Что ж, без малого прожитая жизнь на виду у всех. Не оттого ли молодые люди, наверное, лучше знают старших, чем те своих наследников. Какой бы проницательной ни была старость, как бы ни гордилась ясновидением, все-таки племя младое действительно незнакомое. Сколько в нем своеобычной новизны, всего того, что привносит в его судьбу само время. Пусть людям пожившим иной раз думается, что только им дано физически чувствовать ход времени, но история — не беговая дорожка, точно рассчитанная для побития рекордов, и принимающие эстафету вправе искать наиболее спрямленный вариант собственной дистанции. Вот отчего нелегко себе представить, как во всех деталях вывершатся судьбы ныне молодых людей, хотя общие контуры будущего просматриваются довольно четко.

Максим частенько теперь задумывался о молодежи. И, конечно, его раздумья начинались с сына, которому недавно исполнилось двадцать девять лет. Целое поколение поднялось на крыло после Победы: оно не знает ни войн, ни голода, ни разрухи. Первое такое в революционном обществе. Нет, конечно, не обязательно проходить огонь и воду и медные трубы для того, чтобы стать настоящим человеком. Каждое время испытывает молодых людей по-своему, но безотчетная родительская любовь, как и недостаток внимания, могут легко нанести ущерб становлению характеров. Кому-кому, а Максиму приходилось заниматься и такими персональными делами коммунистов, когда их будто ни в чем не упрекнешь, кроме одного, — в странном неумении быть главой семьи: или слишком балуют юных домочадцев, или, наоборот, из-за вечной занятости надеются на общество, которое-де за все в ответе.

Если говорить начистоту, Максим тоже уделял мало внимания семье: у него почти не оставалось свободных вечеров, а редкие выходные дни в году можно было пересчитать по пальцам. Все заботы о сыне ложились на плечи матери, которая сама с утра до вечера пропадала в своей поликлинике. С точки зрения ортодоксальной педагогической науки, из Юрия, их единственного сына, мог вырасти невесть кто. Но он, к счастью, рано заявил о полной самостоятельности. Окончив школу, собрался в Свердловск, в Уральский политехнический, и не потому, что тот предпочтительнее местного, а чтобы находиться подальше от родителей. Как ни упрашивала мать, Юрий настоял на своем: «Мне надоели поблажки учителей. Да и ребята говорят между собой, что, мол, Юрке Воеводину не страшны любые экзамены в нашем институте. Опять намек на отцовскую должность»… И уехал с молчаливого согласия отца и к явному неудовольствию матери. В Свердловске выдержал трудный конкурс, учился жадно, неистово, как учатся обычно те, кому надеяться не на кого. Закончил институт с отличием. Мог отправиться в какой угодно город — пожалуйста, выбирай. Мать настойчиво звала к себе. Он отказался. Четыре года строил на Тюменском Севере. Аккуратно слал каждый месяц переводы, зная с детства, что доходы отца невелики. (Это обыватели считают, что у партийных работников денег куры не клюют.) Неизвестно, сколько бы он пробыл там, на нефтяном Севере, если бы не заболел отец. Слово «инфаркт» прозвучало для Юрия как выстрел из-за угла. Он вернулся на родину, пошел в трест к Платону Ефремовичу Горскому, который определил его начальником линейного стройуправления. Юрий хотел было еще походить в прорабах вместе со старыми дружками-приятелями, но Платон и слышать об этом не хотел. Так и тянет Юрий эту участковую лямку второй год в новом жилом массиве на восточной окраине города. Управляющий трестом похваливает его, ставит в пример опытным инженерам. А Юрию все кажется, что это очередной аванс за отцовские заслуги.

Елизавета Михайловна была откровенно довольна тем, что сын наконец дома. Почти десять лет находилась она в разлуке с ним, пока он учился, потом работал на тюменской стройке. Ну, прилетал, бывало, на короткие зимние каникулы, а на лето уезжал в Сибирь со своим студенческим отрядом. Уже дипломированным инженером, он и в отпуск-то наведывался не каждый год, ссылаясь на занятость. Мать тревожилась: до каких же пор сыну жить бобылем-холостяком, как ему не надоели все эти общежития, столовые? Этот цыганский образ жизни?.. Елизавета Михайловна пыталась вразумлять его, когда они встречались накоротке, что самое время обзавестись семьей, что молодость уходит, как вешняя вода. Он неловко отмахивался и переводил разговор на другую тему. Максим не вмешивался, наблюдал со стороны. Если же Елизавета Михайловна начинала жаловаться на сына, Максим, посмеиваясь, отвечал: «Экая беда! Пока Юрий холостяк, я сам чувствую себя бравым молодцом». — «Вот и поговори с тобой», — обижалась она, втайне довольная тем, что сын работящий, энергичный, не заносится. Просыпаясь по ночам, она до рассвета не смыкала глаз, все думала о сыне. Кто долго выбирает, тот обязательно уж выберет на свою головушку. Именно такие и попадают впросак из-за собственного добродушия — им все кажется, что своекорыстных девушек вообще нет на свете. Никто, быть может, так и не легкомыслен в поздних увлечениях, как эти серьезные молодые люди, не переболевшие в ранней юности первой любовью… Тут Елизавета Михайловна спохватывалась: но ведь сам Максим женился на четвертом десятке лет, едва познакомившись с ней, молоденькой студенткой мединститута, которую ни за что не хотела выдавать за великовозрастного жениха ее щепетильная мама. Сейчас подумать страшно, если бы та наивная, увлекающаяся Лизонька вышла за кого-нибудь другого… Но то случилось вскоре после войны, когда отношения между людьми были намного чище, будто озонированные, как воздух, неслыханной грозой…

И вот теперь все эти ее тревоги за сына начали постепенно отодвигаться в прошлое. С недавнего времени Юрия стали посещать по воскресеньям инженер Злата Румянцева и приемный сын Платона Ефремовича Горского, журналист Владлен. Началось с того, что Юрий привел их на ужин в день своего рождения. Елизавета Михайловна с облегчением вздохнула: «Слава богу, в доме появилась девушка!» Конечно, Злата была для нее пока загадкой, симпатичной, даже милой, но все-таки загадкой, которую надо непременно разгадать, и чем скорее, тем лучше. Одета модно — брючный ансамбль, цветные туфли на платформе. Льняные тонкие волосы распущены и мягко текут, струятся по худеньким плечам. Глядя на такую, ни за что не скажешь, кто она: начинающая актриса местного театра или модельерша из ателье, диктор телестудии или просто мамина избалованная дочка. Потому-то Елизавета Михайловна несколько смутилась, когда Юрий объявил за ужином, что Злата Романовна инженер-экономист.

— Очень приятно, — отозвалась хозяйка дежурной фразой.

— А я подумал, что вы поете, — весело заметил Максим.

Злата непринужденно рассмеялась:

— Что вы! Моя партитура — сводки о выполнении плана.

— Поет, конечно, поет, если план выполняется, — сказал Юрий. — Но если не хватает какого-нибудь процента, то и не разговаривает!..

В дом Воеводиных вернулся вольный ветерок далекой, отшумевшей молодости. Хозяин дома приосанился, наблюдая шумное застолье. А Елизавета Михайловна совсем расцвела добрыми улыбками. Очень моложавая, стройная для своих пятидесяти лет, она с девичьей легкостью ухаживала за гостями, особо стараясь угодить Злате. Та вызвалась помочь хозяйке. Елизавета Михайловна запротестовала, но гостья немедленно отправилась с ней на кухню, чтобы подать на стол жаркое. Это и вовсе понравилось Елизавете Михайловне.

Ну, а после ужина танцевали. Сначала хозяйка с любопытством приглядывалась к тому, как танцует нынче молодежь, как Злата попеременно приглашает то Юрия, то Владлена, не желая никого обидеть. Потом сама решила тряхнуть стариной, когда ее учтиво, как истый кавалер, осмелился пригласить Владлен. Ради сына на все пойдешь, только бы он подольше побыл с этой Златой, которая, видно, кружит им головы обоим — и Юрию и Владлену. Максим сидел у окна на правах «заведующего музыкальной частью». Он менял пластинки на рижском стереофоническом проигрывателе, загодя подбирая вещи старинные, славные. Наконец дошла очередь до огневых таборных мелодий. «Тут уж у моей Лизы равных нет», — с удовольствием подумал он. Каково же было его удивление, когда Злата без всяких колебаний приняла вызов хозяйки на цыганский перепляс, дерзко вошла в круг, приостановилась, выжидая такт, и, раскинув руки, изящно поплыла по кругу. Максим невольно засмотрелся на эту беленькую цыганку из строительного треста: как она дробно, звонко отплясывала перед Лизой, ожидавшей своей очереди. Нечаянно возникшее соревнование раззадорило Елизавету Михайловну, и Максим хотел было повторить пластинку, да пощадил жену — все-таки она далеко не комсомолка и нелегко ей соперничать с самой молодостью в таком бесшабашном ритме. Музыка оборвалась. Хозяйка, тяжело дыша, расцеловала гостью.

С того вечера Злата и Владлен стали бывать у Воеводиных. «Но почему они всегда заявляются вдвоем? — ревниво тревожилась Елизавета Михайловна. — Могла бы Злата и одна зайти». Ее начинала не на шутку беспокоить мысль о том, что эта знающая себе цену девушка действительно водит за нос и Юрия, и Владлена. А Юрий по ничтожному своему опыту не придает значения этой кокетливой игре. Мог бы прямо объясниться с ней — ведь не школьник, не студент, вполне взрослый человек.

Соберется за столом эта троица и подолгу рассуждает о генплане города, о стройке, о Платоне Ефремовиче Горском, которого они боготворят. Да разве в их-то годы не о чем больше поговорить? Владлен выступает в роли берущего интервью у инженеров, а Злата и Юрий наперебой рассказывают ему о строительных делах. Если же дома оказывается Максим, то затевается разговор на философские темы. Тогда весь вечер идет жаркий спор о  с м е н е  к а р а у л о в, о том, что думают младшие о старших, которые сполна отвоевали свое и отработали. Максим доволен, что молодые люди откровенны с ним и пусть излишне горячатся, когда заходит речь о недавнем прошлом, но ясно видят главное — что уже достигнуто, несмотря на все издержки.

Максим умел ладить с молодежью. Он никогда не обескураживал ни личным опытом, ни положением в обществе. Он искренне был уверен в том, что и у молодых есть чему поучиться. Опыт опытом — это наживное, а вот непосредственность восприятия с годами заметно утрачивается. К тому же послевоенное поколение свободно от минусовых перегрузок прошлого, и в этом его преимущество перед старшим, которому довелось в середине века пережить и острую боль неслыханных потерь, и неожиданную горечь духовного повзросления.

Елизавета Михайловна хорошо понимала Максима: ему хотелось не умозрительно, а психологически заглянуть в будущее, живо общаясь с молодежью. Потому он охотно бывал с этой троицей — Юрием, Златой и Владленом. Когда же они просили его поделиться воспоминаниями о войне, то вся компания засиживалась до поздней ночи. Комиссару дивизии было что рассказать о драматическом периоде отступления, о котором меньше пишут книг и ставят кинофильмов. Отечественная война — поистине бесконечная череда подвигов, но именно массовый героизм сорок первого стал ее великим взлетом. Сколько еще неоткрытых Брестских крепостей таят в себе те неимоверно тяжкие месяцы начального противостояния! Не только Злата и Владлен, но и Юрий многое слышал от отца впервые, будто тот приберегал свои рассказы до поры до времени.

— Замучил ты их, — упрекнула его сегодня Елизавета Михайловна, когда сын пошел проводить Злату и Владлена. — Устроил настоящий молодежный клуб на дому.

— И даже с танцами! — добавил он.

— Поговорил бы лучше с сыном, почему до сих пор не женится. Как ты смотришь на Злату Румянцеву?

— А как я могу смотреть? Ладная дивчина, интеллектуалка. Нынче в моде интеллектуалы.

— Юрий, кажется, к ней неравнодушен, но она ни на шаг не отпускает от себя Владлена.

— Для баланса.

— Для какого еще баланса? Знаешь, Максим, с тобой никогда не поговоришь серьезно.

— Да что ты от меня хочешь? Чтобы я отвел их в загс? Уволь, матушка, уволь! Они сами как-нибудь разберутся.

— Злата нравится мне.

— Что ж, поздравляю! От свекрови многое зависит. Ведь антагонизм между свекровями и снохами сохранится даже при коммунизме.

— Между нами это исключено.

И Елизавета Михайловна не удержалась, чтобы не поделиться с ним добытыми по крупицам сведениями о Злате, о ее родителях. Мать Златы осенью сорок первого года была эвакуирована из Тульской области на Урал. Помыкала горе, пока муж не вернулся с фронта. Только Румянцевы начали было жить заново, нажили дочку, обзавелись квартирой, как заболел глава семьи. Старые раны, наспех залеченные в медсанбатах, дали о себе знать, и он уже не вернулся из госпиталя. Эту новую разлуку о мужем не смогла одолеть несчастная женщина: через год она умерла от туберкулеза, оставив девочку круглой сиротой. Маленькая Злата воспитывалась в детском доме, потом в школе-интернате. У нее никого не осталось ни в Подмосковье, ни на Урале. Одинокая былинка в поле, вспаханном войной. Но она выстояла, вопреки всем бедам. Окончила институт, получила диплом инженера-экономиста — сама стала на ноги. Вот уж действительно начала жизнь с нуля. Не то что иные молодые люди, для которых заранее готовятся и синекуры, и меблированные квартиры, и даже автомобили, а им всего этого мало, им еще надо блистать в столицах. Нет-нет, лучшей жены для Юрия, чем Злата, она, Елизавета Михайловна, и не пожелала бы. Пройти мимо такой может лишь незрячий…

Юрий, Злата и Владлен долго бродили в тот субботний вечер по набережной Урала: Максим Дмитриевич настроил их на философский лад. «Вам не надо никого копировать, — сказал сегодня Максим Дмитриевич. — Истинное продолжение нашего дела — это не механическое повторение опыта прошлого». Но все-таки в его словах чувствовалась глубинная озабоченность. Откуда она? Что это, оборотная сторона родительской любви, в которой всегда хватает беспокойства?

Владлен со свойственной ему запальчивостью рассуждал:

— По-моему, тут все проще, чем мы думаем. Многих пожилых людей не только радует, но и заботит наша безоблачная молодость. Вполне понятно. Ведь что бы там ни говорили о нынешней борьбе за хлеб, разве можно ее сравнивать с хлебозаготовками в тридцатые годы? И если туго приходится иной раз тем же строителям БАМа или добытчикам тюменской нефти, все-таки им куда вольготнее по сравнению с тачечниками Магнитки или разведчиками Второго Баку. Остается одно: завоевание космоса — принципиально новое поле для подвижничества в наше время. Да, Земля так обязана своим чернорабочим, что и поднятые каменщиками города, и ухоженные крестьянами поля особенно прекрасны и притягательны в ее голубом свечении, когда люди смотрят на Землю с космических высот. Однако появилась новая мера героизма…

— Опять ты не обошелся без готовой формулы, что в жизни всегда есть место подвигу, — перебила Злата красноречивого Владлена. — Мы говорили о земном, а ты нас увел в космос, Там пока что побывало несколько десятков человек. Речь идет о том, как мы, простые смертные, выглядим в глазах бывших фронтовиков.

— Я и хотел сказать, что каждое поколение имеет свои высоты духа.

— Привык ты, Владлен, к прописным истинам. Но нет-нет да и собьешься на ходу: то у нас безоблачная молодость, то время ждет от нас икаровой отваги. Не логично выходит у тебя.

Юрий с любопытством поглядывал на Злату, на Владлена. Теперь горячилась Злата, по-мужски твердо вышагивая в своих расклешенных брюках, а Владлен только вяло защищался с виноватой улыбкой на ярких девичьих губах.

— А ты, Юрий, почему все молчишь? — вдруг обратилась к нему Злата.

— Набираюсь ума-разума.

— Весь в отца, привык выступать последним! — И она сама взяла его под руку. — Ты согласен с отцом, что младшее поколение лучше знает старшее?

— Вполне.

— Тогда, выходит, вся их озабоченность напрасна.

— Нет, не напрасна. Они не сомневаются, с кого мы будем делать жизнь, но как у нас это будет получаться — покажет будущее. Кто же спокойно смотрит в будущее?

— Может, ты и прав, — сказала Злата, подумав сейчас уже о себе, о личном будущем.