Раздалось громкое хлопанье крыльев, из редеющей мглы показался неясный абрис. Светало, догорающие отблески пожаров тонули в свинцовой серости рассвета. С каждым мгновением бьющая крыльями фигура становилась отчётливее, пока, наконец, рядом с Мэтхеном не опустился Петрович.
— Они закончили осмотр посёлка, — начал краткий, но обстоятельный доклад старший мастер. — Капитан устроил им несколько неприятностей, но завод охватывают с трёх сторон. Большая часть сил пойдёт на проходную и в центр завода: им передают танки с остальных направлений. Думаю, попытаются пройти завод насквозь и передавить нас по частям. Остальные будут просто обстреливать, или изобразят атаку с боков…
— На флангах, — подсказал Мэтхен.
— На флангах, — послушно согласился Петрович. — Главная опасность — в центре. Если не удастся их сдержать… Ярцефф передал, что будет действовать в тылу, уничтожать командиров и технику. Просил стоять до конца.
«А то я не понимаю!» — Мэтхен даже немного обиделся. Если план Ярцеффа осуществится, всё будет зависеть от гранатомётчиков. Но самих гранатомётчиков обязаны прикрыть остальные, ведь в них начнут стрелять и пехота, и пулемёты на «Хамви», и остальные. Если хоть один даст слабину, противник вырвется из капкана и развернётся — пиши пропало. С такой прорвой солдат и техники они не справятся. Наступит черёд женщин и детишек, жмущихся друг к другу в заводских подвалах, со страхом глядящих на дрожащие перекрытия. Наверняка они вслушиваются в грохот разрывов и пушечные выстрелы, пытаясь понять, что происходит там, где остались поселковые мужики, и где сейчас бушует смерть.
«Странно, — как только выдалась свободная минутка, подумал Мэтхен. — Отчего я думаю о них, как о людях? Женщины, дети? Почему не самки и детёныши?» Но факт остаётся фактом — именно они были его народом, а Подкуполье — его родиной. И эта родина в опасности. Да что там — в опасности! Если те, кто, наверное, уже отрапортовали о захвате города Smolensk и его «очистке от мутантов», добьются своего, подкупольский народец перестанет быть. Тут не действуют привычные правила войны, для «чистильщиков» нет разницы — мужчина, женщина или ребёнок, солдат или не солдат. Они уничтожат всех, ликвидируют и само Подкуполье. После того, что, по словам одного беглеца, случилось в Рудненском посёлке, никто в этом не сомневается.
«И после всего этого вы считаете себя людьми?! — с яростью подумал Мэтхен. — Да вы большие чудовища, чем Биг!» Воспоминание о незаурядно умном Чудовище согрело, прибавив уверенности. Где-то он сейчас, жив ли, или погиб, попав под первый удар? Почему-то Мэтхен был уверен, что Чудовище будет сражаться до конца.
«Биг погиб, — впервые за много месяцев ожил в голове голос Отшельника. Старчески надтреснутый, усталый, подавленный горем — подземный мудрец здорово сдал. — Бедный мальчик… Войска из Забарьерья наступают по всей границе, они не щадят никого… Готовятся уничтожить не только нас, но и Подкуполье, как таковое».
Всё верно, тыла в этой войне не будет. Но какой смысл сопротивляться, если они окажутся в кольце? Мысли скакали перепуганными зайцами — и, конечно, для Отшельника не составляли тайны.
«Я же сказал, они убивают всех! — гнев ненадолго потеснил старческую хрипотцу, заставил голос мыслеречи налиться силой. — Ты понял? Всех, кто тут живёт! И само Подкуполье уничтожат! Кто уйдёт в подземелья, — выловят, вытравят газами! Один выход — драться!»
Ага, драться. Чем?! Ярцефф говорил, боеприпасов на один настоящий бой. А потом?!
«Всё равно держитесь. Пока вы отбиваетесь, они не убьют детишек. Но если сдадитесь, умрёте уже сегодня. Как те, в Рудне… Что вы задумали? Я могу вам помочь?»
«Хотим поймать их в засаду на заводе, — понимая, что Отшельник наверняка прочитал мысли, не стал таиться Мэтхен. — Но это, если все сразу въедут в западню, а их командир, похоже, догадывается. Эта дурацкая атака…»
«Понял. Попытаюсь повлиять на этого полковника, хоть и трудно с забарьерцами работать, и другим надо помочь… Желаю вам увидеть следующий рассвет».
От пожелания на душе потеплело. Но… чёрт возьми, получается, они — не единственный очаг сопротивления?
«Есть ещё паренёк, — устало прошелестел голос. — Он из наших, подкупольских, молод и наивен, но понял всё правильно. Хитрый Пак его зовут, если встретитесь — помогите ему. Но сейчас он… далеко, и ему ещё труднее».
«А ещё кто? Кто может сражаться?»
«Боюсь, больше никто, — не стал темнить Отшельник. — И всё равно, каждый, готовый сопротивляться, для них — уже проблема. Постарайтесь сохранить бойцов!»
Короткий, почти мимолётный контакт с чужим разумом оборвался.
Мэтхен поднёс руку к голове, чтобы по привычке взъерошить волосы — но рука скользнула по мокрой и грязной ткани, хоть как-то спасающей от инфракрасных датчиков. Да-а, новости. Выходит, и правда началось, как последний раз, судя по учебнику, здесь было в 1941-м. Но есть и разница. В отличие от двадцатого века, сражаться нечем. И, если совсем честно, некому, даже мимолётный успех-однодневка мало что изменит в общем стратегическом раскладе. По всем правилам военной науки, самое время поднять руки (лапы, ласты, копыта, ложноножки — у кого что) кверху и просить пощады, уповая на пресловутое международное право.
Международное, ха! Проблема не в том даже, что его полтора века как нет, потому как нет его равноправных субъектов. Просто никто не считает жителей Резервации ни народом, ни людьми. Ни даже животными, в защиту которых частенько поднимает вой Гринпис. Началась не «война по правилам», даже не «тотальная война», за которую судили нацистов. Даже Гитлер со товарищи не планировал уничтожить целый мир с его флорой, фауной и разумными (ну, пусть относительно разумными, ведь речь — уже признак разума) существами, с его рельефом и микроклиматом. Даже в те времена, сдаваясь в плен, можно было на что-то надеяться, но тут…
Вот именно. Никаких иллюзий. Никаких неясностей. Никакой пощады. Смертельная резня, в которой в плен не берут и не сдаются.
Как историк, Мэтхен знал: последний раз по таким правилам боролись неандертальцы и кроманьонцы. Позже ничего подобного не было и близко.
— Готовьсь! — грянуло в древних наушниках, стареньких рациях и новейших кристаллофонах на эпсилон-излучателях. — Беглым по заводу — пли!
И дрогнули от грохота развалины, рассветный полумрак расцветился высверками дульного пламени, трассами очередей, сполохами разрывов и кляксами дыма, пыли и обломков… Проваливались внутрь себя или разлетались обломками стены цехов, напалмовое пламя вставало над развалинами, словно земля и небо поменялись местами, сверху сыпалась земля. Время от времени в этот ад влетали огневеющие болиды ракет — и их разрывы терялись в общем буйстве огня и обломков, казалось, посланцы орбитальных космобомбардировщиков бесследно исчезали в непроглядной круговерти. Смешиваясь со смогом, дым создавал непроглядную пелену.
Вжавшись в трясущийся пол, ежесекундно ожидая, что старые перекрытия рухнут на голову, Мэтхен ждал, когда станет потише. И здесь можно говорить, только если орать в ухо. Что творится наверху, бывший историк не мог даже представить. Оставалось ждать затишья и молиться, чтобы осколки и обломки не порвали провода. Конечно, клали их не просто так, а по трубам, которые потом чуть ли не на метр врыли в землю. Грунт успел слежаться, ядовитые дожди прибили его, уплотнили, будто склеили, теперь он почти не уступал по прочности цементу. Сверху накидали камней, сами трубы прикрыли бетонными коробами. Снаряд большого калибра, ударив в нужное место, мог бы лишить какой-то взвод или отделение связи. Но уже метр в сторону — и кабель уцелеет. А уж ударная волна и осколки вовсе не опасны.
И всё-таки сейчас связь бесполезна. Взрывы следовали один за другим, грохот отдавался звоном в ушах — тем более бессмысленно было передавать что-то сверху. Да и передавать-то было нечего: раз долбят, значит, в атаку пока не идут. Вот когда стихнет…
Собственно, только тогда и начнётся главное. Всё, что было ночью и происходит теперь — это так, разминка. И нет рядом Курта Ярцеффа, капитана Корпуса специальных операций, который и не из таких передряг выбирался. Вместе они разбирали будущий бой, зубрили тактико-технические данные, прикидывали, что, как и какими силами будет делать противник. Они знали только то, что нападение начнётся в ближайшем будущем — но ни точных сроков, ни состава и численности вражеских сил, ни, тем более, плана действий. Всё, что было известно — несколько «не». Правительство ЕФ точно не пошлёт части КСО: переброска хотя бы батальона с Луны — приглашение к атаке для «хунвейбинов». Скорее всего, не будет и спецназа Внутренних войск: лишних военнослужащих у Свободного мира давно нет. Набирать будут всех, кто хоть как-то может управиться со столетним старьём. Добровольцы, полицейские, «охотники»… Офицеров подберут соответствующих: скорее всего, дадут отличиться тыловикам.
Точно не будет применяться аннигиляционное оружие и атомные бомбы: любой подрыв таких устройств даст мощное ЭМИ и может повредить Купол. А это — планетарного масштаба экологическая катастрофа, после которой Забарьерье перестанет отличаться от Подкуполья. Скорее всего, не будет и сколько-нибудь новой техники — разве что, несколько экземпляров, больше для моральной поддержки, чем для усиления. Зато пустят в ход сотни и тысячи танков, самоходок, вертолётов прошлого и позапрошлого веков: при зачистке огромной, но беззащитной территории количество бойцов и техники важнее качества. Всего будет помногу: едва ли не больше, чем всё население Резервации. Вывод: враг не ждёт серьёзного сопротивления и потерь.
То есть единственный шанс нанести неприятелю потери — заманить его в западню. Идеально подходит завод, но войти бывшие соотечественники должны беспорядочной толпой. Чтобы половина машин перекрыли друг другу сектора обстрела, чтобы они залезли в такие узости, где не развернёшься и откуда мгновенно не выберешься. Вот тогда — да и то, если захватчики запаникуют и окончательно перемешаются, — смогут сказать своё слово гранатомёты. Не раньше.
Всё упиралось в вопрос: как заставить «чистильщиков» сделать то, что нужно подкуполянам. Требовалось ненадолго, хотя бы на один бой заставить их позабыть об основах тактики: сунуться в каменный лабиринт заводских цехов всей ордой. Мэтхен предложил оставить врагу посёлок без боя, лишив «чистильщиков» трофеев. Петрович посоветовал сделать какую-нибудь хитрую ловушку, ну, хотя бы поставить на дорогах несколько мин: он думал, что ярость от внезапных потерь окажется сильнее рассудка. Ярцефф развил и дополнил эту идею: так родилась идея снайперских действий в тылу противника.
Но всё это были полумеры, неспособные гарантировать результат. Что, если, ворвавшись в пустой посёлок, вражеский командир заподозрит неладное? А столкнувшись с диверсиями и обстрелом снайпера, сделает вывод, что у мутантов есть и другие сюрпризы? Если бы шла война между людьми, заподозрил бы наверняка. К счастью, предположить, что мутанты способны к организованному сопротивлению, спесивые забарьерцы неспособны. Или способны? И сумеет ли Отшельник помочь, неизвестно.
…Перекрытия основательно тряхнуло, на этот раз грохнуло так, что сомнений не осталось: снаряд разорвался прямо в цеху, под которым был подвал. Так что конец мусоросжигающей печи, точно конец — и токсичная дрянь, что копилась в ней десятилетиями, сейчас разлетается по всему заводу. Миг казалось, что перекрытия не выдержат: плиты ходили ходуном, осыпая едкой цементной пылью. Нет, всё-таки замерли — снаряд лишь пробил в стене порядочную дыру, да сорвал с креплений люки печи.
Стихло. В первый момент тишина казалась всеобъемлющей и тотальной, оглушающей не хуже артобстрела. Потом уши стали вычленять звуки: чей-то слабый стон из-под завалов — не повезло тебе, парень, сейчас всем будет не до тебя. Звяканье передёргиваемого затвора. Чья-то зычная команда… Ага, так только Петрович материться может — жив, значит, курилка. Чавканье лап и башмаков по раскисшему дну траншеи. А ещё — далеко, за пробитой бетонной оградой, и оттого совсем не страшно — рёв моторов вражеских машин. Сейчас, когда огненное безумие стихло, а в воздухе, помимо привычного смога и тянущейся из посёлка напалмовой гари, завоняло сгоревшей взрывчаткой, они наверняка пойдут вперёд. И хорошо бы — так, как они с Ярцевым наметили.
Вот новые выстрелы — похоже, у проходной. Рас, два, три, короткая, видимо, ответная автоматная очередь, захлебнувшаяся в очередном разрыве. Мэтхен поднял трубку полевого телефона.
— Крысяк, что там у вас?!
Командир первого взвода чуть помедлил, заставив Мэтхена поволноваться — но тут же опомнился и, сопя в трубку, доложил:
— Обстреляна проходная, начисто разнесли… Погиб пулемётный расчёт — Алкаш Сёма и Шкандыбас. Рузяна, Носопила и Дурко осколками посекло, уходят. А в дыру машины прут — я пятнадцать уже насчитал, и всё идут… Не разглядеть, дым плотный!
Жаль парней, жаль. Он предлагал не ставить в будке проходной никого. Ярцефф стоял на своём: осознав, что главный проход на завод не охраняется, забарьерцы могут заподозрить западню. Пришлось нескольких хороших парней оставить там, в обречённой будке: вот уж действительно смазка кровью колёс истории. Или жертвоприношение кровожадному божеству войны, кому как нравится. И всё-таки — нет худа без добра. Пока всё идёт по плану: немаленькая группа идёт точно в насторожённую западню.
Пятнадцать машин — не хило. Конечно, не все — танки, но не меньше половины всех, кто в посёлке, полезли на завод: ведь в посёлке обнаружено всего несколько му… человек, человек! Даже в мыслях нельзя соглашаться с врагом. Иначе дрогнет рука, когда надо жать на курок, а тело, повинуясь невысказанному желанию, возьмёт прицел чуть выше, чем надо. Нет, мутанты — там, в пышущих жаром металлических коробках, и неважно, сколько у них рук и глаз. Только мутанты способны на то, что творят эти. А на заводе — люди. Вот так, и никак иначе…
Мэтхен осторожно приподнял железную крышку, рыжую от ржавчины поверхность мукой покрыла бетонная пыль, местами сквозь неё поблескивали отметины от осколков и обломков. Увы, здесь видна лишь стена полуразрушенного цеха, закопчённый угол и кусок пролома, за которым что-то горело. Придётся полагаться на доклады командиров. Жаль: сейчас, днём, не стоит высовываться Петровичу. Собьют запросто, он же не малогабаритный беспилотник, и не имеет брони, как беспилотник боевой. А так было бы хорошо, хоть и не принципиально, уточнить численность и состав группы…
Рёв моторов всё ближе, уже можно различить лязг гусениц, крошащих старый-престарый бетон и без того убитый в ноль древний асфальт. Нестерпимо хотелось взобраться повыше, выглянуть через пробитую крышу наружу, посмотреть, что происходит у проходной, где как раз гулко грохнул крупнокалиберный пулемёт. Хотелось… Но нельзя. Наверху, в круговерти боя, да в каменном лабиринте завода, мало что увидишь. Надо сидеть на месте и не выпускать из рук старенькую трубку.
Но сдерживаться больше было невозможно. Сейчас у кого-нибудь из неопытных бойцов не выдержат нервы, дрогнет рука — и всё взорвётся заполошным огнём. Враг, что сунулся в западню, выпрыгнет из неё, а потом начнётся избиение: завод будут утюжить с безопасного расстояния и вовсе с воздуха, пока не завалит всех, кто окопался в развалинах. А то ещё траванут какой-нибудь дрянью или — во! Снова этот чёртов генератор включат…
«Спокойно, спокойно, Курт прав, — проник в голове уверенный голос Отшельника. Мудрец нисколько не переживал — он-то глубоко под землёй, его и достанут в последнюю очередь — другое дело, всё равно достанут, если погибнет остальное Подкуполье. — Я сейчас дам картинку, а ты смотри и на ус мотай».
Зрение Мэтхена непостижимым образом раздвоилось. Теперь он по-прежнему видел старую, обшарпанную стену подвала — голый, растрескавшийся от времени цемент, поверх которого не удосужились положить даже кафель. Над головой, тоже без всякого намёка на штукатурку, нависали бетонные плиты, их тоже изъязвила сеть трещин, какие-то провода безвольно провисали на ржавых кронштейнах, свет давала одна-единственная старая-престарая лампочка в заросшем пылью патроне.
Одновременно, минуя глаза, прямо в мозгу возникала другая картинка. Он будто парил над бывшим Смоленском и его северо-западной окраиной Ситниками, и смог не мешал рассматривать всё, что внизу. Он легко ориентировался в этом море развалин — будто разглядывал карту или спутниковый снимок.
«Смотри, вот они» — прошелестела мыслеречь Отшельника. Очертание улиц сразу напомнило привычный посёлок. Местами развалины ещё курились едким дымом — но в основном ночные пожары уже погасли. Нечему было гореть в развалинах, где всё деревянное давно сгнило, а пластмассовое — раскрошилось и утонуло в слое маслянистой грязи. Огненного шторма, как в двадцатом веке в Дрездене, можно не опасаться.
Местами посреди улочек валялись неубранные трупы и чёрные, почти невидимые на изгаженной земле, остовы сгоревшей техники. Выходит, самоубийственная ночная контратака была не безрезультатной — или это постарался Ярцефф? Местами в грязи валялись неубранные трупы — опять-таки, не только посельчан. Удивитеьно: посёлок, который было решено просто сдать, достался чистильщикам совсем не даром…
Но интереснее, конечно, были живые машины, что, как большие плоские жуки, ползали внизу. Приплюснутые глыбы танков с длинными хоботками пушек, продолговатые «кирпичи» «Брэдли» и подобных им, но каких-то других БМП, наверное, русских. Между ними сновали, постреливая из ниточек пулемётов, бронетранспортёры. Крошечными муравьями на броне и по бокам, в цепях боевого охранения, двигались пехотинцы. Эти тоже постреливали — но автоматные очереди тонули в гулком грохоте танковых пушек. Местами вставали бурые кляксы гранатных разрывов: подствольные гранатомёты у «чистильщиков» тоже были. Две небольшие группы, растянувшись редкой цепочкой к западу и к востоку от завода, охватывали застроенную цехами и складами территорию полукольцом. Остальные через пролом на месте проходной вливались на территорию завода, машины расползались по узким проходам между корпусами. Некоторые из корпусов и складов горели, чадный дым стлался по этому лабиринту, снижая и без того паршивую видимость.
В пролом втягивались всё новые машины. Нет, не половину, а две трети группы бросил в бой вражеский командующий — вон он, высунулся из люка заднего «Абрамса», даже в тусклом свете подкупольского утра видно, как блеснули погоны. Полковник. Уж не тот ли полковник Наттер, о котором сказал перехвативший сообщение Ярцефф? Две трети… Неизвестно, удастся ли справиться с такой толпой? Зато если удастся, повторить они решатся не скоро.
Бронированные машины, совсем не страшные с высоты, расползались всё дальше. Кое-где они проходили в нескольких метрах от затаившихся гранатомётчиков и пулемётов — впрочем, смог и хорошая маскировка пока выручали. Немалая группа уже прошла завод почти насквозь — пусть не рискуя соваться в цеха, просто занимая удобные позиции для стрельбы.
Мэтхен уже понадеялся, что всё пройдёт, как по маслу — за что и был немедленно наказан. Метрах в тридцати справа, ближе к проходной, ахнула танковая пушка, залились злобным лаем два крупнокалиберных пулемёта, не отставали и автоматчики. Заметили? По мгновенно взмокшей спине скатилась ледяная капля…
— Петрович, что там творится? — вопросил он в трубку.
— Обстреляли, командир, — раздался голос мастера, волей Ярцеффа превратившегося в комвзвода. — Пулемёт накрыли, хорошо хоть, не крупнач. Вроде остальных не засекли! Командир, похоже, нас не заметили!
— Понял, — отозвался Мэтхен. Ярцефф учил вести переговоры по-другому, но пока не очень-то получалось. — Приготовиться! Напоминаю: сигнал — подрыв закладки на проходной…
Секунды тянулись, как годы, почти вся группа втянулась на территорию завода. Какой-то танк проломил бортом дыру в стене цеха, въехал внутрь… Короткая очередь пулемёта, прорвавшийся даже сквозь вой турбины крик — похоже, ещё кто-то не успел выскочить прочь. Но как раз в этот момент через развалины будки на проходной переехал последний танк — тот самый, из которого совсем недавно высовывался полковник. Дальше тянуть не было смысла. Мэтхен поднял коробочку проводного детонатора и вдавил заветную кнопку.
…Много ли времени нужно, чтобы импульс пролетел по проводу двести метров, добрался до бомбы и привёл в действие простенький старинный детонатор? В обычной жизни, наверное, его не хватило бы, чтобы моргнуть. Но Мэтхен успел ощутить преждевременную радость оттого, что старый, примитивный по нынешним временам детонатор сработал. Успел покрыться холодным потом, когда взрыва не произошло, он не успел даже осознать, что прошли лишь доли мгновения, что коротенькая задержка ничего не значит. На исчезающе-короткий миг показалось, что взрыва не будет, а значит, и загородить проход будет нечем. Вот сейчас, пусть с потерями, группа вырвется из насторожённого капкана… И снова атакует, но уже по уму. Не оставляя неопытным посельчанам ни малейшего шанса выжить.
Страх почти сразу же умер. Потому что все звуки, пусть лишь на миг, забил грохот взрыва. То, что осталось от проходной, встало дыбом, бетонное крошево взметнулось, наверное, метров на двадцать: верхний край пышного чёрно-багрового султана потерялся в смоге. Помнится, Ярцефф заложил там целых десять килограмм гексогена, но этого капитану КСО показалось мало. В ход пошли старые шестидюймовые снаряды, орудия к которым всё равно не было. Жаль только, исправный детонатор нашёлся всего один. В закладку их легло десять штук, а сверху уже сам Петрович присоветовал насыпать гравий крупных фракций, что нашёлся на заводских складах: таскали все, кто мог, несколько часов. Невысокий бугорок щебня, что поднялся сразу за проходной, быстро оброс вездесущей чёрной слизью, и теперь ничем не выделялся. Опасаясь, что его обнаружат, Ярцефф расположил фугас чуть правее главной дороги. Но предыдущие машины разбили дорогу окончательно, и командирский танк наехал прямо на закладку…
Огромная машина исчезла в снопе огня, похоже, она даже ненадолго оторвалась от земли, будто возомнила себя гравилётом. Во все стороны брызнули камни, самые крупные из них были с кулак величиной. Камни барабанили по броне машин, раскалывались и рикошетили о стены, отрывали руки и сносили головы солдатам охранения: не спасали даже кевларовые панцыри, по ним раскалённым катком пронеслась ударная волна. Когда облако дыма и пыли рассеялось, стало видно, что танк встал на дыбы, воткнувшись пушкой в землю и выставив к непроглядному небу корму. Из приоткрывшегося, покорёженного люка рвалось чадное пламя.
— Ура-а-а!!! — Мэтхен поймал себя на том, что выскочил из каменного мешка, приспособленного под командный пункт, и орёт благим матом, от бедра посылая в дымную мглу очередь. Он торопливо опустил автомат: мало ли что, не стоит себя демаскировать.
— А-а-а!!! — пронеслось над развалинами, сливаясь с рёвом первых гранатомётных выстрелов. Потом всё потонуло в грохоте разрывов, словно палач инквизиции, терзавшем уши.
И снова Мэтхен будто парил над заводом. Он видел, как большая часть машин встала: взрыв услышали все, многие поняли и то, что подорвался командирский танк. Заминка длилась всего несколько секунд — но именно эти секунды решили всё.
В смоге и дыме Мэтхен не видел, как из подворотен, из груд битого кирпича, из едва заметных окошек в глухих стенах к машинам прянули десятки огненных болидов. Расстояние было небольшое, чаще всего — метров десять-пятнадцать, сгустки пламени сразу достигали брони. Возможно, чистильщиков готовили и к такому, но времени вспомнить наставления и отреагировать у них уже не оставалось: раздавались взрывы, вставали языки пламени и столбы угольно-чёрного дыма, некоторые машины взрывались, и тогда плохо приходилось и победителям. Лишь немногие из детей благополучного Забарьерья успели отреагировать: тут зашёлся в злобном лае пулемёт, там неприцельно рявкнула пушка — рвануло в какой-то дальней подсобке, только полетели куски шифера. Возможно, кого-то даже зацепило…
Подбитые машины остановились, не подбитые тоже оттягивались за груды обломков — хоть какое-то укрытие от смертоносных выстрелов. Но толку было чуть — стреляли со всех сторон, а стоило кому-то выбраться из пылающей машины — и принимались за работу автоматы и пулемёты…
…«Абрамс» успел проехать половину территории завода, пару раз, когда в дымящихся развалинах пеленгаторы засекли какое-то движение, коротко жахал пулемёт, разок плюнул огнём главный калибр. Кто-то пробует убежать? Нет, бьётся в агонии посеченный осколками выродок.
— Сэр, уничтожена вражеская огневая точка! — с едва заметным акцентом отчитался радист. Жить в Свободном Мире и не знать английского в двадцать втором веке невозможно, так что и сам акцент прорвался лишь от волнения. После ночных потерь со взятием посёлка это был первый настоящий успех. Непонятно, кстати, с чего им перед походом сказали, что у мутантов нет оружия серьёзнее палок и камней. Могли бы предупредить. А то высунулся обормот Франческо из люка, свежим радиоактивным сквозь противогаз подышать — и словил автоматную очередь в упор. А танкистам, между прочем, кевларовые доспехи не полагались.
Вот теперь пулемёт, такой же точно «Калашников», как и тот, первый, попал под огонь. Они-то вслепую били, машал не только воинам Свободного Мира: самим выродкам дальше пятнадцати метров ничего не видно. А на танке стоит новейший пеленгатор, засекающий выстрелы хоть пулемёта, хоть автомата, хоть снайперской винтовки. Ну, и гранатомёта, само собой, но таких тут пока не было. Определили расстояние — тридцать метров, ну точно, били на звук. Довернули башню — и влупили в упор главным калибром. Хорошо так влупили: осколки сыпались даже на броню, барабанили по крышке верхнего люка. Следом, довершая разгром, те же развалины окатил пулемёт. Врёте, уроды, не спасёт вас ни смог, ни завалы, ни грамотная, просто на удивление, маскировка. Всех выковыряем, отстреливать вас будем, как зрячие — слепых.
— Молодец, Имре! — по внутренней связи похвалил командир танка. — Чётко точку подавил!
Венгр-наводчик зарделся от удовольствия.
— Служу Свободному Миру! — отрапортовал он. — Командир, замечена ещё огневая точка! На три часа от нас, двадцать семь метров, несколько тварей засело…
— Фугасно-осколочными два раза!
— Есть фуга…
Договорить наводчик не успел: в запеленгованной щели что-то ярко, даже сквозь плотную пелену дыма и смога, полыхнуло. Миг спустя танк будто получил пинка от исполина, дёрнулся всем корпусом, по внутренней связи раздался и оборвался отчаянный крик горящего заживо командира. Разум Имре впал в ступор от неожиданности — но вбитые на учениях навыки не подвели: руки сами распахнули люк, тело выскользнуло из наполняющегося ядовитым дымом нутра машины. С противоположной стороны, как раз когда голова показалась из люка, прилетела ещё одна граната. Имре понял: останься он в машине ещё минуту — и запёкся бы в собственном соку на «сковороде» из обеднённого урана. А так только штаны задымились, да подошвы берцев оплавились. Ну, и лицо обожгло выхлопом взорвавшейся активной брони… Не смертельно. Но, чёрт возьми, как больно!
Ничего не видя, задыхаясь от дыма и смога, хрипя от боли в обожжённых щеках, Имре ссыпался на землю рядом с замершими гусеницами. Нижний люк был уже открыт — мехвод Штефан выпрыгнул раньше, да и падать ему было — ближе.
— Что встал, бегом давай! — крикнул он, ненадолго перекрывая рёв разрывов. — Сейчас боеукладка шарахнет!
Несмотря на боль в обожжённых веках, Имре сумел открыть глаза. Смог был плотнее, чем раньше: дым от горящего «американца» смешивался с непременным смогом и утренним туманом. Всё, что дальше пяти метров, расплывалось в этой щиплющей глаза взвеси. Поглядывая по сторонам, не выпуская из рук пистолет-пулемёт, Имре осторожно крался за водителем.
Боевая машина пехоты, которую они видели в разрывах смога минуту назад, вся перекосилась — взрывом у неё снесло пару катков справа — и лениво чадила, будто огромный мангал с шашлыком из человечины. Похоже, никто не успел выбраться из «Брэдли», когда в борта прилетело сразу три гранаты. Вон, одна пробоина: будто жерло вулкана в миниатюре, из которого сочится чёрный дым, а по временам вырываются тоненькие язычки пламени. Ловить нечего — там, внутри, ад. Только щёлкают о броню рвущиеся внутри патроны и снаряды.
А вот старинный, как говорят отцы-командиры, польской разработки «Оплот». Любопытно, тогда, почему сами-то поляки не считают его «родным», на какую-то Украину кивают? Ему прилетело прямо в боеукладку, и те, кто внутри, долго не мучились. Взрыв не сорвал башню полностью, но своротил её на бок, пушка опёрлась на груду битого кирпича и теперь поддерживала всю башню. Внутри тоже бушевало пламя…
— Много наших погибло, — проорал, заглушая грохот побоища, Имре.
— Не просто много, — в тон ему ответил Штефан. — Факовые беспилотники не засекли ни одного гранатомёта, а эти западню устроили. Фак, тут вся колонна полегла…
— А командование что думает?
— А ничего уже. Слышал подрыв сзади? Мощно так бабахнуло, я аж толчок почувствовал. Спорю на что угодно, старина Натер ни крикнуть, ни пукнуть не успел! Надо добраться до автоматчиков, пока до нас не добрались эти. Подозреваю, после Рудни нас тут маленько не любят.
Пригибаясь за развалины, двое шли вперёд. Если они ошиблись, это было самоубийством: вряд ли местные знают слово «плен»…
— Танкисты?! — прилетела сквозь смог фраза на английском. Ффух, свои… — Живо сюда!
Толком не видя, куда, Имре метнулся к завалу из бетонных обломков. Штефан немного промедлил… И больше уже не успел никуда.
Ту-ду-ду-ду-дух! Басовитый грохот раздался не так уж далеко, метрах в двадцати. Будто в замедленной съёмке Имре увидел, как будто взрывается голова Штефана, как вылетают кровавые клочья из спины, грудь прочерчивает пунктир здоровенных, палец просунуть можно, дыр. Последняя пуля попала в инстинктивно дёрнувшуюся руку — и только оторванная по локоть конечность упала наземь. Брызжущее кровью тело сбило с ног и швырнуло назад. Ещё одна очередь стегнула завал, свинцовая плеть прочертила развалины ещё и ещё раз.
Слушая, как над головой шелестят крупные пули, Имре вжимался в пыльные камни. Сверху сыпалось бетонное крошево, осколки больно жалили сквозь одежду. Больше всего на свете хотелось вскочить и бежать из этого ада прочь. Но Имре знал: это и нужно неведомым стрелкам. Если он побежит, хватит одной очереди.
Отбросив лежащий наверху кирпич, пуля зло свистнула прямо над ухом, волосы ощутили колебание воздуха. Имре вжался в камни пуще прежнего, он жалел, что не может зарыться в кирпичное крошево, он не замечал, что какой-то острый обломок больно впивается в бедро. О том, чтобы отстреливаться, не могло быть и речи.
…Огонь прекратился так же внезапно, как и начался. Раздался хриплый многоголосый рёв на каком-то неизвестном языке. Из мрака вынырнули оскаленные хари… Таких он не видел даже в фильмах ужаса. До сих пор стрелять приходилось в неясные абрисы, метавшиеся на грани видимости, или даже по сигналам пеленгаторов. Теперь бывшему менеджеру туристической фирмы, продававшей путёвки в Подкуполье, предстояло увидеть местных вблизи…
— Что за…
— Они это! — прохрипел сержант из охранения. Бронестекло забрала не выдержало попадания пули, пошло трещинами, а во время скачек по развалинам осыпалось стеклянной крошкой. Ему предстояло вволю надышаться воздухом Подкуполья, благо, дома ждали все чудеса медицины двадцать второго века… — Видят, суки, что брони не осталось! Приготовиться! И… Делай, как я!
Сержант вскочил первым — и саданул короткой очередью перед собой. Но вместо того, чтобы снова залечь, он бросился вперёд, балансируя на шатающихся обломках. На гребне завала он дал ещё очередь — судя по полному боли визгу, на сей раз попал. Это помогло: Имре вскочил следом и, поскольку так скакать по камням не умел, обдирая колени и добивая почерневшие от грязи штаны, пополз следом. Справа и слева кто бежал, как командир, кто полз, как танкист — через вал обломков перебирались остальные. Они запаздывали всего на миг, но запаздывали. Первый удар однорукому, зато двенадцатипалому монстру с куском рельса в руке нанёс сержант.
Имре видел, как монстр взмахнул ржавым рельсом. Двухметровая железяка в единственной руке сидела, как влитая. Рельс басовито прошелестел в нечистом воздухе, метя по ногам командира. В последний момент сержант подпрыгнул, пропуская чудовищную дубинку под собой и одновременно сокращая расстояние. Миг — и длина рельса из преимущества стала помехой. Однорукий боец ещё мог спастись, если бы отшатнулся назад, но сразу не сообразил, а миг спустя сержант уже выбросил обе руки с автоматом в длинном выпаде. Жало штыка с хрустом вошло в грудь однорукому, потом ещё раз и ещё… Обливаясь кровью, монстр выронил зазвеневший о камни рельс — и шумно рухнул сам. Пространство перед командиром освободилось, и он немедленно этим воспользовался: автомат изрыгнул короткую, в два патрона, очередь в грудь коренастому, широкому в кости чудищу с низким, будто вмятым внутрь лбом…
Имре едва успел уклониться от странного — всё покрыто какой-то странной, грязно-фиолетового отлива, шерстью существа. Трупно-синяя с блёклыми серыми бородавками голова абсолютно лысая, и глаза чуть ли не на висках, жуть… В руках, именно руках, а не клешнях, лапах или вовсе непонятных культяпках, мутант держал старый-престарый, почти двухвековой давности «Калашников» такие «польские» автоматы Имре видел в каком-то будапештском музее. Оскалив гнилые зубы и выдохнув в лицо танкисту волну смрада, монстр взревел от ярости, приклад взлетел дубиной кверху и устремился к голове противника. Полностью уклониться Имре не успел, железная набойка приклада сорвала со лба лоскут кожи — зато почти столь же старый пистолет-пулемёт плюнул четырьмя пулями в живот синему. Пули опрокинули монстра навзничь, изо рта сочилась густая бурая кровь…
…Не всем так везло. Сержант упал почти сразу, без вскрика: ржавая, кривая, но на совесть заточенная и тяжёлая железяка ударила его в грудь. Кевларовый панцирь, рассчитанный на пулю, спас хозяина — но очень ненадолго: сверху навалилось какое-то мелкое, но юркое существо. Вроде бы у него было семь лап с острыми, чёрными когтями. Мужчина пытался скинуть зверька с себя, тот яростно завизжал, и нож лишь вспорол дымный воздух, сталь звякнула о камни. Наконец, найдя слабину, когти глубоко вошли в тело. На первый взгляд ранение было пустяковым — но командир группы захрипел, вытянулся в агонии — и затих, пространство между лицом и бронестеклом заполнилось серо-бурой пеной. Похоже, коготки были ядовитыми.
Очереди прочертили кровавый пунктир по груди ещё одного местного, тот был бы совсем похож на человека, если б не мохнатые лапы, которыми мутант ступал хоть по битому кирпичу, хоть по ржавым железякам, усеивающим заводской двор. «Хоббит» — всплыло в голове Имре слово из старой книжки. Но в последний момент, когда уже стекленели выпученные глаза, существо сомкнуло на шее солдата длинные, костлявые лапы, поросшие жёстким чёрным волосом. Его спину рвали заполошные очереди, в бок несколько раз вонзился нож — но последним, возможно, уже посмертным усилием он свернул голову на бок. И только когда ноги добровольца подогнулись, а тело мешком повалилось в грязь, «хоббит» позволил себе упасть сверху. Так они и легли, не разжимая объятий — будто предавались противоестественному разврату посреди войны.
Повалив очередного мутанта, рослый пехотинец работал ножом, как отбойным молотком, он сам задыхался от хлещущей смрадной крови, липнущих к бронестеклу клочьев грязной шерсти, но остановиться не мог. Само существо, необычайно длиннорукое, напоминающее неимоверно исхудавшего орангутанга, всё сучило мосластыми ногами, скребло когтями землю, никак не желая умирать. В следующий миг солдату в голову угодила пуля из старенького автомата, она звонко клюнула в бронестекло — и пехотинец опрокинулся головой прямо в развороченную брюшину мутанта… Что стало со стрелявшим, Имре не заметил: ему было не до того.
Откуда появился этот безоружный, и, на первый взгляд, неуклюжий монстрик, Имре так и не понял. Рукопашная свалка давно распалась на сегменты, отделённые друг от друга пологом смога. Что происходит дальше двух-трёх метров, можно было угадать лишь по звукам.
Существо было с двумя ногами, двумя руками и вполне человеческим лицом. Зато сзади по земле волочился огромный, чешуйчатый чёрный хвост. Чтобы удерживать равновесие, мутанту приходилось постоянно наклоняться вперёд, но двигалось создание на диво шустро, хвост стремительно скользил по камням. На конце был настоящий костяной меч, жутковатые зазубрины свидетельствовали, что под удар лучше не попадать.
— Ну! Иди сюда! — прохрипело существо. Языка Имре не знал, но переводчик не требовался. Переводила ненависть. — Что, штанишки намочил? Только детишек стрелять можешь, да и то в танке сидя?
— Вас, выродков, так и надо валить, — сплюнул Имре. — А лучше газом травить. Из убитого отродья не вырастет чудищ…
Имре нажал на спусковой крючок, но пистолет-пулемёт отозвался лишь коротким щелчком: венгр и не заметил, как выпустил последние патроны. Отшвырнув оружие, он едва успел вырвать из мёртвых рук сержанта автомат — и, совсем как тот, попытался достать хвостатого штыком. «А вот и не угадал, ему так быстро не уклониться!» — подумал Имре, когда длинные руки оплели ствол автомата — и резко рванули вверх и на себя. Имре не выпустил оружия — но сам посунулся вперёд. Он ещё пытался удержать равновесие, когда существо резко развернулось, и хвост наотмашь, будто исполинский кнут, рухнул поперёк хребта… Уже падая лицом в груду битого кирпича, Имре почувствовал, как рвал в клочья форму, оставляя длинную кровавую борозду на спине, костяной меч. Потом сознание погасло. Он уже не видел, как одного за другим прикончили, буквально разодрали на куски, несмотря на броню, оставшихся трёх солдат. И как трое хлипеньких, мосластых мужичков, уложив на камни закопчённые трубы гранатомётов, подхватили бесчувственное тело.
— Сперва свяжите, — скомандовал хвостатый. — И тащите к Мэтхену. «Языком» будет. Надо ещё парочку взять. Посмотрите тут раненых… Живее, живее, это только начало…
…Если б не вертолёты, на заводе остались бы все. Но древние винтокрылые машины, почти не бронированные по сравнению с боевыми гравилётами и уступавшие последним во всём, очень вовремя появились на горизонте. Они щедро всадили в развалины всё, что было на борту. С рёвом и ослабленными смогом сполохами из мглы выметнулся факел ракеты — что-то зенитное у местных тоже есть. Один из вертолётов запрокинулся на бок и, разбрасывая во все стороны горящие обломки, рухнул где-то посреди посёлка. Остальные, спустившись пониже и едва не цепляя полозьями верхушки развалин, потянулись прочь. И всё-таки своё дело они сделали.
Мутанты залегли, залегли на удивление грамотно: чувствовалась у них некая, пусть далеко не достаточная, выучка. Даже какие-то начатки дисциплины. Майор Дробышевский не отказался бы узнать имя их инструктора — не для того, разумеется, чтобы погладить по головке. «Шкуру бы содрал с ублюдка, — едва сдерживая клокочущую ярость, думал он. — Все парни там, на заводе, на его совести!»
Дробышевский смотрел, как заводские развалины в очередной — который уже по счёту? — раз исчезли в облаках разрывов. В этот огненный ураган, как слепцы тростью, прощупывая путь впереди себя трассерами, шли пехотинцы, по следам гусениц угодивших в ловушку предшественников скрежетали танки и бронемашины. Подъехавшие самоходки снова и снова утюжили те места, где было замечено хоть какое-то подобие сопротивления. Хорошо бы использовать что-нибудь, работающее по площадям — но увы: какой-нибудь пси-генератор сейчас был бы опаснее для своих, чем для мутантов. Загрохотали очереди в глубине полуразрушенного завода: окружённые поняли, что к ним спешит помощь.
Но особого сопротивления не было: похоже, и сами мутанты понесли огромные потери. Потрёпанная, закопчённая колонна, уменьшившаяся в числе вдвое и сохранившая лишь один танк, ползла по каменным развалам, развернув разнокалиберные стволы «ёлочкой». Стрелять ей было не в кого: с прилётом вертолётов противник как сквозь землю провалился. Но стоило кому-то высунуться из танкового люка, чтобы осмотреться, как где-то в глубине развалин отрывисто бахнуло, испуганное эхо загуляло по развалинам. Высунувшийся всплеснул руками и неуклюже, будто из него вынули хребет, запрокинулся наружу — но тут же исчез под бронёй. Только оставленная на броне простреленной головой кровавая дорожка напоминала о случившемся.
Почерневшие от копоти, местами дымящиеся машины, с чёрными проплешинами на месте сгоревшей активной брони, одна за другой выползали из развалин. Одна, вторая, третья… Пригибаясь, стараясь спрятаться за развалинами, с завода выбирались несколько пехотинцев. Они водили из стороны в сторону автоматами, готовясь, чуть что, открыть огонь. Но стволы молчали: видно, у засевших на заводе подходили к концу боеприпасы…
Гранатомётный выстрел ахнул, когда первый, юркий бронетранспортёр, перевалив через рухнувшую стену и качнув стволом пулемёта, выполз из воронки на проходной. Сверкнув в смоге смазанным росчерком, граната ударила в корму последнего танка. И одновременно тишина взорвалась, разразившись яростными очередями, разрывами гранат, визгом осколков и обломков.
— Всем — огонь по замеченным огневым точкам! — скомандовал Дробышевский в рацию. И снова вставала дыбом земля, разлетались битые кирпичи, взбивали пыль очереди вертолётных пулемётов. Пулемёты вроде замолчали, но ненадолго. Некоторое время спустя они снова загрохотали, но уже — насколько можно судить по данным пеленгаторов — с других позиций.
— Операторам — внести…
Далеко в тылу, где несколько рухнувших стен образовали беспорядочную кучу бетонного крошева, одиноко грохнул выстрел. В горячке боя никто не обратил на него не обратил внимания — но Дробышевский будто получил в спину исполинским кулаком. Из груди вырвался фонтан крови и каких-то ошмётков, тело смачно шлёпнулось в грязь. Мелко заскребли по грязи начищенные сапоги — и тело затихло. А атакующие, ещё не понимая, что случилось, уже откатывались назад: им казалось, что с тыла тоже кто-то напал…
Ярцефф перезарядил винтовку, взглянул на показания трофейного пеленгатора. Губы искривила злая усмешка. Уходят, придурки, испугались за свои задницы. Теперь, похоже, командовать некому. Значит, следующая атака начнётся через несколько часов — когда вызванные уцелевшим младшим офицером подкрепления прибудут на место, а гравилёты снова проштурмуют развалины. Что ж, передышка — то, что нужно. До вечера ещё надо дожить, и любая задержка на руку осаждённым…
Курт забросил винтовку на плечо, сложил пеленгатор движений — и осторожно, прячась в руинах, пополз в сторону, огибая расположение врага. Есть ещё одна группа, её командир может взять руководство на себя…
Это было какое-то безумие. Впечатление такое, что фокусник поймал в беличье колесо само время, и оно движется по кругу. Обстрел — атака, обстрел — атака, иногда, для разнообразия, попытки высадить воздушный десант. В таких случаях выручали крупнокалиберные пулемёты, а также переносные зенитно-ракетные комплексы. Тоже полуторавековой давности, примитивные по нынешним временам, но надёжные, как кузнечный молот. Если прав Ярцефф, эти устройства тоже родом из России. Как их там, «Игла», или «Стрела», или вовсе «Пила»? Ярцефф и сам толком не знал, но быстро разобрался, как они работают. Ракета угодила в машину в момент отключения энергоброни — и броня обычная, железная, не уступающая танковой, не выдержала. Новейший гравилёт, даже спроектированный больше, чем через век после ПЗРК, а созданный вовсе недавно, испустил струю чёрного дыма — и клюнул тяжеловесным носом вниз, с маху врезавшись в уцелевшую стену цеха. Стена обрушилась с оглушительным грохотом, подняв сноп пыли — но и сам гравилёт, опрокинувшись, отвесно рухнул вниз: видимо, вышел из строя антиграв. Остатки машины дымились, вращались какие-то колёса и шестерни, но никого живого через бронедвери не выбралось.
Ближе к вечеру по заводу несколько раз прошёлся огненный вал ракетных систем залпового огня, его утюжили ракетами, долбали с безопасного расстояния самоходки. И снова ползли, перемалывая гусеницами бетон и кирпич, танки и броневики, вытянувшись цепями, шла пехота охранения. Но из огненного ада, из такой круговерти, в которую и смотреть-то страшно, снова и снова летели рвавшие стрелковые цепи очереди, поражавшие броню огненные болиды, охочие до летающих целей ракеты. Где не удавалось остановить врага за оградой, резались в рукопашную. Если прорывались танки, шли в ход набитые взрывчаткой рюкзаки — и смельчаки, ценой жизни спасавшие товарищей. И раз за разом откатывался назад прибой камуфляжной расцветки, оставляя на заводских развалинах изуродованные трупы…
…А в спины наступающим редко, но метко летели крупнокалиберные пули. Ярцефф воевал так, как привык на Луне: расчётливо — но бесстрашно. И совершенно беспощадно.