Архип Петрович Дюссельдорф, покинув подземелье Мраморного дворца, впервые за полвека вдохнул свежий воздух и поморщился. Воздух, на самом берегу Зимней канавки пах тиной, тина напомнила о русалке, а русалок он не любил.

«Ну, ничего, — подумал Архип Петрович, — теперь-то я их всех изведу, а то ишь, распустились!»

Сил у него почти не осталось. Последний фокус, при помощи которого он избавился от ненужной компании, вымотал его окончательно. Дюссельдорф скользнул по гранитным ступеням и погрузился в воду, оставляя на набережной дорожку из зловонного гноя и лоскутки собственной кожи.

Передвигаться под водой было намного легче. Загребая руками и перебирая ногами по илистому дну, он направился в сторону Мойки. Затем, путаясь водорослях, повернул налево и вскоре очутился напротив Михайловского сада. Туда он и решил заглянуть, дабы немного подкрепиться.

Отплевываясь от тины, он вылез на набережную, и, никем не замеченный в предутренних сумерках, подошел к воротам.

Ворота оказались закрыты. Раздосадовано зашипев, Архип Петрович принялся карабкаться по ажурной кованой решетке. На это ушло порядочно времени, силы покидали его. Мокрые пальцы скользили, судорожно хватая холодный металл. Наконец, перевалив через ограду, Дюссельдорф заметил, что, залезая, будучи еще по ту сторону, зацепился внутренностями за какой-то элемент декора. Потроха его теперь украшали решетку, как и облетевшие по осени плети дикого винограда.

Понадеявшись, что до его возвращения, никто этого не увидит и, не дай бог, не сожрет, он направился в ту сторону, где деревья росли погуще и еще сохранили в этот утренний час частицу ночного мрака.

Там, в глубине сада, под деревьями, как и ожидал, обнаружил Архип Петрович парочку темных сгустков. Глуты. Он плотоядно облизнулся и направился к добыче.

Заметив какое-то движение, глуты ринулись к нему, но осознав опасность, замешкались. Их секундного замешательства Дюссельдорфу вполне хватило, чтобы прыгнуть и изловить одного. Глут изворачивался, пытался ускользнуть, но был обречен. Архип Петрович жадно втягивал бесплотную сущность, смакуя и наслаждаясь трапезой.

За вторым глутом пришлось побегать, но и его изловить не составило труда.

Подкрепившись и набравшись сил, Архип Петрович направился обратно, в сторону Марсова поля. Он перемахнул через ограду одним прыжком, отогнал какого-то мелкого беса-падальщика, снял с ажурной решетки свой кишечник и бережно водрузил его на место. Теперь он не боялся пройти по Марсову полю, где его, Дюссельдорфа, некогда могущественного повелителя города, наместника самого Вольронта, буквально на каждом шагу поджидала опасность. Теперь он был силен. Недостаточно, конечно, чтобы вмиг вернуть свои владения, но все же…

Поднявшееся было настроение немного омрачил запах тины, который Архип Петрович остро почувствовал, вновь погрузившись в Мойку. Запах опять напомнил о треклятых русалках, будь они неладны.

Дюссельдорф направился к самому центру Марсова поля, к алтарю. Место это раньше привлекало многих, странные силы витали вокруг него. Но с тех пор, как сын Иван отстранил от дел Архипа Петровича, делать тут стало нечего. Многие пытались обрести тут силу и власть, но видать, дано это было лишь одному — Архипу Петровичу Дюссельдорфу. Дано самим Акроном Вольронтом, в незапамятные времена, когда и города-то еще не было.

Архип Петрович вышел на круглую поляну, выложенную гранитными плитами, воздел свой взор к пасмурному серому небу и возопил жутким, нечеловеческим голосом.

Вой этот эхом прошел над городом. В каждом уголке, в каждом доме, в каждом темном дворике слышали его. Поняли все, кто населял этот город: старый Дюссельдорф вернулся. Многие устрашились, а иные — возрадовались грядущим переменам, возвращению к старому укладу.

А затем, разинул Дюссельдорф пасть от уха до уха, и столб зеленоватого огня вырвался из него. Поднялся ветер, закружил вокруг. Небо потемнело, хлынуло проливным дождем. И стали слетаться бесплотные духи на тот огонь, словно мотыльки.

Ревел Дюссельдорф. Ширился столб пламени. И сотни глутов, духов, мороков закружили вокруг. Слетались они из чердаков и склепов, выползали из-под земли, поднимались из темных невских вод.

Принялся Архип Петрович поглощать их, впитывая силу их душ. Огромная воронка, накрывавшая небо над Марсовым полем, втягивалась в его бездонную утробу. И разнесся над городом вздох. Тяжкий, отчаянный, вселяющий во всех живущих и умерших смертную тоску.

Насытившись, направился Архип Петрович к своему дому, к Михайловскому замку. Пошел он на сей раз, никого не страшась, по Садовому мостику, чтобы вновь не погружаться в Мойку, не нюхать ее тину. Но все равно, русалок недобрым словом помянул и водяных, и рыбоголовых жандармов.

Его сердце сжалось в тоске, когда увидел он Михайловский замок. Стены посерели, крыша была уничтожена пожаром. Сквозь пелену дождя смотрели на Дюссельдорфа черные провалы окон.

Ров перед замком, наполненный черной, точно смола, водой, вдруг забурлил, вспенился, и полезли оттуда химеры. Они скалились, шипели, щелкали хвостами и высоко подпрыгивали, приветствуя своего хозяина.

— Хоть вы целы, стражи мои… — Архип Петрович прослезился, подошел к берегу и облобызал одну. — Хоть вы не предали мня… дождались.

А потом открылись ворота замка. Призрачный, почти невидимый, выплыл оттуда дворецкий, старый добрый Ганс. Он нес шитый золотом кафтан и накинул его на плечи Дюссельдорфа, скрывая его гниющую плоть.

Сколько долгих лет Архип Петрович скучал по своему кафтану! Сколько страшных ночей провел он в подземелье, видя лишь глутов, да предателей-сыновей своих!

Теперь понимал старый Дюссельдорф, что одно дело — надеть кафтан, и совсем другое — сохранить его. Не доверял он больше на белом свете никому. Ни одной роже подхалимской. Решил он, что впредь, власть его будет тверда, а деяния жестоки. А сыновей своих беспутных порешил он убить.

* * * *

Уже к полудню начали стягиваться к Михайловскому замку гости. Подкатывали богатые кареты, подходили знатные жители. Несли они подношения наместнику Властелина, собирались в главной зале. Были среди них вурдалаки, старшие в кланах оборотни, знатные зомби, могущественные ведьмы и колдуны. Даже начальник жандармерии пришел с повинной и распластался на полу перед Дюссельдорфом, прося о милости.

Архип Петрович мало внимания уделял гостям. Совсем иные мысли терзали его. Думал он о сыновьях, что так поступили с ним. Особенно о старшем, Иване, который, возжелав править городом единолично, заточил в его темнице.

Еще из головы Дюссельдорфа никак не шла эта странная компания, что освободила его. Русалка, фантом, зомби, ящер и хрепл… что может объединять их?.. «Истинно — дураки, — думал он. — А проклятая русалка еще и убить хотела!»

Странным казалось и то, что этой скудоумной компании, магической мощью не обладающей, удалось в глутово гнездо проникнуть. А еще странно, что за вызволение не попросили они ничего, а ведь он мог бы дать многое этим бродягам: богатство, власть, положение… А им, видишь ли, бронзовый меч Вольронта подавай! А что, если и впрямь добудут эти бродяги бронзовый меч? Ведь удалось же им справиться с глутами…

Эти мысли терзали Архипа Петровича, не давали покоя. Виделось ему в них дурное знамение. Всецело поглощали они его. И решил он стражу выставить на всех подступах к Петропавловской крепости. Чтоб ни одна тварь, ни по суше, ни по воде, ни по воздуху туда не пробралась. Чтоб не потревожить покой Властелина, гнев которого — единственное, чего теперь страшился старый Дюссельдорф.

Быстро собрал он духов, глутов бесхозных и прочую нечисть, подвластную ему, и повелел бдить денно и нощно и обо всем подозрительном ему докладывать. А так же — пообещал награду немалую за поимку сыновей своих, живых или мертвых, без разницы. Хотел он, конечно, поквитаться с предателями в полной мере, но не до того сейчас ему было.

Лишь раз за этот день он отвлекся: когда седобородый колдун Радогощ из рода волхвов, что обитали на землях этих еще до прихода Вольронта и до постройки города, усомнился в его, Дюссельдорфа, силе и власти.

— Взгляните на него! — воскликнул колдун, — Слаб он. Слаб дух его. Сгнила его плоть. Если он и был когда наместником Властелина, давно утратил права свои. Нет больше того Дюссельдорфа, которого мы знали. Есть только слизень гнилой, полудохлый, да пара непутевых сыновей его!

И прочие колдуны и ведьмы зароптали. Шепот поднялся и перерос в многоголосый гул.

Рассердился Архип Петрович. Сильно разгневал его Радогощ, и, честно признаться, напугал. Хмурился Дюссельдорф. Слизь зловонная потекла из-под его напудренного парика. А колдун не унимался:

— Убить его надобно, и прах его — над упокоищем Властелина развеять. И выбрать достойного среди нас! Доколе эти Европейские выскочки будут править на нашей земле? Сколько нам еще терпеть их! Да снизойдет на них Черный Мор! Да не примет земля их кости!

В большой зале все притихли, а потом зароптали вновь. Многих устраивал раньше Дюссельдорф, не позабыли его еще. Но были и голоса в поддержку колдуна.

И тогда встал Архип Петрович, разинул свою пасть, и испустил на бунтаря злых духов и демонов. Зал наполнился магическим пламенем. Глуты и мороки принялись рвать колдуна на части. Сползали по стенам сторожевые химеры, путали ноги Радогоща хвостами, жалили ядом.

Дико кричал колдун, призывая своих соплеменников. Но никто не вступился за него. Никто не осмелился.

Дюссельдорф плюхнулся в кресло без сил. Он знал, что сейчас, задумай кто еще взбунтоваться — одолеют его в два счета. Знал, что не справиться сейчас ему и с мор-глутом, один на один. Но виду не подавал. Поправил парик, насупился и крепко вцепился в золоченые подлокотники.

Поклонились ему колдуны, признали силу его и власть. Вздохнул Архип Петрович с облегчением и принялся распоряжения отдавать.

И тут ворвался в зал дворецкий, призрак-Ганс.

— Ваше высокородие! К нам Влад пожаловал. Просит вашей милости, подношение имеет…

Помрачнел Дюссельдорф еще сильнее и велел звать.

В залу вошел Влад. За его спиной маячил дородный детина. Упырь. Теребил шапку в руках, прятал глаза.

Влад держал в руках расписное фаянсовое блюдо, накрытое серебряным колпаком. Он подошел к отцу и поклонился.

Архип Петрович лишь молча на блюдо кивнул.

Влад озирался в поисках дворецкого, но тот не спешил к нему. Гости притихли. И тогда Влад схватил серебряный колпак, и, взревев от боли, отбросил его в сторону. Пальцы его, от прикосновения к серебру, дымились. Слезы лились из глаз. На блюде лежала голова. Голова мор-глута.

Сперва не поверил Архип Петрович в происходящее, ведь невозможно отделить от мор-глута голову, чтоб тот не рассыпался бесплотными сгустками, но потом признал в голове этой старшего сына своего, Ивана.

Поднялся Дюссельдорф, подошел к Владу и крепко обнял его. А потом — велел гостям убираться прочь, а сам с сыном направился в свой кабинет.

— Прости меня, отец, — причитал Влад, — но ничего я не мог сделать. Не остановить мне было Ивана. Не одолеть его глутов.

— А где же наставник твой, Граф Цепеш? — спросил Архип Петрович.

— Убили его, — всхлипнул Влад, — Иван с Орталой убили его.

Дюссельдорф побледнел и рухнул на пол, обессиленный. Влад бросился к нему, поднял, усадил в кресло.

— Но как? — прошипел Дюссельдорф. — Как Ортала проникла сюда?

— Иван. Это все он, глут проклятущий! Открывал он проходы, ходил в иные миры. Сил набирался безмерно.

— Теперь мы погибли… — прошептал Архип Петрович.

— Нет, отец! — встрепенулся Влад. — Ортала у меня. Много сил она потратила на Ивановых глутов. Спит она в моем доме. Сон ее подобен смерти, ведь теперь она — одна из нас!

— Это как?

— Перед смертью граф обратил ее.

— О, боже! Дураки! Дурачины! — вскричал Архип Петрович. — Вы осквернили ее кровь! Когда Вольронт узнает, не сносить нам головы…

— Значит, сделаем так, чтобы не узнал, — улыбнулся Влад. — Помоги мне, отец! Мне не справиться с ней одному.

— Хорошо. Иди, — ответил Дюссельдорф, — Иди и сторожи ее. Я подумаю, как нам быть…