Мэтхен увидел, как мутант мешком оседает на землю. И хотя больше всего на свете хотелось последовать его примеру, он подхватил раненного на руки. Уродливая, почти безволосая голова, с одной стороны затылок покрыт спёкшейся кровью. Кровь сплошь пропитала комбинезон на плече и на правом бедре. Да как же он с такими ранами подобрался незаметно, да ещё стрелял?! И что теперь с ним делать? Мало светящейся Хухри и раненного Стася… А тут ещё один. Притом, что и сам он не оклемался до конца, а припасы на исходе.

…Им повезло: опасаясь засады, лезть в леса никто не стал. Там провели первые, самые мучительные несколько дней, в неразберихе штурма и избиения удалось затеряться. Нет, они не пытались партизанить, без Ярцеффа, осознавал Мэтхен, он мог только всех погубить. О чём речь, единственный самостоятельный опыт кончился гибелью отряда… Даже двух отрядов. А вокруг — только враги, живых подкуполян нет. То есть, может, кто-то и скрывается, но как на них выйти? Единственное, чего было в достатке — еды: после гибели отряда схрона с припасами хватало на пару недель. Тем более, что остальные великодушно отказались от армейских сухпайков в пользу крыс-мутантов. Разок, переборов себя, попробовал и Мэтхен. Жаль, костёр не разведёшь — тут же засекут эти. Да и шататься по окрестностям без большой нужды не стоит: Ярцефф успел рассказать про современную разведывательную технику. Оставалось сидеть в развалинах, не высовываясь без крайней нужды — и тянуть время.

Раны заживали быстрее, чем Мэтхен опасался, но медленнее, чем надеялся. К концу первой недели они только-только начали несмело подниматься, опасаясь новых приступов боли. Хуже всего было Стасю: в последний момент, уже когда парень ушёл во тьму, в тазобедренной кости засела пуля. Как он сумел пройти почти три километра с такой раной, когда каждый шаг причиняет адскую боль, да ещё потеряв немало крови, ни Мэтхен, ни сам Стась не могли понять. Хухре тоже мало не показалось — она пребывала между жизнью и смертью больше недели. Так и вышло, что самым боеспособным стал Мэтхен. Приходилось заставлять себя двигаться — оказывается, страх боли держит сильнее цепей. Приходилось заново учиться ходить.

Когда заканчивалась третья неделя, Мэтхен впервые смог выбраться наружу… Но только оттого, что сделал страшное открытие: оказывается, мешок с припасами почти пуст. Можно, конечно, прожить и на крысах, в которых метко кидали кирпичи Стась и Хухря. А что толку? Рано или поздно у оккупантов дойдут руки и до Алёшкинского леса, и тогда…

Наверное, можно было послать в разведку верную Хухрю, которая тоже поправлялась. Но подвергать её лишней опасности казалось свинством. Нет уж, лучше попытать счастья самому.

— Хухря, — сказал тогда Мэтхен. — Пойду посмотрю, что да как? Если что, я всё-таки человек, сразу стрелять не будут. А вы сидите здесь. Я вернусь, заодно посмотрю, что можно достать съестного.

Хухря кивнула, выдав пару тревожных сполохов лицом — одна из лап приглаживала светящуюся шерсть. Ей не нравилось, что Мэтхен решил прогуляться по кишащим врагами руинам — но делать нечего. Если не добыть припасов, чужакам и не понадобится их ловить.

Тщательно выбирая место, куда поставить ногу, вслушиваясь в любой шум, Мэтхен пробирался по развалинам. Когда-то тут, наверное, был жилой район, в руинах ещё угадывались многоэтажные дома. Мэтхен знал: ещё в прошлом веке такие считались элитными новостройками. Только когда был открыт «холодный» термоядерный синтез, фирма «Зедко» навострилась выпускать компактные генераторы, способные десятилетиями обеспечивать небольшой дом светом и теплом, когда сами крыши домов стали мини-электростанциями, всё поменялось. По-настоящему элитными стали одно- и двухэтажные виллы в предместьях, окружённые участками своей земли, на которых специально выращивали деревья. По мере того, как насаждения превращались в настоящий, только без крупных зверей, лес, цена на виллы взлетала в заоблачные выси. Да и не собирались их продавать те, кто жил там поколениями.

А цена на квартиры в многоэтажках неуклонно падала — некогда привилегия высших менеджеров и чиновников, они стали достоянием среднего класса, потом и «самых богатых среди бедных». К середине двадцать второго века жить в древних небоскрёбах что в Старом Свете, что в Новом, стало равноценно клейму лузера. Самое же смешное, что здесь таковых просто не было. В Подкуполье каждый обитал в собственной хижине, сам добывал себе еду и, если нужно и можно — свет. Выходит, тут любой алкаш жил, как высший свет в Забарьерье? От такой мысли Мэтхену даже стало весело, кружащая голову слабость ненадолго отступила.

Веселье вскоре прошло: руины были безжизненны. Не то что мутантов или, тем паче, солдат, у которых мог найтись сухпай, не было даже вездесущих крыс. Только ядовитая, пропахшая химией слизь да бесконечные груды камня, будто обломки окаменевшего от старости, да так и развалившегося, неописуемо громадного монстра. И сыплющаяся со свинцового неба маслянистая отрава, которую и водой-то не назовёшь. Нет тут ничего съедобного, и быть не может. Всё-таки Мэтхен продолжал бродить по развалинам, рискуя переломать ноги в хаосе раскрошившегося бетона и ржавых крючьев арматуры, не давая отдыха истомлённому телу. Голова кружилась, ноги дрожали и болезненно ныли при каждом шаге, даже автомат, казалось, весил не четыре килограмма, а все двадцать, он властно гнул к земле ноющие руки. Как будет стрелять из своего оружия, Мэтхен не представлял. Но остальным было хуже, Хухря едва оправилась от ранений — идти следовало ему. Только у него оставались силы.

…Шорох за спиной он услышал слишком поздно: прав был капитан, стократ прав. Находясь на территории противника — а таковая теперь повсюду, кроме, быть может, подземелий, — ни на миг нельзя расслабляться. Мэтхен только начал оборачиваться, когда на голову обрушился тяжёлый удар.

Он пришёл в чувство на окраине руин, у самых чёрных кустов. Место тихое, закрытое со всех сторон, на много километров никого живого. Как ни кричи — не докричишься. Да и нельзя. Где-то совсем неподалёку — раненые друзья. С них станется броситься на выручку — и нарваться на лучи раскалённой плазмы в упор. Остаётся лежать, как лежал — изображая мёртвого. И осторожно, из-под чуть приоткрытых век, пытаться понять, к кому он попал в плен.

Первое, что он увидел — возвышающуюся, как башня, фигуру в скафандре. В руках человек предусмотрительно держал плазмострел. Вообще-то это ни о чём не говорило. Он и сам ещё недавно щеголял в снятом с покойника скафандре. Нормальное для человека число рук и ног — тоже не показатель: если был Ярцефф, нет, теперь и навсегда именно Ярцев, могли быть и другие люди, сражающиеся на стороне подкуполян. И среди мутантов попадались такие, кто мог влезть в боевые скафандры забарьерцев. И всё-таки Мэтхен зажмурился, надеясь, что не заметили, стараясь немного продлить жалкую, обречённую игру. Увы, враги оказались наблюдательными. Стоило дрогнуть векам — и маска из бронестекла, за которой угадывалось лицо, склонилась.

— Name? Rank? Intention? — услышал Мэтхен короткие, будто рубленные вопросы. «Имя? Звание? Задачи?» — машинально переводило в мозгу. Кто бы мог подумать, он и думать-то стал по-подкупольски… то есть по-русски. Именно эти простые слова окончательно убедили его, что случилось самое страшное. Он в руках врага. Мутанты могли добыть оружие и скафандры, но едва ли они сумели бы за месяц научиться говорить по-английски без акцента. Оставалась надежда, что они, как и он — сражающиеся за Подкуполье изгнанники… Только он никогда не обратился бы по-английски к одетому в изодранный комбинезон.

Мэтхен молчал. Что говорить-то? Любое слово способно лишь окончательно погубить, хуже того, вывести на тех, кто ещё уцелел. Потом, конечно, он скажет. Как миленький скажет: хоть от старинной «сыворотки правды», хоть от других, ещё более эффективных препаратов конца прошлого века. Не говоря уж о сканировании мозга… Но это будет не сейчас, а часа через три-четыре. Если Хухря и Стась догадаются и успеют уйти… Шанс мал, исчезающее мал, ведь он мог задержаться и просто так. Но если есть даже малейшая надежда, что их удастся спасти…

— Отвечай, чёрт тебя дери! — теряя терпение, рявкнул внутренник (точно, вон шеврон — «Внутренние войска»), нанося первый удар. Бронированный, в боевых перчатках, кулак врезался в едва зажившие рёбра, Мэтхену показалось, что в боку взорвалась граната.

— Имя, звание, задача?! — повторил внутренник. — Или забираем с собой и потрошим на базе! Растением станешь! Ну?!

Мэтхен молчал. Нельзя говорить даже имя — пробьют по базе, сразу выяснится, что он был изгнан в Подкуполье вместе с неким Куртом Ярцеффом. Если гравиплан не сгорел целиком, тело наверняка досталось карателям. А уж опознать по ДНК в лаборатории любой, сколь угодно обгоревший труп — пара пустяков. В общем-то, это умели и полтора века назад, тогда процедура была дорогой и несовершенной. Не то что нынче. Его самого тоже опознают — хоть по волосу, хоть по кусочку кожи. Хватит нескольких молекул. Может, не стоит тогда темнить с именем? Нет, стоит. Потому что события происходят во времени. Может быть, друзьям не хватит всего нескольких минут, чтобы уйти…

— Имя, мутантская подстилка!

Ещё несколько страшных, ломающих волю ударов. Мэтхен чувствовал, что ещё немного, и сломается, и тогда будет ничего не поправить… В этот миг откуда-то сбоку-сзади, Мэтхен не видел, откуда, ударила короткая очередь. Солдата, ведшего допрос, крутнуло вокруг своей оси и кинуло лицом в грязь, только что-то тёплое брызнуло на ноги Мэтхену. Второй потянулся к стволу, но автоматчик оказался быстрее, одна пуля выбила кровавый фонтанчик из горла и со злым свистом ушла в кусты, вторая с хряском впечаталась в пошедшее трещинами бронестекло.

Третий, державший Мэтхена за вывернутые руки, оказался проворнее. Будто сам собой, в руке солдата оказался штык-нож, он прянул к горлу Мэтхена.

— Убью, не подходи! Зарежу!

Неведомый стрелок в кустах удержал лежащий на курке палец — он колебался, а стоит ли вообще стрелять? Но в этот миг Мэтхен почувствовал, как сжимавшая запястье рука чуть ослабла.

Захват был простенький, вырываться из него Ярцефф учил всех. Мэтхену и думать-то не потребовалось, тело всё сделало на рефлексе. Рука скользнула в ослабевшем захвате, торопясь отогнуть, а если не выйдет, то сломать большой палец. Конечно, пока палец в боевой перчатке, это невозможно — но никто не сказал, что нельзя и выскользнуть… Ну, почти выскользнуть, заставив последнего солдата потерять почти секунду, перехватывая руку строптивого пленника повыше. Да и нож, вместо того, чтобы вскрыть ему горло, лишь распорол плечо… Отсрочка вышла небольшой, секунду спустя нож должен был войти в горло — но порой секунда равноценна вечности.

Промедления как раз хватило, чтобы невидимый в кустах «Калашников» грохнул ещё раз. И от кучно вошедших в маску пуль бронестекло брызнуло осколками, острое крошево прочертило по щекам алые борозды.

Пошатываясь, Мэтхен выпрямился. Плечо горело огнём, на ветру кровь мгновенно стыла и леденила руку в разорванном рукаве. Пекло ссадины, при каждом вдохе в лёгкие словно впивался раскалённый штырь. Но стрелку, теперь Мэтхен его видел, было хуже. Парень — явно мутант, но в трофейной форме каких-то тыловых частей — был весь в запёкшейся крови, Мэтхен отказывался понять, как он ещё держится на ногах. Но автомат, такой же старинный «Калашников», какой ещё недавно был у него самого, не выпустил, даже навёл на Мэтхена. Решительный. Такой будет драться до последнего.

— Погоди, — прохрипел он. — Я… свой. У меня… Друзья ранены…

— Понял, — парень вроде приободрился, будто кто-то щедро влил в него силы. Рука с автоматом больше не дрожала, но сам автомат опустился к земле стволом, а вскоре занял место на плече. Движения обрели целеустремлённость, будто он получил приказ. Но Мэтхен не заметил ни рации, ни новых передатчиков на эта-схемах. — Значит, так, парень. У меня приказ — соединиться с вашей группой и доставить к нашим. Показывай, где твои, мы доставим их в подземку. Чем быстрее, тем лучше. Потом будешь говорить с Вождём. Всё ясно?

— Яс…но, — морщась, произнёс Мэтхен. Сознание уплывало, кровь продолжала обильно течь по руке, но он уже обхватил мутанта за плечо. Так, будто обнявшись, опираясь друг на друга, они могли идти. И брели туда, где остались дожидаться Хухря и Стась.

Тоннель, мечущийся по пышному ковру пыли луч фонарика. Бесконечное зловонное подземелье, что в прежние времена соединяло Москву воедино, теперь стало спасением для уцелевших. В том, что уцелело немало народу, и у уцелевших есть толковый предводитель, Мэтхен уже не сомневался. Кому попало не стали бы подчиняться отчаянные храбрецы, не побоявшиеся перейти водохранилище под прицелом беспилотников.

— Значит, зовут его Великий Пак, — нарушил молчание Мэтхен. — Не тот ли, кого раньше Хитрецом Паком называли?

— Откуда знаете?

— Мне говорил Отшельник, — пояснил Мэтхен. — А-а, вы же про него ничего не знаете…

В каморке стало тесно: у Крысятника — так звали парня, наконец, провалившегося в тяжкий сон без сновидений, был свой отряд. Четверо. Один, похоже, убит, голова пробита в десятке мест, не меньше. А остальные… Из окружённых запёкшейся кровью дыр медленно, но верно выходили крошечные вольфрамовые кубики — ни дать, ни взять, поражающие элементы ракеты. Зацепило и Крысятника — но не насмерть, он даже не потерял сознания. Но как он дошёл с такими ранами, да ещё тащил своих, сколько мог? Да ещё освободил попавшего в плен Мэтхена?!

И это ещё не всё: Мэтхен чувствовал, что его раны затягиваются как-то уж очень быстро. Правда, он не знал, сколько проспал, дорвавшись до чистого от слизи стола с какими-то бумагами. Но даже если двое-трое суток — ну, не могли зажить за такой срок прорезанные до кости плечо и предплечье, да ещё сломанные рёбра! Такое Мэтхен видел только раз — когда над смертельно раненным Дудоней «колдовал» Отшельник. Выходит, врал Крысятник: подземный мудрец выжил?

— Крысятник… Ты как?

— Лучше, чем могло быть, — прохрипел тот. У него раны были серьёзнее, вот и затягивались дольше. Но выглядел спаситель лучше, чем первый раз. Теперь не помрёт, а раны живучее мутантское тело залечит. — Сам Пак помог.

Имя своего вождя он произнёс так, как за Барьером произнесли бы имя Христа немногие, кто ещё считали себя верующим.

Ближе к вечеру пришёл отряд молодых, но уже понюхавших пороху парней с автоматами. Крысятника они слушались, как командира — но на всякий пожарный поддерживали его и остальных под руки. Так и вышли, оставляя гостеприимную комнатёнку позади.

Станция, со стены которой ещё не отвалились буквы: «План…на…», разительно изменилась. К потолку рвался чадный огонь факелов, туда-сюда сновали бесчисленные мутанты — столько подкуполян разом последний раз Мэтхен ещё не видел. На платформе стало тесно: из тьмы перегона выходили всё новые и новые. Можно сказать, посельчане, только вот Москва, даже нынешняя, не посёлок. Некоторые были вооружены, остальные тащили грубо сработанные, перемотанные проволокой деревянные сооружения. С немалым удивлением Мэтхен узнал в них волокуши. «Много-то как… Зачем? Что таскать-то собираются?»

Распоряжался рослый, на удивление статный для мутанта парень с четырьмя глазами. Совсем молодой, повидавший мутантов Мэтхен даже определил возраст — лет шесть-семь, не больше. Если считать на забарьерный лад, было ему восемнадцать-двадцать, не больше. На каждой руке было по три пальца, зато вместо мизинцев и безымянных имелись внушающие уважение клешни. Почему-то казалось, что такими можно перекусывать проволоку. Высокий лоб с венчиком коротких волос на самой макушке наводил на мысль, что прежнее прозвище — Хитрец, или Умный — он носил заслуженно. Но главной гордостью парня был небольшой, свешивавшийся до подбородка морщинистый хоботок, почти скрывавший серые губы. Хоботок наискось рассекал уродливый водянистый рубец — след пули. Вот ещё отметины, две затянувшиеся кожей впадины на лбу и затылке. Парню не раз довелось побывать на краю — но он выкарабкался, даже стал Вождём. И, судя по тому, что подземная община до сих пор держится, Вождём хорошим.

— Этого не может быть, — прошептал Мэтхен, едва увидев Великого Пака.

Перед ним стоял персонаж из показанного Отшельником видения. Тот самый, который предводительствовал напавшей на Чудовище малышнёй. А потом сбежал, бросив малышню на погибель. Впрочем… Кажется, впадину на лбу Пак заработал именно тогда. Да и что мог сделать безоружный подросток против четверых автоматчиков и двух броневиков? Только бежать. И то недолго — как раз до мига, когда повернулся лицом к преследователям, и пуля с влажным хрустом вошла в неокрепший череп…

Впрочем, бросалась в глаза не внешность. Вокруг него, совсем вроде бы молодого, простиралась аура надёжности и правильности происходящего. Казалось, он всегда знает, что и как надо делать, ему ведома дорога к победе, ему хотелось повиноваться, за ним хотелось идти. В видении он был другим — властным и решительным, но всё-таки мальчишкой. Здесь и сейчас перед Мэтхеном предстал преждевременно повзрослевший, ощутивший на плечах тяжесть ответственности вождь, можно сказать, государь нарождающегося подземного государства. Государь страны, ведущей жестокую войну и видящий свой долг в защите народа любой ценой.

Прирождённый лидер, определил для себя Мэтхен. И что интересно: если верить Крысятнику, Великий Пак стал Великим буквально несколько дней назад. До тех пор в Москве о нём и слыхом не слыхивали. Тут мало харизмы, мало правильных распоряжений и побед. Мэтхен был уверен: Пак имеет в запасе какой-то козырь. Но какой?

Стоило Мэтхену попасть в поле зрения вождя, взгляд Пака потяжелел. Казалось, в нём плещется лютая, но пока лишь рвущаяся на привязи ненависть. Крысятник подошёл к вождю, что-то горячо зашептал на ухо, временами показывая на Мэтхена. Морщины на лбу предводителя расслабились, даже хобот перестал негромко, но яростно трубить.

— Ясно… Как тебя звать-то?

— Мэтхен. Эрхард.

— Ну и имена у вас за Барьером, не выговоришь, — пробормотал он. — Впервые вижу человека, сражающегося… за нас. Интересно, как ты дошёл до жизни такой, откуда явился?

— Из Смоленска, — произнёс Мэтхен. — Отбились от своих, когда все на прорыв пошли. Потом везли в Москву Отшельника. Вы знаете, кто это такой? Не знаем даже, живы ли они…

— Живы, — голос Пака немного потеплел. — Только не надо мне выкать, ладно? Не могу к этому привыкнуть, всё кажется, ты кому-то ещё говоришь. А те, кто в Смоленске… Главный там некто Петрович. Знаете такого?

— Это же главный мастер на заводе! — вспомнил крылатого мутанта Мэтхен. — Он у нас кабеля прокладывал. — И, заметив удивлённый взгляд Пака, пояснил: — Чтобы по телефонам на заводе связь держать. Так он жив?

— Если верить одному…, - неторопливо произнёс Пак. И правильно, вождю не пристало суетиться. — Петрович жив. Вчера я узнал, что они прорвались в подземелье и там уже больше месяца держатся. Такая группа есть и в Коврове… Вроде бы. Ладно, сейчас не время болтать: мы жратвой запасаться идём. Хотите — ждите тут, потом со всеми пойдёте. Тогда и поговорим подробнее. А есть силы — помогите. С теми, кто от дела не отлынивает, тут и разговор другой.

И снова пещера. Когда-то это была станция метрополитена, теперь Мэтхен знал, что легендарное Московское метро и правда существует… Существовало. Станция называлась «Киевской» — именно так Мэтхен расшифровал заросшие пылью огромные буквы, что ещё не отвалились на залитые водой пути. Построенный задолго до образования Зоны, и потом век с лишним остававшийся без ремонта, лабиринт метрополитена прошёл испытание временем. Крепко строили в «несуществующей» России… Точнее, в ещё более «несуществующем» СССР. Местами тюбинги обвалились под давлением земляной толщи, некоторые станции и перегоны затопило ядовитой жижей. Но именно местами. Основные линии оставались проходимы даже теперь. Большой проблемой была нехватка воздуха — далеко не везде могли дышать даже мутанты. Вот где бы пригодился Амёмба! Но колонна мутантов с волокушами, тащившая припасы для подземной общины, шла подходящим, загодя разведанным путём.

…На удивление, Мэтхен не выбился из сил после первого же перегона. Стоило Паку как-то по-особенному, как умел, казалось, только Отшельник, поглядеть на раненых — и раны стали заживать скорее. Столь же быстро восстанавливались силы. Вождь будто вливал в четверых гостей силы из неисчерпаемого резервуара, помогая быстрее залечивать раны. Даже довольно-таки тяжёлые волокуши не заставляли падать без сил. Хотя пот с них, что и говорить, тёк градом, а в заполненном мутантами подземелье дышать было нечем.

Постепенно идти становилось легче. Пак не клал все яйца в одну корзину — предпочитал устраивать целую сеть небольших складов и посёлков, в ответвления подземного лабиринта то и дело уходили небольшие группы. Как они ориентировались в залитых мраком однообразных ходах, совершенно непонятно — но ведь ориентировались же. Или ориентировал Пак. Странно: Отшельник не говорил, что ещё кто-то в Подкуполье владеет его способностями. Разве что давно мёртвые Биг и Грюня, и то потенциально. Да и в видении Пак был обычным парнем, разве что не по-детски умным и властным. Что же изменилось?

— Слышь, Мэтхен, а хороший тут вождь! — пропыхтел Стась, вытирая вспотевший лоб. Несмотря на подземную прохладу, с них градом тёк пот, в свете Хухри от тел поднимался багровый пар. — Смотри, своих едой и водой обеспечил! А уж работать нашего брата вообще не всякий заставит…

— Да уж, наглость — второе счастье, — усмехнулся Мэтхен.

Столкнувшись с продовольственной проблемой, вождь подземного государства разрешил её радикально. Гостям никто не рассказывал про источник продовольствия — но и секретом проведённая операция не была. Замысел родился почти случайно: в руки подкуполян попал офицер, инспектировавший оккупационные войска и знавший график снабжения войск. Пак сумел «выпотрошить» забарьерца, да так, что тот тронулся рассудком. А вождь беженцев послал разведгруппу от метро «Речной вокзал», где произошёл допрос, по дну канала, чтобы разведать места, над которыми пролетит гравиплан. Командир этой группы, Крысятник, и спас Мэтхена.

Но самое интересное произошло уже без него, ночью. Пак умудрился внедриться в мозг пилота, внушил ему, что установка искусственной гравитации вот-вот сломается, и пятисоттонный монстр рухнет наземь, как колоссальный утюг. Нужно немедленно садиться, иначе погибнет и сам пилот, и машина со всем грузом.

Посадка прошла успешно — на одном из участков бывшей Кольцевой дороги. Пилот протестировал установку, не обнаружил изъяна, и уже собирался взлетать, как почувствовал невероятную усталость. Подобно покойному Грюне, он просто заснул на ходу. И тотчас попал в руки группы захвата, коей руководил сам Пак. Потом пришёл черёд остальных, с волокушами. Всё решали численность, быстрота и организованность носильщиков. Благодаря Паку и его соратникам, всё это у мутантов было. А гравиплана, так и не хватились до утра: по сообщениям наблюдателей, боевой гравилёт приземлился рядом только после рассвета. Наверное, поисковая группа перерыла все развалины, ища похищенного пилота и продовольствие из разграбленного гравиплана. Но всю ночь шёл ядовитый ливень, от которого у мутантов даже начали вылезать волосы. Он надёжно замыл следы Пакова войска.

— Как Ярцев был, — добавил Эрхард.

— Туда тащите, — скомандовал Пак — и не поленился, впрягся в волокушу сам, помогая гостям. — Ага, вон в ту дверь.

Пак не ошибся: подсобка оказалась сухой и уютной, а дверь запиралась на массивный стальной засов. От людей или мутантов не поможет, а вот от крыс — вполне. Мэтхен и его товарищи затащили волокушу в подсобку — и вздохнули с облегчением. Затворив за собой дверь, Мэтхен пошёл вслед за Паком. Им нужно было о многом поговорить.

— С тех пор мы и сидели там, в развалинах, — закончил рассказ Мэтхен. В горле пересохло, он потянулся к консервной банке, полной дымящегося чая. Подкупольский чай попахивал синтетической соляркой: другого топлива в Подкуполье не было. Но сама вода оказалась на удивление чистой — Пак добыл её в том же гравилёте. После вечной синтетической баланды и армейских сухих пайков пить горячий чай было блаженством. — Если б не Крысятник…

— Крысятник просто вовремя отреагировал, а потом выполнил приказ, — ответствовал Пак. — А вы — молодцы. Надо же, от самого Смоленска шли, столько ублюдков убили — и не попались. Если б все так сражались!

— Не у всех капитан КСО в командирах был, — вздохнул Мэтхен. — Многие и не поняли, что происходит. Кого у раздач накрыло, кого «чистильщики» достали, кого ещё «демократы».

— Жарко тут было, — произнёс Пак зло. Клешня клацнула, подцепив за верёвочку чайный пакетик, аккуратно опустила его в бурлящую на огне консервную банку с водой. — Меня тогда не было. Хорошо хоть потом, как гравилёт захватил, вернулся. Три колонны накрыл, — с мрачной гордостью закончил Пак.

— Значит, это был ты, — покачал головой Мэтхен. — Ты нас спас: если б не удар по колонне, нас бы перестреляли в Голицино. А мы-то гадали, кто по забарьерцам с воздуха лупит…

— Кстати, за пару часов до того я высадил чуть к западу трёхногого инвалида. Хреноредьев — так его звали. Не попадался?

— Нет. Но там прошли учёные. Хреноредьева твоего взяли для опытов в лабораторию. Среди трупов мы его не обнаружили — вряд ли мужику повезло умереть. И не ему одному: думаю, на воле наших осталось меньше, чем в лабораториях.

— Падлы, — прошипел Пак, давая выход ярости. Но взял себя в руки, отхлебнул чая.

Помолчали, думая каждый о своём, но оба — о тех, кого убили чужаки. У обоих мартиролог был очень, очень длинным. Родные, близкие, друзья… Просто лежащие в развалинах безвестные окоченевшие трупы: месяц войны чётко разделил мир на чужих и своих, и своими стали все подкуполяне. Чужаки отказали погибшим даже в такой малости, как похороны. Самое большее — стащили в кучу и облили напалмом.

— И вы решили завалить Бубу. Я знал его, он из нашего посёлка… был. Он действительно чокнутый, да ещё предатель. Падла, одним словом. Его тоже грохнули, они всех убивают, даже тех, кто продался с потрохами. Да хрен с ним! Выпьем за наших — и за Ярцева твоего, и за остальных. И за тех, кого я не сберёг. Извини, пойла предложить не могу. Может, потом и будет, когда аппарат Отшельника запустим.

— Лучше не надо. Из-за него всё и случилось.

— Из-за него, — эхом отозвался Пак. И нетерпеливо махнул клешнёй: превращение в вождя было слишком быстрым, уличный мальчишка не до конца уступил место предводителю. Сдерживать нетерпение он ещё не умел. — И мой-то папка из-за этого дерьма говорить разучился!

— А что с Отшельником? — прерывая затянувшееся молчание, спросил Мэтхен. — Когда мы его привезли сюда, он был жив-здоров. Но я слышал…

— Он погиб, — перебил Мэтхена Пак, и все четыре глаза на миг закрылись. — До последнего пытался мне помочь, когда я на гравилёте воевал. И надорвался: старый был, больной. Я видел его… после, когда сам оклемался. Так и сидел там — только окоченел давно…

Было видно, что Паку нелегко дался рассказ.

— Ладно, это всё в прошлом, Мэтхен, — произнёс он. — А что теперь нам делать? Я жил за Барьером, но ты там родился и вырос. Знаешь, что там да как, лучше меня. Как думаешь, скоро они приступят к третьей части плана?

— Думаю, уже начинают. Те, кого перестрелял Крысятник, были из Внутренних войск. Нам предстоят очень плохие времена, Пак. Всё, что до сих пор было — это только начало… И как это остановить, не знал даже Ярцев. Мы говорили с ним.

— Да? И что он сказал?

— Перебрали варианты и пришли к выводу, что полумеры не помогут. При больших потерях они введут профессионалов из Внутренних войск, а добровольцев распустят по домам. Так и происходит. Внутренникам сложнее нанести потери, да профи их и не боятся. Вдобавок у них — новейшая техника, они готовы воевать и в подземельях. Что касается планеты Хань…

— Какая такая Хань? — тут же заинтересовался Пак. За Барьером он совсем не интересовался политикой. Зря.

Мэтхен вздохнул. Пришлось рассказать — разумеется, только самое главное, для экскурса в астрономию и историю времени не было.

— В общем, ханьцы едва ли станут нам помогать — наоборот, попытаются управлять нами в своих интересах. В случае, если Свободный Мир будет повержен, через некоторое время сами попытаются нас уничтожить — ведь в нас перестанут нуждаться. Главная проблема — мы слишком слабы, чтобы с нами считались. Поэтому любые гарантии да обещания лишь пустой звук. Если на тебя будут выходить разные… личности с такими предложениями — гони в шею. Толку не будет.

— А если захватить, ну, скажем, эту… Атомную бомбу, во! К более новым-то нас точно не подпустят…

— И что мы с ней станем делать? — хмыкнул Мэтхен. — Без специалиста мы не сумеем её взорвать. Александр бы смог… Он со мной под Купол попал, но в первую же ночь его убили туристы.

— А что предлагал твой капитан? Я так понял, сдаваться он не собирался — значит, знал, как победить?

— Не знал, — признался Мэтхен. — Но драться собирался до конца. Он говорил, война не проиграна, пока мы продолжаем сражаться. Только доказал, что полумеры не помогут. Поток гробов их не остановит, скорее подстегнёт. Это не выход. Если мы хотим остановить бойню, надо думать, как нанести поражение всему Свободному Миру, не размениваясь на полумеры.

— Да, задачка. Значит, слабые места есть, но нам до них не дотянуться. А если заразу им подкинуть? Ну, пустить парней поковыряться в отстойниках, а потом послать за Барьер?

— Не пойдёт, — с сожалением отверг план Мэтхен. Не потому, что стало жалко бывших соотечественников: после пяти недель Бойни жалости не осталось ни капли. План был нереален — и всё. — До Барьера с любой стороны не меньше трёхсот километров. Пешком, даже если не задерживаться — две недели. А нужна зараза смертельная и быстродействующая. Вдобавок, чтобы получилась пандемия, надо заразить много народа в больших городах. Или воду в водопроводе отравить — а за её чистотой санэпидстанции следят. Заразу засекут и обезвредят сразу. Вдобавок — как заражать? Не забывай, в людные места подкуполянам ходу нет. Не забудь и о медицине. Эпидемию остановят прежде, чем она нанесёт сколько-нибудь серьёзный ущерб.

— Тогда, может быть, разрушить Купол? — нашёлся Пак.

— Уже лучше. Но всё равно, эта дрянь накроет приграничные области — бывшие Украину, Белоруссию, Прибалтику, юг и север бывшей России. Простые люди будут гибнуть сотнями тысяч — если не успеют эвакуироваться. А вот головка, те, кто и затеяли всё это, точно не попадут под удар. Но сам посуди: раз войска действуют сейчас, что им помешает добить нас, несмотря на катастрофу? Ведь концентрация ядовитых веществ упадёт, да и смог почти рассеется. Без него мы вообще не сможем выбираться на поверхность. Но, допустим, захватим мы пару генераторов и, угрожая их взорвать, потребуем вывести войска.

— И что им останется?

— Купол строили с огромным резервом мощности, — терпеливо объяснял Мэтхен. — Генераторов поля несколько десятков, и ещё столько же резервных, сейчас они отключены. Они очень боятся, что скопившаяся в Подкуполье отрава вырвется. Всё это добро управляется централизованно, причём где сервер — я не знаю. Подозреваю, не знал и Ярцефф. Выведешь один-два генератора из строя, сразу же увеличат выход энергии соседние, а чуть позже включатся резервные. Чтобы обеспечить крупный прорыв ядовитых газов и жидкостей, нужно, самое меньшее, на пару суток вывести из строя половину генераторов — пятьдесят штук. Тут не обойтись без полусотни ядерных ударов… Правда, они всё равно боятся применять ядерное, как и аннигиляционное, оружие вблизи от границ Зоны. Но могут решиться, особенно если ты не оставишь им выбора.

— А если заложников взять?

— Можно, но Внутренние войска собаку съели на подобных операциях. Действительно важных людей придётся брать в Забарьерье. Тут те же проблемы, что с заразой, только хуже.

Молчание затягивалось — Пак переваривал услышанное. Над стратегическими вопросами он ещё не задумывался — приходилось спасаться, организовывать подземных жителей, приучая действовать как единое целое, запасать продовольствие, да ещё, по возможности, уничтожать завоевателей — смотреть на мир глазами диверсантов, поддерживать их при необходимости… По правде говоря, вихрь войны закрутил и самого Мэтхена. Только теперь у них выдалась свободная минутка, позволяющая осмыслить ситуацию. Честно говоря, лучше б её и не было.

Почти все подкуполяне погибли сразу же, в первые дни. Сколько-нибудь значительное количество народа могло уйти в леса, болота и подземелья лишь там, где их предупредили бойцы Ярцева. Остальные почти не имели шансов уцелеть — разве что нарвались на учёных, но таким завидовать не приходилось. По всему Подкуполью появились лишь отдельные островки сопротивления. Если некоторые пока держались, это ничего не меняло. Они даже не задержали нашествие, их обошли и блокировали, предоставив остальное голоду и времени. Возможно, скоро ими займутся профессионалы с современной техникой. А это — не добровольцы на старье. Пожалуй, от них не укрыться и в подземке.

В войнах между людьми был бы выход — капитулировать немедленно, пока бессмысленное сопротивление не разозлило завоевателей. Тогда большинство, пусть и в рабстве, будет жить. Увы, даже этого выхода подкуполянам не оставили. Изгнанников, вроде Мэтхена, ещё могут пощадить. А что делать Паку… Ладно Паку, а Хухре со Стасем, Петровичу, Амёмбе? Их-то никто в плен не возьмёт. Прикончат сразу, и хорошо, если просто прикончат, а то ведь отдадут на опыты.

Нельзя сдаться, но и воевать некому и нечем. Разве что сидеть в подземельях, временами выбираясь наверх, чтобы подкараулить очередного неосторожного. Пока неосторожные не переведутся, а их самих не выжгут противобункерными бомбами, а потом добьёт спецназ. Сидеть в подземке — не выход. Просто продление агонии.

Зачем он только поманил Пака бессмысленной надеждой? Тот ждёт, что образованный человек, из Забарьерья, найдёт решение, которое можно осуществить. Он ещё надеется, он выжил там, где выжить невозможно, и пытается победить в безнадёжной войне. Он не знает слова «капитуляция»: для него сдаться значит умереть. И погубить тех, кто доверился ему самому.

Мэтхен вскинул глаза на Пака — вождь, казалось, полностью ушёл в себя. Внезапно он осознал: боится Пак не за себя. А за тех, кто шли за ним, бросались в смертельный бой по его приказу, гибли с его именем на устах. Один раз так было — он привёл на гибель тех, кто первыми признали Хитреца вождём. Безъязыкий Бандыра, доверчивые Сидоровы, два Гурыни, умненький Бумба Пеликан, крикливый Коротышка Чук, и главная боль — беззащитный, вечно сонный Грюня. Мальчишки погибли — бессмысленно, напрасно, ничего не успев понять и ничему научиться.

А он остался жив. И лишь теперь начал понимать, что это он, только он один виноват в их смерти. Вождю не на кого валить свои просчёты, потому что советники — они лишь советники. Отвечать — ему. Цена ошибок вождя всегда выше, чем любого другого, каждая оставляет на сердце огромный ледяной камень, и в то же время каждая жжёт огнём, вновь и вновь напоминая: не додумал, не объяснил неразумным, не заставил шевелиться лентяев и трусов. Не распознал вовремя предателей. Теперь всё повторялось — только на кону оказались жизни сразу тысячи соратников. Пока тысячи…

И ещё почти трёхсот в подземельях Смоленска. И скольких-то десятков или сотен — в Коврове. И последних, ведущих свою обречённую войну, группок на развалинах Рязани, Тулы, Переславля, Ржева… И других, старающихся только выжить в руинах, в болотах и лесах. Если не найти выход, их скоро убьют. Всех без исключения. А там придёт черёд животных, деревьев, микробов… Смога, развалин, слизи, отравы… Всего, что составляет мир Подкуполья.

Пак видел неминуемый конец — и не видел, как спасти тех, кто ему доверились. Это была пытка пострашнее пули во лбу и зверинца вместе взятых.

— А… «Сайгон»? — не особенно надеясь на ответ, спросил он.

— Ты знаешь про проект? — быстро спросил Мэтхен.

— Совсем чуть-чуть, — махнул клешнёй Пак, пламя солярочного костра качнулось, с пламенем заплясали на закопчённом потолке уродливые тени. В каморке становилось душно. — Слышал, где-то у озера Байкал, есть институт, где разрабатывается какое-то мощнейшее оружие. Ты говорил, они тысячами отлавливают наших… Большую часть отправят туда. Будут на них испытывать свою дрянь тридцать первого августа. Слушай, а Байкал — это где?

— Далеко, Пак, — медленно произнёс Мэтхен. — Само озеро огромное, шестьсот километров в длину и шестьдесят в ширину. Полтора пути от Смоленска до Москвы. А мы даже не знаем, где именно расположен объект. Но добраться можно.

Он ещё не был уверен, что решение правильное… В смысле, сколько-нибудь жизнеспособное. Тем более не мог сказать, что надлежит делать. Но отчего-то показалось, что они на верном пути. Давящий полог безнадёжности приподнялся.

Итак, что известно о «Сайгоне»? Есть закрытый институт МИИАМ на далёкой окраине цивилизованного мира, там, где почти нет людей, горы и тайга в случае чего примут смертоносное излучение на себя. Конечно, в эпоху инфоцентров надёжно скрыть что-либо почти невозможно. Зато можно пустить любопытных по ложному следу, а дотошных утопить в информационном шуме. Запустили соибовцы байку про излечение импотенции — тут-то ошибочка и вышла. Ведь понятно же: не станут использовать секретный институт в безлюдных горах для разработки такой безделицы! Значит, оружие серьёзное. Неясно, правда, что и как оно делает — но место разработки и дата испытания — уже кое-что. Притом, судя по суете с мутантами, речь не о банальной супербомбе.

Если бы удалось пустить эту штуку вразнос… Или хотя бы создать угрозу… Это тебе не один из доброй сотни генераторов Купола! Тут можно выторговать, самое меньшее, вывод войск. Конечно, то будет лишь отсрочка, притом небольшая, хорошо, если месяц — но даже за месяц может осенить идея.

Ярцев ошибался: игра действительно стоит свеч. «Сайгон» — единственная точка, куда можно ударить малой группой. Риск, конечно, огромен. Но другого выхода нет.

— Правда, идти далеко. Практически через всю бывшую Россию.

— У меня есть один броневик… Захватили его недавно, но водить и стрелять — некому.

— Освоим. А когда кончится горючее, постараемся другой транспорт захватить. Погоди, дай прикинуть… Значит, первая задача — под носом у карателей проскочить через Подкуполье на восток… Причём идти придётся по самым гиблым землям. Неизвестно, выдержим ли мы. Дальше — проскочить Барьер, притом, что я не знаю расположение выходов, как и местонахождение ближайшего генератора. И начинается путь по Забарьерью. Можно попробовать угнать пассажирский гравиплан… Или ещё как-то попытаться. Тогда мы доберёмся до места — ну, почти до места. Думаю, ближе, чем в ста километрах от объекта мы не приземлимся. И уж дальше пешком. Тогда останутся «сущие мелочи» — разведать обстановку, придумать, как будем прорывать оборону: объект наверняка надёжно охраняется.

— Самое гиблое место Подкуполья — восток и юго-восток, — едва увидел хоть какое-то дело, Пак включился в обсуждение. Знал он немало, а извлекать полезную информацию уже умел. — Там ядерные могильники и химические свалки на каждом шагу, да и чудища какие-то, которым всё равно кого жрать. Может, их уже перебили — а возможно, оставили напоследок. И ещё говорят, зараза какая-то особенная. Вроде там где-то лабораторию строили. А копоти столько, что земли под ногами не видно. Возможно, часть смога уже уничтожили — вам будет полегче… Но всё равно лучше идти по следам бывшей колонны. То есть не на юго-восток, и не на северо-восток, а строго на восток. Только если совсем уж прижмут, в тех местах можно отсидеться. Но недолго! Поняли меня? Не больше суток! А лучше вообще не сходите с шоссе — так, как Восточная группировка шла.

— То есть Москва — Петушки — Владимир — Гороховец, — припоминал карту Мэтхен. Дни и ночи работы с навигатором даром не пропали. — Триста тридцать четыре километра до Барьера… Учитывая, что от Смоленска триста тридцать километров мы шли десять дней, а тут идти труднее, да ещё придётся от них хорониться… Ну, пусть две недели, даже пусть три. Если ничего не случится, через две-три недели будем у Барьера. А дальше всё зависит от удачи, хотя есть у меня некоторые идеи. Главное — разжиться чем-то летающим, и пилотом-водителем впридачу.

— Разживётесь, — кивнул Пак. — И помогут вам в этом Крысятник с его людьми — я пошлю их с вами.

— Зачем?!

— Затем! Во-первых, они — опытные разведчики, воюют с самого начала, а Крысятник ещё До Всего Этого успел по свету походить. Во-вторых, через них я и за вами смогу приглядеть, помочь. А без моей помощи, как ни крути, будет не обойтись. Ну, и в-третьих, извини, но вы теперь знаете, где мы поселились и как живём, сколько нас, чем вооружены… И многое другое. Согласитесь, мне очень не хочется, чтобы вы попали в руки к ним и всё рассказали. Парни и сами не попадутся, и вас, если что, выручат.

— Спасибо, — искренне произнёс Мэтхен. Как ни крути, а опытные разведчики и хорошие бойцы в таком походе лишними не будут.

Снова воцарилось молчание. Только лениво плясали язычки пламени в углублении, только полз к потолку чёрный дым, да слышались на грани слуха какие-то голоса. Но теперь они не звучали погребальным звоном, в них Мэтхен слышал отблески надежды. У него снова была конкретная задача, а делать то, что решил, легче, чем прятаться и метаться по свету.

— Когда отправляемся? — спросил Мэтхен.

— Как поправишься окончательно. Недельку вам тут надо посидеть. Пока, сам понимаешь, все на ушах стоят — у целой группировки еду стырили, — и Пак радостно, по-мальчишески звонко рассмеялся.

Последние секунды жизни… Тело умерло и уже начало коченеть, стекленел, отказываясь видеть, и огромный, невероятный глаз. Но гипертрофированный нечеловеческий мозг ещё жил, мозг был главным в его хилом теле, и даже теперь, когда жить оставалось совсем чуть-чуть, мозг продолжал мыслить.

Как больно… Всё уплывает, трудно держаться на кромке небытия — будто цепляешься ободранными до мяса пальцами за обледенелый карниз над пропастью, и измученные пальцы не выдерживают, сползают — понемногу, незаметно, но неостановимо. И не перехватиться поудобнее, не влезть наверх: попытка приведёт лишь к немедленному падению.

Отшельник плакал — и не замечал слёз. Он умирает, и некому его заменить. Все, кто могли… Сначала убит ублюдками Грюня, тот Грюня, что мог вдохнуть в вырождающийся, катящийся в пропасть мир новую жизнь. Потом — не стало и Бига. То было даже не убийство, а нечто худшее. В последний момент их поля соприкоснулись — и по Отшельнику огненным катком проехались боль, ужас, горе, бессильная ненависть, тоска и одиночество того, кого он знал, как Бига. Ему было плохо, так плохо, что даже смерть казалась избавлением.

Отшельник нашёл то, что осталось от Чудовища — раздавленное броневиком, а потом изрезанное, искромсанное в клочья какими-то ублюдками тело, выброшенное, как грязь, как мусор. Бедный Биг, его тело и в смерти не нашло успокоения. Но если бы этим всё и кончилось! Там, на свалке, Отшельник не нашёл половины туловища с растущим из него щупальцем и главного мозга. Куда они исчезли? Их тоже искромсают и просветят, чтобы изучить досконально, как будто мерзавцам для чего-то это нужно? Вот почему бы им не остановиться, не похоронить даже, а просто оставить мёртвое тело в покое? Почему они и над мёртвыми глумятся? Он же не себя спасал, а их детей, которых иначе бы перебили эти идиоты!

Отшельник стиснул хилые кулачки. Правду говорят, правду, что во многих знаниях много печали. Когда знаешь, к чему всё идёт, и не можешь остановить, даже отсрочить катастрофу, жизнь уже становится пыткой. А когда видишь самодовольные рожи убийц и знаешь, что им никто не отплатит той же монетой…

Теперь Отшельник знал, что его не заменят. Без его воли, полей и способности влиять на людей и не-людей, видеть всё и понимать, если не всё, то многое, Подкуполье долго не протянет… Он надеялся, что всё как-нибудь образуется, не могут же разумные, цивилизованные люди просто взять и всех убить. Он ошибся, старый дурак. Ошибся во всём. И насчёт милого Чудовища тоже.

Честное слово, лучше б его просто убили. Но придумать такое… Да ещё издеваются. Благодаря Бигу он увидел этого подлинного выродка и мутанта — холёного, лощённого ублюдка, распинавшегося перед оставшейся без тела головой про то, как они победили предков подкуполян. И как Биг в последний раз показал, на что способен. Когда хохочущие ублюдки поставили перед ним зеркало, случайно узнав, что для Чудовища ужаснее всего…

Биг всё-таки выполнил давнюю клятву. Разбил последнее зеркало, и последним осколком… И ещё успел в последние доли секунды, когда смертоносная острая кромка уже проникала в мозг, увидеть, как сереет лицо человека. Вряд ли советник по делам Подкуполья мог лишиться должности из-за того, что какое-то Чудовище лишило себя жизни. Наверное, в его уходе Сол Модроу увидел что-то своё. Что-то такое, что пробило броню брезгливого равнодушия холодной сталью страха. Отшельник бы не отказался увидеть, что…

Он чувствовал смертное отчаяние, ужасные боль и одиночество старого друга. Он мог бы разорвать контакт, отстраниться, оставляя в последние секунды Бига наедине с собой. Но это было бы вероломством, подлостью, предательством. Да и зачем жить дальше? Чтобы наблюдать торжество этих уродов, и бессильно смотреть, как добивают последних из его народа? Нет Грюни. Нет и Бига. Никто не придёт ему на смену. Некому помочь погибающим подкуполянам в безнадёжном бою, а он оказался никуда не годной развалиной. Всё напрасно. Так зачем тянуть с неизбежным?!

Коченеющие руки Отшельника последний раз шевельнулись — чтобы выдернуть спасительные иглы из вен. Теперь драгоценная жидкость, ещё державшая его по эту сторону бытия, бессильно падала на пол, смешиваясь с катящимися из огромного глаза слезами — так, он видел, они катились в последние минуты жизни из глаза несчастного Грюни. Видно, судьба. Тело тут же скрутило судорогой — и отпустило, хиленькие конечности бессильно распластались на камне.

Сознание уже уплывало, когда в нём всплыло одно имя. Хитрец Пак! Пусть мертвы Грюня и Биг, пусть гибнет весь их мир, но Пак ещё жив. Он сражается. А Отшельник, единственный, кто может помочь, как последний трус, убегает в смерть! Бросая Пака — одного! И не только Пака — есть ещё Мэтхен, есть Ярцефф, есть Петрович! Они все — не сдаются, как и многие другие. И не сдадутся. Они будут сражаться, как их далёкие предки — за свою землю, свой народ, своих близких. Беспощадно. До конца. Даже не имея ни малейшего шанса на победу. А если им хоть немного, хоть чуть-чуть помочь…

Нет, так он не успеет ничего. Из-за секундной слабости пути назад нет, и времени тоже не осталось. Можно сделать только одно. Страшное, может, ещё пострашнее того, что обрушилось на Бига: то будет жуткая смерть вдали от себя самого, полное небытие, по сравнению с которым обычная смерть — лишь мелкая неприятность. Ещё недавно он боялся такого исхода, как ничего больше, и только по крайней необходимости, чтобы разыскать Бига, решился на переселение в труп инвалида. Ему посчастливилось вернуться — и больше, казалось, он не пойдёт на такое никогда. Но сейчас эту непомерную цену придётся заплатить.

Да, он умрёт, хуже, чем умрёт. Но такой ценой сверхспособности могут передаться другому. И то начнут проявляться не сразу, только если получатель будет ими пользоваться. Отшельник знал: от напряжения они становятся больше — как мускулы у остальных. Всем не поможешь, свой дар можно передать только одному, и надо не ошибиться: выбрать самого храброго, сильного и непримиримого.

Вероятность успеха мала, очень мала. Скорее всего, он просто исчезнет без следа. Но даже если получится, того, кому достанется «подарок», могут сто раз убить до проявления способностей, как убили Грюню или Бига. Сейчас, на войне — в особенности. А если он выживет, сколе всего, ещё не раз успеет проклясть дарителя: его ждёт всё то, что пережил сам Отшельник, его убьёт собственный мозг и пойло…. Или мозг справится сам. Отшельник это знал точно, и потому жалел, что он не бессмертен: тогда бы никто больше не получил в наследство его проклятие. И вовсе не факт, что сверхспособностей хватит для победы…

Но чем ещё уравновесить неравенство сил? По-другому шансов вообще нет. Значит… Значит, и правда судьба.

Последний вопрос: кому? Есть Мэтхен и Ярцефф, есть Петрович, есть Хреноредьев — где он, кстати, почему не виден? Даже сейчас ещё живы десятки тысяч подкуполян, кто прячется в укромных местах, кто попал в плен, но оставлен в живых — как подопытный материал для изуверов-«учёных». Ярцефф и Мэтхен отпадают, они из-за Барьера, с ними фокус не пройдёт. Отшельник знал теперь, почему так: ещё одна жутковатая тайна Свободного Мира. Остальные… Остальным этот дар не поможет. Или окончательно отупели от пойла и не понимают даже, что «туристы» пришли их убивать. Или понимают, но хотят лишь спасти свои шкуры, а больше ничего и не нужно. Они трясутся от страха в подземельях и на болотах, бесцельно и бессмысленно — как и жили. Не могут и не будут такие воевать. Да не за себя воевать — за Подкуполье, за будущее. Не в счёт и те, кто понял, что надо бороться, но не знает, как, с кем и зачем.

Вот и выходит, что последним даром распорядится как надо только один. Тот, кто сейчас… О, нет, уже разбился! Нет, ещё не совсем: вырванная с мясом кабина смачно плюхается в вонючую жижу, что в нынешней Москве-реке вместо воды. Пак без сознания, но так даже лучше, его сознание могло инстинктивно поставить блок, а сил вообще не осталось. Как нет и опыта — ведь такую штуку можно проделать лишь один раз…

И всё-таки, если есть хотя бы крошечный шанс спасти от рук палачей хоть кого-то… Если есть призрачная надежда, что всё будет не зря… Если хотя бы такой ценой он сможет искупить невольную вину перед всеми, кого не смог спасти и научить, как и перед Паком, за цену, которую придётся заплатить за победу… «Пак, прости меня и за это, если сможешь….»

Отшельник стиснул крохотный клювик в последней усмешке. И резко, как Биг забивал стеклянную саблю себе в глаз, оттолкнулся от собственного тела. Наверное, со скоростью света, а может, и быстрее, он пронёсся отмеренное расстояние, и с маху, как пуля, вошёл в череп потерявшего сознание Пака. «Получилось!» — ещё успел подумать Отшельник, точнее, уже не Отшельник, а лишь некая последняя искорка гаснущего сознания, безнадёжно растворяясь в Вечности. И это было самой большой радостью в жизни того, кто добровольно стал хранителем Подкуполья.

Исполинская, светящаяся полупрозрачная голова медленно гасла, как застывающий раскалённый металл, и в этом меркнущем свете стекленел, подёргиваясь мутью, огромный, невероятный, мудрый глаз…

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

14.3.11–14.7.11, Реутов