Горы могут надежно защитить, но горы могут и неожиданно напасть. Это не степь — душа нараспашку. Тут смотри в оба: окружая противника, сам можешь угодить в ловушку. Так оно и случилось с Бахышем Мамедовым. На второй день наступления, когда батальоны стали терять локтевую связь между собой, полковой штаб был атакован немцами. Если бы не минометчики, отставшие из-за дождя от своей пехоты, штаб наверняка бы разгромили полностью. В короткой, но жаркой перестрелке было ранено трое связистов и убит Саша Иноземцев, славный малый, ординарец Бахыша.

Мамедов сильно переживал смерть Саши, которого взял к себе на Украине еще старый командир полка, погибший на Южном Буге. Тогда, весной, вся дивизия долго горевала, что майор Бондарь, только что награжденный орденом Суворова, немного не дошел до своего родного Николаева. Бахыш, приняв полк, по-прежнему называл его бондаревским: вместе с ним он прошел Северный Кавказ и Украину. Саша часто напоминал ему о драме, что разыгралась на самой кромке бужского берега.

А теперь вот нет и Саши. Осталась только Рая, вдова Ивана Бондаря: война свела их, обвенчала, война и разлучила их…

— Товарищ майор, вас к аппарату генерал, — доложила Мамедову старший сержант Донец.

«Легка на помине», — подумал Бахыш и открыл дверь в другую комнату, где располагались его связисты.

Генерал сообщил, что левый сосед ведет тяжелые бои в Заечаре, и потребовал к исходу дня овладеть местечком Р., о с е д л а т ь  заечарское шоссе и быть готовым к выполнению следующей боевой задачи. Бахыш развернул свою карту: до чего же эти Балканы напоминают родной Кавказ, только высоты не те, не кавказские.

— Капитана Лебедева ко мне! — распорядился он.

— Я здесь, товарищ майор, — отозвался капитан из коридора.

— Заходи… Чего притаился? И не слышно! Когда полк наступает, то начарт у всех на виду, а как заминка, то начарт и с глаз долой!

Лебедев знал, что шуточки Мамедова не от хорошей жизни. Досталось ему, значит, от комдива.

— Садись, бери карту, — уже серьезно сказал Мамедов.

Они сели за стол, плечом к плечу. Оба совсем еще молодые, едва достигшие верхней отметки комсомольского возраста. Но капитан был повыше майора, который выглядел бы вовсе юным, если бы не его усталые, потерявшие блеск глаза.

— Мы с тобой, Борис, неправильно воюем, — говорил Мамедов то чисто по-русски, то с восточным акцентом. — В горах каждый боец сам себе хозяин, а мы всю артиллерию, свою и приданую, собрали в одну кучу-малу. Великим полководцам подражаем, хотя у нас с тобой всего-навсего тысяча стрелков…

Бахыш в нескольких словах изложил свой план: распределить пушки, гаубицы и минометы по отдельным батальонам (на каждый придется почти по дивизиону), оставить в резерве роту и трехдюймовую батарею и атаковать городок с трех сторон одновременно, вдоль этих трех дорог, разделенных между собой невысокими увалами.

— Я вижу, ты не согласен, — заметил командир полка.

— Непривычно как-то.

— Партизанщина, хочешь сказать? Знаю, что артиллеристы предпочитают кулак растопыренным пальцам. Но тут горы.

— Мое дело маленькое, я пушкарь.

— Если будет еще одна война, то общевойсковыми начальниками станут уже артиллеристы. Вспомни меня тогда, Борис.

— Еще одной войны не будет.

— Тогда пошли на передовую…

Через час наступление возобновилось. Первый батальон, действующий в центре, вскоре потерял и зрительную связь с другими батальонами, которые старались охватить городок с юга и севера.

Бахыш нарочно поотстал от комбата-один, капитана Дубровина, чтобы не смущать его своим присутствием: хуже нет, когда во время боя стоит за твоими плечами старший командир.

Противник, вяло отстреливаясь, отходил, поняв, что может оказаться в  к о т е л к е. На юге погромыхивало сильнее: это немцы продолжали драться в Заечаре.

Вместе с Мамедовым шли начарт Лебедев, ПНШ Ольхов, Рая Донец, ее помощник с походной рацией через плечо, связные батальонов и трое автоматчиков — на всякий случай. Настроение у Бахыша поднялось: бывают и на войне такие вот минуты, когда идешь себе за отступающим противником, не замечая редких разрывов поодаль от тебя, и с каким-то умилением оглядываешься по сторонам. На западе круто возвышался амфитеатр Восточной Сербии, — чем дальше, тем гуще одна и та же синяя краска. Если взобраться на самую галерку, то с нее, пожалуй, откроется далекий вид на всю Моравскую долину, за которой стольный белый город Югославии. Но до него еще шагать да шагать через перевалы.

Командир правофлангового батальона прислал боевое донесение: вышел на исходный рубеж для общей атаки населенного пункта Р. Как быть дальше?

— Атаковать, не теряя времени, — приказал Мамедов.

Его беспокоило лишь то, что на левом фланге перестрелка усилилась и пехота вынуждена была залечь под минометным огнем. Нарисованной на карте подковы могло не получиться. Он хотел было приказать Лебедеву направить туда пушки из резерва, но хорошо, что помедлил.

Да, такое может случиться лишь в горах: на севере, на гребне пологого травянистого увала показались длинные, путаные цепи альпийских автоматчиков. Лебедев первым увидел их.

— К бою, на прямую наводку!.. — крикнул он командиру батареи, который, к счастью, держался от него поблизости. — Шрапнелью на картечь!..

Солдаты резервной роты едва успели принять боевой порядок. Бахыш кинулся на землю там, где стоял; рядом с ним лежало с десяток бойцов и офицеров из его оперативной группы. У всех были автоматы, кроме Лебедева. Бахыш бросил гневный взгляд на своего начарта с игрушечным вальтером в руках, но промолчал — не время для нотаций.

Дружно ударили все орудия. Немцы замешкались: они, как видно, совсем не ожидали встретить на глухом горном проселке русскую артиллерию. Но вот головная цепь колыхнулась во всю длину и, увлекая за собой загнутые назад крылья, покатилась по косогору на дно лощины, прямо на огневую позицию батареи. Трехдюймовки заработали как автоматические зенитки, — часто, взахлеб, перебивая друг друга. Наводчики расстреливали в упор альпийскую пехоту, и она валилась, как морские волны на песчаной отмели. Однако все ближе и ближе накаты этих волн, которым, кажется, не было конца, — там, за гребнем северного увала.

Комбат Дубровин в первую же минуту верно оценил положение у себя в тылу. Обычно он был тяжеловат на подъем, а тут — куда девалась его раздумчивая медлительность — он поднял ближнюю от себя роту и, повернув ее без малого на сто восемьдесят градусов, повел в контратаку.

«Молодец, Андрей!» — хотелось крикнуть сейчас Мамедову. Уж на этот-то раз он непременно добьется, чтобы комбат был представлен к званию Героя. Выручил под Кишиневом, когда немцы окружили в Котовском лесу полк, и теперь нашелся.

Противник не успел развернуться фронтом на запад, навстречу Дубровину, как тот с одной ротой налетел на горных стрелков, ударил по их растянувшемуся флангу. Они сгрудились, отпрянули к центру, под кинжальный огонь артиллеристов. А на самом гребне уже стали рваться мины: это полковая батарея, приданая дубровинскому батальону, тоже повернула свои стволы на целых полкруга.

Мамедов понимал, что немцы, подстегнутые хлопками минометов, наверняка, бросятся на дно лощины и опрокинут жидкий заслон на своем пути… Если бы Дубровин догадался двинуть весь батальон на северо-восток… Но тогда немцы могут ударить и с фронта, — чего и опасается комбат. Вот ведь чертовщина какая!.. И досаднее всего то, что ты сам сейчас уже не командир полка, а рядовой стрелок, который должен отбиваться наравне со всеми. Бахыш стрелял короткими очередями, экономя запасной диск для решающей минуты. Он не мог сказать себе, сколько убил автоматчиков за это время (и убил ли хоть одного вообще?), но ом видел, как под его пулями жмутся к земле эти знающие себе цену  э д е л ь в е й с ы, и уже тем был доволен, что не зря лежит в боевой цепи.

Он оказался прав: немцы пошли на отчаянный прорыв. Они бежали под уклон, спотыкались, падали и не вставали, а живые со всего разгона перемахивали через мертвых и тут же сами неловко оступались под убийственной картечью… Ах, какое это счастье — русская артиллерия, без нее совсем бы туго пришлось и всей Европе… У Бахыша кончался второй запасной диск, когда Андрей Дубровин снова поднял своих бойцов в контратаку. Немцы залегли в полсотне метров от жиденькой цепочки — оперативной группы штаба — и начали поспешно отползать по очереди к гребню увала, не на шутку встревоженные сильной перестрелкой справа.

Не прошли!

Артиллеристы провожали  э д е л ь в е й с о в  до тех пор, пока те не скрылись за увалом. Хорошо бы преследовать их и дальше, но снаряды были на исходе.

Командир полка встал, огляделся. По всему косогору лежали трупы немцев, особенно кучно перед крайним левым орудием, которое противник наверняка бы захватил, стоило Дубровину немного опоздать со своей подмогой. Бахыш послал к нему вестового с приказанием продолжать выполнение боевой задачи дня.

Еще засветло полк Мамедова занял населенный пункт Р.

Это был второй городок, освобожденный в горах Восточной Сербии, на Белградском направлении, и естественно, что он вошел во все оперативные сводки — не только дивизии, корпуса, армии, но и фронта, тем более, что немцы еще удерживали город Заечар.

Сербы толпились на окраинах местечка, угощали красноармейцев виноградом, домашним рислингом, звали к себе в гости. Едва штаб расположился на ночлег, Мамедов созвал комбатов, артиллерийских офицеров, замполитов, выслушал их краткие доклады и отдал приказ о круговой обороне до утра.

— Утро вечера мудренее, — сказал он вполне по-русски, закрывая этот «Военный совет» полка. — А теперь все свободны, капитану Дубровину остаться.

Когда офицеры разошлись, Мамедов запросто обнял комбата.

— Спасибо, Андрей, опять ты нас всех выручил!

— Что вы, товарищ майор? Любой на моем месте принял бы такое решение.

— Любой да не каждый.

Дубровин был смущен: он медвежковато переминался с ноги на ногу, совершенно искренне не понимая, что же особенного, из ряда вон выходящего в его поступке. Больше того, он бы не удивился даже, если бы командир полка малость пожурил за некоторую вялость второй атаки: ну, может, ругать сильно не за что, но пожурить для порядка мог.

— Ты не думай, что я благодарю тебя за спасение моей персоны. Ты выручил весь полк. Вот мне только что сообщили из дивизии, смотри, какое положение создалось на фронте. — Мамедов подошел к столу, на котором лежала наспех склеенная карта. — Мы оказались на стыке встречных потоков войск противника: немцы двигаются с юга, отступая из Греции, — потому они так и дерутся в Заечаре; и немцев поджимает с севера Второй Украинский.

— Ясно, товарищ майор.

— Ты, наверно, думаешь, почему я не ввел в общую обстановку командиров подразделений? К утру все станет яснее. Скоро получим боевой приказ комдива… Ужинать будешь?

— У меня есть дела в батальоне.

— Хорошо, иди в батальон.

Рослый, на целую голову выше Мамедова, неуклюжий, грузноватый не по летам, Дубровин вяло козырнул и направился к выходу. Но в это время на пороге появилась Рая Донец. Он посторонился.

— Обожди-ка минутку, — сказал командир полка. — Может быть, есть что-нибудь новое.

Раиса положила на стол радиограммы, только что полученные из штаба дивизии.

— Присядь на минуту, — сказал уже ей Мамедов.

Пока он читал, Дубровин осторожно поглядывал на Раису. Похорошела, округлилась, на щеках проступил румянец. А то все ходила тень тенью после гибели Бондаря, никого не слышала, не видела. Жизнь быстро берет свое, если тебе всего-навсего двадцать два года. Теперь она опять становилась прежней  Р а д и о - Р а е й, как звали ее весело до замужества.

Рая смотрела в одну точку перед собой. Лишь единственный раз мельком взглянула на Дубровина, будто вспомнив, что он здесь, у открытой на террасу двери, и снова отвела спокойный, горьковатый взгляд в сторону. Она знала еще с Кавказа, что этот некрасивый, нескладный, но очень добрый и скромный человек, души в ней не чает. Об этом знал и Бондарь. Впрочем, многие, наверное, догадывались: ничто так не обращает на себя внимание, как безответная любовь, словно бы и тщательно скрываемая от посторонних.

— Хорошо, идите, — сказал Бахыш им обоим.

На улице Дубровин приостановился, но  Р а д и о - Р а я  прошла мимо, не сказав ни слова.

Оставшись один, Мамедов достал из полевой сумки бланк наградного листа и решил сам, не поручая никому, написать реляцию о сегодняшнем поступке своего комбата. Где-где, а на фронте ничего нельзя откладывать на завтра, тем более уж реляции. Сколько из-за этого храбрейших людей остается в тени последующих событий. И скольких примеров мужества навсегда лишится потом военная история. К тому же, упустишь время — и недавний бой покажется самым рядовым, ничем неприметным среди других. Нет, нет, в таких делах надо идти по горячему следу.

Мамедову помешал капитан Лебедев: явился со сводками о боеприпасах.

— Надеюсь, все? — спросил командир полка, возвращая ему подписанные бумаги.

— Так точно. Остальное завтра.

И Бахыш, еще настроенный на торжественный лад реляции о комбате, вдруг заговорил сердито, резко, отчего акцент его стал заметнее:

— Вот что, ка́питан, до ка́ких пор вы будете играть в войну? Вы бросьте эти штучки! Сами за́бавляетесь трофейными пугачами, и артиллеристы, глядя на вас, ходят с одними па́рабеллумами да ва́льтерами. Чтоб за́втра у всех были а́втоматы!

— Есть.

— Ха́рош строевик! Лежит сегодня в цепи и отстреливается детской игрушкой. Пеняйте на себя, если еще раз увижу на НП без табельного оружия…

— Слушаюсь, товарищ майор.

— Вас следовало бы наказать, да батарейцы выручили своего начарта — ха́рашо поработали. Объявите им благодарность.

— Слушаюсь.

— Вы свободны, — сказал Мамедов, хотя и намеревался оставить сегодня Лебедева поужинать вместе. У них были на редкость переменчивые отношения.

Реляция не получалась — настроение было испорчено, и Бахыш, вопреки своему правилу, отложил это занятие до следующего вечера. Он долго не ложился спать, ходил по комнате, курил одну за другой болгарские сигареты, к которым успел привыкнуть, и все чего-то ждал. Да и дождался.

Во втором часу ночи к нему влетел майор Зарицкий, начальник дивизионной разведки, с утра находившийся в полку.

— Плохо дело, Бахыш. Крупные силы противника вышли в тыл.

— Вздор! Ты спал? Не похоже… — Мамедов лукаво, с прищуром, оглядел всегда расфранченного майора, и белозубая улыбка тронула его загоревшее лицо.

— Оставь, я вполне серьезно. Мои ребята только что сообщили.

Мамедов нахмурился, стал звонить оперативному дежурному:

— Поднять полк по тревоге!.. Да-да, полк — в ружье!.. — И, бросив трубку, сказал начальнику разведки: — Ну, смотри, Костя, если ты зря наделал шуму. Идем.

Когда они выбежали на улицу, кромешную тьму южной ночи полоснула сухая орудийная зарница. И тут же гулко раскатилось в горах ступенчатое эхо выстрела. Вслед за ним заухали другие пушки, что стояли наготове близ северной окраины местечка.

— Орел Лебедев — не дремлет! — нарочно громко сказал Мамедов (пусть разведчики не очень-то задаются: бондаревский полк никогда не подводит дивизию).

А бой тем временем охватывал глубокую котловину и с запада. Там тоже началась ружейная пальба: это вступал в дело батальон Дубровина. Туда и поспешил командир полка, все еще не веря, что немцы могут ударить с тыла.