Волков никогда не считал себя истово верующим. Даже в Школе, после обретения Дара, когда он полностью отрешился от мирского, с головой нырнул в служение и молитвы. Всегда казалось, что он верит недостаточно горячо. Боялся, что недостаточно искренен, что на фоне святых и Старших недостоин именовать себя настоящим верующим.

Но потом, став религером, он многое понял. И от осознания обретенного опыта ему стало невыносимо горько и тоскливо.

Он помнил имя – Иерон. Храмовые имена даются лишь высшему эшелону духовенства. Иерон находился в сане управляющего одного из крупнейших монастырей мистириан, находящегося в пределах Города. Был отцом для прихожан, наставником для послушников и духовным лидером для приближенных.

А еще он воровал деньги со строительства часовни, сожительствовал с одним из послушников и был слаб до алкоголя.

Об этом Егор узнал позже, а тогда, годовалым религером, очень удивился, когда узнал, что одного из важных мистириан задержала полиция, да еще и за драку в ночном клубе. Обычно светские органы правопорядка не трогали сановников такого уровня, передавая их Доминиону.

Но потом все встало на свои места. Координатор Сухнов позвонил Нечаеву, пожилому религеру, у которого Волков числился в стажерах, велел заехать в отделение полиции, забрать своего. Благо, они как раз находились неподалеку.

Когда невысокий прапорщик с заспанным лицом открыл камеру, перед религерами предстала отвратительная картина – пьяный до свинского состояния Иерон спал в луже собственной блевоты, грязно матерясь сквозь храп. Как объяснил прапорщик, мистирианин попросту не смог ничего объяснить при задержании, лишь бессвязно бормотал и ругался. По найденному при нем паспорту сотрудники «пробили» личность и сразу же сообщили куда следует – Законникам.

Волков помнил, как долго стоял на пороге камеры, ошарашено уставившись на развалившуюся на полу фигуру. В голове метались мысли, а в душе, казалось, что-то лопалось и трещало по швам.

Так он узнал, что настоящими, самим преданными верующими называют себя две категории людей – фанатики и лжецы.

С фанатиками Егор мог мириться. Они, зачастую, несчастные люди, загоняли себя в жесткие рамки следования букве религиозных догматов, но не всегда понимали духовную сущность учений. Они – как прущие напролом танки, не считающие необходимым понимать, что или кто ими движет.

По-другому обстояло дело с лжецами. Обманывали ли они других или сами себя, роли, в общем-то, не играло. Для них вера была игрой, заработком, положением в обществе, попыткой самовыразиться – чем угодно, но не частью самих себя.

Лжецов Егор терпеть не мог. Лжецов, притворяющихся святыми, открыто ненавидел.

И, уж так вышло, что с годами Волков понял одну простую вещь – зачастую именно лжецы составляют верхушку любой религии. Потому как проще всего лгать тем, кто тебе верит. Проще всего оправдываться перед теми, кто прощает.

Проще всего притворяться святым, когда тебя таковым считают.

Пышногрудая девушка с раскрасневшимся лицом и розовым, будто у молодого поросенка, обнаженным телом, с визгом прыгнула в бассейн. Поднявшаяся волна захлестнула ее подруг, вода перелилась через край бассейна, заливая мраморный пол бани. Подруги, отплевываясь, разразились звонким смехом, отпуская беззлобные шутки.

Чуть в стороне, из-за большого дубового стола, за резвящимися молодухами наблюдали двое мужчин, завернутые в простыни, словно римские патриции в тоги. Они вальяжно потягивали из запотевших стаканов пиво, со смачным хрустом чистили вареных раков.

Егор с плохо скрываемой брезгливостью смотрел за происходящим, стараясь просто выполнять свою работу и не поддаваться эмоциям.

Нельзя обманывать верующих! Нельзя! Пусть он и сам уже давно не в праве называть себя мистирианином, но он не предстает перед прихожанами в образе святости и непорочности! Он не учит, как жить и как умирать, не благословляет и не трактует Истины!

Волкова буквально распирало от возмущения, как каждый раз, когда он оказывался в похожей ситуации. Хорошо еще, что его не часто ставили в охрану подобных мероприятий, не вся его работа с верхушкой мистириан проходила подобным образом.

Когда Захарий сытно рыгнул и начал большими глотками пить пиво, Егор отвел взгляд и посмотрел на наручные часы. Время уже перевалило за полночь, а они по-прежнему торчали в «Остроге». И конца этому загулу не наблюдалось.

Религер вытер тыльной стороной ладони лоб, с трудом подавил желание закурить. Ему было жарко в костюме, он не понимал, зачем нужен телохранитель в предбаннике, пусть и величиной с небольшой зал. Баня закрыта на спецобслуживание, и чужие попасть в нее не могут. Хирург опасается, что какая-нибудь проститутка пырнет Захария вилкой?

Сам Кольцов со вторым охранником в соседней комнате – ужинали. Там же рубилась в нарды «личка» еще одного «випа» – депутата, который сейчас грел свои кости в парилке. Они, разумно сочтя, что их подопечному ничто не угрожает, чистой совестью ожидали окончания веселья.

Волков им честно завидовал.

Дверь парилки распахнулась. В клубах белого пара, словно паровоз из депо, в предбанник выбрался похожий на шар мужик с багровой от жара лысеющей макушкой. Он довольно хэкнул, поскреб дряблый живот и, переваливаясь словно утка, зашлепал босыми ногами по мрамору, в сторону стола со Старшими.

Мужичка звали Румынов Петр Сергеевич, и был он удачным приобретением для мистириан, поскольку за определенную плату лоббировал их интересы на политической арене Города. Лоббировал, надо отметить, успешно, за что и был ценен.

Депутат помахал пухлой рукой с пальцами-сосисками веселящимся девицам, тяжело плюхнулся на скамью возле Захария. Накинул на плечи простынку, расслабленно вздыхая.

Рядом, как из-под земли, возник банщик, предлагая меню.

Депутат обладал потрясающей способности болтать громко и помногу. Его присутствие Волков мог считать единственным плюсом в данной ситуации – все же произошедшее несколько часов назад в зале ресторана заставило даже Егора удивиться, не терпелось узнать, в чем же дело.

Егор мысленно перенесся на несколько часов назад…

Когда они прибыли, Захария уже ждали в ресторане, за огороженным бархатной лентой столом, в секторе «для самых-самых». Обычные посетители «Острога» туда не допускались, довольствовались менее помпезной стороной зала.

Религера оставили на входе, следить со стороны за обстановкой. Волков был не против – чем дальше он находился от старших сановников, тем ему было легче.

Мимо сновали официантки в красных передниках с серебристыми подносами, администратор в синей ливрее прохаживался вдоль рядов, наблюдая за работой персонала. Немногочисленные посетители ресторана бледными тенями терялись за белоснежными скатертями, незаметно приходили и незаметно уходили. Мало кто из них позволял себе пялиться на сидящих на возвышении господ – рано или поздно они натыкались на предупреждающие взгляды охраны и поспешно отворачивались.

Волков с усмешкой отметил, что в какой-то момент охраны в ресторане оказалось больше, чем посетителей. Что ж, Старшим было чего и кого опасаться.

Впрочем, сидящие за столом небожители знали себе цену и не позволяли по пустякам поддаваться панике. Из пяти Старших именно эта тройка по праву считалась самой значимой в решении глобальных вопросов.

По правую руку от Захария сидел, развалившись в кресле с высокой спинкой, седой мужчина с точеными чертами лица, благородный и величественный. Надменно поднятые брови, холодный взгляд расчетливых глаз, высокий лоб мыслителя. С таких лиц в античности рисовали богов.

Мужчину звали Марком, в конфессии он отвечал за внешнюю политику мистириан и борьбу с ересью. По сути, именно ему подчинялись Координаторы религеров.

Второй, сидящий напротив Захария, выглядел значительно мельче Марка, полноватый, но не толстый, с маслянистыми глазами и блуждающей по лицу полуулыбкой. Настоящий угорь, скользкий и хитрый, делающий вид, что готов услужить всем, но всегда играющий лишь свою партию. Имя этого Старшего – Ламий, он Высший Казначей.

Волкову приходилось присутствовать при встречах Старших – как друг с другом, так и со священнослужителями помладше. Практически всегда все сводилось к нейтральному обмену информацией, дежурным фразам и ритуальным действиям. Более конкретные и важные дела Старшие предпочитали решать без свидетелей, пусть даже и из числа охраны. Поэтому и от этого рандеву Егор не ожидал ничего особенного. Он уже внутренне приготовился к отупляющему ожиданию.

Звонкий хлопок подобно выстрелу разнесся по залу. Телохранители засуетились, вытягивая шеи и хватаясь за оружие.

Захария стоял, нависая над столом. Его ладонь, припечатавшая скатерть, все еще покоилась на столешнице, поблескивая крупным рубином перстня на указательном пальце. Лицо Старшего заметно раскраснелось, ноздри яростно раздувались. Он буквально сверлил взглядом откинувшегося на спинку стула Марка, смотревшего спокойно и внимательно. Притихший Ламий лишь таращил глаза то на одного, то на другого.

Физически ощущалось напряжение между Старшими. Еще чуть-чуть – и сверкнет искра.

Подобных выяснений отношений Егор ни разу не видел, тем более так открыто, на публике. Заинтересовался, силясь расслышать разговор.

Но беседа уже закончилась. Марк что-то произнес, еле разжимая побелевшие губы, с достоинством поднялся из-за стола и, не обращая внимание на Захария, который, казалось, вот-вот кинется на него с кулаками, направился на выход. За ним, подскочив со своих мест, последовала охрана.

Волков разумно посторонился, отвесил почтительный полупоклон. Успел уловить раздраженный скрежет из уст Марка: «Дурак…».

Но надежды на продолжение не оправдались – Ламий потянул за рукав Захария, тот нехотя сел. Спустя несколько минут они уже накачивались коньяком, а Казначей весело рассказывал какую-то историю, стараясь отвлечь товарища от нелицеприятного разговора.

Что же у них такого произошло, что Старшие позволили себя сцепиться у всех на виду?

Спустя еще несколько минут к паре мистириан присоединился подъехавший депутат Румынов, и сабантуй переместился в баню.

– Мне тут доложили, что в городе неспокойно стало, – депутат навалился волосатой грудью на столешницу, помахал в воздухе креветкой. – Говорят, опять стрельба, опять жертвы. Говорят, что религеров отстреливают. Целенаправленно.

– Ерунда, – уверенно протянул Ламий, разглядывая развалившихся в шезлонгах возле бассейна проституток. – Никто никого не отстреливает. Так, криминал балуется.

– То-то я смотрю, вы просто так себя охраной обставили, – не поверил Румынов, усмехаясь. – Раньше вам одного телохранителя хватало.

– Береженого бог бережет, – пробасил Захарий. – Я тоже подобные слухи слышал. Не переживай, Петя, тебя в любом случае не тронут.

– Да как знать, – не унимался депутат. – Я тут тоже свой интерес имею. Как-никак, в одной связке работаем. А то были тут предложения…

– Ой, Петя, не сочиняй, – перебил Румынова Захарий, отмахнувшись. – Знаем мы, какие тебе предложения были. От амонариев? От этого, как его… от Сэта?

Депутат расплывчато пожал плечами, но глаза отвел.

– Петя, мы уже много лет вместе работаем, и я тебя изучил как облупленного, – продолжил Захария тоном ментора. – Знаю, что к тебе то одни, то другие подходят с предложениями о сотрудничестве, но ты всех посылаешь. Мягко, недалеко, но посылаешь. Пока. Потому что понимаешь, что свой хлеб – он всегда свой. А чужой кусок может и в глотке застрять.

– Так хлеб-то этот у нас с вами общий, – вставил Румынов.

– Безусловно, общий. Как написано в Книге: «Единым столом братья сидят». Как мы сейчас сидим, – Захария обвел стол рукой. – Потому нам от тебя угрозу, будь она реальной, утаивать не с руки. Да, стреляют. Да, были жертвы среди служителей культа. Но так то, как обычно, народец балует, друг дружку режет почем зря. Фанатики, еретики, воинствующие радикалы. Ничего нового, просто очередной скачок активности.

– От бездуховности все, от безверия, – поддакнул Ламий.

– Так что не переживай, – Захарий панибратски улыбнулся депутату. – Ты лучше скажи вот что. Наши орлы на днях очередных иноверцев разорили под корень – рамаи. Слышал?

– Слышал, – кисло ответил Румынов.

– У них под резиденцию, говорят, домик хороший был, добротный. У меня уже добрые люди спрашивали, как бы этот домик и участок заполучить. Пока его в фонд Доминиона не передали, ты бы помог, застолбил место. А то желающих на бесхозное, сам знаешь, выше головы.

Депутат кивнул, впрочем, без энтузиазма.

– Да ты не обижайся, – Захарий громко рассмеялся, хлопнул Румынова по плечу. – У тебя когда выборы в мэры? В следующем году? Так я тебе такую явку обеспечу, мама не горюй! Прямо из храмов к предвыборным урнам пошагают, только успевай голоса считать!

Депутат, до этого прикидывающийся обиженным и грустным, заметно приободрился, в глаза вернулся былой блеск.

– Хорошо, посмотрю, что смогу сделать, – он шутливо погрозил Старшему. – Ну, Захарий, ты иной раз меня прямо пугаешь! Нельзя так со старыми друзьями.

– А что ты хочешь, Петя? Религии всегда строились на страхе. На страхе перед неминуемым наказанием, перед тем, что все твои поступки и помыслы кроме тебя знает еще кто-то – всемогущий и всезнающий. Который может в любой момент сделать с тобой все, что захочет. Религии строятся на человеческом страхе перед неизвестным будущим, перед силами природы, перед ничтожеством сущего. Страшно самому сделать судьбоносный выбор, который может стать роковым? Страшно остаться без правил, по которым можно было бы жить в уверенности в своей правоте? – Старший наклонился вперед, отчего длинная челка свесилась со лба, прикрыв прищуренные глаза. – А еще религии строятся на страхе смерти. На страхе того, что тебя ждет за последней чертой. Или, быть может, лучше бояться того, Петя, что после смерти нас не ждет ничего? Пустое, черное ничего?

Депутат, словно кролик перед удавом, слушал не моргая, неосознанно приоткрыв рот.

Но Захария выпрямился, откинулся назад, широко улыбнулся, довольным произведенным впечатлением:

– Это в молодости, мой дорогой, все подобные страхи кажутся мелочными. Но с возрастом все меняется. Мы оглядываемся на свою прошедшую жизнь и понимаем, что какими бы умными и сильными не казались сами себе, все равно так и остались глупыми и слабыми. И страхи, которые мы от себя гнали, никуда не делись. В такие моменты очень хочется посмотреть ввысь и увидеть одобрение и поддержку, – Старший поднял кружку пива, словно салютую своим словам. – Все рождаются атеистами, Петя. Но под занавес жизни даже самые упертые из них ломаются. Потому что страшно.

Когда Захарий замолчал, Румынов вздрогнул, схватил свою кружку и залпом допил пиво.

– Ну вас, – он попытался браво усмехнуться, но вышло жалко. – Напустили жути. Пойду, пока живой, плоть потешу.

Депутат поспешно поднялся, засеменил к девушкам, которые при его приближении призывно заголосили.

Старшие без интереса проводили его взглядами, словно назойливую муху. Как только их «ручной политик» удалился на достаточное расстояние, Ламий повернулся к Захарию.

– Ты уверен, что не хочешь принять предложение Марка?

– Уверен, – голос Захария сделался холодным и чуть подрагивающим от сдерживаемого недовольства. – Ламий, я не хочу еще раз обсуждать это.

– Но послушай, – Казначей явно не желал сдаваться, заговорил быстрее и жарче, – В словах Марка есть доля правды, ты сам это знаешь.

– Я лишь знаю, что по Городу ходят слухи о странной Искре, которая владеет разом всеми Дарами, о которых нам известно. Знаю, что этот человек открыто не выступал ни от какой конфессии, не участвовал в Поединках, не пересекался с нами интересами. А значит, нам незачем бояться его или заключать с ним какие-либо сделки. Тем более такие, о которых сегодня говорил Марк. Тем более посредством этой… как ее там… Калины.

Ламий успокаивающе положил свою пухлую ладонь поверх руки Захария.

– Я понимаю и разделяю твое недовольство. Но ты не знаешь всего. Этот человек, эта Искра, Верующий, как он сам себя называет, не только владеет всеми Дарами, но и способен делиться ими. Не учить навыкам, как наставники религеров, а именно передавать, преумножая уже имеющиеся. Представь себе, какие силы будут у нас в руках, имей мы такого союзника!

– Я не верю в это, – упрямо покачал головой Захарий. – С чего бы ему предлагать нам свои услуги? Почему именно сейчас, когда Город сотрясают непонятные катаклизмы? К тому же, почему никто из вас не задается вопросом, откуда он такой взялся и как вообще такое возможно? От какого бога эта Искра, брат Ламий?

Захария высвободил руку из-под ладони товарища, прямо посмотрел в глаза Казначею.

– Я вижу в этом угрозу. Угрозу нам, нашей вере, нашим принципам.

– Брат мой, – Ламий заговорил так тихо, что Волкову пришлось изрядно напрячь слух, чтобы расслышать слова. – Я хочу напомнить тебе, что главным принципом нашей веры, в складывающихся условиях, нужно считать принцип выживания. Уже есть информация о том, что мы у Верующего не первые. И не единственные. Ты представляешь себе, что будет, если в один прекрасный день против нас выдвинутся сотни религеров, вооруженные множеством Даров? Нам не выстоять в этой войне!

Захарий протяжно выдохнул, словно выпускающий пар чайник, процедил по слогам:

– Я не верю этому Верующему. Не верю малоизвестной мне Калине. Я считаю, что они, оба, – лжецы, мистификаторы. Я считаю, что это все – странная игра наших противников. Я не верю в невесть откуда свалившихся волшебников с дармовыми Дарами в рукаве, желающих вдруг помочь мистирианам. И я не дам своего согласия на предложение Марка. Я не для того долгие годы все это строил, чтобы ввязываться в какие-то авантюры. Я понятно выражаюсь, Ламий?

Они пару секунд изучали взглядами друг друга, словно стараясь без слов донести каждый свою правду. Наконец, Ламий сдался.

– Ну, может оно и к лучшему, – покладисто сказал он. – Давай не будем портить вечер.

Он подманил пальцем банщика, велел принести две порции пельменей и водку.

– Пора уже расслабиться. А то с этого пива только в туалет бегать чаще, – пояснил с улыбкой. – Кстати, брат мой, не пора ли поднять цены на пожертвования в храмах? Недвижимость дорожает, цены растут.

– Уже подняли, – Захарий отмахнулся. – Нужно что-то другое, чтобы народ привлечь.

– Запустить еще одно шоу на ТВ?

– Эти шоу уже всем надоели. Вон, у тифонитов на канале передачи голые бабы ведут, а так-то у остальных рейтинги падают. Информационный повод нужен. Скандал.

– Может, тоже голых баб на канал запустим? – хмыкнул Ламий, указывая большим пальцем на крутящихся вокруг развалившегося на краю бассейна Румынова проституток.

– Или голых депутатов, – засмеялся Захарий.

Они разразились громким хохотом, отчего Румынов обернулся. Но Ламий махнул рукой, мол, сиди, не о тебе.

– Нет, не наша тема. У меня вариант получше. Слышал об ордалианском священнике, устроившем самосожжение?

– Да, конечно.

– Вот нам бы что-то подобное. Проявление силы веры и духа, – Захарий ухватился за свою мысль, раскручивая идею. – Личный подвиг, яркий протест, радикальный поступок.

– Что, тоже самосожжение? – задумчиво протянул Ламий.

– Ну, как вариант. Если ничего лучше не найдем. Нас никто не обижал в СМИ за последнее время? А то можно было бы устроить нечто подобное прямо перед окнами какой-нибудь телекомпании…

Волков не смог больше слушать. Как только Старшие закончили разговор о Калине и о странном Верующем, заговорили о насущных делах, ему вновь стало нестерпимо противно и стыдно за то, что он когда-то был наивным последователем и почитателем. Чувство омерзения в нем было столь велико, столь долго Егор сдерживал его в себе за прошедшую смену, что спокойная беседа о необходимости самосожжения ради рейтинга стало последней каплей.

Религер, не особенно заботясь о приличиях, сплюнул на мраморный пол и пошагал на выход, гулко топая жесткими каблуками.

За спиной что-то резко сказал Ламий, вроде как окликнул шумного телохранителя. Но Егор даже не стал вслушиваться, выдрал из уха микрофон гарнитуры и бросил в угол. С силой пнул тяжелую дверь, которая, жалобно скрипнув петлями, распахнулась и звонко стукнулась обо что-то твердое.

Он вышел в небольшой холл с диванами и узким столом, за которым сидели охранники депутата – резались в нарды. Распахнувшаяся дверь ударила по углу стола и сбила к центру доски все фишки.

– Какого…! – один из охранников подскочил, но был тут же посажен на место сильным хлопком по плечу.

– Не дергайся, – прошипел ему в лицо одноглазый, – Завалю.

Телохранитель вытаращил глаза и громко сглотнул, вмиг забыв о пистолете на поясе и приемах рукопашного боя.

От религера веяло такой неприкрытой ненавистью и яростью, что было понятно без слов – ему нужен лишь повод.

Волков оттолкнул телохранителя от себя. Не обращая внимания на второго охранника, на спешащего к ним Хирурга, который строгим голосом велел ему остановиться, Егор пересек холл и вышел в прохладную ночь. Сбежал по ступенькам вниз и зашагал прочь от «Острога» по освещенной круглыми фонарями тропинке, ведущей на выход из парка.

Ему в спину смотрел Хирург, остановившийся в дверях. Он кому-то звонил, нетерпеливо постукивая указательным пальцем по пластику телефона.