Я люблю свой аал, но всегда мечтал о больших городах. Дома в них, казалось мне, высокие, как наша гора Карагай. В каждом доме тысячи окон. Почему-то мне запомнилась одна фотография городского дома. У него внизу были широкие-широкие окна, как ворота у деда Икона, — свободно можно на тройке лошадей проехать. И в каждом окне красиво разложены конфеты и пряники. Уже потом узнал я, что это был кондитерский магазин. А тогда решил, что в городе везде столько сладостей. Вот как живут! Я завидовал городским ребятишкам и с тоской провожал глазами на перекрестке быстро проносившиеся мимо аала бензовозы — они связывали наши глухие места с далеким городом…

Как-то, давно это уже было, я во втором классе учился, на самом краю аала начали строить длинное-длинное сооружение из толстых бревен. Наконец-то, обрадовался я, и у нас будет город. Город Торгай! А на улицах будет пахнуть конфетами и пряниками… Плотники ряд за рядом укладывали бревна, оставляя широченные просветы, точь-в-точь такие, как витринные окна в городском доме. Конечно же, это был всего-навсего большой типовой коровник…

После построили у нас новую школу, клуб, колхозную контору, магазин — таких домов раньше не было, но все равно аал остался аалом. В город мне по-прежнему очень хочется, и будущим летом я побываю даже не в одном. Айдит Андреевич сказал, что за хорошую работу на сенокосе следующей весной мы поедем в Абакан и Красноярск, увидим Саяно-Шушенскую гидростанцию.

Учебный год только начался, а мне уже не терпится — скорей бы весна.

Этим летом вид у нашего аала заметно переменился. У каждого двора понатыкали высокие белые столбы. На днях верхушки столбов украсились белыми чашечками изоляторов. Прямо как хрустальные сережки в ушах у нарядных девиц! Улиц в аале, я уже говорил, нет, дома стоят в беспорядке, только окна у всех обращены к солнцу, и столбы тоже разбежались как попало, но за поселком они выстроились в одну линию и уходят очень далеко, туда, где высятся богатырские опоры высоковольтной линии с серебряными коромыслами, к которым подвешены толстенные медные тросы-провода. Опоры эти перешагнули перевал Улгенник.

— Что может сделать человек! — удивляется дед Икон, вглядываясь подслеповатыми глазами в узорчатые махины-опоры.

На окраине аала выросли два красных кирпичных дома. Возле одного из них много-много столбов. Они будто собрались о чем-то посоветоваться и хотели уже разойтись в разные стороны, но их опутали проводами и не пустили. Это — подстанция, А в соседнем доме будут жить электрики.

В школе незаметно проходили неделя за неделей. Уроки, пионерские сборы, кружки, стенгазета — совсем времени не оставалось. Все реже вспоминали мы о летних днях.

…Событие это произошло перед самыми ноябрьскими праздниками. Первым узнал о нем Амас. Он увидел того таинственного всадника на мухортом коне. Верховой сначала заезжал на подстанцию, а после привязал коня у двора Постай ууча. Амас успел через Ктару выведать, что это Аток Павлович. Ох и расстроился Арминек.

— Сначала наш огонь украл, а теперь вон что задумал.

— Что?

— Майру Михайловну скоромчить, вот что. Такой же он, как Хурун. Нисколько не лучше.

Я не совсем понял, зачем Атоку Павловичу красть нашу вожатую, но Арминек, видно, лучше меня понимал, в чем дело.

— На этот раз у него ничего не выйдет, — Арминек совсем рассердился. — Пошли!

Он потащил меня к дому Постай ууча.

— Потихоньку подкрадись, погляди, где конь.

Я сбегал.

— У ворот.

— Хорошо. Больше не захочет… Только тихо!

Мы вместе подошли к воротам. Арминек смело направился к мухортому, развязал подпругу, снял седло и швырнул в палисадник. Сдернул с головы коня уздечку, не отвязав поводья от столба, и огрел ею мухортого. Тот прянул в сторону, остановился, обнюхал землю, пошагал по дороге и припустил рысью.

Я стоял олух олухом. Что он натворил, Арминек? Зачем такую подлость человеку сделал? А я и не попытался помешать ему. Разве не помог нам Аток Павлович в трудную минуту? Ну прикурил он от нашего огня. Ну залил костер. Беда какая! Мы же договорились снова пойти за перевал.

Арминек дернул меня за рукав. Довольнехонький.

— Порядок! На нас никто не подумает. На Ачиса скорее. Скажут, за Хуруна отомстить решил. Помнишь, он загадку загадывал? Рыжий конь убежал, а потник остался. Помнишь? Я другую знаю: кто с огнем баловался, у того конь потерялся.

— А еще пионер! — разозлился я. — Разве так можно? Пойду и расскажу, что ты сделал. Друг, называется…

Арминек налетел на меня, схватил за горло, хотел свалить подножкой. Я тоже в него вцепился. Хорошо еще, не видел никто. Деремся вовсю. Он меня не выпускает, боится, что я его выдам. Я молочу куда попало. Выдохлись оба, а барахтаемся. Сопим, молчим, деремся.

— Хозончы… друг… — первым сдался Арминек. — Не надо было так делать…

— Какой ты друг! Бери себе Ачиса в хозончы. С ним и дружи.

А коня между тем хватились. У ворот Постай ууча люди стали собираться, шумят.

— Зарежут волки коня, — говорю Арминеку, — тебе от отца достанется. Отцу платить придется.

Кайсап и Кобырса притащили к дому бабушки Постай упирающегося Ачиса.

— Он, он коня отвязал. Больше некому,- кричат.

Ачис плачет. Мне его жалко стало. Ни в чем же не виноват. Он совсем другой стал. А у нас как? Не разберутся и ни за что оговорят. Сколько про нас с Арминеком сплетничали, считали, что мы пожар в тайге сделали. Теперь Ачису зря попадет…

Ачис одно твердит:

— Не я… Не я!.. Зачем мне этот конь?

Ребята его за руки держат. Крик, шум.

Подошел Айдит Андреевич, отвел Ачиса, что-то сказал ему и отпустил.

— Видишь? — укорил я Арминека.

Он отвернулся.

А тут на бричке подъехала Майра Михайловна. Из дома вышел Аток Павлович, сел рядом с ней, и они укатили. Народ стал расходиться.

Арминек, весь красный, не поднимал глаз.

И мне было стыдно. И за друга, и за себя. Плохо, очень плохо сделал Арминек. А я лучше? Почему не остановил его? Почему скрыл от него свою записку-завещание? Нет, не мог я об этом ему рассказать. Кстати или некстати пришла в голову пословица: «Тайна — конь оседланный, она должна умереть в мужской душе…»