Что-то часто стали сыпать чёрные дожди. Попадать под такие не стоит и мутантам: облысением не отделаешься. Если не забьёшься под крышу вовремя, можно и совсем нешуточную дозу хапнуть. А тут Подкуполье, лечить никто не будет. Ослабеешь после дождичка, тебя и добьёт первая же зараза, от какой раньше спасал нечеловеческий иммунитет и живучесть.

Но эта ночь словно создана для романтических прогулок: пелена смога поредела и рассеялась. Порой, казалось Мэтхену, в разрывах туч мелькали звёзды — или он всё-таки ошибся? Мэтхен наслаждался, для него это была весть с родины. И хоть родину он покинул не по своей воле, хоть она сама отказалась от него, историк в глубине души тосковал по университетским аудиториям. Но чем дальше — тем реже.

А рядом шла Эири. Сияли золотистые глаза, как змея с медной чешуёй, на плече лежала толстая коса. С недавних пор девушка заплетала волосы — и сразу превратилась в сказочную красавицу. Она даже мылась в озере: к холоду и радиации в металлическом обличье девочка была ещё устойчивее Смрадека. Доводилось ей лазить в места, где людям не выжить и в противорадиационном костюме. Без видимых последствий.

С тёмных далей Мэтхен перевёл взгляд на спутницу. За последний год она окрепла, грудь уже не торчала озорными холмиками, а соблазнительно вздымалась, заставляя вспомнить, что сам он ещё молод, а женским вниманием не был избалован и Там. «Ты сдурел, приятель? — возмутился в голове кто-то не по уму усердный, ещё считающий себя гражданином Свободного Мира. — Ты даже не знаешь, что у неё вместо крови, может, ртуть какая!» С раннего детства их учили, что в Резервации доживают свой век мерзкие твари. В них не осталось ничего человеческого — это не разумные существа, но и не животные, а чудища, в их убийстве нет ничего плохого. Люди не стали их истреблять, даже дали им возможность жить, как хотят, в своей Зоне — разве что порой появляются в качестве туристов и охотников, отстреливают самых деградировавших. Но общаться с мутантом, дружить, или — упаси боже!!! — любить обитательницу Зоны? Да любого, кто остался Там, затошнит от одной этой мысли!

Мэтхен усмехнулся. Лишь недавно он осознал случившееся. Оказавшись в пропащей Зоне, забарьерный историк стал другим. Возможно, по понятиям оставшихся Там, он сам отчасти стал мутантом — неслучайно же их всех в первый день чуть не пристрелили. Он не знал, какая, нынешняя или прошлая жизнь, лучше — но Забарьерье осталось в прошлом. (Ничего себе — уже и родную Федерацию называет, как подкуполяне!) А настоящее и будущее — здесь. В Зоне тотальной экологической катастрофы.

— Я дочитала роман, ну, где девочка с косой на обложке…

— И как? Интересно?

Вопрос задан не из вежливости: Мэтхену было интересно, как она оценит любовный роман с лёгким намёком на историю. Сам-то он, как специалист, над такими лишь подсмеивался.

— Красиво там, в Забарьерье… И люди красивые, и отношения у них…

«А это неизвестно, девочка, — пришло в голову Мэтхену. — Ты просто не привыкла, что бумага всё стерпит. И не поняла, что отражённый в книге мир — лишь преломление реальности в сознании автора. Упрощение, сгущение красок, иногда наведение глянца».

— На что-нибудь обратила внимание? — совсем как Там, на семинарах, спросил Мэтхен.

— Да там всё другое! У нас ведь как? Живут вместе двое, пока не надоест. Или с пьяных глаз не забудут, куда идти. Тогда, как отойдут, к ближайшему дому ползут. Если девки не против — потом дети и рождаются… у тех, кто может рожать.

— Часто бесплодие бывает? — не удержался Мэтхен, хотя вопрос хотел задать совсем другой.

— Частенько… Как думаешь, почему на меня Двуглавый взъелся? Да потому, что его усилия втуне пропадают! Народ, естественно, подсмеивался: штука-то у него большая, а детей сделать не может. Порой и монстры рождаются — вон, как у Мони Дохлячки…

Мэтхен слышал. Даже видел: ко всему привычные мутанты и те были поражены, в подвал Мони бегали, как в кунсткамеру. «Дети, цветы жизни» впечатляли: короткие, но толстые, в ногу взрослого человека толщиной, гадостные твари — не то черви, не то гусеницы гнилостно-зелёного цвета. Родилось их сразу восемь штук, они жрали всё, даже чёрную слизь, которую, как считалось до сих пор, есть невозможно. Росли на глазах: и в длину, конечно, но больше — в ширину. Они уже выползали из землянки в поисках еды. Да и сама Моня уж побаиваться стала: вдруг и её сожрут?

«Надо рассказать, что это из-за пойла и «воды» из луж, — подумал Мэтхен о том, что ещё вчера совершенно не интересовало. Новое положение обязывало. — Моня-то выпивоха, каких свет не видывал! Может, поменьше пить станет?»

— А тут не так всё, — вздохнула Эири, протягивая Мэтхену потрёпанную книжечку в мягкой обложке. — Они не просто так встретились, а решили жить вместе — навсегда. И даже когда расстались — не бросились хоть к кому-нибудь, а искали друг друга. И нашли! Вот бы и мне так. Эр-хард, — по слогам и с чудовищным акцентом она выговорила настоящее имя Мэтхена. — Покажи мне, как это происходит на самом деле.

Ошарашенный, Мэтхен резко развернулся ей навстречу. Взгляды встретились, и в золотистых глазах мутантки Мэтхен увидел… Нет, ещё не желание, эротикой после жизни с Борей она сыта по горло: девушку пленил, скорее, общий настрой. Но во взгляде было тепло, глубокая привязанность — и мольба совершить чудо. То, которое происходит с людьми и не только каждый миг, но каждый раз — будто впервые.

— Не бойся, — произнесла юная соблазнительница, такая трогательно-очаровательная в своей наивной решимости. — Я с самого начала видела, что ты особенный.

— Я тоже тебе не говорил, что я не отсюда. Видишь ли, я…

— Я знаю — у нас были люди Оттуда. Наркоманы, бандиты, мутанты… те, у кого это ещё не проявилось на лице. Одни умирали в первые же дни, другие уходили вглубь Подкуполья — наверное, думали, что хуже, чем здесь, быть уже не может.

— А там хуже?

— Это все знают: на востоке не светает уже многие годы, там земли под ногами не увидишь, а живут всякие чудовища, в которых уже ничего людского не осталось. — «Ага, значит, есть тут своя Зона в Зоне, — понял Мэтхен. — И к тамошним жителям у местных отношение как за Барьером к мутантам». — А гостями Оттуда никого не удивишь. Но таких, как ты, ещё не было. Тех, кто хотел не получить что-то от нас, и не вырваться отсюда. Разве что были ещё такие, кто сразу к краникам пристрастился и говорить разучился. А ты решил помочь. Изменить хоть что-то.

— Если б не ты, и я остался бы таким, как все, — улыбнулся он. — И не было бы никакой школы…

— Неправда. Ты всегда этого хотел — думаю, и Там тоже. Я лишь подсказала, как этого достичь. И то невольно… Слушай, ты сам этого хочешь, как хочу и я. Я знаю. А когда у двоих одна мечта и одно желание — по-моему, это и называется любовью? Или я не права?

«Права, — с растущей паникой думал Мэтхен. — Но делать-то что?!»

В последнее время ему всё реже удавалось остаться наедине со своими мыслями — но когда оставался… Злодейка-память с удовольствием прокручивала каждый миг единственного поцелуя, каждый раз он думал о ней, мечтал вновь почувствовать едва заметный железистый аромат, исходящий от недавней жены Двуглавого. Вспоминал, как она снилась, как гнал предательские, невозможные мысли…

Не в Двуглавом дело — теперь его можно не опасаться, да само по себе Мэтхена бы это не остановило. Для забарьерного жителя, хоть обывателя, хоть офицера Комитета по расовому контролю, не было большего извращения. Гомосексуалистом быть можно, зоофилом или некрофилом… Ну, не приветствуется, конечно, но то дело привычное и понятное, его любит смаковать жёлтая пресса двадцать второго века. А с мутантом подкупольским… Добропорядочного жителя Забарьерья вырвет от одной такой мысли…

Это — если разочек, да тайком, да потом из плазмострела, чтоб не осквернило белый свет детище противоестественной связи, нарушение всех Нюрнбергских, Лондонских и Варшавских расовых законов. А если не раз? Если полюбить так, чтобы не отделять её желания от своих, прожить с ней всю жизнь, растить детей и дарить друг другу любовь? Наверное, за такое отлучат от всех церквей мира разом, все спецслужбы разом начнут охоту. Взорвутся заказными разоблачениями жёлтые газетёнки, в Сети обязательно появится сайт, на котором во всей красе покажут отступника, предателя, не блюдущего чистоту расы и посмевшего связаться с уродами и вырожденцами. А обыватели, что и женились-то не потому, что любят, а потому что «время пришло» и «все женятся», спрячут за заказным гневом собственную трусость. Или просто погреют ушки на скандале.

Вспомнилось: их всех просто вышвырнули умирать, слишком трусливые, чтобы казнить и взять на себя хоть какую-то ответственность. Они же и обеспечили безнаказанность тем, кто ездит в Зону охотиться. Если без лицемерия: убивать безоружных, ничего им не сделавших мутантов. Такой контакт с мутантами не просто разрешён, это как бы даже героизм и подвиг во имя Свободного Мира. Разумеется, не бесплатно — всё должно приносить прибыль. И неважно, что у него два глаза, две руки и так далее. Охотники, попадись он в прорезь прицела, пристрелят с такой же лёгкостью, как любого подкупольца. Ради забавы, как Забойщика и остальных. Значит, они на одной стороне. Он и она — оба мутанты Подкуполья. Почти соотечественники…

— Смелее, — произнесла она, и хотя не понимала причину колебаний Мэтхена, женским чутьём уловила: что-то не так. — Или я тебе не нравлюсь?

Здесь таких проблем не возникало: будь у тебя хоть руки, хоть клешни, хоть ласты, да хоть всё вместе — если как мужик чего-то стоишь, без бабы не останешься. Как ей объяснить, не обидев? И… нужно ли объяснять? Мысли бились под черепной коробкой, как пойманная с помощью куртки крыса. Разговор помогал осознать то, что Мэтхен не мог понять даже Там.

В Забарьерье он не ладил с прекрасным полом. Все казались ненастоящими, как искусно сделанные роботы. Всем чего-то от него хотелось, каждая пыталась переделать под себя, не желая принять такого, как есть. И интересовал-то их, подозревал Мэтхен, не он сам, а старинный домик на окраине Эдинбурга и старый, теперь уже раритетный «Опель» и кредитка, на которую поступил грант на исследования и гонорар от изданной монографии. Некоторым нужно меньше — зачёт по курсовой или по спецкурсу. Правда, и обещали за такое лишь парочку жарких ночей, не больше. Самое интересное, они считали это не просто нормальным — а единственно верным. Что можно принять человека, как есть, именно человека, а не деньги или положение в обществе, и в ответ получить лишь любовь и верность — о таком они не подозревали. Нерыночно как-то, наверное, решили бы они.

Эири не интересовали ни счета, ни квартира в Эдинбурге, ни помощь в защите диплома. Вряд ли она знала об этих вещах, а всё, что доступно жителю Подкуполья, у неё было. Её выбор диктовался чувством и интересом к нему, как человеку — и больше ничем. Он тоже был свободен в выборе — как никогда не был Там. А она… Она была той, кого не хватало в Свободном мире.

Мэтхен не ответил. Ответили руки, притянувшие девушку к себе, ответили губы, прильнувшие к живой, тёплой и мягкой бронзе её рта. Целовалась она второй раз в жизни, но недостаток умения компенсировали страсть. Призрачно-серебристые веки в истоме прикрыли золотые глаза. Руки Мэтхена скользили по тёплой и мягкой, как у обыкновенной женщины, груди. Потом по лопаткам, нащупывая застёжки комбинезона… Руки Эири, такие же живые и тёплые, были заняты тем же. Лёгкий запах живого металла, исходивший от её волос, возбуждал лучше самых дорогих духов…

— Пойдём, — шепнула она. — Я знаю местечко…

«Местечком» оказались две потрескавшиеся бетонные плиты и вставшая на них буквой «П» третья. Под ними разместились импровизированные нары из железной двери и набросанного сверху относительно чистого тряпья. Не ахти какое брачное ложе, но уже то, что нет вездесущей слизи — не гут даже, а сразу супер гут. Поверх тряпья легли комбинезоны, поверх них — Эири, и сверху — Эрхард-Эдик. Дальше память отступила, расплавившись в круговороте рук, губ, волос: Мэтхен не помнил, как вошёл в неё, и когда пришла кульминация, он не остановился, а окончательно отпустил себя на волю. С тихим вздохом оба окончили танец любви — и распластались на ложе посреди неприглядных развалин. Со сладким, клейким звуком слились в завершающем поцелуе губы — будто скрепили союз двух тел и душ Большой Печатью Любви.

Сейчас в мире не было существ счастливее — ни по ту сторону Купола, ни по эту.

Он лежал со счастливой улыбкой, лениво поглаживая девичье бедро и прикрыв глаза прядкой её волос. Так казалось, что нет ни запустения, ни чёрной слизи, ни ползущих прямо по земле клочьев свинцового смога — Подкуполье брало своё. Именно Подкуполье: он больше не мог называть его Резервацией. Резервация — что-то дикое, убогое, вырождающееся, обречённое. Но Подкуполье стало домом. Кто согласится признать свой дом грязной клоакой?

— Эдик, — голос Эири сонный и хрипловатый, в нём слышны отзвуки пережитой страсти. — Родится ребёнок — как назовём?

— Придумаем, — беспечно произнёс Мэтхен. — Когда родится, тогда и придумаем.

— А если не успеем? — Эири была серьёзна, и Мэтхену это не нравилось. Ну как можно быть серьёзной и хмуриться в такой момент?

— Успеем, — махнул он рукой. — Вся жизнь впереди.

Он потянулся к девичьему телу руками и губами. И случилось маленькое чудо: на губах Эири снова заиграла улыбка, девушка прильнула к нему со всей новооткрытой страстью.

И всё повторилось. А потом снова и снова — до полного опустошения…

…Мэтхен проснулся рывком — будто вынырнул на поверхность неизвестного в Подкуполье моря. Первым было чувство тревоги, будто в дверь (если бы в посёлке сохранилась хоть одна) постучалась большая беда. Но вокруг царила тишина, только шелестел дождь. Не было слышно даже пьяных воплей: после драки все сидели по домам и зализывали раны. Да и дождик такой, что даже мутантам не стоит под него попадать.

Внимание Мэтхена привлёк громкий, подозрительно знакомый треск. Он такой уже слышал, но где, вспомнить не мог. Точнее, мог, но… Это же невозможно! Неужто «охотнички» пожаловали? Но был бы слышен рёв моторов, да и башенный пулемёт на стреляет по-другому. Не говоря уж о пушке… На сафари забарьерцы ездят на бронетехнике, боятся за свои шкурки. Ещё очередь — длинная, заполошная, непохожая на скупые и точные выстрелы «туристов». Тр-ратататах!.. Проклятье, да что происходит?!

— Сиди здесь! — скомандовал Мэтхен. — Я посмотрю, что к чему!

— Я с тобой! — не согласилась она. Её тело резко, будто скачком, твердело, обращаясь в литой металл. А-а, из головы вылетело! Что ж, стрелкового оружия она может не бояться.

— Ладно. Пошли!

И когда погода успела так испортиться? Промозглый ветер, косые струи чёрного дождя в лицо — когда можешь погибнуть в любой момент, про здоровье думать глупо. Всё-таки Мэтхен напялил самодельный дождевик. Хоть какая-то защита от сыплющейся с неба отравы.

Тонущий в предрассветном мраке посёлок казался тихим и безлюдным. Кому шататься-то? Измученные дракой работяги уже спят без задних ног. Спит и набесившаяся за день детвора, и уставшие от непривычных умственных усилий «школьники». Зачем мокнуть под дождём, когда можно спать в относительном комфорте?

Спят — и не ведают, что «власть» снова меняется. «Два переворота за одну ночь — это уж слишком» — решил Мэтхен.

Но на улице что-то происходило. Раздалась ещё очередь, переходящий в предсмертный хрип крик: пелена смога скрывала блеск трассеров, глушила звуки, но сомнению происходящее не подлежало. Кто-то, располагающий автоматами, напал на посёлок. Это точно не каннибалы, и не мужички из соседнего посёлка, за что-то обидевшиеся на посельчан. Да и на гостей Оттуда — совсем непохоже.

— Слушай, а у вас тут были «туристы»? — спросил Мэтхен.

— Проезжали пару раз на тарахтящих повозках с колёсами. Смотрели. Штуками какими-то водили, но это не оружие: оно не убивает…

«Кинокамеры? — подумал Мэтхен. — Похоже. Кто-то из среднего класса, кому накладно брать лицензию на отстрел. Вот и снимают, чтобы запечатлеть посещение Резервации».

— Иные кусочки чего-то такого белого бросали. Я попробовала — мягкое, вкусное, и пахнет так здорово… Потому я и поразилась там, в посёлке.

«Хлеб, что ли?! Или сахар? От забарьерцев — не ожидал…»

— Морду в землю, руки за голову! Стреляем!

Из руин совсем близко — аж зазвенело в ушах — раздалась короткая очередь. Слепящие проблески трассеров прошили мрак, стегнули по кирпичному крошеву под ногами, брызнули крошечные капельки слизи, кирпичное крошево ужалило ноги даже сквозь штаны. Мэтхен пригнулся, потянув за руку Эири. Но она и не подумала пригибаться — наоборот, решительно шагнула вперёд. Потеряв всякую надежду, Мэтхен бросился следом. Только нагнулся, чтобы выудить из грязи увесистый кирпич. Тайник с автоматом в подвале как-то вылетел из головы.

Очередь хлестнула по Эири. Зазвенели, плющась о девичью грудь, пули, рикошетом брызнули в стороны ударившие по касательной, одна взбила прядь волос, но и их не оторвала: прядка тут же упала на место. Одна из пуль, которая должна попасть ей прямо в сердце, срикошетила — и левая рука Мэтхена отнялась. Он посмотрел на мокрый от крови рукав. Хорошо хоть пальцы не оторвало…

Как ни в чём не бывало, Эири шла дальше. Пули рвали комбинезон, очередная очередь — теперь уже длинная, заполошная, на весь оставшийся магазин — вышибла искры и заставила её пошатнуться, но видимого ущерба не нанесла. Из пелены смога проступили лепестки дульного пламени. Туда Мэтхен и запустил кирпич, как уже научился кидать в крыс. Судя по вскрику и падению тела, боевых скафандров у нападавших нет. Ничего, прорвёмся…

Удар приклада прилетел из тьмы внезапно, голова Мэтхена бессильно мотнулась, утратившее опору тело мешком повалилось в грязь. Над ним встали двое чёрных, чумазых, страшных во тьме здоровяка. Стволы автоматов почти касались головы и груди. Пальцы лежали на спусковых крючках. Но оглушённый Мэтхен не двигался.

— Стоять! — проорал один, верно оценивший ситуацию. — Порешу!

Кричал он не по-русски, но слова в переводе не нуждались.

Пули всё ещё бессильно плющились о налившееся металлом тело, поняв, что ей ничего не могут сделать, Эири медленно, но верно преодолевала последние метры. Но тупой звук удара сзади и крик поимщика оказались сильнее пуль. Эири вздохнула, постояла под свинцовым ливнем, будто прикидывая, успеет ли отшвырнуть убийц. Но трезво оценила шансы — и покорно опустилась на землю. Миг спустя на запястьях обоих сомкнулись прочнейшие наручники из металлопластика, такие же одели на ноги, заставляя мелко-мелко семенить. Убежать в них не удалось бы и от черепахи.

— Хорошо, — впервые за много месяцев слышал Мэтхен английскую речь. — Этого к остальным, самый настоящий, хе-хе, окопавшийся. А эту… Свяжите попрочнее, чтоб не освободилась — и в гравилёт. Доставим командованию, а потом яйцеголовым. Те от железной бабы не откажутся!

Мэтхен очнулся в тёмном, душном и вонючем помещении, битком набитом людьми. Людьми? Кривился от боли, баюкая сломанное крыло, Петрович. Материлась, капая кровью из простреленной навылет головозадницы, Глюка. Чужаки тоже купились на шутку бабки-мутации: настоящая голова, что у Глюки была в заднице, отделалась несколькими пинками. Больно, но — не смертельно. У Смрадека, бывшего в подвале за бактериологическое оружие, на безволосой груди и голове несколько отметин от пуль: похоже, его свалили очередью в упор, но он уже очухался. Раны не только не кровили, а уже затягивались, подёргиваясь тоненькой бледно-розовой плёнкой.

У жителей Подкуполья не было середины: или хилый, болезненный, способный загнуться от любой ерунды недомерок, или почти сверхъестественно сильный и живучий монстр. Этим двоим повезло: они относился ко второй категории. Впрочем, больше повезло подвернувшимся под пули дистрофикам: те не мучились особо, слабенькие организмы не могли долго сопротивляться смерти. Остальным всё ещё предстояло.

— Что это было, Петрович? — разлепил разбитые губы Мэтхен. Чувствовал он себя паршиво: голова разламывалась, раненую руку жгло огнём. То ли упал неудачно, лицом на камень, то ли кто-то добавил уже потерявшему сознание, но разбито всё лицо. На губах запеклась короста крови и грязи, а нос, кажется, сломан. Болело и остальное, с лица будто содрали кожу, подсохшая слизь как огнём жгла раны и царапины. «Только бы не подхватить заразу, — подумал он. — И где Эири?»

— Напали на нас, — высказал очевидное Петрович. Досталось и второму крылу: его прошила очередь, последняя пуля оторвала левое ухо. Похоже, он сопротивлялся до конца. И взяли его живьём не для того, чтобы помиловать. — Железяки у них. Много. Как у «туристов» в том посёлке. Стреляют. Моню подстрелили, а по её выродкам из трубы какой-то здоровой шмальнули. Так там так горело, бетон и тот плавился…

Ясно. Ререводя с подкупольского языка на нормальный, у налётчиков не только старые добрые автоматы. Есть огнемёт, да ещё, похоже, из новых. А может, какая-нибудь базука: Мэтхен в оружии особо не разбирался. Разве что на уровне, позволяющем смотреть по инфоцентру боевики да читать фантастику, то есть мог отличить автомат от плазмострела, а вертолёт от гравилёта — но не более.

Вляпались посельчане знатно: во всём посёлке нет даже дробовиков, кроме одного-единственного старого автомата, который, наверное, уже прибрали к рукам чужаки. Во вчерашней дракореволюции не использовалось ничего суровее ржавых железяк и кирпичей.

— Кто хоть они? — снова нарушил тишину Мэтхен.

— Да кто ж знает-то? — пробурчал Петрович. Ему явно было очень больно, говорить совсем не хотелось. — Темно было. Как стреляли — видел, а кто стрелял — нет. Помню только — крыло прострелили, а когда упал, ногами по второму добавили…

Досказать ночную сагу Петровичу не дали.

— На выход! — крикнул кто-то. На сей раз кричали по-русски, правда, с забарьерным акцентом. Все страньше и страньше. Во всём Подкуполье, наверное, не осталось ни одного существа, знающего английский, хотя бы на уровне «фак ю». — По одному, руки за голову, смотреть в землю, мелкими шагами! И не дурить!

В открывшуюся щель ударил ослепительно-яркий луч плазмострела, струя плазмы, способная прожечь полуметровую стену из композитных сплавов. С коротким шипением испарилась пыль, в бетоне фундамента образовалась узкая проплавленная дыра. Последнее китайское… теперь уже ханьско-марсианское предупреждение.

Первым зашевелился Петрович: летать он пока не мог, ходить тоже, похоже, ему сломали и ногу. Оставалось ползти. Мэтхен гадал, что чувствует рождённый летать, вынужденный ползти по грязи? Кряхтя и морщась, когда засевшие в головозаднице пули начинали двигаться, поднялась Глюка… Следом пошли остальные, рядом с Мэтхеном устало брел Смрадек, и не было сил даже отмахнуться от трупного зловония. Только тут, в полумраке ненастного дня, Мэтхен сумел рассмотреть налётчиков.

Первые же «оккупанты» заставили Мэтхена вздрогнуть. Таких он побаивался даже Там, будучи под защитой права, бесчисленных полисменов, под присмотром камер на каждом углу. А уж здесь, где закон отсутствует как таковой, и единственное право — кулачно-автоматное…

Даже у мутантов физиономии если не красивее, то как-то добрее. Вот, например, мужик, скомандовавший выходить, а потом отошедший за спины подчинённых. По всему видно — главный тут именно он. Вытянутое, угловатое какое-то лицо, на бескровных губах стынет гаденькая улыбочка, нижняя часть черепа заросла сизой щетиной, мешки под глазами выдают алкоголика — наверное, ему пришлось бы по вкусу пойло, что течёт из краников. И сами эти глаза — выцветшие, невыразительные, но цепкие и колючие. Выше… Не считая жидких пегих волосёнок на висках, кудрящихся пейсами, череп сияет девственной белизной. Сам он — вроде мелкий какой-то, сутулый, болезненный. Как сказал бы Петрович, соплёй перешибёшь. Даже автомат в его руках смотрится чуть ли не пушкой. Но здоровяки-бандиты слушаются главаря с полуслова, и наверняка не за красивые глаза.

А второй… Мэтхен удивился, но удивление оказалось недолгим: в глубине души он подозревал, что так и будет. В истории частенько было так, что свергнутые властители вставали на сторону врага. Хоть Бурбоны во Франции, хоть веймарские либералы в Германии веком позже, хоть недобитые белогвардейцы тогда же в России… Короткоствольный полицейский автомат в его руках казался игрушкой. В отряде было почти поровну людей, одетых частью в заношенный армейский камуфляж без погон, частью в спортивные костюмы, облезлые пиджаки в сочетании с джинсами… Проще было сказать, какой одежды тут не было. Новой. И чистой. Натуральный сэконд-хэнд.

— Быстро, быстро! — пинками и прикладами подгоняют ещё двое обладателей откровенно ублюдочных рож. «Да тут и немцы есть!» — распознал язык Мэтхен. Что интересно — все один к одному. Кажется, каждый из забарьерной части отряда — только что из тюрьмы, да не всякой, а для вымирающей породы особо опасных преступников.

Благодаря камерам, за последний век их стало меньше. Кто побогаче, легализовались, ушли в бизнес и политику. Иные даже Бессмертными стали. Начинающие и неспособные платить полисменам огромные взятки — сразу попадались, потом попадались снова, не успевая чему-то научиться. Доля истины в утверждении, что Свободный Мир уничтожил преступность, была. Но только доля. Самые ловкие, циничные и жестокие — уцелели. Просто действовали они теперь не сами по себе, а под «крышей» крупных корпораций и спецслужб. А если кто-нибудь «взбрыкнёт»? Ради них-то и стоят тюрьмы. Кое-кого ждёт участь пострашнее: всегда нужны органы, подопытный материал для лабораторий, некоторых ссылают в Подкуполье…

С этим всё ясно, Мэтхен попал сюда так же. А вот почему у них в руках настоящее оружие? На «туристов» они не похожи, вряд ли есть лицензия на отстрел. Вдобавок среди них затесались и подкуполяне, тоже с автоматами. Такого просто не может быть: вряд ли законы о Резервации успели отменить. Одно это тянет на большой и отнюдь не условный срок.

Толпа пленников потянулась на пустырь к заводу. По той же дороге, подгоняемые другими боевиками — как людьми, так и мутантами, — туда же шли остальные посельчане: зачем-то всех собирали в одном месте. Мэтхен удивлённо озирался: он ничего не понимал. Раньше Свободный Мир признавал лишь два типа взаимодействия с подкуполянами: отстрел, с пытками и без, и наблюдение со съёмками. Третьим способом можно считать экономические связи, но тут всё делалось на автоматике. Ни в один из этих вариантов происходящее не укладывалось. Тогда что? Будут раздавать гуманитарку? Непохоже на недавних соотечественников: чтобы они потратили лишний цент?!

Пустырь заполнялся народом — сгоняли всё население посёлка. Зачем? Расстреливать? Но почему их группа стоит отдельно, и именно на них злобно зыркают все четыре глаза бывшего вождя? Не потому ли, что именно их, и именно по совету двуглавого мерзавца, приговорили к казни? Остальных, наверное, оставят жить, а Двуглавый будет вроде наместника… Странно, очень странно. Кому нужно устанавливать власть над мутантами? Причём до такой степени, что нарушили закон?

Окружённые редкой цепью автоматчиков, пленники стояли посреди пустыря, а вокруг, сдерживаемое автоматчиками, волновалось людское… тогда уж мутантское море. Время от времени охранники выпускали короткие очереди поверх голов. Непривычные к стрельбе посельчане приседали, а то и падали на карачки, вопя от страха, пытаясь спрятаться друг за друга.

Пленников охраняли четверо. Крепкие парни в камуфляже, на сей раз исключительно люди. В выправке, точных, экономных движениях угадывались военные. Настоящие волкодавы — наверное, спецназ Внутренних войск, а то и Корпус специальных операций. Эти-то что тут делают? Или и они сотворили что-то, после чего загремели в Подкуполье? Нет, тогда были бы безоружны… Или тут, на складах достали? Ага, и американскую штурмовую винтовку, наверняка одной из последних модификаций, у предводителя — тоже на русских складах нашли? Ушки Свободного Мира так и торчат. Но что им нужно от подкуполян?

Дождавшись, пока шум утихнет, и все будут смотреть на вождя (те, от кого зрелище скрывал смог — просто в сторону, где стоял Двуглавый), Борис шагнул на крупный валун. Похоже, его специально притащили сюда. Высота камня сложилась с огромным ростом вождя: теперь головы «пурзидента» возвышались над самыми высокими в толпе метра на два.

— Слушайте, подкуполяне, подкуполянки и подкуполята! — начал он. Головы говорили хором, голоса, смешиваясь, образовывали один, гулкий и страшный. — Вчера вечером кровавые мятежники, экстремисты и террористы пытались захватить в нашем посёлке власть. Они хотели порушить наше народное достояние — трубы и завод — и лишить народ доступа к краникам, так, чтобы захомячить всё в одно рыло!

По толпе пронёсся возмущённый гул. Аргумент был железный: раз не даёшь бухать, значит, враг и террорист.

— Екстремизьма, понимаешь, везде! — толком выучить речугу Двуглавый не успел, но импровизировал вдохновенно и, признал Мэтхен, зажигательно. — Окопались тут, понимаешь, чтобы димакратюю свергнуть, мать их! Вредят всем, какие-то гнусные книжки стали читать, а в книжках этих самая екстремизьма и сидит! Сжечь их, книжки, в смысле! А вас всех — на кол! — брызжа слюной, заорал он.

По спине Мэтхена побежали мурашки. С содроганием он обернулся — и увидел несколько ржавых железных прутьев с заострёнными концами, на полметра вкопанных в жёсткую землю, да ещё закреплёнными камнями. У крайнего кола стояли две стремянки с завода. У стремянок стояли двое самых крепких из людей (даже Двуглавый был их не сильно здоровее). Они смотрели на предводителя, дожидаясь отмашки. Но тот молчал, с брезгливой улыбкой глядя на Двуглавого.

— Для начала пусть сдохнет эта уродина!

Здоровяки схватили визжащую, отбивающуюся Козюлину. Простреленная головозадница отчаянно моталась из стороны в сторону, пытаясь ударить одного из здоровяков. Блондинку держали крепко, а несколько ударов по заду заставили её обмякнуть. Наверное, Глюка была оглушена, ведь именно зад был у неё головой. Палачи сноровисто взобрались по лестницам, синхронно подняв Козюлину над толпой. Только в последний момент, зависнув над колом, Глюка очнулась. Нечистый воздух прорезал дикий вопль. Головозадая блондинка рванулась, пытаясь освободиться из крепких рук — но в этот миг руки синхронно опустились, и острый конец железного кола вошёл в её тело.

Вопль превратился в жуткий, уже совсем звериный визг: вместо того, чтобы вонзиться в зад, кол вошёл под рёбра. По ребристому ржавому железу потекла тёмная кровь. Кожа на плече блондинки лопнула, и осклизлое, покрытое кровью и чем-то ещё мерзким, противным, остриё кола показалось наружу. В агонии цепляясь руками за прут, словно пытаясь удержаться и не сползти вниз, блондинка медленно съехала по колу. Наверное, было бы лучше, если б её насадили на кол, как полагается: тогда железо пронзило бы мозг, и смерть оказалась бы быстрой. Теперь живучая, как подобает мутанту, блондинка корчилась на колу — и выла, выла, выла, вгоняя в холодный пот всех присутствующих.

— А теперь вы увидите, как насадят этого окопавшегося мерзавца! — крикнул Двуглавый, указав на Паху Драчуна. Мэтхен вспомнил: именно Драчун бросил первый камень, с которого и началась вчерашняя свалка. Мэтхен рванулся защитить ученика — но сразу три ствола качнулись в его сторону. Ответом был мастерский удар прикладом по почкам — и армейскими берцами в лицо, живот, грудь. Один из ударов пришёлся в разбитый нос — вспышка боли едва его не вырубила. Лёжа в грязи, он мог лишь бессильно смотреть на расправу.

Паха Драчун позволил довести себя до стремянок, поднять над колом — и в самый последний момент, когда палачи уже приготовились насадить его на кол, ловко извернулся.

— А-а, фак! — заорал один из палачей, когда зубы Пахи впились в его запястье. Крепкие, острые зубы играючи прокусили ткань, кожу и мясо, разорвали сухожилия. Так же перекусить кость сил не хватило, но вот раздробить… Изувеченная рука повисла плетью, и Мэтхен палачу не завидовал: Паха, конечно, не Смрадек, но и его укус запросто вызовет заражение. Здоровяк — труп, и об этом догадывается.

— Твою ж факовую мать! — шипел от боли здоровяк, вытаскивая нож левой рукой. Ножом он и ударил упавшего наземь Паху. Раз, другой, третий…

— Отставить, ублюдок! — хором, но один по-русски, а второй по-английски, орали Двуглавый Боря и вожак бандитов. — На кол его!!!

Поздно. Изуродованное тело со слипшейся от крови шерстью и в разодранном комбинезоне распростёрлось у ног палача. Впрочем, одного паренёк добился: вместо долгих мучений на колу получил быструю смерть от ножа.

— Выродок, ублюдок, эта сука мне всю руку разодрала…

Тяжёлые багровые капли срывались и падали наземь. В том числе — и на мёртвое тело. «Будто жертвоприношение какое» — подумал Мэтхен.

Борис бесновался. Он был неглуп и чувствовал: мальчишка подал пример. И обречённым, и тем, кого запугать предстояло. Нужно срочно казнить того, из-за кого всё случилось.

— Теперь этого! — крикнул он, указывая на Мэтхена. — Скорее!

— Я один не смогу! — предупредил второй палач. Может быть, он просто искал повод уклониться от страшной работы.

— Смрадек! Хочешь пощады?

Смрадек Трупоглод радостно оскалился. Мэтхен едва сдержал тошноту: умирать в руках трупоеда не только жутко, но и мерзко… Надо повторить успех Драчуна — авось удастся избежать кола рядом с воющей от запредельной боли Козюлиной. Прикосновение зловонной длинной лапы, перемазанной какой-то дрянью, было столь омерзительным, что Мэтхен едва сдержал тошноту.

— Я же говорил, — прошипел, исторгнув волну трупного смрада, Трупоглод. — Что попробую тебя. Теперь ты подохнешь, а когда раздуешься и помягчеешь, старина Смрадек тебя снимет…

Мэтхен попытался вырваться — но палачи не дали ни малейшего шанса. И Смрадек, и человек держали, как стальными тисками, и следили за любым движением. С торжествующей ухмылкой за казнью врага следили обе головы Бориса. «Ещё бы не радоваться, — с бессильной яростью подумал Мэтхен. — Ведь со мной, он считает, исчезнут все проблемы. Когда поймёт, что больше не нужен этим, будет поздно».

…В первый миг он не понял, отчего раздался грохот, и ослабли руки палача-человека. Смрадек удивлённо разжал пальцы — и Мэтхен тяжело рухнул на камни возле кола.

— Что за…

И снова — гулкий, наплывающий из мрака грохот. Голова Смрадека взорвалась изнутри, мельчайшим красно-серым дождём брызнуло в сторону завода. Постояв миг на верхней ступени, Смрадек мешком ссыпался вниз. С грохотом опрокинулась утратившая опору стремянка.

— Лови га… — Услышал Мэтхен сиплый голос предводителя, привычного брезгливого равнодушия как не бывало. Мужик явно понял, что происходит. Но отдать единственно верную команду — не успел. Ахнул ещё выстрел, вспышку полностью поглотил смог — но пуля вошла точно в центр груди, вырвав с мясом раздробленную лопатку. Мужчину словно сдул с импровизированного помоста ураган, тело ещё корчилось в грязи, не желая умирать — а грохот уже раздался вновь. Брызнуло красным из ещё одной головы. Неизвестный бил одиночными, но без единого промаха, и равномерно, как часы. Это-то и было самым жутким, начисто лишало не трусливых бандитов сил, превращая добротно натасканный отряд в стадо перепуганных животных.

Кто-то пытался сбежать — таких хватали в толпе десятки рук, мгновенно разрывая на куски. Кто-то пускал суматошные очереди в туман, иногда они даже не пропадали даром, хлеща по толпе. Будто по команде, посельчане качнулись вперёд. Страх, пережитый утром, требовал выхода, мгновенно превращаясь в жажду крови. Редкие и неприцельные очереди свалили нескольких посельчан, но остальные преодолели последние шаги — и вокруг Мэтхена закипела свалка. Мелькали кулаки, клешни, когти, приклады автоматов, ножи, пистолеты. Где-то сбоку грохнула граната, раздались отчаянные вопли, над головой Мэтхена зло взвизгнули осколки, один, попав на сей раз в настоящую голову, оборвал неумолчный вой Козюлиной.

— Изменщики, падлы, суки! — стреляя по недавним «подданным» из автомата, орал «пурзидент». Когда магазин опустел, он швырнул автомат в толпу, и даже приготовился прыгнуть в бой… Но ещё раз грохнуло невидимое в смоге оружие, и здоровяк пошатнулся, рыча от боли и зажимая руками рану на животе. Гром раздался ещё дважды — и сперва правая, а потом левая голова брызнули сизыми ошмётками, будто упавшие на асфальт арбузы. Постояв, тело с глухим «бу-ум» рухнуло наземь.

Больше выстрелов не было. Не в кого стало стрелять: недавно наводившие ужас бандиты валялись в грязи, растоптанные, растерзанные когтями и зубами, пронзённые пулями. Трофейные автоматы покачивались над толпой. Кто умел, в экстазе орал: «Ур-ря-а-а!!!», пытаясь стрелять из автоматов. У некоторых даже получилось, ну, а что под пули подвернулся сосед, так это ж не нарочно… Кто не мог ни орать, ни стрелять, гыгыкали, мычали, выли и хрипели. Какофония была та ещё.

Ученики обступили Мэтхена, кто-то уже грыз верёвки крепкими, острыми зубами, потом один из малолеток выдернул из тела Пахи Драчуна нож. Дело пошло быстрее.

— Э, клоуны, ну, кто тут главный?

Расталкивая мутантов, из тумана выплыла чья-то мощная фигура. Честное слово, мужик по комплекции мало уступал покойному Двуглавому. В мускулистых руках, словно тушью перечёркивая грудь, чернела крупнокалиберная снайперская винтовка. На глаз Мэтхен определить не мог, но отчего-то казалось, что калибр у неё миллиметров двенадцать, может, и больше. Длиной «пушка» была почти в рост мужчины. Теперь понятно, как пули сносили головы и отрывали конечности. Сурово, нечего сказать.

Поначалу Мэтхена поразила не снайпёрка, в конце концов, оружия он уже навидался. Здоровяк, в одиночку положивший пол-банды, был знаком. Да что там знаком… Эту мощную, тяжеловесную и всё же тигрино-грациозную фигуру он не спутал бы не с кем.

Это же невозможно!!! Как можно выжить, попав под очередь двадцатимиллиметровой пушки?! «Интересно, — подумал Мэтхен. — Узнает или нет?»

— А-а, Мэтхен? — ухмыльнулся Забойщик во все тридцать два зуба. — Жив, курилка?

— Ты-то как уцелел? — вместо того, чтобы сказать «спасибо», выпалил Мэтхен. — Я же видел, как тебя из пушки срубили…

— Послужил бы с моё, тоже бы научился ждать пакостей, — ухмыльнулся Забойщик. Хладнокровный расстрел нескольких человек никак не отягощал его совесть. Впрочем, если вспомнить, что это были за люди… — Я смекнул, что будут стрелять, когда пушку доворачивали. А дальше упал покрасивше, чтобы и под снаряды не попасть, и эти не стали добивать. Разок всё ж таки попали, да я… живучим оказался, ха! Поверили, хе-хе, даже когда в «штыковую» пошли, не тронули. Ну, а когда ты геройствовать стал, я под шумок и уполз.

— А пушку где достал? — указал на снайперскую винтовку Мэтхен.

— Паренёк один помог. Я с ним все окрестности облазил, до самого Барьера. Четыре мобсклада нашёл. Старьё, конечно, зато много его, и патронов завались. Я даже танк нашёл исправный. И граники есть, и ПТУРСы, и ПЗРК… Против современного добра — говно и хлам, но оно всё или на орбите, или на Луне. Против нас не бросят. Чести много.

— Погоди-ка, что происходит? — напрягся Мэтхен. — Ты с кем воевать собрался?

Ветеран снова зло оскалился. «Ну прямо бешеный волк!» — подумал Мэтхен. Забойщик одновременно и пугал, и манил, от него будто веяло уверенностью и мощью.

— Два глупых вопроса, парень. Мог бы сам догадаться. Что происходит? Эти ребятки — передовой отряд вторжения. Они должны всех перессорить, устроить гражданскую войну всех со всеми. А когда народишко, во-первых и передерётся, а во-вторых, соберётся большими кодлами, придёт черёд открытого вторжения. Войска на границе уже концентрируются. Повод найдут: например, в защиту мирных жителей, х-ха! А для этого используют выходки каких-нибудь отморозков и повесят на нас всех. С кем воевать? С ними, Эр, с ними. И воевать придётся. Если не хотите сдохнуть, как свиньи под ножом.

— Погоди-ка… — Мэтхен не мог поверить новостям. Неужто началось?! Ещё так много не сделано! По сути, он почти ничего не успел. — Ты что, против них драться станешь? Ты же военный вроде…

— Ага, — зыркнув на Мэтхена исподлобья, буркнул Забойщик. — Курт Ярцефф, последнее звание — капитан Корпуса специальных операций, к вашим услугам. Вот так-то, как за родину умереть, так всегда пожалуйста. А как наглого ублюдка на место поставить — так сразу под трибунал. Ладно, это всё лирика.

— А что не лирика?

— Не перебивай командира! Как я сказал, бандиты — только начало. Готовятся резервисты, тыловики. Техника старая, прошлого-позапрошлого веков, но местным, сам понимаешь, хватит выше крыши. А отсидеться больше не удастся никому: слишком велика группировка, чтобы это был простой рейд. Словом, надо сражаться.

— Как? И чем?

— Ну, про склады я сказал. А «как»… Ваш завод — идеальный опорный пункт. Там мы устроим им кровавую баню. Если, конечно, бойцы будут подготовлены и не трусить.

— Да кто ж их подготовит?

— Я. Давай, подсуетись и собери тут всех по новой. И кто будет отлынивать, скажи, пущу в расход. Понял?

— Да.

— Не «да», а «так точно», курсант Мэтхен!