держа автоматы наготове, путники двинулись вглубь площади.

Площадь? Скорее, сквер. Многочисленные деревья, порода которых из-за мутаций не просматривалась, скрежетали чёрными безлистыми ветвями, кусты превратились в жутковатый колючий бурьян, с некоторых колючек свисали мутные желтоватые капли яда. Но даже в таком, запущенном и жутковатом виде, площадь бросалась в глаза. И Мэтхен, и Ярцефф изумлённо рассматривали непривычно чистые, не замусоренные аллеи, ведшие в центр площади. Кто-то не поленился даже убрать слизь, обнажив вымощенные серым кирпичом дорожки и аккуратные бордюры. Расколотых кирпичиков, отсутствующих бордюрных плит не видно — за площадью явно следили. Уже одно это после полутора лет в Подкуполье казалось невероятным: мутанты не стали бы заниматься такой ерундой.

И это ещё не всё. В центре площади аллеи соединялись с одной, окружавшей невысокий холмик. На нём и стоял памятник солдату ушедшей в небытие страны. Плита с надписью тоже не валялась у подножия, как на спутниковом снимке, а была заботливо прислонена к постаменту. Сделанная сразу после ракетного удара спутниковая съёмка успела устареть.

Когда-то, в ныне забытые времена, к памятнику носили цветы, потом их носить стало некому, потом не стало и самих цветов. Перед памятником жарко горела налитая в закопчённый таз синтетическая солярка. Под порывами ветра пламя с гудением колыхалось, бросая густой чёрный дым то на памятник, то в сторону стоящих у огня мутантов. Трое держали здоровенный, литров на тридцать, бачок баланды. За их спинами стоял сгорбленный старичок с абсолютно голой, даже без бровей и ресниц, бугристой головой. Рук было пять, зато нога — одна… Нет, всё-таки две, но срослись так, что не разделишь. Перемещался старик, держа в нижней паре рук самодельные костыли из ржавых автомобильных бамперов. Он шёл за спинами парней, тащивших бачок, скрежетали по камням костыли, и толпа, заполнившая аллею до самых ядовитых кустов, почтительно расступалась. Толпа благоговейно молчала. Взгляды были направлены на памятник — и на идущих к нему местных. Похоже, это были знаменитости.

Бачок с баландой парил, её разогрели, не скупясь, на таком же импровизированном костре. По подкупольским меркам — немыслимая, просто кричащая роскошь. Хорошо, что синтетическая еда не имеет ни вкуса, ни запаха — иначе аромат свёл бы голодных путников с ума.

— Что они делают? — изумлённо спросил, сам не зная у кого, Ярцефф. Мэтхен сам не мог понять, что происходит, и зачем вся эта суета? Тут что, свадьба? Но всё оказалось много интереснее. Старик взошёл на площадку перед постаментом, на которой горел таз с горючим. Почтительно, но без подобострастия, преклонил обнажённую голову перед памятником.

— Прими от нас дар, Командарм, — произнёс старик. — Лейте.

Повинуясь резкой, как выстрел, команде, подручные приподняли бачок с баландой. Синтетическая жижа лениво полилась в таз с пылающей соляркой, забыто запахло подгоревшей пищей. И, словно это послужило сигналом, жрец запел. Слова были незнакомы Мэтхену, зато в них сквозь века звенела чистая, незамутнённая священная ярость:

— Я понял, — вдруг прошептал Мэтхен. Раньше ни о чём таком он не слышал, но Подкуполье всегда щедро на сюрпризы. — Это же храм, точнее, святилище. Этот на костылях — жрец. А памятник вроде идола, ему жертву приносят.

— Мать моя женщина, — пробормотал Ярцефф. Фанатики не были предусмотрены планом. Хрен их теперь разгонишь, а новоявленное божество вряд ли защитит почитателей. — Кстати, а кто такой командарм?

— Я так понял, командующий армией…

— А-а, генерал, значит, русский. Нет, ты посмотри, чего придумали… Они сами-то знают, что он человеком был?

— Думаю, этот, старый, знает. А вообще, по-моему, правильно. Если погибший за свою родину не достоин почитания — кто достоин?

Ярцефф, Мэтхен, бывшие посельчане слушали, закаменев лицом. Слова песни, наверняка очень старой, оказались злободневными, как сводка фронтовых новостей — казалось, они родились только что, уже на этой войне.

— А ведь всё так и было, — тихо произнёс Мэтхен. — Я вспомнил, это было во время Второй Мировой — тогда Первую Атомную так называли. Мы считаем, что Англия выстояла против Гитлера один на один, а Америка его победила, но на самом деле в войне участвовала и Россия. Вот одним из русских генералов, воевавших с немцами, Ефремов и был. Судя по той книжке, генерал-лейтенант Ефремов командовал 33-й армией. Он действительно попал в окружение, правда, не с тремя бойцами, а со всей армией. И действительно застрелился, чтобы не сдаться в плен. А воевал именно в этих местах.

— А-а, понятно… Странно, что ещё кто-то помнит. Смотри, всё вылили…

Парни выплеснули последние капли баланды в таз с огнём. Горела синтетическая пища неплохо, сразу видно, в её основе синтетические же нефтепродукты — только вода паром поднималась к непроглядному небу. Жрец (или шаман, или священник?) выпрямился, протянул руки к памятнику.

— Пришла беда, Командарм, — почтительно, но не подобострастно склоняя голову, произнёс жрец. — Враг снова идёт на нашу землю. Укрепи наши руки, когда мы сойдёмся в бою, вдохни в сердце храбрость и ярость, помоги устоять перед всей их силой, или, если такова наша судьба, уйти достойно…

Остальные повторяли за жрецом, в глазах горело мрачное пламя. Мэтхен заметил, что в толпе нет женщин и детей — только крепкие, решительные мужики от восьми лет и дальше. Не было, кроме жреца, и стариков. Мэтхен поймал себя на том, что и сам горячечно шепчет нехитрую мантру, подчиняясь единому строгому ритму.

— Э-э, уважаемый, — кощунственно нарушил священнодействие Ярцефф. — Вам пора рвать когти. С утра придут чистильщики.

Лишь теперь жрец соизволил обратить на них внимание. Мужики из местных угрожающе загудели, придвинулись, охватывая незваных гостей полукольцом. Ярцефф отреагировал просто — одним заученным движением перекинул автомат с плеча в руки. А предохранители, особенно на фронте, он никогда не уважал. Глядя на командира, взял оружие наизготовку и Мэтхен, миг спустя их примеру последовали остальные. Но жрец лишь поднял руку.

— Стоять! — скомандовал он. — Вы откуда?

— Из Смоленска, — сказал Ярцефф. — Это на западе…

— Я знаю, где Смоленск, — произнёс жрец. — Говорите, как тут появились и где достали оружие!

— Не слишком ли много вопросов? — раздражённо бросил Ярцефф. — Мы можем проговорить до утра, а утром за вами придут… ублюдки. — Помолчал и добавил: — Как очутились? Просто: отбились от своих при прорыве из окружения, приехали на захваченной бронемашине. Старьё, конечно, но нам сойдёт. Оружие — оттуда же, откуда «Брэдлик». А вот куда следуем — вам знать незачем. Так доступно?

На откровенное хамство жрец не отреагировал — как и на весть о том, что кто-то тоже сражается с врагом. И сражается, поскольку до сих пор жив, успешно.

— А тут вы что забыли? — в тон Ярцеффу спросил он.

— Предупредить вас хотели.

— Предупредили. Спасибо. Только мы уже в курсе. С тех пор, как с неба огонь упал.

— Так чего ж, так вас и этак, не валите отсюда? — вспылил Ярцефф. — Хоть бы своих увели! Полторы тысячи народу утром ляжет!

— Не ляжет, — усмехнулся в клиновидную пегую бородку жрец. — Я всех предупредил. Остаются только добровольцы. Остальным велено выходить мелкими группами, взяв с собой всё необходимое. При звуках моторов или выстрелов они разбегаются и уходят в болота мелкими группами. При невозможности сразу бежать — прячутся, потом выбираются из города сами. При невозможности спрятаться старший из мужчин бежит открыто, кричит и шумит, отвлекая погоню на себя, остальные уходят тихо и в другую сторону.

Мэтхен почувствовал, что краснеет. Их затея со стрельбой и рёвом мотора оказалась глупостью, больше того, недостойным пижонством. Тут всё предусмотрено, люди готовились, собирались, а их заставили бросить даже самое необходимое. К тому же большинство уже ушли — то-то на глаза попалось так мало народу. Как же глупо…

— А стреляли, получается, вы? — продолжал жрец. — Зачем?

— Напугать, заставить разбежаться, — честно признался Ярцефф. — Чтобы этим ловить было труднее. Носились на полной скорости и стреляли по домам, но старались никого не убить…

— …и зря потратили уйму патронов, — вздохнул старик. — Ну, ничего. Всё равно спасибо за предупреждение. Значит, завтра с утра пойдут…

— … в восемь часов. У вас ещё есть время уйти.

— Мы никуда не пойдём. Командарм, как и тогда, уйти не может. Не можем мы и унести его. Значит, мы останемся здесь и будем сражаться.

— Вы что, идиоты, не понимаете? У них танки, автоматы, вертолёты!

— У нас тоже есть оружие. Мы нашли склад с оружием и привели его в порядок.

— Вы могли бы…

— Мы поклялись защищать Командарма, пока он не вернётся в железное тело и не поведёт нас к победе. И мы выполним клятву. А если погибнем раньше — значит, такова судьба. В любом случае, пока мы будем сражаться, безоружные уйдут дальше.

«И правда!» — подумал Мэтхен. Это в Смоленске была подземка, там достаточно пройти несколько километров, чтобы оказаться в безопасности. Здесь на то, чтобы надёжно спрятаться, нужно куда больше времени. У местных, в отличие от Петровича, выхода нет. Кто-то должен остаться и умереть, чтобы остальные успели уйти.

— Хорошо, — произнёс Ярцефф. — У вас есть ещё минутка?

— Ну, если минута…

Ярцефф отправился к «Брэдли». Он так и стоял на окраине жилого квартала, грозя пушкой на запад. Командир распахнул люк, скрылся внутри, а выбрался с любимой крупнокалиберной снайпёркой и полными карманами патронов. В последний раз взявшись за оружие двумя руками, командир протянул винтовку жрецу.

— Мы остались бы с вами, и славно постреляли из этой пушки. Но надо кое-кого доставить в Москву.

— Отшельника? — заметив слабое свечение за приоткрытой дверью, спросил жрец. Пурпурные оттенки причудливо мешались с розовыми: Хухря и голова Отшельника оказались неплохой заменой лампочек.

— Его, — произнёс Ярцефф. — Совсем плох старик, пешком не дойдёт, а он должен быть там.

— Ясно. Отшельник мудр, я его знал… в молодости, от него узнал и о Командарме. Он может помочь многим. Что ж, езжайте. Возможно, вы будете защищать саму Москву. А винтовку оставьте себе — я же сказал, у нас целый склад. На один бой хватит, а больше, боюсь, мы не продержимся.

— Прими как дар, — поразив спутников до глубины души, попросил Ярцефф. — Пусть вам будет от нас хоть какая-то польза.

— Тогда — конечно, — серьёзно произнёс жрец и принял винтовку, по могучему стволу скользнул взгляд — взгляд знатока. — Дар — святое. Благодарю. Прощайте.

— Постой, жрец. Назови имя, чтобы мы могли о вас рассказать.

— Мечислав, — и прибавил: — Предводитель Ждущих. Расскажите, что мы стояли там, где должно, и делали, что должно. — Мечислав помолчал и добавил: — Желаю вам дождаться возвращения Командарма и дожить до победы. Вот теперь — прощайте.

Ярцефф непривычно-смущённо вздохнул… И вдруг, повернувшись в сторону памятника, отдал честь. Затем стремительно-текучим движением нырнул в люк.

— В машину!

«Брэдли» взревел мотором, унося отряд из мёртвого города, от памятника не сдавшемуся генералу и не сдающихся его защитников. Они успели миновать запутанные городские улочки и выехать на большак, когда за спиной загремело. Медленно, как в кошмаре, на западе стала разливаться неурочная заря. Казалось, там гремит гроза, молнии непрерывно бьют в истерзанную землю…

— Жарко там, — пробормотал Мэтхен. — А мы отступаем.

— Ничего, парень, — отрывисто бросил Ярцефф. На скулах капитана играли желваки. — Вот отвезём Отшельника — и за всё уродам оплатим. Мы за каждого из парней Мечислава их десяток порвём! Нам бы только до места добраться. А осталось ещё… Ммм… Двести десять километров.

 

Глава 14. Хуже, чем смерть

— Всё…ь, горючки на пару километров, — произнёс Дудоня, сегодня впервые севший в кресло водителя. Второе лицо у него ещё болело, но, в общем, уже терпимо, и ему не терпелось вернуться к обязанностям мехвода. — Не достанем солярку — через пять минут встанем.

— Чего?! — грозно вопросил Ярцефф. — Было ещё километров на тридцать! Нам бы только до Голицына дотянуть…

— Зря мы всё-таки в Наро-Фоминск заглянули, — покаянно произнёс Отшельник.

От Вязьмы они ехали седьмой день, передовые отряды чистильщиков уже почти их нагнали. Нигде не останавливаясь и не сбавляя ход, можно было бы проделать весь путь за день. Но Отшельник упёрся. И сам Ярцефф понимал: если есть возможность кого-то предупредить об опасности, надо постараться.

Раз за разом они врывались в посёлки, стараясь выбирать самые крупные, даже если приходилось делать крюк. Сычёвка, Гагарин, Уваровка, Можайск, Руза… Верея, Боровск, Обнинск. Стреляли из пушки и автоматов, сначала щедро, потом очереди становились скупее: слишком быстро иссякали боеприпасы, а пополнить, по крайней мере запас снарядов для пушки «Брэдли», было негде. Переговоры больше не вели — хватило и случая в Сафоново. Благо, нигде, кроме Вязьмы, организованных отрядов не было, а простые мутанты разбегались от рёва моторов и даже одиночных выстрелов. Только в Наро-Фоминске нарвались на передовую группу «чистильщиков». Еле ушли: пришлось долго петлять по ночным развалинам, а потом выбираться из каменного лабиринта. Если б не навигатор, и не радиоактивный ливень, заставивший людей прекратить погоню, наверняка там бы и остались. Но дело сделали, пока выясняли отношение, немало посельчан разбежалось по окрестностям.

Наверное, шедшие следом чистильщики удивлялись, как мало подкуполян попадали в западню. Может, даже засекли со спутников подозрительный «Брэдли», но наносить удары не спешили: наверное, думали, что это не по уму усердные товарищи по оружию, положившие на дисциплину. Связаться с боевыми группами и узнать, не пропадал ли «Брэдли», бортовой номер такой-то, завоеватели считали ниже своего достоинства. Теперь, на восьмой день вторжения, их беспечность уже не удивляла. Бойцы Ярцеффа «чистили», никого не убивая, но заставляя, бросив всё, разбегаться по свалкам, болотам и лесам, посёлок за посёлком. По пути заезжали в деревушки поменьше. Наверное, тысяч пятнадцать, а то и двадцать от немедленной гибели удалось спасти… Только горючее, не говоря уж о боеприпасах, в броневике, увы, не размножается.

— Ладно, что теперь жалеть, — проворчал Ярцефф. — Значит, до Отшельниковой пещеры теперь не добраться. По крайней мере, на том, что есть. Надо добывать горючее. Помнишь, Эрхард, как ты с камрадом «Камю» хлестал?

Мэтхен поёжился. Всё-таки вот так, обманом добывать у врага оружие и потом этим же оружием его убивать — это уж слишком. Но, с другой стороны, что ещё можно сделать, чтобы доехать до столицы Подкуполья? А возможно, добытые горючее и боеприпасы позволят спасти ещё кого-нибудь? Вот и выбирай, что важнее — жизнь незнакомых людей, не людей даже, а изуродованных мутациями подкуполян, и не жизнь вообще, а лишь небольшая отсрочка смерти, — или соблюдение правил и обычаев ведения войны?

— А может, попробовать перехватить небольшую колонну? — поинтересовался Жуха Свин. Из-за ушей, покачиваясь на тонких стебельках, высунулись вспомогательные глаза — верный признак волнения и азарта. — Встать в овраге у дороги, дождаться, когда небольшая группа без танков пойдёт — и ка-ак…нуть!

— И рискнуть единственным транспортом? — фыркнул Ярцефф. — А потом топать к Москве пешком, и всё добро нести на руках? Благодарю покорно! Кстати, у нас есть и неходячие, им-то как быть? — капитан грозно посмотрел на Отшельника.

— Да всё равно… Нехорошо это как-то, командир, — неуверенно произнёс осматривавший окрестности в орудийный прицел Клеопатря. — Как будто мы сами не лучше их…

— Какие вы все чистоплюи, подумать только! — издевательски протянул Ярцефф. — Не честно, не хорошо… Они детей ваших убивают и всё живое, вплоть до микробов, а вы тут в рыцарей играете! Подумайте башкой, чего мы будем стоить без «Брэдлика»? Толпа мутантов, по которой отбомбится любой беспилотник! И любой вертолёт, танк, броневичок. И простые солдаты, не раздумывая, стрелять станут…

Но Отшельника так просто было не смутить. Огромная голова заработала на полную мощность, решая непривычную задачу: организация засады на дороге. И ведь решила, да ещё как!

— Отправляясь на их базу, вы рискуете больше. Не забывайте, тут действует та же Смоленская группа. Бортовой номер могли запомнить, да что там, запомнили наверняка и кому нужно, доложили. Если вы встретитесь с ними, вас арестуют. А там, сами знаете…

Ярцефф стистнул зубы: Отшельник был прав, прав абсолютно, крыть нечем. Он знал это, и всё же готов был рискнуть: в училищах КСО учили, что поставленную задачу надо выполнять, невзирая на риск. Сейчас задача — довезти Отшельника до его убежища. Тогда они станут свободнее. Но для этого нужны, кровь из носу нужны горючее и боеприпасы. Которые здесь, в двухстах с лишним километрах от Барьера, есть только у захватчиков.

— Предлагаю по-другому сделать. Подвергать опасности машину нам, конечно, не стоит.

— Но тогда нас могут распознать с воздуха! — возмутился Мэтхен. Ярцефф промолчал: он уже начал понимать…

— А мы не будем выходить из машины и прятаться в засаду, — сказал Отшельник. — Но и на базу под видом добровольцев не полезем. Сделаем так…

Мерзкая чёрная грязь чавкала под колёсами, мотор натужно ревел, но больше пятидесяти километров в час выжать не мог. Непроглядное небо так же висело над головой, пелена смога укрывала голую, бесприютную равнину. Большая часть лесов в Подкуполье просто погибла, те, что выжили, мутировали в нечто отвратительное и опасное. Чем скорее их выжгут напалмом — тем лучше. Тем более, что образцы для изучения уже отобрали: прежние экспедиции МИИАМа взяли немало образцов флоры, фауны и микроорганизмов. На этом материале защитили не один десяток диссертаций.

Нынешний выход был особенным — прежде всего тем, что обещал стать последним. Скоро Зону закроют до полной санации — и останется только то, что вывезут в лаборатории. И то — пока не будет полностью изучено, а потом, от греха подальше, уничтожено. Ещё не хватало породить новую Зону. Сигналы, что «свободную охоту» скоро запретят, звучат по инфоцентру каждый день. Для непосвящённых это — победные рапорты о «торжестве демократии» и «правах мутантов» в «империи зла».

Профессор Валдис Сметонис поморщился: он терпеть не мог простаков, которые верят всему, что показывают на новостных сайтах. Хотя на их деньги и вёл свои исследования. Разве ж можно искренне верить в эту чушь? Ага, демократия там устанавливается! Да как может быть демократия там, где и диктатуры-то сто лет как нет?! Всё стало ясно уже на той конференции, где было, как дважды два, доказано, что в век высоких технологий даже дармовая (ну что такое — четыреста грамм синтетической дряни в день?) рабочая сила Подкуполья стала невыгодна. Почти безлюдное производство на современных технологиях — и дешевле, и продуктивней. Про экологическую чистоту можно и не говорить.

Значит, смысла в сохранении гадюшника больше нет. Конечно, нет его и в уничтожении, но… Эстетическое чувство страдает, господа. Человек двадцать второго века — высокоморален, образован, у него развито чувство прекрасного. Для современной цивилизации оскорбление — само существование этого мерзкого нарыва на её планете. Ведь и мутанты не живут там, а существуют. Мучаются, бедняги. Давайте освободим их разом от всех проблем и мучений! Ну, для начала, конечно, будет немного больно, но тут уж ничего не поделать. А чтоб никого не донимала совесть, чтобы не проснулся ложный гуманизм, и нужны сказочки про демократию.

Просто взять и уничтожить обитателей Зоны — отчего-то нельзя. Это в древности кроманьонцы могли перебить неандертальцев, не пытаясь понять, что они, да как устроены. Для человека двадцать второго века такое варварство неприемлемо. Прежде, чем что-то уничтожить, он должен всесторонне его изучить: препарировать, просветить, посмотреть, что с ним будет в агрессивной среде, при повышенной радиации, в африканской жаре и антарктическом холоде. Как реагирует на ток, на заражение теми или иными вирусами, насколько способны к регенерации при удалении тех или иных органов, как размножаются… Науке нужно много подопытного материала, и не только микроорганизмов да растений, но и высшей формы жизни этого уродливого мирка — кого учёные условно назвали homo mutantus. Хотя, между нами, господа, различия там идут уже не видовые, а родовые. Далеко не все мутанты, как показали предыдущие опыты Института Антропомутаций, способны, скрещиваясь, давать хоть какое-то потомство.

Выродков понадобится много. Тысячи особей любого пола и возраста, желательно, и различающихся между собой. Впрочем, с этим проблем нет: в Подкуполье уникальна каждая тварь, просто глаза разбегаются. Ловить надо всех, кого удастся, пока не набьются до отказа клетки, не будет заполнен институтский гравиплан. Поскольку речь о классе «А», на борт влезет триста пятьдесят тонн мутантского мяса. Больше пяти тысяч уродов, а если набрать побольше детёнышей, и все семь войдут…

— Сэр профессор, мы засекли подземное убежище, три с половиной мили прямо по курсу. Предположительно до двухсот особей.

Сметонис вновь поморщился. Он не любил простаков — но военных не любил ещё больше. Хорошо хоть, Свободный Мир действительно свободен — от милитаризма. Ладно, дуболомы из КСО — они далеко и глаза не мозолят. Внутренних войск тоже, в общем, немного, и служат там не подневольные призывники, как в недоброй памяти старые времена, а высокооплачиваемые профессионалы. Что? Они Свободный Мир защищают? Чушь! Его защищают учёные, разрабатывающие новые модели космических кораблей и ракет межпланетного класса. И те генетики, кто вывел этих костоломов из Корпуса, тоже.

Командир приданного учёным взвода, лейтенант Ривкин платил «яйцеголовым» той же монетой: он полагал их удобно устроившимися проходимцами. Но выражать чувства открыто, в отличие от профессора, не мог: всё-таки Институт был заказчиком, и заказчиком щедрым. Малейшая угроза долговременному контракту — и прости-прощай, высокооплачиваемая работа в серьёзной компании. Да ведь и не отпустят просто так человека, выполнявшего секретные задания. Кучу подписок придётся дать, и хорошо, если не решат подстроить «несчастный случай» — так сказать, самоубийство из четырёх стволов с дистанции в пару километров. А когда в частных военных компаниях было иначе? Что, всё-таки было? Ну, так времена меняются.

— Что собой представляет убежище? — уточнил Сметонис.

— Сейчас запрошу… Ага! Бывший канализационный коллектор, ливневая канализация и бетонные тюбинги водопроводных труб. Ну, и до кучи — соединённые между собой подвалы домов, старые бомбоубежища… Общая площадь — до пятидесяти тысяч квадратных метров… Глубина залегания — до семи метров. Вот схема, тут тепловые засветки на месте скоплений выродков, тут зондирование поверхности, расчёт состояния бетонных конструкций — аварийный, людям лучше не соваться. Пустим роботов-проходчиков типа AW-2844Z, модификация для тесных помещений. Вот тут, тут и тут — отверстия, через которые поступает воздух, можно пустить газ. Тут вход… Завален камнями и ржавыми железными листами, но замаскирован плохо, поэтому быстро и обнаружили. Разбирать завал долго, проще пробить дыру вот здесь. Завалить вроде не должно.

— Хорошо придумано, лейтенант, — желчно скривился учёный. — Что ж вы в Смоленске не достали выродков?

— Осмелюсь доложить, сэр, там другие условия. Подземелья залегают глубже, они больше протяжённостью. Вдобавок они проходят через известковые скальные основания, а толстый камень экранирует излучение. Подземных коммуникаций там больше, они образуют несколько систем, и какая в какую переходит, извне не поймёшь. И самое главное: тамошние мутанты умеют маскироваться в тепловом диапазоне. То есть сами в плотной одежде, заматывают лица тряпьём, что на порядок ослабляет «светимость», а воздуховоды замаскировали — по крайней мере, мы не нашли ни одного, как и других входов в подземелье. Газ пустить можно, но нужной концентрации добиться почти невозможно. Прямой штурм, почти наверняка ведущий к большим потерям, признан нецелесообразным. Генерал Манун решил правильно: блокировать известный вход, заминировать, оставить блокпост и завалить все подозрительные щели обломками — и ждать, пока они там не передохнут. Долго — зато без потерь…

— Понятно, хватит лекций, — раздражённо буркнул Сметонис. — Значит, тут всё пройдёт, как по маслу?

— Да должно бы. Деваться им некуда, маскировки никакой, драться, по всему видно, они не станут, да и оружия нет. Даже «калашей». Возьмём тёпленькими, а вы выберете, кого оставить.

— Само собой, выберу. Начинаем сейчас?

— А чего тянуть-то?! — усмехнулся Ривкин. — Вон он, посёлок этот вонючий.

Посёлок и правда был так себе. Нет, он и раньше был посёлком — но теперь почти все дома развалились, сохранив в лучшем случае несущие стены. По большей части не уцелело и того. Выглядел он как после сильного землетрясения. А лейтенант, наверное, подумал — как после артобстрела.

Неизвестно, поработала ли тут артиллерия, но старые «Томагавки» в первые же минуты вторжения накрыли старый мобсклад — вдруг что-то ещё может стрелять? Досталось и razdatche, и бараку с kranikami, без которых большинство выродков не мыслили жизни. Наверняка там погибло немало мутантов, уцелевшие, как выявлено спутниками слежения, забились в своё жалкое подземелье и носу наружу не казали. Что ж, чем больше травы… Наконец-то повезло: до сих пор попадались лишь пустые посёлки, или почти пустые, какая-то сволочь то ли распугала, то ли предупредила мутантов. Лови теперь крохотные, а потому куда менее заметные группки по неудобьям. За всю неделю удалось взять не больше сотни подкуполян, и то не самые интересные экземпляры. У отрядов, работавших на прочих направлениях, улов был на порядок богаче. Вон, команда профессора Никоями, чистившая северо-западный сектор, уже тысячу особей наловила, и каких особей! В одной только Твери почти полторы тысячи взяли, отобрали треть, а остальных пустили в расход.

Ничего, думал профессор, сейчас и мы отличимся. Надо лишь первыми проникнуть в Москву. Если информация, что поступает от военных, правдива, там скопились десятки тысяч мутантов. Можно будет действительно выбирать — одного из десяти, а то и двадцати, это будет и правда уникальный подопытный материал. А сейчас… Сейчас так, маленькая разминочка.

— Сэр, мутанты убежище не покидают, — раздался искажённый мембраной голос командира разведывательной группы.

— Куда им деваться? — хмыкнул лейтенант. — Начинаем оцепление. Работаем, парни, работаем, координаты я сейчас скину…

Операция была привычной, она не обещала никаких накладок: мельчайшие детали десятки раз отрабатывались на учениях. Что дальше будет, лейтенант представлял во всех подробностях, благо, сам участвовал в учениях — даже в роли «условного противника». Осечки, как в Смоленске и Вязьме, быть не должно. Как действовать в стандартной обстановке, подчинённые знают и сами.

— На хрена вообще вам эти твари? — включаясь в привычную, отработанную на бесчисленных учениях работу, пробормотал лейтенант. — Кончить бы всех, и всё. Вон, у остальных парней — нормальные задачи: увидел что-то живое — пли. Нет, надо посмотреть, что у них внутри, препарировать, тьфу, охота в дерьме возиться!

Профессор принял вызов. Сощурился, криво усмехнулся — но до ответа снизошёл:

— Науку вперёд кто будет двигать — вы, что ли? Прежде, чем явление будет ликвидировано, его следует изучить…

— Да на кой вообще их изучать? Достаточно того, что кровь им пустить ничуть не труднее, чем людям… А вообще лучше бы пустили под Купол какой-нибудь зарин или зоман, или люизит… Да вот, гуманисты в Европарламенте выискались. Как будто ублюдкам не всё равно, газом их травят или стреляют…

— Ну, положим, Билл, этот вариант рассматривали в одном секретном институте. Строили математические модели, изучали на отдельных особях. И пришли к выводу, что игра не стоит свеч. Мутанты поколениями жили в агрессивной среде, в условиях экологической катастрофы, вдобавок у них никакого понятия о санитарии. Поэтому те, кто выживают в первые год-два, гораздо лучше людей… большинства людей, переносят боевые отравляющие вещества — хоть нервно-паралитические, хоть общеядовитые, хоть кожно-нарывные или удушающие. Нет, в больших концентрациях смертельно и для них — но в действительно больших. И когда выяснили, сколько тех или иных веществ потребуется для нужной концентрации… Словом, потребуются кубические километры этих газов. Тысячи кубических километров. Произвести можно, закачать под Купол — тоже. Но стоит это будет как средняя война с ханьцами.

— Ясно. А остальным сказали, мол, из гуманизма газы не пустили.

— Ну, да. А почему другое оружие массового поражение не использовано, знаете?

— Никак нет, сэр профессор.

— Боевые штаммы — по той же причине. Насколько нам известно, у мутантов мощнейший иммунитет, даже зараженные лёгочной чумой — а у людей без лечения, как известно, смертность стопроцентная, — умирали лишь в пятнадцати процентах случаев. И то, преимущественно старые особи, уже больные или подвергшиеся радиоактивному облучению. Что касается ядерного оружия, равно как и боеприпасов, построенных на принципе антиматерии, они, как вы знаете, дают сильнейшее ЭМИ. А генераторы купола, вот ведь проблема, чувствительны к электромагнитному поражению. Что будет, если Купол внезапно будет отключен — надо говорить?

— Никак нет, сэр профессор. Осмелюсь доложить, вот то же самое, что и здесь…

— Именно поэтому, лейтенант, и приходится полагаться на дилетантов, вооружённых старьём. А почему добровольцы нужны, знаете? Да всё просто: они покупают старьё с армейских складов, которое иначе пришлось бы отдать в переплавку, да ещё платить корпорациям немалые деньги. И сами же едут бить выродков. Опять-таки, сами это дело и оплачивают. Ну, как же — защита демократии, и заодно чучела на камины… Сами посудите, лейтенант, что лучше: когда вы платите за работу, или когда кто-то делает её бесплатно, да ещё вам доплачивает? То-то же.

— Сэр, наши вышли на исходные.

— Прекрасно, Ривкин, начинайте, — скомандовал Сметонис. Он назвал лейтенанта по имени — в устах профессора МИАМа это было похвалой.

— Штильмарк, спустить эхозонд, газ приготовить! — отрывисто командовал в рацию Ривкин. — Перейра, приготовить шашку к подрыву. Да, «Шайо», думаю, хватит. Пфеффер, приготовить робота к погружению. Внешнему оцеплению готовьсь — вдруг полезут!

— Есть приготовиться, — расслышал голос подчинённого Ривкина Сметонис. Было в этом чётком, не допускающем вольностей обмене команд что-то завораживающее — будто лейтенант Ривкин сыпал заклинаниями. — Есть приготовить газ.

Но мутанты не полезли. Как раз в этот момент обер-ефрейтор Штильмарк бросил вниз миниатюрный, во тьме неотличимый от простого камешка эхозонд. Копеечная, в общем, штучка — но в подобных операциях — незаменима. Подобно уху — только очень-очень чуткому уху, чутче кошачьего, — она позволяет фиксировать любой звук и любое движение в абсолютной тьме. Соответственно, любое передвижение мутантов немедленно будет запелененговано, идентифицировано и передано командованию. Немедленно засекут и группу, идущую на прорыв — и на поверхности её встретят изо всех стволов.

— Сэр, выродки сидят спокойно. Боятся, суки… Отмечены передвижения ползком в седьмом правом секторе. Ничего металлического у мутантов нет…

— Хорошо, Штильмарк. Похоже, они безоружны. Ну, с богом… Газ!

Лёгкое, не слышное ни мутантам, ни на командном пункте, шипение. Газ подавался сквозь обнаруженный воздуховод — грязную дыру в развалинах большого блочно-паннельного дома. Ещё три пролома, увы, недостаточных для робота, закрыли металлопластиковыми пластинами. Теперь газ, скапливаясь внизу, не будет выходить наружу. Нужная концентрация будет достигнута минут через десять, ещё через десять мутанты уснут. Люди захрапели бы быстрее, даже страдающие бессонницей — но то люди, а то мутанты. Ну, а пока Штильмарк и газ делают своё дело, можно и поболтать на отвлечённые темы.

— Сэр профессор, а как считаете, покончат наши с ихней Зоной?

— Отчего ж не покончить? Народу, считай, дивизия, одних танков полтысячи, гравилёты, вертолёты, не считая бронемашин помельче… А что у выродков? Несколько старых калашей — и то не у всех. Нет, парень, добровольцы перестреляют крупные группы, а внутренники выловят оставшихся. Остальное — дело техники.

— Сэр, я был в Вязьме, видел, как там было. Они дрались, как одержимые, если б не удары с воздуха, может, до сих пор бы бои шли.

— И что с того? Их уничтожили всех до единого! Единичный случай, горстка фанатиков. Это не Хань, пойми ты это.

— Да понимаю я, сэр, что не Хань. А только парней-то не вернуть. Там ведь тридцать три пацана только погибли! Ранено восемьдесят пять, трое без вести пропали. И штурмовать их позиции двум батальонам пришлось…

— Единичный случай. Гораздо чаще с выродками можно делать, что угодно.

— Так-то оно так… Но есть ещё и Смоленск. Понимаете, сэр… Наши не могут обнаружить, откуда выродки лезут, а ведь лезут! У меня друг в Смоленской группе, так он говорил, вчера опять трое пропали…

— Плевать! Не надо инструкции нарушать, и всё будет нормально — и жалование, и голова.

— Да я не об этом… Неправильно всё это, просто. Мы-то думали — тут вечно пьяные дегенераты, которые и не поймут, что их убивать собрались. А тут… Организованные, обученные — и неплохо обученные, фак их мать! — отряды с нормальными командирами. Опять же, стойкость в бою: вспомните, прямым штурмом завод так и не взяли. А эти, которые в Гамбурге бойню устроили? Не нравится мне всё это…

— Бросьте, лейтенант! — подмигнул Сметонис. Сейчас он не напоминал недоступного, надменного «яйцеголового», способного испортить карьеру — или, наоборот, существенно облегчить жизнь. — Вы не хуже моего знаете, что это были отдельные случаи. Добровольцы допустили грубейшие тактические ошибки, атакуя без должной разведки, без координации действий наземных и воздушных сил, при этом почему-то полагали, что все мутанты послушно столпятся у краников и дадут себя убить. Я был на совещании, где разбирали действия руководства Смоленской группой — и покойного Наттера, и живого и здорового Вурмера. Им, да и Мануну, теперь не позавидуешь… О похоже, выродки готовы.

— Ну-ка… Да, точно. Штильмарк, молодец, с меня представление к премии! Перейра, шашку — подорвать! Пфеффер, робота — в полную готовность!

— Есть подорвать, — зашелестело в рации. — Есть робота в полную готовность.

Глуховатый хлопок взрыва почти не слышен уже в десятке метров. Точно рассчитанная по мощности и направлению кумулятивная струя прожгла в земле ровную, аккуратную дыру. Диаметр строго задан — ровно метр, ни сантиметром больше. Ровно столько, чтобы вытащить всех мутантов. Пыль, обломки раздробленной породы, комья слизи частью взмыли вверх, частью провалились вниз, потолок небольшой пещеры осыпался довольно шумно. Ни один из мутантов даже не пошевелился: наглотавшись безвкусного, бесцветного газа, почти неощутимого живыми существами, они спали непробудным сном. Когда проснутся, у них будут адски болеть головы.

Теперь, когда закачанный в подземку газ уходил сквозь широкий пролом, надо действовать быстро. На всё про всё — не более часа.

— Пфеффер, роботу — пуск! — скомандовал Ривкин. — Профессор, мы дело сделали, теперь ваш черёд.

— Само собой, лейтенант, — заявил Сметонис. — Ле-Гофф, Шлипер, Дульчинео, давайте к пролому… Да-да, я тоже иду. И кого попало не берите, только самые интересные экземпляры. Не сомневайся, Этьен, мы ещё наполним клетки в Москве. Ха, а я знал, что настанет этот час! Мои предки изнывали под русским игом, их войска топтали нашу землю три века. А теперь мы охотимся на потомков русских свиней в самой же Москве, как на животных, и кромсаем их в лабораториях, как хотим! А скоро ни выродков этих не останется, ни памяти о них! Но мы будем помнить, да, будем! Это наша самая большая победа! И всех свободолюбивых народов Европы — тоже! Когда всё закончится — выплачу вам премию!

Лейтенант слушал — и молчал. Он мотал на ус, всегда полезно быть в курсе чужих секретов, но так, чтобы об этом никто не знал. «Значит, вы отрицаете, что русские — выдумка, так, профессор? И даже не скрываете это от своих? Что ж, СОИБ порадуется такой информации. Но — не сейчас, попозже. И то — если обманете Компанию».

Там, где в подземелье спустился робот, жужжал небольшой подъёмник: аккуратненький металлопластиковый гробик на металлопластиковых же тросах. Робот ловко цеплял спящих мутантов за комбинезоны и конечности, волок к гробику и клал внутрь. Вскоре первый мутант занял место внутри. Дверца закрылась, ящик пополз вверх. Показавшись над поверхностью, ящик приоткрылся, и другой робот, вколов мутанту дополнительную дозу снотворного, выложил его на поверхность. Всё чисто, стерильно, люди не должны касаться грязных, возможно, инфицированных тварей. Всё на автоматике.

За здоровой особью со вполне достойными отдельного упоминания гениталиями — наверное, вожаком — пошли существа помельче, самки и детёныши. Повинуясь командам оператора Пфеффера, роботы сортировали пленных на расстеленной ткани, как овощи на прилавке: по полу, возрасту, степени мутаций, развитости мускулатуры, развитию волосяного покрова, даже про размерам гениталий… На головы по очереди надевались специальные не то шлемы, не то шапки с присосками: они сортировали существ и по степени разумности. В обычных условиях, знал профессор, это было бы довольно болезненно. Но мутанты спали сном младенцев, не подозревая, что именно сейчас решается их судьба.

Сметонис осматривал группу за группой, считывая показания счётчиков: вес, рост, объём мышечной массы, объём мозгового вещества, интеллектуальные способности — тут, конечно, результат скорее прикидочный, полную картину дадут лишь многодневные сложные тесты. Но он позволяет ориентироваться, отбирая мутантов и по этому принципу: самых глупых, середнячков, самых умных, чей IQ почти не уступает человеческому, порой и превосходит.

Вспомнилось уродливое, а в Институте изуродованное ещё больше чудище, чью голову и пол-туловища с уцелевшими щупальцами подсоединили к аппарату продления жизни. У твари было под 170 — недоступная человеку мыслительная мощь. Ну, разве что, Бессмертному после полной генной корректировки. Увы, толком изучить уникальный экземпляр не удалось. Невесть как тварь оживила, вроде бы мёртвое щупальце, и всадила осколок зеркала в мозг. Перспективный аспирант Ле-Гофф, писавший по этому существу диссертацию, до сих пор кипит от злости…

Ничего, однорукий карлик, скрюченный и жалкий, но со ста пятьюдесятью двумя баллами ай-кью, позволит французу защититься. Пусть развлечётся, залезет к уроду в голову. А самка с тремя грудями? Ничего себе, IQ оценивается в 45. Тоже можно сказать, рекорд — у людей такое не встречается. Считай, одни инстинкты, может, она и говорить не способна. А эта мелкая гадость — её детёныш, не больше года. Три ноги без ступней — сможет только ползать, зато ручек аж четыре: хиленьких, трёхпалых, но с чёрными коготками, и ещё два каких-то непонятных отростка откровенно фаллической формы. Может, и правда?.. Вот смеху-то будет… Надо попробовать с кем-нибудь скрестить, естественно, когда подрастёт.

А вот нечто вовсе непостижимое — какая-то пятиногая черепаха со скорпионьим жалом, но человеческой головой. IQ, кстати, вполне даже ничего — 103. Наверняка говорить может, но писать едва ли научится: пальцев-то нет. Разве что держать ручку беззубой, полной каких-то мерзких полипов пастью, хе-хе…

— Сэр, каких мутантов отбирать? — спросил изящный француз Ле-Гофф, восходящая звезда генной инженерии.

— Как всегда, Этьенн, — произнёс Сметонис. — По одному экземпляру от каждой группы середнячков, а также особи с самыми сильными мутациями. То же — по интеллекту, по степени развития мускулатуры, по полу и возрасту. Старайтесь, чтобы выборка была разнообразнее. Лимит пятьдесят особей. Превышение будет караться штрафом. Ле-Гофф, отбор за вами.

Француз шёл вдоль шеренги разложенных на земле существ. С брезгливым интересом вглядывался в гротескные, будто вылепленные пьяным гончаром фигуры. Одни вызывали смех, другие нагоняли страх и тоску. Следовало отобрать нужное количество экземпляров и дать роботу команду, чтобы доставил их в клетку. Остальных прикончат здесь же, даже трупы не станут забирать — оставят любителям чучел, ковриков и собачьего корма из мутантского мяса. Если он не ошибается, миротворцы должны тут быть через пару часов. Надо успеть. Так, этого не берём. Этого тоже. И этого. А вот неплохой экземпляр — вроде бы совсем обычный, ну, разве что, с непропорционально короткими ногами и руками, зато половые органы у него… Надо оставить, заведующий кафедрой патологоанатомии такие штуки любит. Посмеётся старина — и не будет особенно мучить подотчётного Ле-Гоффу аспиранта Шлипера кандидатским минимумом.

Это тоже порожняк, дохляк какой-то: ещё сдохнет прямо в клетке, нечего на него лимит переводить. А этот пучеглазый детёныш, умудрившийся, засыпая, закрыть лишь два глаза из трёх, третий невидяще уставился в свинцовое небо, сойдёт. Коэффициент интеллекта… А ничего себе. 122 — что чуть выше среднего даже для людей… Ну, если не брать Бессмертных, конечно. Не понравится боссу — вместо домашнего животного и раба будет. Как и эта семиногая, голохвостая тварь с крысиным хвостом и характерными для грызуна зубами, зато свиным пятаком, копытцами, глазками и ушами. Тварь на удивление умна — аж 91, как у одного из президентов древних США. Оставляем. Так, а это что за курица? Вопреки всем инструкциям, учёный даже потрогал существо носком сапога за торчащие вместо лопаток уродливые зародыши крыльев. А череп-то абсолютно голый, и разум средний по Зоне — 82. Войдёт в квоту середняков.

Повинуясь командам, роботы цепляли отобранных мутантов специальными держателями. Приподнимали сантиметров на двадцать — и несли к большому металлопластиковому контейнеру. На поясе, руках и конечностях каждого существа смыкались специальные металлопластиковые «браслеты». Теперь, даже очнись они в долгом полёте, ничего сделать не смогут. А то бывали случаи — то руки на себя наложить пробуют, то дыру в обшивке проковырять, а то и друг с другом счёты сводить. Нет уж, до институтских вольеров — никакой самодеятельности. Их не освободят даже на время кормёжки: питательные вещества вводятся в организм особыми иглами, прямо сквозь кожу и одежду. С дефекацией — ещё проще: под каждым что-то вроде большого поддона. Как только там что-то появится, автоматика удаляет всё в особое хранилище. Фекалии мутантов могут содержать неизвестные науке вещества и микроорганизмы.

Работа спорилась: достаточно выбрать и подать команду, остальное хитрая машинерия сделает сама. Лимит заполнялся, сначала где-то наполовину, потом из оставшихся отбирали наиболее интересных и необычных. Было интересно, он даже чувствовал себя этаким Ноем, отбирающим в свой ковчег «всякой твари по паре», дабы спасти их как вид. Вроде бы это было даже благородно — если забыть, какая судьба ждёт отобранных. Наоборот, счастливчики те, кто сейчас получит убийственный разряд в сердце или, через черепную коробку, в мозг. Зато их непутёвая жизнь закончится прямо здесь. Те, кого отобрали, ещё поживут… Но если бы оказался на их месте и имел возможность выбирать, сам Ле-Гофф сто раз бы выбрал смерть здесь и сейчас. То, что ждёт бедолаг, на самом деле много хуже смерти.

Лимит был заполнен — пятьдесят так и не проснувшихся существ погрузили в контейнер. Тесновато там, конечно, да и пахнет теперь далеко не розами, но встроенные нагнетатели воздуха задохнуться не дадут. Об остальном тоже можно не беспокоиться, автоматика всё сделает сама. Что до удобства… Это не круизный лайнер, правильно, а они не богатенькие господа, отвалившие за роскошь немало энергоединиц? Потерпят. Всё равно это — самое приятное из того, что их ждёт.

Ле-Гофф удивлённо покрутил головой. Неужели ему их жалко? Этих грязных, завшивленных, дурнопахнущих тварей, плоть от плоти своего поганого мирка? Надо поскорее избавиться от этого, крайне вредного для работы чувства. Так, хорошо.

— Этих ликвидировать, — нарочито-безразлично скомандовал он. — Шлипер, включай шокер.

Аппарат, больше всего напоминающий здоровенный самодвижущийся пылесос, басовито загудел — будто внутри скрывалась целая стая ос или шершней. На кончике трубы заплясали крохотные синие искры, раздался треск, потянуло озоном. Держа «трубу» за специальное эбонитовое цевьё, молодой немец двинулся вдоль лежащих на ткани мутантов. Дойдя до первой, широкобёдрой и явно беременной самки (ничего особенного, ай-кью 87, разве что ноги непропорционально длинные и крепкие, как у кенгуру, да вместо рта какой-то мерзкий зубастый клюв), Шлипер аккуратно коснулся трубой впадинки между отвислыми грудями. Затрещало сильнее, запахло палёным ворсом и кожей, тело несколько раз конвульсивно дёрнулось и застыло, лишь слабая дрожь пробежала по кончикам пальцев. На всякий случай Шлипер приложил своё орудие и к животу, там отчего-то засуетился нерождённый мутантёныш. Шевеление стихло, грязная ткань комбинезона дымилась на месте касания. Следом шёл горбатый, скрюченный артритом уродец-детёныш, которого научный руководитель счёл нежизнеспособным. Но как-то же не помер все эти годы — даже, вон, застонал, зашевелился: он явно был устойчивее остальных к снотворному. Инстинктивно, ничего не понимая, карлик попытался отползти — но раструб уже упёрся ему в грудь. Жуткий вой, в котором уже не осталось ничего человеческого, заставил Шлипера вздрогнуть. Слухи о том, что адская машина убивает безболезненно, были только слухами. Их распускали сами разработчики, чтобы избежать надоедливых воплей экологов и прочих гуманистов.

Получив смертельный разряд, мутанты умирали один за другим. Иные тихо, просто переставая дышать, иные по несколько минут корчились в конвульсиях, хрипели, на серых, чёрных, сизых губах и на клювах вспухала кровавая пена. Один за другим самые живучие затихали, вытягиваясь или скрючиваясь, как застал их последний миг агонии, да ещё опорожняли кишечник. Вонь, наверное, стояла адская — но фильтры противогазов отсеивали все неприятные запахи. Больше не проснулся ни один: снотворное действовало исправно, не снотворное даже, а очень сильный наркотик.

Последним лежало жирное, с багровой от избытка крови невыразительной рожей, существо. Над мерзкой, вонючей тушей горкой возвышалось немаленькое пузо. Да и остальное — двойной подбородок, оттопыренные щёки, — свидетельствовало, что постами мутант не злоупотреблял. Мясистые сизые губы, красный нос картошкой, неопрятный колтун на голове с отросшей сизой щетиной, выпученные, едва прикрытые сизыми, в бордовых прожилках, веками, глаза — приятных чувств не вызывало ничего. Рук у существа было две, зато сразу три ноги, но те, что по краям, будто отрублены по колено. Впрочем, подозревал Шлипер, скорее всего, мутант таким и родился. Вместо ног у него были костыли — деревянные, неимоверно грубо сработанные, с размочаленными от долгого употребления концами. На ногах они держались на каких-то не то верёвках, не то нитках.

— Тьфу, ну и мерзость, — сплюнул на предпоследнего, уже отбившегося в агонии мутанта Шлипер. — Смотри-ка, очухался!

Мутные свинячьи глазки приоткрылись, и тут же зажмурились вновь — дневной полумрак для мутанта был ослепителен. Но в тот миг, на который их взгляды встретились, парень с содроганием понял: мутант в полном сознании и всё прекрасно понимает.

За эти дни и раньше, управляя оборудованием вольеров, он не раз смотрел мутантам в глаза. Порой взгляды были полны безразличия, будто не об их жизни и смерти идёт речь. Порой в них читалась столь же полная, всепоглощающая ненависть и презрение, может быть, больше, чем во взглядах только что пойманных тигров. Его давно не трогали и полные отчаянной мольбы и страха глазёнки мутантских детёнышей — в конце концов, ведь не ради же садизма как такового, а с научной целью… Опыт нужно провести, и этим всё сказано. Бывало и любопытство — особенно у детёнышей, но у только что отловленных, и ещё не знающих, что их ждёт…

Такого ещё не было никогда. Пузатый дегенерат всё понимал — но был абсолютно спокоен, в глазах не было ни ненависти, ни страха, ни надежды и мольбы. Зато было то, что имевший по психологии «отлично» Шлипер определил как чувство вины. Перед кем был виноват мутант и чем провинился, он не знал — но выродок был ему уже не безразличен. Наоборот, отчаянно хотелось его сохранить, чтобы потом, уже в лаборатории, выяснить всё начистоту. Одной из тем исследований была «психология homo mutantus». Значит, вполне законно сохранить и этот, действительно интересный экземпляр.

Шлипер нажал какую-то кнопку, жужжание затихло, высокотехнологичная машинка для убийства покорно выключилась. Наклонился, вкалывая трёхногому дополнительную порцию снотворного. И забубнил в рацию:

— Среди забракованных обнаружен подходящий экземпляр. Массо-габаритные характеристики отвечают возможностям транспортировки. Особая устойчивость к наркотическим и психотропным препаратам. IQ 100 баллов. Способен к сложным эмоциональным переживаниям. Прошу разрешить забрать мутанта сверх лимита.

Потом доцент Ле-Гофф не раз проклянёт себя за жадность. Но сейчас ему было не до того: время поджимало. Да и интересно же, чем так заинтересовал парня этот пузан.

— Ладно, бери жиртреса, — буркнул он неприветливо. — Мало ли, вдруг кто окочурится. — И прибавил в рацию: — Говорит Ле-Гофф. Погрузка закончилась. Разрешите двигаться дальше.

— Двигаться дальше разрешаю, — раздался в рации голос Сметонис. — Лейтенант, выделите гравилёт для доставки добычи на базу. Остальным — двигаться на восток полным ходом. К вечеру мы должны быть в Москве.

Взревев мотором, зашипев установкой антиграва, гравилёт с «клеткой» оторвался от земли. Кроме запертых в транспортный контейнер мутантов в машине сидели пилот-водитель Элсвинт и ответственный за «пассажиров» Шлипер. Заколыхался потревоженный реактивной струёй смог, быстро набирающая высоту машина растворилась во мгле. Сметонис, Ле-Гофф и Ривкин проводили его завистливыми взглядами: через два часа мальчишка будет дышать чистым горным воздухом, пить самую чистую на планете воду, смоет зловонную грязь в душе. После целой недели в этой дыре — роскошь неслыханная.

А им ещё предстоит поработать, заполнить все клетки прежде, чем «чистильщики» положат всех, кого привела в Москву жажда «швабоды и дымакратнии». Будет вам, уроды, и свобода, и демократия — в институтском вольере. Столько будет, что мало не покажется…

В Голицыно броневик Ярцеффа въезжал после полудня. Тут не рвались снаряды, не горел напалм, не слышалось выстрелов и стонов умирающих. Но мёртвая, однообразная тишина свидетельствовала: в посёлке что-то сильно не так. Сделали, как приходилось уже не раз — наскоро нацепив «скафандры», Ярцефф и Мэтхен загнали «Брэдли» в ближайший подходящий распадок и отправились прогуляться. Две фигуры, напоминающие людей только количеством рук и ног, неторопливо шли по посёлку. Автоматы, нацеленные «ёлочкой», готовы к стрельбе.

— Что за… Ярцефф, ты ЭТО видел?

— Ну-ка… Я так и думал: ОНИ тут уже побывали.

— Я не об этом. Смотри, ни у кого пулевых отверстий не видно. И от плазмострела тоже дырки бывают. А тут — как живые, рядочком лежат, только некоторых вроде кровью вырвало… С чего такое бывает, а?

— Интересно. Сейчас поглядим. Ну-ка, ну-ка…

Ярцефф склонился над крайним покойником. Паренёк лежал, как живой, если б не начавшая подсыхать кровавая пена в уголках рта, он бы казался живым. Не брезгуя грязной, не мытой с рождения шкурой, капитан перевернул мутанта на спину. Там тоже не было ничего, напоминающего пулевое отверстие. Какая-то подпалина обнаружилась на груди, но и она не напоминала ни след от выстрела в упор, ни, тем более, прожжённую лучом плазмострела дыру. Не удовлетворившись одним трупом, капитан осмотрел ещё несколько — но только пожал плечами.

— Впервые вижу. Одно точно скажу: на фронте таких не было. Впечатление такое, будто их убили в упор — либо мощным разрядом тока, либо направленным потоком омега-энергии. Но для этого они должны были так и лежать, не пытаться прикрыться руками, отползти, тем более сопротивляться. Их сперва лишили сознания, или усыпили, а потом убивали по одному. Причём всё делали не добровольцы, а профи: никаких следов боя. Местных взяли тёпленькими, без суеты и стрельбы. Сам знаешь, добровольцы на такое не способны.

— Зачем такие сложности, когда можно просто перестрелять?

— И я теряюсь в догадках, парень. Если это не добровольцы, выбор небогатый. В то, что сюда бросят КСО, я не верю. Да и наши так не работают. Или внутренники, или частники. В смысле, частные военные компании. Ну, точно — они. Смотри, вон дыра, а от неё идут следы колёс. Местные забились под землю, а им газ пустили, только нелетальный. Когда эти заснули, послали робота, который извлёк тела. И уже наверху, разложив рядочком, прикончили бедолаг омега-энергией. Спрашивается: зачем? Не понимаю… Опыты, что ли, какие-то?

— Точно! — воскликнул Эрхард, досадуя, что не догадался первым. — Это же не военные, а учёные! Хотя исполнителями, наверное, были вояки. Если хотели взять мутантов живыми…

— Но эти мертвы!

— Правильно. Они не подошли, — как всегда, прикоснувшись к истине, Мэтхен был возбуждён. Знакомый каждому настоящему учёному азарт погони за знанием, за ответами на вопросы. — Тех, кто подошли, увезли. Вон там, где грязь выгорела — садился гравиплан.

— Правильно, — одобрил Ярцефф. — А вот — гравипланы, шедшие по земле. Их сопровождали боевые гравилёты — две штуки. Они тоже шли по земле — чтобы никого не пропустить… Молодец, научился, следы читать.

Он заметил следы первым. Современная техника, бескровные, профессиональные действия чужой группы капитану не нравились. Они означали: кроме глупых и не слишком-то храбрых добровольцев, на охоту вышел кто-то серьёзный. И надо, кровь из носу надо понять его мотивы.

— Командир, кроме учёных, живые мутанты никому не нужны. И тем — в виде подопытных крыс. Я даже знаю, что за учёные.

— Да и я догадываюсь, — махнул рукой Ярцефф. — МИИАМ, ну точно он. Там охранный подряд держит «Пашендэйл» — слышал про таких? А я слышал. Частная военная компания, и серьёзная. Их спецы даже на Луне использовались, техническую разведку и радиоэлектронную борьбу против ханьцев вели. Ударные части тоже неплохие. — Внезапно кулаки капитана сжались, в голосе прорезалась сдержанная ярость: — Ну почему любой сволочи что-то от местных надо?! Как они достали!

— Что делать будем, капитан?

— Ну, положим, тех, которые с пленными взлетели, уже не достанешь. А вот ублюдков, которые на Москву идут по земле, мы можем догнать. И там, мало того, что поговорить по душам, так получить за их шкуры нехилые бабки…

— В энергоединицах?

— Не, сейчас патроны дороже. Если повезёт, что-то посовременное захватил. А то если нас расколют, в этой железной коробке накроют спокойно. Нужен гравилёт, ну хотя бы малый боевой гравиплан. Не думаю, что «Пашендэйлы» катаются на древних броневичках. Будет гравилёт, или хотя бы гравиплан — о половине опасностей можно забыть. В машину!

Обдав трупы струями солярочного дыма, «Брэдли» на максимальной скорости рванул на восток. Его трясло и качало на ухабах и трещинах, подбрасывало на камнях — за сто двадцать лет без ухода шоссе превратилось в пересечёнку. Но скорости не сбавляли: такой шанс выпадает только раз. Если гравипланы взлетят, их не поймаешь. Хорошо хоть, колонна продолжает идти по земле, держится шоссе. То ли есть в ней что-то сугубо наземное, то ли просто шерстят придорожные поселения на предмет нового «материала».

Понятное дело, «людьми», или хотя бы «существами» называть их нельзя: человек двадцать второго века знает, что вивисекция и опыты над людьми — или хотя бы относительно разумными, но безусловно живыми и способными чувствовать боль животными — аморальны. Охота на них — тоже. К счастью, совесть человеческая весьма пластична, изощрённый интеллектуал легко обойдёт нежданную преграду: надо просто-напросто сменить термин. Если назвать их бездушным и нейтральным словом «материал», а лучше брезгливо-пренебрежительным «выродки» или «мутанты», или просто «чудовища» — тогда никаких тебе моральных терзаний и мук совести. Чистый позитив. А когда последний вопль очередного «выродка» стихнет в лабораторной стерильности, можно помыть руки и пойти выпить какой-нибудь мохито…

И оттого в глазах Ярцеффа — тоже мутанта, выведенного с одной-единственной целью, убивать таких же мутантов «хунвейбинов» — стынет спокойная, деловитая ненависть профессионала. Оттого внимательно вглядывается в камеры Жуха, а Отшельник грустно и виновато улыбается. При всей своей мудрости он всё же слишком наивен. Он никогда об этом не говорил, но Ярцефф не сомневается: мудрец всё пытается найти возможность окончить дело миром. «А мира не будет, — отчётливо, как смертный приговор, осознаёт Мэтхен. — Не мы выбрали правила войны, точнее, войну без правил. Поэтому и нам остаётся ответить тем же».

Колонну они услышали издали. Смог скрывал всё вокруг непроницаемым пологом, но звуки, немного искажая, только усиливал. Ярцефф прикинул расстояние…

— Километра три будет. Поднажмём! Дудоня, ходу, ходу!

…Всё-таки могло ничего и не получиться, как ни крути, двигатели на «холодном» ядерном синтезе имели огромный резерв мощности, да и массу уменьшить благодаря антиграву — не проблема. Могли безнадёжно оторваться даже по земле в любой момент, а могли просто взлететь. Поэтому, когда из мглы проступили угловатые, скорее не авиационные, а танковые абрисы гравипланов, Ярцефф вздохнул с облегчением.

— Может, дать по ним длинной? — поинтересовался Свин.

— Ят-те дам! Пристраиваемся к колонне. Как обычно, вы наружу не показываетесь до атаки.

— Есть, командир, — весело произнёс Жуха.

Бывший танкист был не прочь посмотреть, что внутри у забарьерных машин. А к их настоящим хозяевам испытывал те же самые чувства, что и они сами — к мутантам. По привычке анализируя происходящее, Мэтхен отметил: схожие интеллектуальные проблемы мутанты и люди решали схожим образом. Если видишь в противнике такого, как ты сам, ну, хотя бы разумное живое существо, убить его непросто. Совесть мешает, сам себя ублюдком чувствуешь. Но заставь себя поверить, что на той стороне — нелюди, выродки, мутанты, без которых планета станет только чище — всё, нет проблем. Недели вторжения хватило, чтобы это открытие совершили и по эту сторону Барьера. «Это ли не доказательство, что мы все — одного поля ягоды?» — грустно подумал Мэтхен, выбираясь в люк бронемашины. Отшельник, наверное, понял всё раньше: вместо участия в боях ему оставалось только думать, благо мыслить гигантский мозг умел.

Снова Мэтхен обозревал мир не напрямую, а через запачканное бронестекло скафандра. Снова фильтры «скафандра» трудились, закачивая под бронемаску чистый, приемлемый для забарьерных жителей воздух. «Ведь обходился без этого полтора года, — некстати подумал Мэтхен. — И отчего-то не склеил ласты. Может, я тоже… мутант?» Он не отказался бы посмотреть на своё досье в Комитете расового контроля, наверняка там было много интересного. Раньше эти сведения повергли бы его в ужас. Теперь… Теперь он хотел оказаться мутантом. Быть человеком, после всего увиденного, не жаждалось.

«Вы кто? — с апломбом помещика, обнаружившего в своём имении какого-то нищеброда, послал запрос Ярцефф. — Что делаете в зоне боевой операции? Ведомственная принадлежность, численность группы, задача, маршрут!»

Вообще-то могло оказаться, что в группа — из Внутренних войск, и тогда уже они бы начали «трясти» добровольцев. При всех проблемах с дисциплиной «добровольцы» всё же побаивались вэвэшников. Любое иное поведение вызвало бы подозрения — и прощай, задуманная операция. Но Ярцефф решил рискнуть — и снова не прогадал.

«Лейтенант Ривкин, частная военная компания «Пашендэйл», выполняем функции охраны научной экспедиции. Состав группы и маршрут движения секретны. Введите код допуска».

Ярцефф облегчённо вздохнул. Как всё-таки хорошо, что в «скафандре» не видно лица!

«Цель у всех одна — Москва! И давайте без ведомственных заморочек! Мы патрулировали местность, передовое охранение несли — сами понимаете, после Вязьмы и Смоленска без этого никак. Ну, и заблудились маленько, а горючка, сволочь, постоянно кончается… Не поделитесь?»

Ярцефф специально включил передачу на инфоцентр Мэтхена. Вроде бы сигналы не передают эмоций — но Мэтхену казалось, что в речи командира прорвались жалостливые нотки. «Подайте на домик бедным поросятам». Это было бы смешно, если бы Мэтхен не знал, чем всё кончится. «Если Эири когда-нибудь узнает, как мы воевали, она меня поймёт?» — подумалось Мэтхену. Почему-то казалось, что любимая — жива…

«У нас гравипланы, старые, но не ваша музейная рухлядь. Сами понимаете, парни, соляры нам не нужно. Да и вооружение — плазменное. Ничем помочь не можем… Попробуйте подождать тут своих».

Мэтхен бы отправился искать добычу полегче. Иное дело — капитан Ярцефф.

«Хоть на буксир возьмите! — продолжать набиваться в попутчики Ярцефф. — Тут мутанты в каждом посёлке, а снарядов к пушке — маловато. А у нас раненый, между прочим, укусила его какая-то сучка. Всё равно по земле идёте. С нас поляна и лучшее чучело впридачу!»

Некоторое время связь молчала. Ярцефф терпеливо ждал, лишь пальцы в чёрных боевых перчатках лениво барабанили по броне. Наконец, пришло сообщение:

«Присоединиться разрешаем. Трос сейчас кинем. Нуждаются ли раненые в нашей помощи? Лучше б не нуждались. Решите уходить — покажете информацию с записывающих устройств. Стрельбу открывать только по моему приказу. Ни во что не вмешиваться. Предупреждаю сразу: начнёте болтать о нашей встрече и наших занятиях — будут неприятности. Прежде всего у вас. Условия устраивают?»

«А что так сурово? — к удивлению Мэтхена, Ярцефф сразу не согласился. Потом дошло: немедленное согласие с «ущемлением прав» было бы воспринято с подозрением. — Одно ведь дело делаем! Да тут вообще все люди должны держаться вместе и помогать друг другу!»

«Ты уверен? — похоже, наивный доброволец даже развеселил профи. — Всегда у каждого свои проблемы и свои задачи! Мы не убиваем мутантов, если они на нас не нападут. Только охраняем учёных. Поэтому и приказываю: без команды не стрелять! Как поняли?»

«Поняли хорошо, — сдался Ярцефф. — Есть не открывать огонь без команды по мутантам! С остальными условиями также согласны. Только заберите нас с собой».

Металлопластиковый трос, способный удержать не то что броневик, а танк, мягко шлёпнулся в грязь. Ярцефф ловко спрыгнул, закрепил на броне, юркнув обратно в люк.

— Мэтхен, слышал команду? Доведёшь её до парней. В смысле, без команды не стрелять и не высовываться. А я пошёл на гравиплан к хозяину. Надо выяснить, что за модель и чего стоят эти пашендэйловцы. Опять же, новости узнаю. Дальше давай так: когда они встанут на ночлег и все, кроме часовых, заснут — действуем. Всем подкуполянам — спать. Ночь будет трудной.

Пружинисто спрыгнув обратно, Ярцефф двинулся к гравиплану, с которого слетел трос. Минуту спустя мотор гравиплана заревел, и колонна, увеличившаяся на «приблудный» броневик, двинулась дальше. Снова с чавканьем вылетала грязь из-под гусениц, гравипланы, шедшие в метре над землёй, никаких видимых следов за собой не оставляли.

На свой броневик Ярцефф не вернулся: «А покажите, как тут всё устроено… Ух ты, это не наша развалюха! А можно я тут поеду?» — и внаглую влез внутрь одного из гравилётов, притворив за собой бронедверь. Вояки оказались добрыми, хоть и не подозревали, насколько полезна бывает щедрость: впервые за полтора года затягиваясь сигарой, Ярцефф решил по возможности обойтись без трупов. Ну, разве что если вынудят, и не будет возможности утихомирить охранничков по-хорошему… А пока можно снять «скафандр» и, уютно устроившись в кресле, вновь и вновь обсасывать последние фронтовые новости, байки про приятелей и просто слухи. Совсем скоро бывший капитан КСО стал своим в доску: немногословные солдаты «Пашендэйла» оказались не такими уж буками.

— В общем, они думали, что если расстреляли вагон снарядов, так там никого и не осталось… Как там этот городишко называется, Вязьма? Ну вот, придурки сунулись в развалины скопом — ведь обожглись уже в Смоленске, и именно их отряд. Ну, и получили своё: ублюдки из-за каждого угла стреляли, а было их там под сотню. Больше тридцати добровольцев под флагами домой отправились, да под девяносто в госпиталя загремело. А выродков с оружием девяносто два насчитали, и одного урода старого, который и ходить сам не мог. А всё туда же — подпустил пацанов, сволочь — и гранату взорвал… Может, ещё кто-то ушёл, лови теперь ублюдков.

— Не, вряд ли, — механически отозвался Ярцефф. — Никто не ушёл.

Ему было невыносимо мерзко, что Мечислав и его ребята погибли, как герои, за своего Командарма, а он тут мило беседует с врагом. Одним из тех, кто убивает… Хуже чем убивает тех, кто попадёт ему в руки. Женщин, детей, стариков — неважно, сколько у них рук и глаз. А капитан КСО слушает разглагольствования тыловой крысы, и вынужден поддакивать самодовольному болвану. Спору нет, в «Пашендэйле» служат профи — но профи, и близко не видевшие настоящую войну, зажиревшие от спокойствия, обленившиеся. В общем, обыкновенные люди двадцать второго века, предпочитающие, чтобы за них умирали другие, а они только платили. А лучше и не платить тоже. Своё ведь, кровное, а кровь — она чья-то там.

— Ну почему же? — поддержал светскую беседу Ривкин. — Выродки, они ведь такие. В каждую щель забьются, честно драться не хотят.

«Значит, допотопные «калаши» и голые руки против плазмострелов и гравилётов — честно? — мелькнуло в голове Ярцеффа. Если совесть имела возражения насчёт будущего вероломства, теперь они сняты. — Я уж не говорю про триста тысяч — против полутора миллиардов».

— Ну так, — а теперь Ярцефф не кривил душой, только не пустил в голос сарказм. — Мутанты же, выродки мерзкие. Всё-таки не люди.

— Ага. Насмотрелся уже на их рожи паскудные, — Ривкин затянулся дорогой сигарой, сотрудники частных военных компаний могут себе позволить и не такое. Платят им как надо, другое дело, и требуют немало. — А Сметонис, профессор наш, всё требует и требует: новых ему подавай, да не всяких, особенных, а пока таких найдёшь, кучу вонючих тварей поймать надо. Но, парень, ты понял: на самом деле я тебе ничего не говорил.

Ярцефф кивнул. Они не побежали бы доносить на частников, если б даже правда были добровольцами. А так, понятное дело, смысла нет тем более.

— Могила. А зачем живые нужны? — поинтересовался он. Раз уж плюнули на секретность, давайте и остальное выкладывайте. — Я бы их вместо собаки, дом охранять, не взял!

— И очень зря, между прочим, — хмыкнул Ривкин. — Всякие денежные мешки даже заказы делают внутренникам: отловите, мол, мутантёнка поинтереснее, двухголового, или мохнатого, или четырёхрукого, или умного чересчур, чтобы поболтать было с кем. А потом в зверинцы их да в бордели. Вот я и думаю: Подкуполье-то мы уничтожим, а кто их у частников изымать будет?

— Ага. И университетов.

— Ты про нашего профа, парень? — ещё раз улыбнулся Ривкин. Ярцефф безошибочно определил его состояние: только что командиру отряда во все тридцать два зуба улыбнулась удача. Интересно — не, посёлке ли, где нашлись трупы? — Не волнуйся, проф не для себя их ловит. Тут всё законно, у него даже квота на вывоз живых тварей есть. И их там не разводить будут — наоборот, облучать всякой дрянью и на части резать. А тех, кто выживет, потом в одном проекте используют. Посмотрим, сохранят ли они хоть какой-то разум, когда излучением накроет…

— А что за проект, если не секрет?

— Да так, — спохватился Ривкин. — Средство для повышения потенции разрабатывают.

Поздно: капитан КСО не мог позволить себе такую роскошь, как забывчивость. Рассказ Мэтхена отложился в долговременной памяти, и стоило прозвучать вполне прозрачному намёку… «Сайгон», — вспомнил Ярцефф. Отчего-то последнее время его всё больше интересовало это, вроде бы безобидное развлечение серьёзного института. — Прав был Мэтхен! А я сразу не поверил… Серьёзная штука, ох серьёзная, если ради неё мутантов сотнями ловят и частники работают. Когда их возьмём, надо будет выяснить, что к чему, поподробнее».

— Так, ясно. А что в Смоленске? Мы-то вперёд ушли, не до того было. Столько посёлков надо чистить… Вот чего не пойму: такая территория огромная втуне пропадает. Что ж её раньше не почистили?

— В Смоленске всё так же, — нахмурился Ривкин. — Выродки поймали наших в засаду…

— Да это я помню, сам пытался деблокировать группу Наттера…

— А ночью вырвались из окружения. Танк пустили на нашу базу в Гедеоновке, а когда мы стянули туда все силы, ударили на юге. Ну, а на южном берегу у них свои… выродки были. В общем, пока эти тыловые крысы глазами хлопали, выродки под землю ушли. А подземка там у них не как в Голицино: и залегает глубоко, и порода другая, и сами подземелья больше. Воздуховоды так и не нашли. Прикинули они возможные потери при штурме — и решили, мол, ну его на фиг. Заминировали подозрительные места, где могут входы быть, у того, где выродки вошли вошли, блокпост поставили — и двинули остальных дальше. Правильно: эти там сами передохнут, а попытаются вылезти — все и лягут. Может, внутренники потом разберутся.

— Да, плохо. Хорошо хоть, нигде больше такого нет, — неопределённо ответил Ярцефф. Но настроение поднялось: приятно узнать, что друзья живы, на воле и сражаются. — А в Москве что?

— Да никто толком не знает! — усмехнулся Ривкин. — Дурдом полный. Собрались на главной площади десятки тысяч выродков и орут — ты не поверишь, президента себе выбирают. А президент-то на нашем крючке давно. Задача у него такая — собрать побольше народу на открытом месте, а уж наши, когда подойдут, почистят гадюшник… А у нас своя задача: опередить бронеколонны. Иначе, хе-хе, одно мясо останется. Ладно, парень, ты с нами? Давай, решайся, и броневичок твой, если что, пригодится. А я замолвлю за тебя словечко в отделе кадров Компании. Плата поначалу, конечно, не то — десять тысяч энергоединиц в месяц. Так это же поначалу, на испытательный срок.

— Сколько?! — деланно изумился Ярцефф. «Офисному планктону положено изумляться таким заработкам» — решил он. — Ну, ладно, пять, но десять — и новичку?!

— Идиот, у нас лейтенанты пятьдесят тысяч зашибают, а старший комсостав по сто! А сколько начальство себе бонусов начисляет, никто даже и не знает! — Ривкин подумал, и решил к бочке мёда подмешать ложку дёгтя: — Иное дело, и требуют — соответственно.

— Ну, раз так, — расплылся в простодушной улыбке Ярцефф. — Так я в лепёшку расшибусь, парни.

— Какое у тебя раньше-то задание было? — нахмурился Ривкин.

— А, неважно. Передовое охранение, разведка, зачистка небольших групп. Но там-то всё за свой счёт, а тут такие деньжищи предлагают! Обойдутся. Кто платит, для того и девочка старается!

Ярцефф подмигнул Ривкину, мол, ты думаешь, что я дурак, но запах денег я чую. И за такие суммы готов сделать что угодно. Хоть богатым извращенцам попу подставить, хоть продать родную мать торговцам органами. Таких-то людей и старались набирать подобные компании.

Подействовало. Лейтенант удивлённо посмотрел на здорового, верно, любящего спорт парня, в голове у которого нет ничего, кроме калькулятора. Избирательного такого, способного считать лишь деньги. И уж точно там нет атавистического мусора вроде чести, достоинства, чувства справедливости, любви. Такой не предаст, пока предать не станет очень выгодно. Но предавать частные военные компании очень невыгодно.

— Ладно, в конце концов, для этого есть кадровики и психологи, — решил Ривкин. — Сегодня вечером, если не облажаешься, скинешь резюме на этот адрес, — в компьютер «скафандра» Ярцеффа полился поток цифр. — А я, если всё пройдёт как надо, напишу рекомендацию. Согласен?

— Ещё бы! Вот свезло, так свезло!

— Но на операции слушаться меня с первого раза. Команды выполнять бегом!

— А как же, сэр! Да за десять тысяч «энергетичек» — и это в месяц…

Здесь, в самом сердце Зоны, было действительно плохо. Даже мутанты, что тряслись в железном нутре бронемашины, чихали и кашляли, тёрли слезящиеся глаза. Ядрёный подкупольский воздух легко заползал в микротрещины, отошедшую за долгие десятилетия на хранении герметичную обшивку дверей, через пережившие своё время воздухозаборники. Обычный человек из Забарьерья сейчас бы захлёбывался кровавым кашлем, пытаясь вырвать истекающие гноем, полуослепшие глаза обожжёнными агрессивной средой руками.

Но мутанты выросли в Подкуполье, пусть в самом благополучном его уголке. А «пашендэйловцы» не снимали «скафандров» уже сутки, им было всё равно. Даже плохая видимость не очень угнетала, ведь приборы ночного видения, инфракрасные и ультразвуковые, а то и вовсе работающие на неведомых профанам принципах датчики и пеленгатогры позволяли видеть врага за пару километров. Здесь были не расхлябанные добровольцы, а профи. Профи знали, как обратить немногие преимущества подкуполян в их слабости. Будь такие в Смоленске или Вязьме, они бы подавили сопротивление быстро и без потерь. Не оставив посельчанам даже призрачного шанса.

Профи всё делали по инструкциям, быстро, чётко, эффективно, они были уверены в своей неуязвимости, над простодушными добровольцами лишь посмеивались. Они даже не взволновались, когда в Одинцово беспилотник засёк осторожное передвижение. Только обменялись короткими, малопонятными непосвящённым командами, вроде: «Ситуация 5, решение 3. Работаем!». — «Так точно, ситуация 5, решение 3». Как и подобает профи, они ещё до боёв разобрали все возможные ситуации, разработали по каждой несколько вариантов решений, и на сотнях учений отработали их до автоматизма. Пока дилетант хлопает глазами и судорожно соображает «что происходит», профессионал уже сделал полдела. Собственно говоря, они и не воевали. Они — работали.

Именно против таких и натаскивают в учебках КСО. Ярцефф знал: это — не только сила, но и слабость. Надо придумать что-то, не укладывающееся в схему, или заставить их забыть тщательно выстроенные, вызубренные на уровне инстинктов схемы. Тогда всё будет зависеть от умения импровизировать, находить нестандартные решения. А это — нарушение инструкций. Что, в свою очередь, может стать для страховщихов поводом отклонить выплаты. Вот этот страх, который тоже у каждого «частника» в крови, и нужно использовать. Придумать бы, как…

— Ситуация 5, парни, — снизошёл до объяснения «новичкам» Ривкин. — Это когда впереди небольшие группы противника на неподготовленной позиции, слабо вооружённые и обученные. Решение 3 — оцепление зоны дислокации противника и обезвреживание его при помощи нелетального оружия. Твоё первое задание, парень: раздай своим эти стволы. Это пневматические винтовки, стреляющие пулями-транквилизаторами. Не автомат, конечно, но скорострельность достаточна для данной ситуации. На всякий пожарный есть и десятистволка для стрельбы залпами — но вы сперва с этими пукалками себя проявите.

«Да уж, пукалка» — подумалось Ярцеффу, когда несерьёзно-лёгкие пневматические винтовки легли на его руки. Их было немного, всего четыре штуки. Модель была незнакома. Пневматика не годилась для Луны: не потому даже, что там нет воздуха. Просто любая, самая малейшая дырочка в «скафандре» в вакууме означала смерть. Брали «языков» там по-другому. Если не считать технического обеспечения — старым, можно сказать, прадедовским способом. То есть прокрасться в расположение, и…

Но не создано ещё личного оружия, с которым Ярцефф бы не разобрался. Вскоре капитан снарядил обойму, разобрался, как досылать патроны. Винтовочка, даром что казалась кургузой и — из-за корпуса из металлопластика — непристойно лёгкой, всего-то килограмм с небольшим, была простой и подкупающе функциональной. Вскоре капитан и менял обойму, и досылал патроны одним слитным, уверенным движением. Ну, а электронный прицел с дальномером не уступал лучшим из армейских образцов. Оставалось вкратце показать, что и как делать, мутантам, и можно отправляться на задание… «Интересно, Ривкин успеет удивиться?» — подумал Ярцефф.

— Командир, атакуем? — едва не дрожа от азарта, спросил Жуха Свин. Мэтхен смолчал, но чувства бывшего танкиста понимал. — Они же сейчас наших всех…

— Успокойся, оружие не смертельное.

— То есть?

— Эти пули не убивают, только усыпляют. Им нужны пленные.

Ответом стало молчание: Жуха не мог себе представить, что такое возможно. Он привык, что не в правилах этой войны брать пленных и давать пощаду мирным людям. Сейчас, чего доброго, ещё решит, что всё не так страшно, и, может, зря записали забарьерных в бесчеловечных упырей? Может, только озверевших выродков убивают, такие вот санитары леса? Ярцефф лишь зло усмехнулся — и безжалостно раздавил росток надежды.

— Всё верно, живыми брать будут. К себе повезут — но не на свободу, а в вольер. Знаешь, что такое вольер? А клетка, вон как те, но побольше и покрепче. И там будут ставить на них разные опыты, резать, просвечивать… Поверь мне, те, кого просто убили, ещё дёшево отделались.

— Ублюдки, — скрипнул зубами Жуха и смачно сплюнул в приоткрытую бронедверь. — Резать таких надо.

— И зарежешь, не волнуйся. Может, даже руками других… так сказать, людей…

Одну винтовку Ярцефф взял себе, вторая досталась Мэтхену, ещё две — паренькам из новеньких, на кого налез камуфляж убитых добровольцев. Хотя бы издали они должны сойти за людей, благо, количество и пропорции разных частей тела у них были почти как у забарьерцев. А на лица ведь можно надеть кислородные маски, правильно?

Посельчанам не улыбалось натягивать на лица какие-то резинки, но они привыкли доверять капитану. Захват броневика сам по себе был невероятным подвигом, а уж когда Ярцефф провёл несколько коротких стычек без потерь, его авторитет поднялся на недосягаемую высоту. Неумело скребя костяшками по резине и пластмассе, мутанты натягивали маски на гротескные физиономии — и сразу становились похожими на пришельцев. А уж грязь, за эти дни покрывшая и тех, и других, делала их неотличимыми друг от друга.

Капитан осмотрел отряд. Вроде ничего, можно работать.

— Работаем быстро, чётко, — инструктировал он парней. — Помните: мы их не убиваем, только усыпляем. Поэтому по лицам и вообще головам — не бить. А вот когда они станут сортировать уснувших… Помните: валим всех, но учёных не убиваем. Вопросы?

— А почему только вояк? — спросил Мэтхен. — По-моему, Сметонис смерти заслужил!

— Потому, что этого Сметонис сгодится как заложник.

— Не моё дело, но что, если сразу, как их получат, они…

— …накроют нас, как только отъедем, с воздуха? Или спецназ пошлют? Точно, и накроют, и пошлют. Но не так всё просто, когда у нас будут гравилёты, мы ещё повоюем. Управлять такой штукой не сложнее, чем броневичком. Чем совершеннее техника, тем глупее может быть человек. А вы с Жухой кто угодно, но не дураки.

Приготовления много времени не заняли: на одном из гравилётов была смонтирована установка пси-генератора. Миг — и на обречённый посёлок обрушились невидимые волны. И обманчивая тишина сразу разбилась, будто сокрушённое Чудовищем зеркало, распалась на жалящие бессильной яростью осколки. Стоны, вопли, мат, проклятия, топот и плеск падения тел в грязь. В тесных ухоронках, где со всех сторон камень, металл и земля, излучение действовало ещё эффективнее. Но и наверху ослепшие, оглохшие, обезумевшие от боли падали, вскакивали, снова падали, ползли… Попавшие под незримый каток посельчане спешили выбраться из своих жалких хижин. Всего миг — и Ярцефф понял, что происходит.

— Оружие к бою! — скомандовал он. И прибавил сквозь до скрипа стистнутые зубы: — На нас гонят, суки, проверить хотят…

Толпа показалась на открытом пространстве, когда до неё было ещё метров сто. Их было несколько больше, чем предполагал Ривкин — не меньше сотни. Если б не новейшие прицелы, для которых многослойного смога просто не существовало, стрелять можно было бы лишь метров с десяти. Кого-то бы подстрелили, зато остальные просто стоптали бы редкую цепь. Да и сейчас придётся постараться, уложить всех ещё до подхода. Но прицелы давали время — драгоценное нынче, да и всегда.

— Цельсь! — скомандовал Ярцефф. — Пли!

Приглушённые, будто вынули пробки из бутылок с шампанским, хлопки выстрелов. Они так непохожи ни на грохот старинного порохового оружия, ни на змеиное шипение выстрелов плазмострелов. Да и калибр — какие-то три миллиметра, фактически и не пули, а толстые, полые внутри иглы со снотворным. Слишком лёгкие, нестабильные в полёте, а потому и не летящие дальше двухсот метров. Сама по себе такая не убьёт даже крысу, ну, разве что, и без того дышащую на ладан. Зато при попадании в тело из полости внутри «пули» выплёскивается двести миллиграмм сильнодействующего препарата. Человеку или мутанту хватит на пару суток не сна даже, а чего-то вроде комы. Ярцефф вспомнил лекцию в учебке: «Пульс нитевидный, десять-пятнадцать ударов в секунду, температура тела падает до двадцати градусов, внешне неотличим от мертвеца». Ну, а потом поражённого транквилизатором ждёт «отходняк» — по симптомам похожий на жесточайшее похмелье.

Мутанты опрокидывались навзничь, катились кубарем по замусоренному пустырю, иные падали прямо, иные скрючивались в агонии. Кто-то, у кого по всему телу тут и там прорастали клочья грязной шерсти, повис на ветвях безлистых кустов — будто распялили, чтобы просушить, содранную шкуру. Те, кто не попали под первый залп, окончательно обезумели и топтали упавших — и сами ложились тут же. Благо, иглы полетели и с боков, и со спины — похоже, Ривкин решил, что проверку новички уже прошли.

Некоторым не повезло: кого затоптали, кому, невзирая на наставления Ярцеффа, попали в глаз или в висок. Были и такие, кто просто-напросто упал лицом в чёрную лужу с розовой пеной по краям. Именно так погиб совсем крошечный, до последнего цеплявшийся хилыми ручонками за порванный комбинезон матери, мутантёнок — и Ярцефф знал: он ещё не раз придёт в кошмарах, спрашивая: «За что вы меня убили?» Но большинство очнётся. Не сразу, конечно, и ещё успеет много-много раз проклясть неуместное великодушие. Если Ярцефф и его бойцы сейчас допустят ошибку.

Толпа редела быстро. Хлопки выстрелов пневматики перекрыл басовитый рокот, впрочем, гораздо тише пулемётного. В прицелах мелькнула приземистая туша гравилёта, из которой уже выдвинулась странная, напоминающая совсем уж древнюю картечницу, установка. Изо всех восьми стволов непрерывным потоком вылетали иглы. Воздух наполнился свистом, в спину остаткам толпы хлестнул настоящий ливень игл. Будь пулемёт настоящим, на пустыре осталось бы лишь кровавое месиво. Но пуле-иглы разили, не уродуя тела, даже те, что попадали в затылки, не убивали, только усыпляли. Действовала «нелеталка» почти мгновенно.

…Последний мутант, здоровенный амбал с медно-зелёной кожей и чёрным гребнем, от лба через голову спускавшейся до самого крестца, почти добежал. Он даже замахнулся ржавой, выщербленной сапёрной лопаткой, метя рассечь Мэтхену голову. До изгнанника донёсся тяжёлый дух немытого тела, яростный рёв, казалось, сорвёт с головы волосы. Он успел почувствовать вонь раззявленного рта, когда над ухом хлопнула пневматическая винтовка. Могучая, бревнообразная рука, так и не выпустив лопату, нехотя обмякла, как сдувшийся воздушный шар, ноги-колонны подломились, крупное тело осыпалось на покрытое слизью бетонное крошево, как стена отстоявшей своё древней «хрущёвки». Их развалин встретилось на пути немало.

Взревели, заводясь по новой, моторы, ожила рация.

— Не стоим столбами, работаем, работаем! — И чуть в сторону, невнимательный гражданский пропустил бы мимо ушей, гражданский, но не капитан КСО. — Попользуем их ещё, Перейра — и тоже усыпим, а потом их начальству передадим. Пусть трибунал решает, зачем они приказ нарушили. А ты думал, я таких придурков на службу приму? Да у меня и прав-то таких нет! — Затем — снова громко, в рацию: — Туши сортируем, отдельно самцов, отдельно самок, отдельно детёнышей. Особенных уродов — отдельно… Выполнять!

Ярцефф зло усмехнулся. Но время для атаки ещё не настало. Пусть расслабятся, решат, что остолопы-добровольцы уже у них в руках. И ещё нужно приоткрыть двери броневика — счёт времени пойдёт на секунды.

— У вас роботы есть, я видел!

— Выполнять! А то вызову ваших, и объясняйте им, отчего приказ нарушен!

— Выполняем, — скомандовал Ярцефф. — Как услышите выстрелы — падайте. Остальным — оружие к бою, без команды не стрелять.

Таскать скукоженные, скрученные судорогой тела было неимоверно тяжело, Мэтхен тотчас вспотел. На миг он и правда почувствовал себя срочником прошлых времён, впервые в жизни копающим траншею «от забора до обеда». Даже осознание того, что в броневике, боясь даже дышать, ждёт своего часа восемнадцать проверенных парней, не очень-то помогало. Тяжко таскать неостывшие, но будто уже окоченевшие тела. Ещё тяжелее — зная, что вот этого вихрастого мальчугана лет трёх, может быть, ты сам и подстрелил…

…Рёв моторов пробил вязкую пелену усталости. Мэтхен поднял голову, подслеповато моргнул, пытаясь вглядеться в пелену смога слезящимися глазами, потом вспомнил, что в скафандре прибор ночного видения. Так, посмотрим, что там, на дороге… Мать моя женщина!

Наверное, они услышали бы колонну, если б не бой, за несколько километров. Но вопли избиваемых мутантов заглушили всё. И вот теперь всего в нескольких десятках метров, отбрасывая с гусениц комья грязи, покачивался на ухабистой дороге старый-престарый танк. Вроде бы — «польский» Т-90, Мэтхен был не очень-то уверен. Может, и «восьмидесятый».

За ним, растянувшись на пару километров, шла остальная колонна. Командирский гравилёт, двигавшийся по земле, три или четыре танка, пятнадцать бронетранспортёров, почти двадцать боевых машин пехоты — и между всем этим богатством тряслись заполненные каким-то оборудованием старинные карьерные самосвалы. В центре колонны, со всех сторон прикрытые разномастной бронёй, переваливались похожие на гигантские сосиски бензовозы. Раз… два… три… четыре… Внутри каждой цистерны плескались тонн по пятьдесят синтетической солярки. Её, Мэтхен был готов поспорить, взяли на захваченных заводах уже здесь, в Подкуполье. «Всё предусмотрели, суки» — с бессильной яростью думал он.

Помимо танков, в составе колонны тряслось несколько самоходных гаубиц, мощные стволы лениво покачивались, будто грозили свинцовому небу кулаками дульных тормозов.

Мэтхен оглянулся на стоящего у броневика Ярцеффа. Тот тоже не ожидал встретить кого-то ещё, а теперь поздно. Что толку, что в «Брэдли» по-прежнему ждут своего часа друзья? Одного выстрела могучей пушки хватит, чтобы заморское старьё разлетелось горящими обломками. Для подобных штук и делались стальные тиранозавры.

Командиры колонны уже заметили чужаков. Ловко проскользнув между машин, командирский гравилёт выскользнул из колонны. Мощный мотор урчал на самых малых оборотах, обманчиво-тяжеловесная машина подползала к замершему гравиплану Ривкина и Сметониса. Наконец, машина опустилась в хлюпнувшую грязь, бронедверь приоткрылась, наружу выпрыгнул щеголеватый офицер в скафандре, с новеньким, явно армейским плазмострелом, невесть как доставшимся тыловику. Как младший по званию, Ривкин отдал честь первым, но командующий колонной полковник задержался всего на мгновение: всё-таки лейтенант даже не проходил по его министерству. Из гравиплана высунулся неуклюжий Сметонис, он готовился, если что, поддержать командира «пашендэйловцев». Полковник досадливо зыркнул на учёного: только путающихся под ногами гражданских ему и не хватало!

Мэтхен перевёл взгляд на Ярцеффа. Под скафандром было не видно, но он представлял себе, что испытывает командир. И не поймёшь, что лучше: то ли броситься на них сейчас, в безнадёжную, погибельную атаку, то ли ждать, когда этот вот… Ривкин скажет, что они дезертиры, наплевавшие на приказ. Остальное выяснят потом — когда пойдут обыскивать броневик… Попались, на сей раз попались. А если завести броневик и на полной скорости рвануть из посёлка? От боевого гравилёта на наземной технике уходить — что от танка на своих двоих.

Отложил в сторону предпоследнее тело, распрямил уставшую спину, ноги сами понесли Мэтхена к командиру.

— Что делать будем?

— Молчи. Клеопатря, постарайся развернуть башню… Плавно, чтобы никто не заметил… Цель — гравилёт. Дудоня, при первых выстрелах заводишь мотор и рвёшь в поле. Если повезёт, уйдёте. Выложите несколько автоматов. Те, кто не в машине, никуда не идут: постараемся хоть немного их придержать. Я — к этим ублюдкам, зубы заговаривать…

Стараясь казаться непринуждённее, Ярцефф шагнул к Ривкину. Мол, свой я, свой, не надо меня трогать. Видите, и оружия нет… В смысле, на виду не держу…

Но все надежды рассыпались пеплом, когда с крайнего танка заревел мегафон:

— На землю, руки за голову, оружие бросить, от броневика отойти! Тем, кто внутри, выйти! Иначе открываем огонь на поражение!

На обречённый «Брэдли» нацелились десятки стволов, парочка бронемашин из головы и хвоста колонны отвернули с дороги, они спешили перехватить пути отхода. Обдав присутствующих жаром и подняв упругий ветер, поднялся в воздух гравилёт. Теперь бежать и правда бесполезно, драться — тоже. Сдаваться? Хороши они будут, когда из «Брэдли» вытащат, например, Отшельника…

…Рёв моторов колонны заглушил нарастающий до рёва же свист. Этот звук Ярцефф и Мэтхен помнили ещё по Смоленску, когда горящий завод расстреливали плазмопушками боевые гравилёты. Изгнанники инстинктивно пригнулись, для них этот звук был вестником смерти.

Иное дело — поимщики. Они знали, что в небе могут быть только свои. Загазованное небо Подкуполья, бывшего когда-то сердцем «несуществующей» России, принадлежало им безраздельно. Откуда там взяться опасности? На них мог броситься мутант из развалин, могла прилететь одинокая пуля из чёрных кустов, мог обвалиться свод рухнувшего подземелья — но чтобы вот так нагло, днём, на виду у орбитальных бомбардировщиков и боевых спутников… Наверное, потому и не взяли с собой в поход добровольцы ничего зенитного — если не считать таковыми танковые пулемёты, повёрнутые сейчас в сторону «Брэдли».

— Это что ещё за… — начал было Ярцефф, и тут события понеслись вскачь.

Первым погиб гравилёт. Никто не видел, как в пелене смога его настигла крошечная ракета — зато исправно ударил по ушам взрыв, прокатился по земле каток ударной волны, посыпались на мёртвый посёлок горящие обломки. На одном рефлексе Ярцефф повалился ничком, сбив Мэтхена, и прямо в прыжке заорал:

— Быстро из машины!

Быстро — не получилось: надо отвязать привязанного к сидению Отшельника, вынести наружу, потом из броневичка полезли остальные. При виде мутантов «пашендэйловцы» остолбенели, вытаращив глаза: у них не укладывалось в головах, что в броневике могут быть не одни люди. Смысла таиться не было, и изображавшие людей подкуполяне сорвали надоевшие кислородные маски. Дышалось в них, спору нет, бесподобно, но от непривычно чистого воздуха кружились головы.

Секунду спустя и частники, и добровольцы открыли бы огонь — но смог пропорола стремительная звёздочка первой ракеты. И — жахнуло. Резанула глаза ослепительная вспышка, сквозь рёв пламени прорезались вопли горящих заживо, с треском рвались кирпичики активной брони, на которые щедро плеснуло топливом. А мрак уже прочертил широкий, не как от ручного плазмострела, луч плазмы — такой способна была породить только бортовая плазмопушка гравилёта, — и наведшая на них ствол самоходка исчезла в облаке взрыва. Кувырнувшись в воздухе, вверх тормашками грохнулась подброшенная взрывом башня. Гравилёт ненадолго ушёл вдаль, но вскоре рёв снова стал нарастать: машина легла на боевой курс. И ревели идущие к целям ракеты, шипели, прожигая броню, неимоверно горячие лучи, рвались боеприпасы, горело топливо… Много всякой всячины есть на борту боевого гравилёта. Хватит на уничтожение среднего города — для таких штук, собственно, их поначалу и проектировали.

Оглушённые разрывами, ничего не понимающие, Ярцефф и Мэтхен уткнулись в грязь. Первым оторвал голову от спасительной земли капитан. Курт приподнялся, глаза обвели взглядом скрывшуюся в дыму колонну. Капитан перекатился, устроившись в небольшой грязной ямке. Паршивая замена стрелковой ячейки, но другой нет. Казалось, о них все забыли, и свои, и чужие — хотя кого сейчас можно назвать своим? Тех, кто клочьями парящего мяса и рваного железа разлетались вокруг? Или снова и снова долбивший колонну гравилёт? Раз за разом пилот ложился на боевой курс, разя огненными лучами, ракетами, какими-то сгустками светящейся субстанции… Ярцефф знал, какими, но было не до лекции: втащив осевшего бойца в яму (прилетел всё-таки особенно неудачный осколок), пытался перевязать обильно кровящее плечо.

На запруженной техникой улице продолжал буйствовать огонь, с шипением испарялся металл и пластик от лучей плазмопушки и плазмострелов, земля и обломки бетона вставали дыбом, разлетаясь во все стороны. Вспухавшие тут и там облака взрывов рвали смог и тут же добавляли новый, они шутя опрокидывали бронированные машины. Вон, некогда английский «Чиффтен» аж на башню перевернуло. А мотор всё крутил катки и гусеницы, не желая понять, что его жизнь прошла.

Хоть и лишённая прикрытия с воздуха, колонна не собиралась покорно умирать. Ожил, за миг до того, как старый «Меркав» исчез в облаке взрыва, башенный пулемёт. С рёвом рванулась в небо огнехвостая комета: один из добровольцев прихватил в поход столь же старинный «Стингер». На драконов, что ли, охотиться? Как чёртики из табакерки, солдаты выпрыгивали из бронемашин и садили в небо из всех стволов… И падали, падали, падали, бессильные поразить прячущегося в смоге врага. Взрывы снова и снова терзали измученные уши…

— …дьём!!! — казалось, уши заткнуло ватой — яростный крик командира едва пробился в сознание Мэтхена, то пропадая, то вновь накатывая. — В ата……бища! Ва… всех вое… на х…, гражда….. живьём!..гом, б…!

Всё-таки хорошо, что несколько базовых команд заучивали на уровне рефлексов, повторяя их тысячекратно. Эти рефлексы подбросили тело, пневматическая винтовка будто сама прыгнула в руки, в прицеле мелькнула нескладная фигура в гражданском — один из ассистентов профессора Сметониса, может, и он сам. Позабыв обо всём на свете, человек улепётывал в руины и был уже метрах в пятидесяти.

— Врёшь, не уйдёшь, — процедил Мэтхен, удерживая дёргающуюся спину в прицеле.

Спина то появлялась между развалин, то скрывалась за валами мусора и обломков. Поймав упреждение, Мэтхен выстрелил — но не в самого беглеца, что как раз скрылся за мусорной кучей, а туда, где он окажется минуту спустя. Игла с глухим хлопком покинула ствол, устремившись в недолгий полёт. Мэтхен рассчитал верно: она ужалила беглеца в предплечье, и безвольное тело, из которого будто выдернули кости, замерло. Постояв миг на подламывающихся ногах, тело неуклюже завалилось на бок. Мэтхен вспомнил: именно так падали застреленные Близнецы Сидоровы в показанном Отшельником видении. Правда, голова была одна, да и «убивали» долговязого временно, на сутки. Но отчего-то Мэтхен чувствовал удовлетворение, будто отомстил за кого-то из своих. Рука обрела прежнюю, вбитую на учениях капитаном твёрдость.

И уже спокойно и уверенно, одним плавным движением дослав пулю, он послал её в спину другого гражданского — на сей раз низенького и толстого, бестолково метавшегося меж горящими броневиками. Игла достала на пределе дальности, сил ей хватило только на то, чтобы неглубоко воткнуться в шею. Этого хватило: тело грузно опустилось в грязь. Мэтхен поймал в прицел следующего учёного: с его пневматической винтовкой больше не на кого охотиться. Пехотные скафандры иглы не брали даже в упор, и оставалось охотиться за теми, у кого их не было. А вояк пусть валят остальные. Вон, Ярцефф уже отшвырнул бесполезную «нелеталку», в руке появился верный «Калашников», капитан посылал скупые, точные очереди по солдатам, и от каждой падал человек. Ну, то есть внешне — человек. На самом-то деле, знал Мэтхен, мутанты — именно они.

Их заметили. Добровольцы по большей части бестолково метались между горящими машинами, но бойцы Ривкина залегли, выцеливая стрелков. Противник, перемоловший с воздуха целую бронекколонну, был там, наверху, а эти, напавшие, едва представилась возможность, находились в зоне досягаемости. Значит, главная цель — именно они.

Неслышно в воцарившейся какофонии выплюнула иглу пневматическая винтовка — и Жуха вин неуклюже повалился в грязь. С шипением сработал плазмострел кого-то из солдат. Шипение, запах горящего мяса, едва заметный в нечистом воздухе дымок… Вспыхнувшее факелом, тело осело в грязь: поток плазмы перерезал его пополам.

Взревел мотор «Брэдли» — Дудоне никто не приказывал, но он всё понял правильно. Испепеляя грязь и камень, луч ударил туда, где только что стояла машина. В следующий миг рявкнула двадцатипятимиллиметровая пушка, сорвался с направляющих дождавшийся достойной цели ПТУРС. Один из ещё живых танков скрылся в облаке взрыва — но вот снаряды…

У гравилёта не было времени подняться в воздух, а по земле ползти мешали горящие машины. Всё, что мог экипаж — включить на полную мощность установку энергоброни. В неё-то, окружившую и без того мощную броню незримым ореолом, и ударили снаряды. Сейчас, вот сейчас металлопластиковый борт покроется дырами попаданий, он ведь не совсем боевой, так сказать, в полицейском исполнении… Такой калибр должен взять…

Снаряды подлетали к броне почти вплотную — и как-то незаметно, беззвучно исчезали, будто их и не было, рассыпались металлическим песком и измельчённой в пудру гексогенной начинкой — и бесполезно развеивались по ветру. Даже попадая в пламя, крошечные кусочки взрывчатки не могли произвести что-то заметное глазу. А снаряды летели и летели, долбя в упор несокрушимое — и всё так же рассыпались невесомой пудрой. Порой в неё попадали и пули — но они умирали уж вовсе мгновенно, едва ли не в полуметре от тяжеловесно-угловатых бортов. Гравилёт ведь, не самолёт, ему наплевать на силу тяжести, оттого проще и с аэродинамикой.

— Твою-то мать! — проорал Ярцефф, выпрыгивая из послужившей окопом ямки. Ослепительно-белый луч прочертил по её дну дымящуюся борозду, частью испарил, частью расплавил оказавшийся у него на пути естественный бруствер. Капитан едва успел выпрыгнуть, а вот раненного выдернуть… Почти успел. Слепящий поток, казалось, лишь слегка зацепил раненое тело — но Ярцефф выдернул из ямы лишь покрывшееся от жара волдырями туловище, обугленное в низу живота. Ниже колен ног не было, испарились даже кости.

Защиты от плазмопушки нет — только совсем уж мощная энергоброня, какую могут запитать энергией реакторы космических линкоров, ну, так и «пушки» на них — соответствующие. Но и сама она не способна испускать непрерывный импульс дольше полуминуты, не взрываясь. Вот если дать ей пару секунд «передохнуть», а потом нажать на «старт» по новой… Этот краткий миг, пока «главный калибр» гравилёта «отдыхал», Ярцефф использовал по полной. Оставив на месте уже бездыханное тело, капитан рысью метнулся за развалины. Разумеется, они не защитят от выстрела, плазмопушка шутя берёт пять метров фортификационного бетона. Но помешать оператору плазмопушки целиться — помешает…

…И снова мрак пробила исполинская белая стрела. Только начиналась она где-то далеко в вышине, в смоге, а заканчивалась… Огненный луч с адским грохотом проломил силовое поле, ударил в броню — и сразу пошёл ядовитым дымом, истаивая, как снег в кипятке, не уступающий по прочности стали металлопластик. Едва вырвавшийся из крошечного раструба новый импульс оборвался полсекунды спустя, он лишь прожёг в стенах развалин несколько дыр подряд. А затем рвануло, да так, как никогда бы не смогла взорваться танковая боеукладка. Так мог бы гахнуть пороховой погреб линкора Второй Мировой…

Когда к глазам вернулась способность видеть (но всё равно перед ним мельтешили какие-то тёмные кляксы), Мэтхен приподнялся. Едва пережившие вспышку, глаза истекали слезами и болезненно ныли, в голове будто ворочался раскалённый гвоздь, подташнивало. Не лучше было и с ушами. Нет, как ни странно, что-то Мэтхен слышал. Странный какой-то треск… Это же рвутся патроны в перевёрнутом, горящем бронетранспортёре. Вот пули и барабанят о броню изнутри. Вряд ли в железной коробке остался кто-то живой.

Ещё вдали рычал мотор. Вдали? До «Брэдли» всего-то десять метров, просто слышно плохо… Вот, так лучше.

— Жив?! — раздаётся голос Ярцеффа. Командиру, повезло — часть мощи ударной волны приняли на себя развалины.

— Вроде…

— Идти можешь? Ясно.

Не мудрствуя лукаво, Ярцефф поднял друга на руки, мощные мышцы напряглись лишь вполсилы. Почти не шатаясь, командир пронёс его до броневика, а там жёсткие руки Клеопатри помогли впихнуть Мэтхена внутрь.

— Что… с остальными? — спросил Мэтхен, когда в рот полилась трофейная вода.

— Что, что, — буркнул Клеопатря, поправляя свою косу. — Как машина ихняя шандарахнула, нас как котят раскидало! Броневик-то наш, вон, и то чуть не опрокинуло. Камеру сорвало и перископ погнуло, как целиться-то теперь?! А этим конец всем. Я вылезал, смотрел: там после того, как жахнуло, ничего живого не осталось. Только обломки какие-то, не узнать даже, где танк был, где броневик, а где вовсе грузовик с каким-то хламом… Ну, и нас припечатало: троих, вон, насмерть, да ещё семерым досталось… Ты-то как?

— Да ничего, — прохрипел Мэтхен. — Стоять уже могу. Только, боюсь, скоро меня стошнит.

— Контузия, — произнёс Ярцефф, приоткрывая бронедверь. — Приложило тебя от души, я уж подумал, всё, готов. Так, парни, не спим — выбираемся. Там ещё гравилёт уцелел. На нём и быстрее будет, и надёжнее. Перегружаем всё туда, а «Брэдлика» тут оставляем. Не нужен он нам теперь. Мэтхен! Пленные — твоя забота!

— К-какие пленные? — голова внезапно закружилась, пришлось ухватиться за стальную стенку, чтобы не упасть. Вдобавок он едва подавил приступ тошноты. Как в таком состоянии конвоировать солдат — уму непостижимо. Ярцефф усмехнулся:

— Такие! Учёные, которых ты «нелеталкой» валил! Да не волнуйся, не сбегут они! Дрыхнут благодаря тебе без задних ног! Оттащите на пару с Жухой ребят в клетку, и там запрёте.

Мэтхен с наслаждением запихнул в клетку последнего — им оказался профессор Сметонис. Во всклокоченном, неописуемо грязном мужике в прожжённых лохмотьях и с волдырями по всему лицу опознать научное светило было невозможно. Его присыпало щебнем из рухнувшей стены, и хорошо хоть, ни один крупный камень не попал по голове. А зашвырнуло его туда ударной волной — уже после того, как один из парней-мутантов влепил латышу снотворную иглу в ягодицу. «Он ещё долго не сможет сидеть» — ехидно подумал Мэтхен. Особенно если глубоко вошедшая игла зацепила седалищный нерв.

Мэтхен захлопнул дверь клетки и устало привалился к борту гравилёта. Удивительно, как они справились. И, главное, непонятно, зачем Ярцеффу эти обормоты теперь, когда в их распоряжении боевой гравилёт? Думать не хотелось, ещё меньше хотелось спрашивать капитана самому. Мэтхен и не стал. Будет нужно — командир скажет.

— Справились? — Ярцефф бросил взгляд на клетку. Всё это время командир не сидел без дела. Деловито, не смущаясь смрадом горелой резины и горелого мяса, он осматривал машины, которые ещё не горели, или горели, но лишь местами. Не побрезговал ощупать и раскиданные повсюду трупы солдат: большую часть полезных вещей он собрал с «пашендэйловцев», но кое-что нашлось и у внутренников, и у добровольцев. И, разумеется, капитан очистил карманы и подсумки погибших от патронов. Живым нужнее. — Молодцы. А теперь — ходу отсюда, ходу. Отшельник, где тут можно найти тайник? Только не твой, ещё одна подземка нужна.

— Зачем? — не понял мудрец. При всём своём гипертрофированном разуме он был удивительно наивен в житейских вопросах. Вот как теперь.

— Затем! Вы все собрались воздухом питаться? В обмен на этих ублюдков господа из Забарьерья подгонят нам грузовичок с разным полезным барахлом. Может, даже освободят кого-нибудь из наших. Да и допросить ребяток не помешает.

— Ну, есть тут одна, — согласился Отшельник. Не то, чтобы ему нравилась идея, но возразить нечего. Забарьерцы первые решили поиграть в войну без правил — вот пусть и пожинают теперь плоды. — Но это уже Москва. В старые времена оно называлось «метро». Ближайшая станция… Погодите-ка, вспомню… Ага, из тех, что сохранились — «Митино». А мой тайничок в перегоне между «Митино» и «Мякининской» был. У меня там даже схема метро была, так что…

— Ясно. Ну что ж, давно пора посмотреть, что в Москве. По машинам. И ты, Дудоня, в пассажирский отсек садись: с гравилётом ты не справишься. Тут и мне-то трудно будет…

 

Интерлюдия 3. Подземные разговоры

Отсыпаться долго Пак себе не позволил. После вчерашних подвигов ныло всё тело, в голове будто засела раскалённая пуля. Так уже было, но тогда он проваливался в милосердный обморок, организм выталкивал пули сам. Сейчас сознание уже не уплывало, как в последние минуты пути — но Пак чувствовал себя разбитым. Казалось, его хорошенько потоптали, попинали, да так и оставили. И всё-таки время не ждёт, надо вставать.

Вставать не хотелось. Отлежаться бы, отдохнуть, ещё лучше — забраться в пещеры и подземелья, и там сидеть себе, как Отшельник. Если поселиться в его пещере, можно и о пойле не беспокоиться. Отшельник научился гнать его сам, и много лет обходился без краников. Там его вовек не найдут — надо только не высовываться, не пытаться противостоять необоримой силе, и всё будет хорошо…

От злобы на себя Паков хобот гневно затрубил. Он не Отшельник! Хоть и не осудишь старика — не с его силами воевать. Но он — не Отшельник, который не выдержал напряжения битвы, не сумел помочь никому из друзей: ни ему, ни Чудовищу-Бигу, ни маленькому Волосатому Грюне… Пак не станет сидеть в пещерке, полагаясь на других. Он будет драться сам, до конца и без пощады. Новообретённые силы, если вчера не вычерпал их до дна, помогут в борьбе с врагом.

Крысятник вернулся сразу после пробуждения. Парень сделал неплохую карьеру: в несколько минут он стал чем-то вроде барона и начальником разведки заодно. Озабоченное лицо сказало Паку многое — как и горящие глаза. В тот день вся община изменилась: поверила в свои силы, привыкла, что неуязвимых забарьерцев можно бить. А когда слухи об уничтоженных бронеколоннах загуляли по отряду, Пак стал чуть ли не божеством. Нет, жертв ему пока не приносили — но приказы выполняли быстрее, чем приказы Вождя. И, самое интересное, безо всякого гипноза. Вот и Крысятник, пока все спали, вызвался пройтись по поверхности, посмотреть, кто и что находится наверху.

Он не рассказал, как осторожно крался по развалинам, стараясь сливаться с покрытым чёрной слизью каменным хаосом. Как чуть не засёк патруль, обозревавший мир в приборы ночного видения, и пришлось прятаться в грязной, зловонной канаве, пока над головой свистели пули и рвались гранаты. Как прошёл верхом боевой беспилотник, выпустив миниатюрную ракету. Сейчас, когда больших отрядов не стало, летучие машинки охотились и за одиночками. Ударная волна почти оглушила Крысятника, но от осколков спасла груда кирпича — только один оторвал мутанту пол-уха. Ранка уже затягивалась, а насчёт уха Крысятник не переживал: главное, он сумел помочь Вождю! Самому Великому Паку!

— Вождь! — начал он. — Мы прошли до разрушенной дороги и обратно. Дорога чиста — но в развалинах за ней мы видели новые постройки. Там танки и броневики, тарахтелки летают.

— Вертолёты, — уточнил Пак. — Или гравилёты?

— А хрен их знает, не видели мы. Только слышали. Похоже, там отряд забарьерцев, они оттуда ходят вылавливать прячущихся в городе.

— Сколько народу-то?

— Мы близко не подбирались. Был случай, подрывались уже. Штуки такие, на земле валяются, а наступишь — и ты без ноги. С тарахтелок их высевают, уже по развалинам спокойно не пройдёшь… И машины какие-то ездят постоянно, то туда, то обратно. С одной мешок упал, мы посмотрели — пайки там ихние. Вот, принесли, Вождь.

Пак неторопливо открыл пластмассовую коробку. Хлеб в полиэтилене, способный храниться годами, сэндвичи, плитка шоколада, ещё что-то непонятное, но явно съедобное. И вдобавок — небольшая, в поллитра, фляжка. А в ней… Пак отхлебнул — и прищурился от удовольствия. Вода, сладкая, кристально чистая, какую можно попробовать только в Забарьерье. В загаженном химикалиями, радиацией и всякой заразой Подкуполье такой воды не могло быть по определению. Разве что глубоко под землёй, где нет проржавевших труб и ядерных могильников, куда не достаёт скопившаяся за сто лет дрянь.

Не без труда Пак заставил себя оторваться от волшебной жидкости.

— Воду отдай раненым. Еду распредели между всеми…

— Так не хватит на всех! Хотя и это подспорье…

Это Пак тоже знал. Времени было мало, прихватить всё накопленное прежним Вождём (и интересно ведь, для кого — случайно не для «чистильщиков»?) было невозможно. На день-два еды ещё хватит, потом кто-нибудь, глядишь, сможет выловить нескольких свинособак, крысосусликов и просто крыс, а вот затем… Сейчас все смотрят ему в рот и готовы выполнить любой приказ, хоть в рост пойти на пулемёты. А что будет, когда вся толпа дня три поголодает? Не станет ли новый Вождь копчёным окороком, который съедят целиком, и даже кости разгрызут? О бандах каннибалов Пак слышал. Помнится, давным-давно такие чуть Сидоровых не сожрали. Хорошо, их когти уже тогда внушали уважение — только против туристов, увы, не помогли…

А в лагере забарьерцев наверняка много еды. И эти… машины тоже есть. На них можно увезти столько, что хватит на месяц обжорства. И боеприпасами разжиться бы неплохо: один-два больших боя — и пятьдесят ящиков растают, как дым.

И всё-таки Пак не мог решиться. Если в лагере сотня человек, десяток пулемётов, а ещё танки и гравилёты, двести бойцов с автоматами — меньше, чем ничего. Был бы шанс с новообретёнными способностями, но они восстановятся не скоро, если вообще не перегорели. Да, было бы обидно… А действовать надо сейчас, пока никто наверху не знает, что они живы.

— Крысятник, — наконец распорядился он. — Пойдём вместе.

— Есть, — произнёс парень, вымуштрованный Тотей Кидалой. Он не мог взять в толк, почему Вождь хочет рисковать. Не доверяет? Хочет посмотреть сам? Да разве ж можно рисковать живым знаменем общины? Вот прежний Вождь, хоть гад был порядочный, но хотя бы понимал…

По мере того, как они шли к выходу на поверхность, усталость таяла, как дым. Пака заполняло злобно-радостное предчувствие схватки — и обязательно победы, потому что если хорошо подумал до боя, иначе и быть не может. Раньше в этом не было нужды, но тогда был Отшельник, который умел думать за всех. Да и отвечал тогда Пак только за себя. А теперь… Теперь он не имеет право проигрывать. Подкуполье итак потеряло слишком многих.

Вот и две толстые балки, кое-как переброшенные через провал. Пак бесшумно перебрался по ним, тихонько прохрустел по бетонному крошеву — и протиснулся в узкую, почти незаметную снаружи щель. Подошли Крысятник и остальные: осматривать местность с ними пошли четверо бойцов, уже побывавших наверху. Они были за разведчиков ещё при старом Вожде. Прятаться в бетонном хаосе, выслеживать врага им было не впервой.

Правда, им ещё не приходилось сталкиваться с забарьерцами в открытом бою — но драться парни хотели, а умение, считал Пак — дело наживное. Он сам не так давно смотрел на стреляющие железяки с благоговением, как на чудо. А теперь из такой кого хочешь продырявит. Да что говорить, ещё год назад он и самих забарьерцев считал писанными красавцами и высшими существами. Пока не словил от них пулю в лоб, не увидел трупы своей малышни в отвале и не побывал в зверинце. Даже ненавидеть не умел по-настоящему — до самозабвения и полной беспощадности.

Проспект был широк, когда-то дома стояли вразбивку, а между ними простирались широкие открытые пространства. С недавних пор Пак такие невзлюбил: то ли дело центральные кварталы — уж там-то его можно ловить, пока не надоест, а станет жарко — уйти в подземку. На окраинах хуже. Тут, уж если возьмут след, никуда не денешься.

Шум моторов Пак услышал издалека.

— Туда, — почти шёпотом скомандовал Пак, клешня указала на полуразрушенный дом. Один за другим подкуполяне забрались в пролом в стене — и, прижавшись к мокрой земле, затаились. Рёв приближался, нарастал, заполняя пространство: казалось, земля, как живая, дрожит от страха. Чуткие уши мутантов вычленили в рёве моторов и лязг гусениц, и — что сейчас, наверное, ещё страшнее — свист вертолётных лопастей. Нет, скорее всего, не новомодный гравилёт, таких дорогих игрушек на весь контингент всего несколько. Но даже вертолёта, какого-нибудь древнего, как дерьмо неандертальцев, «Апача», на весь отряд хватило бы за глаза.

— Фак вашу мать, — прошептал Пак подцепленное от Попрыгушки Леды забарьерное ругательство. В сочетании с подкупольской матерщиной получилось неплохо.

Больше всего Паку сейчас хотелось восточного ветра. Вопреки предрассудкам, в Москве оказалось не хуже, чем в родном посёлке — но дальше на восток, похоже, начинались по-настоящему гиблые места. Восточный ветер разносил новые волны смога — и вместе с ними ядовитые туманы, дождевые тучи, изливавшие на Подкуполье чёрные радиоактивные ливни, порой и мутировавшие в нечто невообразимое чумные и холерные бактерии. Вот, например, вроде бы туберкулёз — только убивающий за несколько дней и делающий это надёжнее пуль. Иные болезни, несомые восточным ветром, не убивали. Зато лишали рассудка, порождали беспричинную агрессивность или, наоборот, боязнь всего на свете, а порой вроде бы никак не влияли на здоровье, только рождались после них не просто мутанты, а… В общем, как те выродки у Эды Огрызиной…

Ветер не обманул. Мрак висел непроницаемый, даже днём в Москве царили неприглядные свинцовые сумерки. Тучи норовили разродиться мутным маслянистым дождём: с неба упало несколько липких капель. Ветер зло свистел в развалинах, но был бессилен порвать эту пелену. Хитрый Пак удовлетворённо глядел на широченный автомобильный мост, по которому давно боялись ходить даже пешие. Дальний конец моста терялся во мраке. Зато проходящий внизу канал давным-давно пересох, новая дорога была проложена прямо по грязному замусоренному дну. Туда и дальше, за канал, прочь из Москвы, и направлялись пришельцы. Пак с трудом дождался, пока первые машины подъедут на дистанцию видимости, посмотрел — и тихонько присвистнул. А что, впечатляет. Это ещё хлеще бронеколонн, которые он уничтожал две недели назад… Две бесконечно долгие недели…

Передовой броневик поравнялся с отрядом Пака. В тумане он казался втрое больше, чем был на самом деле, и куда страшнее. Даже лязг гусениц и надсадный рёв мотора казались громче, чем обычно. Поводя из стороны в сторону пушкой, будто оглядывая мир крохотным чёрным зрачком, броневик прополз так близко, что до Пакова отряда долетел выхлоп синтетической солярки. Никого не заметив, машина двинулась дальше, к спуску в пересохший канал. За ним следом уже шли другие машины. Бесконечная, несокрушимо мощная железная река.

— Сидим тихо, — скомандовал Пак. — Ждём.

Ещё плотнее прижавшись к стылой земле, они смотрели на невольный парад. Замер в изумлении даже Пак — он тоже такого ещё не видел.

Впереди колонны двигались бронетранспортёры, пулемёты на башенках смотрели в разные стороны, готовые в любой момент открыть огонь. Следом тряслась пехота на броневичках чуть побольше и с пушками вместо пулемётов — если в каждый помещается хотя бы десяток, не меньше роты. Стоило проехать пехоте, и как показались ещё более крупные машины: танки прикрывали от возможной фланговой атаки. За военной техникой дымил целый караван чем-то нагруженных грузовиков. Пак едва ли не скрежетал зубами, глядя, как мимо проплывает этакое богатство, и нет возможности даже слегка куснуть караван. Одно удивительно: почему грузовики, когда есть гравипланы и гравилёты? Наверное, забарьерцы решили в последний раз использовать всю старинную технику. Благо, в Подкуполье осталось немало синтетического горючего. «Мы его делали, нас с его помощью и убивают, — мысленно резюмировал Пак. — А что, разумно. Как бы и нам научиться так воевать?»

За грузовиками снова последовал танк, потом броневики — как вначале, но в обратном порядке. Все готовы прикрыть друг друга огнём, руины наверняка обшаривают сканеры, задача которых — увидеть малейшее движение или тепло среди давно брошенных развалин. Над головами с клёкотом рубят воздух лопасти вертолётов… Или всё-таки гравилётов? Трудно понять, когда не видишь даже размытых абрисов машин, а звук моторов неузнаваемо изменяет пелена смога. Тут нечего ловить. Уходить надо, пока не засекли. Проблема в том, что если шевельнуться — засекут точно. И тогда на всех хватит одной ракеты.

Пак вздохнул. Отшельник умел не перенапрягать свои способности, и в то же время видеть хоть через смог, хоть через Барьер, оставаясь в своём подземелье. А он сразу всё и вычерпал до дна… До дна?!

Пак всё-таки не выдержал, встрепенулся. Совсем, казалось бы, перегоревшее мыслезрение вернулось, да гораздо сильнее, чем в первый раз. Паку казалось, теперь он справился бы с Вождём шутя. Может быть, так и было: ни Отшельник, ни Вождь никогда не пробовали делать невозможное, просто потому, что понимали, что возможно, а что нет. Откуда-то Пак знал, что с каждым успехом, каждой победой будет становиться сильнее, набираться опыта, учиться влиять на реальность, меняя мысли тех, у кого сейчас сила. Вот и теперь Пак всё, чему успел научиться, бросил на достижение одной-единственной цели: внушить всем операторам, всем, кто смотрел в их сторону, что тут никого нет. «Да что тут смотреть, — всеми силами пытался всунуть им в головы Пак. — Камни тут, только камни. А если шорох какой-то услышали, так это крыса пробежала! Давайте, ребятки, проезжайте, если что, вы тут никого не видели».

Наверное, какой-нибудь из шарящих по развалинах пеленгаторов его и засёк — но операторы не отреагировали. Колонна продолжала неспешно ползти мимо, ревели моторы, выхлопы синтетической солярки расползались по развалинам. Но пушки и пулемёты хранили высокомерное молчание, а ракеты не покидали своих ячеек и пилонов.

Ещё вчера Пак едва заставил вражеский броневик притормозить, да и то потому, что кому-то в железной коробке вдруг захотелось в туалет. Сегодня он заставлял их нарушать прямой приказ, при том, что они всеми силами старались его исполнить — и делал это легче и лучше. Притом, что управлять, точнее даже не управлять, а направлять, предстояло уже многих, находящихся в разных машинах. И ведь всё получалось, да так, что лучше не придумаешь.

Пак приободрился. И, как всегда бывает, стоит чуть расслабиться, чуть не провалил всё дело. Он не видел, как в кабине замыкающего строй вертолёта тревожно замигал пеленгатор, оповещая обнаружение потенциальной цели. Такое происходило и с всеми остальными, но никто из людей этого не заметил. Казалось, они внезапно оглохли и ослепли, но это было не так. И когда Пак прекратил воздействие, «шапка-невидимка» сползла с отряда мгновенно, да что там, растаяла без следа. Правда, особой роли это уже не играло, все вертолёты вышли из зоны досягаемости пеленгаторов. Все, кроме одного.

Замирая, Пак увидел, как замыкающая машина вдруг резко отвернула от колонны. Как и все, прикрывавшие колонну, вертолёт был невелик. Не огромный, но неуклюжий транспортник, а стремительный поджарый хищник, как новогодняя ёлка увешанный оружием. Машина делала широкие круги, постепенно сужающиеся к центру. И, что больше всего не понравилось Паку, этот центр был прямо над ними.

Пак приготовился уже знакомым способом его отвадить, чтобы те, кто на борту, потеряли их без следа. Но в голову пришла совсем уж дерзкая мысль. Может, это и хорошо, что он заинтересовался? Пусть подлетит вплотную, сядет, и тогда… А как сделать, чтобы сел?

Да элементарно! Пусть увидит, что внизу и правда живые. Но раненные. И что это — люди, не мутанты.

— Вижу цель! Вон там засели, ублюдки! Сейчас мы их, герр майор!

Оператор пеленгатора аж дрожал от нетерпения. Можно и не палить сразу ракетой, так не интересно. А вот выгнать из развалин очередями сверху, а потом гонять по всему кварталу, сгорая от охотничьего азарта, пока выродок не свалится от усталости, и уж потом… Собственно, ради таких моментов доброволец Карнер и согласился надеть форму, а потом отправиться в эту вонючую дыру.

— Отставить! — толстый палец майора Ольмински ткнул в экран пеленгатора. — Не видишь разве — наши это, раненые, ситуация третьей степени тяжести, сигнал о немедленной помощи!

— Сэр, но…

Он сам не был уверен, что ничего не путает. Всё-таки их учили так быстро, а занятия были такими скучными… Но Карнер сюда ехал не для того, чтобы идиотов, подставившихся под пули, вывозить! А майор-то каков! Насупился даже, будто он командир вертолёта, а не пассажир! Ну, может, не просто пассажир, а посланный с инспекцией ревизор от правительства. Плевать. Это в ставке командующего он царь и бог. На вертолёте, да ещё на боевом вылете, командир может быть лишь один.

— Отставить пререкания! — команда прозвучала резко, как выстрел. — Говорить будешь, когда спросят. Объясняю для тупых: будь там противник, сигнал был бы другим. Засветка была бы красной, а ещё включилась бы система звукового оповещения. Протяжно так — пи-ип!

Майор торжествующе посмотрел на добровольца. «Что он делал на занятиях? Только не говорите мне, что слушал инструктора и конспектировал лекцию. Всё доложу советнику, всё!» Глаза у добровольца стали вовсе круглыми.

— Так он же красный! — ахнул тот. — И пищит так, как вы…

— Молчать! Ты дальтоник, да ещё, небось, обкурился перед вылетом! Никогда не видел такой некомпетентности! Оператор называется! Засветка — голубая, звуковой сигнал отсутствует! Вот из-за таких, как вы, колонны и погибли!

— Сэр, вообще-то командую вертолётом я, — счёл нужным вступиться командир. — Нам приказали доставить вас на базу — мы доставляем. У нас приказ — обеспечить безопасность колонны. Вы не имеете права нам мешать.

Но инспектора было уже не остановить.

— Вы мои погоны видите, лейтенант? В чинах разбираетесь?

— Да.

— Назовите моё звание.

— Майор.

— Как старший по званию, приказываю садиться и подобрать раненых. Иначе по прибытии на базу обещаю вам неприятности. И вам, и командиру группы, где служат такие разгильдяи!

Лейтенант вздохнул.

— Карнер, сиди спокойно, — устало приказал он. — Гжибовски, садимся. Оружие держать наготове, без моего приказа не стрелять. После посадки мотор не глушить. Майор, вам лучше не покидать вертолёт…

— Я сам решу, что мне лучше, — огрызнулся инспектор.

Лейтенант пожал плечами. Мысленно он успел сто раз проклясть заносчивого тыловика, который, войну ещё воспринимает как сафари. Хотя уже были случаи вооружённого сопротивления, засад, да в то, что удар по бронеколоннам был ошибкой, он не верил. Слишком целенаправленно и зло воевал тот парень, кто бы он ни был.

«Тут война, дурак, ни разу не прогулка! Тебе башку прострелят, а под трибунал нам идти!» Но и спорить не хотелось. В конце концов, что плохого в том, что господин майор немножко разомнётся, прогуляется? Только что прошла колонна, в которой сканеров и пеленгаторов десятки, и никто не поднял тревоги. Может, правда нет там никаких мутантов? Да и они, хоть идиоты, но не до такой же степени, чтобы шляться в километре от одной из опорных баз, да ещё днём, да ещё поблизости от колонны! Конечно, кто их знает, этих мутантов, но он сам на их месте не полез бы ни за что. Если даже есть — их не сто штук, толпу бы точно не пропустили. Что, трое здоровых парней с плазмострелами не прикроют майора юстиции, решившего поиграть в сталкера?

Рубя лопастями нечистый воздух, вертолёт опустился на землю. По укрывавшей камни слизи волнами пробегала рябь. Полозья со смачным чавканьем погрузились в эту слизь, миг спустя скрежетнули по раскрошенному бетону.

— Парни идут первыми, вы — следом, — скомандовал лейтенант. — Прикройте господина майора. Я останусь на месте, чтобы, если что, успели взлететь. Ну, и огнём поддержать, если что.

— К чему такие сложности, сынок? — удовлетворённый покладистостью экипажа, инспектор сменил гнев на милость. — Кто тут шариться может? Но если вам боязно, что ботиночки испачкаете, можете оставаться в машине. А кто смелый — за мной!

Вопреки всем инструкциям, майор молодцевато спрыгнул вниз первым. Закашлялся. Ещё бы — про респиратор-то господин инспектор позабыл, ехидно подумал командир вертолёта.

— Надеть противогазы! — скомандовал он.

Бойцы дисциплинированно натянули противогазы, ещё один, запасной, прихватили для майора. Досадуя на свою ошибку, моргая слезящимися глазами, майор торопливо надел полезное приспособление. Следом натянул рукавицы: мало ли что, вдруг придётся браться за что-нибудь руками. Может, это и перестраховка, но по инструкциям «безусловно запрещается» работать в Резервации без специальных перчаток и защитного костюма. Действительно ли тут так опасно для жизни, или нет, лейтенант не знал. Зато знал наверняка, что, если с ним что-то случится, страховку выбить будет очень непросто. Это драть взносы страховые кампании всегда готовы. А чтобы выплатили страховку, надо хорошенько потрудиться, скорее всего, придётся судиться. Малейшее нарушение инструкций — и суд станет на сторону страховщиков. Тогда и лечиться будет не на что. И надо следить, чтобы технику безопасности соблюдали остальные — иначе родственники разорят командира исками. Вот и приходится страховаться, страховаться и ещё раз страховаться.

Чёртов майор! Придётся идти самому. А то сунется куда-нибудь, и солдат за собой потащит. Лейтенант натянул противогаз, проверил, плотно ли прилегает к лицу маска, плазмострел будто сам собой прыгнул на плечо. Заряд на пятьдесят коротких импульсов, или десять длинных, но бронетехники вроде не предвидится. Хватит.

Грязь хлюпнула под массивными берцами, дымная муть закачалась перед стёклами противогаза. Так, где там этот факовый майор? Зачем его понесло в эту развалину… А эти тоже хороши — нет бы пасти местность, контролируя каждый свой сектор на случай нападения. Опустили автоматы, глазеют по сторонам. Нет, понятно, конечно, что первый раз так запросто гуляют по Резервации, и не по базе, а по всеми заброшенным развалинам. Но они же на боевом задании, чёрт возьми, и не добровольцы паршивые, а солдаты Внутренних войск!

Чувство опасности просто взвыло — но ничего больше лейтенант сделать не успел. Из тёмного лаза в полуразрушенном доме ослепительно полыхнуло, в последний миг лейтенант почувствовал тяжёлые, будто кувалдой, удары в живот. Его переломило пополам, отшвырнуло от дыры. Странно, но боли он не чувствовал — зато видел всё. И как падали расстрелянные в упор солдаты, обливаясь парящей в полумраке кровью, как застыл в ступоре майор-инспектор. Только Карнер, уже брызгая кровью из перебитой сонной артерии, успел пустить в дыру короткий импульс. Пахнуло палёным — или это только показалось? Всё-таки противогаз, многослойные фильтры… Но вскрик и падение тела там, внутри — не почудились. Кого-то, значит, зацепило…

Лейтенант был ещё жив, когда из пролома выбрался мутант с четырьмя глазами. Чем-то этот выродок казался знакомым. А-а, он же в полицейской ориентировке значится, как особо опасный преступник. Будто бы именно он учинил бойню в Гамбурге, с которой началась «миротворческая операция». Глядя на худую фигуру, рассеченный старым шрамом морщинистый хобот, вмятину во лбу — явный след от пули, вот это живучесть, — верилось. А особенно — если посмотреть в глаза. Что в верхней паре, что в нижней, стыла лютая ненависть.

Майора не убили. Пару мгновений после расстрела остальных он так в ступоре и стоял, глядя на вылезающих из развалин мутантов. Потом рука потянулась к плазмострелу на бедре. Но грохнула короткая, в два патрона, очередь, и майор взвыл: из простреленной руки брызнула кровь. Миг спустя плазмострел рассматривал один из мутантов. Его напарник деловито выкрутил инспектору здоровую руку. Второй с костяным стуком обрушил ему на голову приклад старинного автомата. Раскинув руки, майор рухнул в грязь, он умудрился упасть лицом в слизь, но четырёхглазый без лишних сантиментов пинком перевернул его на спину. Тем временем второй подкуполянин, осматривавший солдат, обратил внимание на открытые глаза лейтенанта.

— Vozhd, etot zhiv etshyo! Zavalit suku?

— Sam! Tatshite etogo!

Четырёхглазый подошёл к лейтенанту, неторопливо сорвал с лица респиратор. Лицо тут же защипало, на глаза навернулись слёзы. «Почему не кончает?» — мелькнуло в голове лейтенанта. Совсем недалеко была база, колонна, за углом по-прежнему вхолостую работал мотор вертолёта — но сам он, смертельно раненный и беспомощный, был в полной власти страшного урода.

Скрытые хоботом губы мутанта зашевелились. Сперва он не мог понять, о чём тот говорит. Потом понял — но, может, лучше бы и не надо?

— Видишь дыру? — показал мутант на свой лоб. — Ваши оставили. А я выжил. Давай сделаем тебе такую же и посмотрим, выживешь ли ты? Боишься… И правильно. Потому что все вы смертные. А я — бессмертный. Я не умру, пока не убью вас всех до единого. Вот тогда, глядишь, и сдохну. Не раньше. Ну что, давай попробуем?

Мутант наставил ствол на лицо лейтенанта. Полмира заслонил чёрный провал дула, из которого тянуло пороховой гарью. Потом прямо в лицо ударило огнём, и мир погас. Хитрый Пак отряхнул кровь, ошмётки мозгов и клочья волос со штанов. И плюнул на то, что осталось от лейтенанта.

— Думал, раз по небу летаешь, так и не достанет никто, да? А вот… тебе!

Обратно возвращались, как и пришли — вшестером. Погибшего разведчика Раху закопали тут же, в развалинах — просто обвалив держащуюся на честном слове стену. Для майора всё только начиналось. Слишком долго ждали этого мига все, кого загнали в подземелье.

— Сейчас мы будем спрашивать, — инструктировал пленника Пак, когда тот немного очухался. — А ты будешь отвечать. Причём правдиво и быстро. Иначе дам парням игрушку — живого забарьерца. Вон, Пон не откажется тебе что-нибудь отрезать: у него на площади две недели назад дети погибли. Или Любору тебя отдам: он только что оклемался от пули в животе. Неделю орал и корчился, пока пуля выходила, да ещё всю спину напалмом пожгло. Или ещё кому. У нас у всех к вам счёт. Так что ты мне всё расскажешь, что знаешь и что не знаешь. Иначе обещаю: быстро не сдохнешь.

Глаза пленника стали круглыми от ужаса, Пак удовлетворённо улыбнулся. Похоже, до майора-инспектора только теперь дошло, куда его угораздило попасть. Обшарпанный потолок, весь в каких-то тёмных потёках, самодельные факелы вместо ламп, и в этом неверном свете по стенам мечутся уродливые тени — тем более уродливые, что испускавшие их существа мало похожи на людей. Но ужаснее всего четырёхглазый. Ему тут повиновались не за страх, а за совесть. А раз так, надежд нет. Ведь каждый раз, когда по нему скользил обжигающий взгляд четырёхглазого, казалось, что майор юстиции погружается в ледяной омут ужаса. В этих глазах застыла ненависть, уже не минутный порыв, а спокойное, деловитое, не мешающее думать и действовать чувство, когда вся жизнь подчинена мести.

— Попробуем, — дождавшись, пока пленника чуть отпустит страх, произнёс Пак. — Имя, звание, должность, номер части.

Пак никогда не допрашивал столь высокопоставленных пленников. Прежний Вождь был лишь расходным материалом в руках завоевателей, а приставленный к нему офицер, похоже, новичком. Лейтенант, или как там его на самом деле… Да и форма какая-то не такая, как на солдатах и офицерах полевых войск. Какая-то другая контора? Сейчас и выясним.

— Юстиции майор Вацлав Ольмински, главный военный прокурор Лодзинского воеводства, — зачастил пленник. — Приказом министра юстиции Польской автономии назначен куратором операции в Подкуполье от правительства Еврофедерации…

Возможно, он хотел проявить твёрдость, но взгляд четырёхглазого урода, пробирающий до костей холодной ненавистью, выбивал из колеи. Сам в совершенстве владевший искусством допроса со спецсредствами и без, майор таял под этим взглядом, как брошенная в кипяток льдина — быстро и неотвратимо. Казалось, он превращается в маленького беззащитного мальчика, которого вот-вот убьют какие-то ублюдки. Не потому, что он им мешает, или хотя бы его хотят сожрать — ради развлечения, от скуки и безнаказанности. А этим и нужно-то всего ничего! Да это всё такая мелочь, даже не «для служебного пользования»! Эти вопросы задают пленникам и на нормальных войнах…

— То есть высматриваешь, кто что скрысил, и устраиваешь бедолагам проблемы? — недобро усмехнулся Пак. — Верно? Ты вроде не для того, чтобы с автоматом по руинам бегать, и в народ палить?

— Д-да-да, так точно! — обрадовался, что нашлось хоть какое-то алиби, прокурор. Почему-то он понимал мутанта, будто тот говорил не по-английски даже, а по-польски. — Я ж тут для того, чтобы всё было в порядке, законность соблюсти… Чтобы всё по закону было…

— И как тут с законностью, паря? — обидно ухмыльнулся Пак. — Нашёл, к чему придраться?

Майор удовлетворённо вздохнул. Конечно, нашёл, это его хлеб! В первом отряде, который Рыбинск чистил, чуть ли не каждый боец норовил себе мутантёныша оставить. Будто приказ — ни одной живой твари не оставлять — не про них писан. А ведь теряется смысл операции. Они бы ещё спаривали их, чтобы посмотреть, что в итоге народится!

В семнадцатом отряде, работавшем в районе Осташкова, обнаружилась массовая кража защитных костюмов и ботинок армейского образца, вдобавок, недостача в кассе всего Северо-Западного сектора. Полтора миллиона энергоединиц, между прочим! В районе Алексина командир отряда пытался мешать отлову мутантов сотрудниками МИИАМа, в смысле, Международного института изучения антропомутаций, с научными целями…

— Не уточнишь, что за цели такие? — глубоко вдохнув, чтобы обуздать ярость, спросил Пак.

— Вивисекция, препарирование, изучение воздействия на мутантов различных факторов — холода, жары, радиации, химических веществ, тока… Оценить способность к регенерации ампутированных органов…

Майор осёкся, нарвавшись на бешеный взгляд. Сжался в ожидании удара, но удара не было, местный главарь умел держать себя в руках. Немного успокоившись, майор стал корить себя за промах: он привык видеть в них животных, даже хуже, чем животных — подлежащих полному уничтожению омерзительных чудовищ. Но для тех, кто волен сейчас в его жизни и смерти, они — сородичи. Дурак! И что теперь делать?

Но Пак, видимо, решил, что убить пленника успеет.

— Ясно. Ну, рассказывай. Ещё что интересного? Как общая обстановка в Подкуполье… то есть России?

— Я тебе сказал всё, что мог, — всё-таки сумел выговорить прокурор. — Остальное — военная тайна, разглашать которую — преступление.

Терпение Пака, наконец, лопнуло. Пудовая клешня ударила в ухо с такой силой, что майор на миг потерял сознание. Боль вырубила его, но боль же и привела в чувство, когда ботинки стоявших по бокам от вождя мутантов-разведчиков синхронно врезались в голени. Пару секунд очнувшийся майор только судорожно открывал рот, как вытащенная из воды рыбина. Пак с трудом поборол искушение треснуть ещё и в другое ухо. Пока нельзя. Он ещё не умел обозревать всё Подкуполье разом, как Отшельник. Вот и приходилось полагаться на всякую сволочь.

— Совсем ничего? — как-то даже ласково поинтересовался он. Только такой ласки майор не видел и в страшном сне. — Мы ведь будем отрезать от тебя куски, от живого, жарить и жрать на твоих глазах. Мы же ублюдочные мутанты, в которых ничего человеческого не осталось — так вы простакам втираете, суки? Вот и попробуешь на себе! Так как у вас дела в других местах идут? А то мы в подземке сидим, знать не знаем, что в мире деется… Но проверить твои слова — сумеем.

— По-разному, — торопясь исправить промах, зачастил майор. Одними побоями Пак бы такого эффекта не добился, но новые способности, оказывается, годились и для такого. Теперь из пленника можно вить верёвки. А если он всё-таки соберётся с силами, можно и повторить. — В общем, всё прошло нормально, на одиннадцатый день мы заняли Москву… Этот вот город. Последних мутантов уничтожили на Красной Площади массированным ракетно-артиллерийским ударом. Остались небольшие группы… Преимущественно в болотах, лесах, либо подземельях. Ну, ещё в больших городах в развалинах могут прятаться, но это ненадолго. Найдут, вычистят. Большие бои были в Смоленске, Вязьме, в Людиново: там в отряде «демократов» мутанты взяли верх, пришлось уничтожать их в ходе специальной операции. По плану-то они…

— Какой план?

— План «Требюше», — терпеливо пояснил пленный. До него окончательно дошло, что никто шутить не будет, он спешил купить себе жизнь. Ну, хотя бы отсрочку. Или, если уж совсем плохо, казнь попроще. — Операция «Требюше» — план уничтожения Подкуполья. Введён в действие в ноябре прошлого года. Первый этап — заброска групп диверсантов, пополам из нашего отребья и мутантов, готовых работать на нас. Я видел такого — некоего Гурыню, он был командиром отряда. Пропал без вести за сутки до взятия Москвы. По показаниям очевидцев, его уничтожил доброволец Айвэн Миткофф…

— То есть вы уже своих прислужников режете? — перебил Пак. Кто такой Гурыня, он знал прекрасно, и не отказался бы добраться до горла предателя. Увы, не судьба.

— Он сделал своё дело…

— И сдох как собака, — не выдержал, перебил пленного часовой.

— Ясно, — недовольно произнёс Пак. Вмешательство в допрос не требовалось. — Дальше.

— Группы должны были посеять в Подкуполье смуту…

— Посеять что? — грозно вопросил Пак. — Ну-ка растолкуй, а то мы академиев не кончали.

Майор растолковал. Разложил по полочкам: понял бы даже безмозглый Бандыра, если б дожил до этого дня. По мере рассказа Пак мрачнел всё больше, не по себе стало и конвоирам. Казалось, сама Смерть дохнула им в лицо. А в головах не укладывалось: кем же надо быть, чтобы такое задумать? Все они родились в Подкуполье, ничего больше не знали. Оно было не просто их родиной — их миром. И теперь они хотят уничтожить… Нет, не только их самих — весь этот мир, сделать вместо него нечто другое. Может, лучшее, кто знает — но совершенно, абсолютно чуждое.

Ладно, допустим, люди… Или, как их называют эти, мутанты, виноваты. Грохнули, там, кого-то. Ну, нашли бы, покарали виновных. Они ведь такие сильные, им это раз плюнуть. Нет, решили уничтожить всех. Ладно, допустим, все мутанты виноваты — уже тем, что родились на свет, надо думать. А чем виноваты крысосуслики? Воронопиявки? Котособачёнки всякие? Да хоть микробы… Или им земли не хватает? Так у них там такие леса и поля, Пак рассказывал, а города небольшие, чистенькие, аккуратные… Живи не хочу, и земли завались. Чего их сюда несёт? Почему просто не оставить Подкуполье в покое?

Не выдержав, Пак завыл. Жутко, как может выть лишь смертельно раненная, издыхающая волчица, знающая, что никто не накормит, не защитит её волчат. В вое неразрывно сплелись такие боль, ненависть и отчаяние, что пленник затрясся, как осиновый лист. Ему казалось, что угрозы обезумевшего четырёхглазого монстра будут осуществлены тут же. Теперь он не заботился о сохранении тайны, вываливал всё подряд — о кровавой бане, которую устроили карателям в Смоленске, гибели командующего Западным сектором полковника Наттера, о том, что тех мутантов так и не выловили. И о том, что кто-то прикончил сотрудника спецслужбы, отбывшего из базы на «Брэдли». И о неожиданно малом количестве убитых мутантов на Смоленском направлении — будто кто-то предупредил их о нашествии. В сравнении с другими местами, где уничтожены не меньше трёх четвертей всех мутантов…

Но не только на западе у захватчиков возникли проблемы. Ковров и Щёлково, Переславль-Залесский и Рязань, Тула и Ржев, Вязьма и Щёлково… Хоть и немного было мест, где убийц встретило сопротивление, хоть и погибли почти все, кто схватился с врагом — но и убийцы понесли потери. Точной цифры майор не знал, но счёт шёл на сотни. Вроде бы даже их командующего, генерала Мануна, за огромные потери хотят сместить.

На душе у Пака потеплело. Получается, они — не одни. Есть ещё островки сопротивления, не все полегли у проклятых краников со счастливыми улыбками идиотов, не поняв даже, что наступает конец их мира. Кто-то достал оружие, организовал отряды, понастроил укреплений, куда и влезли всем стадом одуревшие от безнаказанности убийцы. И получили за всё и сразу, пусть лишь один отряд. А дерзкие мстители, избежав разгрома, прорвались в подземелья. Есть и другие отряды, сумевшие даже захватить броневик и убить особиста — вроде того, который прежнего Вождя контролировал. Они же или другие в ночь перед захватом Москвы атаковали командование группировки, много старших офицеров было убито… Да и предупредили посельчан такие же, готовые драться до конца. А каждый убитый каратель — сотни спасённых жизней своих. Соответственно, каждый ещё живой боец…

«Ты рано отчаялся, Отшельник! — неожиданно вспомнил погибшего друга Пак. Не от него ли в наследство он получил чудесные способности? — У Подкуполья и теперь есть защитники. Надо только им немного помочь, установить связь… Вместе мы добьёмся большего, чем по отдельности. Главное, что готовые бороться — нашлись».

Видя, что Пак на него и не смотрит, пленник тоже замолчал. Лицо мутантского предводителя не выражало ничего, а неизвестность пугала ещё больше, чем самая страшная кара.

— А ещё я знаю про проект «Сайгон»! — уже не зная, как набить себе цену, продолжал он. — Вам это наверняка будет интересно…

— Что за «Сайгон»? — отстранённо поинтересовался Пак.

— Не знаю подробностей, слышал, что это мощнейшее оружие, хотя официально считается средством для повышения потенции. Его разрабатывают в МИИАМе у озера Байкал… Сибирский протекторат. Проект секретный. Я знаком с переведённым туда из Института учёным… Валдисом Сметонисом… Они собираются испытывать это оружие на захваченных мутантах… Тридцать первого августа…

— Понятно, — так же отстранённо произнёс Пак. Сейчас он не играл — ему действительно надоело возиться с этим уродом. А не спросить ли…

— Что было в той колонне, с которой вы вначале летели?

— Дефолианты для уничтожения бактерий, — махнув рукой на секретность, сказал Ольмински. — На авиабазу в Шереметьево везли, чтобы распылять с гравипланов. Ещё самовоспроизводящиеся нанороботы. Они будут уничтожать смог и вредные примеси в почве и воде, как я говорил.

— А… еда? — задал беспокоивший его вопрос Пак. — Как вы себя-то снабжаете?

Пленный замялся. На такой вопрос, действительно ставивший под угрозу пол-контингента, отвечать ему не хотелось. Но Пак лишь мотнул головой, вскидывая хобот, и улыбнулся. От такой улыбки можно было отдать богу душу.

— Наконец-то что-то интересное, — произнёс Пак неторопливо. — Ну-ну, я слушаю. Если вести меня устроят, я подарю тебе жизнь. Может, даже и свободу. Говори.

Не раз и не два майор юстиции Ольмински играл в подобные игры с подследственными. Он прекрасно знал и правило из трёх «не» для арестанта, и цену обещаниям отпустить и помиловать. Но не верить не получалось, как не получалось и не бояться, и не просить. Тем более, когда на тебя так смотрят, и будто копаются в мозгу, выворачивая его наизнанку. Кажется, стоит этому жуткому монстру разозлиться по-настоящему — и майор умрёт в жутких мучениях, а перед тем сойдёт с ума. Запирательство не поможет: монстр узнает всё, просто переворошив его память, даже если он будет гордо молчать. Эта уверенность нарастала с каждой минутой, казалось, кто-то умело взращивает мысль, что сопротивление безнадёжно. Может, и правда он? Торопясь купить себе спасение, майор зачастил:

— Раз в месяц на центральную базу будет приходить грузовой гравиплан, в нём доставят всё необходимое для военнослужащих сектора — боеприпасы, продовольствие, медикаменты, обмундирование, строительные модули для военных городков, научное оборудование. Сколько продовольствия? Не меньше ста пятидесяти тонн. В секторе более трёх тысяч военнослужащих. Характеристики гравиплана? Экипаж — один пилот, маршевая скорость шестьсот пятьдесят километров в час, грузоподъёмность триста пятьдесят тонн, сто пятьдесят — продовольствие, остальное — бочки с питьевой водой, спиртные напитки, средства для дезинфекции… Ещё есть гравипланы-танкеры с синтетическим горючим, либо водой, но уже не питьевой, рейсы с боеприпасами и медикаментами. Такие гравипланы прибывают по десять в месяц.

«Триста пятьдесят тонн!» — восхитился Пак. Вот новость так новость! Один такой гравиплан, если его посадить и разграбить, решит проблему с продовольствием на год вперёд! А вода… То, что на остальной Земле считается питьевой водой, в Подкуполье, сокровище на вес золота. Если еда — спасение от голода, то вода означает спасение от болезней, неизбежных в тесном подземелье. Пак торжествующе протрубил хоботом.

— Горючкой потом займёмся, вот еда и вода — интересно. Когда полетит ваш гравиплан? — сумрачно поинтересовался Пак. — Во сколько вылет, прибытие, маршрут? Ну? Жить-то хочешь?!

— Вылет из Минска третьего мая в 21.00, прибытие в Шереметьево в 22.15. Маршрут прямой. Промежуточных посадок не предусмотрено.

— Ну, это не значит, что их не будет, — усмехнулся Пак. В голове уже начал оформляться план. Даже не так, не план, а План. Успешное осуществление которого даст шанс выжить в подземельях. Надолго сохранить островок уничтожаемого мира… — Ладно, давайте кончать с этой падлой, — устало произнёс Пак и повернулся к выходу.

— Э-э! — всполошился, пытаясь вырваться из пут, которыми его привязали к креслу, майор. — Вы обещали сохранить мне жизнь…

— Я пошутил, — обернулся Пак и подмигнул пленнику. После чего подошёл к конвоирам и что-то шепнул на ухо — сперва одному, потом другому. Видя, как сереет лицо прокурора, он только усмехнулся: похоже, тот решил, что психованный главарь выбирает для него самую лютую смерть… Но нет, просто убить — действительно слишком просто. Этого мало. Надо, чтобы и остальные узнали, что с ним сталось. Пусть боятся засыпать каждую ночь, пока они на земле Подкуполья! — Ха-ха-ха!!! Как шуточка?

Все четыре глаза, не мигая, уставились в глаза прокурору. В этих глазах, казалось, не осталось ничего, кроме ненависти, она жгла майора раскалёнными углями, и в то же время леденила, как антарктический лёд. Чувствуя, как затягивает пучина невероятного, отнимающего рассудок ужаса, прокурор попытался отвернуться — и не смог, его воля сминалась, как фигурка из папье-маше под танковыми гусеницами. Казалось, его затягивало в чёрную, ледяную прорубь, в которой нет места ни разуму, ни чувствам. Прокурор дёрнулся, пытаясь вырваться из проруби, выползти на лёд, но прозрачная кромка подломилась, вслед за остальным телом голова ушла в чёрные глубины, и дальше уже не было ничего, кроме этой чёрной мути и холода, высасывающего последние капли того, что было майором Ольмински…

Отшатнувшиеся, как от прокажённого, конвоиры увидели другое. Пак впился взглядом в глаза прокурора. Некоторое время тот сидел спокойно. Потом глаза бешено завращались, всё тело забилось, будто под напряжением, на губах выступила и клочьями поползла на мундир пена. Казалось, прочные металлопластиковые путы сейчас порвутся, и обезумевший майор бросится на своих мучителей. Но в этот миг Ольмински обмяк и бессильно откинулся в кресле. Голова запрокинулась назад, глаза закатились, губы раздвинула дебильная усмешка. Миг — и ни с того ни с сего прокурор захихикал: казалось, он сделал кому-то мелкую пакость, и страшно этим доволен.

— Эй, ты чё, с дуба рухнул? — вырвалось у одного из конвоиров.

— Бу-у-у! — взревел прокурор, выпучив глаза. — Бу-у-у!!!

И зашёлся в истерическом хохоте. Его мучила одышка, в груди что-то хрипело, с оттопыренной губы на живот тянулась клейкая ниточка слюны, на глазах заблестели слёзы — но безумный смех не отпускал. И каждый, кто его слышал, боялся себе даже представить, что творится сейчас в мозгу майора.

— Развяжите, — устало скомандовал Пак. Пожалуй, на сегодня экспериментов с мыслеречью хватит. — Доведите до выхода — и отправьте на все четыре стороны.

— А он не…

— Не, — Пак рассеянно махнул клешнёй. Говорить не хотелось. — Он теперь и «му» сказать не может, да и писать — тоже. Чисто Папаша Пуго. Что за Папаша такой? Да родитель мой. Сожгли его эти… падлы…

Подумал — и добавил:

— Хотя мой-то хоть понимал, что ему говорят — ну, когда после краников в себя приходил.

 

Глава 15. Дорога в никуда

— Спасибо вам, — произнёс Отшельник, когда спуск кончился. Здесь тоже оказался «самогонный» аппарат, как и приличный запас «сырья». Стоило немалых усилий очистить его от пыли, а потом раскочегарить так, чтобы Отшельник не остался без спасительной жидкости. На огромный глаз даже навернулись слёзы. — Отсюда я могу худо-бедно держать под контролем Смоленск, помочь не помогу, но хоть подскажу Петровичу, если что. А тем, кто в Москве, я точно могу помочь. Вам, например. Или… Есть ещё парень, его Пак зовут. Хитрец Пак, или Умный Пак.

— Кто он такой? — тут же спросил Ярцефф. Хотелось надеяться, что он, как Петрович или Мечислав, возглавляет отряд.

— Обычный парень. Но умный, умнее многих. Он понял, что происходит, раньше меня. Если кто и будет драться до конца, это он. Потому что ненавидит их по-настоящему.

— Посмотрим, — разочарованно буркнул Ярцефф. Один боец, даже с выучкой КСО, мало что значит в этой мясорубке.

…Они остановились у неприметного отнорка — снаружи и не скажешь, что там нечто большее, чем крохотная канава посреди груд битого кирпича. Оказалось, вполне даже глубокий лаз, ведущий в обширное подземелье. Последний раз заставив машину дрогнуть, гравиплан замер, стоило мотору замолчать, и упала тишина. Бронедверь открылась, хлюпнув, грязь приняла сапоги Мэтхена, следом спустился Ярцефф.

— Парни, выходим! И посмотрите, где можно… Мальчишку…

Крохотный мутантёнок, в которого попали осколки, отчаянно цеплялся за жизнь. Он не умер сразу, как ожидал Мэтхен, а протянул целых два дня, то утопая в океане бреда, то приходя в сознание и крича от боли. Остальные не могли помочь ничем — ни бинтов, ни обезболивающих в аптечке давно не осталось, и даже Отшельник мог лишь немного ослабить боли. Прошлым вечером даже показалось, что он выкарабкается… Увы, мальчуган скончался ночью, во сне, когда, незаметно для всех, открылась едва затянувшаяся рана на бедре. Вынося из салона крохотный, покрытый коростой засохшей крови трупик, Ярцефф избегал смотреть на остальных. Может быть, боялся, что кто-то увидит подозрительный блеск под глазами?

— Командир, а этих что, так с собой и повезём? — Мэтхен спросил — и пожалел. Сейчас, когда капитан в таком состоянии, с него станется сотворить с пленными что-то страшное. По крайней мере, Мэтхен бы за себя не поручился.

— Нет, конечно, — отозвался Ярцефф. — Тут и оставим. Он за ними приглядит.

— А может, взять их, да… — это уже Хухря. Именно она до самого конца заботилась о малыше — по временам казалось, именно она была его матерью. Конечно, только казалось.

— Зачем? Терпеть не могу убивать без нужды. Конечно, патроны и горючка нам теперь не нужны — зато они пригодятся, если мы попадём в западню. Когда нас зажмут, можно сказать: мол, у нас ваш профессор, не выпустите нас, получите всю группу по частям. Как говорится, одна нога здесь, другая там, а голова в Акапулько, ха! Смелость — одно, а глупость — совсем другое.

— А-а, ну тогда другое дело, — нехотя согласилась Хухря, задумчиво мерцая шкурой.

Карты Московского метрополитена у них не было. Возможно, такой уже не существовало в природе — ни в бумажном виде, ни в электронном. Да и чего стоила бы карта полуторавековой давности теперь — когда перегоны и станции где затоплены, где обвалились, а где, наоборот, в породе открылись новые проходимые щели? Новые ходы могли прорыть и местные — последние русские и самые умные из мутантов. Строились и трубы, переплетавшиеся в сумасшедший, никому толком не известный лабиринт. Впрочем, о ней никто и не горевал. Им нужна была одна-единственная, построенная уже в двадцать первом веке станция, название которой ещё можно было прочитать, буквы покосились, заросли грязью, но ещё висели на стене. «Митино».

Тоненькая цепочка людей и мутантов миновала проход, сапоги и ботинки гулко били в раскрошенную лестницу с провалом вместо эскалатора. Пахнуло затхлой сыростью, дышать стало тяжело даже ко всему привычным мутантам. Выдержат ли учёные? Они ведь избалованы чистым, насыщенным кислородом и без вредных примесей, воздухом. Опять же, чем их кормить-то?

— Не волнуйтесь, — пояснил Отшельник, впервые так явно демонстрируя способность читать мысли. — У меня заначка есть. Бочка на двести литров, в ней — синтетическая баланда. Баланда не портится. Не скажу, что вкусно, но с голоду не помрут.

— Они тебя не тронут? — озабоченно спросил Ярцефф. Всё-таки целая толпа очень злых мужиков…

— Само собой, нет.

Спящих без задних ног научных светил, поражённых снотворным, несли без лишних сантиментов. В дыру протаскивали по одному, потом брали вдвоём: один за руки, другой за ноги. Если зад волочился по камням, а куски арматуры рвали штаны, на это никто не обращал внимание. Пусть радуются, что пока не убили!

Станция тонула во мраке, фонари выхватывали лишь ближайшие ступени. Когда прошли в вестибюль, свет стал таять во мраке. Такие залы Мэтхен видел и в Лондоне, и в Эдинбурге, но он и представить себе не мог, что нечто подобное есть и в Зоне. Впрочем… Если тут была великая индустриальная держава, уж в своей-то столице метро построить она могла. Мэтхен усмехнулся: историку судить по сегодняшнему дню о прошлых эпохах непростительно.

А для Ярцеффа метро стало откровением. Он рассматривал широченный зал, плиты, которые, если протереть ногой, ещё блестели, сломанные турникеты и эскалаторы, погасшие электронные часы, причудливые своды, замерший на вечную стоянку древний состав. Конечно, он потерял былой лоск, корпус местами проржавел насквозь, стёкла, которые не выбили, заросли слизью и жирно блестели под лучом фонаря. Прогнили в труху и сидения. Но плафоны с лампами, сами сидения и сохранившаяся на стене схема метро свидетельствовали: поезд предназначался для пассажиров.

— Ни хрена себе, — пробормотал он, сверяя схему и показанные на ней очертания реки с навигатором. — Выходит, можно в любую точку Москвы пройти! И никто ведь не знает… Сколько же всё это строили?!

— Эта станция уже в двадцать первом веке построена, — отирая слизь с расколотой, отвалившейся от стены плиты, произнёс Мэтхен. «Станция открыта…» — ещё можно было прочитать на плите. — А самые первые, я слышал, строились ещё до Второй Мировой… Кстати, самые красивые — именно старые станции, в центре. Впрочем, скорее всего, их уже затопило — они ведь самые глубокие… Отшельник, куда теперь?

— Тут есть одна подсобка… Там раньше был склад запчастей для эскалатора. Кое-что мне пригодилось… Чтобы аппарат смонтировать.

— Который пойло гонит? — изумлённо спросил Мэтхен. Ему всегда казалось, что без заводского оборудования получить адское зелье невозможно.

— В общем, да. Немножко по-другому, чем на заводе, а результат почти тот же. Меньше энергии тратится. Пришлось пораскинуть мозгами…

— Отшельник, а зачем тебе вообще эта дрянь?

Мудрец смущённо потупил глаз. Наверное, это было не то открытие, которым стоит гордиться. Но всё-таки решился, не считая возможным скрывать от друзей.

— Это долгая история, Мэтхен. Началось с простого любопытства. Я когда маленький был, к пойлу не прикасался. Боялся, что мне голову проломят, а драться никогда толком не умел. И всё мне было любопытно — что, да как, да почему… А когда впервые увидел людей Оттуда — хоть и жили мы в глубине Зоны, порой туристы и туда лезли — стало мне интересно, отчего мы такими стали. Не потому, что кому-то рассказать хотел, тем более не мог и не собирался ничего менять. Это мой мир, я привык к нему. А будет что-то новое, думал я, придётся заново осваиваться, своё место искать…

— И как ты узнал? — спросил Ярцефф. Кто бы мог подумать, капитану было интересно и это.

— Про воздух я понял, когда кто-то из туристов потерял кислородную маску. Там ремешок лопнул, её и выбросили, надели новую, а фильтр ещё работал. С едой и водой вышло потруднее, всё, что эти бросали, наши тут же подмели. Но крошки от хлеба и остатки коктейля в банке — нашёл. С едой и воздухом было понятно, а вот пойло… Я решил, что именно в нём весь секрет. Надо было достать образец… К краникам уже не пускали, место моё заняли, как поняли, что я не пью. Тогда я стал думать, откуда оно берётся. Говорили — посылают из Забарьерья, но тамошний коктейль совсем не такой. Помогли книжки — я искал их в развалинах, как только читать научился, потом и Биг стал помогать.

— А кто тебя читать учил?

— Да что там учиться, букварь из развалин мальчишки достали. Сами-то ни черта не понимали, а мне всё просто было. Как только понял, что буквы повторяются, и на каждую букву слово с картинкой подписано… Нет, это-то просто было. Вот латинский алфавит по надписям на пивных банках расшифровывать… Впрочем, и тут ничего сложного, когда принцип знаешь.

Отшельник выпрямил гипертрофированную голову, даже выпятил хилую грудь. Этим открытием он действительно гордился. Мэтхен улыбнулся — но уважение к мудрецу только выросло. Тот сумел сделать то, чему в Заберьерье учат с помощью новейших психотехнологий опытные преподаватели, и учат годами, сам. Всего за несколько дней. Вот это Разум!

— Если б не пособие по биохимии для медицинского университета, мог бы и не сообразить. Я узнал хотя бы, как и где искать. Полноценный анализ тут, конечно, не сделаешь, но кое-какое оборудование я смог воспроизвести. Благо, вырос не здесь, а ближе к югу, там, где раньше Пущино было. В развалинах лабораторий кое-что даже уцелело. Как образцы сгодилось, а микроскопы я даже рабочие нашёл, не электронные, конечно. Выяснилось, что в воздухе, воде, земле накопилось много ядовитых веществ, в том числе мутагенных. Но одновременно сделал вывод, что дело не в них. Они — катализаторы, но не первопричина мутаций. От такого коктейля, который у нас образовался, скорее можно умереть, чем мутировать. Хотя в большинстве мест, как мне удалось выяснить, он не смертелен: люди из Забарьерья, заброшенные сюда, процентов на семьдесят выживали — хоть и болели, и умирали преждевременно, и изначально зачастую были больны. Скажем, наркоманы в последней стадии. С другой стороны, порой случаются сбои в генной системе — то есть те самые мутации — и там. То есть загрязнённая атмосфера и вода вызывают мутации лишь у микроорганизмов с высокой вирулентностью… Ну, то есть, легко мутирующих изначально. Ага, вот и пришли. Так… Аппарат цел, отлично.

Отшельник удовлетворённо потёр хилые, анемичные ручки. Он уже устроился в кресле, к которому тянулся тонкий, явно бывший некогда капельницей, шланг. Игла проржавела так, что сломалась, едва Отшельник её коснулся. Он нетерпеливо оторвал её от капельницы, теперь можно было пить, только вставив капельницу в клювик. Ничего, есть и запасные.

— Помогите! Вон там надо открыть вентиль, а там отодвинуть заглушку для поступления сырья. Этот аппарат я раньше делал, когда был ещё в силах. Там-то у меня усовершенствованный остался… Ага, вот так.

Агрегат заработал, внутри что-то забулькало, заскрежетало. Мэтхен не мог взять в толк, откуда берётся энергия, наверное, в роли ГЭС работал струившийся по коллектору под подсобкой поток нечистот. Вряд ли у Отшельника в заначке имелся генератор на холодном термоядерном синтезе. Хотя кто знает, кто знает… Подкуполье не раз опровергало представления о возможном.

— Сейчас первая порция пройдёт синтезатор… Итак, оказалось, что всё дело в пойле. Именно оно лишает генокод устойчивости, провоцируя спонтанные мутации. Я выделил вещество, которое оказывает сильнейшее мутагенное воздействие — особенно на потомство. Причём на мужчин больше, чем на женщин. То есть если мужчина примет его перед половым актом, вероятность мутации потомства выше, чем если примет женщина. Ну, а если оба — она практически стопроцентная. Вещество способно накапливаться в организме — как радионуклиды, а выводится лишь частично, и через много лет, не раньше. С каждым новым употреблением концентрация в организме повышается — вероятность мутаций растёт. Даже если пил или пила когда-то раньше, хоть много лет назад, есть шанс зачать мутанта. При наследовании мутации иногда теряются, зато добавляются новые. Происходит суммирование отклонений…

Мэтхен поёжился: нынешние подкуполяне не расставались с пойлом уже семь-восемь поколений. А стоит вспомнить, что и сам, пусть всего один раз, принял адского зелья…

— Это не всё. Частое употребление приводит к мутациям у самого человека… или не человека. Дело не только в этом веществе, но и в других компонентах. Прежде всего, пойло вызывает стойкое привыкание, не слишком сильное, но при ежедневном употреблении в течении полугода — необратимое. Привыкание вызывает входящий в состав пойла синтетический наркотик. Он очень сильный, вдобавок в чистом виде ядовитый.

— Что за мутации? — напрягся Мэтхен. Ох, не надо было идти на поводу у поселковых!

— Разрушаются центры нервной системы, особенно те, что ответственны за речь и абстрактное мышление. Остальное — у кого как, в зависимости от предыдущих мутаций и врождённых особенностей организма. У кого-то поражается мочеполовая система, у других прорастает шерсть, начинают сверх меры расти одни и чахнуть другие органы. Порой появляются и вовсе атавистические органы — когти, жвала, крылья, плавники, ласты, рога… Человек — действительно вершина эволюции, в его наборе генов в угнетённом состоянии присутствуют все предыдущие ступени. Благодаря пойлу какие-то рецессивные гены могут стать доминантными. Ну, то есть из скрытых и угнетённых превратиться в открыто действующие. Вот как шерсть у Грюни: его родители употребляли эту дрянь каждый вечер на пару, его делали не приходя в сознание. Знаю, видел… Но иногда мутации оказываются полезными.

— Да что в них полезного? — вспылил Ярцефф. — Как глянешь на них… то есть на нас всех…

— Ты про естественный отбор слышал? — торжествующе поднял лапку Отшельник. Он чувствовал себя на седьмом небе: точь-в-точь университетский профессор, влюблённый в свой предмет, делающий доклад об открытии. — За счёт частых мутаций реакция на изменение среды ускоряется. Вплоть до одного поколения — представляете? Бывают мутации и вредные — но их носители чаще всего умирают младенцами, и дальше их не передают. А здесь — вы заметили? Мы почти не замечаем радиации, ядовитой атмосферы, заражённой воды, пропитанной токсичной дрянью земли… В худшем случае болеем, но не умираем. При этом некоторые — невероятно живучие. Я видел, как мужик после краников забрёл в руины и распорол себе живот арматурой, да так и заснул на ржавой железяке. Причём чуть ли не половина кишок вывалилась. Думаете, он помер от заражения крови и остального? Через пару дней очухался, слез с прута, причём часть отломилась — так и осталась в кишках. А через две недели снова к краникам полз. Вы и сами видели выживших с пулей в голове или в сердце.

— Вот в чём дело, — протянул Ярцефф, оскалившись в злобной усмешке. — Забавно. Что местных погубило, их и спасло.

— Так и есть.

— Одно непонятно, — произнёс Мэтхен, пока Отшельник поглощал пойло. Голова засветилась ярче, озарив осыпавшийся битый кафель, отслоившуюся краску, растрескавшийся бетон, распухший от постоянной влаги стол со столетие не включавшимся допотопным компьютером — даже не инфоцентром. Рядом пристроился заросший пылью принтер, из него ещё торчала слипшаяся, сгнившая бумага. — Если эта жижа так опасна, почему её выпускают и пьют? Кто её, кстати, разработал? Ни за что не поверю, что она уже была в природе.

— А это самое интересное. Я тоже не понимал, кто и зачем придумал пойло! Потом нашёл научный доклад — точнее, печатный черновик, даже не подписанный. Один из самых поздних документов в Подкуполье: его написали за пару лет до образования Купола. Там доказывалось, что пойло содержит наркотические и мутагенные компоненты, но я это уже знал. Зато выяснилось, что напиток был в свободной продаже. В 2013 году его запатентовали в Грузии, но Грузия, скорее всего, была лишь ширмой. На самом деле и разработать, и выпускать зелье грузинам было не по карману. Может, это была большая корпорация, или пойло разработали в секретных лабораториях Свободного Мира… Об этом в докладе не говорилось.

Патент перекупила Польша. На территории стран Евросоюза, нынешней Еврофедерации, его сразу запретили, признав общественно опасным. Польше разрешили его экспортировать, но на банки ставить надпись: «Только для продажи в СНГ». А в России будущее пойло сертифицировали как безалкогольный тонизирующий напиток «Little smile», и пошло в свободную продажу — без ограничений по возрасту и времени продажи. Вдобавок при производстве большими сериями оно дешевле водки. Пойло сперва везли в страну, потом поставили заводы по розливу «Улыбочки» в банки, эти банки в России, Белоруссии и Украине выпускали миллиардами в год. А традиционные спиртные напитки почти попали под запрет. Они продавались в немногих магазинах в больших городах, только в рабочее время, по очень высокой цене. Особенно водка и пиво. Подозреваю, это делалось специально: устраняли менее вредных конкурентов «Улыбочки». Смотрите: водку не достанешь, цена зашкаливает, а тут — дёшево, доступно и с ног не хуже валит.

После 2020 года начали массово рождаться умственно отсталые, уроды и просто мутанты. В 2025 году ООН решила создать Зону — области вокруг Москвы. А чтобы окупить деньги на создание Купола, в Зону стали выводить ядовитые отходы, отработанное ядерное топливо, отходы экспериментов по клонированию… Самое грязное и опасное производство тоже разместили здесь. Чтобы мутанты работали, организовали раздачу синтетической баланды и пойла, теперь его подавали с помощью краников. Потом решили, что производить всё можно в Зоне же, чтобы «пойло» не выходило за её пределы. Теперь, думаю, выйдет. Очень уж удобно устранять лишних.

— А потом что? — спросил Мэтхен. Вот и ещё одна сенсация. Сколько ещё страшных тайн хранит Свободный Мир? — Что было с теми, кто «пойло» не пил?

— Вспомни свою прабабушку, Эрхард, — произнёс Отшельник. — Разбежались они кто куда. Теперь, думаю, и за них примутся: они могут остаться единственными, кто помнит, что Россия — была. Поднимут архивы, изучат родословные — и, как потенциально склонных к мутации… Ну, или просто изолируют от остальных, или ещё что придумают. Тут сто тридцать лет была всепланетная свалка, и ничего не менялось. Там думали, что мы все вымрем лет за сорок, и можно будет почистить. Но мы выжили. Некоторым, например, мне, мутация дала невосприимчивость к пойлу. Оно не берёт меня — только придаёт силы и помогает голове думать… И остальные как-то приспособились. Даже потомство рождать умудряются — стало ясно, что сами мы не сдохнем. Они долго думали, что с нами делать. Вот, придумали.

— Отшельник, такое же невозможно! — изумился Мэтхен. Если Отшельник прав, в случившемся виноват и Свободный Мир! Теперь понятно, зачем нужно «секретить» историю России. — Должны быть специальные структуры, которые следят за такими вещами…

— Есть, — согласился мудрец. — Были. Судя по всему, на них работал автор доклада. Но окончательное решение всегда не за ними, а за чиновниками.

— А чиновники получали процент с продаж, — зло усмехнулся Ярцефф. — Строили виллы за Барье… бугром, открывали счета в заморских банках — то есть деньги, затраченные на уничтожение РФ, ещё и вернулись сторицей. А эти всё знали, уже тогда. И, зная, что впаривают согражданам отраву, спешили в последний раз набить карманы — они уже раз нажились на катастрофе, правильно? Ну, в конце позапрошлого века, когда миллиардерами становились за пару лет, и ничего особо не делая. Человек, если в чём-то добился успеха, норовит и дальше действовать так же. Даже если условия изменились. Вот и эти… Подозреваю, того умника по головке не погладили, а доклад утопили в пустом трёпе. И продолжили шакалить… Кого винить в случившемся — Свободный Мир, который устранял врага, как умел, или тех, кому прибыль застила глаза? А может, и не этих шакалов, а лакавших отраву свиней, для которых Богом была реклама?

— Ярцефф! — возмутился Мэтхен. — Получается, мы сами и виноваты? А те, кто отраву сделал, как бы ни при чём? Да за что ты их ненавидишь-то так?

Но Ярцефф не остановился. Остановиться не позволили бессильная ярость — и запоздалый, никому уже не нужный стыд. Мэтхен никогда не слышал от него такой длинной речи, и послушать было, что.

— За что ненавижу? За то, дружище, что они стояли у краников, когда надо было драться за свою землю и своих детей! И за то, что они продали нас, своих потомков, за своё свинское счастье. Вот мой прапрадед. Он воздушно-десантной бригадой командовал, был такой подполковник Николай Ярцев. Он и другие офицеры могли взять, да и свергнуть вороватых ублюдков. Как в Турции, Венесуэле, других странах бывало! Нет — болтали по курилкам: то плохо, это плохо, жилья не дают и армию сокращают. А твои учёными были, микробиологами, так? Могли они противоядие разработать? Могли. Могли до прессы достучаться, книжки написать популярные, да хоть голодовку устроить? Могли. Нет же, за места свои боялись, у кого работа, у кого дети, а у кого квартира. И в итоге всего лишились, понимаешь? И работы, и детей, и квартиры. И страны впридачу. И будущего. То, что мы видели, начиная от Смоленска — последствие ИХ выбора. Понял? Их сознательного выбора. Они думали, что всё образуется, что ЭТИ наворуются вволю, и вдруг сразу резко перевоспитаются. На крайняк — уворованным поделятся, кинут какие-то объедки. А если нет — мол, на наш век хватит, страна богатая, а после нас хоть потоп. На их-то век и правда хватило, почти все умерли ещё в России, не в Резервации. Но детям они оставили всё это. Грязь, краники — и руины. Только руины… И — туристов-охотничков.

Капитан дёрнул головой, будто отгоняя навязчивые видения, Отшельник устало склонил голову, розовые отблески расплескались по стенам. Переведя дух, Ярцефф продолжил:

— А тех, кто не пил зелье, и, значит, не мутировал, Там принимали с распростёртыми объятьями. Как противовес наводнившим Европу мусульманам. Ведь правильно же, Мэтхен? Ну, и я про то же. Именно они виноваты больше всех. Они ведь поняли, к чему всё идёт, оттого из Раши и побежали! Если бы они не уехали, а свои знания и таланты употребили на защиту страны, ничего этого бы не было. И эти выродки, что стирают нас с лица земли, сидели бы в своей Европе тише воды, ниже травы. Под прицелом наших ракет, а то и чего посуровее. Права пидоров бы отстаивали. И кошечек. Если бы… А они решили сбежать от проблем. И теперь всякие Комитеты расового контроля копаются в наших родословных, а наше русское происхождение — клеймо для нас и наших детей. Что ж, справедливо. Мы перестали нуждаться в своей стране, и избавились от неё, а теперь кто-то избавился от нас. Справедливо. Это только справедливо.

Ярцефф вздохнул — как-то потерянно, ничего подобного прежде Мэтхен не видел. Впечатление было такое, будто из командира выдернули стальной стержень. Опираясь спиной на колонну и прихлёбывая пойло, Отшельник, не отрываясь, глядел на капитана. Единственный глаз даже не моргал.

— Мэтхен, у твоей прабабки какая была фамилия? Ну, у той, которая из России в Шотландию приехала?

— Звягина, — произнёс Мэтхен. — Ольга Звягина. Вышла замуж за Эдуарда Мэтхена, хозяина небольшого пивного завода, в 2031 году…

— Вот из-за них, таких «умных», мы сейчас и скитаемся по всепланетной помойке, и не знаем, доживём ли до вечера. Благодаря им мы и не имеем ничего, кроме старья — против плазмострелов и гравилётов. Ведь есть высшая справедливость в мире, согласись! Всё честно!

— Ага, честнее не придумаешь, — не выдержал Отшельник, ненадолго выпуская капельницу из клювика и пережимая её хилыми пальцами: ни капли заветного пойла не должно пропасть. — Когда в детей из танков стреляют, это ну просто совсем честно…

— Честно, — выдержал взгляд Ярцефф. Или всё-таки Ярцев? Мэтхен и сам только сейчас осознал свою принадлежность к этому миру — не по собственному выбору, как раньше, а по праву рождения. Он вернулся на родину. А раньше был как бы в эмиграции. — Но и всё, что мы с ними сделали и сделаем — тоже будет честно. И если в итоге Свободный Мир навернётся с воза с миллионами жертв — будет честно и справедливо. Нашей вины в этом не будет.

— Ладно, я тоже виноват, — вздохнул Отшельник. — Мне следовало понять раньше. Пак-то понял, а он знал меньше меня. Что теперь делать будете?

— Бубу, — усмехнулся Ярцефф. — Эта свинья заслуживает виселицы, но придётся поджарить из плазмомёта. Да, и можно вас кое о чём попросить?

— О чём? — опешил Мэтхен. Чтобы командир чего-то просил, он тоже слышал впервые.

— Хватит фыркать. Ярцефф, Ярцефф… Мы не в Еврофедерации, правильно? Так и зовите меня по-русски. Ладно. Хватит подделываться под чужаков!

И уже выходя из комнаты с Отшельником, Мэтхен расслышал бормотание командира:

— Должен же хоть кто-то не предать…

Мотор торжествующе взревел, прянула вниз, тая в свинцовом смоге, безжизненная земля. Жужжа, заработали кондиционеры, они были встроены в систему управления и включались автоматически, как только герметичные двери захлопывались. Воздух внутри стремительно свежел, у мутантов кружились головы.

— Отключить? — спросил Ярцефф.

— Да нет, командир. Всё нормально — может, последний раз в жизни дышим, а дышится здорово.

— Ты это брось! — серьёзно ответил капитан. — Нам ещё жить и жить! Сдохнем — кто их города жечь будет?

Пока был «Брэдли», всё было нормально: после «девяностого» бывшему танковому экипажу не составило проблем пересесть на новую технику. Но даже старый гравиплан — техника другой эпохи. Той, когда центр России уже стал Зоной, а остальную Землю под шумок прибрал к рукам Свободный Мир. Ничего подобного ни Дудоня, ни Клеопатря, ни Жуха и Хрюк не видели. Но по штату в гравилёт этого типа требовалось трое. Командир, он же оператор плазмопушки, оператор пеленгатора, он же пилот-водитель, и то, что в танке называлось стрелок-радист.

Заменить бывших танкистов оказалось некому — остальных пришлось бы учить ещё полгода. А времени нет, в Москве творится безумие. Мутанты со всех концов Подкуполья собрались в бывшую столицу, чтобы послушать нового оратора — того самого Бубу, которого Отшельник называл Чокнутым. Его речи не отличались разнообразием — всё те же судии праведные, призывы покаяться, сакраментальные, распявшие Христа жиды… Но в них был огонь, была страсть — и на этот огонь простодушные мутанты слетались, как бабочки. Если верить показавшему очередную «картинку» Отшельнику, они заполонили весь центр бывшей столицы. Тысячи… Десятки тысяч… Толпятся на пустырях, в развалинах, в русле изрядно обмелевшей и вонючей реки, на холме, где ещё стоял полуразрушенный Кремль… На том, что навигатор определил как Red Place, вообще не было просветов. Только огромная колонна, уходящая в смог метров на пятьдесят, а то и сто, на верхнем конце которой высилась огромная бронзовая голова. Кому поставили этот памятник? Мэтхен напрасно копался в памяти.

— Проклятье, — заскрежетал зубами Ярцефф, услышав доклад Мэтхена. — Их же одним ударом накроют! А где эти? Отшельник может показать?

Мэтхен ненадолго замолчал: Отшельник шарил мыслезрением по окрестностям.

— Так… Наши знакомые из Смоленского отряда в Апрелевке, но утром точно к Кольцу выйдут. Ближе к полудню окажутся в центре. Остальные чуть подальше, но обольщаться не советую: будут в центре самое позднее завтра к вечеру: задержать-то их некому. Северо-западный отряд ближе всех, занял Химки, передовое охранение вышло к бывшей Кольцевой дороге, в центре Москвы будут не позже завтрашнего полудня. В отряде почти сотня одних танков при поддержке четырёх гравилётов и десятка вертолётов, а ещё РСЗО и самоходки. Они могут не ждать остальных, а начать зачистку сами.

— А если придержать, у тех, кто в Москве, будет время рассредоточиться и спрятаться, — вставил Ярцефф. — Главное, чтобы они поняли, что происходит. Ладно, там дальше?

— Северный отряд движется по пустым местам, но они обходят химические свалки и ядерные могильники, да ещё через болота пробираются, сейчас в Белом Расте. Северо-восточные застряли — напоролись на сопротивление в районе Щёлкова. Там какие-то чудища, которых только плазмопушки сразу валят. Но к вечеру по любому всех положат, даже если с воздуха не обработают. А восточная группа — что-то застряла, до сих пор Электроугли чистит. Эти будут в столице только после полудня. Юго-восток… Эти долго возились в Рязани, там кто-то взорвал отстойники и энергоблоки, так что несколько дней фон был несовместим с жизнью. Они задержались, сейчас только в Бронницы входят. Но к вечеру тоже будут в Москве. В общем, до вечера все будут в городе. Кольцо окружения уже сплошное, те, кто в городе, не выскользнут. Хотя кое-кто, по-моему, уже начинает догадываться, выбираются из города… Придержать какую-то одну группу смысл есть. Южная группа… Заняли Подольск, но там отчего-то остановились. Отшельник не знает, почему. Юго-западная группа заняла Троицк, откуда может, по обстоятельствам, помочь или Смоленскому отряду, или Южному. А почему сотня-то? Многовато что-то, вспомни, какими силами они в Смоленске воевали!

— Там у Смоленского отряда фронт был не меньше трёхсот километров, считай, через всю бывшую область. А тут всего тридцать. Всех и собрали в один кулак. Действуют по сходящимся направлениям, — отрывисто бросил Ярцефф. — Придержать северо-западных можно. Но смысла не вижу.

— Почему? Разве…

— Придержать мы сможем не всех, а только один отряд. И то на пару часов, даже ценой гибели отряда. Но остальные будут двигаться безостановочно. Вдобавок, поскольку с каждым километром продвижения фронт сокращается, кольцо окружения будет уплотняться. Юго-восточный и Северо-восточный отряды сомкнутся у нас за спиной, отрезая от города. Затем нам просто ударят в тыл, одновременно станут кончать тех, кто в центре. Сил им вполне хватит.

— Что же, выходит, нельзя ничего сделать?

— Можно. Если этой же ночью мы убьём Бубу и распугаем остальных, как в Вязьме собирались и только потом пойдём на прорыв где-нибудь на стыке группировок. Тогда часть успеет вырваться, а кто-то уйдёт под землю. Иначе конец всем.

Мэтхен помолчал. «Отшельник, где он ночует? В Кремле?»

«Нет, Кремль они считают символом тоталитаризма и имперского шовинизма, — услышал он в ответ. Надо же, и в мыслеречи можно иронизировать! — А Бубу избрали президентом Подкуполья. Без него у них всё накроется медным тазом. Поэтому его берегут — держат в тайной комнате внутри памятника на Красной площади. Но завтра — вступление в Москву, штурм, зачистка последнего и самого крупного города. Будет совещание в Северо-Западной группе, в Химках. На совещание прибудет не только Буба, но и все командиры групп, Манун и даже Сол Модроу. Там же и пресса будет… Передай это Ярцеффу, немедленно».

— Командир, Отшельник говорит, сегодня ночью Буба будет в Химках, в месте дислокации Северо-Западной группы. Туда же съедутся на совещание все командиры групп, Манун и Модроу. Будут обсуждать детали штурма, заодно проведут последнюю пресс-конференцию.

— То есть вся головка — в одном месте? — поднял голову капитан, и Мэтхен отшатнулся, такой яростный огонь полыхнул в его глазах. — Если мы справимся, обезглавим всю группировку?!

— Ярцев, они будут под прикрытием всей группы. Сто танков, и прочее…

— Да плевать! Один гравиплан их всех стоит! Мы и не станем драться со всей группой: сделаем дело — и назад. Смотри, я, Жуха и Клеопатря наносим удар с воздуха по их сборищу, ну, и склады да жилые модули проштурмуем. Устроим большой бардак. Остальные идут с тобой, Мэтхен. Ваше дело — ни с кем не связываясь, скрытно проникнуть в расположение противника, и как начнётся — уничтожать всех, кого увидите. Особенно обращайте внимание на штатских, особенно со свитой, и офицеров. Отшельник может уточнить, где они будут?

— Сейчас спрошу… Ага, есть. Здание бывшей городской администрации, оно почти не разрушено, местами целы даже стёкла.

— Так, глянем по навигатору… Ага, вот оно. И подходы нормальные, не просматриваются — развалины высоток, сплошные завалы. Если что, танки не развернутся, а вот гравиплан — запросто… Ого, да там промзона не меньше, чем в Смоленске! Будет, куда уходить. Только осторожнее, там в канал радиоактивные и химические отходы сливали. Как сделаете дело — или будете отступать, если не получится, уходите на юг. Вдоль бывшего Ленинградского шоссе. Судя по схеме в подземелье у Отшельника, где-то там должен быть вход в подземку. Там соединяемся — и вниз, под землю. Без Бубы горожане сами разбегутся. Главное, что без командования эти денька на два задержатся. Это наш шанс, Эрхард, понял?! Последний шанс, упустим его — в Москве бойня будет. Не такая, как в Сафоново или Рудне — настоящая резня, с десятками тысяч трупов! Мы обязаны попытаться! Так своим и скажи, и сам помни. Понял?

— Я знаю, Ярцев, — улыбнулся Мэтхен, впервые в жизни произнеся фамилию друга по-русски. — И я тебя не подведу. Но, может, лучше ударить только с воздуха? А мне — в экипаж, скажем, вместо Жухи? Зачем всем-то рисковать?

Ярцев задумался: должно быть, прикидывал шансы.

— Нет, — произнёс он наконец. — Плазмопушка эффективно разрушает строения, у нас и парочка малых ракет есть — но времени для удара будет немного. Если по тревоге все выскочат из строений, потери будут невелики. Но главное — даже не потери как таковые. Добровольцы без командиров — это стадо баранов, Эрхард. Чем больше мы положим офицеров, тем позже они смогут пойти на штурм. Опять же, страху наведём, заставим тылы вновь прочёсывать.

— Ещё вот что, — неуверенно произнёс Мэтхен. — Ты на какой высоте и скорости пойдёшь?

— Как обычно при скрытом выходе к цели. Высота тридцать, скорость шестьсот пятьдесят, направление два часа от севера…

— А они ничего не заподозрят?

Ярцев нахмурился. Стоило бы напомнить русско-шотландцу, что яйца курицу не учат… Но, похоже, в этот раз салага заметил что-то интересное. Так бывает: великое дело свежий взгляд на вещи, а намертво затвержённые знания иногда могут подвести…

— Если мы идём как при обычном беспосадочном полёте… Скорость маршевая, тысяча четыреста пятьдесят, да и высота должна быть не больше трёхсот… Если стану подкрадываться, из космоса точно засекут, и заподозрят, а так сразу стрелять не станут, сперва запросят, что да как. Система опознания работает, «Пашендэйл» военным не подчиняется. Пока соединятся с их начальством, пока те соизволят ответить… Минут десять, а то и двадцать у нас есть. Риск, конечно, но оно того стоит. Потом пожечь, что удастся — и уйти. Слушай, а мне это больше нравится. Соображаешь, наука! Главное, запомни — никакого ненужного геройства. Кончился обстрел, как бы хорошо всё ни шло — собираетесь и уходите, как пришли.

Здесь, в сердце Подкуполья, смог гуще всего. Вдобавок именно над Москвой самая высшая точка Купола, место, где он «вонзается» в стратосферу. Слой смога здесь не только гуще, но и толще. Соответственно, день начинается ещё позже, он ещё сумрачней, и куда быстрее переходит в непроглядную ночь.

Солнце, наверное, ещё не опустилось за горизонт, но казалось, спрятанную за многослойной пеленой солнечную лампу задёрнули шторой. Короткие синие сумерки, стремительно густеющая, выползающая изо всех ям и углов мгла — агония болезненного короткого дня оказалась короткой и унылой. К тому времени, как Ярцев-Ярцефф проверил и прогрел моторы гравиплана, настала ночь, и ночь эта идеально подходила для задуманного.

Мутанты и люди, которые давно стали друг другу ближе друзей, столпились вокруг машины. Ещё пару недель назад они жили в разных уголках Подкуполья, не знали и не общались друг с другом. Но путь через пол-Подкуполья, четыреста километров общих бед и радостей, десять дней войны породнили их, как не смогло бы ничто иное. Вглядываясь в лица своего воинства, Ярцев чувствовал: сегодня они составляют единое целое. Они стали настоящими бойцами.

— Стройсь! — скомандовал Ярцев.

По толпе пробежала рябь, некогда непонятный и обременительный ритуал сегодня исполнен высокого смысла. Строй лишний раз подчёркивет единство устремлений и надежд, единую цель — защитить родину. Люди, да ещё в форме, казались бы абсолютно одинаковыми, но различия между мутантами не мог стереть даже строй. Но сейчас они сливались во мраке, и оттого казались единым целым. — Смирно! Вольно!

Ярцев помолчал, взгляд скользил с лица на лицо. Правильное, с точки зрения людей, лицо только у Мэтхена, у всех остальных гротескные, похожие на карнавальные маски, физиономии, в неверном Хухрином свете одна харя жутче другой. «Боже, ну и уроды!» — наверняка бы подумал сторонний человек и поспешил куда подальше: у страха глаза велики. Но капитану на миг показалось, что перед ним родная рота. Те, кто всё-таки дали жару «хунвейбинам» в Море Ветров, несмотря на предательство генералов, а сами навеки легли в реголит. «Будь здесь наши, — мелькнуло в голове Курта. — Мы бы всё наступление сорвали, только действуя в тылах! Да и внутренников бы пощипали». С новичками так не повоюешь — но на этих обалдуев хватит. Надо только с самого начала хорошенько напугать, чтобы как по голове обухом…

Можно, конечно, просто поставить задачу и скомандовать «вперёд». Можно было бы, не будь нынешняя цель так важна. Слишком высоки ставки — отложенный на сутки, а то и двое, штурм столицы, и тысячи, десятки тысяч жизней. Как спасённых, так и…

— Ночью мы идём в бой, — начал он. — С начала войны мы прятались, били исподтишка и снова отступали. Дальше — некуда. За нашими спинами — город, который раньше называли Москвой. Он был столицей огромной страны, её сердцем. Было время, — Ярцефф скосил взгляд на Мэтхена, — когда к ней рвался враг. И ваши предки — да, ваши, чьи ещё? — врага не пропустили, а потом погнали назад. А врагом были предки тех, кто сегодня идёт по нашу душу. Всё повторяется, правда?!

Взгляд Ярцева, требовательный, твёрдый, как гранит, и такой же тяжёлый, скользит по лицам. Казалось, он пробовал каждого на излом, проверял на прочность.

— Как предкам, нам тоже некуда отступать. За нашими спинами тоже — беззащитный город, в котором хозяйничают предатели и шпионы. Они думают, что уже победили, что больше никто не встанет у них на пути. Они ошибаются. Мы и сейчас можем лишить чужаков командиров, заодно и главного предателя убить. Мы с Мэтхеном знаем, где и когда соберётся вся их головка. Если мы уничтожим всех, штурм отложат на сутки, а то и двое. И не станет предателей, которые могли бы морочить горожанам головы. У них будет время спрятаться или приготовиться к бою. И тогда уже сотни убийц сами будут убиты: там десятки тысяч наших. Если мы не справимся, завтра в Москве будет бойня. Но если сделаем дело — умоются кровью уже они. И, возможно, уберутся восвояси.

Ярцев возвысил голос, теперь его слова звучали набатом:

— Помните Мечислава и его парней? У них не было шанса выиграть войну, но они дрались до конца. У нас такой шанс есть. Кто-то из вас погибнет, возможно — все. Но победа стоит того, чтобы рискнуть головой. Пока мы бьём врага с воздуха, ваша задача — воспользоваться паникой и перестрелять побольше офицеров. Командовать вами будет Мэтхен, его приказы слушать, как мои. Братья, удачи в бою!

Ярцев не лукавил: в последние дни они правда стали для него братьями… Больше, чем братьями — братья ведь тоже разные бывают, порой такие, что отворотясь не насмотришься. Здесь другое. Когда кому-то доверяешь, как себе, когда готов за кого-то умереть тысячу раз и знаешь, что он за тебя — тоже… Как это назвать? Ярцев не называл никак. Слова — шелуха. Такие вещи утверждаются только делами. Например, тем, что предстоит ночью.

Редкая цепочка бойцов Мэтхена двинулась на северо-восток. Один за другим они таяли во мраке, пока фигура замыкающего не растаяла во мгле. Ярцефф достал трофейную пачку сигарет, затянулся, не задумываясь, что вдыхает вместе с дымом хорошего табака. Беспечно улыбнулся. Время ещё есть, у Мэтхена и компании уйдёт не меньше часа на дорогу, а им лететь несколько минут.

— Ну что, земляки, по машинам? — наконец скомандовал капитан. Усмехнулся, но не зло, а как-то даже грустно. — Пора. Если нам повезёт, сегодня замочим больше уродов, чем за всю войну. А то Мэтхен, наверное, уже там. Может, ему уже стало скучно.

Нет, стало не скучно, а страшно. Все бесконечные дни рядом был настоящий, опытный, прошедший огонь и воду (и Луну, где нет ни того, ни другого) командир. Тот, кто всегда знал, что делать, чтобы победить. Дело не в доброте, наоборот, он мог, не дрогнув послать на смерть каждого и всех разом — если это понадобится для победы. Но, даже умирая, можно быть уверенным — смерть напрасной не будет. Врагу придётся много хуже, чем тебе.

Но сейчас Эрхард впервые остался один. Исчезла аура уверенности, окружавшая капитана, Мэтхен вновь был один на один со свалившейся на Подкуполье бедой, с танками, броневиками, вертолётами, гравилётами и гравипланами… А ещё — высматривающими уцелевших сквозь смог беспилотниками, парящими в ближнем космосе орбитальными бомбардировщиками, на борту которых, помимо дальнобойных плазмопушек, ждут своего часа ракеты, старые атомные и новейшие аннигиляционные бомбы, генераторы смертоносных излучений. Кажется, вся мощь Свободного Мира нацеливается на кучку мутантов, готовясь смять, раздавить, размазать, так, чтобы и памяти не осталось. А Ярцев, который один знал, что делать со смертоносной машинерией, остался там, во тьме. У него будет свой бой — куда более опасный.

— Командир, какие будут приказания? — разбивая накатывающую панику, спросил Дудоня. Обидное прозвище Мэтхен ещё в Смоленске сократил до нейтрального «Дуд»… Хотя бывший мехвод как раз ничего обидного не видел. Ну, Дудоня и Дудоня. С детства так кличут, так что ж теперь, всем морды бить?

— Пока идём в прежнем порядке. Через час нам надо быть там. Притом незамеченными. Когда начнёт работать Курт, не потерять даром ни минуты, — уже много увереннее скомандовал Мэтхен.

Тьма обступала со всех сторон, впереди колыхался зыбкий абрис чьей-то спины: расстояние выдерживали метра в три, дальше в кромешном мраке не видели даже мутанты. Мэтхен шёл предпоследним, оставив за спиной Хухрю, её тусклый свет почти не рассеивал мрак. Ноги сами несли на северо-восток, оставляя голову свободной. И, разумеется, туда немедленно полезли несвоевременные мысли.

Наверное, ему никогда не стать таким, как капитан. Но и с прежним Эрхардом Мэтхеном давно покончено: ещё в ту ночь, когда расстреляли толпу изгнанников. Нынешний Мэтхен редко вспоминал читанные электронные и бумажные книги, зато уверенно попадал в цель из старинного автомата. Конечно, только на дистанции видимости в смоге, но мог зацепить, и стреляя на звук в дымную пелену. Но главное, этот новый Мэтхен, не колеблясь, нажимал на курок, стоило в пределе досягаемости появиться врагам. Мысль о том, что пару лет назад они были согражданами, его не беспокоила. То, что они творят, не должно остаться безнаказанным. И точка.

Ночь тянулась уныло и безнадёжно, будто солнце, насмотревшись на творящееся внизу паскудство, решило больше не появляться. Временами с неба сыпался то ли пепел, то ли какая-то пыль. Холодный, сырой ветер нёс в лица капли дождя — липкого, едкого, наверняка либо ядовитого, либо радиоактивного, либо несущего ещё какую заразу. Этот дождь, не то чтобы безвредный, но терпимый для мутантов, сейчас был их главным союзником. В такую ночь трясущиеся за здоровье убийцы сидят в своих модульных городках, и даже вышедшие на боевое дежурство не очень-то вглядываются во мрак. На этом весь план и строился.

Руины — лес, руины — лес. Вокруг бывшей Москвы посёлки встречались часто. В лучшие времена они были, разумеется, целыми городами: развалины многоэтажек наводили на мысль о десятках тысячах жителей. Возможно, в тех же Химках жило столько же народу, сколько сейчас во всём Подкуполье. И если прав Отшельник, если всё это действительно их рук дело… «Будьте вы прокляты, ублюдки!» — наверное, в тысячный раз за эти дни, подумал Мэтхен.

Идти тяжело. Мэтхен не знал, отчего, но именно здесь росли давно вымершие на западе леса. Ничего подобного зелёным, шелестящим лесам Забарьерья тут и в помине. Неимоверное переплетение голых чёрных веток заставляло вспомнить тропические джунгли. Но ни в каких джунглях не господствует чёрный цвет, не жжёт ноздри какая-то едкая химия, не торчат из земли проржавевшие, обещающие мучительную смерть напоровшемуся, железяки.

— Далеко ещё? — спросил Хрюк, поправляя ремень автомата. Нескладному и неуклюжему, ему тяжело топать пешком, но посельчанин, пыхтя и потея, не жалуется.

Доставать навигатор Мэтхен не стал — наверняка они уже близко, если включить, кто-то может получить весть: утраченный неделю назад пеленгатор посылает сигналы неподалёку от группировки сил вторжения. Спрашивается, что подумает оператор? Впрочем, всё нужное командир наземного отряда помнил и так.

— Почти пришли. Сейчас лес кончится, и мы уже в Химках. Там проберёмся поглубже в расположение, и будем ждать удара. Ско…

Рокот мотора заставил Мэтхена замолчать. Рычание нарастало, в него вклинился плеск воды под колёсами. Только «коробочки» тут не хватало! Как не вовремя… Самое подлое — деваться некуда, только на шоссе ещё нет непроходимых зарослей. А по «лесу» вообще не пройти — ни пешему, ни на броневике. Разве что на танке — и то вряд ли. «Вот на гравиплане запросто, поднялся над лесом, и лети себе, вниз поплёвывая» — подумал Мэтхен.

— По обочинам ложись! — прошипел Эрхард, скатываясь к жутковатому «подлеску». Ноги с хлюпаньем погрузились в грязь, Мэтхен искренне надеялся, что там не щедро приправленная радионуклидами серная кислота или кишащая зубастой живностью болотина. Ещё бы не хотелось попасть во что-то вроде сухопутной медузы, почти неотличимой от обычной слизи, зато способной переваривать всё, что попало внутрь аморфного тела. Ну, кроме металла, камня и пластика, конечно. Попадались уже такие штуки, хорошо хоть, не ему самому. Паренёк даже успел выдернуть ногу — и то местами кость обнажилась.

«Как бы узнать, жив ли кто-то там, в Смоленске?»

— Лежим тихо, — скомандовал Мэтхен, прикрывая собой Хухрю. Светящийся мех сквозь слой грязи почти не заметен, но бережённого… кто-то точно бережёт. — Стрелять и двигаться только по команде!

Мутанты дисциплинированно вжались в грязь и замерли под косыми струями дождя. Вовремя: мрак пробил мощный прожектор, с боков, чуть слабее — световые столбы от фар. Покачивая пулемётами, уминая грязь колёсами, по дороге три бронетранспортёра. Они выставили пулемёты ёлочкой, сверху за ними наверняка присматривал беспилотник. Серьёзный дозор. Уже он свидетельствует, что в городе не просто передовое охранение.

Внезапно головная машина остановилась, световой столб качнулся и заскользил по обочинам. Мэтхен только плотнее вжался в землю и замер, боясь даже глубоко дышать. Если хоть у одного из мутантов не выдержат нервы… Но несколько дней закалили их почище многих лет жизни. Выдержали все. Ни один не сорвался с места, не помчался, сломя голову, по шоссе. А броневики стояли на дороге, ощупывая окружающий мрак стволами пулемётов, и скользили по чёрным джунглям отблески прожекторов. Свет ламп причудливыми бликами отражали покрытые слизью ветки.

— Что делать-то будем? — прошептала Хухря. Мэтхен поморщился — слишком уж громко. — Заметут нас тут, как есть заметут…

— Тихо, не суетись ты, — так же, почти одними губами, прошептал Мэтхен. — У них пеленгаторы, могут услышать даже шёпот.

Услышали? Или у тех, кто управлял бронетранспортёрами, просто расшалились нервы? Но все три бронетранспортёра остановились, повели стволами, захватывая каждый свой сектор… и три крупнокалиберных пулемёта басовито загремели. Рвавшееся из стволов пламя озаряло лес неживым белым светом, сыпались вниз комья слизи, срезанные пулями ветки, разлеталась щепа. Немного дальше, там, куда не пролезть при всём желании, пули с плеском входили в отравленную воду и с чавканьем — в жидкую грязь. Потревоженная «почва» отозвалась волной химического смрада, да такого, что у Мэтхена запершило в горле. А у кого-то из бойцов вовсе сдали нервы.

Замирая от ужаса, Мэтхен увидел, как Дудоня вдруг пружинисто подпрыгнул на мощных, будто от кенгуру, ногах. От страха он отчаянно вопил, размахивал длинными тощими лапами, и огромными прыжками нёсся по шоссе назад. Все три ствола синхронно повернулись на движение — и воздух засвистел от пуль. С замиранием Мэтхен увидел, как бывшего мехвода выхватывает из мрака прожектор, очередь хлещет практически в упор, откуда-то из бедра от крупнокалиберной пули аж брызнуло, но посельчанина это только подстегнуло. В самый последний момент он метнулся в сторону, в едва заметный просвет в переплетении ветвей. Сам Мэтхен, двигаясь в кромешном мраке, его не заметил. Ещё одна пуля вышибла кровавые брызги, вместе со срезанными очередями ветками в грязь упала оторванная кисть. Но плеск, топот и вой ужаса свидетельствовали: беглец ещё жив.

Дозорные были того же мнения. Моторы заревели ещё неистовее, провернулись, разбрызгивая грязь и кусочки асфальта, колёса — и три бронетранспортёра, подскакивая на ухабах и поливая мутантский лес свинцовым ливнем, ринулись вослед. Грязь из-под колёс летела фонтаном, под колёсами трещали скрытые в грязи ветви и корни…

— Чтоб вы провалились, — пожелал дозорным Мэтхен. Возможно, его пожелания и сбылись в самом буквальном смысле, и хотя бы один из погнавшихся за его людей броневик навеки остался в ядовитой грязи. Быть может, даже уцелел Дудоня. Всё может быть, ведь погоня ушла далеко за пределы видимости. Важнее было то, что свет прожекторов и рёв моторов постепенно таяли вдали, на бывшем Путилковском шоссе вновь сгустилась тьма.

— Пошли, — вполголоса скомандовал Мэтхен. Он так и не сообразил, кем считать беглеца — трусом и дезертиром, чуть всех не погубившим, или спасшим ценой жизни отряд героем. Вспомнилось наставление Мечислава: «При невозможности спрятаться старший из мужчин бежит открыто, кричит и шумит, отвлекая погоню на себя, остальные уходят тихо и в другую сторону». Выходит, всё-таки герой. В любом случае, они ещё не добрались до цели, а отряд понёс потери. Минус один, и не кто-нибудь, а один из тех, с кем Мэтхен принял первый бой…

 

Интерлюдия 4. Мёртвый мир

Фонарь почти не давал света, он пробивал подземный мрак метров на пять. В снопе света плыли заросшие грязью шпалы и рваные, насквозь ржавые трубы, кое-где ещё держащиеся на креплениях. Другого света в подземелье не было. А распоряжение Пака было ясным и недвусмысленным: уйти вглубь перегона, чтобы с поверхности никто не смог определить, где они находятся. Раз накрыли противобункерной бомбой стоянку прежнего Вождя, влёт уничтожат и новый лагерь.

Где прямо на рельсах, где в неуютных, заваленных отвалившимся от стен битым кафелем комнатушках разместились беженцы. Их было уже не двести: все первые дни Пак старательно прочёсывал город мыслезрением. Ему сопутствовала удача. Приход завоевателей пережили почти тысяча москвичей, засевших в подвалах, в ещё не обвалившихся канализационных коллекторах, в заросших бурьяном развалинах и полуразрушенных промзонах. Некоторые, поколениями не поукидающие свои подземные заводы, даже не знали, что началась война. Уцелевшие не сопротивлялись, как в Смоленске, на поверхности их судьбы была бы решена, но сразу всех найти не удавалось. Захватчикам и задачи такой не ставили: вылавливанием последних займутся потом. И не добровольцы, а профи с новейшей аппаратурой.

Зов Пака проникал в сознание трясущихся от страха, обезумевших от случившегося существ, многие из которых были ранены, не ели и не пили по несколько дней. Он успокаивал, убеждал, что не всё ещё потеряно, что если хочешь, чтобы твой мир сохранился, за него надо драться. И призывал, вроде бы ничего не приказывая, но так, что ослушаться невозможно, пробираться к ближайшему ходу под землю. А там уже встречали — либо разведчики Крысятника, либо просто надёжные парни из беженцев. Подземным жителям проще — для них царство вечной тьмы было домом. От одной мысли о том, что получат еду, а если оправдают доверие, то оружие и возможность поквитаться, выжившие проникались безграничным доверием к Великому Паку. Именно так теперь его и называли. Хотя и старые прозвища — Умный, Хитрец, откуда-то всплыли и распространились.

— Не отлынивать! — прикрикнул Крысятник. — Делать надёжно, как если бы от них зависела ваша жизнь…

«Впрочем, всё так и есть. Если завтра эти штуки не выдержат…»

— Много они сделали? — Великий Пак подошёл незамеченным, похоже, выключил фонарик, как только увидел огни в подземелье. Четыре зорких глаза видели в полутьме великолепно, ноги ступали совсем неслышно.

— Почти всё. Четыреста двадцать волокуш на двоих. Но досок почти не осталось, да и ремни с лесками на исходе. Разрешите ещё сходить?

— Нет, Крысятик. Нам хватит. — И добавляет непонятное для посвящённых: — Если сядет куда надо, мы и так успеем. Ваша задача — перебраться по поверхности яму, где канал и водохранилище были. Осмотреть местность, найти удобные для тайников места в развалинах и в лесу по обе стороны Кольцевой. Осмотрите, что да как, на открытые места не суйтесь. День сидите в лесу, или в развалинах, но так, чтобы не попались. Ночью возвращаетесь тем же путём. Задача: выяснить, насколько удобно идти по дну, есть ли там вода; насколько проходим лес и способен ли прикрыть с воздуха днём; есть ли ночью движение по той улице, что раньше лес пересекала, и по Кольцу особенно. Задача ясна?

— Да, сделаем всё, — прикидывая расстояние и время похода, произнёс Крысятник. Он не умел читать карты, и вообще читать — но жил до Всего Этого в здешних краях, и, в отличие от нелюбопытных любителей пойла, немало полазил по древним развалинам. Выходило, что по прямой в один конец идти чуть больше пяти километров. Немного, если не считать того, что придётся перебираться через шоссе, связывающее центр с авиабазой — пожалуй, единственное в Москве, на котором можно встретить патруль или колонну даже ночью. А потом, пробравшись через разрушенную промзону, полкилометра топать по грязной впадине на месте Химкинского водохранилища — опять-таки на виду у беспилотников и вертолётов с гравилётами.

Дальше — лес. Там он не бывал давненько, а потому не мог вспомнить, в каком состоянии дороги, и далеко ли до разрушенных городских кварталов. Зато отлично помнил, что…

— Вождь, пять километров — многовато, и там довольно опасно. Вдобавок, шоссе…

— Я знаю, — раздражённо бросил Пак. — И нарваться всей толпой тоже риск велик. Но нет у нас выхода, понимаешь? Что успели взять оттуда, почти всё съели, а новенькие вообще без запасов пришли. Дней пять пересидим, а потом от голода дохнуть начнём. И вот тогда… Ты поручишься, что ни у кого с голодухи крыша не поедет? И что тогда? Друг друга жрать, что ли?

— Я не об этом, — ответил Крысятник, выдержав взгляд вождя. Может, это вызовет гнев Пака, может, будет расценено как трусость — но Хитрец тут недавно, а раньше где-то на окраине Подкуполья жил. Он и не знает, что входы в подземку есть во всех концах города, только некоторые давно завалило. Но даже завалы можно расчистить. — На той стороне Провала так же есть подземка. Насколько помню, её не завалило рухнувшим домом, а вниз ведёт лестница. Вниз я не спускался, но, говорят, это подземелье соединяется с нашим, и отсюда в обход Провала можно пройти под землёй. Не поднимаясь на поверхность. Я даже знаю… знал человека, который ходил.

— Молодец, боец, — похвалил Пак. Сидоровы наверняка бы зарделись от гордости, сразу обе головы, может, даже захлопали бы ласты… Но Сидоровых убили, по его, между прочим, вине, как и многих, многих других. И чтобы остались хотя бы Крысятник и его ребята, ошибиться нельзя.

— Тогда пойдёшь через Ленинградку только туда, с выходом в два часа пополуночи, — произнёс Пак. Снятые с убитых вертолётчиков часы украшали его лапу и руку Крысятника. — К рассвету должны дойти. Осмотрите там всё в темноте и при свете. Как совсем рассветёт, уходите в подземку и пробираетесь сюда по тоннелям. Выясните, в каком они состоянии. Еды берите на два дня: вдруг там крыс нет? В бой не вступать, «языков» не брать, даже если сами идут в руки. Ваше дело сейчас — только разведка. Тихо пришли, посмотрели — и тихо ушли. Ясно? Ну, пошли, парни. И обязательно возвращайтесь живыми! Это приказ.

— Есть вернуться живыми! — вытянулся в струнку Крысятник, пожирая глазами вождя. Пак смотрел на ближайшего помощника — и понимал: то, что случилось на пустыре, где когда-то поймали Чудовище, повториться не должно. Те, кто ему доверились, не должны погибать.

— Ну, не тянись так, не на параде. Лучше вот что скажи: как там, не всполошились они, когда мы майора взяли?

С допроса пленного майора прошла неделя. Вождь, как ему и положено, оказался прав: концов вражеская разведка не нашла. Об этом узнали у командира попавшего в засаду патруля. Там, наверху, конечно, искали оставивший вертолёт экипаж, солдаты прочёсывали развалины, стреляя на любой крысиный шорох, да так и не нашли: разведчики своё дело знали. А вот инспектор — явился назавтра к вечеру. Раненый, грязный, вонючий — и абсолютно невменяемый, разом разучившийся не то что писать, даже говорить, зато научившийся ходить под себя. Наверное, армейские психологи могли бы что-то узнать даже у такого — но память как отрезало. Вдобавок проверили камеру слежения в вертолёте и выяснили, что вертолёт покинул весь экипаж, сделали это по приказу майора юстиции, и больше никто их не видел. В записи были слышны дальние автоматные очереди и шипящий звук импульса плазмострела: похоже, группа попала в загодя подготовленную засаду, а завёл в неё…

Не сойди майор с ума, вряд ли он бы смог что-то доказать контрразведке. Такой — не убедил тем более. Словом, ничего не понимающие особисты всё приписали внезапному помешательству и направили майора Ольмински в одно закрытое заведение. Где и закрыли на всю оставшуюся жизнь. Всей правды, конечно, командовавшему патрулём фельдфебелю не довели, но по всему гарнизону только о помешательстве и судачили.

Теперь о случившемся говорили и под землёй. Но выводы делали другие: Вождь всё делает правильно, если ему доверишься — не пропадёшь. Своего Барона Гоги у Пака не было, но и без него за ним шли. Когда вождь умеет побеждать, и жить веселей.

Услышав всё, что нужно, Пак отошёл к мастерившим волокуши беженцам. Если в отряде Крысятника собрались уже пустившие врагу кровь бойцы, тут нашлось место мирняку — бабам, ребятишкам, старикам, вовсе калекам, тем, кому бабка-мутация не оставила шанса стать бойцами. Работать им было тяжело: хорошо, если нормальные руки и головы, а то ведь у кого клешни, у кого ласты, у кого копыта и просто непонятные культяпки, какими и камень не удержишь. А были ещё слепые, глухие, дебильные… Когда видишь посельчан каждый день, всего этого не осознаёшь. Но там, где собирается много незнакомых… Особенно если видел и обычных людей, таких одинаковых, стройных, соразмерных, с руками, которыми запросто можно взять что угодно… «Что же это с нами сделалось такое? — горько думал Пак, осматривая это сборище. — Или нет, не так: КТО это с нами сделал?»

Но народ — работал. У кого были нормальные пальцы, вязали узлы, прилаживали ремни, клешнястые, хрипя от натуги, перекусывали металлопластиковую леску, порой просто перетирали её об острые стороны своих хваталок. Кто с когтями — упорно ковыряли доски, пока не появлялись глубокие борозды. По этим бороздам волокуши связывали лесками, либо, если надо было отпилить кусок, по таким бороздам доски переламывали. Получалось неряшливо, но, когда нет пил, а топоров раз, два и обчёлся, и так сойдёт. Некоторые работали ногами — мутация наградила их длинными, гибкими пальцами на ногах, жаль только, в сапогах их приходилось поджимать, и от ходьбы они страшно болели. Увы, без сапог тоже не походишь, пальцы ног, даром что загрубели и окрепли, всё же уязвимее ороговелых пяток. Зато делать ими что-то полезное — самое то. А у одной беглянки было семь рук — так она одновременно мастерила сразу три волокуши…

В подземных тоннелях, где давным-давно не осталось ни одной лампочки, и свет давали лишь трофейные фонарики, день и ночь кипела работа. Пак не дал спокойно сидеть никому, для каждого находилось дело, и обязательно — нужное, да такое, какое никто больше не сделает. Просто заорать: «В атаку!» — и бросить на врага итак жаждущих мести лю… мутантов. То есть, конечно, на самом деле не просто, но куда труднее убедить их кропотливо и тщательно мастерить волокуши. А уж где он достал металлопластиковые лески, способные удержать слона, ремни, какие можно накинуть на плечи и тянуть, доски и даже гвозди (вот молотков не обнаружилось, забивать пришлось камнями и ржавыми железяками) — знали только разведчики Крысятника. Они тоже не бездельничали, а опасности подвергались куда чаще. К счастью, и необозримые поля городских руин знали лучше, чем завоеватели.

А на спешно созданных складах контингента то и дело всплывали пропажи: то доски для заборов, то металлопластиковая леска, то кабели малого сечения или инструменты. Порой пропадали и интенданты, проводившие ревизию запасов.

Крысятник осторожно высунулся из развалин, огляделся. Так, вроде спокойно, в этот час по шоссе редко кто мотается. Особенно теперь, когда восточный ветер нагнал смога, а радиоактивный дождь разошёлся не в шутку. Только проклятые остальным миром жители Подкуполья, да и они не просто так, а по заданию, рискуют здоровьем в промозглом мраке.

— Тихо, кажись, — разглядывая шоссе, произнёс Крысятник. Даже сейчас, посреди бесконечных развалин, растрескавшееся и покрытое слизью, широкое шоссе впечатляло. Только в одном месте покрытие провалилось вместе с подземным переходом, образовав неглубокий, метра два глубиной, заплывший грязью ров. Забарьерцев, разумеется, он не остановил: через него уже перекинули металлопластиковый, обманчиво-хрупкий временный мост. Вроде и совсем тонкие, хрупкие на вид опоры — кажется, соплёй перешибёшь, — а уверенно держат хоть танк, хоть наливник с горючим, хоть многотонный самосвал с грудой обломков и щебня. В общем, всякое старьё. Действительно современная техника ни в каких дорогах не нуждалась.

— Осторожнее, не топочите, как слоны, — шипел Крысятник. — Проклятье, едет кто-то… Всем сидеть тихо!

Крысятник не ошибся, двинувшись именно сюда. Были ещё два подземных перехода, дальше к северу — но один тоже обвалился, и грейдеры забарьерцев уже заполнили провал обломками домов. А второй ещё держался — изнутри откачали воду, а потом, чтобы не обвалились под тяжёлой техникой старые тюбинги, залили пенобетоном. Здесь, похоже, решили сделать мостки… Ну, нашим лучше.

Сначала в ночном мраке полыхнули два световых столба. Грохот нарастал постепенно, ехало что-то большое, гусеничное, и Крысятнику вовсе не хотелось выяснять, есть ли там обозревающие окрестности пеленгаторы, и способны ли они засечь отряд на обочине. Зато, похоже, экипажу и в голову не приходило выяснять, что ПОД ними. Одна за другой, по мосту прокатывались массивные туши чужих машин, раз за разом чередовались свет и тьма. Наконец, всё стихло, и благословенная темнота воцарилась надолго. Крысятник толкнул локтем сидящего рядом нескладного долговязого парня с длинными трёхпалыми руками (как раз стрелять, а вот играть на пианино бы уже не получилось — впрочем, и не было в Подкуполье такой ерунды).

— Подъём, Лошак, — едва слышно прошептал Крысятник. — Выбираемся…

Бывший парк Северного речного вокзала — нынче дикое переплетение перекорёженных, уродливо изломанных, чёрных, колючих не то высоких кустов, не то низких деревьев, сразу и не определишь. Лишь едва заметная тропа, с которой не сойти при всём желании, осталась от некогда широкой аллеи. Безлистые ветки смыкаются над головой, с них капают мутная влага и слизь, через пять минут пути по живому лабиринту кажется, что все искупались в ваксе. Но в темноте что чистый, что грязный, без разницы.

Попадая на открытые участки тела, дождь из сажи и какой-то маслянистой дряни, что сыпался вместо дождя, щипал кожу. Таких участков старались не оставлять: на пятнадцатый день оккупации каждый знал, что такое инфракрасные датчики. В первые-то дни много народу гибло…

От самого здания остались лишь унылые руины. Первым завалился высоченный шпиль, затем стали проваливаться в себя верхние этажи, а там и до подножия дошёл процесс энтропии. Что поделаешь, зданию больше двухсот лет, из них две трети — без ремонта.

— Командир, а что тут было? — спросил Лошак. Парень с юга, из Бирюлёва откуда-то, а значит, севернее Замоскворечья не хаживал. — Это этот, как его… Ну, Кремль который… Я слышал, мне бабка говорила, значит…

— Какой Кремль, Кремль южнее, только там не живёт никто. Что делать-то, заводов нет, значит, нет и краников, и раздач… О, кажись, дошли…

С верхней точки развалин канал увидели сразу. Облепленная слизью пристань резко обрывалась вниз, почти по ватерлинию зарывшись в грязь, у неё застыл на вечной стоянке прогулочный катер. Когда образовалась Зона, а реки начали мелеть, становясь грязными зловонными канавами, он стал никому не нужен, а теперь, многажды разграбленный мародёрами и проржавевший насквозь, бесполезен и подавно.

— Может, по нему слезем? — предложил Лошак, вытягивая и без того вытянутую, безволосую физиономию. — Всё лучше, чем вниз прыгать!

— Ага, а металлолом этот провалится под тобой, и рухнешь ты внутрь. И распорешь живот о какую-нибудь ржавую хрень. Там же всё с полпинка рассыплется, дурья башка! Вон, смотри, плита раскрошилась. Лезем!

Спускаться было тяжело, камень крошился под сапогами, подошвы скользили на слое слизи, грозя насадить на торчащие тут и там проржавевшие арматурины. И не уцепишься за них — тут же обломятся. Вот пропороть живот или подошву сапог, всадить смертоносное жало в бок — всегда пожалуйста…

Преодолев последний метр спуска, Крысятник спрыгнул на хлюпнувшее дно. Хотя воды в водохранилище давно не было, сюда десятилетиями стекала грязь с окрестных возвышенностей, в бывших омутах скапливалась падавшая с небес «вода» (или какой там химический состав у этой, довольно токсичной, жидкости?). Ноги тут же вязли в пахнущей химией и гарью грязи с радужной плёнкой по поверхности. Каждый раз ногу приходилось выдирать из жадно чавкающей грязи, ещё глубже засаживая другую. При этом даже они, крепкие разведчики, отшагавшие по заданиям Пака уже не одну сотню километров, выбивались из сил и запалённо дышали. Когда позади осталась половина пути через канал, Крысятник решился.

— Привал, — скомандовал он. Посмотрел, как без сил осели на топкое дно бойцы — и сам устало опустился в ледяную грязь.

Оказывается, грязь — ещё полбеды. Но и вода из водохранилища полностью не ушла! Точнее уже не вода, назвать жидкость водой не получается даже после краников. Скажем так, вещество. По дну водохранилища медленно катилась мерзкая, густая жижа цвета свежего поноса, и ещё более мерзкого запаха. Но даже вонь была не самым страшным.

Любой, кто вырос в Подкуполье, обладал никак не определяемым чувством. Оно доставалось выжившим как бонус, и, наверное, тоже было мутацией, приспособлением к особым условиям. Сами не зная, откуда, Крысятник и его группа знали, что в эту дрянь лучше не заходить. Даже им, без последствий пившим воду из чёрных луж.

— Надо обойти, — скомандовал Крысятник. — Может, где-то сухо. Или хоть узкое место, где можно перепрыгнуть.

Идти вдоль русла потока было тяжелее, чем поверху. Здесь вязли не по колено даже, а по пояс, а запах оказался ещё забористее. Даже у привычных ко всему мутантов порой кружились головы. Временами кто-то падал, и главной задачей было не зачерпнуть грязь стволом автомата.

Сколько это тянулось? Казалось, время застыло, или потекло медленно и вязко, как мерзкая жижа на дне пересохшего водохранилища. Протяжное, смачное — «чвввак!» — когда нога вырывается из грязевого плена. Такое же смачное, но чуть покороче — «чвок!» — когда сапог в очередной раз погружается в грязь. В принципе, можно уже возвращаться назад, ясно, что с тяжёлым грузом отощавшие от бескормицы беженцы не пройдут. То есть пройдут, но после первой же ходки упадут без сил. Самая короткая дорога, как всегда, оказалась не самой удобной. Но придётся снова переходить шоссе, и не факт, что вновь повезёт.

— Крыс, похоже, это переправа!

Теперь уже никто не скажет, каким образом тут оказалась эта штука. Из мрака медленно и величественно выплыла огромная плоскодонная баржа, наискосок лёгшая посередине канала. В прежние времена на ней, наверное, перевозили песок. Теперь широкое плоское дно намертво вросло в землю, а под собственной тяжестью вдавилось почти до бортов. Ржавчина изрядно погрызла металл, но отчего-то он продолжал противостоять времени. Впрочем, не весь: сквозь щели в прогнившем днище, как через шлюзы плотины, лениво сочилась бурая гадость. С противоположного борта, насколько успел заметить Крысятник, образовался небольшой пруд. И как же здорово, что его обдувал холодный ветер! Иначе было бы не продохнуть.

Ржавая палуба скрипела, зловеще потрескивала, прогибаясь под сапогами. Ползком было надёжнее — но гораздо медленнее, и оставалось только бежать вперёд. Если бы в Подкуполье бывали морозы, достаточные, чтобы образовался лёд, а в реках и озёрах — настоящая вода, они могли бы сказать: «как по тонкому льду». Но льда и снега в Подкуполье не бывало, и учиться приходилось здесь же. К счастью, недолго — метров тридцать. Едва кончилась зловонная «река», мутанты по одному спрыгнули вниз. Густая грязь смягчила падение, наверное, с таким же успехом можно было прыгнуть метров с десяти…

И снова — топкая болотина дна водохранилища. Только теперь ещё тяжелее: приходится подниматься. Уже никому не хватало сил оглядывать окрестности: пот лился градом, несмотря на более чем прохладную ночь, дождь и пронизывающий ветер. Мир съёжился до бесконечного грязевого поля, в котором вязнут промокшие ноги, до непроглядно-чёрного, будто выложенного из отборного антрацита небесного свода, нависающего над самыми головами — и хриплого, тяжёлого дыхания тех, кто рядом. Единственных людей скукожившегося мира. Ну, или не совсем людей, но точно — друзей. Если бы так было на самом деле! В ограниченном тьмой мире было ещё кое-что, высоко-высоко купавшееся в чернильной мгле.

Разведывательно-ударный беспилотный малый гравилёт VFTN-144-HJ7 «Нергал», 2144 года разработки. Можно сказать, дитятко Свободного Мира и высоких технологий.

Двухкилометровый слой сажи и ядовитых газов оказался бесподобной маскировкой: даже чувствительные глаза выросших в Подкуполье мутантов не увидели ни намёка на вспышку. «Нергал» тоже бы их не увидел — если б смотрел на мир в видеорежиме. Но на беспилотнике стояли тепловые датчики, которые и засекли странные, да ещё движущиеся «засветки» на дне водохранилища. Может быть, чувствительные датчики и не отреагировали бы — но изодранные, грязные комбинезоны на разведчиках совсем не задерживали тепло. А импровизированные шарфы, которыми закрывали лица, упали на плечи, и не было сил их поправить. Да если б и были — шарфы тоже неоднократно купались в воде, их щедро мочил радиоактивный дождь. А датчики, между прочим, могли засечь объекты теплее «фона» всего на градус.

Электронный мозг «Нергала» проанализировал засветку — и выдал точные координаты, а так же определил потенциальную цель как «группу пехотинцев неизвестной принадлежности, без тяжёлого вооружения, числом до десяти». Включилась программа, заготовленная на такой случай: вместо сообщения на командный пункт «Нергал» самостоятельно уточнил координаты идущих и послал в их сторону коротенький кодированный сигнал — сработала система распознавания «свой-чужой». Будь на них «скафандры», притом не всякие, а внесённые в каталог позывных, ответный сигнал бы уже поступил и был опознан. Но, поскольку ответа не поступило никакого, «Нергал» идентифицировал замеченных как «чужих». И без долгих раздумий плюнул вниз малой фугасно-осколочной ракетой. Потом ещё одной — на всякий случай.

Крысятник услышал нарастающее гудение почти сразу. Такое уже было, но гораздо, гораздо громче, и как-то солиднее, что ли, тоном ниже. Потому и не успел сообразить. А когда, наконец, дошло, бежать стало некогда. Да и некуда? До мутантского кустарника на берегу оставалось ещё метров двадцать, по топкому дну — не меньше минуты. Сущая вечность для ракеты, летящей до цели несколько секунд.

Всё, что он успел — уже падая в грязь и прикрывая рукой глаза, скорчиться так, чтобы не попало в жизненно важные органы. И уже заваливаясь в жадно чавкнувшую грязь, заорать:

— Ложись!

Рвануло метрах в десяти над головами. Свистнули осколки, Крысятник почувствовал, как что-то дёрнуло за плечо и будто совсем чуть-чуть ткнуло в бедро. Он почувствовал, как потекло тёплое по щеке — вот ещё бы на сантиметр правее, и… «Пронесло!» — пронеслось в голове. Где-то на задворках сознания кто-то кричал, чавкала грязь… Крик оборвался миг спустя, когда, будто в ответ на преждевременную радость, ахнул второй взрыв. И снова, будто горячий каток по спине, прокатывается ударная волна, а боевые элементы с чавканьем входят в грязь. Если б только в грязь… Вновь — едва заметные от прилившего адреналина толчки кусочков вольфрама.

Лежал он долго — наверное, минуты две. Царили тьма и тишина, в голове стоял звон, немного подташнивало. Похоже, слегка контузило и оглушило взрывом. Механический убийца наверняка не стал задерживаться, у него ведь задача — патрулирование местности, где-то могут быть другие группы. А сообщение о проведённой атаке — мол, отработал по цели, а кто попал под удар, сами разбирайтесь, — обязательно пошлёт в штаб. Там разберутся: пришлют вертолёт с отделением «бронекавалеристов». Высадятся, найдут место попадания, увидят гротескные, отличающиеся от человеческих, тела — и дострелят тех, кому не хватило. Уход беспилотника был отсрочкой — но не спасением. У разведчиков Хитрого Пака времени почти нет. Минут десять, не больше.

Крысятник приподнялся — пока осторожно, на локтях. Несколько мест пульсировали болью, боль нарастала с каждой минутой. Казалось, какой-то злобный гад ворочает раскалёнными шомполами. И по щеке течёт, не перестаёт. Да что там такое?

Оцарапанная прошедшим впритирку осколком рука поднялась к виску, коснулась липкого и тёплого. Верхняя половина уха безвольно болталась на лоскутке кожи, обильно капая кровью. Почти оторвав пол-уха, осколок рассёк кожу на виске, по счастью, он лишь скользнул по кости и не достал глаза. Пустяки. Но откуда такая боль в левой руке, в плече, в бедре? И почему не слушается рука?

Хотя с каждым мгновением боль нарастала, особенно донимало, при каждом движении ногами отдавая в мозг, бедро, Крысятник поднялся. Надо узнать, что с парнями. Ему их доверил сам Пак, но дело не в этом. Он не бросил бы друзей и без приказа.

Как сквозь вату, до Крысятника донёсся стон. Превозмогая боль и головокружение, разведчик склонялся над бойцами. Моха — готов: руки бессильно распластаны, чёрные от грязи, а так белёсые какие-то волосы на голове пропитала густая кровь, что ещё сочится из крохотной дырки на макушке. Ещё несколько попаданий в плечи, спину, шею — уже неважно. Скрюченное в последней судороге тело, выпученные остекленелые глаза, которые так и не закрылись, и которые в падении залепила грязь. Не залёг при подрыве, пошёл на поводу у инстинктов, а они требовали одного: беги!

Мёртв? А хрен поймёшь. Бывали случаи, подкуполяне выживали даже с крупнокалиберной пулей в голове, или осколком снаряда в сердце. Сначала, как полагается — скукоживались, коченели, так, что и не разогнёшь, остывали даже, некоторые успевали местами подгнить. Вон, как когда Сёмке Пучеглазу за место у краников голову проломили… А потом… Полежит такой как бы труп пару суток в развалинах, пуля или осколок выйдут. Потом, конечно, несколько дней без чувств и неделя отчаянной слабости с адскими болями. И вот пожалуйста, он вновь боец, только злее драться станет. Потому-то нельзя оставлять никого, даже вроде бы совершенно мёртвых. Если дострелят эти, он уже не поднимется: забарьерцы знают, что местных надо убивать дважды, а потом ещё и повалить. А могут и не достреливать — наоборот, откачать, притащить к дознавателям — и пожалуйста, по уточнённым координатам… Отмолчаться, знал Крысятник, там не выйдет.

Если остальные в силах, можно оттащить его в кусты, потом в подземку. Глядишь, очухается. Лошак… Тоже готов. Этот как дисциплинированно лёг, так и лежит — он вообще старательно выполнял все указания, за это Крысятник и ценил длиннорожего. Но Крысятнику повезло, по нему проехалась ударная волна, зато почти не досталось осколков. А тут… Крысятник задумчиво перевернул кровавое месиво, ещё недавно бывшее одним из защитников Подкуполья: в Лошака угодило, наверное, не меньше полусотни кусочков металла, из них почти дюжина — в голову. Это слишком даже для подкупольца. Крысятник взглянул в остекленелые, помутневшие глаза. Не жилец, однозначно.

Разведчик перевернул тело на спину, пачкаясь в крови, закрыл полупрозрачные студенистые веки. Хотелось помолиться — но кому? Тому, кто равнодушно смотрит, как уничтожают Подкуполье со всеми обитателями?

От унылых мыслей Крысятника отвлёк слабый стон. Разведчик обернулся — ни намёка на движение, тьма и тишина. Померещилось? Нет, сзади-сбоку раздаётся какой-то придавленный хрип. Живой!

Крысятник осторожно, стараясь не вставать, развернулся. Теперь боль хлестала наотмашь, похоже, что-то с бедром. И кровь не унимается, капает и капает, и с каждой упавшей в грязь каплей его покидают силы. Плечо тоже печёт огнём, и хотя левая рука слушается, каждое движение заставляет стискивать зубы. А что будет через час? И будет ли у них этот час?

Аист Мастыря — крошечный коротышка с длинным, кривым и острым клювом вместо рта, говорить он едва умел, да и ходить — так себе, и то не по камням. Зато огромные перепончатые ласты вместо ступней давали ощутимое преимущество на болотах. Ноги были совсем короткими, сантиметров семьдесят, вдобавок почти не гнулись — бегать на таких костылях не выходит, только скользить — как на неизвестных в Подкуполье лыжах, отталкиваясь длинными руками. Бегать Мастыря предпочитал на руках о десяти пальцев — вот они были и длинные, и крепкие, аж с тремя суставами каждая, и ловкие, способные из любой дряни смастерить какую-нибудь пакостную «механизьму» — порой от изобретений страдал сам изобретатель, но когда шло вдохновение, ничего с собой поделать не мог. Собственно, ради этого таланта его и взяли в отряд: порой в его «механизьмы» попадали и завоеватели, а разок ржавым железным колом пригвоздило служебную овчарку. А вот нехрен преследовать отступающую разведгруппу! Заодно добыл кило тридцать неплохого мяса.

В этом походе он вообще оказался на высоте. Обычно бесполезные ласты уверенно держали Аиста над грязью, он навьючил на себя самый большой рюкзак, но всё равно опережал всех, играя роль передового охранения, и только изредка возвращаясь назад, чтобы доложить, что всё спокойно. Собственно, он и собирался доложить в момент удара — потому и накрыло вместе со всеми. Спасло только то, что расстояние всё же оказалось великовато. В тело Аиста ударили всего несколько вольфрамовых кубиков — но попали крайне неудачно: в левой руко-ноге попало прямо в кость, перерубить не перерубило, но ходить один чёрт невозможно. Ещё четыре кусочка раскалённого металла засели в груди и пухленьком животе, один — в правой ноге, хорошо хоть, не пробил перепонки ласт. Наконец, последний осколок вошёл прямо в лоб, на глаз стекала струйка густой крови, но, похоже, ничего жизненно важного умудрился не задеть. Аист даже не потерял сознания — но больно ему, наверное, было зверски.

— Кры… сятник, — Аист нашёл силы улыбнуться другу, а теперь и командиру. — Уходи… У тебя… приказ.

— Не говори глупостей! — в бессильной злобе буркнул Крысятник. — Вместе уйдём. Идти можешь?

— Ш-шутишь? — глаза Мастыры начали закатываться — но отчаянным усилием он заставил их снова смотреть на командира. — Дострели… чтоб не попались… и иди…

— Отставить! — твёрдо, совсем как Великий Пак, скомандовал он. — Скоро тут будут эти ублюдки. Если кого-то оставить, они могут узнать… Что знать не должны. Придётся нам вытащить всех, и самим при этом не сдохнуть!

Крысятник не решился сказать, что должен был — но Мастыра Аист понял и так. Даже если они попадут в руки врага мёртвыми, забарьерцы тут же поймут, что перед ними — не просто спасающиеся от резни беженцы, а организованная группа — разведывательный отряд или даже диверсанты. Может, и не выйдут на Пака сразу, ведь мёртвые — народ неразговорчивый. Но уж точно сообразят, что они — часть какой-то организованной силы, ведущей партизанскую войну. И гораздо раньше, чем на то рассчитывает Пак, примут меры: усилят патрули, введут ночное патрулирование улиц, а то и начнут целенаправленно выжигать подземку бомбами вроде той, из-под которой всех вывел Пак. Или завалят все входы и выходы, предоставив остальное голоду и жажде. И точно сорвётся завтрашнее: наверняка пошлют группу по следу, а если догадаются, что вслед за разведкой могут пойти и другие — просто оставят там летать несколько таких беспилотников. Их хватит, чтобы устроить кровавую баню.

Превозмогая боль, Крысятник выпрямился. Ощущение было такое, что тазобедренную кость сверлит огромное сверло — этак неторопливо, тщательно, наматывая нервы и стараясь причинить побольше боли. Но стоило приподнять тяжёлое, скрюченное судорогой тело Мохи, как в плече будто взорвалась граната. С трудом Крысятник не выронил, а осторожно опустил обратно на грязевую перину окровавленное тело, он старался не потревожить пробитую голову, всё ещё кровящее тело…

— У-у, падла, га-ады! — прорычал Крысятник. В одиночку троих не утащить, а надо забрать и мешки с едой, и оружие, и труп Лошака… И не просто утащить, а добраться до входа в подземку там, за полной грязи ямой. Потому что, пока будут возвращаться, начнёт светать. А пересекать шоссе днём безнадёжно и без раненых. Ещё можно взять автомат и одиночными выстрелами снести всем раненым головы. Последним — себе. Но останутся автоматы, останутся трофейные фонари, останутся армейские сухпайки в трофейных же, местами заляпанных кровью вещмешках убитых забарьерцев. И те, кому положено по должности — выводы сделают. А время утекало, как вода между пальцев, и самое страшное — он не мог сказать, когда по их душу прилетят чистильщики. — Суки, ненави-ижу!!! Пак!

Он и сам не знал, зачем зовёт Вождя. Тот был в нескольких километрах отсюда, да ещё под землёй, а даром мыслеречи, увы, Крысятник не обладал. А Пак… Пак мог услышать отчаянный призыв, только если следил за ними с самого начала. И всё-таки звал… Наверное, оттого, что больше было надеяться не на что.

«Не ори так, — раздался в мозгу Крысятника спокойный голос. Так, и только так, говорил Вождь, и не было случая, когда он повышал голос — разве что на пленного. Казалось, не словами даже, а своим тоном Вождь убеждает: «Не волнуйся, ничего страшного. Сейчас придумаем, что делать». — Думай, как я — и я тебя услышу. Что у вас там, Крысятник?»

«Этот… Летучий гад атаковал! — Крысятнику ещё никогда не доводилось так говорить — не размыкая губ и не произнося, вроде бы, ни звука. Но получалось ведь, получалось, и уже от этого было легче! — Я ранен, Лошака наповал, остальные — не ходячие. Через десять минут они…»

«Понял. Сейчас посмотрю… Так, парни, гравилёт вылетел, у вас пять минут, не больше. Сейчас я вам помогу. Крысятник, Мастыря, соберитесь!»

— Кто говорит со мной? — точно так же, как миг назад сам Крысятник, спросил Мастыря. — Вождь?!

«Пак. Спокойно, Мастыря. Слушайте меня, оба! Сейчас вам станет легче. Гораздо легче. На время. Через три часа вы должны быть под землёй, и вам следует оторваться от погони, потому что потом вы будете беспомощны. Скорее всего, потеряете сознание. Крысятник, проводи их до подземки, а потом вместе с Мастырей двигайтесь к Кольцевой. Мне кровь из носу нужно видеть эту местность вашими глазами. К вечеру за вами придут».

Крысятник чуть не застонал вслух. Только что он едва мог ходить сам — налегке! И вот теперь предстоит ещё идти аж к Кольцевой, а это ещё километра три, не меньше. Возможно, и воевать… С осколками, засевшими в плече и бедре? Да он сам свалится, ещё до боя… Неужто Вождь над ними смеётся?

В следующий миг кровь неистово забурлила в жилах. Казалось, вместо крови по ним потёк жидкий огонь. Только огонь этот не сжигал, не лишал жизни, а придавал сил, он властно оттеснял боль, делая невозможное — посильным. Даже кровь из оставленных осколками ран почти перестала сочиться. Совершенно не чувствуя боли, Крысятник легко, как до удара «Нергала», выпрямился, повесил на плечо автомат, взял на руки Моху — и отрывисто скомандовал:

— Бери Лошака и остальное. За мной шагом марш! — и Мастыря повиновался с ходу, без малейшего недовольства. Он тоже был поражён отсутствием боли и слабости. Если прежде он и не верил в то, что Вождь Пак поможет, теперь от сомнений не осталось и следа. Даже то, что под тяжестью раненого ного-ласты проваливались в грязь, уже не пугало.

Никогда прежде Мастыря и Крысятник так не надрывались. Казалось, сейчас, не выдержав напряжения, жилы порвутся, а кости, подрубленные крохотными кусочками раскалённого металла, переломятся с сухим, мёртвым треском, и из многочисленных ран только кровь брызнет. Но этого не происходило. Каждый раз в самый последний момент находились силы, чтобы выдрать увязшую в грязи по колено ногу — и сделать ещё шаг. И ещё, и ещё. И при этом тащить грязный, пробитый осколками вещмешок с трофейными сухпайками, автомат и бесчувственное тело Мохи. Лошак и всё остальное достались напарнику. Мастыря тоже обливался потом, невидимый в предрассветной мгле, от него валил пар — но раненый, который только что едва мог передвигаться сам, уверенно тащил не меньший груз. Боль… Боль была, и ещё какая. Но, странным образом, она только прибавляла сил и злости.

— Уфф, дошли! Опускаем, только осторожно, — скомандовал Крысятник, когда ведущая во тьму растрескавшаяся лестница осталась позади. Осталась позади чёрная, грязная станция. Здесь, в лабиринте служебных помещений, раненых вряд ли удалось бы найти погоне. Они и сами-то ориентировались в царстве тьмы оттого, что Пак постоянно держал в их головах что-то вроде схемы, на которой яркой точкой выделялось их местоположение.

Раненные — неотличимые от убитых, даже окоченевшие, как настоящие трупы и уже порядком остывшие — легли на сохранившийся в подземной сухости казённый стол. Мэтхен, а скорее, его знакомые-учёные наверняка бы объяснили, что всему виной постоянные, не менявшиеся веками температура и влажность, отсутствие солнечного света и ветра. Здесь всё сохранилось, как было до Зоны — казённого вида, обшарпанный телефонный аппарат, какие-то бумаги, органайзер с давно засохшими ручками и вполне ещё пригодными для письма карандашами, все эти реквизиты прошлого были бесцеремонно отправлены на пол — зато раненых было куда положить. Не пуховая перина, но по сравнению с липким от слизи ледяным полом тоннеля… Или по сравнению с поверхностью, где лежать бы пришлось под ядовитым дождём…

— Раненых карауль, а я пошёл. Все магазины от автомата, кроме одного — мне.

Когда он выбрался наружу, было раннее утро, спасительная тьма истаивала, а западный ветер, дувший из относительно чистых областей Подкуполья, вообще не обещал ничего хорошего. «Если видимость будет метров двадцать, — подумал Крысятник. Странно — ещё оставались силы не только идти. — Соваться на дорогу — безумие». И всё-таки это приказ, отданный Вождём. Тот, какой нельзя не исполнить, даже если придётся в муках умереть.

Небо плакало мутным дождём, пронизывающий ветер знобил. Свинцовое небо, покрытые слоем чёрной слизи склоны распадка, зловонный бурый ручей на дне, какие-то развалины за рекой — всё наводило смертную тоску. Не поднимало настроение ощущение одиночества и беззащитности. Тут они как на ладони — любой патруль на вертолёте или гравилёте может засечь даже сквозь смог, как тот «Нергал», и тогда хватит одной ракеты. Здесь уже не Москва с её бесконечными кварталами развалин, где не сложно уйти от погони. Лес был совсем редким, корявые деревца поднимались метра на три… Листвы у деревьев-мутантов почти не было, если б не смог, он был бы как на ладони. Порой попадались остатки городских кварталов, и вроде бы они могли послужить укрытием… Ну, начать с того, что самые высокие из них были в метр высотой, тут давно никто не жил. Чистильщики в данном случае ни при чём.

Крысятник вздохнул. Последний раз он тут был задолго до этой войны, когда с небес не грозила смерть, а по улицам не ездили неуязвимые патрули чужаков. Почему-то вызывало ярость именно это обстоятельство. Надо же! Ещё недавно он и подумать не мог, что станет воспринимать эти развалины как свои. Это было новое, и потому трудноописуемое чувство. Чужие танки и вертолёты, по-хозяйски уверенно ездящие по улицам захваченного города, оскорбляли, как… как роющийся в твоём добре, по-хозяйски ощупывающий грудь жены вооружённый чужак. Может быть, это чувство направлял и усиливал, добавлял в него сознательности Пак. Но зародилось оно задолго до появления нового Вождя. Как раз в день, когда после побоища выбрался поискать что-то ценное на главную площадь. Да-да, туда, к Колонне, на которой, оказывается, пряталась в смоге огромная бронзовая голова. Помнится, широкая площадь, сплошь покрытая растерзанными трупами, и серый ковёр крыс раз и навсегда лишили наивности. Чужаки — зло. Худшее, чем ползущие с Востока чудовища. С этим Злом с большой буквы нельзя договориться, хотя, вроде бы, и разум есть, и речь членораздельная — хоть и другой язык. Его можно только уничтожать.

Кольцевая показалась не сразу. Заросли низких кривых деревьев, сплетшихся ветвями в сплошной ковёр, сменились такими же уродливыми кустами, а они — мутантской осокой в дренажной канаве. В бесконечном буреломе ветвей неуютно свистел ветер. Больше не было ни звука — да и что делать тут, где уже много лет никто не жил, чистильщикам?

За заболоченной канавой начинался широкий, ровный пустырь с раскрошенным бетонным барьером посередине. Барьер был невелик, а теперь бетон раскрошился от времени, осыпался, обнажая проржавевшие железяки. По большей части он представлял собой крошечный вал обломков, толстый слой слизи почти скрыл их от глаз. Здесь Москва кончалась, за широченным, уходящим вдаль пустырём начинались развалины другого города. Как он называется, Крысятник не знал. Он уже собирался лезть на ту сторону, но в голове снова раздался голос Пака.

«Я увидел всё, что надо, — сказал Вождь. — Уходи в подземку и жди. Я уже послал подмогу, через несколько часов будут».

Больше голос Вождя в голове не раздавался. Постепенно ослабевало и его воздействие на тело. Раненные плечо и бедро снова начали болеть и кровоточить, силы утекали, будто в решето. Начала кружиться голова — накатывала вызванная потерей крови слабость. Увы, ни бинтов, ни лекарств отрядам разведчиков захватить не удалось. Да и толку-то от бинтов. После лежания в грязи ничего сколько-нибудь чистого — не осталось. «Если сейчас же не дойду до подземки — свалюсь прямо тут, — подумал Крысятник. — А ведь она совсем близко…» Лес остался позади, вокруг простирался привычный жителю нынешней Москвы пейзаж: необозримое море руин, бесконечные коробки строений, от почти целых, лишившихся только окон и дверей, до тех, от которых остались лишь неопрятные груды обломков. Никаких следов, будто и нет чужаков…

Никаких? А что тогда за неестественно правильные, будто оставленные двумя старинными утюгами отпечатки в грязи? Совсем, кстати, свежие, не замытые химическим дождём. Дождь кончился где-то час назад. Так что… И ведут-то не куда-нибудь, а к подземке. Хорошо, он возвращался другой дорогой, следуя приобретённому за две недели опыту, а то упали бы, как снег на голову. Нет, как кирпич на голову — так правильнее.

Крысятник мгновенно подобрался, насторожился, автомат со спины скользнул в руки. Даже боль немного отпустила, заглушённая на время адреналином. Кто бы ни шёл по их душу, он не сдастся. Главное, подпустить ублюдков поближе, и садануть длинной, на десять патронов, очередью в упор. Тогда хотя бы часть пуль преодолеет панцирь скафандра или бронестекло маски, и одним убийцей станет меньше. Если суперповезёт, если они растеряются, дадут время на вторую очередь, тогда можно прихватить и двоих. А значит… Вот именно, лучше всего встретить их в засаде, выстрелами в упор. Пакова «заморозка» вот-вот отойдёт, ещё чуть-чуть, и он просто свалится под ноги чистильщикам. А те…

Можно считать очень большим везением, если сгоряча убьют сразу.

Из последних сил Крысятник ускорил шаг. Надо нагнать ублюдков, пока они не вошли в подземку. Напасть… Отвлечь внимание от раненых… Как не вовремя появились эти уроды! Именно сейчас, когда Вождь надеется на безлюдность этих краёв!

Внимание Крысятника привлёк шорох в переплетении зарослей в сторонке. Следы бронированных штурмовых ботинок здесь обрывались. Вернее, не обрывались, они сворачивали в кусты. Как раз туда, откуда слышался шум. Уже легче. Но следующий звук заставил его оледенеть. Хлёсткий удар — и слабый стон, будто кричать у избиваемого нет сил. То есть у избиваемых. И он даже знал, кого.

Ярость удесятерила силы командира. Осторожно, стараясь держаться оставленной «скафандрами» просеки, он двинулся в сторону палачей. Приклад удобно лёг на плечо. Доводилось им захватывать у добровольцев и другие, вроде бы более мощные заграничные винтовки, даже плазмострелы Внутренних войск — но свой первый, старый-престарый «Калашников» он и не думал менять на что-то новомодное. Простой, неприхотливый и функциональный, как топор, он подкупал надёжностью.

Крысятник увидел их внезапно. Двое в кевларовых панцирях, сами напоминающие каких-то экзотических мутантов, поочерёдно лупили кого-то по почкам и в живот, третий держал. Подонки с шевронами Внутренних войск Федерации так увлеклись своим делом, что забыли даже выставить охрану.

При виде избиваемого Крысятник едва подавил вздох облегчения. Ни на кого из своих паренёк совершенно не походил. Зато куда больше каждого из них напоминал…

Да что там напоминал…

Перед ним и был забарьерец. Две руки, две ноги, два глаза, волосы где надо и сколько надо. Тот идеал, за отклонения от которого жителей Зоны и называют мутантами. В нынешние времена эти отклонения — смертный приговор.

Парня при всём желании нельзя назвать мутантом! Разве что дышит местным воздухом без респиратора или противогаза, и не думает отбрасывать копыта. Но, с другой стороны, когда допрашивали майора-инспектора, противогаз с него тоже сняли. И ничего, не помер. Даже в больницу бы не лёг, кабы не помешательство. И одет отчего-то не в броню или хотя бы гражданский костюм, а в привычный в Подкуполье комбез. И автомат вон, валяется — тоже старый какой-то, будто со складов. Может, всё равно подкуполянин? С другой стороны, у него итак сейчас забот полон рот, чтобы приключений искать…

Слова на незнакомом языке — и увесистый удар бронированного кулака в живот. Говорили истязатели вслух, но не сами: маски были опущены, всё как полагается. Оказывается, есть в «скафандрах» встроенные динамики, позволяющие говорить и «громкой связью», просто раньше пользоваться ей завоевателям не было смысла: зачем, если есть связь внутренняя, да ещё принципиально не перехватываемая? Пленный не ответил — за что тут же получил ещё удар. Допрашивавший солдат заорал что-то ему в лицо…

Сомнениям положил конец тот из троицы, кто держал допрашиваемого. Он лишь легонько повернул голову туда, где почудилось шевеление, взгляды мутанта и карателя встретились, скрестились, как клинки. В следующий миг короткая очередь в спину повалила забарьерца лицом в грязь. Второй успел развернуться, даже вскинуть плазмомёт — но с четырёх метров пуля древнего АКМа уверенно брала бронестекло. Сопоставимое, впрочем, по прочности с железным рельсом.

— Убью, не подходи! — завопил третий. На этот раз по-подкупольски, только со странным шипящим акцентом, Крысятнику такое слышать ещё не доводилось. И допустил ошибку, ослабив хватку и потянувшись за плазменным пистолетом. Пленник на диво ловко вывернулся из ослабевшего захвата: всего на миг, но этого хватило. Крысятник высадил остатки рожка в ненавистное, наконец открывшееся лицо, только брызнуло красным из прошитого навылет кибершлема. Будто подчиняясь внезапной усталости, последний вэвэшник неуклюже сполз на землю. Следом «потёк» и Крысятник: Великий Пак всё-таки на секунду отвлёкся.

 

Глава 16. Это война

— Господа, я отказываюсь понимать, отчего вы понесли такие потери. Манун, кто-то когда-то мне говорил, что мутанты не способны сопротивляться вторжению. А теперь из-за вас и у меня, и у господина президента проблемы — и с парламентом, и с избирателями.

Сол Модроу был в бешенстве — но голос казался глухим и невыразительным. Впрочем, те, кто его знал, догадывались о чувствах советника по Подкуполью. Те, кто не знали — могли себе представить. Советник резко, как-то дёргано мерил шагами комнату, взгляд падал то в омут непроглядного мрака за окном, в которое вставили съёмный стеклопакет, то на ободранные, голые бетонные стены в разводах плесени, то на пол, покрытый трухой, некогда бывшей паркетом. Идея провести совещание в бывшей мэрии подмосковного городка была явно не лучшей: строительные части не успевали привести двухэтажное здание в пристойный вид. Но винить некого: сам настоял. Надо показать общественности Свободного Мира, что в Резервации, наконец, восстанавливается нормальная жизнь после многолетней анархии… Именно здесь будет временная резиденция нового, демократического президента со странным именем Buba Tshoknuty. Тьфу, язык сломаешь с этими русскими свиньями.

— Сэр советник. Прошу меня извинить, если вы не говорили нам, что выродки безоружны и беззащитны, — хмуря кустистые седые брови, произнёс командующий Рязанского направления. — Мы предлагали использовать новую технику. Кто, как не вы, потребовал экономии государственных средств? Мол, старьё почти прикончило моторесурс, дойдёт до Красной площади — и можно увозить в утилизаторы. При этом используется как давно списанная техника, большей частью из частных коллекций, так и синтетическое горючее, выработанное здесь же самими мутантами. Казна не тратит ни энергоединицы.

И ведь не возразишь старой сволочи. Он-то отбрешется, свалив все на советника. Мол, военные, как всегда, только исполняли приказ.

— Мистер Манун, назовите потери контингента на сегодня, — холодно приказал Модроу.

Крупный багроволицый генерал нехотя поднялся, прокашлялся, поправил фуражку — он как-то враз растерял свой обычный гонор. Сам, наверное, не отдавая себе в том отчёт, генерал старался оттянуть миг, когда придётся говорить.

— Я жду, — поторопил бригадного генерала советник.

— Данные за сегодняшний день уточняются. По оценкам экспертов, уничтожено двести двадцать — двести пятьдесят тысяч мутантов. По их мнению, с учётом собравшихся в Москве, всего их может быть до трёхсот тысяч.

— Мне плевать на вырожденцев, — холодно заметил Манун. — Назовите наши потери.

Эрдхай Манун моргнул. Ему очень не хотелось отвечать на вопрос — но советник был непреклонен.

— Мы потеряли сорок пять танков, девяносто две бронемашины, один вертолёт пропал без вести в районе бывшей Шатуры. Сбиты два разведывательно-ударных гравиплана. Почти половина уничтоженной бронетехники приходится на Западную группу войск. Таким образом, общие потери составляют менее семи процентов общей численности группировки и не влияют…

— Да к дьяволу и эту музейную рухлядь! — всё-таки не выдержал, взорвался Модроу. — Танки и вертолёты не голосуют! Назови людские потери!

Манун ссутулился, потупил глаза. Но деваться было некуда, советник представлял здесь и сейчас самого президента, а он — лишь тыловик, которому оказано невероятное доверие.

— На вчерашний день потери составили триста семьдесят два погибших, тысячу сорок семь раненых. Кроме того, сорок два человека пропали без вести. Это суммарные потери добровольцев, Внутренних войск и частных военных компаний. Почти половина потерь также приходится на Западную группу, конкретно на Смоленск и Вязьму. Фактически группа потеряла убитыми и ранеными до четверти первоначального состава. В целом по группировке санитарные и безвозвратные потери также составляют около семи процентов.

— Именно так, — кивнул незаметный, с удивительно невыразительным и незапоминающимся лицом, оберлейтенантом Внутренних войск. — Из них подчинённые мне части потеряли восемнадцать человек убитыми, семьдесят пять ранеными и одного пропавшего без вести — по некоторым данным, он убит предводителем одного из местных формирований, неким Гурыней. Гурыня и его формирование ликвидированы отделением вахмистра Миткоффа. Небольшие по сравнению с добровольцами потери объясняются грамотным ведением операций и высоким профессионализмом бойцов. В отличие от добровольцев, подчинённых Военному министерству, наши силы действуют профессионально, отсюда и малые потери…

— Скажите лучше, сколько людей уничтожили мутанты в Лодзи, Модлине, Кёнигсберге и Гамбурге! — парировал Манун. — Насколько знаю, именно с этого и началась нынешняя операция. Мы расхлёбываем ваши ошибки…

— Кроме того, — добавил Модроу, чтобы хоть на ком-то сорвать злость. — Вспомните, господин оберлейтенант, сколько выродков всё это сделали.

Внешне офицер остался безразличен. Только вполголоса, как бы сам себе, обронил:

— Только потому, что кто-то приказал нам ни во что не вмешиваться. Возможно, вскоре мы узнаем, кто именно саботировал защиту избирателей.

Сол Модроу осёкся. В устах внутренника это был не просто намёк — а предупреждение. Не вздумайте повесить всех кошек на Внутренние войска — иначе каждый узнает, как создавался повод к вторжению. И хотя утопить глупых избирателей в потоке малозначимой информации — не проблема, но из него самого могут сделать козла отпущения. Президент — он такой: дружба дружбой, а денежки врозь. Придётся, видимо, пожертвовать стариной Мануном — ему так и так отвечать за высокие потери, неподавленные очаги сопротивления и летучие группы диверсантов, напавшие на пашендэйловцев и учёных.

— Ладно, господа, сейчас не время пререкаться, — поспешил сменить тему Модроу. — Мы не для этого собрались. Прибыл новый президент Подкуполья. Сейчас он выступит перед нами и представителями прессы.

Манун поморщился: как все военные, писак он недолюбливал. Настырные и неотступные, как похмелье, и такие же пакостные. Их в дверь выставишь, так они в окно влезть норовят. И всё вынюхивают, выспрашивают, камерами своими посверкивают… А потом во всемирном Инфонете то фото из подпольного амфитеатра с мутантами-гладиаторами, то генерал-гей, в обход тендера отдавший строительный подряд фирме любовника, то пойманная ханьская разведчица, закрутившая с лесбиянкой-министром шуры-муры. И обязательно — со смачными подробностями: у кого больше мяса и похабщины, у того и рейтинг выше.

— Введите президента, — распорядился он. — И этих, с камерами — тоже.

Война — пиршество для газетчиков. Манун уже получил на инфоцентр свежие выпуски новостей. Тактические просчёты и локальные неудачи контингента под пером, вернее, клавиатурой газетчиков превращались в жуткие катастрофы, наподобие древнего Сталинграда, мелкие стычки — в грандиозные сражения, а победы — в одну видимость. В этот раз писаки, вроде, были поскромнее — но всё равно изваляли в грязи и покойного Наттера, и ещё живого Мануна. Да и самому Модроу и даже — страшно подумать! — президенту досталось. Впрочем, рисковать всё равно не стоит. Президент-то отвертится, а вот советник по делам Резервации…

Двери открылись, в сопровождении дюжих солдат-внутренников в конференц-зал ввалился президент. Модроу отвернулся: эту рожу старого наркомана он в гробу видел. А всё туда же — президент, нацлидер, светило зонального масштаба, так сказать. Страшно вымолвить — Пророк. Только чей вот — так сразу не скажешь. Может, первого Президента этой земли, как его, Меченого? Х-ха…

Журналисты защёлкали аппаратурой, вспышки озарили мрачный зал. Журналисты не могли понять: неужели президент — этот колченогий субъект с вытянутой, будто лошадиной физиономией. Всклокоченная шевелюра, некогда дорогой, а теперь грязный, порванный и помятый костюм от модных кутюрье. Даже галстук с бриллиантовой запонкой — и то мятый, будто его пожевали, а потом вытерли зад. В руке зажата полупустая бутылка дешёвого виски, а по мешкам под глазами видно: уж в этом-то народный избранник себе не отказывает.

Буба исподлобья зыркнул на собравшихся военных и репортёров — и милостиво кивнул:

— Прошу садиться, леди и джентльмены.

Раздался скрип придвигаемых стульев: не то чтобы тут кто-то воспринимал нового «президента» всерьёз, но официально пресс-конференцию вёл именно Буба. И неважно, что не сегодня-завтра этого «президента» пустят в расход, наверное, вслед за мутантами Москвы. Важно показать, что Свободный Мир признаёт молодую подкупольскую демократию.

— Леди и джентльмены, в прямом эфире — временная резиденция президента Народно-демократической республики Подкуполье — как известно, именно так называется Резервация местными жителями, — и временной военной администрации…

Против воли Модроу засмотрелся на то, как приподнимается аппетитная, в самый раз, грудка под кружевной сорочкой (ну точно, никакого бюстгальтера — а зачем это последнее наследие сексизма и угнетения женщины в двадцать втором веке?), как движутся сверкающие жидким пламенем полные губки, покачиваются огненно-рыжие локоны… Интересно, какая у неё ориентация? Если традиционно-ретроградная, то можно будет намекнуть, что у президентского советника есть выгодная вакансия. Если она в здравом уме и трезвой памяти, не откажется. Не отказывались даже лесбиянки: в конце концов, карьера ведь прежде всего, не так ли?

— …миротворческая миссия Вооружённых Сил Свободного Мира подходит к концу. За прошедшие дни миротворческий контингент прошёл на разных направлениях до четырёхсот километров. Местное население везде встречает миротворцев цветами…

«Откуда тут, в этом гадюшнике, цветы?!» — не мог взять в толк Модроу. Небось весь репортаж написали ещё Там, а она тут только за говорящую голову. Вот и не сообразили, что про цветы — мягко говоря, лишнее.

— …прогрессивная общественность Резервации с нетерпением ждёт, когда будет освобождено от диктатуры и тирании сердце Резервации — Москва. Долгие годы этот город томился в ожидании освобождения и прихода демократии. И вот теперь этот момент настал: завтра утром силы Мирового Сообщества войдут в Москву и покончат с последними недобитками-террористами. После этого вся власть будет предоставлена демократическому президенту, избранному сегодня на всенародном референдуме. Итак, позвольте представить — президент Республики Подкуполье, Буба Чокнутый!

Дружные аплодисменты. В душе все участники спектакля на три миллиарда зрителей потешались. Но лица были серьёзны и солидны. Сразу видно — защитники свободы и демократии.

— Мистер президент, этот вопрос задаёт себе вся общественность Свободного Мира. Можно ли с уверенностью сказать, что демократия и свобода навсегда пришли в Резервацию, что никогда больше не придут тоталитаризм и диктатура?

Президент откашлялся, хмыкнул, приложился к бутылке — трансляция «случайно» на миг прервалась. А Буба поднял указующий перст — и приложил, будто думая, его ко лбу. «Так ты ещё и думать умеешь, дегенерат?» — про себя ехидничал советник. Настроение немного улучшилось, а названная генералом цифра убитых мутантов способствовала веселью.

— Конечно, леди и джентльмены! — шлёпая слюнявыми губами, начал президент. — Поистине, грядёт суд праведный, и судии суровые не замедлят с вынесением приговора! Я же только скромный слуга их, и выполню все наказы святые… ик!

— Правда ли, что некоторые силы в Подкуполье не желают торжества свободы и демократии?

На сей раз президенту выкрутиться было непросто. Пришлось сделать длинный, как растянутая жвачка, глоток, от которого глаза президента Бубы полезли на лоб. Только ходил ходуном кадык, будто помпа работающего насоса. Операторам, по ходу редактировавшим «прямой» эфир, снова пришлось отговариваться неполадками. Наконец президент удовлетворённо выдохнул, не волна даже, а девятый вал перегара прокатился по конференц-залу. Протяжно икнул, сглотнул — и ответил:

— Конечно, может ли быть иначе? А если всё-таки будет — то пусть знают окопавшиеся и прочие пособники вредителей: покарают их судии праведные, всех, без разбору, не отделяя агнцев от козлищ, так, чтобы неповадно было во грехе паскудном коснеть, аки свинья в кале своём! И наступит тогда мир во всём мире и во человецех благоволение! Покайтесь же все, правые и виноватые, преклоните колени, и снизойдёт на вас… ик!..благодать!

Симпатичная корреспондентка даже опешила от такой проповеди, сдула упавшую на лоб чёлку, скользнула язычком по накачанным губкам. Сол Модроу почувствовал, как шевелится и твердеет некая важная часть тела, и наскоро закинул ногу на ногу.

— И последний вопрос, господин президент. Какие реформы будут предприняты в Подкуполье, чтобы недавние трагические события в городах Европы не повторились?

Модроу даже оторвался от созерцания блестящих губок. Вопрос был действительно интересный. Любопытно, сколько глотков виски понадобится пророку и президенту, чтобы на него ответить, и хватит ли на это полупустой бутылки? Но нет, видимо, Буба смилостивился, решил отложить запой до взятия Москвы.

— Гореть в геенне огненной всем… И-ик! Правым и виноватым, младому и старому, святым и грешным, ибо переполнилась чаша терпения судей… У-у-у!.. Праведных, и пришли они покарать всех без разбору, и уничтожат они скверну, едрит, в каждом из нас и во всех сразу! — Похоже, Буба всё-таки допился, мелькнуло в голове Модроу. Теперь он и говорить иначе не может, только проповедями. — На колени, падлы, кайтесь и молитесь, кретины и выродки!

Буба разошёлся не на шутку: леопардом в клетке ходил вокруг кафедры, жестикулировал, брызгал слюной, голос гремел боевой трубой.

— Вот несу я свет нездешний этим тупым выродкам и паскудникам, аки Христос, и распнут ведь меня, как жиды Христа распяли… И будет тогда полная… сосали… ик!..саризьма… Вот что тогда будет! Вот и вот! — обе руки скрутили фиги и вытянулись: одна в сторону журналистов, вторая в сторону военных. — Вот такая будет им всем демократия… Ибо приидут судии праведныя, и покарают… И всех покарают, свиньи и сволочи вонючие! — взвизгнул Буба, поворачиваясь к камерам задом, стягивая штаны.

Умница оператор прервал трансляцию вовремя, выходка новоиспечённого главы Резервации в Инфосеть не пошла. Конечно, на мутантов всем наплевать, вряд ли хоть кто-то расстроится, когда узнает, что их перестреляли, как бешеных собак. Многие ведь уже сейчас требуют выжечь Резервацию, как язву. Но официально объявлено, что это миротворческая операция, цель которой — помочь прогрессивной общественности Подкуполья построить демократическое государство. Вот и приходится слушать эту пьянь, да ещё делать вид, что интересно. Ничего. Самое большее через неделю всё кончится.

А интересно, удастся триста тысяч набить, или нет столько выродков в Подкуполье?

Накрашенная всё поняла верно. Заслонила спиной беснующегося Бубу, которого выводили рослые парни в камуфляже, вздохнула, приподняв аппетитную грудку — ни дать, ни взять, отвлекла внимание зрителей от непотребной сцены — и медовым голоском проворковала:

— К сожалению, президент не смог уделить нам много времени, у него очень напряжённый график. В любом случае мы услышали главное: терроризму и авторитаризму на нашей планете, наконец-то, пришёл конец, отныне многострадальные народы Резервации, сбросив мрачную тиранию, вливаются в великую семью демократических наций. А наши доблестные миротворцы готовятся к штурму последнего бастиона тоталитаризма — Москвы. Завтра над этим многострадальным городом взовьётся знамя свободы и демократии. Гандзя Фиалковска. Специально для новостного агентства «Блиц».

Журналисты сворачивали микрофоны и камеры, президента Бубу охрана вела к вертолёту, на котором его должны были доставить в Москву. Покинул «резиденцию» и Сол Модроу — его ждал не очень-то радостный доклад президенту. Может, цифра потерь мутантов может смягчит удар. Мануна, конечно, жаль, но своя шкура дороже. Тем более, сам виноват — прежде всего в недооценке выродков. Если бы завод в Смоленске брали по всем правилам, а в Вязьме не сунулись в развалины толпой, потери были бы только случайные. И, конечно, сразу после взятия Москвы надо будет распустить добровольцев по домам: всё, что могли, эти идиоты сделали, дело за профессионалами.

— Что ж, господа, — вздохнув с облегчением, обратился к подчинённым офицерам Манун. — Представление окончено. Теперь давайте обсудим, как нам выпутаться из этого дерьма с наименьшими потерями. И, кстати, «Пашендэйлу» не требуется помощь?

— Сами справимся, — скривился гауптман, представлявший компанию. — На розыски учёных уже послана группа. У них новейшее оборудование. Правда, выродки умудрились сломать маячок в гравиплане, но точно такие же есть у начальника научной группы, он вшит в одежду. И этот «жучок» до сих пор не обезврежен.

Как раз в этот момент высоко в небе, невидимая из-за пелены смога, полыхнула струёй плазмы плазмопушка. Миллионноградусная струя полоснула по крыше. Миг — и помещение раскалилось почти до пяти тысяч градусов. Оплывал, расползался, будто разом превратился в светящуюся жидкую грязь, бетон стен, вспыхивала и молниеносно обращалась в пепел мокрая труха на полах, свечками полыхнули бронедверь, стеклопакеты, стулья, у входа факелами полыхали часовые и замешкавшийся помощник корреспондентки с неуклюжим ридикюлем. Офицерам с генералом Мануном повезло: они рассыпались пеплом почти мгновенно. А по всем бывшим Химкам уже гремели взрывы и бесновались пожары, казалось, что на расположение группировки сыпались пылающие звёзды.

Генерал Манун ошибся. Это была не миротворческая операция, а война.

Страшненький лес расступился внезапно. Показались громоздкие, впечатляющие даже теперь руины. Такие Мэтхен уже видел в Митино — а Митино, если верить найденной незадолго до начала войны карте, уже в черте бывшей Москвы, хоть и за Кольцевой. Но здесь была не Москва, а лишь ближайшее предместье. По терминологии той далёкой эпохи — город-спутник. Впрочем, если верить той же карте, в городе было три огромных завода. Это радует: потом, после операции, в лабиринтах корпусов и цехов легче скрыться, если не получится прорваться к Алёшкинскому лесу. В отличие от домов, заводы в Подкуполье поддерживались в относительном порядке. В Смоленске это помогло отразить первый удар.

Но заводы — дальше к северо-востоку, здесь раньше был «спальный» район. Теперь на месте «высоток» громоздились необозримые завалы бетонного крошева. От времени бетонные блоки крошились, ржавела арматура — наставал момент, когда стены и перекрытия рушились под собственной тяжестью. Порой от какой-нибудь мелочи, порой просто от времени, верхние этажи осыпались, проваливались сами в себя, обрушивая обветшавшие этажи пониже, и так до самой земли — или до сохранивших прочность перекрытий. Впрочем, ветшали и устоявшие стены, когда-то неизбежно наступал их черёд. Последними проваливались подвальные перекрытия, и на месте когда-то высокого здания оставалась гора бетонного крошева, перевитая ржавыми железными прутьями. Потом уплотнялась, оседала, зарастала слизью и она.

Здесь, практически у ворот Москвы, разрушение уже вступило в последнюю стадию. Это старые, построенные до середины двадцатого века двух- и трёхэтажные дома худо-бедно противостояли времени, местами там ещё были вторые этажи. Когда-то подпиравшие небо высотки оказались слабее. А говорили когда-то: монолитные конструкции, монолитные конструкции, на тысячу лет хватит… Впрочем, может, в нормальном климате они бы и простояли несколько веков. Проектировщики не предполагали, что стоять им придётся в агрессивной среде, под кислотными дождями и едкими ветрами, посреди вечной гнили и сырости.

Дождь то усиливался до ливня, то ослабевал, но не стихал ни на миг. И всё-таки, на всякий случай, Мэтхен предпочитал держаться на краю улицы, поближе к каменным курганам домов. Время от времени приходилось снова падать в грязь — разумеется, даже в такую ночь по мёртвым улицам проносились бронетранспортёры. Прополз и приземистый, похожий на исполинский утюг танк — Мэтхен не смог определить тип. И Отшельник что-то давно не подаёт голос… Всё ли у него в порядке? Всё-таки зря там оставили пленных учёных, их нужно было или перебить, или хоть связать попрочнее. Ну ничего, покончим с вражеской головкой, и будем думать, на что их употребить. Главное — чтобы выиграть хотя бы сутки.

Они перебежали одну широкую дорогу, потом ещё одну, перелезли под сооружённым уже забарьерцами временным мостом через вонючий ручей, что неспешно стекал в пересохшее водохранилище и терялся в многометровой толще грязи. Дорогу преградил широкий пустырь — наверное, Ленинградское шоссе. Его, как ориентир, показывал Ярцев на навигаторе. Судя по колеям, оставленным вражеской техникой, по выжженным пятнам, оставшимся после посадки гравилётов, днём тут прошла немаленькая группировка.

Противоположную сторону шоссе закрывала покосившаяся стена из пластмассы, через щели были видны ряды колючей проволоки под напряжением — граница временного военного городка. Несколько вышек, с пулемётами или даже плазмострелами, но главное — мощные прожектора, скользившие по шоссе. До противоположной стороны и тем более развалин крупных зданий они не добивали, быстро теряя силу в смоге. Но проскочить через шоссе, уже понял Мэтхен, нереально. Стоит сунуться — и всех скосят кинжальным огнём, а может, накроют и миномётами. Сам Мэтхен на месте коменданта держал бы рядом пару боеготовных танков — как говорится, лучше быть живым параноиком, чем мёртвым оптимистом. Ну, и снайперов посадить, на случай, если полезут ушлые одиночки.

Ещё несколько ламп горели на той стороне, за забором из прошлой эпохи. А вот непривычно новые и чистые, только что смонтированные модульные строения были уже новоделами. Мэтхен такие видел в разгромленном военном городке под Гедеоновкой. «А вон та будка на перекрёстке — КПП, — определил Эрхард. — А дальше — казарма. Только вот не понять — солдатская или офицерская? В любом случае дальше незаметно не пройти. Проклятые прожектор, проклятое шоссе, на котором все как на ладони…»

— Что будем делать, командир? — не по-уставному вопросила Хухря.

— Оружие к бою! — скомандовал Мэтхен. — Приготовиться. Как услышите первые взрывы — бегом марш на ту сторону!

«Эти отвлекутся, тогда хоть кто-то проскочит» — подумал он, негодуя, что будет потеряно несколько драгоценных минут. А ведь и без потерь среди своих наверняка не обойдётся…

Мэтхена насторожил шорох. Справа, где залёг Хрюк, раздалась приглушённая матерщина, возня, пара глухих ударов.

— Командир… Эрхард! — горячий шёпот над ухом. — Кажись, местного взяли…

Мэтхен осторожно подполз к оврагу. Откуда он тут, когда на навигаторе, наоборот, значился бугор? Овраг был совсем невелик, на дне топко от нечистот. Пахло соответственно, хорошо хоть, дождь из отравы кончился…

— Давай сюда, Костолом.

Хрюк и Юзьвяк, кривоногий парень из сафоновских, цепко держали щуплого то ли мужичка, то ли подростка. Коротенькие уродливые конечности — ног две, зато рук аж три, впрочем, пальцы на них не больше, чем у самого Мэтхена на ногах. Всё тело покрыто шерстью, на висках она свисает сальными от грязи пейсами, зато на макушке топорщится, подобно плюмажу шлема древнего легионера. На Мэтхена уставились три подслеповато прищуренных глаза, два крохотных, растущих прямо из скул, и один огромный, во лбу. С таким зрением он бы наверняка испытывал проблемы с ориентацией — но всё компенсировали колоссальные, достойные слона уши, что привольно лежали на плечах. Чтобы не болтались при ходьбе, мужичок даже привязал свои локаторы к шее какой-то темёмкой.

— Ты кто? — как мог грозно вопросил Мэтхен. Мохнатое существо с мега-ушами отчего-то неимоверно веселило.

— Стась я, значит, — пробубнил пленный. Голос был, против ожидаемого, тихий и совершенно невыразительный, будто говорил робот. — Слышь, паря, а вы кто будете? Как хочешь, блин, но на этих одинаковцев вы, блин, не тянете.

— Это ты про забарьерцев? — уточнил Хрюк.

— А похрену мне, забарьерцы они или надзаборцы. Наши их одинаковцами зовут, потому что рожи, блин, похожие, как доски в заборе. — Пленный сощурил большой глаз, а малые, наоборот, выпучились так, будто собирались выскочить из орбит. Вгляделся в Хрюка, потом долго пялился на Юзьвяка. Тот едва удержался, чуть не треснул в громадное ухо. — Не, теперь точно вижу. Наши вы, как есть наши. А что это, блин, набольший у вас — совсем как одинаковцы, блин?

— Да я и есть человек, — не стал темнить Мэтхен. — Только вот другого дома, кроме Подкуполья, у меня давно нет. Потому и приходится стрелять в таких, как я. Так что отвечай — кто это «наши»?

— Да поселковые наши, химкинские, блин! — с готовностью сказал тот. Вид вооружённых подкуполян был ему как бальзам на душу. — На заводе, блин, со вчерашнего дня сидим. Припёрлись на своих, блин, громыхалках да тарахтелках, носятся по посёлку, блин, стреляют, что баб, что детишек — блин, да всех. Иных вообще огнём жгли, блин! А некоторых какой-то дрянью, значит, приложили, значит, чувство такое, что на тебе одежда горит. Наши-то и помчались изо всех щелей, прямо, блин, на пулемёты.

«Если бы твои «блины» правда блинами становились!» — с тоской подумал Мэтхен. Последний раз они ели ещё утром, в Истре.

— Так сколько вас там?

— Блин, да мало, десятка три. Малышни и баб почти нет, всех убили. На заводе-то и в посёлке всех, блин, выловили, так-то, блин, у кого ноги быстрые, те и уцелели, во как. Вот кто в лес ушли, да в болотине спрятались, да за Кольцо — те да, живы пока. Сейчас вот собрались вместе, думаем, что делать.

— И что надумали?

— А это вы с нашим главным переговорите.

Меньше всего Мэтхену хотелось заниматься под носом у врага дипломатией. Но с местными будет проще, они знают посёлок лучше, может, на базе сориентируются. И уж точно с проводником из посельчан легче уходить. Особенно если это и правда отборные бегуны. Хотя… Неохота, ох как неохота посвящать незнакомцев в замысел Курта…

— Ну, ладно. Где главный?

— Недалеко, — раздался новый голос. Скрипучий, неприятный — но и полный скрытой силы. Из тьмы выкатился невероятно толстый, с заплывшими жиром глазками-щёлками мутант, в противовес предшественнику, был он абсолютно безволос, даже без бровей и ресниц. На первый взгляд совершенно непонятно, как при такой толщине он ходит. Но толстяк и не шёл, а переваливался на двух коротких и толстых, без коленных суставов, ногах с огромными ластами. Со стороны казалось, что он и не идёт, а катится, как колобок. Катился он на удивление резво.

— Приветствую, ф-фух, — произнёс толстяк. — Если можно, уважаемые, отпустите… ф-фух… нашего. Он ходил… Ф-фуух… На разведку.

«Колобок» шумно выдохнул, отёр пот. Но на такие мелочи Мэтхен уже не обращал внимания: толстяк оказался на редкость толковым рассказчиком. Командиром, как подозревал Мэтхен, тоже. Был бы, будь у него время поучиться, скажем, у Ярцева.

— Стась уже сказал про местные расклады, — рассудительно и на удивление без обычного мата начал тот. Похоже, он правда был неглуп. — В общем, так, мужики. Тут тьма тьмущая всяких машин. Мы думали, может, удастся выбраться, но они просто повсюду. Хорошо хоть, на дне бывшего залива собраться смогли. Автоматов мало, но что-то у каждого есть. Да, кстати, зовут меня — Хурсаг.

«Если мы застанем их врасплох, офицеры будут в исподнем выскакивать, — прикинул Мэтхен. — Сгодятся и арбалеты».

— Ножи ещё есть. Бойцов у нас тридцать пять. А вы сами, позвольте, чьи будете?

Интересный вопрос. Мэтхен и сам бы не отказался узнать, чьи.

— Группа капитана Ярцева, — сказал первое, что пришло в голову. — Отступаем с боями от границы. Сейчас тут, по нашим данным, собрались важные шишки из забарьерских…

— Одинаковцы-то? Ну да. И ещё какого-то урода из наших с собой привезли. В мэрии они все, ну, точно, там.

— А и где их офицеры живут, скажете? Ну, командиры, в смысле?

— Скажу. Но с условием. Возьмите наших с собой, на дело. У нас у всех тут кто-то погиб. Душа у всех огнём горит, за месть всё на свете отдать готовы. Лишними не будем. Мы тут каждую ухоронку знаем, и к корпусу, где их набольшие сидят, прямиком выведем. Сможете напасть на них сзади и порезать без шума.

Что ж, сорок лучше, чем одиннадцать.

— Хорошо, будет вам месть, — произнёс Мэтхен. — Тогда доведёте нас до корпуса и до мэрии. Если захватываем оружие — делим поровну. А после дела разбегаемся, и стараемся друг о друге забыть. Условия нормальные?

— Ага. Да чего там, по-божески. Вы готовы идти сейчас? Тогда, Стась, зови остальных. И пусть всё оружие берут. Повезёт — новых стволов добудем. А нет — и не понадобятся нам пушки.

Собрались новички быстро — но задержка стоила Мэтхену немалых нервов. Зато отряд вырос вчетверо, и у большей части бойцов было огнестрельное оружие. Увы, с автоматами тут было туго — всего пять старых-престарых милицейских АКСУ, с расстрелянными ещё в двадцатом веке стволами, с исцарапанными и почти лишёнными краски магазинами. Как эти монстры ещё стреляли, было загадкой. Ещё десяток щеголял с охотничьим гладкостволом — «Ижаками», «Сайгами», «Бекасами», у парочки имелись пистолеты.

Больше всего народа имело кустарные, зато калибром сантиметра в три, пищали. Толстые, чтобы не разнесло выстрелом, стволы, массивные приклады, заострённые на концах сошки, сами по себе — какое-никакое, а оружие ближнего боя. Но даже без сошек эти монстры весили все двенадцать килограмм, а уж отдача наверняка может повалить слона. Дюжине парней помоложе и паре девок не хватило и такого огнестрела — эти щеголяли самопальными арбалетами, сделанными столь же грубо и примитивно. Мэтхен заметил под ложем арбалетов какие-то чёрные коробки — похоже, кустарщина была самозарядной. Стреляли эти постиндустриальные монстры ржавыми железными болтами. По сути, кусками распиленных и заточенных напильником железных прутьев.

Автоматы имелись только у предводителя, Стася и трёх самых здоровых мужиков.

«Может, не стоит их брать? — мелькнуло в голове Мэтхена. — Обуза же!» Но стоило взглянуть в горящие ненавистью глаза, на примкнутые к пищалям и автоматам, даже к самострелам, острые железные прутья, неважную замену штыков — и он решился. В конце концов, взрослые все люди. Понимать должны, что к чему.

Речей и торжественных проводов на фронт не было. Тут остались только те, кто был готов на всё ради мести. Мэтхен указал в сторону базы и скомандовал:

— Пошли! — Хурсаг продублировал команду для своих, и вся толпа двинулась вперёд. Мэтхен недовольно оглядел воинство: такую орду с огнестрелом просто обязан проштурмовать любой боевой беспилотник, а разведывательный — сообщить на базу. И уж точно никаких шансов проскочить в свете прожекторов шоссе. — Хурсаг! Рассредоточиться бы! Идите не толпой, а цепочкой. И пушки свои зарядите, может, сразу стрелять придётся. Кстати, за забор можно попасть… скрытно?

— Можно! — усмехнулся Хурсаг. — Там через шоссе в старые времена был подземный ход. Он затоплен, но можно пронырнуть.

— А порох как же?

— А презики на что? — грубовато хохотнул Стась. — Когда-то их нам пачками с воздуха сбрасывали. Даже инструкцию писали, может, и по-нашенски. Только ведь всё равно никто читать не умеет. Гадали мы, гадали, зачем эти мешочки, да чем таким липким покрыты — девки их нюхать полюбили, вот дуры! А оказалось, в них порох можно носить! У нас пацаны даже бомбы туда прячут, во как!

— А зачем делали-то всё? Готовились, что ли?

— Да давно уже сделали. Слух тогда прошёл, что чудища с востока в Москву прорвались, и всех жрут. Тогда наш главный на заводе и решил припасти на чёрный день. Чудищ не было, ну, так всё это на заводе и провалялось. Давно это было, может, лет двадцать назад. Мой батяня тогда только ходить учился. Про железяки эти все уж позабыли. А теперь, вишь — пригодилось! Хорошо, вспомнил, а то бы с булыжниками пришлось идти…

Мэтхен слушал тихую, вполголоса, болтовню трёхглазого мутанта, но не мог отделаться от подозрения. Что-то в этой истории не так, но что? А, вот…

— Погоди, а почему вы с этим добром драться не пытались? Понятно, что не выстояли бы — но у нас обычно сперва делают, а потом думают…

Стась виновато потупился, даже как-то ссутулился. Отвечать ему очень не хотелось.

— Да я вспомнил уже вечером, когда мы за каналом в лесу прятались. Хорошо хоть, вообще вспомнил — отец ведь один раз рассказывал, и то лет десять назад!

Десять лет. Да, серьёзно: десять лет для мутантов эквивалентны тридцати для людей прошлого… и шестидесяти для нынешних. Практически полжизни. Неудивительно, что еле вспомнил. Ну, ничего. Зато отряд получил внеплановое подкрепление, а противник до сих пор их не засёк. Если так повезёт и на той стороне шоссе, очень скоро тут станет жарко.

— Ну, и где этот переход? — поинтересовался Мэтхен. Хурсаг шагал рядом, всем своим видом демонстрируя доверие и готовность повиноваться. Мэтхен не знал, что творится у него в голове, но хорошее вооружение и трофейный камуфляж его бойцов впечатление произвели. — Только не говори мне, что пошутил!

— А я и не шутил, — обиделся Хурсаг. — Смотри, вон ту яму видишь?

Теперь Мэтхен понял. Две подозрительно ровные квадратные лужи с какой-то резко пахнущей белёсой дрянью, по их краям до сих пор торчат ржавые, обглоданные временем опоры рухнувшей крыши. Странно, отчего тоннель не обнаружили пришельцы — но они и прибыли-то сюда часа четыре назад, после долгого и небезопасного перехода. Тут уж не до рекогносцировки — тем более задерживаться они не собирались. Где тоннель кончается, Мэтхен не видел, но его существование сомнению не подлежало.

— Командир, нам что, туда? — спросил Хрюк недоверчиво. — Я видел такую дрянь, от неё потом волдыри будут по всему телу! Так это у нас, а у вас-то, забарьерных…

— Придётся потерпеть, — вздохнул Мэтхен. — Парни, кому-то надо пробраться на тот берег и протащить верёвку, чтобы остальным было легче.

Желающих было много, куда больше, чем требовалось.

— Я хорошо плаваю, — наконец, прохрипел кто-то из людей Хурсага. — И через болота лазил. Я смогу.

— Валяй, — неохотно согласился Хурсаг, толстяк отдыхал после нелёгкого перехода. Он предпочёл бы, чтобы рискнул кто-то их чужаков. Вождя понять можно. — Только осторожно.

Ухватив выданную Мэтхеном верёвку зубами, посельчанин решительно двинулся к луже. Морщась от отвращения, он входил в белёсую массу, что с глуховатым, больше смахивающим на чавканье плеском принимала тело. Вот в «воде» скрылся живот мутанта, потом грудь и спина, и вот уже наверху торчит только неимоверно грязная и мятая кепчонка из кожзаменителя. Вскоре скрылась и она, поверхность в последний раз колыхнулась и застыла, будто прокисшая и прогорклая манная каша.

Ждали долго. Как та самая манная каша, тянулось время. Казалось, Ярцев вот-вот начнёт утюжить противника, а они всё на этой стороне. А ведь капитан специально говорил: времени у них будет совсем чуть-чуть. Стоит немного задержаться, и все там останутся. Местные не помогут — на них вообще надежда слабая. Хорошо, если в самые первые минуты, когда вражеские солдаты и офицеры начнут выпрыгивать из горящих казарм в исподнем, успеют сделать пару залпов. Если у чужаков будет хоть пара минут, чтобы очухаться, будет не атака, а коллективное самоубийство.

— Ну, где он там?! — спросил Мэтхен яростным шёпотом. — Время же уходит!

Всё больше и больше мрачнело лицо Хурсага, да и Стась шёпотом, почти одними губами, матерился. Больше тянуть смысла нет. Вот и верёвка уже минуту, как лежит неподвижно. А ведь парню говорили: дойдёшь до того конца — дёрни её пять раз, чтобы мы знали, что ты дошёл.

— А можно, я попробую? — спросила Хухря. Там, где подсохшая грязь отвалилась, шерсть тревожно мерцала багрянцем. Мэтхен знал, уже в десятке метров этот блеск терялся в смоге. Но местные тревожно косились. Живой фонарь был им в новинку. К Ярцеву она бы обратилась по-уставному, как учил капитан, но Мэтхен… С Мэтхеном, казалось многим, возможны послабления. «Великое дело — авторитет» — подумал Эрхард. — Я умею плавать… И в темнотище вижу…

Ещё бы не видеть, если ты сама себе лампочка! Вон, и остальные заулыбались, для них сказанное Хухрей было изысканной шуткой. Для него — нет. Может, он и отпустил бы девчонку поплавать в залитом отравой переходе. Но под носом у врага… Вот вылезет она на той стороне — и любой дурак сможет увидеть непонятное багровое свечение. И если там не снайпер даже, а самый обыкновенный автоматчик, не говоря уж о счастливом обладателе плазмострела, она не успеет даже вздохнуть. А насчёт «умеет плавать»: вроде бы была в Сафоново крохотная речушка Осьма, да только она давно пересохла. «Где ж ты плавать-то училась, Великанша? — подумал Мэтхен. — И сильно ли тебе это поможет тут, под землёй?»

Впрочем, остальные — не лучше. Из смоленских один Костолом остался, и тот никогда не выбирался из Ситников, да и в нынешнем Днепре купаться смерти подобно. Быстрой, но притом мучительной. Остальные из того же Сафонова, значит, и плавать умеют не лучше. Да и вообще, где вы видели купающегося в этаких помоях мутанта? У них тоже есть брезгливость. Вот и местные глядят на белёсую муть со страхом: у них нет за плечами ни жестокой школы Ярцева, ни четырёхсоткилометрового отступления по выжженной земле.

Мэтхен вздохнул: после гибели Хурсагова парня на лицах бойцов читается растерянность. Они не боялись — по крайней мере, на первый взгляд — схватки с врагом, но перспектива захлебнуться в зловонной жиже не вдохновляла никого. Ещё нет-нет, да и бросали взгляды на командира: кого теперь на смерть пошлёшь? И что станешь делать потом?

Внезапно Мэтхен понял, в чём суть сомнений. Ярцев порой посылал туда, куда никто по своей воле бы не пошёл. Он всегда был безжалостен, и в особенности к трусам. Но все знали: если это будет нужно для победы, командир пойдёт в пекло первым. И в самой тяжёлой обстановке не падёт духом.

А в самом Мэтхене такой уверенности пока не было. А вдруг он только и годен на то, чтобы посылать на убой? И ладно б для дела, а то ведь на смерть бесполезную. А то и вовсе струсит, скомандует отступление, и обессмыслит гибель Дудони? Или даже не просто струсит — не случайно ведь он человек… Одинаковец. Забарьерец. Один из тех, кто жжёт и убивает. Случайно ли? Вот Ярцев, даром, что человек…

Всё это пронеслось в голове Мэтхена одним грохочущим составом, так, будто он был одним из бойцов, и именно в его голове зародились крамольные мысли. Резко, как вспышка молнии, возникла мысль: именно сейчас, в эту секунду, решается, быть ли ему командиром. Тем, в кого верят, за кем готовы идти, и не только потому, что так сказал капитан. И от его действий сейчас зависит больше, чем успех переправы. Судьба всего будущего боя.

На нём одном трофейный боевой скафандр. В таком можно полчаса просидеть под водой. Или минут двадцать — плыть, не высовываясь на поверхность. Хватит, чтобы добраться до другого конца — и протянуть верёвку. Мэтхен шагнул к белёсой луже, немножко выбрал верёвку. Теперь можно идти.

— Хрюк, если что, принимай командование, и действуй по плану.

Три раза глубоко вдохнул и выдохнул, на всякий случай набрал полные лёгкие воздуха — и щучкой прыгнул вперёд-вниз, стараясь не зацепить развалины. Мерзкая жижа с чавканьем сомкнулась над головой.

Армейский фонарь мог светиться под водой, но толку от него не было — в мутной белёсой гадости луч света тонул за метр. На глубине она была густой, как кисель, руки и ноги вязли, любое движение стоило отчаянных усилий, сжигая и без того не бесконечный запас кислорода. Порой Мэтхен натыкался на торчащую из потрескавшихся стен ржавую арматуру. Страшно подумать, что будет, если такая штука войдёт сантиметров на тридцать в живот или печень. Хотя ещё хуже, наверное, просто оцарапаться: заражение крови — обеспечено. Пару раз он, действительно, напарывался на железные острия — но противопульный скафандр спасал. «Остальным-то каково будет?» — подумалось ему. Но если он сумеет протянуть верёвку, да ещё по дороге найдутся пустоты, можно будет переправиться.

Наверняка про эту клоаку солдаты уже знают. Но так же наверняка уверены, что без скафандра через подземку — не пролезть. Стало быть, если пролезть всё же удастся… Судя по всему, противоположный выход находится у самой вышки. Пулемётчик не успеет среагировать, а может, и вообще не заметит появления противника. Тогда останется следующий рубеж — колючая проволока. Она, конечно, под напряжением — но всё же не такая серьёзная преграда, как кажется. А для человека в боевом скафандре вообще не преграда…

Вот и первая пустота. Пять минут своим ходом и наугад — значит, не больше минуты по верёвке. Нормально. Мэтхен включил налобный фонарь. Когда-то бетон треснул, постепенно трещина расширялась — теперь сюда смог бы просунуть голову не только он, но и Отшельник. Самое то. Есть и воздух — судя по датчикам вредных веществ, далеко не полезный для здоровья — но подкуполяне переживут. Мэтхен ненадолго остановился, потом дёрнул верёвку один раз. На той стороне будут знать, что вождь жив и нашёл пустоту с пригодным для дыхания воздухом. Интересно, где Хурсагов парень? Если дошёл сюда — почему не подал сигнал?

Словно отвечая на вопрос, что-то гибкое, упругое коснулось ноги. Мэтхен не обратил на прикосновение внимания, но в следующий момент ноги захлестнуло что-то огромное и гибкое, будто анаконда, и яростно дёрнуло вниз. Мэтхен дёрнулся, пытаясь вырваться, но щупальце потянуло его вниз, даже не заметив усилия. Руки Мэтхена едва успели зацепиться за край расщелины. Натянулась и закреплённая на поясе верёвка — но добротный металлопластик выдержал, он был последней ниточкой, связывающей Мэтхена с верхним миром.

Ещё один рывок. Мэтхену казалось, что ему вот-вот или оторвут ноги, или оторвутся руки. Ещё одно щупальце толщиной с ногу захлестнуло пояс. Изъеденный временем край не выдержал, и Мэтхен ухнул вниз — будто и не в киселеобразной жидкости барахтался, а парил в разреженном горном воздухе. Прямо под ним раскрылся огромный, светящийся глаз — казалось, зажёгся вполнакала исполинский, диаметром не меньше полутора метров, прожектор. В странном фиолетовом свете стали видны неровные стенки разлома, уходящая наверх, в спасительную тьму, металлопластиковая пуповина. Пока она держалась — наверное, там, наверху, её держали все разом. То, что за его жизнь борется весь отряд, приободрило Мэтхена. Руки оставались свободными, он вновь попытался вырваться. Не помогло — только вокруг ног захлестнулось ещё одно щупальце. Мэтхен взвыл: хватка у твари была что надо. Наверное, и пасть — соответственная.

О плазмостреле Мэтхен вспомнил в самый последний момент, когда даже верёвка начала подаваться: монстр оказался сильнее всего отряда, даже с новоприбывшими. Сам Мэтхен к тому времени чувствовал, что ещё немного — и его разорвёт, как бумажку. От боли темнело в глазах, руки слабели с каждым мгновением. А монстр тянул и тянул книзу. Видимо, щель, сквозь которую проникли щупальца, оказалась слишком мала для чудовища. В этот-то момент Мэтхен и вспомнил, что прихватил с собой самое новое оружие, какое у него было. От автомата в этой жиже вряд ли был бы толк. Насчёт плазмострела Мэтхен не знал, как не знал, наверное, и Ярцев. Зато, в отличие от автомата, плазмострел после «купания» мог стрелять сразу.

Мэтхен потянулся к поясу, где крепилась кобура. Проклятье, не поддаётся… Ещё чуть-чуть… Есть! Эрхард торопливо выдернул оружие из кобуры, молясь, чтобы щупальце не помяло металлопластик. Плазмострел вроде цел, по крайней мере не видно особых повреждений. Удовлетворившись осмотром, Мэтхен навёл ствол на призрачно мерцающий глаз и дал длинный, десятисекундный импульс, какого хватило бы, чтобы сжечь танк.

Эксперимент увенчался успехом, хотя ещё бы чуть-чуть, и… В самый последний миг, подсвеченная взблеском луча, показалась невероятно огромная, с утраченный в Гедеоновке Т-90 величиной, голова, большую часть которой занимал исполинский глаз и ещё большая пасть. Пасть была раскрыта, в ней виднелись здоровенные зубы — такие, по сравнению с которыми акульи кажутся крохотными. Может, чудище и ревело бы от боли и ярости — но, как у любой подводной твари, голоса у него не было. Луч вошёл прямо в центр глаза без зрачка — и щупальца разжались.

Миг спустя Мэтхен почувствовал жар. Поток энергии обратил мерзкую жижу не в пар даже, а в плазму, чуть подальше от него жидкость кипела, мимо Мэтхена проносились разномастные пузыри. Стало гораздо жарче и в щели, если б не скафандр, Мэтхен заработал бы ожог на всё тело. Торопясь уйти наверх, в спасительные тьму и холод, Мэтхен энергично выбирал верёвку. Наконец, края щели расступились — выходит, его протащило вниз метров на десять, вот это щупальца! Скафандр выручил ещё раз — иначе не миновать бы крови из ушей и носа от перепада давления. Мэтхен всплыл к самому потолку, покрытому мерзкой склизкой плёнкой. И дёрнул два раза: мол, всё в порядке, я жив, иду дальше. Как всё-таки хорошо, что придумали несколько сигналов — один короткий рывок означает пустоту с воздухом, два — всё хорошо, что хорошо кончается. Три рывка переводились как «замечена опасность, отступаю», четыре — почти то же самое, но «принимаю бой». Ну, а пять — «дошёл успешно, можно идти остальным».

Остальной путь прошёл без приключений — только армейский водостойкий фонарь обшаривал мутную жижу на предмет трещин в полу. И если луч не скользил по растрескавшемуся асфальту пола, а проваливался во тьму, казалось, что оттуда вот-вот выскользнет очередное щупальце. Умом, конечно, Мэтхен понимал, что этакие страховидлы не ходят стаями, стая таких тварей не прокормится. И всё-таки, когда разрушенная лестница вывела его к поверхности, Мэтхен почувствовал, как свалился камень с души: мерзкая клоака осталась позади. С трудом заставил себя пригнуться, до последнего не высовываться из жижи. Защёлкнув карабин на конце верёвки на торчащей из земли железяке, он дёрнул пять раз. Остаётся только ждать. И осматриваться, стараясь понять, заметили ли их с той стороны.

С коротким хрустом клещи перекусили проволоку. Брызнули искры — и нижний ряд «колючки» повис бесполезной змеёй. Ползком, по одному мутанты полезли внутрь ограды. Мэтхен искренне надеялся, что обрыв не засёк какой-нибудь диспетчер. А то, говорят, по этим проволокам можно чуть ли не переговариваться.

— Быстрее, быстрее, — шептал Мэтхен. Его бойцы уже просочились внутрь периметра, замаскировались перемятой гусеницами грязью, приготовились к отражению контратаки. А вот ополченцы копались, мало того, что их было больше, так они ещё и ползли неуклюже, высоко поднимая зад и пыхтя, кажется, на всю базу. Звякали о камни стволы пищалей и ружей, скребли по щебню приклады арбалетов. Как всё это безобразие упустили часовые на вышках, Мэтхен понять не мог. Неужто снова помогает Отшельник?

«Куда уж я денусь? — раздался в голове привычный голос. — Какое-то время ещё продержусь. Так, смотри, да запоминай: вот тут ангары с техникой, тут склады, тут столовая. Офицерская казарма? Вот она. А это — солдатские. Только ты учти, унтер-офицеры с солдатами ночуют, так что паника будет недолгой. Запомнил? Тогда до встречи. Попробую до парней твоего Ярцева достучаться. Приготовься».

«Готов уже, Отшельник. Скоро он там?»

Словно отвечая на его сомнения, высоко в небе возникло гудение. За десять страшных дней они такое слышали много раз, и каждый раз оно заставляло бросаться в грязь, готовясь пережить бомбёжку. Но сейчас гул нёс надежду. Он быстро нарастал. Летел гравиплан, и летел явно в сторону военного городка.

«Может, это не Ярцев?» — подумал Мэтхен и скомандовал подъём. Но орать и стрелять было ещё не время. Если гравилёт чужой, с него станется накрыть отряд одним ударом.

Шипение, мутная вспышка, пропарывающая смог — и впереди, где, по прикидкам Хурсага, когда-то находилась местная мэрия, вспухло огненное облако. Отстав от него на полсекунды, всё затопил низкий, протяжный грохот. Впереди вставали новые и новые огненные султаны — на складе горюче-смазочных материалов, над ангаром с техникой и арсеналом. Никакая это не случайность. Это Ярцев, и никто иной!

Таиться больше незачем. Мэтхен вскочил, вскинул плазмомёт — и коротким импульсом перечеркнул вышку с пулемётчиком, доломав оплавленный бортик, тело опрокинулось вниз. Смотреть на то, что осталось от часового не хотелось, да и было некогда.

— За мно-о-ой! Бегом!!! — заорал он. И добавил клич, только что зародившийся в голове: — М-ма-а-арш! За родину, за Отшельника!!!

Из-за казармы чёртиком из табакерки выскакивают несколько солдат и коренастый, плечистый унтер. Начальник караула? Разводящий? Или случайно тут оказались, бедолаги? Плевать! Длинный импульс перечёркивает двоих, грохает пищаль. Скорость у самодельной пули, конечно, поменьше, зато сама она весит почти двести грамм. Выплюнутая пищалью почти в упор, она с хряском проламывает панцирь — и из спины бойца брызжет фонтан ошмётков. Хлопают арбалеты — но болты лишь бессильно цокают по бронестеклу и нагрудникам. А уцелевшие двое уже опомнились, вскинули штурмовые винтовки — и первые очереди опрокинули сразу нескольких местных.

…Без вскрика заваливается Хурсаг — войдя прямо в глаз, пуля вынесла всю височную кость. Только сучат в агонии толстые ноги. Вскрикивает — и падает в грязь Хухря. Убита? Нет, жива, отползает, оставляя за собой дорожку фосфоресцирующей крови. Проклятье… Над головой Мэтхена посвистывает рассекаемый воздух, одна пуля, чиркнув по шлему, рикошетит вверх. Не до конца погашенная компенсаторами отдача дёргает голову — будто по шлему врезали кулаком. Какой-то, совсем ещё молоденький ополченец отчаянно вопит: сразу две пули вошли в ногу и плечо, убить не убили, но больно, наверное, жутко. Оскалившись, с прорывающимся сквозь стиснутые зубы хриплым рёвом, садит по чужакам Юзьвяк, но то ли от волнения мажет, то ли на уцелевших скафандры с титановым нагрудником, словом, ни один из залёгших во дворе солдат врага огонь не прекращает.

— Вот вам, нате, бл…ди! — горячечно шепчет Юзвяк. — На…

Короткая очередь — и грудь Юзьвяка покрывается брызжущими кровью дырами. Брызжет и из спины — некоторые пули прошили тело насквозь, на холоде парит развороченная черепная коробка. Без вскрика, так и не выпустив из рук автомат, парень осел в грязь. Но автомат стрелял до самого конца — пока не опустел «рожок». Жаль только, пули шли поверх голов залёгших.

Целился Мэтхен тщательно. Аккумуляторы плазмострела наверняка уже подразрядились. Хорошо бы зарядить по новой — но где? Скоро самое лучшее оружие станет бесполезной металлопластиковой штуковиной. Оставшуюся энергию расходовать просто так нельзя.

Выстрел. Шипение. И отчаянный, хватающий за сердце вопль. Неважно, что кричит враг, в такие минуты становится жутко уже от того, что и сам мог бы вот так же, размахивая обугленным обрубком руки и воя от боли и страха, нестись вглубь городка. Луч наискось пережёг руку, обратив в плазму всё, что ниже предплечья. Второй ещё пытался отстреливаться, судя по вскрику, кого-то из местных зацепил — но до него добрались сразу четверо. Мутанты навалились на бойца всей толпой, повалили, били, топтали, подобранным тут же крупным камнем пытались расколоть бронестекло… Кончилось тем, что кто-то поднёс ствол пищали вплотную к лицу и поджёг фитиль. Ахнуло просто по-пушечному, итак надтреснутое бронестекло брызнуло осколками, вместе со стеклянным крошевом из шлема разлетелись какие-то красно-сизые ошмётки…

— Туда! — крикнул Мэтхен. Не для порядка даже, а чтобы отвлечься от увиденного.

Снова безумный бег, редкие выстрелы, порой — короткие, кровавые рукопашные свалки: из окон горящих, потрёпанных ударной волной казарм выпрыгивали ошалелые солдаты и вольнонаёмные в нижнем белье. Вроде бы надо брать в плен, а не расстреливать вольнонаёмных. Но дорвавшимся до мести посельчанам на все правила и обычаи войны было наплевать. Валили всех без разбора. И, повидав Ярцево и Сафоново, «охотников» и «учёных», Мэтхен их понимал.

Вот и офицерская казарма. Крыша горит, роняя вниз огненные струи, едкий дым мешается со смогом, так что метрах в четырёх уже ничего не видно. Из некоторых окон выпрыгивают люди, но кто-то ещё пытается отстреливаться. Мэтхен увидел, как без вскрика повалился Хрюк — только изо рта ниточкой потянулась густая кровь со слюной. Пуля была одна, зато попала точно в сердце. Стрелок скрылся в окне, наверное, меняет пистолетную обойму. Ну, точно: расстояние для пистолетов самое то. «Лучшее оружие Подкуполья — пистолет» — зло подумал Мэтхен, вскидывая плазмострел. Так, где он может сидеть? Сам бы Мэтхен сел вон там, чуть ниже окна и в стороне. Попробуем…

Шипение. Огненный луч вытягивается в сторону окна — и внутренности комнатки озаряются пожаром, струя плазмы поджигает всё, что в принципе может гореть. Вот и по огнеупорному металлопластику побежали ядовито-зелёные язычки, в выбитом ударной волной окне видно, как мечется превратившийся в живой факел стрелок. В последний момент он, видно, сообразил, что надо выпрыгнуть в окно — но тут над самым ухом Мэтхена хлопнул самодельный арбалет — и ещё раз, вдогонку, как контрольный выстрел. Словив болт в грудь чуть правее сердца, и ещё один — в живот, живой факел вываливается из окна. В другом окне появляется ещё одна фигура — но рявкает пищаль, и в груди у мужика появляется огромная, будто пробитая снарядом «Брэдли», дыра.

Сколько продолжалось кровавое безумие, подсвеченное заревом пожаров и взблесками выстрелов, Мэтхен не знал. Гремели взрывы, трещали автоматы, бились в низкое небо крики, то спереди, то сзади накатывала ударная волна, порой над головой что-то с разноголосым воем проносилось и с грохотом падало. Порой падали свои, чаще — чужие. И росла, росла гора трупов под стенами горящей казармы, крепчала вонь горящего металлопластика — Ярцев не пожалел на казарму чего-то зажигательного…

…Пуля ударила внезапно. Ещё секунду назад никакого сопротивления не было — офицеры и какие-то гражданские выпрыгивали из окон, выбегали из дверей — и ложились в грязь, на редкие выстрелы нападающие отвечали огненным шквалом, в котором невозможно выжить. Изредка шипел плазмострел. Мэтхен старался бить только по тем, кого не могли достать остальные — по одетым в «скафандры», затаившимся в глубине комнат, успевшим схватить что-то серьёзнее пистолетов. В первый миг он даже не почувствовал боли, только что-то сильно ткнуло под рёбра. По бедру потекло что-то липкое и горячее. Уже понимая, что ранен, Мэтхен развернулся, ловя в прицел засевшего на крыше хозяйственного блока мужика со снайперской винтовкой. Поторопился? Или просто ухватил не своё?

Мэтхен опоздал на долю мгновения: подхвативший автомат Хрюка посельчанин ударил длинной очередью от бедра. Ему повезло: одна из пуль попала в голову снайперу. Мужчина выронил винтовку и, гремя по крыше, скатился вниз. Уже мёртвое тело смачно шлёпнулось в грязь. Миг спустя и сам местный с воплем запрокинулся навзничь…

…Что взрывов и свиста плазмопушки больше не слышно, Мэтхен понял, только когда с трёх сторон заревели моторы. Миг — и по группе хлестнул ливень крупнокалиберных пуль. Пули с хряском прошивали металлопластиковые стены, плескали грязью, рикошетили от неубранных камней. То и дело вскрикивал, замирая в бессильных позах, кто-то из бойцов: отряд таял, как снег в тёплой комнате.

Приземистый корпус старого-престарого «Хамви» показался из-за полуразрушенной, расколотой взрывом казармы, внезапно. На конце короткого и толстого ствола бился венчик огня — броневичок гвоздил, не экономя патроны. Да и что их беречь — идёт ведь последняя война старого оружия. Завтра у всего этого железа не будет в любом случае. И стальная метла секла захламлённый дворик посреди развалин, на котором за грудами какого-то оборудования и просто неубранных обломков засели остатки отряда. Остальные два броневика прятались в мутной мгле. Тьма и смог им не мешали: приборы ночного видения на машинах двадцатого века были разработаны в двадцать втором.

Большая часть отряда была ещё цела. Хлопали арбалеты, изредка гахали пищали, били короткими очередями автоматы. Может быть, во тьме, идущие в контратаку солдаты Свободного Мира тоже гибли. Этого не видно. Зато с каждой минутой тает отряд, иссякают запасы пороха и патронов. Ещё немного — и их смогут расстреливать на выбор, как в тире.

Мэтхен поймал «Хамви» в прицел почти сразу. Один выстрел, только один выстрел, и одним «хамвиком» у чистильщиков станет меньше. Потом надо подловить ещё два, и, пока подбрасывают подкрепления, идти на прорыв. Тогда кто-нибудь, точно уйдёт. Может — даже половина тех, кто ещё уцелел. Броневик покачивался на ухабах, казалось, он дёргается, пытаясь уйти из сети прицельных меток. Мэтхен плавно вдавил кнопку «пуск».

Он уже представлял себе, как из «ствола» вырывается поток раскаляющих воздух до свечения частиц. Как нестерпимо-яркий оранжевый сноп пламени, почти со скоростью света пролетев несколько метров, бьёт в покатую броню. Как невероятный жар испаряет металл противопульной брони, прожигая машину насквозь и поражая боеукладку, как рвутся объятые пламенем патроны, убивая всё живое внутри, и вспыхивает бензобак…

…Вместо зловещего шипения — какой-то усталый не то хруст, не то треск. Будто рушится отстоявшая своё стена старого-престарого дома. Слабый сполох вырывается из генератора, и где-то в метре, не больше, истаивает, растворяясь во мраке. Вместо испепеляющего жара дохнуло едва заметным теплом.

Ещё не веря в случившееся, Мэтхен отчаянно давит кнопку вновь. Тот же результат, только зафиксированная тепловизорами волна ещё слабее. Зато оба выстрела засекли там, у врага: что-то рвёт плечо, ещё одна пуля свистит над головой.

Мэтхен скорчился за преградой — защитой от пуль, но не от плазмострелов. Судорожно поднёс к глазам оружие, уставился в индикатор зарядки. И матерно выругался: зелёный прямоугольник, показывающий зарядку, был пуст, более того, сами его очертания мигали. Это значит — всё. Сдох аккум. Мэтхен с яростью отбросил бесполезное оружие, одновременно стянул с плеча привычный «Калашников». К нему есть ещё один рожок, какое-то время можно стрелять. Пули свистели над головой, бились во что-то металлическое под брезентом. Мэтхен высунулся из-за импровизированного бруствера, послал короткую, в три патрона, очередь по смазанным чёрным фигурам. В чёрно-багрово-буром мире подобные костюмы служили превосходной маскировкой. И ещё очередь. И ещё. Вроде отошли, остановились даже броневики.

Воцарилась тишина. Относительная — ибо стонали раненые, ревели на холостом ходу моторы, над головой пронёсся то ли вертолёт, то ли разведывательный беспилотник, трещали пожары, где-то что-то рвалось. Но после адской какофонии боя казалось, что снизошла тишина. Мэтхен не заблуждался, отсрочка — временная. Очень скоро, подтянут танки, или солдат с плазмострелами. И тогда всех положат с безопасного расстояния.

Будто превозмогая заморозку, боль начинала добираться до сознания. Казалось, между рёбер просунули и неспешно ворочают раскалённый штырь, плечо горело огнём, каждое движение левой руки отдавало в мозг адской болью. Пот заливал глаза, дышать стало трудно, как в самом начале, когда из забарьерной чистоты пятьдесят изгнанников вышвырнули в Подкуполье. Хорошо хоть, кровотечение удалось остановить — была у боевого скафандра ещё и функция наложения кровоостанавливающих пластырей при ранении. В руку воткнулась игла, вводя обезболивающее. То ли старинный промедол, то ли разработку фармакологов поновее и ещё какие-то стимуляторы. Только благодаря этому Мэтхен ещё мог мыслить и что-то делать повреждённой рукой.

— Что будем делать, командир?

Стась. Ещё час назад Мэтхен и не подозревал о его существовании, а теперь трёхглазый парень стал по сути вторым человеком в отряде.

— Передохнём… И прорываемся: сдадимся — всё равно всех убьют. А так, глядишь, десять-пятнадцать наших смогут уйти. А эти, по-моему, сейчас будут склонять бросить оружие.

Мэтхен не ошибся. Перекрывая стоны раненых и треск пожаров, над разгромленным военным городком пронёсся усиленный репродукторами голос:

— Люди Резервации! — «Подольститься пытается, мерзавец!» — неприязненно подумал Мэтхен. В нынешних условиях само слово «люди» в устах карателей было многообещающим. Оно сулило спасение от гибели, то непонятное подкуполянам, но такое притягательное, по сравнению со смертью, слово «плен». Да, в плену, конечно, не сахар, и ещё неизвестно, как там всё будет, но в любом случае, не ляжешь тут, в грязи, как приятель, которому снесло голову крупнокалиберной пулей. А искуситель продолжает говорить на правильно-неживом, какой бывает лишь у слишком старательных переводчиков, русском: — Командиры ведут вас на гибель! Не слушайте их, не верьте лжи, что в плену вас обязательно убьют! Командование Вооружённых Сил Свободного Мира гарантирует вам жизнь, еду и медицинскую помощь раненным, если вы немедленно бросите оружие и выдадите зачинщиков нападения! Если же продолжите сопротивление, вы будете беспощадно уничтожены! Выбирайте — жизнь или смерть!

В своих бойцах Мэтхен был уверен: они слишком много повидали, чтобы поддаться на посулы. Но от посланного Ярцевым отряда остались лишь трое, считая раненную Хухрю, все — сафоновские. Остальные — их осталось ещё восемнадцать — были местными. Многие уже обзавелись оружием убитых бойцов Мэтхена, и теперь щеголяли с автоматами. Невзирая на гибель Хурсага, огневая мощь местных существенно выросла.

Они видели лишь одну резню, и то только начало — те, кто видели до конца, уже никому ничего не расскажут. А главное — не прошли жестокой школы капитана КСО, который сам бы не сдался и другим не позволил. Вот-вот вспомнят, что чужаки им не указ…

— Пожалейте свои жизни! — распинается громкоговоритель. — Подарите себе будущее. Бейте зачинщиков, что хотят прикрыться вашими жизнями.

И Мэтхен с ужасом увидел, как меняется лицо ближайшего из бойцов. Ещё недавно он был готов отстреливаться до последнего патрона, а последний пустить себе в голову. Ещё недавно враг был один, а все, кто помогали воевать — друзьями и братьями, будь они хоть людьми. А теперь…

— Мы знаем, что вас возглавляют люди… Люди Забарьерья, — поправился переводчик. Но невольной оговорки никто не заметил. «Откуда они знают?» — с нарастающей паникой подумал Мэтхен. Неужто кто-то из погибших при прорыве периметра был лишь ранен, и теперь его допрашивают? Или… Сбит гравиплан Ярцева, и кто-то попал в руки врага живым? Впрочем, всё может быть и проще. Кто-то из расстрелянного караула мог передать сообщение о нападающих, или даже снимок. А уж чужие аналитики наверняка сделают правильный вывод, увидев боевой скафандр. — Они обманывают вас! Им нужно не благо жителей Подкуполья, а богатства и безнаказанность! Они сосланы в Подкуполье за преступления против Свободного Мира, и у нас пытались делать то же! Выдайте преступников — купите себе свободу и жизнь в Свободном Мире!

— Так что ж мы, сука, воюем?! — угрожающе произнёс низенький плешивый мужичонка, пару минут назад разжившийся автоматом. — Скрутить эту суку, сдать одинаковцам и вся недолга! Чего бояться, он же один!

Заворчали остальные. Стволы опускались, а у некоторых — поворачивались в сторону отряда Мэтхена. Забарьерцы молчали, только продолжал распинаться, рассказывая, как хорошо в плену и плохо на свободе, переводчик с громкоговорителем. Тут тебе и тирания, и грязь, и нищета, а в Свободном Мире, тишь, да гладь, да божья благодать. Тут — анархия и незащищённость, там — закон и порядок. Тут — голод, нищета и синтетическая баланда. Там — «горы колбасы, реки баланды, и права человека соблюдаются». И сделать-то, чтобы получить ко всему этому доступ, надо всего ничего. Только скрутить и выдать тех, кто возглавил налёт. Ладно, Хурсаг погиб — но можно выдать Стася, его правую руку, и этого проклятого чужака, одетого, как сами каратели. Его даже не жалко. Он ведь не свой. Он проклятый одинаковец.

Полтора десятка стволов развернулись в сторону Мэтхена. А ему вдруг стало всё равно — то ли придавил начинающийся болевой шок и кровопотеря, то ли просто стало наплевать. Их больше не поддерживают с воздуха. Ярцев улетел, или просто погиб. А врагов вокруг всё больше, судя по лязгу гусениц, они подтянули танки, и нет в руке гранатомёта, способного остановить бронированного монстра. Сожжён их собственный танк, погибли и бывшие танкисты. Сразу после сдачи всех перестреляют? Возможно, возможно даже, умом все понимают. Но так хочется верить, что это правда. И так не хочется погибать, когда вроде бы появился путь к спасению…

— А ну стоять! — скомандовал Стась, становясь рядом с Мэтхеном. Может быть, он понял, что пойдёт за компанию с Мэтхеном. Может, сообразил, что никаких колбасы и пойла не будет, а будут выстрелы в затылок где-нибудь в отвале. А возможно… Честно говоря, Мэтхену больше всего нравился третий вариант. — Стоять, я сказал! Пристрелю!

Рядом с Мэтхеном встали оставшиеся бойцы из Сафонова, даже Великанша Хухря, вопреки всему ещё не умершая от потери крови, подняла голову — и бессильно уронила её на руки-лапы. Светящаяся шерсть потускнела, сменила цвет на тёмно-вишнёвый: видно было, что жить Хухре осталось недолго.

— Стреляй в них, братцы! — взвизгнул тот, кто первым предложил выдать командиров. — Вали гадов!

Стрелять мятежники побоялись. Всё-таки двор был тесен, все у всех на виду. Начнётся стрельба — Мэтхена и его товарищей положат почти сразу, но и они успеют выкосить половину отряда. Именно теперь, когда появилась надежда на спасение, особенно неохота умирать.

— Стреляй! Уйдут же!

Стась вскинул автомат. Короткая очередь ударила в грязь у ног самых прытких. Они отступили, неуклюже попятились назад. Может быть, всё обошлось бы и без крови, но один из пятящихся посельчан вдруг споткнулся о какой-то камень, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Именно в этот момент палец, лежавший на спусковом крючке ружья, непроизвольно дёрнулся. Ружьё ахнуло, вырываясь из рук — и Мэтхен увидел, как голова одного из его бойцов взрывается, будто внутрь сунули гранату. Безголовое тело постояло на широко расставленных ногах — и неуклюже осело в кровавую грязь. Но прежде, чем оно коснулось земли, автомат в руках Мэтхена ожил. Убить скотину! Убить их всех, предателей, готовых на всё, чтобы жить!

Грудь мужика с ружьём покрылась отметинами попаданий, обливаясь чёрной в свете пожарищ и прожекторов кровью, мутант опрокинулся навзничь. В следующий миг стреляли и Стась, и оставшиеся с Мэтхеном два бойца. Мужика, кричавшего, что надо сдаваться, опрокинули навзничь сразу несколько очередей. Стреляла, правда, по ногам и не прицельно, даже подобравшая автомат Хухря. Ещё один мятежник, воя и матерясь, опрокинулся навзничь, пуля начисто размозжила коленный сустав, но больше всего досталось предводителю. По странной случайности ни одна пуля не попала в голову, изодранное пулями тело ещё корчилось в грязи. Остальные замерли. Если им не хотелось погибать от рук чужаков, тем более не было желания стрелять в своих, и гибнуть от их пуль.

— Стоять! — повторил Стась. Из ствола тянулась ниточка дыма. — Если мы друг друга перестреляем, они будут рады. Разве что, раненых добьют. Вы видели, что стало с остальными!

Посельчане опустили головы, избегая смотреть друг на друга. И правда, видели — горы трупов и обгорелых костей на окраине, в которых кое-кто всё же узнал родных. Расстрелянные, разорванные снарядами. Женщины, старики, дети — все, кто не сообразил сразу или не мог быстро бегать. Даже всеобщая любимица — пятиногая крысокошка Муся, и та лежала с перебитым пулей хребтом, грязные и ободранные лапы так и вытянулись в грязи: казалось, она и после смерти пыталась ползти. В выпученных остекленелых глазах навеки застыли почти человеческие отчаяние и мольба. Из раззявленной пасти натекла лужица крови…

В горячке боя увиденное позабылось — зато неотступным кошмаром вернулся рёв моторов и грохот пулемётов. И теперь, когда появилась возможность уцелеть хотя бы самим, если уж не смогли остальные. Ну, может же так быть, что они уже убили всех, кого хотели, может, да?

Теперь вспомнилось. Сейчас посельчане казались сами себе невыразимо омерзительными и пакостными, предавшими и живых, и мёртвых, и даже себя самих. А главное, предавшими, в общем-то, без смысла.

— У вас осталось пять минут, — произнёс громкоговоритель. — Выбирайте, жить — или умереть!

Опустившиеся к земле автоматы и пищали снова поднялись, но теперь стволы были повёрнуты в сторону врага. Настоящего врага, обосновавшегося на их земле, как у себя дома. Но на гротескных лицах мутантов-посельчан больше не было ни растерянности, ни страха, ни стыда. Они сделали выбор. Теперь стыдиться нечего.

— Выходим все вместе, — превозмогая боль, сказал Мэтхен. Голос звучал тихо, больше всего на свете хотелось закрыть глаза и просто лежать, ведь покой ослаблял боль. Но он заставлял себя говорить. Остаться тут — смерть для всех. Единственный шанс на спасение — в попытке прорыва. — Оружие держать наготове, но не стрелять без команды. Идём по открытому пространству, спокойно, как будто гуляем. Они растеряются. По моей команде — стрелять залпом, потом бросаться врукопашную — и бегом к периметру. Вопросы?

— Э-э… Дык… А если они сразу начнут стрелять?

— Значит, мы все умрём, — не стал темнить Мэтхен. — Но быстро и сразу, может, кого-то успеем подстрелить в ответ. Тут нам точно не продержаться, патроны скоро кончатся. Готовы?

— Так точно, — за всех ответил Стась.

— Раненых поддерживайте. Уходим все — или никто.

Выходить из укрытий, подниматься из спасительной грязи было страшно. Да какое там — страшно! Такой жути никто прежде не испытывал, казалось, приходилось рвать привязавшие к земле и грудам какого-то хлама цепи. Но посельчане сломали страх, встали, неожиданно быстро выстроились в ровную шеренгу со стволами наперевес. Арбалетов почти не осталось — их заменили автоматы и ружья павших, на худой конец пищали. Хухрю поддерживал Стась, Мэтхен ковылял, опираясь на плечо последнего из своего отряда. Им оказался на удивление неприметный паренёк, совсем ещё молодой — Хряпик. В другой руке парень держал немало в эту ночь пострелявший автомат.

Наверное, чужаки удивились, увидев этакий парад. На сдачу в плен это не походило — но на прорыв не походило тем более. Ровной шеренгой, чеканя шаг, с разномастным оружием наперевес. Гротескные, выхватываемые из мрака прожекторами физиономии каменно спокойны — будто у солдат на параде. Всё это действительно напоминало бы парад… Если б не творящийся вокруг кошмар, пожары и покрытый трупами дворик рядом с горящей казармой.

Мэтхен шагал посередине, куда, если всё пойдёт не так, ударят первые очереди. Даже при поддержке Хряпика шагать было зверски больно. Исчерпавший зарядку скафандр пришлось стащить, теперь кровотечение останавливали только грязные повязки, призванные изображать бинты. Их сделали из обрывков исподнего, снятого с убитых. Ветер то и дело кидал в лицо едкий дым металлопластика, дымились развалины складов и арсеналов, гарь смешивалась со смрадом горелого мяса: не всем посчастливилось выпрыгнуть из пылающей казармы. Вонь кружила голову, вызывала тошноту, заставляла глаза слезиться. А пуще всего гнуло к земле острое, почти физическое ощущение нацеленных стволов. Три крупнокалиберных пулемёта, десятка четыре автоматов сбежавшихся солдат, и будто этого мало — пушка подошедшего танка. Если вся эта мощь разом выстрелит, понял Мэтхен, не уцелеет никто. Но вопреки всему надо идти вперёд.

— Сэм, они что, обкурились? — услышал Мэтхен английские слова. Не все, далеко не все успели нацепить броню. Большинство радовались уже тому, что успели надеть ботинки. Тем, кто выпрыгнул из постелей, пришлось бегать по ядовитой слизи босиком. — Это что за фигня такая?

— Погоди, подождём. Может, они так сдаются?

Расстояние сокращалось. Десять метров, пять, четыре…

Три…

Два…

— Пли! — срывая голос, заорал Мэтхен. Тишина взорвалась выстрелами, воплями, предсмертными хрипами, из двадцати с лишним стволов разом плеснуло огнём. Как кегли в боулинге, отлетели сразу трое солдат: им в животы разрядили пищали. Кто-то догадался садануть на свет прожекторов. Абсолютной тьмы не наступило, были ещё пожары, но стало заметно темнее.

Оглушительно, до глухоты и звона в ушах, рявкнула танковая пушка. Пролетев над головами, снаряд угодил в горящую казарму и разорвался, раскидывая огневеющие обломки по базе. Взвыли, проносясь над головами, осколки, двое из местных беззвучно повалились в грязь.

— Уходим, б…, уходим! — прямо в ухо Мэтхену проорал Стась. — Бегом отсюда!

Одной рукой он поддерживал Мэтхена, второй садил и садил из автомата по залёгшим солдатам, не давая им подняться и стрелять. Бежали в сторону проделанной в ограде бреши.

Потом Мэтхен и сам не мог понять, предвидел он случившееся, или всё получилось само собой? Никто, кроме танка, выстрелить не успел. Секунду спустя отряд посельчан оказался между бронетранспортёрами. Теперь они были в мёртвой зоне. Танк бы, конечно, сумел достать уцелевших — но при этом оба броневика были бы уничтожены, а половину из залёгших солдат посекло бы осколками. По той же причине не годился и крупнокалиберный пулемёт: в упор и он мог пробить тонкую броню. На одну долгую, невероятно долгую минуту оказалось, что стрелять не может никто. Пытались отстреливаться солдаты — но их пули тоже порой рикошетили не туда.

Один из солдат вскинул что-то солидное, наверное, ручной пулемёт. Короткая очередь скосила двоих, бежавших с краю, что-то просвистело над головой Мэтхена. Одновременно вскочил ещё один, рослый, медведеподобный фельдфебель, он собирался послать очередь в Стася и Мэтхена… Пуля чиркнула по борту «Хамви», высекая искры из брони — и унтер безжизненно валится лицом в грязь. А впереди, у самого танка, кто-то вырвавшийся вперёд уже обрушил пищаль, ставшую дубиной, на голову упавшему солдату…

Миг спустя всё перемешалось: люди и мутанты расстреливали, резали, били, грызли друг друга. Вой, рёв, стоны, как в каком-нибудь вольере.

— Уходите! — прокричал один из мужиков, в упор разрядивший в чью-то грудь арбалет. Получив тридцать сантиметров ржавого железа чуть правее и выше сердца, солдат захрипел и откинулся головой в грязь, в уголках рта выступила кровавая пена. — Мы прикроем!

Можно было спорить, можно не соглашаться и напоминать, кто тут главный — но сил не было. Мэтхен чувствовал, что его кто-то тащит, но кто — свои или чужие — понять не мог. А Стась думал только о том, чтобы утащить командира из ловушки. Сзади, кое-как выпрямившись, и опираясь, как на костыли, на две пищали, ковыляла Хухря. Как и подобает жительнице Подкуполья, живучесть была у неё в крови.

Трое медленно и мучительно уходили из огненного ада, где ещё дрались несостоявшиеся предатели. Позади были бесконечное отступление, кровь и смерть. Впереди — неизвестность и опасности на каждом углу…

Не видно ни зги. Ни малейших ориентиров, непонятно даже, вверх ногами или правильно летит гравиплан. Могла бы подсказать сила тяжести, но в гравиплане была своя, искусственная гравитация — собственно, поэтому он и мог сочетать несочетаемое: достойную танка броню и возможность выполнять фигуры высшего пилотажа. Когда появились первые летательные аппараты искусственной гравитации, они списали в утиль и самолёты, и танки, и остальную бронетехнику. Да и военно-морской флот, если честно, тоже: разве что атомарины с ядерными и аннигиляционными бомбами какое-то время держались. Пока в конце прошлого века не были усовершенствованы средства разрушения. Разумеется, свои гравилёты и гравипланы появились и в космосе, ближнем и дальнем. Только они куда больше размером, двигаются с чрезмерными для Земли скоростями, и называются по старинке: стратегическими орбитальными бомбардировщиками, космическими линкорами, крейсерами и авианосцами. Так уже было когда-то, когда всё многообразие катапульт, баллист и требюше заменили пушки.

Но кромешный мрак не очень-то беспокоил Ярцева: такие машины давно управлялись по приборам, даже иллюминаторов в них не было, дабы не ослаблять броню. А приборам наплевать на тьму и на смог. Теоретически его могли бы ослепить лавиной помех, или, наоборот, перехватить подачу информации на навигатор и заманить в ловушку. Где-нибудь на Луне стоило бы следить за приборами в оба, запоминая любое резкое изменение данных. Но Ярцев был уверен, здесь ничего подобного нет. По очень простой причине: станции радиоэлектронной борьбы нужны против тех, у кого есть радио и электроника. А у мутантов, по крайней мере до недавнего времени, ничего подобного не водилось.

Они ещё только подлетали к городку, а бортовой инфоцентр уже посчитал врагов — их количество примерно совпадало с тем, о каком говорил Отшельник. Восемьдесят пять танков, семьдесят боевых машин пехоты — и, соответственно, полновесный батальон мотопехоты, сто двадцать два бронетранспортёра. У пересечения двух огромных старых магистралей на стоянке замерли восемь вертолётов — от греха подальше, их и стоит накрыть с самого начала. Так, скопление грузовиков… Бочки с чем-то полезным, наверняка синтетическими бензином и соляркой. Склад боеприпасов — ракеты в контейнерах, снарядные ящики и бесконечные ряды патронных разложены прямо на земле… Если удачно влепить, и там, и там получится знатный фейерверк. Но сначала…

Ярцев тянется к кнопке управления пушкой. Увы, гравиплан им попался старый, даже удивительно, что в богатом «Пашендэйле» не нашли ничего новее. Тут ещё надо нажимать кнопки и отдавать команды по внутренней связи вслух. Хорошо хоть, у «добровольцев» нет и того, только совсем уж бесполезное старьё, годное лишь против безоружных. Плазмопушка работает коротким импульсом, с шипением выстреливая широкий, ослепительный луч. Гореть там, куда нацелили главное орудие, особо нечему. Но когда поток плазмы пробьёт дыру в крыше и взрежет толстые перекрытия, как горячий нож масло, во внутренних помещениях будет под пять тысяч градусов. Недолго, правда, но спалить всё, что может гореть — хватит. И уж точно, никаких тебе «чудесно спасшихся»: в превратившейся в домну кирпичной коробке человек погибает так же быстро, как в эпицентре ядерного взрыва. Жаль, что и так же безболезненно: не успевает ничего почувствовать.

Ну вот, группа и весь контингент — обезглавлены, хотя бы недолгая заминка обеспечена. Оплывшие развалины вишнёво рдеют — будь импульс хотя бы в минуту, они точно бы расплавились. Можно заняться другими объектами. Для начала пусть будут засечённые склады. А там — кто попадётся.

— Клопатря, изо всех стволов по разведанным целям — беглый огонь!

И внизу ненадолго становится светло, как днём… Забарьерным днём. Боеприпасы рвутся с адским грохотом, взрыв порождает чёрно-багровое, похожее на гигантский гриб-мухомор, облако. По силе взрыва кажется, что там рвануло что-то термоядерное. Впрочем, количество взрывчатки вполне соответствует тактическому фугасу. Ярцев представил себе, как по развалинам огненным тараном несётся ударная волна, как течёт кровь из ушей тех, кто угодил под перепад давления, они воют и корчатся в грязи, уже ни на что не обращая внимания. Может быть, там были музыканты, певцы, танцоры, возможно, даже светила искусства, которым теперь одна дорога — в дешёвую обслугу, или в беспомощные калеки. Прагматичный, рыночно эффективный Свободный Мир их отбросит, как использованный презерватив.

Наверное, стоило бы пожалеть пропавшие таланты — но отчего-то не жалелось. Вы пришли охотиться, господа, безопасно и с комфортом? Ну что ж, иногда охотник становится дичью. А дичь, соответственно, охотником. Вам этого не объясняли? А самим подумать лень? Тогда вы ничуть не умнее тех, кто торчал у пустых краников до самого расстрела.

Наработанных за десятилетия тренировок навыков пока хватало, вмешательство головы не требовалось. Ярцев рассеянно глядел на дисплей, на нём одна за другой исчезали метки целей. Склад горючего… Тоже ахнуло будь здоров, а температура горения у синтетического топлива ещё повыше, чем у природных нефтепродуктов. Топливо разлилось огненными реками, и ночь отступила: внизу забрезжил досрочный рассвет. В военном городке, оказавшемся на пути огненной реки, любоваться красотой было некогда. Там метались и падали живые факелы…

— Жуха, снижаемся! — командует Ярцев. — Хрюк, приготовить малые плазмострелы. Первая цель — вертолёты! Не спим, работаем!

Сам он не поскупился, зарядил длинным импульсом вдоль модульного ангара с танками. Заработали контуры охлаждения со сжиженным азотом — плазмопушка чуть не расплавилась. Зато там, внизу, вспыхнуло множество новых очагов пожара, танки залило расплавленной горящей массой, да и сами они скоро загорятся. Те, которые попали под поток раскалённой плазмы, уже пылают как свечки.

Гравилёт снижается, теперь он идёт на пятидесяти метрах, расстреливая пытающиеся взлететь вертолёты и выехать из развалин — танки и бронемашины. Работают и малые плазмострелы — но всё равно более мощные, чем у пехотинцев. От них нет спасения — спасает тех, кто внизу, только то, что целей много, а плазмострелов мало.

— Здорово, правда? — позволил себе отвлечься Ярцев.

— Так точно, командир! — в один голос отвечают Жуха и Клеопатря. Что мутанты в восторге — это ещё слабо сказано. Долгожданная месть за бессильное отступление, за гибель друзей, за выжженные посёлки и трупы, трупы, трупы… Расплата за всё. Превращение из дичи в охотника, пусть на краткий миг, всегда опьяняет. А тот, кто дал такую возможность в их глазах становится не меньше чем полубогом. — Сразу бы так!

— Ишь чего захотели, товарищи мутанты! — усмехнулся Ярцефф… нет, теперь и навсегда — только Ярцев. — Хотя… Могло быть и так, если б ваши предки вместо Державы не выбрали пепси… Продавалась когда-то такая химическая дрянь. Им даже воевать не надо было, напасть на них тогда никто бы не рискнул. Просто отказаться от подсунутых соблазнов — чужой еды и одёжки. И были бы у нас свои гравилёты, свои гравипланы. А они выбрали простой, как им казалось, путь. Пока Свободный Мир развивался, готовился к будущим битвам и создавал новое оружие, они ничего не делали. Зачем? Ведь можно продавать нефть и газ, и на вырученные деньги покупать… Подпали-ка вон ту штуку, что-то она мне не нравится. Ага, спасибочки… Так вот, они предпочли качать из земли нефть и газ, и на вырученные деньги покупать разные вкусные штуки. В итоге ни нефти, ни газа не стало, а промышленность сами поломали. Да ещё к пойлу пристрастились — да-да, уже тогда. Ну, а Свободный Мир им и предложил: давайте у вас всякое опасное производство разворачивать, да отходы ядовитые закапывать. А мы, мол, вам за это платить станем. Эти и согласились — а куда деваться, привыкли жить не по средствам. Потому тут ни воздуха нормального, ни земли, ни воды. Ни, кстати, полезных ископаемых: земли, где они были, за долги отобрали. Этого тоже приголубь! Ибо не х… тут!

— Есть… Командир, так они, выходит, сами мутантами были? Хоть и рожи как у туристов?

— Так точно, тащщ Клеопатря. Это не вы мутанты, а они были. Самые настоящие. Было бы только справедливо, если б на них охотились уже тогда. Но, видишь ли, до мутантов тут жили настоящие люди. И они создали такое оружие, что у всех охотников отпала охота охотиться, х-ха! А потом то оружие устарело, а нового не создали, да и то, что есть, сломали… Так, это что такое?

…Гравиплан тряхнуло, тревожно запищали, замигали красным какие-то датчики — похоже, всё-таки зацепило. Ярцев бросил машину в снижение. Вот чем хороши гравилёты и гравипланы, так это тем, что искусственная гравитация компенсирует перегрузки. Можно вытворять такое, что и не снилось древним истребителям — и при этом лениво вести светскую беседу. Следующий импульс распорол смог метрах в десяти выше машины. Уклонившись от удара, Ярцефф поймал в прицел противника. Маленький, на дисплее кажущийся совсем не опасным, разведывательно-ударный гравиплан «Тритон». Тоже не последний писк военной моды — но всё едино поновее, чем у них. Ну, да ничего. Чтобы капитан КСО не справился с какой-то там тыловой сволочью?!

Цель замигала, зарябила — и пропала. Ярцефф не выдержал, прошипел сквозь зубы что-то яростно-матерное, творчески смешивая русские, английские и немецкие ругательства, и не замечая этого. Скудоумие добровольцев — заразно… Уж ему-то забывать об орбитальных бомбардировщиках непростительно. Такие же махины, только китайские, попили немало крови у КСО на Луне. И одной из их задач была нейтрализация чужих средств слежения. Были, разумеется, подобные системы и у Свободного Мира. И, конечно — в системе противоракетной обороны Земли…

Ещё выстрел. На этот раз удар пришёл отчётливо сверху, тряхнуло сильнее, гравилёт едва выправился. Энергоброня пока держится… Именно пока. Сверху раздался зловещий треск, по кабине пополз смрадный дым. Стало отчётливо теплеть: похоже, систему микроклимата и охлаждения плазменной пушки накрыло. И ещё один. И ещё… Энергоброня, включённая на полную мощь, едва держалась, реактор не справлялся с питанием энергоустановки, бортового оружия, да ещё антиграва. А стоит обесточить хоть один из перечисленных агрегатов…

Мысли проносились быстро, куда быстрее, чем у обычных людей, сказывались годы особых тренингов и употребление специальных препаратов: мысль не уступала в скорости машинной войне, не сильно запаздывали и руки. Эх, хорошо было в новейших боевых гравилётах. Одна мысль дисциплинированного мозга — и машина через кибершлем считывает команду прямо из головы. А так приходится тратить время на движение тела, драгоценные в воздушном бою доли секунды уходят, тают утренним туманом…

Очередной выстрел, казалось, вышиб из них дух — будто исполин с дубиной решил сыграть гравипланом в бейсбол. Пахнуло испепеляющим жаром — верный признак пробоя, заорал обожжённый Жуха, ему выжгло всё лицо. Клеопатря даже не вскрикнул — только брызнули закипающие на лету мозги из взорвавшейся, как упавший на асфальт арбуз, головы. Что-то раскалённое мазнуло Ярцева по спине — и он почувствовал, как под бронёй горячими струями течёт кровь. Бронеспинка кресла пилота, как и «скафандр» — слишком слабая защита там, где не справилась энергоброня.

Превозмогая адскую боль, чувствуя, как по спине катится горячая струя, Курт Ярцев перекатился между сидениями, хрипящего сквозь кровавые пузыри на губах Жуху он отодвинул к стене. «Так, позвоночник не перебило — повоюем!» — подумал он. Теперь капитан мог управлять гравипланом одновременно и стрелять из пушки. Конечно, и то, и другое — хуже, чем если бы только что-то одно, да ещё эта рана…

«Реактор повреждён, силовое поле отключаю» — мигнула предупреждающая надпись. Дышать было тяжело, спину жгло огнём, казалось, сидеть приходится на раскалённой сковороде, и нет сил приподняться. При каждом выдохе во рту усиливался знакомый такой железистый привкус. Это уже было — когда спину навылет прошил снаряд «Брэдли», хорошо хоть, он так и не взорвался.

Ярцев коснулся рулей. Как ни странно, умирающая машина ещё слушалась управления. Но без энергоброни они проживут до первого попадания. А уклониться от струи плазмы, что идёт к цели почти со скоростью света… Да проще черепахе уйти от гравиплана! «Ну, ничего. Я ещё жив, мать вашу!» Ярцев коснулся тумблёра — и раненый гравиплан свечой взмыл в непроглядное небо. Всё выше и выше, превозмогая силу тяжести планеты, треща от сопротивления воздуха и необратимо сжигая антиграв.

«Критически важное повреждение реактора. Через тридцать секунд — аварийная остановка». Пути назад нет, не получится даже сесть. Остаётся одно — ввысь, ввысь, пока ещё тянет реактор. И в самый последний момент, за миг до того, как машина камнем рухнет вниз…

Купол прошли буквально на последнем издыхании реактора. Здесь было куда светлее: смог не скрывал далёкие, но большие и яркие на такой высоте звёзды. Едва поднявшись над горизонтом, медно светилась Луна — там он впервые взял жизнь врага. Далеко в антрацитовой черноте космоса купалась крошечная звёздочка Марса, откуда на Луну пришли достойные противники КСО. Раньше, знал Ярцев, Марс был кроваво-красным, отчего и считали его когда-то богом войны. Но с тех пор, как Марс стал планетой Хань, его цвет сменился на изумрудно-зелёный. Неудивительно, там ведь нет морей, только рукотворные озёра и реки. Ярцев не питал ненависти к «хунвейбинам»: в конце концов, они тоже выполняли приказ, и воевать с ними было интересно. Не то что с добровольцами. И уж точно, «хунвейбины» побрезговали бы охотиться на безоружных и беззащитных. По крайней мере, если нет прямого приказа. Но потом побрезговали бы вне службы общаться с отдавшим такой приказ генералом.

А ещё там были миллиарды и миллиарды звёзд, вокруг каждой из которых, быть может, вращаются свои планеты. И на некоторых из них наверняка живёт кто-то разумный, и, может быть, там тоже охотятся на каких-то мутантов. А мутанты полагают — вот чудаки! — что тоже имеют право на жизнь. И право на месть, если кто-то жизнь у них пытается отнять. Быть может, и там бушуют беспощадные войны на истребление, в которых одна из сторон просто перестаёт быть, а порой — и обе сразу. Наверное, так тоже бывает…

…Они ударили одновременно — огромный бомбардировщик и крохотный, по сравнению с ним, старенький гравиплан. Ярцев знал, такие машины имеют мощные установки энергоброни. Они способны отразить удар малой плазмопушки, даже если она стреляет длинным импульсом. Есть лишь один способ проломить неуязвимое поле — вложить в удар действительно всё.

…Предупреждающе взвыла сирена — но Ярцев отключил её, как прихлопнул надоедливого комара. Катапультироваться? И оставить ублюдков там, в ближнем космосе, торжествовать? Ну уж нет! К чёрту катапульту. Обесточить её. И антиграв — тоже, нужен лишь миг. Предупреждение об опасности отключения? На… его! И плазмострелы — толку-то от них сейчас! Нужна только плазмопушка, и то один длинный импульс, после которого и она сама, и половина гравиплана обратятся в пар. Надо лишь обойти систему защиты от перегрева…

…Они ударили одновременно. Огненный луч мгновенно покрыл семьсот километров — и ударил туда, где только что находился гравилёт. Но удар пришёлся в пустоту — вернее, в огненное облако, порождённое чудовищным выстрелом. Уклониться бомбардировщик не успел.

В тот самый миг под фюзеляж ударил другой огненный таран. И был он настолько могуч, что защита не выдержала. Не выдержала и дополнительная броня, что прикрывала антиграв. Пылающие обломки огнехвостой кометой пронеслись по ночному небу — и с ужасающим воем канули во мглу.

Ярцев, впрочем, этого уже не видел.

 

Интерлюдия 5. Последний дар

Мэтхен увидел, как мутант мешком оседает на землю. И хотя больше всего на свете хотелось последовать его примеру, он подхватил раненного на руки. Уродливая, почти безволосая голова, с одной стороны затылок покрыт спёкшейся кровью. Кровь сплошь пропитала комбинезон на плече и на правом бедре. Да как же он с такими ранами подобрался незаметно, да ещё стрелял?! И что теперь с ним делать? Мало светящейся Хухри и раненного Стася… А тут ещё один. Притом, что и сам он не оклемался до конца, а припасы на исходе.

…Им повезло: опасаясь засады, лезть в леса никто не стал. Там провели первые, самые мучительные несколько дней, в неразберихе штурма и избиения удалось затеряться. Нет, они не пытались партизанить, без Ярцеффа, осознавал Мэтхен, он мог только всех погубить. О чём речь, единственный самостоятельный опыт кончился гибелью отряда… Даже двух отрядов. А вокруг — только враги, живых подкуполян нет. То есть, может, кто-то и скрывается, но как на них выйти? Единственное, чего было в достатке — еды: после гибели отряда схрона с припасами хватало на пару недель. Тем более, что остальные великодушно отказались от армейских сухпайков в пользу крыс-мутантов. Разок, переборов себя, попробовал и Мэтхен. Жаль, костёр не разведёшь — тут же засекут эти. Да и шататься по окрестностям без большой нужды не стоит: Ярцефф успел рассказать про современную разведывательную технику. Оставалось сидеть в развалинах, не высовываясь без крайней нужды — и тянуть время.

Раны заживали быстрее, чем Мэтхен опасался, но медленнее, чем надеялся. К концу первой недели они только-только начали несмело подниматься, опасаясь новых приступов боли. Хуже всего было Стасю: в последний момент, уже когда парень ушёл во тьму, в тазобедренной кости засела пуля. Как он сумел пройти почти три километра с такой раной, когда каждый шаг причиняет адскую боль, да ещё потеряв немало крови, ни Мэтхен, ни сам Стась не могли понять. Хухре тоже мало не показалось — она пребывала между жизнью и смертью больше недели. Так и вышло, что самым боеспособным стал Мэтхен. Приходилось заставлять себя двигаться — оказывается, страх боли держит сильнее цепей. Приходилось заново учиться ходить.

Когда заканчивалась третья неделя, Мэтхен впервые смог выбраться наружу… Но только оттого, что сделал страшное открытие: оказывается, мешок с припасами почти пуст. Можно, конечно, прожить и на крысах, в которых метко кидали кирпичи Стась и Хухря. А что толку? Рано или поздно у оккупантов дойдут руки и до Алёшкинского леса, и тогда…

Наверное, можно было послать в разведку верную Хухрю, которая тоже поправлялась. Но подвергать её лишней опасности казалось свинством. Нет уж, лучше попытать счастья самому.

— Хухря, — сказал тогда Мэтхен. — Пойду посмотрю, что да как? Если что, я всё-таки человек, сразу стрелять не будут. А вы сидите здесь. Я вернусь, заодно посмотрю, что можно достать съестного.

Хухря кивнула, выдав пару тревожных сполохов лицом — одна из лап приглаживала светящуюся шерсть. Ей не нравилось, что Мэтхен решил прогуляться по кишащим врагами руинам — но делать нечего. Если не добыть припасов, чужакам и не понадобится их ловить.

Тщательно выбирая место, куда поставить ногу, вслушиваясь в любой шум, Мэтхен пробирался по развалинам. Когда-то тут, наверное, был жилой район, в руинах ещё угадывались многоэтажные дома. Мэтхен знал: ещё в прошлом веке такие считались элитными новостройками. Только когда был открыт «холодный» термоядерный синтез, фирма «Зедко» навострилась выпускать компактные генераторы, способные десятилетиями обеспечивать небольшой дом светом и теплом, когда сами крыши домов стали мини-электростанциями, всё поменялось. По-настоящему элитными стали одно- и двухэтажные виллы в предместьях, окружённые участками своей земли, на которых специально выращивали деревья. По мере того, как насаждения превращались в настоящий, только без крупных зверей, лес, цена на виллы взлетала в заоблачные выси. Да и не собирались их продавать те, кто жил там поколениями.

А цена на квартиры в многоэтажках неуклонно падала — некогда привилегия высших менеджеров и чиновников, они стали достоянием среднего класса, потом и «самых богатых среди бедных». К середине двадцать второго века жить в древних небоскрёбах что в Старом Свете, что в Новом, стало равноценно клейму лузера. Самое же смешное, что здесь таковых просто не было. В Подкуполье каждый обитал в собственной хижине, сам добывал себе еду и, если нужно и можно — свет. Выходит, тут любой алкаш жил, как высший свет в Забарьерье? От такой мысли Мэтхену даже стало весело, кружащая голову слабость ненадолго отступила.

Веселье вскоре прошло: руины были безжизненны. Не то что мутантов или, тем паче, солдат, у которых мог найтись сухпай, не было даже вездесущих крыс. Только ядовитая, пропахшая химией слизь да бесконечные груды камня, будто обломки окаменевшего от старости, да так и развалившегося, неописуемо громадного монстра. И сыплющаяся со свинцового неба маслянистая отрава, которую и водой-то не назовёшь. Нет тут ничего съедобного, и быть не может. Всё-таки Мэтхен продолжал бродить по развалинам, рискуя переломать ноги в хаосе раскрошившегося бетона и ржавых крючьев арматуры, не давая отдыха истомлённому телу. Голова кружилась, ноги дрожали и болезненно ныли при каждом шаге, даже автомат, казалось, весил не четыре килограмма, а все двадцать, он властно гнул к земле ноющие руки. Как будет стрелять из своего оружия, Мэтхен не представлял. Но остальным было хуже, Хухря едва оправилась от ранений — идти следовало ему. Только у него оставались силы.

…Шорох за спиной он услышал слишком поздно: прав был капитан, стократ прав. Находясь на территории противника — а таковая теперь повсюду, кроме, быть может, подземелий, — ни на миг нельзя расслабляться. Мэтхен только начал оборачиваться, когда на голову обрушился тяжёлый удар.

Он пришёл в чувство на окраине руин, у самых чёрных кустов. Место тихое, закрытое со всех сторон, на много километров никого живого. Как ни кричи — не докричишься. Да и нельзя. Где-то совсем неподалёку — раненые друзья. С них станется броситься на выручку — и нарваться на лучи раскалённой плазмы в упор. Остаётся лежать, как лежал — изображая мёртвого. И осторожно, из-под чуть приоткрытых век, пытаться понять, к кому он попал в плен.

Первое, что он увидел — возвышающуюся, как башня, фигуру в скафандре. В руках человек предусмотрительно держал плазмострел. Вообще-то это ни о чём не говорило. Он и сам ещё недавно щеголял в снятом с покойника скафандре. Нормальное для человека число рук и ног — тоже не показатель: если был Ярцефф, нет, теперь и навсегда именно Ярцев, могли быть и другие люди, сражающиеся на стороне подкуполян. И среди мутантов попадались такие, кто мог влезть в боевые скафандры забарьерцев. И всё-таки Мэтхен зажмурился, надеясь, что не заметили, стараясь немного продлить жалкую, обречённую игру. Увы, враги оказались наблюдательными. Стоило дрогнуть векам — и маска из бронестекла, за которой угадывалось лицо, склонилась.

— Name? Rank? Intention? — услышал Мэтхен короткие, будто рубленные вопросы. «Имя? Звание? Задачи?» — машинально переводило в мозгу. Кто бы мог подумать, он и думать-то стал по-подкупольски… то есть по-русски. Именно эти простые слова окончательно убедили его, что случилось самое страшное. Он в руках врага. Мутанты могли добыть оружие и скафандры, но едва ли они сумели бы за месяц научиться говорить по-английски без акцента. Оставалась надежда, что они, как и он — сражающиеся за Подкуполье изгнанники… Только он никогда не обратился бы по-английски к одетому в изодранный комбинезон.

Мэтхен молчал. Что говорить-то? Любое слово способно лишь окончательно погубить, хуже того, вывести на тех, кто ещё уцелел. Потом, конечно, он скажет. Как миленький скажет: хоть от старинной «сыворотки правды», хоть от других, ещё более эффективных препаратов конца прошлого века. Не говоря уж о сканировании мозга… Но это будет не сейчас, а часа через три-четыре. Если Хухря и Стась догадаются и успеют уйти… Шанс мал, исчезающее мал, ведь он мог задержаться и просто так. Но если есть даже малейшая надежда, что их удастся спасти…

— Отвечай, чёрт тебя дери! — теряя терпение, рявкнул внутренник (точно, вон шеврон — «Внутренние войска»), нанося первый удар. Бронированный, в боевых перчатках, кулак врезался в едва зажившие рёбра, Мэтхену показалось, что в боку взорвалась граната.

— Имя, звание, задача?! — повторил внутренник. — Или забираем с собой и потрошим на базе! Растением станешь! Ну?!

Мэтхен молчал. Нельзя говорить даже имя — пробьют по базе, сразу выяснится, что он был изгнан в Подкуполье вместе с неким Куртом Ярцеффом. Если гравиплан не сгорел целиком, тело наверняка досталось карателям. А уж опознать по ДНК в лаборатории любой, сколь угодно обгоревший труп — пара пустяков. В общем-то, это умели и полтора века назад, тогда процедура была дорогой и несовершенной. Не то что нынче. Его самого тоже опознают — хоть по волосу, хоть по кусочку кожи. Хватит нескольких молекул. Может, не стоит тогда темнить с именем? Нет, стоит. Потому что события происходят во времени. Может быть, друзьям не хватит всего нескольких минут, чтобы уйти…

— Имя, мутантская подстилка!

Ещё несколько страшных, ломающих волю ударов. Мэтхен чувствовал, что ещё немного, и сломается, и тогда будет ничего не поправить… В этот миг откуда-то сбоку-сзади, Мэтхен не видел, откуда, ударила короткая очередь. Солдата, ведшего допрос, крутнуло вокруг своей оси и кинуло лицом в грязь, только что-то тёплое брызнуло на ноги Мэтхену. Второй потянулся к стволу, но автоматчик оказался быстрее, одна пуля выбила кровавый фонтанчик из горла и со злым свистом ушла в кусты, вторая с хряском впечаталась в пошедшее трещинами бронестекло.

Третий, державший Мэтхена за вывернутые руки, оказался проворнее. Будто сам собой, в руке солдата оказался штык-нож, он прянул к горлу Мэтхена.

— Убью, не подходи! Зарежу!

Неведомый стрелок в кустах удержал лежащий на курке палец — он колебался, а стоит ли вообще стрелять? Но в этот миг Мэтхен почувствовал, как сжимавшая запястье рука чуть ослабла.

Захват был простенький, вырываться из него Ярцефф учил всех. Мэтхену и думать-то не потребовалось, тело всё сделало на рефлексе. Рука скользнула в ослабевшем захвате, торопясь отогнуть, а если не выйдет, то сломать большой палец. Конечно, пока палец в боевой перчатке, это невозможно — но никто не сказал, что нельзя и выскользнуть… Ну, почти выскользнуть, заставив последнего солдата потерять почти секунду, перехватывая руку строптивого пленника повыше. Да и нож, вместо того, чтобы вскрыть ему горло, лишь распорол плечо… Отсрочка вышла небольшой, секунду спустя нож должен был войти в горло — но порой секунда равноценна вечности.

Промедления как раз хватило, чтобы невидимый в кустах «Калашников» грохнул ещё раз. И от кучно вошедших в маску пуль бронестекло брызнуло осколками, острое крошево прочертило по щекам алые борозды.

Пошатываясь, Мэтхен выпрямился. Плечо горело огнём, на ветру кровь мгновенно стыла и леденила руку в разорванном рукаве. Пекло ссадины, при каждом вдохе в лёгкие словно впивался раскалённый штырь. Но стрелку, теперь Мэтхен его видел, было хуже. Парень — явно мутант, но в трофейной форме каких-то тыловых частей — был весь в запёкшейся крови, Мэтхен отказывался понять, как он ещё держится на ногах. Но автомат, такой же старинный «Калашников», какой ещё недавно был у него самого, не выпустил, даже навёл на Мэтхена. Решительный. Такой будет драться до последнего.

— Погоди, — прохрипел он. — Я… свой. У меня… Друзья ранены…

— Понял, — парень вроде приободрился, будто кто-то щедро влил в него силы. Рука с автоматом больше не дрожала, но сам автомат опустился к земле стволом, а вскоре занял место на плече. Движения обрели целеустремлённость, будто он получил приказ. Но Мэтхен не заметил ни рации, ни новых передатчиков на эта-схемах. — Значит, так, парень. У меня приказ — соединиться с вашей группой и доставить к нашим. Показывай, где твои, мы доставим их в подземку. Чем быстрее, тем лучше. Потом будешь говорить с Вождём. Всё ясно?

— Яс…но, — морщась, произнёс Мэтхен. Сознание уплывало, кровь продолжала обильно течь по руке, но он уже обхватил мутанта за плечо. Так, будто обнявшись, опираясь друг на друга, они могли идти. И брели туда, где остались дожидаться Хухря и Стась.

Тоннель, мечущийся по пышному ковру пыли луч фонарика. Бесконечное зловонное подземелье, что в прежние времена соединяло Москву воедино, теперь стало спасением для уцелевших. В том, что уцелело немало народу, и у уцелевших есть толковый предводитель, Мэтхен уже не сомневался. Кому попало не стали бы подчиняться отчаянные храбрецы, не побоявшиеся перейти водохранилище под прицелом беспилотников.

— Значит, зовут его Великий Пак, — нарушил молчание Мэтхен. — Не тот ли, кого раньше Хитрецом Паком называли?

— Откуда знаете?

— Мне говорил Отшельник, — пояснил Мэтхен. — А-а, вы же про него ничего не знаете…

В каморке стало тесно: у Крысятника — так звали парня, наконец, провалившегося в тяжкий сон без сновидений, был свой отряд. Четверо. Один, похоже, убит, голова пробита в десятке мест, не меньше. А остальные… Из окружённых запёкшейся кровью дыр медленно, но верно выходили крошечные вольфрамовые кубики — ни дать, ни взять, поражающие элементы ракеты. Зацепило и Крысятника — но не насмерть, он даже не потерял сознания. Но как он дошёл с такими ранами, да ещё тащил своих, сколько мог? Да ещё освободил попавшего в плен Мэтхена?!

И это ещё не всё: Мэтхен чувствовал, что его раны затягиваются как-то уж очень быстро. Правда, он не знал, сколько проспал, дорвавшись до чистого от слизи стола с какими-то бумагами. Но даже если двое-трое суток — ну, не могли зажить за такой срок прорезанные до кости плечо и предплечье, да ещё сломанные рёбра! Такое Мэтхен видел только раз — когда над смертельно раненным Дудоней «колдовал» Отшельник. Выходит, врал Крысятник: подземный мудрец выжил?

— Крысятник… Ты как?

— Лучше, чем могло быть, — прохрипел тот. У него раны были серьёзнее, вот и затягивались дольше. Но выглядел спаситель лучше, чем первый раз. Теперь не помрёт, а раны живучее мутантское тело залечит. — Сам Пак помог.

Имя своего вождя он произнёс так, как за Барьером произнесли бы имя Христа немногие, кто ещё считали себя верующим.

Ближе к вечеру пришёл отряд молодых, но уже понюхавших пороху парней с автоматами. Крысятника они слушались, как командира — но на всякий пожарный поддерживали его и остальных под руки. Так и вышли, оставляя гостеприимную комнатёнку позади.

Станция, со стены которой ещё не отвалились буквы: «План…на…», разительно изменилась. К потолку рвался чадный огонь факелов, туда-сюда сновали бесчисленные мутанты — столько подкуполян разом последний раз Мэтхен ещё не видел. На платформе стало тесно: из тьмы перегона выходили всё новые и новые. Можно сказать, посельчане, только вот Москва, даже нынешняя, не посёлок. Некоторые были вооружены, остальные тащили грубо сработанные, перемотанные проволокой деревянные сооружения. С немалым удивлением Мэтхен узнал в них волокуши. «Много-то как… Зачем? Что таскать-то собираются?»

Распоряжался рослый, на удивление статный для мутанта парень с четырьмя глазами. Совсем молодой, повидавший мутантов Мэтхен даже определил возраст — лет шесть-семь, не больше. Если считать на забарьерный лад, было ему восемнадцать-двадцать, не больше. На каждой руке было по три пальца, зато вместо мизинцев и безымянных имелись внушающие уважение клешни. Почему-то казалось, что такими можно перекусывать проволоку. Высокий лоб с венчиком коротких волос на самой макушке наводил на мысль, что прежнее прозвище — Хитрец, или Умный — он носил заслуженно. Но главной гордостью парня был небольшой, свешивавшийся до подбородка морщинистый хоботок, почти скрывавший серые губы. Хоботок наискось рассекал уродливый водянистый рубец — след пули. Вот ещё отметины, две затянувшиеся кожей впадины на лбу и затылке. Парню не раз довелось побывать на краю — но он выкарабкался, даже стал Вождём. И, судя по тому, что подземная община до сих пор держится, Вождём хорошим.

— Этого не может быть, — прошептал Мэтхен, едва увидев Великого Пака.

Перед ним стоял персонаж из показанного Отшельником видения. Тот самый, который предводительствовал напавшей на Чудовище малышнёй. А потом сбежал, бросив малышню на погибель. Впрочем… Кажется, впадину на лбу Пак заработал именно тогда. Да и что мог сделать безоружный подросток против четверых автоматчиков и двух броневиков? Только бежать. И то недолго — как раз до мига, когда повернулся лицом к преследователям, и пуля с влажным хрустом вошла в неокрепший череп…

Впрочем, бросалась в глаза не внешность. Вокруг него, совсем вроде бы молодого, простиралась аура надёжности и правильности происходящего. Казалось, он всегда знает, что и как надо делать, ему ведома дорога к победе, ему хотелось повиноваться, за ним хотелось идти. В видении он был другим — властным и решительным, но всё-таки мальчишкой. Здесь и сейчас перед Мэтхеном предстал преждевременно повзрослевший, ощутивший на плечах тяжесть ответственности вождь, можно сказать, государь нарождающегося подземного государства. Государь страны, ведущей жестокую войну и видящий свой долг в защите народа любой ценой.

Прирождённый лидер, определил для себя Мэтхен. И что интересно: если верить Крысятнику, Великий Пак стал Великим буквально несколько дней назад. До тех пор в Москве о нём и слыхом не слыхивали. Тут мало харизмы, мало правильных распоряжений и побед. Мэтхен был уверен: Пак имеет в запасе какой-то козырь. Но какой?

Стоило Мэтхену попасть в поле зрения вождя, взгляд Пака потяжелел. Казалось, в нём плещется лютая, но пока лишь рвущаяся на привязи ненависть. Крысятник подошёл к вождю, что-то горячо зашептал на ухо, временами показывая на Мэтхена. Морщины на лбу предводителя расслабились, даже хобот перестал негромко, но яростно трубить.

— Ясно… Как тебя звать-то?

— Мэтхен. Эрхард.

— Ну и имена у вас за Барьером, не выговоришь, — пробормотал он. — Впервые вижу человека, сражающегося… за нас. Интересно, как ты дошёл до жизни такой, откуда явился?

— Из Смоленска, — произнёс Мэтхен. — Отбились от своих, когда все на прорыв пошли. Потом везли в Москву Отшельника. Вы знаете, кто это такой? Не знаем даже, живы ли они…

— Живы, — голос Пака немного потеплел. — Только не надо мне выкать, ладно? Не могу к этому привыкнуть, всё кажется, ты кому-то ещё говоришь. А те, кто в Смоленске… Главный там некто Петрович. Знаете такого?

— Это же главный мастер на заводе! — вспомнил крылатого мутанта Мэтхен. — Он у нас кабеля прокладывал. — И, заметив удивлённый взгляд Пака, пояснил: — Чтобы по телефонам на заводе связь держать. Так он жив?

— Если верить одному…, - неторопливо произнёс Пак. И правильно, вождю не пристало суетиться. — Петрович жив. Вчера я узнал, что они прорвались в подземелье и там уже больше месяца держатся. Такая группа есть и в Коврове… Вроде бы. Ладно, сейчас не время болтать: мы жратвой запасаться идём. Хотите — ждите тут, потом со всеми пойдёте. Тогда и поговорим подробнее. А есть силы — помогите. С теми, кто от дела не отлынивает, тут и разговор другой.

И снова пещера. Когда-то это была станция метрополитена, теперь Мэтхен знал, что легендарное Московское метро и правда существует… Существовало. Станция называлась «Киевской» — именно так Мэтхен расшифровал заросшие пылью огромные буквы, что ещё не отвалились на залитые водой пути. Построенный задолго до образования Зоны, и потом век с лишним остававшийся без ремонта, лабиринт метрополитена прошёл испытание временем. Крепко строили в «несуществующей» России… Точнее, в ещё более «несуществующем» СССР. Местами тюбинги обвалились под давлением земляной толщи, некоторые станции и перегоны затопило ядовитой жижей. Но именно местами. Основные линии оставались проходимы даже теперь. Большой проблемой была нехватка воздуха — далеко не везде могли дышать даже мутанты. Вот где бы пригодился Амёмба! Но колонна мутантов с волокушами, тащившая припасы для подземной общины, шла подходящим, загодя разведанным путём.

…На удивление, Мэтхен не выбился из сил после первого же перегона. Стоило Паку как-то по-особенному, как умел, казалось, только Отшельник, поглядеть на раненых — и раны стали заживать скорее. Столь же быстро восстанавливались силы. Вождь будто вливал в четверых гостей силы из неисчерпаемого резервуара, помогая быстрее залечивать раны. Даже довольно-таки тяжёлые волокуши не заставляли падать без сил. Хотя пот с них, что и говорить, тёк градом, а в заполненном мутантами подземелье дышать было нечем.

Постепенно идти становилось легче. Пак не клал все яйца в одну корзину — предпочитал устраивать целую сеть небольших складов и посёлков, в ответвления подземного лабиринта то и дело уходили небольшие группы. Как они ориентировались в залитых мраком однообразных ходах, совершенно непонятно — но ведь ориентировались же. Или ориентировал Пак. Странно: Отшельник не говорил, что ещё кто-то в Подкуполье владеет его способностями. Разве что давно мёртвые Биг и Грюня, и то потенциально. Да и в видении Пак был обычным парнем, разве что не по-детски умным и властным. Что же изменилось?

— Слышь, Мэтхен, а хороший тут вождь! — пропыхтел Стась, вытирая вспотевший лоб. Несмотря на подземную прохладу, с них градом тёк пот, в свете Хухри от тел поднимался багровый пар. — Смотри, своих едой и водой обеспечил! А уж работать нашего брата вообще не всякий заставит…

— Да уж, наглость — второе счастье, — усмехнулся Мэтхен.

Столкнувшись с продовольственной проблемой, вождь подземного государства разрешил её радикально. Гостям никто не рассказывал про источник продовольствия — но и секретом проведённая операция не была. Замысел родился почти случайно: в руки подкуполян попал офицер, инспектировавший оккупационные войска и знавший график снабжения войск. Пак сумел «выпотрошить» забарьерца, да так, что тот тронулся рассудком. А вождь беженцев послал разведгруппу от метро «Речной вокзал», где произошёл допрос, по дну канала, чтобы разведать места, над которыми пролетит гравиплан. Командир этой группы, Крысятник, и спас Мэтхена.

Но самое интересное произошло уже без него, ночью. Пак умудрился внедриться в мозг пилота, внушил ему, что установка искусственной гравитации вот-вот сломается, и пятисоттонный монстр рухнет наземь, как колоссальный утюг. Нужно немедленно садиться, иначе погибнет и сам пилот, и машина со всем грузом.

Посадка прошла успешно — на одном из участков бывшей Кольцевой дороги. Пилот протестировал установку, не обнаружил изъяна, и уже собирался взлетать, как почувствовал невероятную усталость. Подобно покойному Грюне, он просто заснул на ходу. И тотчас попал в руки группы захвата, коей руководил сам Пак. Потом пришёл черёд остальных, с волокушами. Всё решали численность, быстрота и организованность носильщиков. Благодаря Паку и его соратникам, всё это у мутантов было. А гравиплана, так и не хватились до утра: по сообщениям наблюдателей, боевой гравилёт приземлился рядом только после рассвета. Наверное, поисковая группа перерыла все развалины, ища похищенного пилота и продовольствие из разграбленного гравиплана. Но всю ночь шёл ядовитый ливень, от которого у мутантов даже начали вылезать волосы. Он надёжно замыл следы Пакова войска.

— Как Ярцев был, — добавил Эрхард.

— Туда тащите, — скомандовал Пак — и не поленился, впрягся в волокушу сам, помогая гостям. — Ага, вон в ту дверь.

Пак не ошибся: подсобка оказалась сухой и уютной, а дверь запиралась на массивный стальной засов. От людей или мутантов не поможет, а вот от крыс — вполне. Мэтхен и его товарищи затащили волокушу в подсобку — и вздохнули с облегчением. Затворив за собой дверь, Мэтхен пошёл вслед за Паком. Им нужно было о многом поговорить.

— С тех пор мы и сидели там, в развалинах, — закончил рассказ Мэтхен. В горле пересохло, он потянулся к консервной банке, полной дымящегося чая. Подкупольский чай попахивал синтетической соляркой: другого топлива в Подкуполье не было. Но сама вода оказалась на удивление чистой — Пак добыл её в том же гравилёте. После вечной синтетической баланды и армейских сухих пайков пить горячий чай было блаженством. — Если б не Крысятник…

— Крысятник просто вовремя отреагировал, а потом выполнил приказ, — ответствовал Пак. — А вы — молодцы. Надо же, от самого Смоленска шли, столько ублюдков убили — и не попались. Если б все так сражались!

— Не у всех капитан КСО в командирах был, — вздохнул Мэтхен. — Многие и не поняли, что происходит. Кого у раздач накрыло, кого «чистильщики» достали, кого ещё «демократы».

— Жарко тут было, — произнёс Пак зло. Клешня клацнула, подцепив за верёвочку чайный пакетик, аккуратно опустила его в бурлящую на огне консервную банку с водой. — Меня тогда не было. Хорошо хоть потом, как гравилёт захватил, вернулся. Три колонны накрыл, — с мрачной гордостью закончил Пак.

— Значит, это был ты, — покачал головой Мэтхен. — Ты нас спас: если б не удар по колонне, нас бы перестреляли в Голицино. А мы-то гадали, кто по забарьерцам с воздуха лупит…

— Кстати, за пару часов до того я высадил чуть к западу трёхногого инвалида. Хреноредьев — так его звали. Не попадался?

— Нет. Но там прошли учёные. Хреноредьева твоего взяли для опытов в лабораторию. Среди трупов мы его не обнаружили — вряд ли мужику повезло умереть. И не ему одному: думаю, на воле наших осталось меньше, чем в лабораториях.

— Падлы, — прошипел Пак, давая выход ярости. Но взял себя в руки, отхлебнул чая.

Помолчали, думая каждый о своём, но оба — о тех, кого убили чужаки. У обоих мартиролог был очень, очень длинным. Родные, близкие, друзья… Просто лежащие в развалинах безвестные окоченевшие трупы: месяц войны чётко разделил мир на чужих и своих, и своими стали все подкуполяне. Чужаки отказали погибшим даже в такой малости, как похороны. Самое большее — стащили в кучу и облили напалмом.

— И вы решили завалить Бубу. Я знал его, он из нашего посёлка… был. Он действительно чокнутый, да ещё предатель. Падла, одним словом. Его тоже грохнули, они всех убивают, даже тех, кто продался с потрохами. Да хрен с ним! Выпьем за наших — и за Ярцева твоего, и за остальных. И за тех, кого я не сберёг. Извини, пойла предложить не могу. Может, потом и будет, когда аппарат Отшельника запустим.

— Лучше не надо. Из-за него всё и случилось.

— Из-за него, — эхом отозвался Пак. И нетерпеливо махнул клешнёй: превращение в вождя было слишком быстрым, уличный мальчишка не до конца уступил место предводителю. Сдерживать нетерпение он ещё не умел. — И мой-то папка из-за этого дерьма говорить разучился!

— А что с Отшельником? — прерывая затянувшееся молчание, спросил Мэтхен. — Когда мы его привезли сюда, он был жив-здоров. Но я слышал…

— Он погиб, — перебил Мэтхена Пак, и все четыре глаза на миг закрылись. — До последнего пытался мне помочь, когда я на гравилёте воевал. И надорвался: старый был, больной. Я видел его… после, когда сам оклемался. Так и сидел там — только окоченел давно…

Было видно, что Паку нелегко дался рассказ.

— Ладно, это всё в прошлом, Мэтхен, — произнёс он. — А что теперь нам делать? Я жил за Барьером, но ты там родился и вырос. Знаешь, что там да как, лучше меня. Как думаешь, скоро они приступят к третьей части плана?

— Думаю, уже начинают. Те, кого перестрелял Крысятник, были из Внутренних войск. Нам предстоят очень плохие времена, Пак. Всё, что до сих пор было — это только начало… И как это остановить, не знал даже Ярцев. Мы говорили с ним.

— Да? И что он сказал?

— Перебрали варианты и пришли к выводу, что полумеры не помогут. При больших потерях они введут профессионалов из Внутренних войск, а добровольцев распустят по домам. Так и происходит. Внутренникам сложнее нанести потери, да профи их и не боятся. Вдобавок у них — новейшая техника, они готовы воевать и в подземельях. Что касается планеты Хань…

— Какая такая Хань? — тут же заинтересовался Пак. За Барьером он совсем не интересовался политикой. Зря.

Мэтхен вздохнул. Пришлось рассказать — разумеется, только самое главное, для экскурса в астрономию и историю времени не было.

— В общем, ханьцы едва ли станут нам помогать — наоборот, попытаются управлять нами в своих интересах. В случае, если Свободный Мир будет повержен, через некоторое время сами попытаются нас уничтожить — ведь в нас перестанут нуждаться. Главная проблема — мы слишком слабы, чтобы с нами считались. Поэтому любые гарантии да обещания лишь пустой звук. Если на тебя будут выходить разные… личности с такими предложениями — гони в шею. Толку не будет.

— А если захватить, ну, скажем, эту… Атомную бомбу, во! К более новым-то нас точно не подпустят…

— И что мы с ней станем делать? — хмыкнул Мэтхен. — Без специалиста мы не сумеем её взорвать. Александр бы смог… Он со мной под Купол попал, но в первую же ночь его убили туристы.

— А что предлагал твой капитан? Я так понял, сдаваться он не собирался — значит, знал, как победить?

— Не знал, — признался Мэтхен. — Но драться собирался до конца. Он говорил, война не проиграна, пока мы продолжаем сражаться. Только доказал, что полумеры не помогут. Поток гробов их не остановит, скорее подстегнёт. Это не выход. Если мы хотим остановить бойню, надо думать, как нанести поражение всему Свободному Миру, не размениваясь на полумеры.

— Да, задачка. Значит, слабые места есть, но нам до них не дотянуться. А если заразу им подкинуть? Ну, пустить парней поковыряться в отстойниках, а потом послать за Барьер?

— Не пойдёт, — с сожалением отверг план Мэтхен. Не потому, что стало жалко бывших соотечественников: после пяти недель Бойни жалости не осталось ни капли. План был нереален — и всё. — До Барьера с любой стороны не меньше трёхсот километров. Пешком, даже если не задерживаться — две недели. А нужна зараза смертельная и быстродействующая. Вдобавок, чтобы получилась пандемия, надо заразить много народа в больших городах. Или воду в водопроводе отравить — а за её чистотой санэпидстанции следят. Заразу засекут и обезвредят сразу. Вдобавок — как заражать? Не забывай, в людные места подкуполянам ходу нет. Не забудь и о медицине. Эпидемию остановят прежде, чем она нанесёт сколько-нибудь серьёзный ущерб.

— Тогда, может быть, разрушить Купол? — нашёлся Пак.

— Уже лучше. Но всё равно, эта дрянь накроет приграничные области — бывшие Украину, Белоруссию, Прибалтику, юг и север бывшей России. Простые люди будут гибнуть сотнями тысяч — если не успеют эвакуироваться. А вот головка, те, кто и затеяли всё это, точно не попадут под удар. Но сам посуди: раз войска действуют сейчас, что им помешает добить нас, несмотря на катастрофу? Ведь концентрация ядовитых веществ упадёт, да и смог почти рассеется. Без него мы вообще не сможем выбираться на поверхность. Но, допустим, захватим мы пару генераторов и, угрожая их взорвать, потребуем вывести войска.

— И что им останется?

— Купол строили с огромным резервом мощности, — терпеливо объяснял Мэтхен. — Генераторов поля несколько десятков, и ещё столько же резервных, сейчас они отключены. Они очень боятся, что скопившаяся в Подкуполье отрава вырвется. Всё это добро управляется централизованно, причём где сервер — я не знаю. Подозреваю, не знал и Ярцефф. Выведешь один-два генератора из строя, сразу же увеличат выход энергии соседние, а чуть позже включатся резервные. Чтобы обеспечить крупный прорыв ядовитых газов и жидкостей, нужно, самое меньшее, на пару суток вывести из строя половину генераторов — пятьдесят штук. Тут не обойтись без полусотни ядерных ударов… Правда, они всё равно боятся применять ядерное, как и аннигиляционное, оружие вблизи от границ Зоны. Но могут решиться, особенно если ты не оставишь им выбора.

— А если заложников взять?

— Можно, но Внутренние войска собаку съели на подобных операциях. Действительно важных людей придётся брать в Забарьерье. Тут те же проблемы, что с заразой, только хуже.

Молчание затягивалось — Пак переваривал услышанное. Над стратегическими вопросами он ещё не задумывался — приходилось спасаться, организовывать подземных жителей, приучая действовать как единое целое, запасать продовольствие, да ещё, по возможности, уничтожать завоевателей — смотреть на мир глазами диверсантов, поддерживать их при необходимости… По правде говоря, вихрь войны закрутил и самого Мэтхена. Только теперь у них выдалась свободная минутка, позволяющая осмыслить ситуацию. Честно говоря, лучше б её и не было.

Почти все подкуполяне погибли сразу же, в первые дни. Сколько-нибудь значительное количество народа могло уйти в леса, болота и подземелья лишь там, где их предупредили бойцы Ярцева. Остальные почти не имели шансов уцелеть — разве что нарвались на учёных, но таким завидовать не приходилось. По всему Подкуполью появились лишь отдельные островки сопротивления. Если некоторые пока держались, это ничего не меняло. Они даже не задержали нашествие, их обошли и блокировали, предоставив остальное голоду и времени. Возможно, скоро ими займутся профессионалы с современной техникой. А это — не добровольцы на старье. Пожалуй, от них не укрыться и в подземке.

В войнах между людьми был бы выход — капитулировать немедленно, пока бессмысленное сопротивление не разозлило завоевателей. Тогда большинство, пусть и в рабстве, будет жить. Увы, даже этого выхода подкуполянам не оставили. Изгнанников, вроде Мэтхена, ещё могут пощадить. А что делать Паку… Ладно Паку, а Хухре со Стасем, Петровичу, Амёмбе? Их-то никто в плен не возьмёт. Прикончат сразу, и хорошо, если просто прикончат, а то ведь отдадут на опыты.

Нельзя сдаться, но и воевать некому и нечем. Разве что сидеть в подземельях, временами выбираясь наверх, чтобы подкараулить очередного неосторожного. Пока неосторожные не переведутся, а их самих не выжгут противобункерными бомбами, а потом добьёт спецназ. Сидеть в подземке — не выход. Просто продление агонии.

Зачем он только поманил Пака бессмысленной надеждой? Тот ждёт, что образованный человек, из Забарьерья, найдёт решение, которое можно осуществить. Он ещё надеется, он выжил там, где выжить невозможно, и пытается победить в безнадёжной войне. Он не знает слова «капитуляция»: для него сдаться значит умереть. И погубить тех, кто доверился ему самому.

Мэтхен вскинул глаза на Пака — вождь, казалось, полностью ушёл в себя. Внезапно он осознал: боится Пак не за себя. А за тех, кто шли за ним, бросались в смертельный бой по его приказу, гибли с его именем на устах. Один раз так было — он привёл на гибель тех, кто первыми признали Хитреца вождём. Безъязыкий Бандыра, доверчивые Сидоровы, два Гурыни, умненький Бумба Пеликан, крикливый Коротышка Чук, и главная боль — беззащитный, вечно сонный Грюня. Мальчишки погибли — бессмысленно, напрасно, ничего не успев понять и ничему научиться.

А он остался жив. И лишь теперь начал понимать, что это он, только он один виноват в их смерти. Вождю не на кого валить свои просчёты, потому что советники — они лишь советники. Отвечать — ему. Цена ошибок вождя всегда выше, чем любого другого, каждая оставляет на сердце огромный ледяной камень, и в то же время каждая жжёт огнём, вновь и вновь напоминая: не додумал, не объяснил неразумным, не заставил шевелиться лентяев и трусов. Не распознал вовремя предателей. Теперь всё повторялось — только на кону оказались жизни сразу тысячи соратников. Пока тысячи…

И ещё почти трёхсот в подземельях Смоленска. И скольких-то десятков или сотен — в Коврове. И последних, ведущих свою обречённую войну, группок на развалинах Рязани, Тулы, Переславля, Ржева… И других, старающихся только выжить в руинах, в болотах и лесах. Если не найти выход, их скоро убьют. Всех без исключения. А там придёт черёд животных, деревьев, микробов… Смога, развалин, слизи, отравы… Всего, что составляет мир Подкуполья.

Пак видел неминуемый конец — и не видел, как спасти тех, кто ему доверились. Это была пытка пострашнее пули во лбу и зверинца вместе взятых.

— А… «Сайгон»? — не особенно надеясь на ответ, спросил он.

— Ты знаешь про проект? — быстро спросил Мэтхен.

— Совсем чуть-чуть, — махнул клешнёй Пак, пламя солярочного костра качнулось, с пламенем заплясали на закопчённом потолке уродливые тени. В каморке становилось душно. — Слышал, где-то у озера Байкал, есть институт, где разрабатывается какое-то мощнейшее оружие. Ты говорил, они тысячами отлавливают наших… Большую часть отправят туда. Будут на них испытывать свою дрянь тридцать первого августа. Слушай, а Байкал — это где?

— Далеко, Пак, — медленно произнёс Мэтхен. — Само озеро огромное, шестьсот километров в длину и шестьдесят в ширину. Полтора пути от Смоленска до Москвы. А мы даже не знаем, где именно расположен объект. Но добраться можно.

Он ещё не был уверен, что решение правильное… В смысле, сколько-нибудь жизнеспособное. Тем более не мог сказать, что надлежит делать. Но отчего-то показалось, что они на верном пути. Давящий полог безнадёжности приподнялся.

Итак, что известно о «Сайгоне»? Есть закрытый институт МИИАМ на далёкой окраине цивилизованного мира, там, где почти нет людей, горы и тайга в случае чего примут смертоносное излучение на себя. Конечно, в эпоху инфоцентров надёжно скрыть что-либо почти невозможно. Зато можно пустить любопытных по ложному следу, а дотошных утопить в информационном шуме. Запустили соибовцы байку про излечение импотенции — тут-то ошибочка и вышла. Ведь понятно же: не станут использовать секретный институт в безлюдных горах для разработки такой безделицы! Значит, оружие серьёзное. Неясно, правда, что и как оно делает — но место разработки и дата испытания — уже кое-что. Притом, судя по суете с мутантами, речь не о банальной супербомбе.

Если бы удалось пустить эту штуку вразнос… Или хотя бы создать угрозу… Это тебе не один из доброй сотни генераторов Купола! Тут можно выторговать, самое меньшее, вывод войск. Конечно, то будет лишь отсрочка, притом небольшая, хорошо, если месяц — но даже за месяц может осенить идея.

Ярцев ошибался: игра действительно стоит свеч. «Сайгон» — единственная точка, куда можно ударить малой группой. Риск, конечно, огромен. Но другого выхода нет.

— Правда, идти далеко. Практически через всю бывшую Россию.

— У меня есть один броневик… Захватили его недавно, но водить и стрелять — некому.

— Освоим. А когда кончится горючее, постараемся другой транспорт захватить. Погоди, дай прикинуть… Значит, первая задача — под носом у карателей проскочить через Подкуполье на восток… Причём идти придётся по самым гиблым землям. Неизвестно, выдержим ли мы. Дальше — проскочить Барьер, притом, что я не знаю расположение выходов, как и местонахождение ближайшего генератора. И начинается путь по Забарьерью. Можно попробовать угнать пассажирский гравиплан… Или ещё как-то попытаться. Тогда мы доберёмся до места — ну, почти до места. Думаю, ближе, чем в ста километрах от объекта мы не приземлимся. И уж дальше пешком. Тогда останутся «сущие мелочи» — разведать обстановку, придумать, как будем прорывать оборону: объект наверняка надёжно охраняется.

— Самое гиблое место Подкуполья — восток и юго-восток, — едва увидел хоть какое-то дело, Пак включился в обсуждение. Знал он немало, а извлекать полезную информацию уже умел. — Там ядерные могильники и химические свалки на каждом шагу, да и чудища какие-то, которым всё равно кого жрать. Может, их уже перебили — а возможно, оставили напоследок. И ещё говорят, зараза какая-то особенная. Вроде там где-то лабораторию строили. А копоти столько, что земли под ногами не видно. Возможно, часть смога уже уничтожили — вам будет полегче… Но всё равно лучше идти по следам бывшей колонны. То есть не на юго-восток, и не на северо-восток, а строго на восток. Только если совсем уж прижмут, в тех местах можно отсидеться. Но недолго! Поняли меня? Не больше суток! А лучше вообще не сходите с шоссе — так, как Восточная группировка шла.

— То есть Москва — Петушки — Владимир — Гороховец, — припоминал карту Мэтхен. Дни и ночи работы с навигатором даром не пропали. — Триста тридцать четыре километра до Барьера… Учитывая, что от Смоленска триста тридцать километров мы шли десять дней, а тут идти труднее, да ещё придётся от них хорониться… Ну, пусть две недели, даже пусть три. Если ничего не случится, через две-три недели будем у Барьера. А дальше всё зависит от удачи, хотя есть у меня некоторые идеи. Главное — разжиться чем-то летающим, и пилотом-водителем впридачу.

— Разживётесь, — кивнул Пак. — И помогут вам в этом Крысятник с его людьми — я пошлю их с вами.

— Зачем?!

— Затем! Во-первых, они — опытные разведчики, воюют с самого начала, а Крысятник ещё До Всего Этого успел по свету походить. Во-вторых, через них я и за вами смогу приглядеть, помочь. А без моей помощи, как ни крути, будет не обойтись. Ну, и в-третьих, извини, но вы теперь знаете, где мы поселились и как живём, сколько нас, чем вооружены… И многое другое. Согласитесь, мне очень не хочется, чтобы вы попали в руки к ним и всё рассказали. Парни и сами не попадутся, и вас, если что, выручат.

— Спасибо, — искренне произнёс Мэтхен. Как ни крути, а опытные разведчики и хорошие бойцы в таком походе лишними не будут.

Снова воцарилось молчание. Только лениво плясали язычки пламени в углублении, только полз к потолку чёрный дым, да слышались на грани слуха какие-то голоса. Но теперь они не звучали погребальным звоном, в них Мэтхен слышал отблески надежды. У него снова была конкретная задача, а делать то, что решил, легче, чем прятаться и метаться по свету.

— Когда отправляемся? — спросил Мэтхен.

— Как поправишься окончательно. Недельку вам тут надо посидеть. Пока, сам понимаешь, все на ушах стоят — у целой группировки еду стырили, — и Пак радостно, по-мальчишески звонко рассмеялся.

Последние секунды жизни… Тело умерло и уже начало коченеть, стекленел, отказываясь видеть, и огромный, невероятный глаз. Но гипертрофированный нечеловеческий мозг ещё жил, мозг был главным в его хилом теле, и даже теперь, когда жить оставалось совсем чуть-чуть, мозг продолжал мыслить.

Как больно… Всё уплывает, трудно держаться на кромке небытия — будто цепляешься ободранными до мяса пальцами за обледенелый карниз над пропастью, и измученные пальцы не выдерживают, сползают — понемногу, незаметно, но неостановимо. И не перехватиться поудобнее, не влезть наверх: попытка приведёт лишь к немедленному падению.

Отшельник плакал — и не замечал слёз. Он умирает, и некому его заменить. Все, кто могли… Сначала убит ублюдками Грюня, тот Грюня, что мог вдохнуть в вырождающийся, катящийся в пропасть мир новую жизнь. Потом — не стало и Бига. То было даже не убийство, а нечто худшее. В последний момент их поля соприкоснулись — и по Отшельнику огненным катком проехались боль, ужас, горе, бессильная ненависть, тоска и одиночество того, кого он знал, как Бига. Ему было плохо, так плохо, что даже смерть казалась избавлением.

Отшельник нашёл то, что осталось от Чудовища — раздавленное броневиком, а потом изрезанное, искромсанное в клочья какими-то ублюдками тело, выброшенное, как грязь, как мусор. Бедный Биг, его тело и в смерти не нашло успокоения. Но если бы этим всё и кончилось! Там, на свалке, Отшельник не нашёл половины туловища с растущим из него щупальцем и главного мозга. Куда они исчезли? Их тоже искромсают и просветят, чтобы изучить досконально, как будто мерзавцам для чего-то это нужно? Вот почему бы им не остановиться, не похоронить даже, а просто оставить мёртвое тело в покое? Почему они и над мёртвыми глумятся? Он же не себя спасал, а их детей, которых иначе бы перебили эти идиоты!

Отшельник стиснул хилые кулачки. Правду говорят, правду, что во многих знаниях много печали. Когда знаешь, к чему всё идёт, и не можешь остановить, даже отсрочить катастрофу, жизнь уже становится пыткой. А когда видишь самодовольные рожи убийц и знаешь, что им никто не отплатит той же монетой…

Теперь Отшельник знал, что его не заменят. Без его воли, полей и способности влиять на людей и не-людей, видеть всё и понимать, если не всё, то многое, Подкуполье долго не протянет… Он надеялся, что всё как-нибудь образуется, не могут же разумные, цивилизованные люди просто взять и всех убить. Он ошибся, старый дурак. Ошибся во всём. И насчёт милого Чудовища тоже.

Честное слово, лучше б его просто убили. Но придумать такое… Да ещё издеваются. Благодаря Бигу он увидел этого подлинного выродка и мутанта — холёного, лощённого ублюдка, распинавшегося перед оставшейся без тела головой про то, как они победили предков подкуполян. И как Биг в последний раз показал, на что способен. Когда хохочущие ублюдки поставили перед ним зеркало, случайно узнав, что для Чудовища ужаснее всего…

Биг всё-таки выполнил давнюю клятву. Разбил последнее зеркало, и последним осколком… И ещё успел в последние доли секунды, когда смертоносная острая кромка уже проникала в мозг, увидеть, как сереет лицо человека. Вряд ли советник по делам Подкуполья мог лишиться должности из-за того, что какое-то Чудовище лишило себя жизни. Наверное, в его уходе Сол Модроу увидел что-то своё. Что-то такое, что пробило броню брезгливого равнодушия холодной сталью страха. Отшельник бы не отказался увидеть, что…

Он чувствовал смертное отчаяние, ужасные боль и одиночество старого друга. Он мог бы разорвать контакт, отстраниться, оставляя в последние секунды Бига наедине с собой. Но это было бы вероломством, подлостью, предательством. Да и зачем жить дальше? Чтобы наблюдать торжество этих уродов, и бессильно смотреть, как добивают последних из его народа? Нет Грюни. Нет и Бига. Никто не придёт ему на смену. Некому помочь погибающим подкуполянам в безнадёжном бою, а он оказался никуда не годной развалиной. Всё напрасно. Так зачем тянуть с неизбежным?!

Коченеющие руки Отшельника последний раз шевельнулись — чтобы выдернуть спасительные иглы из вен. Теперь драгоценная жидкость, ещё державшая его по эту сторону бытия, бессильно падала на пол, смешиваясь с катящимися из огромного глаза слезами — так, он видел, они катились в последние минуты жизни из глаза несчастного Грюни. Видно, судьба. Тело тут же скрутило судорогой — и отпустило, хиленькие конечности бессильно распластались на камне.

Сознание уже уплывало, когда в нём всплыло одно имя. Хитрец Пак! Пусть мертвы Грюня и Биг, пусть гибнет весь их мир, но Пак ещё жив. Он сражается. А Отшельник, единственный, кто может помочь, как последний трус, убегает в смерть! Бросая Пака — одного! И не только Пака — есть ещё Мэтхен, есть Ярцефф, есть Петрович! Они все — не сдаются, как и многие другие. И не сдадутся. Они будут сражаться, как их далёкие предки — за свою землю, свой народ, своих близких. Беспощадно. До конца. Даже не имея ни малейшего шанса на победу. А если им хоть немного, хоть чуть-чуть помочь…

Нет, так он не успеет ничего. Из-за секундной слабости пути назад нет, и времени тоже не осталось. Можно сделать только одно. Страшное, может, ещё пострашнее того, что обрушилось на Бига: то будет жуткая смерть вдали от себя самого, полное небытие, по сравнению с которым обычная смерть — лишь мелкая неприятность. Ещё недавно он боялся такого исхода, как ничего больше, и только по крайней необходимости, чтобы разыскать Бига, решился на переселение в труп инвалида. Ему посчастливилось вернуться — и больше, казалось, он не пойдёт на такое никогда. Но сейчас эту непомерную цену придётся заплатить.

Да, он умрёт, хуже, чем умрёт. Но такой ценой сверхспособности могут передаться другому. И то начнут проявляться не сразу, только если получатель будет ими пользоваться. Отшельник знал: от напряжения они становятся больше — как мускулы у остальных. Всем не поможешь, свой дар можно передать только одному, и надо не ошибиться: выбрать самого храброго, сильного и непримиримого.

Вероятность успеха мала, очень мала. Скорее всего, он просто исчезнет без следа. Но даже если получится, того, кому достанется «подарок», могут сто раз убить до проявления способностей, как убили Грюню или Бига. Сейчас, на войне — в особенности. А если он выживет, сколе всего, ещё не раз успеет проклясть дарителя: его ждёт всё то, что пережил сам Отшельник, его убьёт собственный мозг и пойло…. Или мозг справится сам. Отшельник это знал точно, и потому жалел, что он не бессмертен: тогда бы никто больше не получил в наследство его проклятие. И вовсе не факт, что сверхспособностей хватит для победы…

Но чем ещё уравновесить неравенство сил? По-другому шансов вообще нет. Значит… Значит, и правда судьба.

Последний вопрос: кому? Есть Мэтхен и Ярцефф, есть Петрович, есть Хреноредьев — где он, кстати, почему не виден? Даже сейчас ещё живы десятки тысяч подкуполян, кто прячется в укромных местах, кто попал в плен, но оставлен в живых — как подопытный материал для изуверов-«учёных». Ярцефф и Мэтхен отпадают, они из-за Барьера, с ними фокус не пройдёт. Отшельник знал теперь, почему так: ещё одна жутковатая тайна Свободного Мира. Остальные… Остальным этот дар не поможет. Или окончательно отупели от пойла и не понимают даже, что «туристы» пришли их убивать. Или понимают, но хотят лишь спасти свои шкуры, а больше ничего и не нужно. Они трясутся от страха в подземельях и на болотах, бесцельно и бессмысленно — как и жили. Не могут и не будут такие воевать. Да не за себя воевать — за Подкуполье, за будущее. Не в счёт и те, кто понял, что надо бороться, но не знает, как, с кем и зачем.

Вот и выходит, что последним даром распорядится как надо только один. Тот, кто сейчас… О, нет, уже разбился! Нет, ещё не совсем: вырванная с мясом кабина смачно плюхается в вонючую жижу, что в нынешней Москве-реке вместо воды. Пак без сознания, но так даже лучше, его сознание могло инстинктивно поставить блок, а сил вообще не осталось. Как нет и опыта — ведь такую штуку можно проделать лишь один раз…

И всё-таки, если есть хотя бы крошечный шанс спасти от рук палачей хоть кого-то… Если есть призрачная надежда, что всё будет не зря… Если хотя бы такой ценой он сможет искупить невольную вину перед всеми, кого не смог спасти и научить, как и перед Паком, за цену, которую придётся заплатить за победу… «Пак, прости меня и за это, если сможешь….»

Отшельник стиснул крохотный клювик в последней усмешке. И резко, как Биг забивал стеклянную саблю себе в глаз, оттолкнулся от собственного тела. Наверное, со скоростью света, а может, и быстрее, он пронёсся отмеренное расстояние, и с маху, как пуля, вошёл в череп потерявшего сознание Пака. «Получилось!» — ещё успел подумать Отшельник, точнее, уже не Отшельник, а лишь некая последняя искорка гаснущего сознания, безнадёжно растворяясь в Вечности. И это было самой большой радостью в жизни того, кто добровольно стал хранителем Подкуполья.

Исполинская, светящаяся полупрозрачная голова медленно гасла, как застывающий раскалённый металл, и в этом меркнущем свете стекленел, подёргиваясь мутью, огромный, невероятный, мудрый глаз…

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

14.3.11–14.7.11, Реутов