Глава 44

— Да.

— Отличная идея. Но, но есть одно но: я никого не расстреливаю.

— Вы предлагаете, чтобы я его арестовал? Прошу прощенья, не арестовал, а естественно:

— Расстрелял.

— Вы правы дважды: во-первых, никаких знаков вопросов, во-вторых:

— Арестуйте.

— Вы назначаете меня начальником тюрьмы, как этого, как его, в Трех Мушкетерах?

— Вы высказали мысль, обладающую большой дальнозоркостью. Даже страшно подумать: вы знаете больше меня. Так может быть?

— Рипит ит, плииз.

— Я хговорю, что только читаю тугаменты, а вон тот разливала только посвящает в рыцари. Кали из-за стойки подмигнула Дэну. Но было очевидно:

— Не узнала. — Как, впрочем, и он. Ибо была она при полном параде, и даже не в женском галстуке, а как все — с бабочкой на шее. Он пересел за стойку, предварительно проинформировав Шекспи — как автоматически сорвалось у него с языка:

— Покину вас ненадолго пока что.

— Конечно, не думаю, что мы больше не встретимся.

— Если только в театре, — сказал Дэн, и сам не понял зачем.

В театре после первого акта Дэн поймал Кали сразу после первого перерыва.

— Ты куда?

— А что?

— Я бы хотел поговорить.

— Я с незнакомыми мужчинами боюсь разговаривать. Более того:

— Мне пора идти.

— Вы кого там, — Дэн кивнул на сцену, точнее на занавес, который еще стоял перед ними, как лист перед травой, что значит:

— Закрытым, — играете?

— Что? В каком смысле? И да: — Не надо специализироваться на том, о чем вам, сэр, известно только по сомнительным слухам.

— Почему?!

— Потому что человек — и даже Ино — может измениться только на сцене, а просто так, может сколько угодно рассказывать о вере в бога, как Ван Гог, но толку:

— Не буд-д-де-т-т никакого.

— Вы меня поняли, сэр?

— Да, но я не знаю пароля выхода на Сцену.

— Я вам сказала.

— Лос Роулоттес.

— Вер-р-на-а, — даже немного удивилась она. — Я подумала, что это не вы. Хорошо, но тем не менее, подтвердить свое право придется и вам. Хорошо?

— Да, думаю, у меня что-нибудь да получится.

— Хорошо, но не зарекайтесь об успехе, которого еще не было. Как потенциальный актер вы должны знать, что даже Мейерхольду было сказано Таировым:

— Ты не мозес быть акт-тером никада.

— Решительно не согласен.

— Отлично, с этого и начнем. Вы сыграете в этой Картине Ван Гога Кецалькоатля, а я Монтесуму.

— Кого будем приносить в жертву — тайна?

— Разумеется. Вы должны принять решение по порыву души.

— Я что-то не понял: я или вы?

— Дело в том, что по уже написанному сценарию я сначала встречаю вас, как жертву.

— Так, так, так, — быстро заговорил Дэн, — это на самом деле будет, или нет?

— Яйца отрежут? На Сцене по-настоящему.

— Надеюсь они у меня останутся на ночь. Нет, — опять сказал Дэн, — я что-то не понял: кто жертва? Я?

— Да.

— Думаю, лучше назначить третьего, этого Фрая нельзя?

— Он атеист.

— Прошу прощенья, но этого не может быть. И знаете почему? Тогда бы он не прошел на сцену!

— Да?

— Да.

— Он и не ходит туда никогда. Правда, вы открыли мне глаза, я думала, что он просто не хочет, так как Таиров ему сказал:

— Не надо, — как Мейерхольду, а он все равно полез.

И когда подошло время приносить жертву Кецалькоатль не стал переодеваться в жену молодого вождя, которую хотели принести в жертву, и взять ее одежду и носить на себе, как кожаную куртку, и такие же кожаные ковбойские штаны из кожи ее прекрасных ног, — а вытолкнул на арену Фрая.

И что самое интересное — это был не сон, а вот так как будто муж уехал в командировку на этих лошадиных повозках с крышей от дождя, и вообще для комфорта, как будто:

— И вот так всю жизнь, — как Кук:

— С корабля на бал — и обратно.

— Зачем этот спектакль? — спросил Дэн, — или ты меня не узнала?

— Конечно, узнала, кто ты? Фрай говорит, шпион. И добавил:

— Этому есть прямые доказательства.

— Да?

— Да-а. Вы вздрогнули, когда после спектакля Елена преподнесла вам Подсолнухи.

— Да, неужели?

— Более того, вы сказали:

— Встреча Лес Роулоттесов с Сан Флауэрсами означает возвращение Кецалькоатля к прежней счастливой жизни, так как иво яйца ему наконец доставили.

— Нельзя ли объяснить как-то:

— Ближе к телу.

— Извольте: начнется война.

— Да?

— Да.

— Я этому не верю, и знаете почему? Она уже давно идет.

— Это были только флауэрсы.

— А теперь?

— Готовь кибитки в дорогу, ибо Троя будет разрушена.

— Да?

— Да.

— Отлично, значит, мы победим.

— Нет, Дэни, мы проиграем, ибо ты, как — не знаю даже, как кто — сдал командование наступательной операции другому. Кому кстати?

— А-Б, нет, я вам не скажу, и знаете почему? Мы не смогли объединить свои усилия, на что я надеялся, когда топал сюда.

— Нет, я готова связать свою жизнь с вашей, сэр, но только вы должны уж полностью встать под знамена Герцога Чемберленского.

— Неужели он на самом деле существует? А если: да, то я знаю, кто это.

— Вы думаете — это Фрай?

— Я — тоже, но это ошибка. Чудовищная ошибка. Он находится под влиянием сов-в-всем-м другого человека — если, конечно, это человек.

— В общем, один из них Кецалькоатль, а другой Монтесума.

— Да.

— Значит, можно надеяться, что всех не перебьют при штурме.

— Почему?

— Ты не догадываешься? Нужно оставить, как минимум восемь тысяч для жертвоприношения. Если вы не знаете, как я считаю, извольте, раскрою тайну. Сторон четыре, каждая в километр, на одном метре умещаться два человека. И знаете почему? Больше двух не получится: стоять долго, надо переминаться с ноги на ногу, поэтому трое не уместятся по определению самого жертвоприношения, производимого со всех четырех сторон местного света.

— Все это так, все это логично, кроме одного.

— А именно?

— Вы сказали, что Царицын, как Троя будет разрушен, а в то же время, убедительно объяснили, что приносить в жертву будут те, кто в Трое:

— Кецалькоатль и иво Монтекосума.

Далее: Царицын будет разрушен, но победят те, кто в нем.

Несмотря на некоторые разногласия с Фраем Дэн был назначен комендантом крепости, так как сказала ему Кали:

— Вра запил с горя.

— С ним что-то случилось?

— Пропала его Принцесса.

— Как?

— Пошла в атаку — между прочим на ваши неиссякаемые цепи — и:

— Как сквозь землю провалилась.

— Наверное, расстреляли.

— Скорее всего.

— Жаль.

— Ваша обязанность отдавать приказы. Так отдайте несколько, как-то:

— Всем батареям крепости о-огонь-ь!

— И знаете почему? — спросила благородная леди. — Они пошли на решающий штурм. Подошла командир всей артиллерии крепости Елена, которая встречала Дэна Сан Флауэрсами, и посоветовала:

— Дать залп из половины орудий.

— А потом еще из половины? — спросил Дэн.

— Вижу, вы уже оценили обстановку, сэр, — сказала Елена. — Но думаю, вторую половину лучше оставить пока на случай непредвиденных неприятностей.

— Вы правы, — сказал Дэн, — но не думаю, что они будут, по крайней мере сегодня. И знаете почему? Когда-то должна кончится полоса невезения. А так получается, по-вашему, что и сегодня они:

— Обязательно будут.

— Разрешите, я поведу свою дивизию в контратаку, — сказал подходя парень.

— Ты кто? — спросил Дэн, — я тебя знаю?

— Василий Иванович Чапаев.

— Знаете, что я вам скажу, друзья мои, вас здесь и без меня много, а тем более, сколько еще в плену ждут не дождутся досрочного освобождения. Как-то:

— Камергерша, Дыбенко — если выживет.

— А он выживет?

— Если только признается, что является шпионом зеленых. Его будут лечить хорошо, чтобы добиться:

— Какова на самом деле диспозиция Царицинского гарнизона на сегодняшний день?

— Но он здесь никогда не был, и потому ничего не знает! — сказала Елена.

— Никто этому не поверит, — сказал Дэн. — И знаете почему? Должен быть Связной. Я, между прочим, тоже так думаю. И может быть, сейчас он находится среди нас.

— Скорее всего, это вы, — сказала Елена.

— Я знал вашего папу, — Дэн погрозил пальцем Елене, — он часто страдал головной болью, и знаете почему? Как проснется бывало — так перво-наперво думать:

— За кого мы воюем? За полосатых или за белых?

— И?

— И бывало использовал зажигалку: зажжется с первого раза — значит за белых, а нет — наоборот — за зелено-красных.

— И так всю войну?! — ужаснулась его дочь Елена. Но тут же добавила: — Как Ахиллес, между прочим: в душе за Трою, а сражался за этого, как его? Вообще за какого-то Сципиона Африканского, которого ненавидел всей душой и всем сердцем.

— Ну, вот так значится, вы здесь разруливайте, а я пойду в кабак выпью, и заодно разберусь с Фраем, чем, собственно, он недоволен.

Тем более ты, я вижу, дорогая, — добавил, даже не посмотрев в глаза Кали, — симпатизируешь ему, а почему:

— Не понимаю-ю!

— Хорошо, мы пойдем, а вы здесь, как сказал мой визави: разруливайте пока что.

— Я пойду один, — сказал обиженный, что Кали не узнала его как следует при встрече Дэн. Она хотела возразить, что по дороге, может быть, удастся разобраться, почему все так плохо получается, но он уже отвернулся, и более того, уже спускался по гранитной лестнице вниз.

Все ушли и Василий предложил:

— Нет, нет, нет, — ответила даже не дослушав его Елена, — не успели люди, как говорится, и с горочки спуститься, а ты уже тащишь меня на сексодром, так не делается.

— Я собственно, хотел только предложить сначала трахнуть по танку, который решил уйти от нас в обратную сторону, а уж потом дальнобойными на наступающим цепям всех остальных белых.

— Послушайте, дедушка, не обманывайте меня намерянно, я и сама:

— Обрадоваться рад.

— Вот?! Что-с? Вы мужчина?

— Нет, пока что, но мне обещали, что буду, когда улечу на Альфу Центавра.

— Я боюсь, что если ты улетишь туда, — парень показал на печальное небо, — то улетишь На Всегда.

— Это всё, что ты хотел мне сказать?

— Да.

— Уверен? Я расшифровывать твои козни не буду. Так что считаю до трех, и иду на Вы. — И тут же приказала:

— По та-а-н-н-к-у-у! бронебойным, — и сделала последнюю паузу для Василия Ивановича, чтобы объяснился хоть в чем-нибудь.

Дело в том, что Сонька попала в Полосу Раздумий, и никак не могла из нее вырваться. Она пошла на Царицын, и на стене подумали:

— Наши возвращаются.

— Но потом танк повернул назад, и на стене все обрадовались:

— Пошел в атаку, за нас! А когда он опять вернулся, то многие засомневались, и было принято решение:

— Против, сволочь, его захватили Белые. И даже когда танк опять повернул назад к Белым, всё равно резюмировали:

— Отползает, гад! — мы в него попали. — Хотя никто еще не стрелял. Думали:

— Нас много, и поэтому про всех нельзя сказать, что все ничего не делали, когда танк метался туда-сюда, как последняя клецка в супе — было время обеда, и сравнения приходили соответствующие этому времени. А Махно всё не возвращался.

— С таким человеком лучше надолго не связываться, — сказала она, и вовремя остановила танк:

— Перед ним взорвался снаряд, и засылал его землей и травой. Танк стал похож на блиндаж.

— Нужно сделать вылазку, — сказала Елена, и прояснить, куда он делся.

— Вы понимаете, что этого нельзя делать? — спросил Василий.

— Нет.

— Все, кто уже пытался делать эти вылазки где?

— Где?

— Вот именно, что скорее всего мы даже никогда не узнаем, куда они удалились.

— Но вы вернулись, мин херц, — выдала Елена.

— Я? Так это уже когда было-то? Давным-давно.

— Все равно я запишу, что тот, кто вернулся один, как было сказано:

— Спрятался в кусты, а когда всех увели в плен, сказал:

— Прошу прощенья, я просто проспал.

— Вам бы, мэм, не в действующей армии работать, а в натуральной контрразведке: подозреваете людей без оснований.

— Если ты, дедушка, хочешь доказать свою состоятельность — иди в контратаку, и докажи свою полную лояльность городу Царицыну.

— Я здесь командир. Если уйду — кто будет командовать?

— Я.

— Это невозможно. И знаешь почему? Командовать крепостью может только тот, когда хоть когда-нибудь командовал див-и-и-зией.

— Вот давай пойдем и спросим у первого встречного, и увидишь, что он ответит.

— Ладно, но если нет, то сама пойдешь или искать танк на темнеющем поле, или гусятницей в курятник. Тут как раз они заметили Леву понуро бредущего по стене, ибо. Ибо все уже чувствовали, что начинается решающий бой за город, и перестали шастать за его ворота и обратно. Такая монетарная политика не приносила монет.

— Чё, Лева, скушно? — крикнула дочь Аги и Махно.

— Да, мэм, коплю деньги на дорогу, думаю, сдаваться придется, а бежать некуда — без денег: пути не будет.

— Ты в курсе, что Василий Иванович уходит в контрразведку?

— Нет.

— Но это так. Поэтому представь себе, что я устрою шмон, тогда вообще у тебя ничего не останется.

— Ты будешь главной? — решил уточнить Лева. И добавил: — Не думаю. И знаешь почему? Как только уходит герой — тут же находится другой, ибо.

— Ибо?

— Ибо свято место — пусто нэ бывает!

— Что ж, это логично, — задумчиво ответила Елена, — но только здесь больше никого нет, кто мог претендовать на эту диспозицию, или ты имеешь в виду себя?

— Нет, ибо сказано:

— Придут и обрящут.

— Хреновина какая-то, ты понимаешь, что он говорит? — обратилась Елена к Василию Ивановичу.

 

Глава 45

— Логика — это видеть то, что находится за чертой видимости, — сказал Василий Иванович, — значит, вполне может быть.

— Послушайте, я в это не верю.

— Как хочешь, я уйду, — сказал печально Василий, — но тогда участь Царицына может быть предрешена.

— Да иди уж, не пророчь, тут без тебя пророков хоть отбавляй, и я рада, что сейчас они все расселись по кабакам, а то ни пройти — ни проехать, чтобы не задавить пророка.

Василий Иванович ушел, и к вечеру нашел засыпанный землей, травой и даже откуда-то взявшимися деревьями Сонькин танк.

Далее, Врангель переходит на сторону Белых. Как?

Василий Иванович ушел, и нашел танк, засыпанный чем попало, но очень уютно и незаметно.

— А-аткрыва-а-й-й! — рявкнул он так, что разбудил бы не то, что мертвого, но и любого другого.

— Я не спала, — ответила Сонька, когда отрыла нижний люк.

— Не боишься открывать первому встречному?

— Кроме тебя так придурошно никто не орет.

— Спасибо, что пригласила. И да:

— Чем угощаешь?

— Ну, ты сказанул, брат.

— Я тебе не брат.

— Тем не менее, должен понимать, что я в походе, уже две вечности. Одну, когда меня дезориентировали на сторону Белых, а вторую вечность я болтаюсь по этому полю без права переписки, или хотя бы контакта с людьми другой ориентации.

— Спасибо за спирт, — сказал Василий, предлагая свою:

— Царицынскую колбасу на общий стол, — у вас на этом поле боя все пьяные, а у нас — сытые.

— Ты хочешь ввести меня в заблуждение? — спросил Сонька, — напрасно, я не враг, и очень, очень близкий друг.

— Не надо так говорить, дорогая. И знаешь почему? Ибо друг наш близкий теперь находится, как правило, в заградотряде. Нужны неопровержимые доказательства, что вы не просто решили перейти на Нашу Сторона, но и имеете-те-е такую возможность. Или ты по глупости думаешь, что нас просто так от фонаря сделали одних белыми, а других красно-зелеными?

— Вы думаете, сэр, что одной моей воли недостаточно, чтобы стать царичанкой?

— Нет, конечно, и дело не в том, что и без вас, милая, в хгороде и иво окрестностях много претенденток на звание царицы, но совершенно ясно, что деление на Красных и Белых закреплено в серверах Альфы Центравры-а.

— У тебя нет туда доступа? — жалостливо спросила Сонька.

— Ответ на этот вопрос очень простой, — сказал Василий, — и знаешь почему?

— Ни у кого его нет? Да, только сам каждый может изменить своё адаптированное к одной из сторон сознание. И я рада, что теперь уже не надо доказывать тебе, что я — твоя! Ибо:

— Ты теперь сам вывел формулу сотрудничества:

— Здесь абсолютно нет предателей! — И следовательно, можно всем доверять смело. Но, как говорится:

— Доверь-ай, но про-верь-ай!

— Да, конечно, все честные по определению, и даже более того:

— Могут даже не догадываться, что:

— А за иво спиной сто-я-ли-и!

— Нет, кто-то об этом знал, и записал для памяти в Библии. Но не только с течением времени, но и тогда уже большинству было:

— Как об стенку горох. — Или как сказал Апостол:

— Посмотри в зеркало, и сделай опять также, по-своему, ибо вы Человек Разумный, и на большее не способны.

— Что мне делать?

— Иди на Царицын и докажи, что тебя:

— А меня пуля не берет!

— Пушечные снаряды хуже, чем обычные пули, они разрывают на части, которые потом не собрать.

— В свой танк не попадут.

— Я в эти сказки и приз-казки не верю.

— Тем не менее, у тебя больше нет выбора.

— Не понимаю, почему мне нельзя получить мандат: все на Деникина — или, что у них есть еще там?

— А в том-то и дело, что кроме твоего Махно, там больше никого нет. И я больше чем уверен: захочет командовать Ар-р-ми-ей-й! А ты говоришь:

— Он ушел на разведку в тайгу, а ты осталось тут заведовать столовой в Кремле.

— Что? Ах, ты об этом. Нет, ты ошибаешься, нельзя запрячь в одну телегу трепетную лань, а этого ишака.

— Нельзя-то нельзя, да только можно.

— Я не понимаю, почему мне нельзя идти впереди ударного батальона:

— Все, чтоб — На Дэна толстожопого-писарчука!

— Ты скомпрометируешь наше доброе дело.

— Ах, вон оно как.

— Я не то хотел сказать, а только: можешь нас подставить, как щука Емелю, ибо:

— Он так и не научился ничего делать.

— Дак, ты сам сказал, что все наши добрые намеря-е-ния: бессмысленны.

— В общем так, пойдешь и поведешь его на Царицын.

— Это что-то вроде володи: закрыть амбразуру своей грудью, или, что тоже самое:

— Провести разведку боем?

— Это вопрос?

— Да, потому что заниматься такой хренопасией мне неохота. Нет, и знаешь почему? Это похоже на шпионку, которой больше некуда деваться, как только согласить на заведомо провальное задание, чтобы немцы во Франции думали:

— Мы иво взяли, — ну, для отчетности, необходимой, чтобы и мы им послали такого же засланного казачка с миссией Невыполнима, ибо она:

— Провал по определению.

— Я понимаю, — сказал Василий Иванович, — ты намекаешь, что мне лучше было не приходить.

— Да, ибо такие вещи надо самому делать, а не другим предлагать, непорядо-ш-но получается.

— Я бы пошел, но никто не поверит, что я — Белый.

— Это да, сволочь ты еще та. Нет, нет, и не упрашивай. Лучше дай мне другое задание.

— А это?

— Это? Возьми себе.

— Ну как ты не понимаешь: я известный — не мохгу.

— Если ты очень чего-то хочешь — сможешь. Скажи, что ты и есть легендарная Сонька Золотая Ручка.

— А если трахнут?

— Не давайся, приемы Дзю До знаешь?

Василий Иванович почесал загривок. Да, это действительно опасное задание, но как грится:

— Нам ли быть в печали? — И ответ:

— Не нам. И в результате мы видим красивую, не верящую в превратности судьбы молодую леди — возможно имеющую прибалтийские или польские, может быть даже дворянские корни — качающуюся на качелях, в волосах у нее цветы согласной если не на все, то на очень многое, мадьярки. Точнее, не качающуюся, а качавшуюся на качелях соблазнительную, как пельмени в горшочке в воображении человека, возвращающего с пляжа на Волге к ближайшему кафе, а оно находится высоко на горе. Потому что сидела она на окне уже, спиной, между прочим, к залу, где нервничал Фрай, ибо понимал всей душой:

— Не даст она ему пожрать спокойно. — А он именно тот Гость с Волги, который очень хочет есть. На Волге на самом деле не был, но сидел в тиши кабинета и кусал только жопу карандаша, да смотрел на чернила, понимая:

— Не турма, не из молока.

— Ты не сиди на окне, все равно не подадут, — сказал он. Про себя. Зачем подумал? В магию он верил, не надо было даже думать. И точно:

— Ви хотель, читоби я зозтавиль для ваше компаньон?

— Я? Ничего не говорил! — сказал он тем не менее только про себя, но немного желтоватого с красными прожилками соуса пролилось на скатерть прямо перед ним, и хорошо, что не попало на новые брюки из зеленого — нет, не бархата, конечно, но все равно очень приличного для находящегося в осаде Царицына, — материала с искоркой. Она повернулась.

— Все слышала, падла! — И последнее А раскатилось до высокого — метров восемь-двенадцать — потолка и обратно. И хорошо бы только обратно, ясно, что долетело и до окна, потому что девушка снялась со своего шеста, и походкой знаменитой актрисы, которую никто уже никуда не берет, несмотря на все предлагаемые ей услуги, двинулась — нет точно на самом деле чапала к его столу. Но сядет ли?

— Я звал тебя, и рад, что вижу! — рявкнул Фрай и подумал:

— Жаль нет ниток, чтобы зашить себе рот.

— Я неотразима, правда? — и села напротив. Хватило порядошности не сесть на колени, тем более, что он успел заранее придвинуться поближе к столу.

— И не нравится ей укротитель зверей, невысокий и лысый Андрюшка.

— Я не Андрюшка.

— Хорошо, Несвинюшка.

— Ч-что ты сказала?

— Я говорю: закажи и мне пельмени в горшочке со сметаной и томатом, хорошо? Если ты еще не догадался.

— Чек, пива и пельмени по-Царицынски. И прибежал Дэн.

— Ох, Дэни, Дэни, — пропела девушка почти басом, — чем я тебя обидел?

— Я исправлюсь, скажите, в чем и в чем?

— Принесите мне вместо пива красного сухого вина.

— Сей минут, я думал все бывшие артистки любят пиво.

— Почему? — поинтересовался Фрай. — Больше выпьешь, ибо:

— А делать-то больше и нечего. — Как грится:

— Никто узе не наливайт.

— Прекратите ваше кикиморское скотобразие, — сказала дама, и хотела перевернуть стол, но вместо этого только встала на него и крикнула громовым голосом:

— Руки-ноги на стол, я Котовский!

А между прочим, был день и многие здесь обедали в это время на длинном ряду восьмиместных столов. Они-то сидели в тиши бара, это вечером здесь кидали бармену деньги через головы, потому что подойти ближе не то, что не решались, но не могли — всё близлежащее к бару пространство было занято безмятежной толпой.

— Како Котовский, он, — но где он никто и не знал.

— Хватит, хватит, я всё увидел, и понял: вы достойны главной роли в моем новом проекте, — сказал и замахал рукой Фрай. — Прошу садиться и заказать себе, если не всё, что угодно, то очень многое, многое и многое. Девушка заказала дополнительно бастурму, креветки, красное полусладкое, и баварское пиво даже.

— И да: еще баварские сосиски с тушеной капустой.

— Всё? — спросил Дэн.

— Еще сюрприз.

— Какой?

— Разве можно говорить о сюрпризе: какой?

— Да, ибо. Ибо бывают сюрпрайзы хорошие и сюрпрайзы очень плохие.

— Просто плохих уже нет, что ли?

— Да, мэм, к несчастию кончились.

— Жаль, и знаете почему: я боюсь.

— И не зря, — сказал Фрай, правда, когда леди уже успела наесться, — потому что.

— Потому что? — повторила она без улыбки, понимая, что этот парень без подлянки просто не может жить.

Она потянула билет, который принес Дэн, и прочитала:

— Сорок Первый.

— Вот из ит? — только и смогла икнуть она.

— Я человек добрый, поэтому предлагаю вам выбор: кто Сорок Первый — ты или я?

— Ты! Или я. — Повторила дама, и добавила: — Вот знала кто, но забыла, чё делать?

— Покрути пальцы! — крикнул из-за стойки Дэн. Все посмотрели на него осуждающе. Потому что:

— Подсказывать плохо.

— Я. Ты. Я, нет ты — Сорок Первый, и знаешь почему?

— Почему? — может быть передумаешь?

— Нет, просто потому что я Нина, но ты зови меня, как все, парень:

— Изольда. — Фрай поперхнулся темным баварским. — Беги!

Фрай понимал — но только передним умом, что означает:

— В принципе, — а когда это В Принципе случится — пока что неизвестно, — что владеет:

— Стрельбой По-Македонски в рамках близких к черному поясу. — Как говорится:

— Мог оказать сопротивление в рамках близких к формату эйч ди. — А кто тут владеет Фулл? Нет, может и были, но ихгде оне таперь, сердешные? Нэту-у. Разные там:

— Кали — Мали, Щепки — Репки, и другие Соньки Золотые Ручки, Агафьи и Камергерши? — Канули, как в Лету на поле боя перед легендарным нашим городом:

— Ца-ри-и-и-ц-ц-ы-н-н! Она догнала его на кухне. Фрай прыгнул на плиту, когда повар как раз доставал из плиты большой противень с жареной треской в соусе из яйца, молока и помидор. И чудесным образом этот горячий, как сама духовка поддон поднялся в воздух от легкого, но решительного щелчка Изольды, но еще более замечательным было то, что он полетел вслед за Фраем, и обогнал его. Еще более парадоксальным было:

— Поднос остановился как раз перед Фраем, собиравшимся спрыгнуть с плиты с другой стороны. И наконец, самое страшное:

— Он завис перед ним, как Летучий Голландец. Как мираж в пустыне перед путником, жаждущим только:

— Фраеризма, — что означает:

— Тока Свабоды хачу, а. Но разумеется этот парень говорил не с грузинским, а с французским, точнее швейцарским акцентом, а еще точнее:

— Дойч-ч. — Немец?

— Может быть и немец.

— Но, увы, — как сказала Изольда, — не Герберт А-Ври! И Фрай странным образом понял, что не умеет врать. Вот хотел соврать, хотел убежать от опасности, от этой ведьмы Изольды — истребительницы молодых и красивых:

— Белых Офисероф, — работающих, между прочим, на контрразведку Полосатых. Почему?

— Потому что именно такие и нужны, чтобы проворачивать операции:

— По-Македонски! — Кажется, что он там, а он-то — прощеньица просим — здеся. Но прежде чем всё понять Фрай все-таки встретился с горячим тресковым подносом лицом к лицу. Обжегся? Нет. И знаете почему? Вот именно в этом последний моментум парень успел вспомнить, что удар тем сильнее, чем он короче. Одно мгновенное касание — и поднос перешел в наклонную плоскость своего движения. Не в лоб, а ниже.

Жаль, не настолько ниже, чтобы полностью выйти с сухими волосами из воды. Но и мокрых не вышло, ибо.

— Ибо, о, ужас! — воскликнула Изольда, — Их не было. Да, как будто не было и не просто не было, а не было никогда. Ни в прошлом, ни в будущем.

— Вот ты какой! — радостно воскликнул Изольда.

— Нет, нет, — защебетал Фрай, когда подбежал к висевшему у входа в всегда открытый кабинет зав производством зеркальцу и увидел не свое, а изуродованное ветром судьбы лицо, на котором волосы с головы были перемещены ниже. Нет, не настолько, как можно подумать в первого взгляда, а на бороду.

— Хорошо, я не буду вас убивать, сэр, — сказала Изольда, — ибо вижу:

— Вы изменились к худшему. — А так как вы и так были хуже некуда — значит, наконец, как Цезарь, а точнее сам Александр Македонскафф:

— Перешли из Небытия в Жизнь Вечную.

— Нет, нет, нет, — затараторил Фрай, и покачал пальцем, что означало:

— Необходимо закончить эту разборку до конца.

— ОК, — промолвила Изо, — и даже не сразу, а одновременно с этими словами провела Дэмет — неожиданный удар по пяткам противника. И, как и ожидалось, Фрай только проговорил опершись локтем о перемычку разделочного стола:

— Однако.

— Не знал, что вы владеете приемами не только борьбы, но и бокса.

Что ж, продолжим по-македонски. — И провел даме Правый Хук и Джеб.

Она ожидала перехода на Мельницу, но Фрай продолжил не борьбой, а боксом:

— На-те Кросс. — И она упала прямо под ноги мяснику, тащившему поднос еще больший, чем был у поварихи на горячих с рыбой — этот с:

— Бифштексами натуральными. — Они сами так и сели на плиту. Как в песне:

— Только прилетели — сразу сели, так что даже сковороды для жарки этим бифов основным способом не были поставлены на плиту.

 

Глава 46

Из кабинета вышла сама зав производством. Хотя многие считали, что ее там нет. Как изголодавшаяся самка она осмотрела ристалище. И приказала второму, старшему мяснику, вышедшему из своего отдельного пространства в заплиткованной стене:

— Положить: одного в ту духовку, где недавно пыталась жариться рыба — другого прямо на гриль.

— Не умэстится, — молча ответил мясник, так как практически никогда ничего не говорил, а так только:

— Сто, стописят и: всегда буду еще. — Спились, сволочи. Фрай, понимая, что Изольда, как гремучая змея запрограммирована на его убийство, решил притворится мертвым.

— Его — в холодильник, — рявкнула, впрочем, негромко Зав.

— В холодильник? — переспросил мясник — а это был вернувшийся инкогнито с поля боя Котовский, ибо постеснялся просто умереть или лечь в госпиталь для дальнейшего прохождения в нем, точнее не прохождения, а продолжения жизни.

— Не в самый маленький, а в самый большой.

— Там колбаса — может испортиться.

— Ну, я тебе и сказала: сделай из него колбасу — и в холодильник. Мясник положил Фрая на пенек, попросил младшего:

— Забыл топор — принеси, а? И принес, но Зав сказала, что:

— Это была шутка — не надо. Проверяла: не притворяется ли.

Фрая унесли и Ка-а, да-а — это была Камергерша в роли зав производством, так как поняла на поле боя, что без Врангеля:

— Мы проиграем не только сражение, но и битву. — И решила найти его в городе, куда за пять золотых — золотую пятерку царской чеканки Лева Задов пропускал всех. Впрочем, в этом не было ничего нового. Кто был вторым мясником пока не знаю. Девушка опять вернулась в зал — а уже темнело — села за стойку, и ответила бармену Дэну на непоставленный вопрос:

— Слаб оказался и душой и телом.

— Налью?

— Можешь. Но у меня, кажется, нет денег.

— Заработаешь — отдашь.

— Да како заработаешь, разве здесь кино снимают? Так — балаган на колесах.

— Я сам тебя с ниму.

— С ниму это значит надо отсосать, что ли, под лесницей?

— Без — что ли.

— Можно и в каптерке. Да нет, я действительно тебя сниму в кино, которое ты сама придумала под названием:

— Сорок Первый. И после каптерки рассказал все по-честному:

— Иди на вышку, встретишь Их Первой.

— Не первой вы сказали, а сорок первой.

— Там до тебя был только Василий Иванович.

— Я хочу быть только сорок первой, и знаешь почему: так в моей карме написано. Не работать же мне здесь на самом деле проституткой.

— Нет, конечно.

Не завершено, почему она Сорок Первый?

Дэн написал в местную радикально-инопланетную газету под одноименным названием Альфа Центавра, что Фрай разоблачен, как шпион — или по-ихнему:

— Разведчик с Сириуса, — и посажен в холодильник пока что на неопределенный срок. Многие завидовали, ибо жара была под сорок.

— Меня нельзя записать шпионкой куда-нибудь? — спросила Изольда-Нина на следующий день.

— Невозможно, к сожалению.

— Почему? — она приняла бокал белого сухого вина, которое Дэни обычно подавал тем, кому неудобно отказать, но в тоже время:

— Уже надоело, в конце концов.

— Скотина неблагодарная, — пока не сказала, а только подумала Изольда. — Трахнут много раз, а потом: — Иди, сиди на окошке, как не проститутка даже, а хуже, хотя вроде: куда уж хуже? А есть куда. Просто-напросто предлагают убить кого-нибудь.

— А если я не умею стрелять?

— Два, — Дэн показал два пальца в виде древнего знака победа. — Первое, ты уложила Фрая, а у него на самом деле пояс, хотя и подаренный Розой Люксембург и Кларой Цеткин ему на Швейцарском курорте.

— Это насмешка дарить один Красный Пояс вдвоем?

— Нет, наоборот: большой смысл. Один проиграет — другой еще останется.

— А! теперь понятно, он и есть Сорок Первый.

— Только наполовину, ибо да, ваша победа развеяла миф о его швейцарско-немецкой непобедимости, но.

— Но?

— Только наполовину.

— Ви хотель сказать, чито я должен сиделать по нём ишшо адын выстрел? За дополнительные пятьдесят процентов того гонорара, который я еще вообще не получала. И знаешь почему? Если бы я его получала, то не пила бы это кислое ссанье, а потихоньку пробовала Хеннесси с Маскарпоне. Нет, лучше с Тирамису.

— Вот завалишь Сорок Первого — получишь всё сразу и в инкупюрах.

— Нет, нет, я больше никому не верю — только золотым пятерками царской чеканки, как любит Лёва.

— Какой Лёва?

— Который я думаю давно бы перебежал к Красным, если бы не боялся, что там у него отберут всё золото.

— Нет, я вижу, что вы, как многие здесь: не понимают, что мы:

— И есть полосатые, что значит красно-зеленые, а принципе можно уже говорить не скрываясь:

— Кр-ас-с-н-ые-е.

— Вы путаете, Дэни, красно-зеленые там, — она кивнула на Волгу за окном. Правда еще далеко.

— Не понимаю, почему?!

— Потому что, друг ты мой сердешный, Дэни, ты — Бе-л.

— Бел? Это древний бог, что ли?

— Та не, какой бог, просто бел.

— Белка, что ли?

— Да не белка-стрелка, а:

— Белый, — сволочь! Ино. Ты посмотри на свою рожу, таких на Земле нэ бывает.

— Ты сама белая.

— Только по форме, но как говорил Заратустра:

— Содержание у нас сов-всем другое.

— Какое другое?

— Партийное.

— Заратустра был партийным?

— Дело не в том, что Заратустра был партийным, а в том, что:

— Ты — партийная!

— Да, но только в душе, я уже говорила.

Несмотря на политические и диспуты про погоду, которые всегда важнее первых, Соньке пришлось опять выйти, как она сказала:

— Как Сократу, — за пределы оного. Города. Сорок грехов было снято с ее души — хотя она ни одного, практически так и не вспомнила — и теперь было только интересно:

— Кто Сорок Первый? Она поднялась на вышку, где когда-то ждал начала атаки белых Василий Иванович, Щепка и Ника Ович.

И да:

— Если кто не забыл Сонька Золотая Ручка — Нина — жена, только бывшая Батьки Махно — Изольда — змея подколодная, гремучая — это практически одно и тоже. Артистка одним словом. Погорелого театра. И знаете почему?

Партейный театр — это не театр, а так только:

— Для смеху. — Скажи:

— Сы-ы-р-р, — и получи свои шестьдесят целковых. Новыми. А потом:

— Или под поезд, как Анна Каренина, — оставившая, впрочем, нам надежду на продолжение этого сериала под названием:

— Приходите Завтра. Или сидеть на окошке винного магазина, как Изольда Сорок Первая — звезда наша последняя. И выехал он этот сорок первый, кто? Сонька взяла бинокль. Неужели Лева Задов? Решил покинуть ряды защитников Трои, и поперся туды-твою. Почему? Ибо:

— Атакующих погибает в пять раз больше, чем крепостных. Если, конечно, нет среди них Оди. Одиссея.

За ним пришла Камергерша из стана Белых, и сказала:

— Всё пьёшь?

— Почему? Потому что каменщик? А все каменщики пьют.

— Не знаю, сколько ты сегодня выпил, но никакой человек с высшим образованием, бравший Порт-Артур не будет добровольно строить коровники для коров.

— Ваш повелительный тон мне намекает: ви биль мой май вайф?

— Но, простите, я этого не помню.

— Эй, ты, герой, юродивый. Наши люди гибнут и гибнут под стенами Трои, а вы, как последний бродяга маячите тут перед моими глазами.

— Простите, мэм, но не я присылаю сюда пароли и пароли-пе, чтобы иметь возможность вот так просто, как Лева Задов выехать из крепости, а там:

— Пусть хоть платят сверхурочные — всё равно не буду.

— Что не буду, что не надо? Напился, сукин сын, так и скажи, что в следующий раз будем пить вместе. Да, дорогие друзья, Вра строил коровники в Царицыне, променял этот подряд на командование крепостью, хотя и говорил иногда у костра с картошкой:

— Эх, служил и я когда-то под знаменами герцога Чемберленского. — Который — если кто не забыл — сейчас тоже находился в местах не столько отдаленных, а именно:

— В холодильнике.

Их идиллия у недостроенного коровника была нарушена появлением Елены, оставшейся без помощников, в том смысле, что без вышестоящего начальства. Если кто думает, что не бывает нижестоящего начальства тот ошибается, ибо:

— А уборщицы? — И другие работники сервисного обслуживания, у которых двух недельный срок не распространяется на технически сложные товары — это раз. А два — это:

— У нас все товары очен-но сложные.

— А при чем здесь это? — сделав недоуменное лицо спросила Ками — Камергерша Ольга, когда-то сама командовавшая артиллерией этого инвалидного, как сказал Пушкин, гарнизона. Если кто-то думает, что он сказал это про гарнизон Капитанской Дочки, то напомню о вышесказанном:

— У нас все такие. — В том смысле, что были бы, если бы не прилетели инопланетяне с Альфы Центавра-ы. Когда они прилетели? И что удивительно, как в Илиаде Гомера, никто уже и не помнил:

— Не только как жестоко, но и как долго они сражались.

— Ну-у, вы не уборщица?

— Нет.

— И не из ремонтной железнодорожно-танковой бригады?

— Нет.

— Вывод: вы должны быть арестованы, как Ино шпион, а он, несмотря на то, что пьет сисьми-миськи — как симулянт.

— Я ни-че-го не поняла, кто это? Твоя любовница? Проститутка, или просто так пришла, чтобы я опробовала на тебе новые приемы Бойбы и Бокса?

— Это вы мне или ему? — спросила Елена, и смерила Камергершу два раза с головы до ног и обратно.

— Разглядывает — значит боится, — сказала Ками.

— Бросьте, бросьте, миледи, я не Дартаньян, за меня драться не надо.

— Вы здесь довели людей до того, что они не только забыли, что не хотят быть генералами, но и:

— Не хотят.

— Не надо больших легенд, дама, они не хочут тока потому, что по определению:

— Белый Офисер не способен сражаться за Полосатых. Вы понимаете, что это значит? Думаю, бесполезно даже спрашивать, поэтому сама скажу. Это вырождение понимания двойственности этого мира. Все стали ослами.

Прибежал новый Помощник Начальника Колонии — как он сам себя называл, ибо Елена, когда он пришел наниматься на работу сказала:

— Никак не пойму, какую должность тебе дать? И он выдал:

— ДПНК — ибо Царицын — это уже Зона. Кого может привлечь Зона? Только потенциальных заключенных. Как сказал один парень про песню:

— Есть в саду ресторанчик приличный, Лёльке грустно и скучно одной:

— Вдруг подходит к ней парень приличный, парень в кепке и зуб золотой-й. — Или:

— Помню тебя перед боем в дыме разрывов гранат, платье твое голубое, голос, улыбочку, взгляд.

— И вы согласились?

— Да, ибо он сделал мне предложение, которое я приняла.

— Она с детства мечтала иметь своим мужем-любовником главу местной уркаганской мафии, — сказал Каменщик Вра. Все думали, что Камергерша возмутится развившимися за время осады Царицына мафиозными замашками народонаселения, но она только просто вздохнула:

— Везде уже так.

— Что? говори яснее, — рявкнула Елена.

— Знаете ли, дорогая синьора, привели осла. Многие рассмеялись, но не все. Врангель поднял свою усталую голову, подперев ее тыльной стороной ладони в подбородок, и промолвил:

— Этого не может быть, так как я здесь.

— Достукался, — только и сказала Камергерша, и присела поближе к костру, чтобы достать себе большую черную с рыжим печеную картошку, на которую смотрела если не давно, но уже:

— Некоторое время.

— Я захватил селедку кусочками, приготовленную на пару, — сказал посланец со стен крепости.

— Почему не засолили? — спросила Ками, пробуя ее.

— Нет времени, а тут пять-семь минут — и готово.

— Я люблю засоленную сырой.

— Я не могу ответить вам, как это принято в лучших домах Ландона:

— Да мне по барабану, что вы любите, — ибо знаю:

— Скоро вы преставитесь.

— Ты пропустил букву, — сказал Врангель.

— Нет.

— Да.

— Нет. Вра бросил в посланца головешкой, ибо слово:

— Преставитесь, — сильно отличается от его предшественника:

— Представитель. — Имелось в виду, что Камергерша скоро представится всему народу, как:

— Царица Царицына. — Хотя цариц этих потенциальных здесь было — скажем не в ту же строку — много. Как-то:

— Кали, Щепка, да и сам Врангель намеревался, но не судьба. — Хотя какая судьба? Задним умом — который находится в затылке, как дальнее зрение Платона — все понимали:

— Город каким-то образом тайно захвачен Герцогом Чемберленским. — По тайной партийной кличе:

— Вильям Фрай. Некоторые даже говорили, что это он:

— Сам себя запер в холодильник с колбасой и сыром, и другой высоко дефицитной гастрономией, чтобы явиться неожиданно повсюду, как Клара Цеткин и Роза Люксембург:

— Вместе Взятые.

— Адъютант проводите командующего на стену крепости.

— Я не адъютант, а командующий охраны Зоны.

— Имя? — рявкнул уже начавший обретать надежду Вра.

— Беня Крик!

— Я такого роста не помню.

— Мишка Япончик.

— Ты откуда взялся, предатель? — спросила и удивилась одновременно Камергерша.

— Я просто-напросто обменялся местами в Левой Задовым, по— семейному. Мне нравится, а ему уже надоело здесь крыс ловить.

— Каких крыс, что ты плетешь, мерзавец! — рявкнула Камер, и лапнула маузер в новой желтой немецкой кобуре, но:

— Иво не было. — Почему?

— Так она откуда явилась — не запылилась?

— Вот и видно, — констатировала Елена, что ты, может и командирша, но не местная. Хоть бы Кольт Сорок Пятого Калибра взяла с собой, а так тебе нечем будет ответить даже на дуэли.

— Тихо, тихо, — сказал Вра, — никаких дуэлей, запрещено еще моим указом до полной победы. Борьба, бокс — это да, можете, да и то не сейчас.

 

Глава 47

Командование армией принял Дыбенко. Но:

— Исполнительным Директором был Амер-Нази, им он себя и назвал, хотя многие знали только два слова в этом смысле:

— Комдив и Зампотылу.

— Это их объединяет, — пояснил новый-старый помощник Амера по неотложным вопросам Лева Задов. Махно тоже был здесь, и поздним вечером был встречен на берегу Сонькой, переодетой, впрочем — как они договорились — в галифе, френч и маузер вместе с биноклем Василия Ивановича. Так-то бы Махно все равно узнал эту Нику, свою первую жену, но кубанка на ее голове смутила. Смутила его разум, и он только сказал:

— Это ты?

— Смотря кого ты имеешь в виду.

— Даже не глядя могу сказать: ты шпионка. Хочешь я тебя сдам новому командующему Дыбенке? Он раздумывать не будет, сразу в расход.

— Ты не добавил:

— И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что он практически находится в коме, а командует этой лавочкой Амер.

— Ты хочешь спросить, почему я не встал рядом с телом почти покойного Дыбенко? Отвечу: все равно рано или поздно припрется Коллонтай и он выберет ее, и как умирающий Людовик Тринадцатый опять воскреснет к жизни вечной. Увидишь, он еще поведет нас в атаку на Царицын.

— Попались! — кто-то чуть ли в самом воздухе, но невидимый рявкнул так и хлопнул в ладоши. И знаете почему?

— Зуб болит, свистеть не могу. Махно ахнул, а Сонька сдержала своё удивление и только сказала:

— Явилась — не запылилась. Это была Коллонтай. А то все думали, где она? Вот вышла на невидимый и неслышимый призыв любимого, и скорее всего, именно потому, что он был уже ни на что больше не способен, как только:

— Отдавать ей приказы, которые она хочет услышать.

И втроем они пришли в штаб армии, где в это время был небольшой банкет по случаю решающего наступления на Царицын. Выступал сам Амер-Нази:

— Никто не видел осла? Многие ничего не поняли, но вошедшая, как оракул с Альфы Центавра неузнанная Кали прорявкала:

— Они ищут соперников, чтобы их уничтожить до — или во время — наступления.

— Кто это? — спросил Ленька Пантелеев, сидевший в обнимку не только с Никой Ович, но и с Аги. Которые, как и Сонька в своем время были женами Махно. Он и Сонька Золотая Ручка пока что прятались за широкой спиной Коллонтай, как ее личные телохранители.

— Э Нью Моисей, — засмеялся Лева Задов, но не очень сильно, так как капитал свой, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс таскал всегда с собой, на найдя даже в уме своем места:

— Где бы его так спрятать, чтобы даже сам не смог найти, если станут пытать:

— Ихгде он?

— Хорошо, — воскликнул Амер-Нази, — если вы Моисей предскажите нам что-нибудь, как царю Египетскому.

— Во-первых, ты сам сказал: ты и есть царь Египетский.

— Во-вторых?

— Во-вторых, здесь нет ни одного Настаящего Белого Офицера с Альфы Центавра. Амер-Нази хотел интуитивно прекратить это разоблачение, и захлопал в ладоши, как сивый мерин, ибо они у него было такие большие, как будто раньше этот Нази выступал клоуном в цирке. Но народ был любопытен, и кто-то из задних рядов провякал:

— Назовите, пожалуйста, имя, — и сел.

— Сел? — зло спросил Амер.

— Ась? — не расслышал тот с последнего ряда. Председатель погрозил ему пальцем и хотел сказать, что после победы:

— Сядешь по-настоящему, — он подумал: скорее всего, бессмысленно ему угрожать: засланный казачок. — Как паршиво работает контрразведка, Лева, ты где?

— Впереди, на белом коне, — ответил Лева, как будто был не прирожденным шпионом и контрразведчиком, а сами Василием Ивановичем Чапаевым. — Я задал ему вопрос, который он сможет переварить.

— Посмотрим — если нет, пойдешь в обоз.

— Зампотылу?

— Маркитанткой.

— Распи выехал уже на Эспи, и движется сюда. У Амера защемило сердце, но он не подал виду, а только схватился рукой за сердце, сел, и налил себе виски.

— Эни-боди! Налейте ему немного воды в виски, чтобы дожил до расстрела, — рявкнула Коллонтай.

— Кто это, милый? — спросила Аги, освободившаяся, из заграбастых лап Леньки Пантелеева, я теперь решила обрести надежду на привязанность к себе бывшего Главного Судьи Соревнований, которая при опасных обстоятельствах переходит в искреннюю любовь. И добавила:

— Ты вместе с ним сидел? Амер было дернулся, как подстреленный, но еще норовистый конь, но понял:

— Она всё помнит. — Не надо было болтать по ночам, но с другой стороны:

— Где еще можно поговорить спокойно, от души, как после этого дела, ибо в тюрьме только два дела:

— Думать о побеге, да слушать более говорливых пропагандистов и агитаторов. — Их имена и вспоминать тошно, а тем более, какой это удар узнать о приближение двоих из них на своем торжественном банкете, посвященном посвящению в:

— Главно-командую-щи-е-е.

— Пусть скажет, кто она, — вякнул опять сиделец с последнего ряда.

— Предъявите ваши пароли и пароли-пе, — сказал Амер-Нази в надежде, что не знает этих троих. Хотя како не знаю, Махно, может и да, но Соньку точно:

— Кажется узнал. — И более того, видел: ошивается здесь уже два дня. Почему Лева не арестовал ее сразу — непонятно. А с другой стороны:

— Чего здесь непонятно? — ибо видно, он ходит, как затраханный выше некуда. Да и без как очевидно. Контрразведчик, а чтобы трахнуться по-настоящему все равно очень хочется, ибо:

— А многие ли нас любят? — Нет. Сонька была способна заставить даже мертвого застонать от наслаждения. И даже сам хотел поставить стражу к Дыбенке, чтобы не вытянула его опять сюды-твою, командовать наступательной операцией, за которую потом при счастливой-то жизни — авось — скверы будут украшать памятниками.

— Я могу сказать, кто я, но боюсь никто не поверит. Поэтому предлагаю:

— Если меня не узнает почти не приходящий в сознание Паша Дыбенко, пойду простым командиром Заградотряда. Могла бы и впереди, на белом коне с яблоками, но не люблю, когда меня подгоняют, как скотину.

И толпа двинулась с бокалами и рюмками в одной руке, и бараньими ребрами во всех остальных к большой — коек на шесть-восемь палатке. Дыбенка лежал у костра недалеко от своего шатра, и дышал, как он думал:

— Запахом победы. — Ибо дым хорошо пахнет. При приближении процессии он чуть-чуть повернул голову, а потом и приподнялся, как все надеялись:

— Для последнего прощания, — ибо большее было бы страшновато. Но это только казалось, что страшновато, а когда паря — как назвал его мужик с последнего ряда — совсем встал перед Коллонтай:

— Как лист перед травой, — в ужасе побежала назад, а некоторые так просто рассыпались в кусты, кто куда, как сказал Лева Задов, — а я в сберкассу. В том смысле, что:

— Время прятать клад — пришло.

Амер-Нази вызвал Леву Задова и приказал:

— Пока никого не арестовывать, ибо пусть.

— Да, сэр, пусть. Сами сдохнут, — ответил Лева. Тем не менее, Амер повел войска на штурм Царицына. И не просто пошел, а:

— В психическую. — Как любил Василий Иванович:

— Та-тата-та-та-та, та-тата-та-та-та, та-тата-та-та-та! — На ремне через плечо у каждого маузер, в руках Льюис. И действительно, в первой шеренге так и было:

— Лью у каждого.

— Откуда?

— Прислали.

— С Альфы Центавра?

— Не обязательно, как танки из Англии и Америки.

— Немцы нам ничего не дают?

— Маузеры, кажется, они прислали.

— Эшелон?

— Куда там эшелон, больше, и намного, чтобы все. Могли застрелиться. Однако Амер-Нази так и собиравшийся сделать — не сделал. Почему?

Понял, они там — Лева Задов ориентировочно показал на Альфу Центавра, надеясь попасть на авось, ибо где-то она всё равно должна быть — не всё продумали:

— Уполномоченный Представитель не прибыл.

— Не веришь, я его сам чувствовал на расстоянии. Кстати:

— Выпить хочешь?

— Спасибо, буду.

— Хорошо, тогда в другой раз. Так можно, конечно, говорить, но не с Левой Задовым. Другой бы возразил, но Лева не любил усложнять, и просто налил себе сам, да сразу две рюмки — большие.

— Между прочим, это Хеннесси, я специально припас на случай встречи моего друга с Зоны.

— Я вам еще не сказал?

— Сказал, наверное, если мы за это выпили почти полбутылки дорогущего коньяка. Но что — не знаю. Повтори, пожалуйста.

— На них напали.

— Кто?!

Да, друзья мои, спокойно никому не живется, на Санчо Панса и его Дон Кихота напали лихие люди. Хотя такая информация не удовлетворила Амера абсолютно.

— Почему? — спросил Лева.

— Потому что они сами кого хочешь.

— Что? Зарэжут?

— И не только. А столкнулись на этом пустынном до утра поле Дроздовский на Эспи, и Василий Иванович на Фрю. Василий пришел в тюрьму, где прозябал Фрай и предложил:

— Бежать вместе. Фрай с колбасой в одной руке — в другой ничего не было за отсутствием того, чтобы для этого было нужно — хлеба — встретил парня с тенью подозрения, ибо отчетливо понимал:

— Хочет увести из Царицына, — но видимо придется.

Дроздовский и Эспи долго путешествовали по соседним деревням, в ожидании подходящего момента, чтобы ударить в тыл наступающей армии, пока не поняли:

— По всем деревням не просто так делают облавы и сиськи-миськи расстреливают их народонаселение, а ищут их. Так вот именно:

— Наугад. Ребята узнали, что их ждут в армии Белых, как спасителей, так как. Так как:

— Там больше никого не осталось.

— Я не могу поверить в такую счастливую случайность, — сказал Дроздовский.

— Я верю, — сказал Эспи. — И вопрос только в том:

— Веришь ли ты мне?

— Я не могу верить лошади.

— У меня человеческое лицо.

— Хорошо сказано. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что это неправда.

— Это потому, что по-вашему на Земле нет вообще человеческих лиц?

— Хорошо, будешь моим телохранителем, — сказал Дроздовский.

— Я хочу быть лошадью, — сказал Эспи.

— И лошадью по совместительству.

— В каком смысле?

— Будешь заседать в контрразведке.

— Так мы идем к Белым.

— У них тоже есть контрразведка.

— Да? Не знал. Они были счастливы, как Гвиневера и Ланселот, встретившись случайно в лесу, но понимая, что:

— Всё равно будут вместе. — Несмотря на серьезные притязания Короля Артура, и других его доблестных воинов, и слуг. Гвиневера уже тогда понимала, что не надо:

— Давать всем, хотя и очень хочется, а наоборот, сдерживаться, и найти такого, который заменит всех. Когда люди могут быть счастливы вместе? Только понимая, что:

— Скоро расстанутся навсегда. И чуть ли не в чистом поле — в небольшом лесу, разделяющем два больших поля — увидели такую же, как они сами картину. И это был, соблазненный Изольдой мистер Фрай. И она сама, правда, не собственной персоной.

— Уступите дорогу! — крикнул Дроздовский.

— Нет, — ответил Василий Иванович, — а это был он, если кто не забыл, ибо поменялся ролями с Сонькой, когда уходил в Царицын. Как же тогда с сексом было? Если не спросит, то подумает, может быть кто-то. Так естественно, ибо:

— Не только сексом обоюдным жив человек. — Даже если и шли за солдатами маркитантки с любым набором проституток, но солдат было все равно на-а-много больше, и даже более того:

— Всем не дашь, — а ведь как-то обходились. Или посмотрите в театре:

— Некоторым даже не разрешают не только на сцене, но и после снимать маску лисы или петуха со своей буйной головы. Потому что сдержаться тогда уж не будет силы. — А так все нормально:

— Не лошадь и не бык, не баба — не мужик. — Но в драку все равно лезет. Хотели и здесь применить то Самбо, то Бокс, то, как все:

— Кольты и Маузеры, — но было принято решение:

— Биться на огромных деревянных копьях, как Тристан и Изольда. — Ибо так-то трахал ее совсем другой.

Толпа свинарок и их пастухов очень восхищалась, ибо, как сказала одна миловидная пастушка:

— Цирк, — да и только. Потому что все думали:

— Да, дерутся, но не по-настоящему же ж. И были правы, два раза упал с лошади Дроздовский, и два Василий Иванович. Василий злился. Но упал не поэтому, а потому, что понимал:

— Никак не может вышибить из души своей светлой, Сорок Первую, кончившую тем, что сидела на окошке винного магазина, как предлагающая себя всем:

— Кому не лень, — лишь бы налили красненького. Сначала, правда, она думала, что это хорошее место:

— Найти Своего режиссера — как Некоторые почтальонши — и стать наконец Членом Правительства, или хотя бы где-то близко к этому:

— Большим Ученым. — Это-то, правда было запрещено абсолютно по определению, ибо большой ученый может быть:

— Только адын.

Несмотря на всю эту лирику Василий никак не мог избавиться от:

— Хорошо устроившейся в его душе прелестной дамы, обладающей снайперскими способностями.

— Нет, я Чапаев! — орал комдив благим матом, в третий раз пытаясь залезть на своего киннера Эспи, которого в горячах назвал просто:

— Савраска, — а ты кто? Ни-и-кто не знает. Вор в Законе? Так у нас их много, а я:

— Один-н!

— И я — Адын! — рявкнул в ответ Эспи. Почему Василий Иванович все-таки дрался с Эспи, который бил киннером, а не с Фраем? А вот также и Василий ничего не понял, как это случилось. Ибо ясно, что Фрай попросил его:

— В третий раз сражайся сам, чтобы заслужить мою преданность. — И непонятно было, кто кому будет предан после победы над Инопланетянами. Он Фраю, или Фрай ему. Так-то было очевидно второе, но похоже Фрай намекал на свою победу. Ну да хрен с ним, а вот почему Эсти, или Эспи — кто как произносил, казалось многим это инопланетное слово — остался, хотя было видно, как и Фрай:

— Киннер, — ум есть, но рожа все равно, как говорили некоторые:

— Генеральская. Но Василий, как и многие, предпочитал Пушкина:

— Почему не сказать просто — Лошадь. — Без знака вопроса, что означало:

— Сначала, как Все, и только потом:

— Лошадь.

 

Глава 48

Василий подумал, что, возможно, и сам он вовсе не Пертская Красавица, а тоже Киннер? Хорошо ли это? Да, если считать, что эту битву ведут не только Мы и Ино, но и Киннеры, ибо можно получить не только черное и белое, или красное и белое, как говорится:

— Пятьдесят на пятьдесят, — но и шестьдесят за. Даже Шестьдесят Шесть. И Шестерка в рукаве. Василий так и спросил:

— У нас здесь есть кто-нибудь из цирка? Василий был уверен, что кто-нибудь да выйдет, не может быть, чтобы не нашелся хоть один, у кого не чешется — или наоборот. И вышел, но не молодая и красивая телка, а бородатый мужик устрашающего вида.

— Кто его только выпустил из Царицына, ибо таких рож в простом народонаселении не бывает, а только:

— У бывших каторжников. Это Распи. Как говорится, явился:

— Отнюдь не к шапочному разбору.

— Их бин Распутин, — сказал он с улыбкой, от которой некоторые в первых рядах попадали, и не только бабы, как обычно, но и мужики.

— Что делать? — многие теперь просто не знали, ибо этот хэрцог Распутин был знаком не только с Эспи, но и с Фраем, правда с последним шапочно. Так только кивали друг другу, когда встречались на шмоне при выходе с бесконвойки — один, и на промзону — другой. Странно? Нет, ибо Фрай тогда косил под чокнутого ученого, понявшего:

— Не как все, — капитализмус Карла, и семейные отношения в первобытном обществе его Фридриха. Обыкновенно ведь как понимали:

— А на какой там странице про Шарикова, как он разоблачает оппортунизм Каутского взятого вместе Фридрихом? — Или:

— Сколько сегодня весит капитал Карла, в том смысле, что с учетом инфляции и повышения цен вместе взятых? Про Эспи же только спрашивали:

— Сколько узе банков на его счету?

— Вместе взятых? — уточняли некоторые. И что самое удивительное, никто не понимал, что они:

— Киннеры, — ибо уже Там все перестали верить бабушкиным и дедушкиным сказкам про чудеса лестные. И вообще в ответ на вопрос:

— Это Кентавры, — только отвечали:

— Наоборот, — а что значит это Наоборот — не понимал никто.

Только ясно было точно:

— Мах-ги-я-я! Колдуны — считали многие, но только про себя, ибо:

— Страшно так вот направо и налево болтать об этом с каждым встречным-поперечным. — Ибо:

— А вдруг сбудется.

И действительно, одна баба, работавшая здесь только по четырнадцать часов в день, ибо дело было на ферме, где все крутятся-вертятся по:

— Шестнадцать часов, — сказала:

— Биться будут инопланетяне с колдунами. — За что, собственно, ей и сократили срок с шестнадцати до четырнадцати:

— Предсказывала оставшиеся от трудовых будней два часа:

— Людям счастие. — Звали ее не Марья Искусница, как многие думали, а:

— Надежда, — или, как она просто говорила:

— Просто Надя. И после того, как Эспи, к удивлению всех, избил Василия Ивановича и принялся за Фрая с помощью Распи, но не:

— На нём, — а наоборот: под ним! — Фрай воскликнул миролюбиво:

— Я женюсь на Ей, — и останусь навсегда в деревне. — Хотя пока что не сказал, но имел в виду:

— Если что: пишите — приеду прямо на Финляндский Вокзал.

— Кому?

— Пишите просто:

— На деревню, Дедушке Ле. После Фрая начали рыскать по деревне в поисках Дроздовского, а потом и Василия Ивановича. Они встретились в лесу, и Василий понял, лежа вместе Дро за одним деревом, что он не лошадь. Почему? Дро предложил:

— Пока что, — бежать вместе, и полез на него. Пришлось провести Мельницу, потом перейти на удержание, и даже применить болевой на ногу, да и на руку тоже кстати. Зачем?

— Очень разозлил его Дрозд.

— Прости, прости, — я думал, ты лошадь.

— Я похож на лошадь? — спросил Василий, хотя сам еще раньше надеялся именно на это, потому что ему приснилось:

— Лошади — это генералы по рождению. — Поэтому, собственно, и говорили Некрасов с Белинским, что не надо таскать с ярмарки тщеславия генералов и милордов, у которых, кроме ума ничего больше нет, а мы любим:

— Бойбу и Бокс. — Как англичане.

Василий Иванович в надежде на то, что он по пророчеству Дроздовского:

— Тоже лошадь, — взял его с собой.

— Но понесешь мои весчи. И, как откуда ни возьмись, передал Дроздовскому свое седло и упряжь. Вот такая блажь:

— Одни хотят, как Джек Лондон, найти Клондайк, или как Лобачевский быть освистанным на собрании собратьев своего университета, за доказательство пересечения параллельных прямых, а вот другим только стать:

— Прирожденным генералом. Мечта Швейка, за что он и надевал им на головы периодически ведра с краской. В общем, как и многие, Василий так и не мог понять:

— Хорошо быть генералом, или лучше умереть простым командиром дивизии — что было мечтой его детства. — На генерала, как он теперь понял, сбили прилетевшие с Альфы Центавра инопланетяне.

В конце концов эта самая почтальонша предложила решить:

— Все по-честному.

— А именно? — спросил Василий Иванович.

— Как в песне. Василий стал вспоминать песни, которые были ему известны, и те, про которые он только слышал, что поют Нах Москау, и выдал, что знает только одну, которая подходит под создавшуюся кризисную ситуацию.

— Точнее, не знаю, а только слышал, что:

— Есть! — И спел кстати:

— Дан приказ ему на запад — ей:

— В другую сторону. — При чем добровольно.

— Я пойду к Белым, — сказал Эспи, — ибо давно хотел посмотреть, кто это такие.

— Ты не пройдешь фэйсконтроль, — брякнул Дроздовский.

— Я поеду вместе с тобой. Как и было, между прочим, задумано с самого начала.

— Нет, нет, надо сделать все по-честному, — опять вмешалась Пастушка — уже, заметьте, с большой буквы.

— А именно? — спросил уже приходящий в себя Фрай, и добавил: — Я, тоже между прочим, могу и вернуться опять в Царицын. У меня там свой кабак — наша гордость и последняя надежда мирового пролетариата. Все эти украшательные прилагательные Фрай говорил специально, чтобы никто не понял, что, собственно, ему надо, ибо знал, что такие слова, как:

— Мировой пролетариат, — у местного населения пролетают мимо ушей по умолчанию, ибо как было доказано еще в доблестное царское время:

— Только два слова иму понятны, а именно:

— Сено и солома. Это как кино на свежем воздухе среди комаров:

— Если проедет мимо пьяный тракторист — ругаюцца. — Хотя абсолютно не понимают, что говорит сам тракторист, а ясно, что это какие-то приколы, типа:

— Баушка, баушка, затем тебе кино? — а она отвечает:

— На-а-да, — милок. А дальше тишина, как будто покойники с косами стоят, ибо ясно:

— Ей просто нра-вит-ся-я. — Как говорится, все равно пензии нет, хоть духовно пока подковаться, а то встретим Бабу Нюру у колодца, и тебе:

— Ни про Белых, ни про Полосатых — ни бельмеса, ни гу-гу. А это актуально на сегодняшний день. В общем, все про себя что-то говорили, кто про бабу Нюру, кто про бабу Настю — один Распи только слушал. На него, как на ишака вообще не обращали внимания. И знаете почему? Все думали, что его здесь:

— Вообще нет. — А действительно, откуда? — спросил бы кто-то, если бы подумал:

— А должен быть, — ибо Фрай на нем и должен быть прибыть в армию Белых, чтобы превратить ее:

— Таким Образом, — в наступающую на Царицын армию Полосатых. Василия не должно быть на этом пути по определению. Никто, конечно, не знал, что он додумался пройти в город, под видом знаменитой сексоторши Соньки Золотой Ручки, представившейся тоже не своим именем, а цветущим лепестком, спившимся из-за интриг конкуренток — вообще, и жестокости этого мира — в частности.

Когда Распи прибыл в стан Белых, Дыбенко уже начали почитать здесь просто-напросто за оракула. Ибо поняли:

— Если не уважать Кали, не то что в ближайшее время расстреляют, а:

— В будущей жизни не возьмет с собой Захграницу. — Что это такое никто не знал, но, как сказал Ленька Пантелеев в обнимку с Никой Ович:

— Вкусно, как торт Тирамису.

— Она сама сказала, — поддержала Леньку Ника, — есть:

— В каждом придорожном бунгало.

— Я люблю мясо, — вмешался Эспи, — и знаете, чтобы это был такой горный орел, прошу прощенья, не орел в данном случае, а горный придорожный бунгало, где всегда жарят только адын стейк, такой вкусный с:

— Немножко крови.

— Да, — подошел к нему поближе Амер-Нази, — много, действительно, не надо, а немножко:

— Всё равно придется.

— Да, чтобы получалось не специально, не с перенапряга, а автоматом. Подошла Кали и сказала:

— Через час наступаем, — и кивнула назад, как будто там было медом намазано: — Он так сказал.

— Наверное, он еще не совсем проснулся, — сказал Распи. И все замерли, вытаращив на него глаза.

— Кто такие? — спросила Кали, и добавила: — Почему не расстреляли?

— Дак мы не знали, что надо, — тявкнул Лева Задов из-за спины Амера. — Но если надо, я сам поведу их к карнизу.

— К какому еще карнизу, что ты плетешь, сукин сын?! — пролаяла Коллонтай. — Ты тех расстрелял? — добавила она.

— Каких Тех? — не понял Амер-Нази.

— Пусть ответит этот контрразведчик. Лева побоялся соврать, как следует, но чуть-чуть все равно приврал:

— Некоторых да, многих — еще нет.

— Почему не наоборот?

— Забыл, прости. Пока обед, ужин, плюнул на них и все.

— Разоткровенничался, идиот, — сказала Кали, но смягчилась и попросила Распи рассказать, откуда он знает, что Дыбенко еще не полностью ожил, а так только:

— Мутит воду во пруду, — в том смысле, что только выполняет приказы Кали. Она, правда, объяснила это просто:

— У нас контактум.

К счастью трубачи уже протрубили тревогу. И заскрипели повозки маркитанток. Они уже не шли за офицерами, а шли вперед, готовить именно — было принято решение — один вот этот уже запатентованный Стейк Коллонтай. Она не могла понять, что лучше:

— Разозлиться, или просто:

— Вот так прославиться, если нигде не везет систематически.

— Ладно. Хорошо. Поведете по эскадрону. Сначала пройдете вперед и затаитесь, а когда мы начнем отступать — ударите им в тыл.

— Всё это прекрасно, всё это хорошо, — сказал Эспи, но разве есть информация, что Полосатые выйдут из-за стен Трои?

— Да.

— Кто сказал? Эспи показал большим сильно изогнутым в обратную сторону пальцем назад, где маячил долговязый Распи.

— Кто он такой, чтобы знать больше меня? — негромко рявкнула Кали. И он произнес свой сакральный пароль:

— Их бин Распутин.

— Немец, что ли?

— Да, пожалуй что и немец.

— Да каки из немцев предсказатели, — толи сказал, толи хотел сказать Амер-Нази, но его самого без дальнейших предисловий послали командовать третьим эскадроном:

— По центру.

— Я не готов, — вякнул он.

— Почему?

— Боюсь, не успею вспомнить, умею ли я кататься на лошади.

— Кататься будешь на мне. Если вернешься с победой, — ответила Коллонтай.

— Можно последний аргумент?

— А именно?

— Я как бывший командующий фронтом имею право на дивизию.

— Естественно, за вашим личным эскадроном пойдет ваша дивизия. Это относится ко всем присутствующим, — она окинула взором Медузы Горгоны Эспи — справа по отношению к Царицыну, и Распи — слева.

— Разрешите сказать и мне, благородная Инопланетянка. Лучше я останусь здесь, а?

— Кем?

— Начальником штаба.

— Начальником штаба, — повторила она. — А! вспомнила, вы предсказатель. Это хорошо, но у нас есть уже. — Она не договорила, т. к. ее перебил Эспи:

— Адын.

— Нет, это само собой, этот мой личный — как это по-русски?

— Тет-а-Тет.

— Верна.

— Простите, мэм, но это всё хренопасия, предлагаю проверить.

— Поздно, милок, проверять — теперь тока: доверять будем.

— Тем не менее, хочу быть Начальником Штаба.

— Хорошо, но кто-то достойный должен вас заменить на правом фланге.

— Я пойду правым, — сказала Камергерша.

— Вы, — почти не удивилась Кали, — что ж, корова с возу — бабе легче.

— Мы пойдем за ней, — сказала Ника Ович, и обняла Леньку Пантелеева, — на броневике.

— Тогда мы возглавим танковую бригаду, — сказала Сонька.

— Никаких Сонек! — рявкнула Кали. — Ты перебежишь к Полосатым.

— На себя посмотри.

— Ах вот как! Лева! взять ее под стражу.

— Зачем?

— Это шпионка. Танк отдали Махно и Аги.

— Ну-у, — сказал Лева Задов, — с танками мы победим точно.

— Да, — сказала Кали, — тем более танковая бригада пойдет сзади в качестве Заградотряда.

— Значит, я тоже с ними, что ли, пойду? — спросил растерянно Лева, ибо раньше он тоже был в Заградотряде вместе с командовавшей им Аги.

— Да, — сказала Аги, — на броне моего танка.

— И да? — спросил Амер-Нази, — если Распи-Распутин у нас уже Начальник Штаба, то я что буду делать?

— Фронтом Командовать, разве мы это еще не обсудили?

— Здесь так много начальников — Ты, Распи, Дыбенка, да и Махно тоже лезет в Атаманы, Камергерша — мне-то где стоять?

— Вот это я, кажется, действительно еще не сказала. Будешь, как человек, которому известна вся диспозиция нашего наступления, давать маяки — как это и положено Командующему Фронтом.

— Я не понимаю, зачем тогда нужен этот Предсказатель Распи?

— Так он будет действовать сзади, а ты впереди.

— Нет, честно, я так и не понял: где впереди?

— На Стене Трои.

— На Стене Трои, — повторил Амер-Нази, и добавил: — Как ХГектор, что ли? — начал даже заикаться этот чистокровный американец. — Но он похгиб.

— У вас появился акцент, — заметила Кали.

— Да, волнуюсь.

— Я подумала, что собрались сдаваться в плен. Но запомните, это и будет вашим Падением Эмиратов.

— Хорошо, хорошо, я похгибну, но почему-то однозначно вижу себя в Светлом Будущем. — Он помолчал, потом добавил: — Не понимаю, как можно незаметно залезть на Стену Царицына с этой стороны.

— У нас есть длинные лестницы, — сказал Лева Задов.

— В общем так, вы:

— Э Нью Дон Кихот и Санча Панса, поэтому попретесь туды-твою вместе.

— Я уже назначен в Заградотряд, не мохгу, — тоже с акцентом заговорил Лева.

— Я подпишу новый.

— Вы ведете себя непоследовательно, как Цезарь при переходе Рубикона: то пойду, то не пойду.

— Это был не Цезарь.

 

Глава 49

— Знаю, знаю, Александр Македонскав, но тем более. Я понимаю, — продолжал Амер, — вы хотите запутать врагов, но запутаете не только меня, но и себя тоже.

— Мне знать наперед ничего не надо, так как имею узе своего личного Пред-сказателя-я!

— А вы помните, что предсказал предсказатель Одиссею, когда он намылился на Трою? Иди! Так сказать:

— На Вы! — А вышло? Все-е-е похгибли, кроме него. Так остались раз-два и обчелся, а остальных съели львы на необитаемом острове.

Учтите:

— З нами будет тоже самое. — Всех сожрут, как божьих одуванчиков.

Далее, наступление, сражение отдельных групп, а сзади эту армию бьет в тыл Жена Париса с Пархоменко, Буди и Варой.

Если кто не забыл — напомню:

— Предсказатель был снят с правого фланга, а там был не Распи, а Эспи, и, так сказать:

— По ошибке! Эспи занял место ему если не по уму, то предсказанию уж точно положено, как не только он — но и Другие — даже не думали, а утверждают:

— Мечтали не с детства, конечно, но:

— Узе в тюрьме. Амер-Нази привязал к себе Леву, чтобы — нет: не неубежал, а наоборот, чтобы по старой привычке не ломонулся вперед, в Царицын, и:

— Опять обменялся с Беней — Мишкой Япончиком местами, — ибо сказано по определению:

— Лучше быть легалом, чем резидентом, которых, в конце концов, ловят, как мышей, и сажают на электрический стул, и только очень немногим достается в наследство парк Юрского Периода, называемый в простонародии:

— Пайк Кой-Кого. Тем не менее, Мишка по запарке пропустил Леву со товарищи на стену, как будто это было так и надо. Хотя дело было вполне логичным:

— Беня Крик — он же Мишка Япончик — как раз был расстроен предложением:

— Бросить охранять Стену Царицына, так как теперь это будут делать профессионалы, а:

— Охранять взятых в плен во время контратаки Бело-гвардейцев. Таким образом, Лева понял, что узнал тайну, которую в принципе можно превратить в:

— Тайну Клада, — приснившегося когда-то Бальзаку, по утру, правда, понявшему, что:

— Проспал время его отправки на Необитаемый Остров.

— Я не просплю?

— Вот ду ю сей? — спросил Амер-Нази, разумея, что:

— Иностранцев здесь и любят и уважают больше, чем обычный сэконд-хэнд. И Беня как раз размышлявший о возможности пересечения параллельных прямых — если бы был Лобачевским — а в данном случае просто:

— Кому бы продать тайну Контратаки Наших на Белый Авангард, и его пленение.

— Это также трудно, — и знаете почему?

— Вот, то есть Чито? — по-вашему.

— Вы меня подслушивали? — спросил Беня.

— Да, и думаю, не зря, у вас, видимо, есть, что сказать нам чистым русским языком.

— Не на иврите?

— Нет, конечно, ибо у нас не только евреи и русские уже сравнялись в правах и даже идут на опережение, но скоро начнется решающий бой за Одни и Те Же права с инопланетянами. И Мишка сказал то, что был должен, но думал, что продает, как минимум атомную бомбу, поэтому решил поторговаться.

— Сколько, сколько?! — ахнул Амер-Нази, — да за такие деньги я сам додумаюсь, что вы тут напридумывали.

— Это верно, вы человек умный, в Америку чуть не убежали, но не до такой же степени, чтобы довести это дело до конца?

— Так-то оно так.

— И более того: может вы и додумаетесь, но будет поздно. Уверяю вас, дело не терпит отлагательств.

— Хорошо, я забыл сколько вы просите, у меня с собой золотые только в одной пятке сапога.

— Почему не в обоих?

— Новые, не успел забить.

— Хорошо, — сказал Мишка Япончик — он же Беня Крик — берите.

— Вы хотели сказать наоборот: давайте!

— Нет, нет, нет, я прошу вас именно взять меня.

— Куды-твою? — не удержался даже Лева Задов.

— В Светлое Будущее.

— Э-э, чего захотел, — улыбнулся, но только внутренне Амер, — это тебе будет дорого стоить.

— Ладно. Тогда не пойду, я думал туды-твою заходят бесплатно.

Почему нет?

— Кстати, почему ты решил, что мы резиденты? — спросил Лева Задов.

— Ты не предложил мне опять обменяться должностями, стало быть: шпиёны.

— Почему в жизни так всё просто? — спросил Амер-Нази, осматривая в темноте Сцену, в том смысле, не сцену, естественно, а:

— Стену.

— А человек не может не думать, поэтому всегда ошибается, — констатировал Лева Задов.

— Что это значит? — спросил Беня, — ты хочешь поделить эти деньги на двоих?

— На троих, как Кот Базилио.

— На троих вы будете делить в Африке, — негромко рявкнул Мишка. — Дайте сапог с баблом, и может спокойно наносить на карту наши окрестности.

Но уже через пять минут Мишка подполз к Амеру, и зашипел, как Черная Мамба:

— Так не делается даже в экстраординарных обстоятельствах.

— Вот ду ю сей?

— Ай андестенд ю. Вы дали мне не те сапаги.

— Почему?

— У них нет отворотов.

— Разверни.

— Как я их разверну, если их нет по определению.

— Загни сам, потом сам развернешь, — добавил Лева.

— За такие слова я сейчас тревогу подниму. И знаете почему? Лева взял ваши, сэр, сапоги, а мне отдал другие, свои безденежные.

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — не оглядываясь ответил Амер-Нази. — Ибо: нэ успел бы.

— Вы хотя и умный человек, хотели бежать в Америку, и даже доплыли до половины океана, но, видимо, сов-в-се-м не читали мистера Достоевски. А там, между прочим, написано — неизвестно чем вы тогда занимались в тюрьме, если не читали Иво:

— Можно войти в комнату старухи, этой самой Изергиль — С-ни-и-зу-у. Достаточно только предварительно выселить оттуда жильцов. — И такой ответ, что:

— Я не знал, что там никто не живет — никого не устраивает, кроме Гарри Гудини, иначе он не мог бы дурить народ своей простотой до бесконечности.

— По сути дела, — сказал Амер-Нази, — вы утверждаете, что я с ним — он толкнул Леву в плечо, — заранее договорился ничего не платить вам, мистер счетовод Смит-т?

— Возможно, это было интуитивно, вы были просто уверены, Леве всё равно придется отдать вам эти тити-мити тем или иным путем, ибо вы:

— Будете бо-о-ольшим начальником, — как предсказывал тут намедни — пока не сбежал из Царицына, один член бывшей тюремной группировки по имени:

— Их бин Распутин.

— Хорошо, отдай ему золото партии.

— У ме-ня и-во нэ-т.

— Хватит придуриваться.

— Честно, я ничего не взял, потому что там ничего не было. Да и быть не могло, как говорится, чтобы большей неправдой прикрыть оправдание меньшей, несмотря на то, что обеих этих правд:

— Нэ существовало.

— Какой из этого вывод? — спросил Амер.

— Дак, естественно, только одно из двух, скорее всего, — сказал Лева, — посмотрите у себя в левом, потом в правом кармане — в одном точно, как в богатой квартире, или на швейцарском счете:

— Деньги лежат. И точно — деньги были, но как учили:

— И в правом, и в левом карманах.

— Просто они напомнили вам корзины с яйцами, и вы посчитали за лучшее положить их туда, не специально, конечно, но узе:

— Автоматически.

— Что значит, автоматически?! — негромко рявкнул Амер-Нази.

— Вы были заняты, т. к. в это время смотрели на звезды, и деньги разложили по разным корзинам механически, что тоже самое:

— Автоматически.

— Теперь понял! — обрадовался Нази, и осведомился: — Я их должен отдавать или нет?

— Можете отдать, но теперь только в тройном размере, — ответил Мишка Япончик. И не дожидаясь дополнительных вопросов, разъяснил: — При дележке своё вы все равно возьмете — сколько волка ни корми, он все равно смотрит на Атлантический Океан с мыслью:

— А не переплыть ли его в конце концов навсегда? — Но как человек честный, вы возьмете себе только одну треть, а мне вернете мои золотые, которые уже были мои, плюс мои сегодняшние.

— Не зря прежние инопланетяне говорили:

— Надо держать народ в нищете и невежестве, несмотря на куда большее развитие народного хозяйства, чем прежде, до 13-го ишшо года. Но отдал, отдал все деньги ради общего дела:

— Разведки иностранных укреплений, — кроме положенной одной трети. — Тем более, на этой Стене их еще могут поймать, а для того, чтобы бежать нужны:

— Денхги-и. — Поэтому скоко-то всегда должно быть не только в швейцарском банке, но и просто:

— В потайном кармане. — Т. е. в сапоге:

— Пусть не в этом, хорошо будет в другом. Не знаешь, куда уже и прятать эти денхги, хоть в дупле прячь, как Дубровский, но и там найдут, как известно. Неизвестно им было только, что это Подстава:

— Мы хотели, чтобы он нашел. — Потому что, когда Мишка понял, что они не:

— Карту местности снимают, а дают натуральные маяки наступающим эскадронам, бригадам и дивизиям, завыл, как сирена, но сирена, увы, уже сломанная.

— Да вы что, ребята, охренели, что ли?! — я соглашался только на будущее, по крайней мере, на прошлое, но не на онлайн атаку, — Мишка Япончик схватился обеими руками за голову, как будто пытался еще удержать ее на плечах. И он — Амер — подал сигнал, который мог понять только Эспи:

— Вперед — ты будешь героем, — и послал Леву открывать ворота. Это был не сигнал кукушки: ку-ку, ку-ку, а со-о-в-се-м-м другой сигнал:

— Ультразвуковой, — который мог понять только посвященный. Которых здесь было только четверо, получивших своё высшее образование в Зоне. А именно:

— Эсти, Вара, Буди и сам Амер Нази. — Три, как говорится, мушкетера и только адын Дартаньян. Разница? Есть! Три из них были только передатчиками, а один мог их принимать.

Если я еще не говорил, то скажу: был на Зоне ученый, который не только согласился, но и сам искал:

— Кому бы поставить Новый Мозжечок. — Это был Пашка Эйнштейн по фамилии Флоренский, как могли только запомнить местные зеки и их охранники. Как физик и математик он занимался диэлектриками, а как биолог плесенью, за которую, собственно, и был приговорен особой тройкой к:

— К принципиальному расстрелу, — что значит:

— Пока живи — расстреляем завтра. — Примерно, как в кино:

— Приходите, да приходите — завтра, а когда будет это завтра — не говорят. Ну, чтобы не только больше, но и дольше мучился. Так это примерно с 37-го по 43 гг. Парень объяснял: +36– Небось, небось, ибо я занимаюсь капитально не только физикой и математикой, но и плесенью, защищающей людей, как доказал еще до меня тоже мужик на букву Фэ — Флемминг, практически от всех болезней. Поэтому:

— Могу поставить не только простой трансформатор или полупроводник, но и настоящий живой диэлектрик в вашу пропащую — до этого — башку. И так как диэлектрик в случае возникновения напряжения в его башке, начинает действовать, как полупроводник:

— Только берет деньги в долг, но никогда не отдает, так и здесь только одного он выбрал реципиентом, а остальных троих донорами. — А в ответ на их недовольство, сказал, что:

— Да, будет доить вас всю жизнь, как недоенных коров, зато всегда будете сыты.

— Чем сыты-то будем, мил человек? — спросил тогда Буди — один из этих четверых.

— А ты сам-то как думаешь? Кто кормит бывает ли голоден? Так-то.

— Преце-денты вполне могут быть, — сказал Вара, но сам не смог додуматься до конкретного примера, кто такой это мог быть.

— Но Амер-Нази додумался, что это простой народ, Неинопланетяне, и понял, что:

— Воровать все равно придется. Все думали, что Реци будет Распутин, который тут бродил вокруг да около, но вышло, что Эспи. — Поэтому. Поэтому, когда Камергерша, вставшая на правый фланг вместо прежнего ведущего, увидела их — не поняли ничего. Только Распи интуитивно, с прикидкой на погрешность из-за другого угла обзора догадался:

— Сигнализируют об открытии ворот города, и только во вторую очередь о имеющихся на сей моментум войсках на стене. Камергерша решила, что наступать можно, но только:

— Когда. И в принципе глазастый Распи, обладающий, как Платон недюжинным зрелищным умом, понял тоже самое:

— Атаковать можно, но когда — вопрос?

Тем не менее, стратегическая установка на штурм была уже отдана, и можно сказать:

— Давным-давно, — и теперь вопрос стоял только в том, кто:

— Будет первым. Камергерша не хотела лезть на рожон, но выпавшая ей роль командовать правым флангом Фронта подгоняла ее вперед. Тем не менее.

Тем не менее, она решила, как говорят дамы:

— Обождать. — В том смысле, что отвела свой эскадрон в овраг, и двинулась вперед на броневиках вместе с Никой Ович, Ленькой Пантелеевым и другими уже закаленными в боях одиозными личностями.

Распутин. Распутин не тронулся с места. Таким образом образовался уступ в виде:

— Распутин, которого здесь не должно быть, а он должен уже лететь, как ветер на город. Далее в центре — никого, а справа Камергерша, но не как обычно:

— Впереди, на лихом коне, — а в составе танковой бригады.

Именно так рассуждала собравшаяся в ресторане Метрополь — для маскировки и дэзинформации: вдруг сюда забредет сбившийся с пути Тро-Троцкий, хотя мало кто знал, что это вообще за гусь такой — Тройка. А именно:

— Дэн, Елена и Врангель. — Фрая на всякий случай пока что держали за, как сказала Елена:

— Свого Дартаньяна. — Да вот так — ничего нового: чуть что:

— Я буду Дартаньяном. — И все из-за того, что Дюма намедни побывал здеся, и сказал про Россию пару ласковых, которые, впрочем, некоторые трактовали:

— Иначе, — но Иначе — это по определению: ученые, такие, как Колчак, а их, а их, как говорится:

— Уже унесло ветром далеко, далеко в Сибирь. В общем, сидел он, как и раньше в холодильнике.

— Надо его позвать, — сказал Дэн.

— Почему? — спросила Елена.

— Для полного разоблачения, — сказал Врангель, которому опять не дали опохмелиться, и он думал. Точнее, думал, что думал, а на самом деле хотел только одного: в бой и, нет, не погибнуть, а наоборот:

— Победить, — и тогда уж протрезветь совсем и окончательно.

— Вы рветесь в Бонапарты? Извольте! — сказала Елена, — я охотно уступлю вам это место. На поле боя, а здесь нужен стратег, а не такой пьяница, как ты, Дэн — уже выпитая бутылка — значит надо звать Фрая.

— Ох, зря, зря! — даже завыл Дэн, — приведет он прямо к Полосатым.

— Хрен знает с кем я собралась воевать, — сказала Елена, — мы и есть полосаты-ы-е-е.