Из сборника «Садок судей» (1910)
Самосожжение
Ор. 1.
Зажег костер
И дым усталый
К нему простер
Сухое жало.
Вскипает кровь.
И тела плена
Шуршит покров
В огне полена.
Его колена —
Языков пена
Разит, шурша;
Но чужда тлена
Небес Елена —
Огнеупорная душа.
Поэт и крыса —
вы ночами…
«Поэт и крыса — вы ночами…»
Op. 2.
Поэт и крыса — вы ночами
Ведете брешь к своим хлебам;
Поэт кровавыми речами
В позор предательским губам,
А ночи дочь, — глухая крыса —
Грызет, стеня, надежды цепь,
Она так хочет добыть горсть риса,
Пройдя стены слепую крепь.
Поэт всю жизнь торгует кровью,
Кладет печать на каждом дне
И ищет блеск под каждой бровью,
Как жемчуг водолаз на дне;
А ты, вступив на путь изятий,
Бросаешь ненасытный визг, —
В нем — ужас ведьмы с костра проклятий,
След крови, запах адских брызг.
А может быть отдаться ветру,
В ту ночь, когда в последний раз
Любви изменчивому метру
Не станет верить зоркий глаз? —
А может быть, когда узнают
Какой во мне живет пришлец,
И грудь — темницу растерзают,
Мне встретить радостно конец? —
Я говорю всем вам тихонько,
Пока другой усталый спит:
«Попробуй, подойди-ка, тронька, —
Он, — змей, в клубок бугристый свит».
И жалит он свою темницу,
И ищет выхода на свет,
Во тьме хватает душу — птицу,
И шепчет дьявольский навет;
Тогда лицо кричит от смеха,
Ликует вражеский язык:
Ведь я ему всегда помеха, —
Всегда неуловим мой лик
Душа плененная
Ор. 3.
Круг в кругу черти, — черти,
Совершай туманный путь,
Жизни тусклыя черты
Затирай глухая муть;
Все равно ведь не обманешь,
Не пройдешь волшебный круг:
Пред собой самим ты станешь,
Раб своих же верных слуг.
Тонкогубый, нервный разум,
Чувство, — вечная печать, —
Заполонят душу разом,
Стоит ей начать искать.
И в гимназии и дома
Потекут пугливо дни,
Сердце искривит оскома,
Мысли станут так бледны.
«Вдохни отравленную скуку…»
Ор. 4.
Вдохни отравленную скуку
Прошедших вяло вечеров
И спину гни, лобзая руку,
С улыбкой жадных маклеров, —
Ты не уйдешь от скучных бредней,
И затуманишь свой же лик,
На зеркалах чужой передней,
Публичной славою велик.
Твоих неведомых исканий
Седой испытанный старик,
С умом змеи, с свободой лани, —
Неузнанный толпой твой лик;
Пройдет с опущенной главою
Сквозь строй упершихся зрачков.
Всем служит гранью роковою —
Нестройной зыбкой жизни зов.
«Осталось мне отнять у Бога…»
Op. 5.
Осталось мне отнять у Бога,
Забытый ветром, пыльный глаз:
Сверкает ль млечная дорога
Иль небо облачный топаз, —
Равно скользит по бледным тучам
Увядший, тусклый, скучный ум.
И ранит лезвием колючим
Сухой бесстрашный ветра шум.
О ветер! похититель воли,
Дыханье тяжкое земли,
Глагол и вечности и боли
«Ничто» и «я», — ты мне внемли.
«День падает, как пораженный воин…»
Op. 6.
День падает, как пораженный воин,
И я, как жадный мародер,
Влеку его к брегам промоин,
И, бросив, отвращаю взор.
Потом чрез много дней, случайно,
Со дна утопленный всплывет;
На труп, ограбленный мной тайно,
Лег разложения налег,
И черт знакомых и ужасных
Дух успокоенный не зрит,
Его уста навек безгласны —
В водах омытый малахит.
В своем бесформенном молчаньи
Творец забытых дел — вещей,
Средь волн в размеренном качаньи,
Плывет как сказочный кощей.
И пепел зорь лежит на щеках,
Размыл власы поток времен
И на размытых гибких строках
Ряд непрочитанных имен.
Один из многих павших, воин,
В бою с бессмертным стариком,
Ты вновь забвения достоин,
Пробитый солнечным штыком.
«Из всех ветрил незыблемого неба…»
Op. 7.
Из всех ветрил незыблемого неба
Один ты рвешь закатные цветы,
Уносишь их во мрак Эреба. —
В тайник восточной темноты.
И опустевшие поляны
Не поят яркость облаков,
Зажили огненные раны
Небесных радужных песков.
Ушел садовник раскаленный,
Пастух угнал стада цветов,
И сад ветрил опустошенный
К ночной бездонности готов.
Унесены златые соты,
Их мед не оросит поля.
Сокрытых роз в ночные гроты
Не вынет мед пчела — земля.
«Понятна странная смущенность…»
Op. 8.
Понятна странная смущенность
И к нервным зовам глухота: —
Мой дух приемлет ущербленность,
Его кривится полнота.
И с каждым днем от полнолунья
Его надежд тускнеет луч…
Ах! мудрость, строгая шалунья,
Вручит не мне эдемский ключ!
Ее усердные призоры
Гасят бесплодные огни
И другу вшедшему на горы,
Кричу я: «спину ты согни!»
И вот на бледном небоскате
Он выгнул желтый силуэт;
По нем тоскою как по брате:
Чужим ведь светом он согрет.
И здесь отторгнутый взираю
На голубые дня врата…
И се — неведомому раю
Души отдалась нагота.
«Приветы ветреной весны…»
Op. 9.
Приветы ветреной весны,
В тюрьме удушных летних дней,
Завяли; и места лесны
И степь и облака над ней
Стареют в солнечных лучах.
И, как привычная жена,
Земля, с покорством дни влача,
— Усталостью окружена
Немеют в небе тополя,
Кристально реют коромысла
И небо, череп оголя,
Дарует огненные числа.
Во всем повторенная внешность
Кует столетьям удила, —
Вотще весне прошедшей нежность
Надежду смены родила.
«По бороздам лучей скользящих…»
Ор. 10.
По бороздам лучей скользящих
Ложится отблеск огневой.
Диск солнца, горизонт дымящий,
Одел оранжевой фатой.
Повсюду побежали тени: —
От бурьянов, могил, копиц,
И, провожая час вечерний,
Отчетлив голос чутких птиц.
Завяли пыльные побеги
Ветров торивших колеи.
Им проезжавшие телеги
Давали тело — вид змеи.
Теперь бессильные поникли
На зелень придорожных трав:
(И мы ведь к отдыху привыкли.
За день от суеты устав).
Зацвелый запад рассыпает,
Красы, как лепестки цветок,
И алым отсветом смягчает
Звездами блещущий восток.
Степи притихнувшей пустыня
В час на вечерний — сфинкса лик,
Чей тихо шепчущий язык
Пронзает сталью звездных пик.
Ночная езда
I
Ор. 11.
Стихают смех и разговоры
Во мраке дремлющих аллей.
Шутливые смолкают споры
О том, кто Настеньки милей, —
К нам тихие приходят горы
Из затуманенных полей.
Всем надоел костер дымящий
И игры в прятки и кольцо,
И поцелуи в темной чаще,
И милой нежное лицо, —
Морфея поцелуи слаще:
Идут к от'езду на крыльцо.
«Алеша! где моя крылатка?
Вы с ней носились целый день». —
— «Вы знаете, какой он гадкий!» —
— «Вы осторожней — здесь ступень» —
— «Я вообще до фруктов падка,
Теперь merci, — мне кушать лень» —
— «Ты, мамочка, садись в коляску,
А девочки займут ландо:
Она не так, как этот тряска;
Мишель и я махнем бедой». —
— «Сергей, не забывай же нас-ка!» —
— «Маруся, приезжай средой!»
II
Прохладной пылью пахнет поле
И ровен рокот колеса.
Усталый взор не видит боле
Как бесконечны небеса; —
Душе равны и плен и воля, —
Ее питает сна роса.
В распутий равнодушной раме,
Наш старомодный фаэтон
С зловеще — черными конями,
В ночи как Ассирийский сон,
Вдруг промелькнул перед глазами,
На миг раздвинув томный тон.
Девицы, спутницы веселья, —
Под колыхание рессор —
(Из пледов сделал им постель я)
Уснули, как вакханок хор;
И он — дневных тревог похмелье —
Лелеет, как любовный вор.
И как укромных исполнений,
Так и безумия дворцов,
Он постоянный добрый гений —
Венечный цвет земных концов,
Денных забот и утомлений
Всегда последний из гонцов.
Его покоящим объятьям
Мы отдаемся без стыда,
Неприкрываясь даже платьем,
А он, как теплая вода,
Покорен ласковым заклятьям,
Целует нежно без следа.
И целомудренная дева,
Которую пугает страсть,
Ему, без робости и гнева,
Спешит красы отдать во власть, —
Как обольстительница Ева
Плоды падения украсть.
Ну, как не возроптать желанью,
На греков, чьей виной Морфей,
Не Артемида с гордой ланью,
Нам смертным льет напиток фей. —
Ужель осталось упованью
Во сне единственный трофей?!
«Неотходящий и несмелый…»
Ор. 12.
Неотходящий и несмелый
Приник я к детскому жезлу.
Кругом надежд склеп вечно белый
Алтарь былой добру и злу.
Так тишина сковала душу
Слилась с последнею чертой,
Что я не строю и не рушу
Подневно миром запертой.
Живу, навеки оглушенный,
Тобой — безумный водопад
И, словно сын умалишенный,
Тебе кричу я невпопад.
Две девушки его пестуют…
«Две девушки его пестуют…»
Ор. 13.
Две девушки его пестуют —
Отчаяние и Влюбленность,
И мертвенность души пустую
Сменяет страсти утомленность.
О! первой больше он измучен, —
Как холодна ее покорность,
Как строгий лик ее изучен,
Пока свершалась ласк проворность.
И взор его пленен на веки
Какими серыми глазами
И грудей льдяной — точно реки,
Прошли гранитными стезями.
Вторая — груди за корсажем
И пальчик к розам губ приложен
Он служит ей плененным пажем,
Но гроб обятий невозможен; —
На миг прильнула, обомлела,
И вот, — мелькают между древий
Извивы трепетного тела
И разливается смех девий.
Ушла. И жуткой тишиною
Теперь другая околдует; —
Две девушки его пестуют…
Уж бледный профиль за спиною
Через плечо его целует.
«Быть может, глухою дорогой…»
Ор. 14.
Быть может, глухою дорогой
Идя вдоль уснувших домов,
Нежданно наткнусь на берлогу
Его — изобревшего лов.
Растянет на ложе Прокруста
Меня и мой тихий состав
И яды, — отрада Лукусты,
Прельет, дар неведомых трав.
И сонную нить я распутав
Пойму чей занял эшафот, —
Под сенью какого уюта
Кровавый почувствовал пот.
Там, в час покоренных проклятий,
Познал твою волю Прокруст,
Когда, под пятою обятий,
Искал окровавленность уст.
Стансы
Op. 15.
«Пять быстрых лет» [48]
И детства нет: —
Разбит сосуд лияльный
Обманчивости дальней.
Мытарный дух —
Забота двух,
Сомненья и желанья,
Проклял свои исканья.
Огни Плеяд — Мне ранний яд,
В ком старчества приметы,
Зловещих снов кометы.
Природы ков,
Путем оков
Безжалостных законов,
Лишает даже стонов.
Ее устав
Свершать устав,
Живу рабом унылым
Над догоревшим пылом.
«Днем — обезличенное пресмыкание…»
Op. 16.
Днем — обезличенное пресмыкание
Душа — безумий слесарь;
В ночи — палящая стезя сверкания —
непобедимый кесарь.
«Змей свивается в клубок…»
Ор. 17.
Змей свивается в клубок,
Этим тело согревая; —
Так душа, — змея живая,
Согревает свой порок.
«Зачем неопалимой купиной…»
Op. 18.
Зачем неопалимой купиной
Гореть, не зная, чей ты лик, —
Чей покорительный язык
Тебе вверяет тень земли иной.
Из сборника «Садок судей II» (1913)
Наездница
Мы воду пьем — кто из стакана,
А кто прильнув к струе устами,
В пути и в хижине желанна
Она прозрачными перстами.
Весной — разлившейся рекою
Гнет затопленные деревья,
И, изогнувшись за лукою
Стремится непреклонность девья.
Мы воду пьем — кто из стакана,
А кто прильнув к струе устами
Среди весеннего тумана
Идя полночными брегами.
Не видно звезд, но сумрак светел
Упав в серебряные стены.
В полях наездницы не встретил
Лишь находил обрывки пены.
Но сквозь туман вдруг слышу шепот
И вижу как, колебля иву,
Струя весны, забывши ропот.
Несет разметанную гриву.
Я
И в комнате тихие углы
Студеной ночи вочдух зимний
Нисходит холодя полы
И мраз бодрит как строгий схимник
А за окном звезду следя
Смеются девушки беспечно
И путь небес — напиток млечный
Им материнства череда.
1901 г.
«В поле ветра пьяный бред…»
В поле ветра пьяный бред
И коляски темный верх
Точно девы капюшон.
Гаснет дня последний свет
Зимний вечер день поверг
Сумрак бури звезд лишен.
Кони рады ласкам вьюг
Кобылицам хладных пург
Их развеянные гривы
Свиты с гривами подруг
Ветр степей седой теург
Сыплет пеною игривой.
1910 г. Декабрь
«С легким вздохом тихим шагом…»
С легким вздохом тихим шагом
Через сумрак смутных дней
По равнинам и оврагам
Древней родины моей,
По ее лесным цветам,
По невспаханным полям,
По шуршащим очеретам,
По ручьям и болотам,
Каждый вечер ходит кто-то
Утомленный и больной
В голубых глазах дремота
Греет вещей теплотой.
И в плаще ночей широком,
Плещет, плещет на реке,
Оставляя ненароком
След копыта на песке.
1910 г.
«Я мальчик маленький — не боле…»
Я мальчик маленький — не боле,
А может быть, лишь внук детей
И только чувствую острей
Пустынность горестного поля.
1910 г. декабрь
«Что если я, блуждая втуне…»
Что если я, блуждая втуне
По этим улицам и дням,
Веселый странник накануне
Пути к далеким островам.
Что если я совсем случайно
Попал под Северный венец
И скоро выйду наконец
Из жизни сумрачныя тайны.
Что если я, заснув в туманах,
Печально плещущей Невы,
Очнусь на солнечных полянах
В качаньи ветреной травы.
1910 г. сентябрь
«Как станет все необычайно…»
Как станет все необычайно
И превратится в мир чудес,
Когда почувствую случайно
Как беспределен свод небес.
Смотрю ль на голубей и галок
Из окон дома моего,
Дивлюся более всего
Их видом зябнущих гадалок.
Иль выйду легкою стопой
На Петербургский тротуар
Спешу вдохнуть квартир угар.
Смущаясь тихою толпой.
1910 г.
Из сборника «Требник троих» (1913)
«Тобой измученный я знаю…»
Тобой измученный я знаю,
Что вот сознанье потеряв
Татарин будет слишком прав
Татарин будет у Сарая.
Востока вышивка незримо
Переживают польский шелк
Во мне арийца голос смолк
Я вижу минареты Крыма.
«Как усоногий рак…»
Как усоногий рак
Вытянув руки вдоль туловища
Я задремал так тулов ища
Для зазеленевших стрел
«К ланитам клонится корявый палец…»
К ланитам клонится корявый палец
И фина голос деве шепчет
На болотах гранитов крепче
Поставлю снежные палаты.
Но безразличен деве голос
Жреца языческих кумиров
На что мне ладан, воск и мирра
Когда твой лед лучем расколот
«Дождя внушенье — нюх ничтожный…»
Дождя внушенье — нюх ничтожный,
Забыт звериный поставец
И размышлений продавец
Я вялый и ничтожный.
Стекли к ручьям живые воды
Проживши сбереженный знак
На берегу немой природы,
Я заблудившийся казак
«Запоминай в пути приметы…»
Запоминай в пути приметы:
На поле утренний туман,
А в полдень туч перистый стан.
А ввечеру огонь кометы.
«Над степью крыш…»
Над степью крыш
И стадом труб
Плывет луны
Сожженый труп
«Осколки туч пронзают землю…»
Осколки туч пронзают землю
Щадя согбенное светило
Бессилье солнечное мило
Когда и день и ночь приемлю.
«Ночное бдение — как яд кошмаров…»
Ночное бдение — как яд кошмаров
Когда не знаешь чей ты жилец
Напрасно разум сквозь флер угаров
Сознанью шепчет — ты дня венец
Но сердцу сладки поля видений
И голоса ночных друзей
Как — будто бы покоя гений
Готов вести в юдоль теней.
«Жене пронзившей луком…»
Жене пронзившей луком
Бегущего оленя
Ты, Хлебников, дал в руки
Незримые коренья
Прикладывает к ране
Бессильного пришельца
Читая стих Карана
На языке корельца.
«Я не чудак, не юродивый…»
Я не чудак, не юродивый
Смыкаю перед тьмою взор
И, подходя к подошвам гор,
Хочу обуться торопливо.
«Мне, верно, недолго осталось…»
Мне, верно, недолго осталось
Желать, не желать, ворожить
Ты, Хлебников, рифму «места лось»
Возми и потом «волчья сыть»
А я в утомлении сердца
Познаю иную качелю
Во мне вновь душа иноверца
Вкусившего вражеский хмель.
«Улыбка юноше знакома…»
Улыбка юноше знакома
От первых ненадежных дней
Воды звенящей не пролей
Когда он спросит: «мама дома?»
Луч солнца зыбкий и упругий
Теплит запыленный порог
Твой профиль, мальчик, слишком строг
Для будущей твоей подруги.
«Если ночью моста посреди…»
Если ночью моста посреди
Когда ты поспешаешь в наемный приют
Неожиданно сзади тебя позовут
Обернись! Обернись!
Не увидишь не бойся и жди
И быть может тот голос шепчет
Нежный друг, не тоскуй видишь звездный полет
В беспредельную высь.
«На облучках саней стенящих…»
На облучках саней стенящих
Под угасающей звездой
Извозчиков узлами спящих
Проходит утомленный строй
И луч луны, как тонкий палец
Грустящего успел догнать
И в мыслях завершенных пялец
Завянувший цветок создать.
«Перед рассветом станет влажно…»
Перед рассветом станет влажно
И ровно тишина шумит
Теней отчетливость протяжна
И сумрак ночи не страшит
Все спит в недвижимом приволье:
Сон дружен с хладным очагом
Ум пьяный шепчет о бездолье,
Волненья сделавшись врагом
Из сборника «Дохлая луна» (1913)
Проданный Бог
Так изнемогший и бесследный
Слежу склоненное светило
Иное пламя охватило,
Мой взгляд жестокий и бесцветный.
Влекусь к спешащим перекресткам,
Шепчу кому-то уверенья,
И дышит тонкий веер тленья
На смех дряхлеющим подросткам.
И след на мокром тротуаре
Затопчет беглыми ногами
Иной купец в угоду даме,
Пещась о проданном товаре.
И ты, подкупленный возничий,
Запутав след в вечернем граде
Божественных обличий ради
В паноптикум его сведешь.
Бабочки в колодце
Там, в тишине подземной глади
И сруба заплесневших бревен,
Их смерти верный путь бескровен
Тонуть во тьме ночных исчадий.
Напрасно в отраженьи звездном
Трепещут крылья непосильно
И воздымают воздух гнильный
Своим биеньем слишком поздно.
Их лижет холод неудержный
Под опрокинутым эдемом, —
Здесь безнадежность — некий демон,
Как и они, давно отвергнутый.
«Сморчок на ножке прихотливо…»
Сморчок на ножке прихотливо
Подъял волнистую главу
И на стыдливую траву
Кидает ветер похотливый
Бутоны лука слишком красны,
Чтоб думать о цветочных днях
А ветер столбом подъемлет прах
То никнет ко всему бесстрастный.
Меня же след твоих соблазнов
Уводит по дорогам ног,
А ты бежишь моих тревог
Проводишь дни в заботе праздной
Уйду я в степь. — Все чувства жалки
Гудит мажорно телеграф, —
Я примирен! Вот нити прях…
Я все забыл! — вот пенье прялки…
«Людей вечерних томное зевание…»
Людей вечерних томное зевание —
Я вижу отдаленный брег
И чье-то кормчее старание
Направит в море лодки бег
И парус ветреный увянувши
Покрыл измученных людей.
И мальчик, с челна в волны прянувши,
Пленился холодом грудей.
«Пред деревом я нем…»
Пред деревом я нем:
Его зеленый голос
Звучит и шепчет всем
Чей тонок день, как волос
Я ж мелкою заботой
Подневно утомлен
Печальною дремотой
Согбен и унижен.
И зрю, очнувшись в поле,
Далекий бег зарниц
И чую поневоле
Свист полуночных птиц.
Из сборника «Молоко кобылиц» (1913)
«Ущербленность»
Цикл I-й
«Что значит?! Шум и шум к весне…»
Что значит?! Шум и шум к весне,
Лед ломится, и птица скачет,
Мой друг, что значит?!
Печален я: иной стране
Мой плен назначен;
А я в земле стараюсь
Найти свой тонкий волосок желанья,
Что люди верные зовут душой питанья…
И безнадежен и бесспорен,
Под смак резиновой езды,
Я вырву приворотный корень
Сквозь щелку дальния звезды.
Бабушка
Постаревши, расскажу
В понедельник про венчанье
И старушечье шептанье
Втихомолку разбужу.
Вторник завтра, завтра гости,
Хором, хором повторим: —
Каменеют с годом кости
И кадильный слаще дым.
А средою утомлен
Буду слушать снова, снова
От венца до похорон,
Шорох каменного слова.
«Ползу на край сварливой крыши…»
Ползу на край сварливой крыши
И темных улиц вижу бег,
Последней ночи белый снег
Над городом султан колышет.
Целую грань последней выси,
Журчит во двор туманный дождь,
Мой жребий от тебя зависит,
Изнеможденной рати вождь
В трамвае
Злой мальчишка, я слепой —
Над ними не смеются,
Злой мальчишка, пред толпой
Все дороги рвутся
Мне на седьмой, а он кричит:
«Седьмой вот здесь», — а это восемь;
Злой мальчишка, меня влачит
И бьет дорога лосем.
Мне на седьмой, мне на седьмой,
А это восемь, восемь, —
И мы за зрения спиной
Едва ли жалость сносим.
Пятый этаж
Одно мне утешение,
Под взглядом мокрых крыш,
Твое больное пение
Через ночную тишь.
Одно мне утешение,
Под язвами лица,
Вечерних дымов рвение
Под молот кузнеца
«В твоих руках мой день спадает…»
В твоих руках мой день спадает
Минута за минутой.
Ногою необутой
Полдневный луч меня ласкает
Прищурившись от ярких светов
И ухватясь за тучу,
Я чей-то призрак мучу,
Средь опостылевших предметов.
«В ущелье уличного дыма…»
В ущелье уличного дыма
Зловоний непрейденный ряд
Тобою услажденный яд
С брегов замерзшего нарыма.
Интеллигент и проходимец
На перекрестках, площадях
Следишь автомобильный прах.
Куда смущенный не подымется.
К весне, когда все так стыдливо,
Ты с первым солнечным лучом,
Как мальчик лавки с калачом,
На талый лед глядишь пытливо.
И если в город опрокинется
Тумана емкая скудель,
Поверь, заботливый апрель
Осколки скорченные вынет
«Благоговейно улыбаясь…»
Благоговейно улыбаясь
Стираю с пят живую пыль
И на прирученный костыль
Смотрю перед собою каясь:
Огонь, ты греешь мать и братьев
И круг родного очага,
А путника давно нога
Сокрыта теплого пожатья.
И, запрещенный тусклым взглядом
Повсюду вянущих людей,
Влачусь по снеговой воде
К высоким башням и оградам
«В степи восхода солнце ищет…»
В степи восхода солнце ищет
И, как неутомимый крот,
Чрез горизонт застывший прыщет
Смятенных туч водоворот.
«О берег плещется вода…»
О берег плещется вода,
А я устал и изнемог,
Вот, вот наступят холода,
А я от пламен не сберег.
«Смыкаются незримые колени…»
Смыкаются незримые колени
Перед моленьями моими.
Я, темный, безразличный пленник,
Шепчу богов умерших имя.
Я не приму твой трепет ночи
Хвала согбенная бессилью.
Меня заря, быть может, прочет
Работником дневною пылью.
«Я изнемог, и смутно реет…»
Я изнемог, и смутно реет
В пустой груди язык чудес…
Я, отрок вечера, вознес
Твой факел ночь, и он чуть тлеет,
Страдальца взор смешно пленяет
Мои усталые глаза. —
Понять могу ли, егоза,
Что уголь не светя согреет
Я зачарованный, сокрытый,
Я безглагольно завершен, —
Как труп в непобедимый лен, —
Как плод лучом луны облитый.
Я, ни юродивый ни льстивый,
Смыкаю перед тьмою взор
И, подходя к подошвам гор,
Хочу обуться торопливо.
Из сборника «Рыкающий Парнас» (1914)
Ковчег весны
(Мистерия)
Предвестия
Как после этого не молвить,
Что тихой осени рука
Так нежно гладит паука
Желая тайный долг исполнить.
Как после этого не вянуть
Цветам и маленькой траве,
Когда в невольной синеве
Так облака готовы кануть.
Как после этого не стынуть
Слезами смоченным устам
Когда колеблешься ты сам,
Желая тайны долг исполнить.
Отплытие
Проходят дни невольной страсти,
Цветут деревья и вода,
Земли зеленая руда
Плетет узорчатые снасти.
Чернеет остов корабельный
И осени уже рука
Канат работы паука
Кидает в воздух беспредельный.
I
Звучит печальное журчанье
Осенних вод, несущих лист
И небосвод прощально чист
Над тихим лоном увяданья.
Мы только дети, только дети
У брега медленной реки,
Но мы глядим, как старики
На шелест скорченных столетий.
И валим желтою рукою
Промокшей глины брежный ком
А плеск воды тебе знаком,
Грустящей по ином покое.
Так ясно все, так зорки дали,
Чтоб не желать душе тревог
Ты видишь возле девы ног
Вдруг крылья бабочки упали.
II
На чердаке под снежной крышей,
В морозе комнатной зимы
Он видит лишь одни дымы,
Плывущие куда-то выше.
В провалах улиц лязг трамвая,
Бьет такт чиновничьей души
И в дебрях домовой глуши
Таись, как зверь в проклятом рае.
И часто пробудившись ночью
Еще далеко до конца
Черты звериного лица
Взирает он во тьме урочья.
С ланит уходит алость юга
Глаза свечей воспалены
И губ — настойчивость струны
Сожгла продымленная вьюга.
III
Чрез мост обмезнувший и гулкий
Перехожу, поднявши ворот. Снег
С реки на темный града брег
Летит засыпать закоулки
Задумчиво сбиваю тростью
Сосцы морозных матерей
Печаль. Кошачий визг саней
В ночи играет вьюги злостью
И слышу: «Я числа десятого
Поеду за скотом на юг
Площадка нынче маловата
Хочу купить по сто на круг»
Я говорю себе — десятое
Ведь завтра, а теперь храни
Солнцестояния огни
Декабрьским холодом помятые.
IV
Прижавшись к вырезке уклона
Мы шепчем: «берегитесь, пан!»
И мимо нас в ночной туман
Скользят размеренно вагоны.
Под вьюги вой скота мычанье
Волнует оснеженный дух
И при скоте седой пастух
Хранит ли вечное сиянье.
Немного сена подле стойла
Бросал ли на гремящий пол
Пока притихший серый вол
Кончал дымящееся пойло.
Под шум колес, вершащих версты
Проходит затаясь канун
И для лучей январских лун
Сердца увядшие отверсты.
В поляны с мертвыми тенями
Бросает поезд красный угль
Не он ли ночи долгой друг
Пути покинутого нами.
И знал ли стрелочник суровый
Что меж скотом из горних стран
Весна покинув Эридан
Пришла срывать зимы оковы.
V
Мы ночью в поле. Луч багровый
Наш поезд спрятал за холмом
Печален я. Покинув дом
Зачем в снегах желаю крова.
Нет ветра. Сонное дыханье
Баюкает поникшийся стан
И сквозь струящий туман
Так нежно горних звезд мерцанье.
Иду усталою походкой
По скрытой снегом пахоте
И задремавши в темноте
Качаюсь как в прибрежной лодке.
Вдруг склон… и леса очертанья
Кусты и в небе сеть вершин
Где пойманной звезды долин
Едва глядится трепетанье.
Теплей в лесу. Деревья тайно
Согрели темноту полян
И воздух мягкой влагой пьян
Клонит меня к земле случайной.
VI
Снискал приют под снежной кровлей
Вздохнул и с этим легким вздохом
Я стал подобен хлеба крохам
Набросанным для птичьей ловли.
И слышу дальний голос птички
Меж инеем ночных деревьев
Она летит в заботе перьев
Влекома древнею привычкой.
И тайным смыслом зачарован
Я из последнего сугроба
Смотрю как дух речного гроба
Еще лучистым льдом закован
Душа спокойная беглянка
Средь оснащенного оплота
Взирает трепетность полета
И тела рдеющую ранку.
И безжит длань. Зиму отстроив
Стекает бурою смолою
Полей проворною спиною
Корабль и опьяните ль Ноев.
VII
Близ зеленой травки
В узоре льдинок
Третьеклассной давки
Мешков и корзинок.
В глазах у контролера
Щипцы и билеты
Чрез дырочки дозора
Слезой тумянятся предметы
В агоновожатый
Откройте вестингауз
Шахтерами сжатый
Я нашел путь в Эмаусс.
VIII
Вечереет. Слишком тихо.
Снег растаял. Бугор высох.
Дыхание дрожит как эхо
Весенних рощ просторных нишах.
Закат как желтая земля
Взлетел и занемел распятый
Я узнаю тебя стократы
Деревьев древнего кремля.
Спускаемся в лощину
Переходим мостик доморощенный
И ты говоришь тенором суховатым:
«Я мог бы быть твоим братом» —
Но мне печально. Свирель твоего голоса
Стройна как неба полоса
Ясна как проталины…
Мы идем по дну долины
Направо орешник еще голый
Налево погост на склоне…
Мне грустно: праведники, грешники
Покоятся в тихом звоне,
И церковь серая как сова.
Так звонки и крестом слова
Сплетают простой холщовый саван.
Я не знаю кем дарован
Этот взгляд протяжный и
Беременный. Пройдут времена
Кто мне глаза закроет?..
Я больше не могу и если ты ничего не скажешь, тихонько проползу через трещину ограды, а там под холмик гладить ее кривые морщинистые кости.
Звон неизменный, запавший…
Звон званный и желтый…
Звон заунывный и застывший на воске небес
умощенном остриями елей.
Тропою скорченных корней
Мой дух возлей!
Я ненавижу мертвых уголь!
Дитя во чреве
Рожь в посеве
Мой лук натянутый не туго ль.
— и топнув ногой, вырвал горсть орехов из бедра. Зелеными колоколами удалили они в гроба, кресты воскресли как фонтаны буйных листьев и лозин, а кости просветлев сверкнули глазами освобожденных звезд. По сизому фронтону деревянной церкви.
Орехи разбудили сон ветвей
И вот весна гробов овей
Стрелами изумрудных хвои
Окно под кровлей слуховое.
IX
И спался день. Зарею черной
Покрылся погашенный воздух
Росою благовонный роздых
Повис над чашею узорной.
Под сетью ночи чрез овраги
Раскрылась ароматом зева
Земли обугленная дева
Духаньем упоенной влаги.
И в смуглой дали различаю
В холмах обрызганные груди
В полях глазам громадной груде
Упругих ног изгиб встречаю
Мы сидим на ступенях старинного дома
Темнеющий обрыв в недвижный лес
Внизу как пес ласкает ветвью взоры
Моя душа к тебе ведома
Прохладной свежестью небес.
В веснушках пьяного задора
Натужились деревьев почки
Как сажа липкою сорочкой
Весь сумрак связан пряной мочкой
Рука восторженно дрожит
Коснувшись пробужденных веток.
И каждый не рожденный мнит
Сорвать с себя темницу клеток.
X
Очнувшись в голубом тумане
Простертый на глухом лугу
Дошел я до последнего отчаяния
К давно замкнувшейся природе.
Меня рассвет покрыл как саван
Меня покинули каждый зверь и каждое растение
Когда же я потихонько заплакал
То вдруг
Стал я сродни неслышным травам.
Под тела изветшавшей узой
Земли безжизненной обузой
Едва влачусь.
Полузадохшийся стесненный
Костей и жил тугой препоной
Я тщетно вспоминаю имена всех освободителей
Заря прядет. Коснеют тени
Туман свернувшийся шуршит
Пахнув дыханьем вялых тлений…
Но через воздуха графит
И сквозь раскрывшуюся кожу
Я чую слабый и быстрый запах.
Под полой дланию зари
Мой запрокинувшийся взор
Увидел ли водой овитый
Твой перевороченный ковчег
О черный брег земли разбитый
Он потерял зверей дозор
И не они разорвали
Зимы упрямые скрижали
И вот теперь с горбатых гор
В поля кровь желтая пролита
Для жаждущих в застенках дней.
Я утолен: — вода ко мне склонилась.
1910–1913
Из «Первого журнала русских футуристов» (1914)
«Ко мне вот-вот вдруг прикоснуться…»
Ко мне вот-вот вдруг прикоснуться,
Уж ветер волос шевелит,
И заклинанья раздаются
Под сводом безразличных плит.
Но я молю с кривой улыбкой
Твою изменчивую лень,
Что если бы, хотя ошибкой,
Ты на меня роняла тень
И если б твой любовник вялый,
Покорный медленным устам,
Прикрыл хотя частицей малой
Моих телес заметный гам.
Сереет сумрак подземелья,
Врагов звончее голоса,
И кроет от ночного зелья
Мой лоб кровавая роса.
«В глубоких снах…»
В глубоких снах.
Меня прельстила
Прозрачным взглядом синих льдов
И маленький цветок носила
Под говор медленных годов,
Теперь же я и сух и пылен
В гербариях полночных лиц
Твою тропу ищу бессилен
На улицах пустых столиц.
Ночная смерть
Из равнодушного досуга
Прохваченный студеным вихрем
Площадку скользкую вагона
Ногою судорожною мину,
И ветви встречные деревьев,
Взнеся оснеженные лица,
Низвергнутся в поляны гнева,
Как крылья пораженной птицы.
«Слегка проворные глаза…»
Слегка проворные глаза
Под равнодушными стенами
Ужели вы не указали
Тот путь простой к сторонним тучам,
Морозны окна и витрины
Вдоль расколовшейся толпы,
А взор принес живые крины
В насквозь прошедшие шипы.
«Я должен голос неизменный…»
Я должен голос неизменный
Из-за угла природы ждать,
Я должен средь людей искать
Того, кто носит знак немного
сгорбленной камены.
Из сборника «Затычка» (1914)
«Пока не запаханы все долины…»
Пока не запаханы все долины,
Пока все тучи не проткнуты шпилями,
Я маленькими бурями и штилями
Ищу сбежавшую природу, —
И в сетке из волос
И в парусе лица
Я тонкий день вознес
До древнего крыльца.
«Зеленой губкой…»
Зеленой губкой
Деревья над рекой
Еврейской рубкой
Смущен Днепра покой
Шуршат колеса
Рвет ветер волос
В зубах матроса
Дитя боролось.
Зверинец в провинции
По пыльной мостовой, вдоль каменных домишек
Где солнце давит мух измученный излишек,
Скрипит вонючая тележка.
Безжалостных утех притонов и гостиниц
Мимо —
Чуть тащится зверинец.
Хранима проворною рукой с бичом.
Звериных стонов нагота:
Клыки и когти не причем
За ржавою решеткой.
С гноящимся плечом
И глазками крота
Утиною походкой
Плетется слон.
Должно быть полдень, —
Ленивый звон над городом.
Верблюд не голоден
Жует конец рогожи.
На обезьяньи рожи
Глазеют прохожие.
За репицу слона
Хватаются мальчишки
Срывая прелый волос.
Под безглагольной крышкой
Топорщится облезшая спина
И треплется чей-то степной голос,
Быть может лисица или волк больной.
Рядом за стеной играют гаммы
У ламы со сломанной ногой
Привычные глаза…
Господи!
Когда же наконец будет гроза!?
Из сборника «Весеннее контрагентство муз» (1915)
Жалоба девы
Сухую кожу грустной девы
Гладит ветер географических пространств
На скалах столбчатых горы…
Ни солнце на небесном зеве
Ни плотность каменных убранств
Ни первоцветия дары
Не веселят худого тела.
— Зачем тепла и света больше
Пролито в русские пределы,
Когда во Франции и Польше
И в зиму кровь поля согрела?
«Я знаю мертвыми напрасно пугают…»
Я знаю мертвыми напрасно пугают отворенных детей
Лишь те, кто забыты и бесстрастны
Знают судьбу молодых костей.
Люди ломают поколеньям суставы,
Чтобы изведать силу крови,
Но ведают ее уставы
Спокойные под ровной кровлей.
«И если я в веках бездневных…»
И если я в веках бездневных
На миг случайно заблужусь,
Мне ель хвоей ветвей черевных
Покажет щель в большеглазую Русь.
Стихотворения разных лет
«Есть, звуки что кричат нам с самою рожденья…»
Есть, звуки что кричат нам с самою рожденья, —
Они всю жизнь сознанье стерегут.
Оглохшим на все дни их постоянным бденьем
Безболен уху звонкий жгут.
Как воздух приросли они от колыбели
К струне ушных пещер;
И предкам радостным они всечасно пели,
И слышал их третичный зверь.
Да! в этих звуках безголосых
Раньшерожденный говорит,
Хаос, дрожащий в звездных росах,
Далеко звуками горит.
В них — шум земли, когда покорно
Небес ломает пустоту,
Болидов стон, когда бесспорно
Они сгорают налету.
Вот плач комет, всегда томимых
Желаньем с кем-нибудь упасть,
Всегда влекомых неким мимо
В пространств таинственную пасть.
Но эти звуки — лишь шептанья
Пред гласом солнца в небесах,
Когда оно полно желанья
Земли целует волоса.
<1910>
«Какая нежная пустыня…»
Какая нежная пустыня
Ланит, оставленных тобой,
Любви забытыя рабыня,
Алтарь без жертв богам слепой.
И тень ресниц пересекала
Какой благоуханный верт
Сурово-милого закала
Нагорной девы стройных черт.
И, просветленность познавая,
Налью елей в твою скудель,
Зажгу и радостными вайя
Украшу скромную постель.
Прощай на век, но — помни — выну
Душистый, где служил исоп,
И прежде чем тебя отрину —
Целую руки, грудь и лоб.
1910 г.
19 марта
ΠÁΝΤΑ ΡĒΙ
[49]
«Дай отлучиться ненадолго
К речным струям:
Дунай и Дон и Днепр и Волга
Ключи стенам».
Молился так мой отрок хилый,
Ко мне склонясь,
А я сказал: «О, мальчик милый,
Живи, смеясь…
Улыбка вечности подруга.
И может быть,
И может быть, лишь для досуга
Вьют парки нить».
1910 г.
16 мая
Крик ворона
Крику ворона дол внемлет
Струнной речи старика
Взглядом осени река
Тихий брег волной объемлет.
Что я слышу увещанье
Иль пророчество небес,
Чуждый голосу чудес,
Как найду тебе названье.
Ворон в небе отдаленном
Оком осени позвал,
Древним выкриком назвал
Тайны рун векам спаленным.
Неподвижные курганы —
Поля ветхого жильцы —
Вы, прошедшего чтецы,
Чародейной жизни враны.
1910 г.
24 июля
Девический колчан
Я бы не стал немного веселее
Когда б не вспомнил юношеский стан.
Я бы не верил сломанным устам
У статуи заброшенной аллеи,
Когда бы бронзовый фонтан
Не рос стеблем струи живее.
<1916>
«Разбит цемент и трещина бассейна…»
Разбит цемент и трещина бассейна
Открыла путь упорному стволу,
И где вода для жаждущих спасенья
Несла дорогу, там стрелу
Растит зеленое колено.
<1916>