Зажег костер И дым усталый К нему простер Сухое жало. Вскипает кровь. И тела плена Шуршит покров В огне полена. Его колена — Языков пена Разит, шурша; Но чужда тлена Небес Елена — Огнеупорная душа. Поэт и крыса — вы ночами…

Поэт и крыса — вы ночами Ведете брешь к своим хлебам; Поэт кровавыми речами В позор предательским губам, А ночи дочь, — глухая крыса — Грызет, стеня, надежды цепь, Она так хочет добыть горсть риса, Пройдя стены слепую крепь. Поэт всю жизнь торгует кровью, Кладет печать на каждом дне И ищет блеск под каждой бровью, Как жемчуг водолаз на дне; А ты, вступив на путь изятий, Бросаешь ненасытный визг, — В нем — ужас ведьмы с костра проклятий, След крови, запах адских брызг. А может быть отдаться ветру, В ту ночь, когда в последний раз Любви изменчивому метру Не станет верить зоркий глаз? — А может быть, когда узнают Какой во мне живет пришлец, И грудь — темницу растерзают, Мне встретить радостно конец? — Я говорю всем вам тихонько, Пока другой усталый спит: «Попробуй, подойди-ка, тронька, — Он, — змей, в клубок бугристый свит». И жалит он свою темницу, И ищет выхода на свет, Во тьме хватает душу — птицу, И шепчет дьявольский навет; Тогда лицо кричит от смеха, Ликует вражеский язык: Ведь я ему всегда помеха, — Всегда неуловим мой лик

Круг в кругу черти, — черти, Совершай туманный путь, Жизни тусклыя черты Затирай глухая муть; Все равно ведь не обманешь, Не пройдешь волшебный круг: Пред собой самим ты станешь, Раб своих же верных слуг. Тонкогубый, нервный разум, Чувство, — вечная печать, — Заполонят душу разом, Стоит ей начать искать. И в гимназии и дома Потекут пугливо дни, Сердце искривит оскома, Мысли станут так бледны.

Вдохни отравленную скуку Прошедших вяло вечеров И спину гни, лобзая руку, С улыбкой жадных маклеров, — Ты не уйдешь от скучных бредней, И затуманишь свой же лик, На зеркалах чужой передней, Публичной славою велик. Твоих неведомых исканий Седой испытанный старик, С умом змеи, с свободой лани, — Неузнанный толпой твой лик; Пройдет с опущенной главою Сквозь строй упершихся зрачков. Всем служит гранью роковою — Нестройной зыбкой жизни зов.

Осталось мне отнять у Бога, Забытый ветром, пыльный глаз: Сверкает ль млечная дорога Иль небо облачный топаз, — Равно скользит по бледным тучам Увядший, тусклый, скучный ум. И ранит лезвием колючим Сухой бесстрашный ветра шум. О ветер! похититель воли, Дыханье тяжкое земли, Глагол и вечности и боли «Ничто» и «я», — ты мне внемли.

День падает, как пораженный воин, И я, как жадный мародер, Влеку его к брегам промоин, И, бросив, отвращаю взор. Потом чрез много дней, случайно, Со дна утопленный всплывет; На труп, ограбленный мной тайно, Лег разложения налег, И черт знакомых и ужасных Дух успокоенный не зрит, Его уста навек безгласны — В водах омытый малахит. В своем бесформенном молчаньи Творец забытых дел — вещей, Средь волн в размеренном качаньи, Плывет как сказочный кощей. И пепел зорь лежит на щеках, Размыл власы поток времен И на размытых гибких строках Ряд непрочитанных имен. Один из многих павших, воин, В бою с бессмертным стариком, Ты вновь забвения достоин, Пробитый солнечным штыком.

Из всех ветрил незыблемого неба Один ты рвешь закатные цветы, Уносишь их во мрак Эреба. — В тайник восточной темноты. И опустевшие поляны Не поят яркость облаков, Зажили огненные раны Небесных радужных песков. Ушел садовник раскаленный, Пастух угнал стада цветов, И сад ветрил опустошенный К ночной бездонности готов. Унесены златые соты, Их мед не оросит поля. Сокрытых роз в ночные гроты Не вынет мед пчела — земля.

Понятна странная смущенность И к нервным зовам глухота: — Мой дух приемлет ущербленность, Его кривится полнота. И с каждым днем от полнолунья Его надежд тускнеет луч… Ах! мудрость, строгая шалунья, Вручит не мне эдемский ключ! Ее усердные призоры Гасят бесплодные огни И другу вшедшему на горы, Кричу я: «спину ты согни!» И вот на бледном небоскате Он выгнул желтый силуэт; По нем тоскою как по брате: Чужим ведь светом он согрет. И здесь отторгнутый взираю На голубые дня врата… И се — неведомому раю Души отдалась нагота.

Приветы ветреной весны, В тюрьме удушных летних дней, Завяли; и места лесны И степь и облака над ней Стареют в солнечных лучах. И, как привычная жена, Земля, с покорством дни влача, — Усталостью окружена Немеют в небе тополя, Кристально реют коромысла И небо, череп оголя, Дарует огненные числа. Во всем повторенная внешность Кует столетьям удила, — Вотще весне прошедшей нежность Надежду смены родила.

По бороздам лучей скользящих Ложится отблеск огневой. Диск солнца, горизонт дымящий, Одел оранжевой фатой. Повсюду побежали тени: — От бурьянов, могил, копиц, И, провожая час вечерний, Отчетлив голос чутких птиц. Завяли пыльные побеги Ветров торивших колеи. Им проезжавшие телеги Давали тело — вид змеи. Теперь бессильные поникли На зелень придорожных трав: (И мы ведь к отдыху привыкли. За день от суеты устав). Зацвелый запад рассыпает, Красы, как лепестки цветок, И алым отсветом смягчает Звездами блещущий восток. Степи притихнувшей пустыня В час на вечерний — сфинкса лик, Чей тихо шепчущий язык Пронзает сталью звездных пик.

Стихают смех и разговоры Во мраке дремлющих аллей. Шутливые смолкают споры О том, кто Настеньки милей, — К нам тихие приходят горы Из затуманенных полей. Всем надоел костер дымящий И игры в прятки и кольцо, И поцелуи в темной чаще, И милой нежное лицо, — Морфея поцелуи слаще: Идут к от'езду на крыльцо. «Алеша! где моя крылатка? Вы с ней носились целый день». — — «Вы знаете, какой он гадкий!» — — «Вы осторожней — здесь ступень» — — «Я вообще до фруктов падка, Теперь merci, — мне кушать лень» — — «Ты, мамочка, садись в коляску, А девочки займут ландо: Она не так, как этот тряска; Мишель и я махнем бедой». — — «Сергей, не забывай же нас-ка!» — — «Маруся, приезжай средой!»

Прохладной пылью пахнет поле И ровен рокот колеса. Усталый взор не видит боле Как бесконечны небеса; — Душе равны и плен и воля, — Ее питает сна роса. В распутий равнодушной раме, Наш старомодный фаэтон С зловеще — черными конями, В ночи как Ассирийский сон, Вдруг промелькнул перед глазами, На миг раздвинув томный тон. Девицы, спутницы веселья, — Под колыхание рессор — (Из пледов сделал им постель я) Уснули, как вакханок хор; И он — дневных тревог похмелье — Лелеет, как любовный вор. И как укромных исполнений, Так и безумия дворцов, Он постоянный добрый гений — Венечный цвет земных концов, Денных забот и утомлений Всегда последний из гонцов. Его покоящим объятьям Мы отдаемся без стыда, Неприкрываясь даже платьем, А он, как теплая вода, Покорен ласковым заклятьям, Целует нежно без следа. И целомудренная дева, Которую пугает страсть, Ему, без робости и гнева, Спешит красы отдать во власть, — Как обольстительница Ева Плоды падения украсть. Ну, как не возроптать желанью, На греков, чьей виной Морфей, Не Артемида с гордой ланью, Нам смертным льет напиток фей. — Ужель осталось упованью Во сне единственный трофей?!

Неотходящий и несмелый Приник я к детскому жезлу. Кругом надежд склеп вечно белый Алтарь былой добру и злу. Так тишина сковала душу Слилась с последнею чертой, Что я не строю и не рушу Подневно миром запертой. Живу, навеки оглушенный, Тобой — безумный водопад И, словно сын умалишенный, Тебе кричу я невпопад. Две девушки его пестуют…

Две девушки его пестуют — Отчаяние и Влюбленность, И мертвенность души пустую Сменяет страсти утомленность. О! первой больше он измучен, — Как холодна ее покорность, Как строгий лик ее изучен, Пока свершалась ласк проворность. И взор его пленен на веки Какими серыми глазами И грудей льдяной — точно реки, Прошли гранитными стезями. Вторая — груди за корсажем И пальчик к розам губ приложен Он служит ей плененным пажем, Но гроб обятий невозможен; — На миг прильнула, обомлела, И вот, — мелькают между древий Извивы трепетного тела И разливается смех девий. Ушла. И жуткой тишиною Теперь другая околдует; — Две девушки его пестуют… Уж бледный профиль за спиною Через плечо его целует.

Быть может, глухою дорогой Идя вдоль уснувших домов, Нежданно наткнусь на берлогу Его — изобревшего лов. Растянет на ложе Прокруста Меня и мой тихий состав И яды, — отрада Лукусты, Прельет, дар неведомых трав. И сонную нить я распутав Пойму чей занял эшафот, — Под сенью какого уюта Кровавый почувствовал пот. Там, в час покоренных проклятий, Познал твою волю Прокруст, Когда, под пятою обятий, Искал окровавленность уст.

«Пять быстрых лет» И детства нет: — Разбит сосуд лияльный Обманчивости дальней. Мытарный дух — Забота двух, Сомненья и желанья, Проклял свои исканья. Огни Плеяд — Мне ранний яд, В ком старчества приметы, Зловещих снов кометы. Природы ков, Путем оков Безжалостных законов, Лишает даже стонов. Ее устав Свершать устав, Живу рабом унылым Над догоревшим пылом.

Днем — обезличенное пресмыкание Душа — безумий слесарь; В ночи — палящая стезя сверкания — непобедимый кесарь.

Змей свивается в клубок, Этим тело согревая; — Так душа, — змея живая, Согревает свой порок.

Зачем неопалимой купиной Гореть, не зная, чей ты лик, — Чей покорительный язык Тебе вверяет тень земли иной.