«Шесть славных лет»
«И без вас получу в Париже!»
Давно подмечено, что настоящие ученые России отличались не только умом и талантом, но и упрямством и непоседливостью.
Вот и Михаил Васильевич Остроградский был охарактеризован в детстве, как «мальчуган наблюдательный, сметливый, но весьма упрямый».
В 1809 году восьмилетнего Михаила устроили в гимназию. Но что-то не сложилось там у будущего светила науки.
Его отец, небогатый полтавский помещик, справедливо решил: коль не дается сыну учение, надо ему служить. И задумал он определить Михаила не куда-нибудь, а в Петербург, в гвардейский полк.
Но Остроградского-старшего отговорили родственники. Выдержит ли мальчуган в пятнадцать лет все тяготы гвардейской службы?
Так, в 1816 году, после недолгих семейных обсуждений, Михаил оказался в Харьковском университете. Трехлетний курс физико-математического факультета он блестяще завершил за два года.
Вскоре талантливый студент успешно сдал экзамены на степень кандидата, но желанной ученой степени так и не получил. Университетское начальство обвинило Остроградского в дерзости, непокорности и в постоянных прогулах лекций по «Богопознанию и христианскому учению».
Видимо, двадцатилетний Михаил вовсю проявил упрямство. Ему не только не присвоили научную степень, но и лишили диплома об окончании Харьковского университета.
Остроградский и тут показал свой нрав: никаких извинений и просьб!
— И без вас получу и знания, и диплом — в Париже!.. — заявил он университетскому начальству перед тем, как демонстративно хлопнуть дверью.
Почему именно Париж?
Выбор был не случайным.
Михаил, еще в первый год обучения в Харьковском университете, познакомился с трудами выдающегося французского ученого Пьера-Симона Лапласа: «Небесная механика», «Изложение системы мира», «Аналитическая теория вероятностей». Эти труды Остроградский читал в подлиннике.
Лаплас стал его кумиром и учителем.
Михаил Васильевич Остроградский
Спустя годы об этом французском ученом одна из первых русских женщин-математиков Елена Литвинова писала: «Строгий и взыскательный к себе на поприще науки, великий ученый ничем не стеснялся в жизни; иногда поступал хорошо, иногда дурно, смотря по обстоятельствам, менял свои убеждения, по-видимому, пренебрегая всем этим как бесконечно малым сравнительно с великими научными интересами, грандиозными планами в этой области.
Так относился он вообще к жизни, так, а не иначе, относились современники к его жизни, считая все в ней тоже бесконечно малым сравнительно с его учеными заслугами».
Даже противники Лапласа отмечали его искреннюю заботу о студентах и молодых ученых.
Неизвестно, имел ли Михаил Остроградский рекомендательные письма к светилу науки. Но Пьер-Симон Лаплас весьма радушно принял юношу из России.
Вино с кипятком
Прошло пару месяцев пребывания Остроградского в Париже, и с ним случилось то, что частенько происходит с россиянами во французской столице: закончились деньги.
Занимать у соотечественников? Не позволяла гордость, к тому же Михаил еще не был настолько близко с ними знаком.
На какое-то время голодающего ученого выручил хозяин винного погребка. Остроградский снимал комнату на улице Сент-Маргерит. Погребок находился в соседнем доме, и Михаил заходил туда, чтобы заказать на ужин хлеб и полбутылки самого дешевого вина. На большее не было денег.
К изумлению владельца погребка, студент обычно просил разбавить напиток кружкой кипятка.
— Теперь так принято в России? — однажды полюбопытствовал он.
— Да, в моей деревне это считается изысканным ужином, — невозмутимо ответил Остроградский.
Все же хозяин понял, в чем дело, и предложил:
— Не хотели бы поработать у меня?.. Всего лишь пару часов в день… Вернее, в ночь…
— Смотря в чем работа заключается, и не помешает ли она заниматься наукой, — важно ответил Остроградский.
— От самого академика Огюстена Коши я слышал, что физический труд способствует математической мысли, — поспешно ответил хитрый, но добрый хозяин погребка. — Вам, месье, предлагаю разгружать бочки с вином и возвращать пустые. Их привозят мне по ночам, так что знакомые вас не увидят. Согласитесь: сытные завтраки и ужины лучше, чем глоток вина в кружке с кипятком.
Дворянину — разгружать бочки!..
Не дай бог, узнают об этом в России и парижские знакомые!..
Но голод сделал свое дело. Остроградский согласился.
Ночные поиски
Может, прав был академик Коши, когда заявлял, что физический труд помогает математическому мышлению?
Михаил почти не уставал от своей ночной работы. В ожидании повозки он частенько писал мелом формулы и решал математические задачи.
Однажды Лаплас поручил ему сделать доклад в Академии наук. Для молодого иностранца это была большая честь.
Остроградский тщательно готовился к ответственному выступлению. На пустой бочке он записал и тезисы выступления, и формулы.
Как-то получилось, что после этой сложной работы Михаил заснул, прямо в погребке. А когда очнулся, — воз с пустыми бочками уехал.
— Но ведь там мои записи!.. А утром — доклад!.. — отчаянно воскликнул ученый.
Хозяин погребка назвал адрес на окраине Парижа, куда увезли винные бочки. И Остроградский, не раздумывая, кинулся в погоню.
Лишь на рассвете он отыскал вожделенную бочку. Бумаги с собой не было, чтобы переписать тезисы и формулы. Но Михаил обладал прекрасной памятью…
В то утро Остроградский не опоздал в Академию и сделал замечательный доклад. Даже его непрезентабельный вид не смутил слушателей.
«Не мог видеть мучения»
— Я рад вашему успеху, — одобрил выступление Лаплас. — Прекрасное знание предмета, творческий подход, свежий взгляд, почтительное отношение к коллегам-предшественникам, и в то же время — своя позиция…
Академик внезапно прервал похвалу и отступил на шаг от ученика. Затем он достал надушенный носовой платок и помахал возле своего лица.
— Но, простите, месье Ост-ро-градский, — снова заговорил Лаплас. — От вас разит, как от прохудившейся бочки с низкопробным вином!.. Вы что, по утрам?..
— Никак нет, — бодро перебил учителя Михаил. — Просто я делал записи к докладу на винной бочке.
Лаплас внимательно взглянул на Остроградского и все понял:
— Подобное я еще не слышал… Вот что, молодой человек, с этой минуты вы поступаете ко мне на службу. Жить и столоваться будете у меня. Надеюсь, я смогу обеспечить вас более подходящими предметами для научных записей, чем бочки из-под вина.
Однажды Остроградский приметил, как его учитель весь вечер бился над решением задачи.
Чтобы не смущать мэтра, Михаил тихонько направился в свою комнату.
Утром он увидел измученного бессонной ночью Лапласа и понял: решение не найдено. Приставать с вопросами к учителю Михаил не стал.
В тот день академик вернулся домой поздно. Первым делом он кинулся к доске, на которой всю ночь пытался решить задачу.
Но — неподатливая задача была уже решена!..
— Кто?!.. Кто сумел это сделать?!.. — на весь дом закричал Лаплас.
Первым из обитателей дома в кабинет учителя явился Остроградский.
— Значит, это вы так блестяще справились с тем, что не одолел я!.. — сразу догадался Лаплас.
Михаил скромно кивнул в ответ.
— Как же вам удалось? — не отрывая взгляд от исписанной доски, поинтересовался академик.
— Не мог видеть ваши мучения, — почтительно ответил Остроградский.
«В математике своя красота»
— Шесть лет, проведенные в Париже, для меня — как успешное окончание шести университетов. Так много я почерпнул знаний в этом городе, — говорил впоследствии своим петербургским коллегам Михаил Васильевич.
Среди его французских учителей помимо Лапласа были и другие светила науки: выдающиеся математики Огюстен-Луи Коши и Жан-Батист-Жозеф Фурье. А совместно с французским педагогом и математиком Блумом Остроградский написал книгу «Размышления о преподавании».
В 1826 году Михаил Васильевич завершил работу «Мемуар о распространении волн в цилиндрическом бассейне». Она получила высокую оценку Парижской Академии наук и опубликована в трудах Академии.
Когда в 1828 году Остроградский вернулся на родину, его связь с французскими коллегами не прервалась. Многие свои научные труды он отправлял в Париж. Его «Курс небесной механики» получил доброжелательный отклик у известного французского астронома и физика Доминика-Франсуа Араго. Высоко оценил этот труд и выдающийся математик, член Парижской Академии наук Симеон-Дени Пуассон.
Большинство работ Остроградского переводились на французский язык.
В 1856 году Михаил Васильевич был избран членом-корреспондентом Парижской Академии наук.
Основоположник аэродинамики Николай Егорович Жуковский писал: «Находясь на верху славы, почтенный за свои ученые труды во всей Европе, Остроградский держал себя чрезвычайно просто и не любил говорить о своих личных заслугах».
В 1901 году, когда отмечалось столетие Михаила Васильевича, во французской прессе был опубликован отрывок из выступления Николая Жуковского: «В математике тоже есть своя красота, как в живописи и поэзии. Эта красота появляется иногда в отчетливых, ярко очертанных идеях, где на виду всякая деталь умозаключений, а иногда поражает она нас в широких замыслах, скрывающих в себе кое-что недосказанное, но многообещающее.
В творениях Остроградского нас привлекает общность анализа, основная мысль, столь же широкая, как широк простор его родных полей».
Под короткой выдержкой из выступления Жуковского стояли слова французского журналиста: «Париж будет помнить замечательного русского математика».
«Несмотря на зигзаги политики»
«Искать повсюду истину»
На протяжении XIX века политические взаимоотношения России и Франции резко менялись: то войны и дипломатические интриги, то мирные соглашения, радушные приемы государственных деятелей, заверения глав обоих государств в вечной дружбе.
Конечно, все это сказывалось и на научных контактах России и Франции. И тем не менее в XIX веке стремительно нарастало сотрудничество ученых двух стран.
В 1840 году в Париж приехал молодой русский ученый Николай Николаевич Зинин. Впоследствии известный французский химик Жан-Батист-Андре Дюма о нем сказал, что важнейшим научным и жизненным принципом Зинина стало древнее изречение: «Искать повсюду истину».
Николай Николаевич Зинин
В Париже Николай Николаевич не только работал и учился у корифеев науки Ж.-Б. Дюма и T.-Ж. Пелуза, но посещал университетские лекции и производственные предприятия, связанные с химией.
Хоть и не продолжительной была поездка Зинина во Францию, но он остался доволен ее результатами. Через несколько месяцев после пребывания в Париже он защитил диссертацию. Материалы к этой научной работе были собраны Николаем Николаевичем не только в России, но и в Германии и во Франции.
«Дедушка русской химии»
Ученик Зинина, известный химик и композитор, Александр Порфирьевич Бородин писал о своем учителе: «Николай Николаевич раньше многих других понял, что наука у нас до тех пор не будет дома, пока к разработке ее не будет положено начало самостоятельной русской школе…».
Наблюдая за тем, как Зинин проводил химические опыты в не очень приспособленных для этого лабораториях, Бородин отмечал: «И в такой архаической обстановке Зинин делал те изящные и поразительно точные исследования, которые открыли ему с почетом двери в европейские академии и поставили его имя наряду с крупнейшими именами западных химиков!..».
Работы Николая Николаевича по органической химии по крайней мере в XIX веке, изучались в Парижском университете, они были известны французским и химикам, и медикам.
По крайней мере до Второй мировой войной в Латинском квартале Парижа сохранялся дом, в котором в 1840 году снимал комнату Зинин. И русские эмигранты, указывая на старое здание, говорили: «Здесь жил наш замечательный ученый, «дедушка русской химии», Николай Николаевич Зинин».
Кавалер ордена Почетного легиона Франции
«Первый после Евклида, кто пошел правильным путем для решения проблемы о простых числах и достиг важных результатов, был Чебышев.
Английский ученый Сильвестр, сам занимавшийся проблемами, связанными с асимптотическим законом, назвал Чебышева победителем простых чисел, первым стеснившим их капризный поток в алгебраические границы».
Так писал о механике и математике Пафнутии Львовиче Чебышеве известный немецкий ученый Эдмунд-Георг-Герман Ландау.
Чебышев бывал в Париже во время своих непродолжительных командировок. Однако научный мир Франции по достоинству ценил его труды.
В 1849 году двадцативосьмилетний Пафнутий Львович защитил при Петербургском университете докторскую диссертацию «Теория сравнений». Вскоре она была переведена на французский язык. Во второй половине XIX века во Франции появились его работы: «Опыт элементарного анализа теории вероятностей», «О средних величинах», «О двух теоремах относительно вероятностей».
Чебышев выступал с докладами на сессиях Парижской Академии наук. Он обменивался научными достижениями и мнениями с известными французскими математиками Огюстом Коши и Шарлем Эрмитом.
— Несмотря на зигзаги политики, мы будем сотрудничать, учиться друг у друга, обмениваться опытом во имя науки, — заявил однажды на сессии Парижской Академии наук Пафнутий Львович.
О Чебышеве высоко отзывался Эрмит: «…гордость науки в России, один из первых математиков Европы, один из величайших математиков всех времен».
В 1860 году Пафнутия Львовича избрали членом-корреспондентом Парижской Академии наук, а спустя четырнадцать лет — академиком.
Несколько раз его приглашали работать во Францию. Но он ссылался на занятость и научные планы в России.
Отказ не повлиял на взаимоотношения Чебышева с французскими коллегами и официальным Парижем. В 1885 году президент Франции Жюль Греви вручил ему офицерский орден Почетного легиона. А пять лет спустя Чебышев был удостоен Командорского Креста этого ордена.
Институт, объединяющий народы
«Тон его… стоил целой проповеди»
Известный русский врач и общественный деятель Вячеслав Авсеньевич Манассеин говорил о Луи Пастере: «В XIX столетии, пожалуй, никто из ученых не притягивал к себе столько учеников и последователей, как он. Со дня основания в Париже Пастеровского института в нем постоянно можно встретить выходцев из России».
В словах Манассеина не было преувеличения. Один из основоположников медицинской иммунологии и микробиологии, Луи Пастер действительно притягивал своими научными достижениями, опытами, теоретическими работами, смелыми выводами специалистов со всей Европы. Его учениками и соратниками стало немало и русских ученых и медиков.
Беда нередко объединяет людей. Она заставляет совместно работать, чтобы ее предотвратить или справиться с ней. Бешенство — одно из самых опасных болезней для всех народов. Русские ученики Пастера говорили, что в его деятельности научные изыскания крепко связаны с жизненно важными запросами общества.
Луи Пастер в своей лаборатории
По воспоминаниям учеников, «Луи Пастер не пил сырого молока и мыл каждую вишню кипяченой водой, но не боялся брать пипеткой слюну из пасти бешеной собаки и бесстрашно работал у коек холерных больных».
Однажды коллега Пастера Девиль заявил Луи:
— Стоит ли так рисковать?.. И слюна бешеного животного, и нахождение рядом с умирающим от холеры человеком — не менее опасно смертоносного яда…
Пастер недоуменно взглянул на коллегу и, вместо ответа, сам задал вопрос:
— А долг?..
Девиль вспоминал: «Тон его при этом стоил целой проповеди».
В 60-х годах XIX века от изучения процессов брожения Луи Пастер перешел к исследованиям возбудителей заразных болезней людей и животных. А после переезда из Лилля в Париж он приступил к разработке методов борьбы с опасными инфекционными заболеваниями.
«Спасение человечества — на старом чердаке»
В 80-х годах XIX века в Париж на учебу и на практику к Пастеру потянулись ученые и медики из-за границы. Среди них было много русских.
Произошло это после того, как в 1879 году Луи Пастер открыл, что введение ослабленных микробов куриной холеры не убивает птиц, а делает их невосприимчивыми к смертельной болезни. Так появился метод прививок против инфекционных заболеваний. Спустя шесть лет Пастер сумел доказать, что профилактическая вакцинация помогает и против бешенства.
Назвать всех, кто проходил школу Пастера, невозможно. Ведь некоторые из них приезжали в Париж по другим делам. Но, познакомившись с его трудами, становились учениками Пастера.
Один из русских студентов был удивлен, в каких условиях в Париже приходилось работать выдающемуся микробиологу. Около пятнадцати лет его лаборатория располагалась на чердаке, в двух крохотных полутемных комнатках.
«Три человека уже не могли там развернуться, — вспоминал русский студент. — Трудно было поверить, что спасение человечества находилось на старом чердаке парижского дома…».
«В каждой российской губернии»
В начале 1886 года в Париж приехал Николай Федорович Гамалея. Молодой выпускник Петербургской Военно-медицинской академии несколько месяцев работал у Пастера. Гамалея изучал его прививки против бешенства и методику их применения.
Летом того же года Николай Федорович вернулся на родину. Вскоре благодаря ему, Якову Бардаху и Илье Мечникову в Российской Империи появились новые научно-практические учреждения — бактериологические станции, где впервые в стране стали делать прививки от бешенства. Как и Гамалея, Мечников, и Бардах обучались в Париже у Луи Пастера.
Прививка французского ученого спасла от бешенства 19 крестьян из Смоленской губернии. Этот случай убедил царское правительство в необходимости скорейшего распространения опыта Пастера и совершенствования его методов вакцинации.
Николай Федорович Гамалея заявил тогда, что станции, где делают прививки против бешенства, должны быть созданы в каждой российской губернии.
Согласно медицинской статистике, за 1886–1922 годы «пастеровские станции» зарегистрировали в России около 2800 случаев заболевания бешенством.
Открытие института
О победах Пастера и его учеников над опасными заболеваниями узнали во всем мире. Опыт требовал немедленного распространения.
Многие врачи, ученые, государственные и общественные деятели поняли необходимость организации всемирного центра по развитию микробиологии, иммунологии, паразитологии, биохимии.
В Париже началась международная подписка для сбора денег на создание такого научного центра.
Как отмечали современники, все подданные Российской империи, находившиеся в то время в Париже, сделали вклад в строительство Пастеровского института. Ни бедные студенты, ни промышленники и аристократы из России не остались в стороне.
В ноябре 1888 года научный центр был открыт. Первым его директором стал Луи Пастер.
В первые годы после основания этого института в нем работали наши выдающиеся соотечественники: микробиолог Сергей Николаевич Виноградский и хирург Николай Васильевич Склифосовский. А одним из первых Луи Пастер пригласил возглавить лабораторию в своем институте Илью Ильича Мечникова.
«Благодетель человечества»
Не каждый талант удостаивается при жизни достойных почестей. Славой и наградами Луи Пастер не был обделен. Хотя он к этому не стремился.
В 1875 году ему присудили национальную премию Франции, а через несколько лет наградили орденом Почетного легиона и избрали членом Французской Академии наук. Пастер имел награды почти от всех европейских стран. Многие зарубежные академии избирали его действительным или почетным членом.
Своим ученикам и сотрудникам он говорил, что лучшая награда для ученого — признательность народа и большое число последователей.
Самым важным свидетельством признания Пастера народом стал неофициальный титул — «Благодетель человечества».
Незадолго до смерти он пожелал ученикам: «Сохраните навсегда энтузиазм к работе, но присоедините еще к нему, как нераздельного спутника, строжайший контроль.
Не высказывайте ничего, что не могло бы быть проверено простыми и точными опытами».
«Русский альманах», изданный в Париже в самом начале 30-х годов прошлого века, приводил данные: со дня образования института Пастера в нем училось и работало около двух тысяч русских бактериологов и врачей.
Пример бескорыстия
Мечников и после смерти Пастера остался работать в его институте и даже был назначен заместителем директора.
Академик, руководитель этого научно-исследовательского центра с 1904 года, Пьер-Поль-Эмиль Ру, поздравляя Илью Ильича с семидесятилетием, сказал: «В Париже, как в Петрограде и в Одессе, Вы стали главой школы и зажгли в этом институте научный очаг, далеко разливающий свой свет.
Институт Пастера многим обязан Вам. Вы принесли ему престиж Вашего имени, и работами своими и Ваших учеников Вы в широкой мере способствовали его славе. В нем Вы показали пример бескорыстия, отказываясь от всякого жалованья в годы, когда с трудом сводились концы с концами…
Оставаясь русским по национальности, Вы заключили с Институтом франко-русский союз задолго до того, как мысль о нем возникла у дипломатов».
В двадцать два года Мечников, вместе с Александром Онуфриевичем Ковалевским, был удостоен престижной научной премии имени Карла Бэра. Молодые исследователи стали основоположниками новой отрасли биологии — сравнительной эволюционной эмбриологии.
Илья Ильич был не только «лабораторным ученым». Он стажировался в Германии, проводил исследования и опыты в Италии, преподавал в Петербурге и Одессе. Еще до переезда в Париж Мечников создал теорию происхождения многоклеточных организмов, изучал опасные микробы — возбудители чумы, холеры, столбняка и другие, знакомился с трудами по иммунологии.
В 1882 году Мечников, в знак протеста, демонстративно покидает Новороссийский университет в Одессе, где был профессором зоологии и сравнительной анатомии. Так он ответил на реакционные приказы Министерства просвещения Российской империи.
Илья Ильич продолжил свои научные исследования в домашней лаборатории, на собственные деньги.
Его деятельность в созданной им, второй в мире и первой в Российской империи, «пастеровской станции» через несколько месяцев завершилась вынужденной отставкой Мечникова. Этому способствовали козни и интриги реакционных врачей и чиновников.
Вскоре Илья Ильич получил приглашение Пастера и навсегда покинул родину. В России с того времени он бывал лишь наездами.
Всемирное признание
В 1892 году, когда во Франции свирепствовала эпидемия холеры, Мечников изучал свойства холерных микробов, искал способы эффективной борьбы с этим заразным заболеванием. Для этого он даже совершил самозаражение. В институте Пастера продолжались его исследования и других, опасных для человечества, болезней: столбняка, тифа, туберкулеза, чумы и других.
В 1900 году на парижском международном съезде врачей Мечников сделал доклад о своих опытах по изучению иммунитета. Это выступление было опубликовано во многих медицинских изданиях мира.
В 1908 году Мечникову была присуждена Нобелевская премия. Возможно, столь высокая научная награда способствовала решению посетить родину.
Помимо встреч с коллегами Илья Ильич выкроил время съездить в Ясную Поляну к Толстому.
Через несколько дней после беседы с Мечниковым Лев Николаевич вспоминал: «Илья Ильич произвел на меня самое приятное впечатление. Я не встретил в нем обычной черты узости специалистов, ученых людей. Напротив, широкий интерес ко всему, и в особенности к эстетическим сторонам жизни.
С другой стороны, самые специальные вопросы и открытия в области науки он так просто излагал, что они невольно захватывали своим интересом».
Новое направление поисков
Еще при жизни Луи Пастера Мечников поделился с ним планом разработки проблем старости и смерти. Однако приступить к исследованиям этих проблем Илья Ильич смог лишь в начале XX века.
Парижской научной общественности он прочитал лекции «Этюды о природе человека» и «Этюды оптимизма». Впоследствии под такими названиями были изданы книги.
Мечников выдвинул идею, что раннее старение является проявлением болезни, которую можно предупреждать и сдерживать ее развитие. Для этого ученый разработал особые методы питания.
В научных кругах Парижа его новое направление научных поисков вызвало одобрение. К нему даже обратился владелец ресторана с Монмартра, чтобы Илья Ильич составил несколько «оздоровительных блюд» для его заведения.
Точно не известно, как продвинулось сотрудничество хозяина ресторана и ученого. Но лекции Мечникова о проблемах старости пользовались в Париже успехом. Именно он явился создателем новой науки геронтологии.
Илья Ильич Мечников
Близко знавший Илью Ильича, Максим Ковалевский писал, что много времени у него отнимают: «…всякого рода посетители — газетные интервьюеры, болящие, между прочим, аппендицитом, которых Мечников лечил даром, приезжие ученые, люди, интересующиеся молочным лечением, пущенным им в ход кислым молоком с болгарскими бациллами…».
Не забывал России
Многолетняя жизнь во Франции не прервала его связи с родиной. Мечников переписывался и обменивался новыми научными разработками с Дмитрием Менделеевым, Климентом Тимирязевым, Иваном Павловым, Николаем Умановым, Иваном Сеченовым и другими соотечественниками.
Только за время работы Мечникова в Институте Пастера, здесь под его руководством прошли обучение и практику более тысячи ученых и медиков из России.
Один из его учеников Николай Федорович Гамалея как-то сказал: «При слове Париж я всегда вспоминаю Мечникова. Илья Ильич встречался практически со всеми представителями русской науки и медицины, приехавших хоть на самый короткий срок во французскую столицу».
Умер Илья Ильич в 1916 году в Париже, и, как он завещал, прах его хранится в Пастеровском институте, где ученый трудился почти 28 лет.
«Здесь дышалось легко»
«В благодарность Парижу»
Невозможно перечислить всех русских ученых и студентов, которые обучались, практиковались, занимались исследованиями в Париже. Вряд ли можно и достоверно определить, какую пользу они принесли Франции.
Многие французские ученые второй половины XIX века отмечали высокую культуру своих русских коллег, знание европейских языков, стремление постичь все, что касается их научного предмета.
Географ, геолог и путешественник Петр Александрович Чихачев много лет жил и работал в Париже. После возвращения в 1863 году из экспедиции по Малой Азии он сказал о французской столице: «Мне здесь дышится легко, работается вдохновенно… Только путешественники после долгой разлуки с Парижем могут понять его, увидеть и почувствовать в нем нечто неуловимое постоянным жителям города».
Чихачев проводил экспедиции по Франции и Италии, Алжиру и Тунису, путешествовал по Алтаю и Северному Китаю. В результате: многочисленные, составленные им, географические и геологические карты и научное описание тех регионов. Петру Александровичу удалось собрать богатейшие археологические, ботанические, зоологические и палеонтологические коллекции.
Его парижский коллега Эли де Бомон отзывался о Чихачеве с уважением, говорил, что научные работы русского географа и геолога написаны прекрасным французским языком.
Начиная с 1845 года, почти все труды Петра Александровича были опубликованы в Париже. Его, как и Мечникова, избрали в Парижскую академию, он стал членом Института Франции. Лишь немногие иностранцы удостаивались такой чести. За несколько лет до смерти Чихачев заявил, что желает, в «благодарность Парижу», передать собранные им на протяжении многих лет научные коллекции Парижской Академии наук. На свои деньги он учредил премию Парижской Академии наук за лучшие исследования Азии.
«Продолжать традиции»
Во XIX столетии во Франции издавалось немало трудов русских ученых, живших и работавших в Париже: этнографа и востоковеда Николая Ханыкова, физиолога Ильи Циона, химика Владимира Лутинина, географа Михаила Венюкова, экономистов Виктора Порошина и Людвига Тенгоборского, минеролога и кристаллографа Григория Вырубова, политолога и социолога Максима Ковалевского, социолога и идеолога народничества Петра Лаврова и других.
Почти все они, передавая свои работы в дар парижским библиотекам, повторяли слова Чихачева: «В благодарность Парижу».
Эту фразу произносил Максим Ковалевский, когда в самом начале XX века стал одним из инициаторов создания во французской столице «Русской высшей школы общественных наук». Он не раз отмечал, что необходимо продолжать традиции соотечественников, оказавшихся во Франции в XIX столетии, в том числе быть так же благодарными Парижу, как и они.
Короткие, но памятные встречи
Для многих русских ученых XIX века работа во французской столице не была долгой. Но, как заметил один из них: «Париж навсегда остался в нашей памяти, и, дай Бог, чтобы и мы сохранились в памяти великого города своими скромными делами».
В 1851 году 23-летний Александр Михайлович Бутлеров защитил магистерскую диссертацию. Спустя несколько лет, известный французский химик Вюрц заявил, что заключительная часть этой диссертации была пророческой.
«Оглянувшись назад, нельзя не удивляться, какой огромный шаг сделала органическая химия в короткое время своего существования. Несравненно больше, однако ж, предстоит ей впереди, и будет, наконец, время, когда не только качественно, но и количественно исследуются продукты органических превращений, когда мало-помалу откроются и определятся истинные, точные законы их, и тела займут свои естественные места в химической системе.
Тогда химик, по некоторым известным свойствам данного тела, зная общие условия известных превращений, предскажет наперед и без ошибки явление тех или других продуктов и заранее определит не только состав, но и свойства их. Время это может, и даже должно, настать для нашей науки…».
Такими выводами завершалась магистерская диссертация Александра Бутлерова.
Эти слова еще мало известного во Франции молодого ученого были переведены с русского и вывешены на стене парижской лаборатории Вюрца.
Исследования и опыты в Париже
После защиты диссертации профессора химии Николай Зимин и Карл Клаус рекомендовали своему ученику Александру Бутлерову отправиться для пополнения знаний за рубеж.
Александр Михайлович Бутлеров
Но пожелания профессоров оставались долгое время неисполнимыми. Лишь в 1857 году Бутлеров выехал в свою первую заграничную командировку. За короткий срок ему удалось побывать в научных химических центрах и лабораториях Австрии, Англии, Германии, Швейцарии, Италии и Франции. Состоялись встречи с коллегами из этих стран, обмен опытом и научной литературой.
В Париже Бутлеров проводил опыты и исследования в лаборатории Вюрца. Благодаря этим работам в 1858 году ему удалось получить новые химические соединения — йодистый метилен, который стал исходным продуктом для синтеза многих классов органических соединений.
В дальнейшем йодистый метилен стал источником многих научных открытий.
Когда Бутлеров вернулся на родину, он не раз заявлял приятелям, что ему следовало бы назвать йодистый метилен «Паризием». Правда, неизвестно, в шутку или всерьез говорил так Александр Михайлович.
В 1861 году состоялась вторая заграничная командировка Бутлерова. Он снова побывал в Париже. За короткий срок он сменил несколько адресов своего проживания в Париже. Вначале Бутлеров жил в комнатке возле больницы Отель-Дьё, затем переехал в комнату на Севастопольском бульваре, а потом снял квартирку в домике у парка Бютт-Шомон.
Парижским друзьям Бутлеров рассказывал, что в парке ему лучше дышится и удобней заниматься физическими упражнениями. Его французские коллеги уже знали: Александр весьма серьезно относится к этому увлечению. Своими достижениями в занятиях физкультурой он гордился не меньше, чем научными открытиями.
В лаборатории Вюрца долгое время хранилась кочерга, свернутая Бутлеровым в букву «Б».
Во время второй заграничной командировки он заявлял коллегам, что «…теоретическая сторона химии не соответствует ее фактическому развитию… Химическая натура сложной частицы определяется натурой элементарных составных частей, количеством их и химическим строением».
В 1861 году ученик Бутлерова, Владимир Васильевич Марковников, писал: «Александр Михайлович был не только первым, кто наметил главные основания нынешнего учения совершенно ясно и определенно, но и развил их настолько подробно, как позволяет объем журнальной статьи. В самом деле, прочитывая ныне этот символ веры теории строения, мы не найдем в нем никакой разницы от тех принципов, которые служат руководством современных химиков».
Несмотря на появление еще в 1861 году в среде парижских химиков сторонников Бутлерова, лишь после Первой мировой войны его труды и выводы стали популярными в научных кругах Франции.
«И лаборатория, и трибуна…»
Так во второй половине XIX века иногда величали Париж русские ученые. Их можно было встретить в то время во многих научных центрах и лабораториях, в институтах и университете французской столицы.
Более двадцати выходцев из России в разные годы проводили исследования и ставили опыты в лаборатории известного химика Вюрца.
В 1864 году у него работал Николай Александрович Меншуткин, которого впоследствии стали называть одним из основателей химической кинетики.
За три года до приезда в Париж он участвовал в петербургских студенческих волнениях. Девятнадцатилетний Меншуткин был на короткое время арестован и исключен из университета. Так что выпускные экзамены ему пришлось сдавать на правах вольнослушателя. А вот публиковать не имеющие никакого отношения к революции работы по химии Николаю Александровичу некоторое время запрещали.
Так что Париж стал для Меншуткина еще и своеобразной трибуной. Здесь написал он и опубликовал несколько статей, которые впоследствии вошли в его фундаментальные труды «Аналитическая химия», «Очерки развития химических воззрений».
Прометей, похитивший огонь с неба
Еще один выдающийся русский ученый, Климент Аркадьевич Тимирязев, как и Меншуткин, стал участником студенческих волнений 1861 года. Он так же был исключен из Петербургского университета. Продолжить учебу ему удалось лишь в качестве вольнослушателя.
В 1868 году двадцатипятилетний Тимирязев отправился в Германию и во Францию, чтобы набраться опыта и поработать в лабораториях видных ученых.
Статьи русского ботаника и физиолога охотно публиковались во французских научных журналах. Уже тогда, в Париже, Тимирязев высказывал идеи, ставшие основой его научных работ: «Растение — посредник между небом и землею. Оно истинный Прометей, похитивший огонь с неба.
Похищенный им луч солнца горит и в мерцающей лучине, и в ослепительной искре электричества. Луч солнца приводит в движение и чудовищный маховик гигантской паровой машины, и кисть художника, и перо поэта».
После возвращения на родину Климент Аркадьевич писал не только труды по ботанике, но и о выдающихся людях науки. Вышли в свет очерки Тимирязева о замечательных французских ученых: Антуане-Лоране-Лавуазье и Луи Пастере.
«Пусть будет, чему быть»
В 1888 году Парижская Академия наук снова объявила премию за усовершенствование задачи о вращении. Эта премия была учреждена много лет назад, но оставалась неприсужденной. Многие математики мира пытались, но так и не смогли справиться с задачей.
На очередной конкурс 1888 года поступило 15 работ. Одна из них была под девизом: «Говори, что знаешь, делай, что должен, пусть будет, чему быть».
Жюри единодушно присудило премию автору, приславшему свою работу под этим девизом. Научное общество Франции было немало удивлено, когда выяснилось, что победительницей стала женщина-математик и публицист из России.
Имя Софьи Васильевны Ковалевской стало известно в Париже еще в апреле 1871 года. Вместе с мужем, ученым Владимиром Онуфриевичем Ковалевским, она приехала в осажденную столицу Франции.
Лекции в Петербургской Военно-медицинской академии не прошли даром. Софья Васильевна ухаживала за ранеными коммунарами и оказывала им медицинскую помощь.
Супруги Ковалевские содействовали спасению из тюрьмы видного деятеля Парижской Коммуны Шарля Виктора Жаклара.
О себе Софья Васильевна писала: «Что до меня касается, то я всю мою жизнь не могла решить: к чему у меня больше склонности — к математике или к литературе?
Только что устанет голова над чисто абстрактными спекуляциями, тотчас начинает тянуть к наблюдениям над жизнью, к рассказам и наоборот, в другой раз вдруг все в жизни начинает казаться ничтожным и неинтересным, и только одни вечные, непреложные научные законы привлекают к себе. Очень может быть, что в каждой из этих областей я сделала бы больше, если бы предалась ей исключительно, но тем не менее я ни от одной из них не могу отказаться совершенно».
Кто-то из парижских знакомых Ковалевских заметил, что Софии Васильевне приходится преодолевать в науке дополнительные трудности, неведомые ученым мужчинам.
Действительно, во второй половине XIX века женщина в студенческой аудитории, а тем более университетский преподаватель была еще редкостью.
В России Ковалевской не разрешили преподавать в высших учебных заведениях. То же самое произошло и во французской столице. Несмотря на благосклонное отношение к ней ученых, Софья Васильевна так и не смогла получить место профессора на Высших женских курсах в Париже.
И все же ее пример и упорство впоследствии помогли многим женщинам, желавшим получить высшее образование и посвятить себя науке.
С 1890 по 1917 год в одном только Париже в университете и институтах обучались более 1500 студенток из России. Конечно, в XXI веке такое количество может показаться слишком малым. Но надо помнить, что в те времена высшие учебные заведения многих стран мира лишь приоткрывали свои «врата» для женщин.
А для студенток Франции Софья Ковалевская многие годы являлась примером в достижении цели.