Глава 50

— В том-то и дело промычал Вра, — что позиционируем себя, как Белые, значит что-то должно произойти.

— Что?

— Обратное.

— Что именно.

— Я не знаю пока.

— А нам нужен, кто знает, поэтому надо позвать Фрая.

— Позвать можно, — сказал Врангель, — но это будет началом конца. Дэн мечтал только и дальше оставаться директором и владельцем этого Метрополя — такая должность позволяла ему писать журналистские расследования. Но что лучше:

— Выпустить на свободу Фрая, чтобы командовал контрнаступлением, или наоборот нет — не знал. — Потому что с одной стороны ему будет не до ресторана, если уйдет со всеми в поле на войну, а с другой стороны:

— Захватит власть абсолютно, — а абсолютная власть по определению:

— Абсолютна, — а значит, и как возьмет, хотя и обещает:

— Я не Троцкий, чтобы больше жизни любить Метрополь, и бросить ради него Атлантический океан, являющийся нашим Млечным Путем на другую сторону.

Тем не менее, а может быть:

— Именно поэтому Фрая опять выпустили, как выпускают тигров на римской гладиаторской арене, когда уже нет возможности справиться с бывшим командиром армии, ставшим по воле судьбы:

— Гладиатором. Увидев его входящим в зал заседаний — а это был, как обычно, и как любил не только Фрай, но и все остальные:

— Ряд четырехместных столиков около барной стойки, где когда-то начинал сам Фрай, как бармен первой категории, — Врангель сел за отдельный столик, чтобы подчеркнуть с самого начала:

— Он будет воевать, но один, как командир дикой дивизии. И. И, как говорится:

— Если не везет, то не везет долго. — Врангель сгоряча прошел со своей дикой дивизией так далеко, что увидел — даже ночью:

— Впереди только Волга. — Только тут понял, что попал в западню. Понял, но ничего не происходило. Он не знал, что центр Белых был пуст. Там должен быть Амер-Нази, но он ушел на стену Царицына давать маяки наступающим дивизиям и бригадам, а Камергерша, которая могла бы идти центром, встала на правый фланг вместо Эспи, который По Ошибке — как Чичиков у Гоголя скупал Мертвые Души заместо Зивых, хотя многие думают:

— Он считал Мертвых более нужными и полезными для себя и других, чем Зивых, — в том смысле, что по ошибке-то по ошибке, а может и:

— Нет. Хотя если это Судьба подумал Распи-Распутин, то аб-со-лют-т-но-о непонятно, почему она не за меня. Ибо. Воевать совсем не умею. И по этой причине или по другой повел свои войска именно по центру, а Фрай, как назло чуть-чуть раньше этого принял решение идти лично центром, несмотря на то, что уже доложили:

— Врангель ушел центром, и канул, как в Волгу.

— Что такое Волга? — почему-то не понял Дэн. И ему пояснили — Елена:

— Это наша Лета. Во как! А говорят:

— В ней осетры водятся. — Ибо:

— Водятся-то, может, и водятся, только никто никогда их не видит.

И если их кто-то тем не менее ест, то как он это делает, чтобы никто не видел. Ибо одному-то по определению есть:

— Скуш-ш-но. — И никто не может догадаться:

— Это он один, а Их полным-полно, что тоже самое:

— Очен-но мнохго. А вот он один остался и ничего не видит. Фрай на удивление разоткровенничался на прощальном ужине — который, между прочим, был завтраком — и открыл, известную ему тайну, кто это такой Один-слепой, а именно:

— Народ, — и его бестолковая партия.

— Народ — это я еще понимаю не видит ни хрена, и сам вдобавок невидим, — сказал Дэн, а партия почему?

— Дак, мил человек, партия — это замаскированный под Белого Офицера Троцкий, а он, как вы думаете:

— Способен видеть истину? — Однозначно, что нет.

— Какие ваши доказательства? — спросила Елена, и попросила передать большой кусочек торта, — последний, может быть, в этой жизни. Почему?

— Я иду воевать этим еще не наступившим утром против своего отца Батьки Махно и матери Соньки Золотой Ручки.

— Ты говорила, твоя мать учительница Аги, — удивился Фрай, уже облекшийся в красную с черным мантию Герцога Чемберленского.

Поле боя дымило паром. Применять пока что прием Спартака:

— Катить на Ксеркса огненные шары из сена, соломы и горюче-опасных веществ, смешанных с вонючей нефтью — думали, что горит не нефть, а что-то другое, — не стали. Возьмем их:

— По-честному! Распи бросил в сторону дымящийся Лью, а Фрай красную от крови саблю. Они пошли друг на друга.

— Ты что здесь делаешь? — удивился Герцог Чемберленский.

— Да, — тоже удивился Распутин, — почему я не мог этого предвидеть, не понимаю? Нет, чувствовал, что хренопасия какая-то идет, но не думал, что до такой степени. Тебе бы в Швейцарских Альпах на горных лыжах кататься вместе с Кларой и Розой, а ты здесь полками командуешь.

— Пора брать быка за рога, — ответил Фрай, и забыл, что хотел сказать Распутину, что он лучше бы и дальше предсказывал охотникам, кого они сегодня добудут: медведя или соболя, а:

— Не лез под колеса истории, которая таких горе-предсказателей давит, как орех! — и он одним легким, но точным ударом ладони — как это делается в Тибете: одной ладони о саму себя — разделил его не только точно пополам, но и что самое удивительное: уже без панциря.

Как скальпированный череп древнего индейца Майя, и вопрос был только в одном:

— До или уже после отрезания ему яиц, — как Кецалькоатлю.

И Распутин почувствовал, как пятки его уходят в землю.

— Адибно, паслушай! — сказал он самому себе. — И провел болей из стойки, которому его научила Сонька Золотая Ручка, встретившись с ним случайно на берегу Волги, куда в последнее время все боялись ходить, опасаясь какой-то сумасшедшей тачанки, и еще более чокнутой Сирены, ее возглавляющей.

— Тебе понравилось?

— Очень! На этом, собственно, и закончился их обоюдоострый разговор, ну, плюс пару фраз, как обычно, о многоженце Махно:

— Ты его уже не любишь?

— Нет, в том смысле, что это навсегда, но в прошлом. Я ищу себе мужа — генерала, хотя бы от инфантерии.

— Я-то буду командовать конницей, и знаешь почему? Я сам — лошадь.

— Да? Не заметила. Это Ника Ович и лошадь и конь, а ты з-здоровый м-музик. Настаящи-й-й Киннер.

— Как ты узнала?

— Морда у тебя уж больно лошадиная.

— Это оскорбление?

— Нет, это моё тебе предсказание: генералом будешь, лесной паренек.

— Я тебе не верю. И даже обижен, не буду больше тебя трахать.

— Вот как? А я тебе предскажу:

— Будэш-шь, ох как будэшь! — И научила, — а пока что только показала:

— Болевой на Руку из Стойки, — после которого Распи захотел всё то, о чем мы не только мечтали, но даже больше.

И сейчас Распи провел его Фраю, как, собственно, отставной козы барабанщику. В том смысле, что человеку, бывшему когда-то близким, но не настолько, чтобы, но все равно пива вместе бы выпили, если бы встретились в Москве, как жертвы системы лагерей царской России, а теперь Распи понял, потому что прочувствовал:

— Вот оно, тащат мя грешного в преисподнюю. В том смысле, что не минуту, конечно, но несколько секунд точно — не мог понять, кто кого держит за руку:

— Он Фрая, или Фрай его. — Примерно, как лебедь, рак и щука:

— Пока двое разбираются — третий один, как Александр Сергеевич Пушкин катает шары:

— Под сенью лип и тополей. — Но в любом случае — из круга:

— Не выйти. Ну, и значится, что произошло, как вы думаете? Пошли вместе громить Белые орды? Нет, наоборот, пошли на Царицын. Вроде бы банально:

— Маг победил простого Герцога. — Но. Но как и написано:

— Колдун несет богатыря. — Не наоборот. Может так только, подержаться. За бороду.

Остававшийся в резерве Дэн на удивление самому себе не опечалился, что теперь его очередь показать:

— Как сражаются русские офицеры.

— Он уйдет на Ту сторону, — сказал за прощальным ужином Распи. Чемберленский ответил:

— Туда ему и дорога. И Дэн с одной конной бригадой, и одной дивизией:

— От инфантерии, — прошел до самого штаба, и взял в плен Кали со словами:

— Попалась, командир разбитого корыта. Эспи в это время куковал в Персиковой Теплице — вспомнил молодость, когда работал садовником у одного приличного человека, пытавшегося как Агата Кристи не хренопасией заниматься, как-то:

— Выращиванием породистых баранов, — а писать романы. И как он узнал, для этого надо либо чапать на Клондайк, как Джек Лондон, либо, как Агата Кристи просто-напросто построить в теплом климате зимнюю персиковую теплицу. Ну, и чтобы был большой бассейн в олимпийском стиле:

— Как у Всех. И как только теперь Эспи попадал в персиковую теплицу, тянулся в письменному столу, установленному здесь же, рука к перу, перо к бумаге, ибо не могло бесконечно чесать себя за ухом. И как ему предсказал еще на Зоне Распи — ничего не выбрасывал, а отправлял в будущее: паковал в папки, папки в ящики, читобы потом говорили:

— Ни только много читает — пишет ужасно много, — но никито не будет знать, чито:

— Всё было написано давным-давно, практически еще в:

— Прямом Эфире. Сейчас он писал Труд-д под символическим названием:

— Как судьба меня заставила — зачеркнуто — поставила защищать Трою — современный город Царицын.

И. И выйдя из уединения Персиковой Теплицы нашел в бассейне Кали и веселящегося с ней Дэна.

— Мы уже проиграли сражение? — спросил он, присаживаясь на край бассейна с тремя кружками пива и воблой.

— Не все сражения еще проиграны, — ответил пророчески Дэн, но битва да, уже проиграна.

— Тогда я думаю, нам не по пути — я ухожу в Царицын. Вот как так может быть? Его взяли в плен, когда он писал мемуары в теплице, а он уходит в город, который его пленил. Судьба тащила их за хвост, как котят. Но не всех, конечно, Распутин иногда понимал, что делает, но не всегда, не всегда, а наоборот, даже иногда начал переспрашивать:

— Нет, это точно, или точно туда? — Оно и действительно, закрывать глаза на окружающую действительность нельзя. По крайней мере, очень непросто.

— Это кто? — спросил Дэн.

— Начальник штаба.

— Пусть даст полную рекогносцировку. Кали хотела перевести для Эспи:

— Ты, эта, предскажи ему, чтобы не переживал. — И было:

— Я.

— Что?

— Ну, если кто не забыл, на правом фланге нахожусь я, по их мнению, разумеется.

— У вас там, свои люди, что ли? — удивился Дэн, и механически взял одну кружку пива с пола бассейна, так как до специального столика здесь еще не додумались.

— Не-а, меня ведет судьба.

— Так не бывает, — ответила Кали.

— Почему, если априори известно, что: не человек красит место, а место человека. — Можно сколько угодно доказывать, что наоборот, но априори-то именно, верно только первое.

— Вы хотите сказать, что место помнит: ему начинать первому? — удивился даже Дэн, который, как журналист должен бы знать, что Бальзак говорил:

— Важно не только иметь газету, но и место в ней. — Ну, чтобы написать когда-нибудь то, что может быть напечатано официально. И действительно, прилетел клубя пыль гонец на вороном, и передал ей пакет:

— Камергерша ворвалась на стены Царицына, несмотря на пушечный огонь, отрытый Еленой из всех орудий — правда поздно из-за подлеца Мишки Япончика, запутавшегося кто он:

— Белый или Красный, и как на основании этого объяснил ему Амер-Нази заодно с поддакиваниями Левы Задова:

— Значит Полосатый, — а это одно и тоже. Таким образом, Камергеша на Стене города оказалась в окружении.

Во-первых:

— Фрай вернулся в город как:

— Его Завоеватель, — и все даже забыли почти, что он тут и раньше жил, и более того, в последнее время:

— Обычно в холодильнике. А сзади к ней подошел Распутин, оставленный Фраем в поле именно для этой цели. Камергерша решила шантажировать, как она сказала:

— Этих проклятых обманщиков, — для чего поставила взятого в плен Амера в Рога и Копыта, что значит:

— Голова и руки закрепляются в деревянном щите, а сзади подводят разъяренного киннера. А если его нет, то и простого быка, но тоже жаждующего секса:

— Незамедлительно. — Ждали Распутина, но он перешел на сторону Фрая, с которой — говорит — и не уходил никогда, чтобы, как он выразился:

— Мне никогда не было страшно. — Удивительно: природный маг, почти колдун, а испугался простого богатыря.

— Поверил книгам, балда! — рявкнула Кали, прочитав это послание вслух, — ибо, как она выразилась:

— Лишних все равно расстреляем.

— Тогда я пойду, что ли? — спросил Эспи.

— Куда?

— Так туда, — он махнул в сторону города. — Здесь, как я понял, уже больше никого нет, а значит: что тогда мне здесь делать? Ответ: пойду на Вы.

— Что значит На Вы? — не поняла Кали. — Бросать капусту в голову закованного в деревянный щит Троцкого?

— Наоборот.

— Что значит: Наоборот-т? — спросил Дэн.

— А что еще это может значит, как не трахнуть этого козла Амера не спереди: бананом в рот, а сзади, как последнего скота.

— Я ничего не имею против его амеровской идеологии, но этот идол должен понять и запомнить навсегда, что я первый, а он только второй.

— Козел? — решил пошутить Дэн.

— Да, но лучше сказать: это он козел мендоса, а я киннер. Сражусь с ним на арене всенародно, на деревянных копьях. И знаете почему? У лошадей нет рогов.

— А что у них есть? Мечи?

— Да, меч. — И действительно, Эспи вынул из плаща меч, но не широкий, длинный и тяжелый, как у рыцаря, а японский, практически меч Хаттори Ханзо.

— Ты! — даже не рявкнула уже, а тявкнула Кали, — из прошлого, этот, как его: мечетаскатель?

— Меченосец.

Кали не стала просить Дэна принять участие в поединке — хотя и взглянула на него так это, нейтрально, что могло в принципе значить:

— Если что, давай! — но ненавязчиво. — Ибо:

— Я не дам ему победить. Два раза Эспи выбил меч у Кали, а на третий, к ужасу Дэна, она отрубила ему голову.

— Это конец? — наконец спросил Дэн.

— У тебя есть сигара? Дай мне. — Она приняла, раскуренную Дэном кубинскую длинную, затянулась три раза, и вымолвила: — Щас посмотрим. Потом она оглянулась и сказала:

— Нет, — ибо. Ибо, ибо тело Эспи испарилось.

— Это значит он не умер.

— Да, но: не весь. Это значит, здесь он больше не появится, а Царицыне опять оживет.

— Неужели на Земле возможны такие метаморфозы? — удивился Дэн. — Я думал это бывает только в сказках, или на Альфе Центавре. Да и то не на каждой.

— На Сириусе точно бывает.

— Да-а, сейчас бы на Сириус! Что-то мне становится здесь тошно.

Глава 51 Камергершу взяли в плен и выставили на стене крепости.

— Как? — только и спросил Врангель, когда ему доложили об этом инциденте.

— Амер-Нази держал сзади, а Лева Задов ударил вашу леди большим кулаком в живот.

— Потом?

— Потом Мишка Япончик, поняв, что его могут заподозрить в нелояльности, нанес ей удар в грудь: ногой в прыжке.

— Амер только держал ее сзади под руки?

— Сначала да, но потом вообще хотел задушить.

— За что?

— Она сказала, что любила царя. Не то что любила, а так и выразилась:

— Обожаю некоторых иво офисеров.

— Что в них было хорошего? — спросил миролюбиво Амер-Нази, в простонародии просто: Тро-Троцкий.

— Они были беркерсиерами, — ответил гонец, — сказала она. Ну, и он начал следующий свой вопрос с жестов.

— А именно.

— Этот гад начал ее душить, и даже не спереди, а сзади, как урюк.

— Кто такой урюк? — не понял Врангель.

— Это такой специальный вампир, нападающий только сзади. Хотя обычно они делают наоборот: сначала в лицо пугают своим окровавленным видом.

— Не знал.

— Я тоже это впервые увидел.

— Ты там был?!

— А что здесь удивительного?

— Почему не помог ей?

— Почему не помог ей? — повторил парень.

— Не знаешь? За не знаешь у нас знаешь, что бывает? — спросил Вра.

— Нет, я знаю.

— Тогда отвечай, почему ты предал свою родину?

— Так я эта, не Ино, а простой Котовский.

— Ко-Котовский?! — очень не понял Вра. — Зачем ты сюда приехал?

Ибо я тебя назад не выпущу.

— И не надо, и знаете почему? У меня появилась мечта-идея: улететь отседа на мою любимую Альфу с ее тоже любимой Центаврой.

Возьмите меня с собой, пожалуйста.

— Мы никуда не полетим.

— Мы никуда не полетим, — повторил Котовский для более полной информации своего запылившего в последнем бою сознания. — Я не понял, зачем вы тогда сюда прилетали? Чтобы умереть в бою?

— Мы победим.

— Это вряд ли. И знаете почему? Земля будет на нашей стороне.

— Не думаю, ибо вы тоже не здесь родились.

— Это только гипотеза.

— Нет, уже нет, мы привезли с собой доказательство, что вы вообще прибыли сюда из Млечного Пути.

— Интересно узнать, что это такое?

— Нет, я вам не скажу.

— Почему?

— Потому что вы побочный сын Геракла, внебрачного сына Геры.

Точнее, наоборот:

— Зевса.

— Я не понимаю, в чем да, и в чем нет? — сказал Котовский.

— Мы родились в Центре, а вы в Рукавах Млечного Пути, поэтому мы настоящие дети Земли, а вы тоже ее дети, но только внебрачные.

— Это кто придумал, ученые на Альфе Центавре? И знаете почему?

Такое деление на Центр Млечного Пути и его Рукава неверно, потому что уйти из Центра можно только через Рукава. Другое дело, если вы вышли из левого, а мы из:

— Правого.

— Вот и видно, мил человек, что ты нэмэ-неместный.

— Да, может быть, но у нас связь по системе Сигма, а она крепче вашей.

— А у нас, какая, я не знаю? — спросил Врангель.

— Альфа, естественно.

— Понятно-о, — Врангель приказал пока не расстреливать гонца, и даже забыл спросить, как этот гонец оказался на стене Царицына, где Амерназовцы издевались над его королевой. Как говорится:

— Теперь он окончательно поверил, что это она.

У Врангеля была всего одна дивизия, но он все равно решил придумать ей название.

— Зачем? — спросил? кто еще был там, кроме Котовского?

— Так будет лучше.

— Не понимаю, чем это лучше? Чем больше — тем веселей, что ли? По этой системе вы считаете? Врангель осмотрелся и понял, что разговаривает не сам собой.

Тогда с кем, если предположить, что рядом нет никого невидимого, а видимого и так ясно, что нет.

— Кам хирэ, плииз, — позвал он Котовского.

— Да, сэр, это еще не на расстрел?

— Мы не расстреливаем офицеров.

— Я не офицер.

— Я как раз и хочу вас посвятить в это звание.

— Я не хочу.

— Почему?

— А смысл?

— Если я буду офицером меня расстреляют не здесь, а в Царицыне.

— Тем не менее обращаться к вам за советом, как к простому козлу я не могу.

— Хорошо, назначьте подпоручиком.

— Поручиком.

— Тогда могу не пройти фейсконтроль на воротах Трои.

— Не думаю, что вы войдете туда, вас убьют на подступах.

— Все равно: я хочу умереть подпоручиком, как максимум. И знаете почему? У меня, как у Джеймса Кука все равно не хватит воображения на звание выше капитана. И так как я не хочу в этом убеждаться полностью, то лучше останусь в надежде, так как подпоручик выше всех, кто идет в атаку, так сказать: баш на баш.

— Вам бы не дивизией командовать, а диссертации писать.

— Это верно, тогда бы я понял, написав пару-тройку диссертаций, что никто ничего не знает, а значит и я, как Сократ:

— Знаю больше самого себя. А теперь посвящайте. Этот парень, прочитав на привале Дартаньяна Александра Дюма Старшего, подумал, что и над ним, как над Миледи, будут ломать шпагу, в том смысле, что:

— Надо сначала убить прошлое, и только тогда леди станет из проститутки благородной, а простой хозяйственник — рыцарем.

— Даже Вальтер Скотт не додумался бы до такой интерпретации ситуации, в которой Айвенго не смог при всем его единодушном желании жениться на еврейке, ибо не мог, как и Пушкин понять, что ее отец — хозяйственник сможет когда-нибудь стать графом, даже Монте-Кристо. И она из-за этого бросилась вниз с гигантской башни, как голубь мира, но без крыльев.

— Рипит ит, плииз, — ибо я ничего не понял.

— Она поняла, что Айвенго, да, рыцарь, но ненастоящий. Ибо, ибо:

— Не может изменить прошлого. Придя к консенсусу Котовский взял дивизию и пошел на Царицын. Уже полез на стены, когда появился Дроздовский, а с ним — и это уже не парадоксально — Василий. Поняв, что сражаться и в авангарде, и в арьергарде ему не удастся Котовский пошел на решительный штурм. И. И встретился на стене с Еленой Прекрасной.

— Ты что здесь делаешь, собака? — спросила она его дружелюбно. — Полетать вниз хочешь? — и сбросила кстати его длинную лестницу вниз, попросив для этого Леву Задова и Амера-Нази, которых приговорила — пока что заочно — к стоянию в деревянном щите три дня и три ночи, и чтоб не просто так, а:

— Под пулями. — А пока что пусть стоят на стене под этими пулями, которых, впрочем, уже давно ни у кого не было, поэтому победить должны специалисты по холодному оружию, так называемые меченосцы, и-или мудрецы Дзю До. И когда Котовский взял меч Хаттори Ханзо у одного из убитых — да тем не менее и с этим мечом все равно иногда убивали, как убили не только Ахиллеса в ногу, но и других доблестных воинов апокалипсиса — оказалось на удивление ему самому, что:

— Я знаете ли могу удержать его в руках. И вот это:

— В руках, — испугало Елену, ибо она сама могла биться только так, как это делают обычные люди: одной лапой, но знала, что:

— Двумя лучше. Лева Задов хотел сдаться, но случайно оговорился, передавая шпагу Котовскому:

— Но запомни, казак, и я тоже когда-то служил под знаменами герцога Чемберленского. — А сказать хотел:

— Команданте Лавра Корнилова, — в результате Котовский опешил:

— Значит Лева изменил себе по крайней мере три раза: туда-сюда, и обратно, и. И отрубил ему руку. Хотел две, но Лева отдал сапог, в котором по примеру Амер-Нази тоже всегда таскал золото на случай сдачи в плен, хотя Амер совсем для другого, а именно:

— Для побега. У самого Амера отрубил ногу. Мишка Япончик хотел объясниться, что он не предатель, а:

— Уже давно здесь сижу, — но к несчастью не подтвердил своих слов делом: не удержался на месте и побежал.

— Значит, не прав, — и Котовский бросился, точнее, не бросился, а бросил свой японский меч его догонять.

— Догнал?

— Дак, естественно, — меч вонзился в спину, и именно между лопаток, так что травма получилась с жизнь несовместная.

— Хорошо, убей и меня, — сказала Елена, — но я все равно тебя не прощу.

— Если это не объяснение в любви, то что это? — подумал Котовский.

— Видишь ли, дорогая ты уже была с разными, как я уверен, поэтому не могу. Хотел бы, конечно, но не могу, тем более твой дед, где он теперь, за красных воюет или за белых?

— А при чем здесь это?! Тем более, он не дед, а только отец еще.

Ты можешь сделать его дедом.

— Интересненько, как же это я могу заставить его состариться? — очень удивился уже почти командарм.

— Надо только привести меня в интересненькое положение.

— Простите, мэм, но я таким тонким штучкам не обучен.

— Почему?

— Что почему?

— Все почему-то обучены, а вы нет? Никогда в детстве, в ночной деревне не играли сразу со многими в бутылочку?

— Разумеется, играл, но где здесь взять бутылку, я не знаю.

— У меня есть, — и дама вытащила из-под еще дымящих пустых гильз бутылку Хеннесси, два хрустальных фужера — правда, один без ножки почему-то, и предложила выпить на:

— На брудершафт? — улыбнулся будущий командарм. — Я умею. И да, это мне, кажется, не Хеннесси.

— Что это по-вашему?

— Скорее всего, самогон.

— Хорошо, это самогон, где тогда настоящая бутылка?

— Ее разбили, а потом в пустую, оставшуюся после пира, где Фрай бил бутылки на счастье, но разбил не все, а только некоторые, налили самогон, потому что здесь уже давно идет осада, и настоящий Хеннесси остался только во Франции.

— У вас лихо все получается, чуть что, и вы всегда правы.

— Да, убить неправого у меня рука не поднимется. Принцесса помотала головой, как лошадь, которую неблагодарный циркач замучил противоречивыми приказами, и сама разлила вино по стаканам.

— Вам с отбитой ножкой.

— Другого я от вас не ожидал, спасибо. А то бы я постеснялся пить вот так — сразу, а теперь, благодаря вашей услуге, могу выпить, и тут же заняться производством дедушек. Котовский выпил и зашатался.

— К сожалению, сир, вино не отравлено. Поэтому не надо прикидываться.

— Я зашатался не от вина, а от того, что вы назвали меня:

— Сир, — значит я король этого богом забытого города.

— Я сказала это после.

— Королями становятся не от вина, а после этого.

— Этого тем более не было, потому что никогда и не будет.

— Я имел в виду не секс на крепостной стене, а предсказание. Я его сейчас почувствовал, благодаря вам.

— Вы имеете в виду, что думали:

— У всех есть предсказания, а вас ничего. Теперь появилась надежда на счастье. Не получится. Моя мать толи Сонька Золотая Ручка, толи Аги, толи — если это возможно — Ника Ович, а так не бывает у принцесс, по крайней мере, так тщательно скрывается, что никто ничего об этом не знает, отец Батька Махно много раз переходил туда и обратно, поэтому при любой власти, тем более при официальной его будут искать, и не будут только в одном случае:

— Если станет сапожником во Франции.

— Это будет общество, где, кто кого не убил тот и брат и сестра.

— В таком обществе не бывает принцесс, король. И знаете почему?

— Почему?

— Его придумали не на небе.

Дроздовский, который только и мечтал, что ударить кого-нибудь в зад, понял, что вынужден идти на штурм Царицына сам.

— Сделаем так, — сказал он Василию, — ты полезешь по лестницам, а я буду биться, как баран в ворота.

— Так-то бы да, — ответил Василий, — но зачем? Город уже занял Котовский, я видел его на стене вместе с Еленой Прекрасной.

— А при чем здесь это? — спросил Дроздовский.

— Вы имеете в виду первое или второе? Котовского, застрявшего на стене города, и не могущего взять самого города, или Елену, предки которой уже ведут на город свои орды?

— Хрен с ним, с Котовским, мы должны успеть сбросить его с перевала раньше, чем нас достанут в зад Коллонтаевцы и Дыбенковцы, прижимаемые к нашим задам заградотрядами родственников этой многоголовой Елены.

Пока что не произошло ничего страшного Котовский не умер от вина, как от яда Медузы Горгоны, в который она превращает любое вино, только взглянув на него. Ребята трахали друг друга уже седьмой раз, за разбросанными штабелями, употребленных снарядов и разбитых пушек, когда стало не только для всех, но и для них самих очевидно:

— Начался новый штурм.

— Что будем делать? — спросила Елена, — герой.

— Надо применить тактику напополам, нет, лучше наоборот: стратегию напополам с тактикой.

— А именно?

— Мы зажаты с двух сторон, Фраем из города, и Дроздовским со стороны Волги, ты, кстати, с кем?

— Я всегда, как мой папа, сражаюсь только за справедливость.

— В данном случае эта поговорка не поможет нам решить проблему атаки с двух сторон. Надо перетащить Василия на эту сторону.

— Он не поймет, и знаешь почему? Мы — это третья сторона для него, а он умеет считать только до двух. Ты слышал последний анекдот про него? Идет Василий Иванович по лесу и видит надпись на камне.

— На камне? Разве в лесу растут камни?

— Нет, но иногда да. Вот именно, что на камне написано: направо пойдешь — белых много найдешь, налево пойдешь — соответственно красных, а прямо грузди растут.

— Как можно так врать? — спросил Василий Иванович. — Грузди не живут в одно время с белыми и красными.

— И?

— И пошел прямо.

— Это значит, он любит неизвестность?

— Нет, не думаю, он, как все, по крайней мере, многие, хочет улететь отсюда на Альфу Центавра. Надо пообещать ему эту возможность.

— Он не поверит.

— Надо, чтобы поверил. Иди и скажи ему, что сзади нас красные, впереди белые, а мы в середине грузди.

— В том смысле, что эта Стена Трои и будет стартовой площадкой на:

— Альфу Центавра.

И она крикнула ему:

— Василий Иванович, отсюда мы полетим на Альфу Центавра!

— Что? А! понял. Мне это вранье надоело. — И множество лестниц легло на древние камни Царицына.

— Скотина неблагодарная! — крикнула Елена вниз.

— Не ври, не ври, я не Владимир Набоков, контакта с нимфетками не имею.

— Не думаю, что ты вообще что-то имеешь.

— Ну, хорошо, я докажу вам, Миледи, что я не Дартаньян.

Обнимайся, вон, с предателем Котовским.

— Ты сам из ума выжил, старый хрен! — крикнула Елена, — мы настоящие полосатые.

— Тогда я кто по-вашему? — Василий посмотрел вниз с середины лестницы — высоко.

— Ты белый.

— Я — белый, — повторил Василий, в раздумаье.

— Но не груздь, — добавила Елена и бросила вниз пустую бутылку Хеннесси. — Чуть не попала. Василий в ответ выстрелил несколько раз из маузера, а Дроздовский пытался попасть в Котовского из снайперской винтовки. И ранил его в голову. В ответ полетели гнилые бревна и кипящая смола. Наступающие отошли.

— Возьмем их со второго приступа, — сказал Дроздовский, и добавил: — Хотя я не специалист по штурмам крепостей.

— Н-да, тем более, если у них есть в запасе туз в кармане.

 

Глава 52

— Туза может и есть, а король найдется! — услышали они голос со стены, и даже присели от ужаса.

— Кто это говорит с таким ужасным акцентом?! — рявкнул Дроздовский. — Выходи один на один.

— Где будем биться?

— А именно?

— На стене, или мне выехать из ворот крепости, как Гектор намедни выезжал к Ахиллесу?

— Кто это?

— Я не знаю, впрочем, — Василий потер лоб, вспоминая прошлое, — это Фрай, напился и буянит. Даже смешно, вот так просто и взял Стену Царицына. Одно слово:

— Пьяный мастер.

— Простительно Котовскому: его ранили в голову, а ты куда смотрела, миссис главнокомандующая? — спросил Фрай Елену.

— Знаете, идите отсюда к черту, я вам сдаваться не буду, — сказала Елена, и сняла китель без опознавательных знаков — как это и было принято в их семье:

— Просто атаман, — в данном случае: атаманша.

— Но френчик-то английский, — сказал Фрай и поднял его брезгливо за воротничок.

— Ты сейчас у меня по рукам получишь, — рявкнула Елена, и провела боковой хук, как ее в детстве еще учила мама:

— Пойдем в Англию.

— Бойбой и боксом заниматься?

— Тока боксом, — говорила Агафья. Ну, и значит, кто в детстве занимался боксом, тот не пропадет не только в нимфеточный период своей деятельности, но позже не промажет. Фрай даже удивился. Он хотел уклониться в последний момент, но не успел. Дама смогла затормозить его в его игровом состоянии пьяного мастера. И более того, не дала и дальше выйти из этого состояния. Он уж вроде бы:

— Я тута! — А она:

— И я тута, — в том смысле, что пьяной походкой подошла и показала бросок через спину. Только показала, что будет делать. А ему бы вспомнить, что не умеет сия дама заниматься борьбой — только боксом, но пьяное сознание это забыло. Он пошел на контрприем, и получил удар в живот. Даже намного точнее:

— В солнечное сплетение.

— Попала? — спросил Дроздовский, с открытым ртом наблюдавший за боем.

— Да, видишь, присел и не встает, — сказал Василий Иванович, вспоминая одновременно в подробностях:

— Она предлагала ему что-то в виде непроизвольного секса, или так только пока еще только подумала, что хочет объединиться с ним, как с его дивизией. Фрай понял, что такой удар ему сегодня не вытащить. Он попытался сделать несколько ПА отводящими отрицательную энергию из его живота, но не смог. Не смог сообразить, что эта была:

— Положительная энергия, — Елена разгадала — может быть чисто автоматически — его суть:

— Отрицательного супергероя.

— Его пьяная рожа — это его настоящая суть, о боже! — воскликнул Дроздовский, — теперь я всё понял.

— Что именно? — спросил Василий.

— Мы должны объединиться с Еленой против Фрая.

— Она не согласится после этой неожиданной своей победы в первом раунде.

— Мы к ней посватаемся.

— Вместе?

— Да, надо, чтобы она поняла: это конкуренция, и тогда влюбится в тебя, или в меня.

— Думаю, этот план би запоздал, ее трахнул Котовский. Я по его лицу это видел:

— Довольное, как у скота.

Фрая унесли со стены его рыцари назад в кабак Метрополь. А надо было в Риц, так как Метрополь был такой же шикарный кабак, но он нелегально принадлежал Амер-Низи — Троцкому. И как говорится:

— Нашла коса на камень, потому что одноногий Тро — пока еще без попугая на плече, но с одним костылем и только в надежде получить когда-нибудь титановые ноги на Альфе — а значит тоже хотел туда улететь — так думали некоторые, а на самом деле и ее завоевать — приказал:

— В холодильник его! — И знаете почему?

— Почему?

— Еще послужит нашему делу завоевания Альфы Центавра.

— Он может очухаться и отомстить, — сказал Лева Задов.

— Ты еще жив? — нарочно удивился Амер-Нази, и добавил: — напрасно.

— Почему?

— Что почему? Ах, почему. Потому что, если тебя не грохнут на поле боя — убью я.

— Хорошо, если вы настаиваете, я уйду, но уйду навсегда, как король лир.

— Вот? Что ты сказал? — Амер бросил в него кружку, забыв от перенесенного стресса, когда Котовский отрубил ему ногу, что она с пивом. И облился сам. Ему подали двадцатизарядный маузер, но Лева уже ускакал, и ускакал не просто так, чтобы удариться с нем-либо или с кем-нибудь, как в свою бытность друг Ахиллеса Патрокл, а чтобы привести почетного пленного, а получится и целый эскадрон, а то и дивизию.

И нашел на дымном поле боя большой одинокий желтый с синим зонт, где сидели миловидно-красивая блондинка и кто-то еще, но кто точно не было видно, потому что он лежал, не как:

— Человек Загорающий, а как простой покойник — лицом вверх и без наносника и без намордника, чтобы солнце не слишком испохабило его балтийскую внешность. Это была предводительница восставших против беспредела офицеров Коллонтай. Дело в том, что Дыбенко наконец очнулся и попросил:

— Похоронить его по-человечески.

— Что это значит? — спросил Дэн, когда еще был здесь.

— В Ца.

— В цапле? Впервые слышу такое странное желание, — сказал он.

— Я тоже не поняла, дорогой, — сказала ласково Кали, — уточни, пожалуйста.

— В цари.

— Хочет умереть, как настоящий человек — царем, — сказал Дэн.

— Может быть, ты хочешь сказать: в Царицыне? — улыбнулась Кали Дыбенке, про которого уже никто не помнил, что с ним было, и говорили просто:

— Попал под лошадь. — Но иногда с небольшим уточнением:

— Попала копытом в интимное место, поэтому непонятно, зачем Коллонтай так с ним возимся, как будто еще понадобится.

— Она детей все равно не хочет.

— Да? Тогда другое дело. Хотя с другой стороны, какая жизнь без секса? Никакой.

— Не скажи, можно руками обходится, а некоторые, я слышал, пользуются даже ногами.

— А они у него есть?

— Есть.

— Тогда другое дело. А голова есть? Ей, наверное, тоже можно.

— Кем хочешь можно, было бы желание. Вот один, я знаю, никак не мог, пока не увидит, как другой это делает.

— Это нормально.

— Нет, я имею в виду, это происходило каждый день.

— Серьезно? Нет, я думаю — это нормально, потому что действительно:

— Забывается: вдруг она не хочет сегодня, а готовности к бегу с барьерами как не было — так и нет.

Но это было почти вчера, а сегодня Дэн не пришел, хотя обещал вернутся:

— С большой победой.

— Время его прошло, — прохрипел медиум Дыбенко, — зря ты его послала — проиграет и это сражение однозначно. Более того, я вообще не понимаю, как он тут оказался. Дыбенка сказал:

— Сюда идет Победитель.

— Вот из ит? Я не поняла.

— Тем не менее. И тут как раз представился Лева Задов, посланный Амером искать счастия в Диком Поле.

— Ты кто? — спросила Кали недоуменно, а точнее, не недоуменно, а:

— Недовольно, — ибо здесь тихое место, и приставать не надо.

— Это диверсант, — спокойно ответил за Леву Дыбенко.

— Что ты хочешь? — спросила Кали.

— Быть избитым, как всегда, — пошутил Дыбенко.

— Ты что?! — всполошилась Коллонтай, — от шуток тебе будет только хуже.

— И намного, — опять пошутил матрос балтфлота.

— Его вдохновил мой необычный вид, — сказал Лева Задов.

— У вас есть какие-нибудь недостатки? — спросила Кали, — член что ли потерял.

— У него нет руки.

— Да? Я и не заметила. Нет честно, сейчас меня может удивить только человек с крыльями.

— Ви это сказаль, и:

— Оно есть у меня, — как говорил я когда-то Одессе, показывая очарованной девушке шерсть на груди, чтобы уж точно согласилась, как у нас говорили:

— Иё немного пощипать. — И добавил, чтобы конкретизировать ситуацию:

— Я взял в плен Распутина.

— Кто это? — спросила Коллонтай, я сегодня кроме себя никого больше не помню. Если не считать лежащего здесь Дыбенко. Но он, как гроб, даже во сне мне не снится. И знаете почему?

— Реальность никогда не снится, — сказал Лева, — всегда что-нибудь такое: через жопу.

— Джон любит называть себя — Джонни.

— Вот из ит? Что это значит, май диэ чайлд?

— Пусть скажет Лёва.

— Пусть скажет Лёва, — пробормотала командующая без армии принцесса Коллонтай, — ну ладно, пусть ляпнет, что-нибудь, что мне понравится, а если нет, то и, впрочем, пусть идет туда, откуда пришел: служить под знаменами Герцога Чемберленского.

— Он спился, — сказал Дыбенка, а его, штатного медиума, никто не посмел оспорить.

— У меня есть способ взять Царицын.

— Ты Лева?

— Да, мэм.

— Ты привык врать?

— Да, но вам не посмел бы, ибо мне хорошо известен ваш кентаврианский нрав.

— Ты хочешь сказать, что я лошадь? Не перебивай, пожалуйста, скотина, — она вынула маузер из кобуры из слоновой кости, спрятанный в вещмешок из змеиной кожи, и вставила в него двадцатизарядную обойму. — Иди.

— Куды-твою?

— Кателле.

— Их бин не понимайт.

— К стене, амиго, пока я еще добрая.

— Спасибо, но здесь только одна стена, точнее, две, вторая Царицынская, а первая — это Земля. Мне лечь?

— Ладно, ложись, и говори молча. Сначала Лева подумал, что это Иё очередная шутка, но логично решил, что высокопоставленная дама хочет слышать правду только в медиумообразном переводе Дыбенки. В результате этого диалога на троих выяснилось, что Распи не разбит, как она думала, а просто:

— Луди его разбежались. — Более того, многие — те, кто был нэмэ-неместным — пошли купаться на пляж, на Волгу. А некоторые даже ловить осетров, ибо:

— Кто их ищет — когда-нибудь найдет. — Почему? Потому что они очень вкусные. Так-то бы логично:

— Значит, их уже до вас съели, но бывает, что два успел взять Грибоедов. — Это возможно, но при условии:

— Зачем? — Так естественно:

— Пойдет на свадьбу к:

— Чацкому и Софье. — А там и два будет мало, тем более, что это ненастоящие лососи, а:

— Намного лучше — осетры. Почему мало? Как показала практика — критерий истины:

— Пожрать покойники любя-я-т-т! больше, чем живые. Собственно, чего так испугался гробовщик Прохоров, когда пришел, а они тоже:

— Тут как тут? — Логичный ответ:

— Ничего не принес Им на поминки с того праздника, где согласно некоторым черно-белым птицам съели обеих его дочерей. Это в принципе к делу не относится, но торт Тирамису и хотя бы пол осетра мог спереть. Стыдно? Ну, вот, теперь бойся, чтобы самого не съели.

Гробовщики, между прочим, самые вкусные. Почему? Потому что именно их покойники видят в последнюю очередь и такими запоминают на всю оставшуюся жизнь. Как любил говорить один режиссер, теперь уже тоже покойник. А как говорится:

— Остатки — самые сладкие.

— Он здесь, — сказал Дыбенко.

— Где, я не вижу. Вижу только один куст.

— Он за ним. Тоже дилемма:

— Как можно было спрятаться такому великану за маленьким кустом.

— Но!

— Был бы куст, а спрятаться можно, если можно плыть из Милана в Верону. И вышел такой чудила с Нижнего Тагила. Кали даже отшатнулась:

— Это не он!

— Щас проверим, — ответил контрольным ответом медиум Дыб:

— Пусть споет. — И действительно — это был парень, хотя и с лошадиной головой, но с:

— Гитарой.

— Ладно, мил человек, просим, — сказала Кали, — знаешь ли ты те песни, который пел:

— Их бин Распутин. И было:

— Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, приходит ли знакомая-я блон-динка-а. Но чувствую, что смотрит на меня сохглядатай-й, да только не простой, а:

— Не-видим-ка-а. Ну и вот срываюсь с места, будто тронутый я-я. До сих пор моя невеста мной не тронут-а-ая-я! Про рыбалку осетров мы с ней диспуты ведем, ну а! Что другое если — мы стесняемся при Ём!

— Абидна, паслушай! — сказал Лева, — даже я не совсем его понимаю. Но у него гитара — значит должен петь. А должен — значит может, придется слушать.

— Нет, мы рады, рады, рады, — прохрипел Дыбенко.

— Потом споет, — сказала Кали, и задала дополнительный вопрос:

— Ну, ты-ы! лошадь?

— А не видно?

— Видно, но лошадь с гитарой — уместно ли это в день нашего поражения перед Троей.

— Маха-браха-рата я-я-я! — пропел Дыбенка.

— Что это значит? — спросила Кали, — мне тоже петь? Так скать:

— Триплетом.

— Квартетом, — вставил Лева. И они уже сели в карету, как-то:

— Кали и Дыбенка на Ём, а Лева Задов сзади за хвост, — когда появилась никому неизвестная армия.

— Откуда?

— С Волги. Это был Врангель.

Праздновали три дня и три ночи. Как сказал Лева Задов:

— Теперь не раньше, при Одиссее занимались этим делом не меньше двенадцати дней. Где брали мясо, спрашивается? И кстати, подайте мне немного большой кусок хребтового мяса.

— Ты ходил на медведя? — спросил Дыбенко, который от этого душистого запаха проснулся, как покойник:

— Очен-но голодным.

— Дак, нашли где-то стадо быков, если их едят.

— Ты хочешь сказать: было бы желание поесть, а говядина всегда найдется?

— А разве я не прав?

— Да, прав, прав, дайте ему заднюю ногу.

— Заднюю ногу я могу и сам взять.

— Если человек хочет хребтового мяса — значит он имеет, что сказать. — Это был Врангель. Которого часто, правда, чаще:

— За Глаза, — называли Одиссеем. Да и то все уже забыли кто, ибо, ибо. Ибо этот парень и воевал ли здесь вообще, а? Или только в Волге купался? Более того, может он и За Царицын сражался? Но, с другой стороны:

— А кто за него только не сражался? Леве дали треугольник, с одной стороны которого была выреза, а с другой мясо — посередине Т-образная кость, символизировавшая Стену Трои.

— Видите, — сказал Лева, — между крепостью и нами есть связь, — он провел пальцем по крышке буквы Т, мы должны ее использовать, и тогда Царицын будет взят и разграблен.

— Почему разграблен?

— Зачем его брать, если не грабить, Волга у нас и так есть. И где эта связь находится в реальности — знает только один Одиссей, — добавил Лева. Вспомнили Щепку, выпили за ее сексуальное здоровье, и за силы ее достойного мужа Колчака.

— Наверное, Сибирь уже завоевали, — сказал Дыбенка, который после хребтового мяса под Мукузани и Бордо напополам с Хеннесси уже почти открыл глаза, поэтому видел:

— Мало, — ни туды и не сюды, — как сказал один извозчик-гробовщик:

— И там плохо видит, и здесь еще не прозрел.

 

Глава 53

Однако через двенадцать ночей празднеств Вра понял, что надо кого-то поставить раком. Но кого? Леву Задова? Об этом спросили Дыбенко. И был голос:

— Распутина.

— Оно и логично, — вздохнула Кали, — мы хотели на нем уехать, но оказывается надо было закинуть его, как приманку на акулу. А кто у нас акула?

А эти акулы, как раз собрались в Царицыне в кабаке Метрополь, принадлежащим Амеру-Нази.

— Вот можно только диву даваться, — рассуждал сам с собой, но при наличии Елены Прекрасной Котовский, — как это получается, деньги у него были, да, в сапоге привез из Америки доллары, еще может накопил на взятках еще в боксерско-дзюдоистском турнире, потом кого-нибудь ограбил, а получается?

— А получается?

— А выходит на поверку Метрополь, а он намного больше стоит, чем эти скудные накопления простого ростовщика. Вот как так получается, когда из Немножко получается Много? Мне непонятно.

— Чтобы это узнать, мы не можем идти на штурм этого Метрополя. К тому же у них есть в запасе отель Риц.

Амер-Нази проснулся и понял, что жизнь не только полна неожиданностей, но вообще:

— Прекрасна. — Потому что не ожидал, что его уже вытащили из деревянного щита, никто не бросил в него местные недозрелые арбузы, и другие предметы домашнего обихода, уже отслужившие свой век, или:

— Муж привез новые из Парижу. — Фирменные.

— Кто тогда там стоит? — подумал он, и крикнул:

— Эни-боди! — Ибо знал, что вновь издан древний приказ:

— Всегда эни-боди, кто-нибудь должен стоять в этом щите.

— Сейчас в нем стоит Камергерша.

— До сих пор?!

— Она это заслужила, — был ответ, и только теперь Амер понял, что:

— Не видит того, кто это говорит. Но ему напомнили, что человек никогда не бывает один, как Пушкину:

— Хоть покойник, да явится. К счастию для Амера-Нази он не знал, что попугай на его плече:

— Покойник. — Это был Эспи, которого убила Кали. — Более того, отрубила ему голову, так что ясно:

— Сам он не думал, за него это делал его медиум Распи, которого только что вывели — после глубокого размышления Вра, в чистое поле, а зачем, мало кто понял, только, нет, никто ничего не сказал, кроме Левы Задова, который не вошел в Троянского Коня, а остался здесь:

— На всякий случай.

— Где моя Брисильда? — спросил Вра. Но никто ему не ответил, так как. Коню было приказано молчать при любых непредвиденных обстоятельствах, а находящие за столом не хотели огорчать нового Одиссея неприятным известием. Однако вездесущий, уже самостоятельно усевшийся за столом Дыбенко, прорычал:

— Она в Царицыне.

— Где именно, правит?

— Отнюдь.

— Что она делает?

— Стоит в деревянном щите.

— Это плохо.

— Нет, это хорошо, ибо к ней стоит уже большая очередь, а вместо казни на помосте, завтра рано утром ее будут трахать при всем городе.

— Мы должны заставить их втащить коня в город не утром, а сейчас, этой ночью.

— Но как? Амер-Нази, в чем владении находится площадь, и где стоит его кабак Метрополь, не может подойти к стене, чтобы увидеть Троянского Коня, хотя — как прорек Дыбенко:

— Уже должен получить информацию об этом. На стене командует Елена, дочь Махно вместе с Котовским.

— Подождем пока, авось, что-нибудь получится, — сказал Дыбенка, и оторвал голову у праздничного гуся, чтобы, как он сказал не получилось по-старому:

— Гуси спасли город.

И действительно, пока они пили, бродячая дивизия Жены Париса во главе с ней самой и ее штабом, как-то:

— Буди, Вара, Пархоменко, — подошла к Троянскому Коню, выставленному в чистом поле.

— Кто это? — спросила Жена Париса, опуская бинокль. Никто ничего не ответил, ибо все боялись потерять хоть часть того авторитета, который они завоевали в непрерывных боях на территории:

— От Волги и аж до самого — вот как раз этого места, где дислоцировалась бывшая армия Дэна, а до него Корнилова, а потом ее, а точнее, наоборот, но все равно армию против Царицына возглавила Коллонтай вместе с медиумом Дыбенко, и опять Дэном, которого не взяли в Троянского Коня просто по ошибке, а точнее:

— Забыли, — пока он ходил на Волгу купаться. — Так думали некоторые, но Дэн просто ушел опять в Царицын. Как? Очень просто:

— Свято место пусто не бывает. — А так как кабак Риц в это время никто не занимал, его он и занял, как замок Ив.

— Пожалуй, я даже его переименую, — сказал он прислуге, — в замок Ив.

— Это хороший замок? — спросил один.

— Да.

— Почему? — спросил второй.

— Слышал где-то. И да:

— Вы здесь кем и кем, бармен и официант?

— Не совсем так, дорогой сэр, один бармен — другой тоже бармен, но только не здесь, а на кухне.

— Зав производством, что ли? Так и говорите.

— Дело в том, что мы здесь до вас долго спорили, кому быть барменом, и решили быть оба, иначе не получится.

— Это естественно, без меня у вас ничего не получится. Будет, как я сказал: только один бармен, а другой пусть пожарить — как экзамен — Флорентийский Стейк. Ребята подумали:

— Из тебя бы самого сделать Флорентийский стейк, кабана жирного, но не знали, что этот стейк надо делать только из говядины. Это были части разбитой дивизии Дроздовского. Часть — это он сам и тот, с кем он никогда не думал оказаться вместе:

— Василий Иванович. — Еще давно, после деревенской драки они ушли в леса, а потом нарвались на отряд Леньки Пантелеева и Ники Ович на броневиках, но те были уже без патронов, и побежали, побросав свои машины. Между прочим, они забыли, что сзади идет Заградотряд во главе с Аги и Махно. Поэтому рванули назад, к лесу, и в рукопашною бою смяли конницу и Василия Ивановича, и оголтелого Дроздовского. В качестве почетного трофея Аги и Махно попросили отдать им:

— Пока они еще живы, — Дроздовского и Чапаева, насчет которых уже договорились с кем-то из Царицына, что отдадут, но только за продуктовые наборы для всей бронетанковой дивизии Заградотряда.

Как?! Откуда в обложенном, как тараканий клан, Царицыне продовольствие — и даже шоколадные конфеты в коробках под названием:

— Мы победим архаровцев, как белых, так и красных, — и шикарной картинки в виде розовой с белым начинкой, похожей при ближайшем рассмотрению на жопу. Хотя некоторые возражали, что это просто так нарисовано:

— Два в одном.

— Предприимчивость не знающая границ, — сказал Махно, а Аги добавила:

— Кто этим занимается — уму не постижимо. А развел эту деятельность еще один покойник, убитый на Стене Царицына Котовским Мишка Япончик, хотя тогда, естественно, он был еще живым. Особенного? Да ничего, еще в Библии кто-то написал:

— Они среди вас. — Нас, в данном случае. Я бы покупать его шоколадные коробки не стал, потому что не уверен, сделаны ли они по утвержденной технологии. И хорошо, если из цемента, который потом растворяется в желудке и его двенадцатиперстной кишке, а потом опять-таки — так как ему некуда больше деваться — превращается в цемент, только теперь из него уже смело можно делать Галатею в мраморе. И на нее любоваться, если, конечно, ей удастся вылезти из вашего заднего проходного отверстия.

Ибо:

— Не через рот же ее рожать. Впрочем, многие ели и ничего такими же остались, как были:

— Через несколько часов опять голодными. Так получается:

— Вроде никого здесь нет, а как коснешься чего-нибудь хорошего — так, пожалуйста:

— Народ лезет изо всех щелей. Мишка Япончик, правда, был здесь не директором — побоялся Фрая, или просто еще не успел, но завхозом, как говорится:

— Буду. — Он и купил у Аги и Махно Василий Ивановича с Дроздовским вместе взятыми. Действительно, хотели еще на торгах ребят разлучить, но не смогли развязать веревки, которыми связала их одна фермерша, которой Василий Иванович намекал:

— Будешь скоро работать тока по четырнадцать часов на ферме-то. — Сказала:

— Лучше их вместе утопить. — Злой народ, если сгоряча что не по нем. А ведь даже если бы они были с Альфы Центавра, все равно:

— Похожи чем-то на местных. Ну, и значится, как сказал бы какой-нибудь певец с гитарой типа Распутина:

— Собралась шайка, которая вот-вот должна была начать громить фраеров не только в поле, но и здесь, в самом Царицыне. А именно:

— Покойник Мишка Япончик в складах, на кухне Дроздовский, бармен в зале Чапаев, и Дэн один за столом в задумчивости. Не было только дамы, но вот и она явилась.

— Не запылилась? — спросил из-за стойки Василий. Именно в том время, когда Дэн завел разговор с дамой, показавшейся ему:

— Уж очень знакомой, — но не совсем ясно, когда мы встречались.

— Я и сама не понимаю, — ответила Незнакомка, — времена совсем запутались.

— Я все помню! — крикнул из-за стойки Василий, а Дэн только вздохнул: неудобно вот так сразу бросать что-нибудь в оборзевший уже обслуживающий персонал. Да и ладно бы было мясо или рыба, а бутылку жаль, дорогая. И вот именно в это время попугай в другом кабаке, в Метрополе, на плече у одноногого Амера-Нази прокрякал:

— Коня, коня бери. Он бросил попугая в стену, и пожалел:

— Окно было открыто, — мог улететь. А хотя это был никому неизвестный попугай, все равно лучше, чем никого.

— Не печалься, добрый молодец, — сказал он. По крайней мере так почудилось Амеру-Нази. И желая проверить, на самом ли деле это настоящий говорящий попугай, спросил:

— Ты кто, петух гамбургский? — Настоящий попугай по мнению Нази должен был разозлиться.

— Я, между прочим, не понимаю ваших изголодавшихся намеков, — сказал Эс.

— Хорошо, если ты такой умный, садись за стол, обсудим за вкусным обедом план э-э, план нашей победы. И попугай не стал набивать себе цену, сел. Как?! Но Амер решил:

— Хрен с ним, пусть ест, пьёт, говорит, посмотрим, ибо больше здесь, кажется, никого нет. И действительно, попугай за столом — это менее удивительно, чем целая бригада в Коне, стоящем на подступах к Царицыну. Тем более, это был не деревянный конь, как во времена незабвенные, а живой Распи. Главное здесь:

— Как может маленький стать большим? — Но даже в Библии написано, что это возможно. Гулливер, например, мог не только увеличиваться, но и уменьшаться. Так что, как сказал он парень:

— Всё это было, было, было много раз уже. Хотя, конечно, всё равно удивительно. Но не настолько, чтобы вообще не верить, что в Коне у города спряталась вражеская армия в ее концентрированном значении. И попугай, не дожидаясь приглашения, перечислил всех, кто там был:

— Сам Распи — Троянский Конь, которого обычно вообще не принимаются во внимание, Коллонтай — между прочим, Посол с Альфы Центавра, хотя и сама не всегда в курсе, что это именно так и имеет она имя Га — по-местному можно запомнить, как:

— Галя. Другой Ино — это Врангель, жаждущий мести за свою, стоящую сейчас в деревянном щите на площади перед нашим Метрополем Камергершу, но еще больше хочет взять наш любимый город Царицын. А также медиум Дыбенко.

— Собрались в одном месте колдуны, маги и инопланетяне, — сказал Тро, которого в кругах более широкого масштаба, как-то в Америке, называли:

— Амер-Нази, — что означало по-ихнему:

— Пришел сюда в страну небоскребов и чикагской мафии с югов, где нет ничего, кроме камней Иерусалима. — Но если дело уже дошло до попугаев, знающих больше людей, то камни тем более значит:

— Тоже говорят. И уже за десертом попугай сказал:

— У меня уже есть информация, что это Коня индийского надо взять и привезти в город.

— Но как? Мы отрезаны, как от внешнего, так и от внутреннего мира, с одной стороны стеной, на которой проклятый Котовский отрубил мне одну ногу, а с другой стороны находится Риц, где Фрай жаждет власти, как Ксеркс Фермопил.

— Ты будэшь Львом, встретившим его свой могучей грудью.

— Спасибо, но только не его. И знаешь почему? Он владеет магией Пьяного Мастера, и, следовательно, как только вижу его, сам пьянею, как последняя скотина.

— Ты не понял, амиго, я уже всё сделал, принес тебе его тушу, теперь тебе надо только разделать ее по-человечески.

— По-Человечески? Но я никогда не был, как Робинзон Крузо на необитаемом острове, и не знаю, как едят пленников. Тем более, он еще жив, наверное. Ты не удивляйся, что я не удивляюсь, потому что такое уже было:

— Он долго жил у меня в холодильнике, как простая говядина.

— Хорошо, что не бычки в томате, — спокойно ответил попугай. И по этой его присказке Амер узнал Эспи, главу мафиозной группировки на той Зоне, где они вместе ждали начала Хорошего Времени, когда можно бежать, хоть:

— Куда глаза глядят.

— Ты?!

— Я.

— Но мне передали, что эта Ино Кали тебя убила.

— Ты любишь песни?

— Думаю, да.

— А в них одна правда. Как-то:

— Немецкий снайпер подстрелил меня. — Следовательно, да, но не совсем, теперь я попугай, но сам видишь, это не меняет дела. И более того, я как и раньше:

— Делать ничего не буду, а ты действуй. С моей подсказки. Так-то, парень, — Эсти обнял его крылом и прикоснулся своим крючковатым клювом к такому же почти клюву Тро.

— Значит, только в сказках попугаи повторяют то, что им скажут люди, а на самом деле, наоборот:

— Вот, что повторяет попугай, то только и становится, наконец, понятно человеку.

— Да нет, я это давно знал, что человек ничем не лучше попугая. И Амер-Тро задумался, кого бы послать за конем, а точнее, на переговоры с принцессой Стены Еленой Махновский и ее приспешником комдивом Котовским. Только они были на прямом, так сказать, проводе с Троянским Конем и его одиозными обитателями. Решили позвать Фрая для консультации. Его привели, а точнее, даже принесли: парень не то что просто так не мог идти, а был опять, и на самом деле пьян.

— Кто оставил в холодильнике бутылку коньяка?! — рявкнул Нази.

— Вы сэр, — был ответ.

— Думаю, ты сделал это нарочно, хотя и подсознательно сказал Эст.

— Согласен, логично. Так он лучше согласится. Но Фрай, как только устроился в удобном кресле, так положил ноги на стол, что означала на не желающем шевелиться языке:

— Спляшите.

— Давай, — сказал Эст.

— Что? Плясать? Ты уверен?

— Ты задаешь слишком много вопрос, амиго. Они выдали сначала цыганочку, потом семь-сорок, потом раскинулось море широко, потом любимую песню Распутина, чтобы войти в онлайн контакт с этим Троянским Конем:

— Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, приходит ли знакомая блондинка-а-а, но чувствую, что смотрит на меня соглядатай, да не простой, а:

— Невидимка.

 

Глава 54

И Контакт был. Нет, Распутин не появился на стене, как живое кино, но и на словах был живее всех живых, как Мастер и Маргарита Михаила Булгакова:

— Более, чем кино. — Ибо это было кино не перед нами, а прямо онлайн, что значит:

— В нас. План Распутина был прост:

— Уговорить, обитателей отеля Ритц — напасть на Елену Прекрасную и ее Котовского, чтобы:

— Забыли про Троянского Коня, — а сами выйдем за ворота и возьмем его. Стали думать, кого послать.

— Я не могу, — сказал Эсти, — они находятся не в ситуации истины, и не поймут моего парадного костюма.

— Маскарадного, ты хотел сказал, — вякнул Фрай, и икнул.

— Налей ему соку.

— Только вина-а, — опять пропищал Фрай, как будто он был попугаем, а не Эст.

— Он не в состоянии, ты заморозил его в холодильнике, а для сугреву нельзя, как говорится:

— И так пьян.

— Зря я оставил ему.

— Ты оставил ему вина? Зачем, не надо было.

— Я оставил воду, но, видимо, он смог превратить ее в вино, ибо:

— Что ни пьет — всё кажется ему:

— Как Хеннесси. — Вроде бы хорошая привычка, но правильно говорят: всему надо знать меру. Сам я тоже не могу пойти, у меня нет ноги, раз, и к тому же там Дроздовский, который питает ко мне личную ненависть, и Васька, который начнет придумывать, что:

— Это я украл у него бриллиант Сириус, с помощью которого можно всегда улететь на Альфу Центавра, даже если вы никогда там не были.

И знаете почему, говорят? Когда-то мы все там были, и в ее базе есть о нас приветственное завещание:

— Принимать всех беглецов с Земли, несмотря на небольшие различия во взглядах. И знаете почему? Земные различия там даже ценятся, но не более, чем любовь к Флорентийским стейкам против любви к доисторическим Цыплятам Табака, хотя помню, как подавали их в Национале.

— Как? — спросил Фрай, чем обнаружил некоторое просветление сознания. И добавил: — Если ответишь правильно, я пойду за конем. В том смысле имеется в виду, что уговорю ритцевцев идти войной на Елену и Котовского. Амер заколебался, потому что понимал: если не угадает, то не просто придется идти самому, и быть там избитому, плененному, но еще и заставят отдать и Камергершу, казни надо которой он так долго и с наслаждением ждал. Фрай, конечно, не прочитал его мысли, так как спьяну, как обычно, не мог разобрать строк, а закрыть один глаз ладонью не мог, так как опирался этой рукой о стол, чтобы не сползти на пол, а в другой уже держал рюмку Хеннесси, хотя никто ему не подавал не только Хеннесси, но и обычной шотландской самогонки под названием:

— Лошадиный виски. — Тем не менее, не наугад, а ненароком сказал:

— Возьми с собой Камергершу.

— Та не-е! Лучше ты ее возьми.

— Даришь?

— Дарю бесплатно. Хотя и за небольшое вознаграждение.

— Какое?

— Можно я изобью ее, прежде чем вы отравитесь на презентацию в Ритц.

— И больше ничего?

— У тебя есть деньги.

— Пришел перевод от Клары Цеткин и Розы Люксембург, — встрял Эст.

— Мне не нужны деньги, — ответил Фрай, — ибо сказано:

— И так всё дадут. Сами.

— Жаль, мне очень хотелось ее избить, иначе душа горит.

— Но почему? — удивился даже попугай. — Она как-то связана с Котовским, который отрубил тебе ногу? Или опозорила тебя когда-то на приеме у английского посланника?

— Именно, именно! Мы бьемся из последних сил, как рыба об лед, а она, видите ли:

— Царя лю-би-ла-а! — так бывает? Вот и хочу избить ее:

— За вранье.

— Я думаю, она говорит правду, потому что была баронессой, или что у них есть еще там.

— Правда? То-то чувствую, при виде ее рука так и тянется к двадцатизарядному маузеру.

— Давайте поступим так, — сказал Эст, — для облегчения твоей совести устроим прямо здесь дуэль. Ты и она, ты с маузером — она с кольтом, и будет то, что чем, я думаю, и она:

— Так долго мечтала.

Привели Камергершу, точнее, принесли, лицо ее было измазано помидорами и перезревшими баклажанами, ноги не держали.

— Ты че? — спросил ее Амер-Нази, — устала, что ли, стоять там? Я думаю, лучше прикончить ее просто так, — он вынул из деревянной кобуры свой именной маузер с надписью Ф. Почему Эф, он и сам не знал. Но если заслужил — принял, и считал эту Фэ началом предложения:

— Феноменальному стрелку. — Но Фрай посчитал уместным напомнить ему, что сам подписал этот приказ о награждении Тро именным двадцатизарядгным маузером немецкого производства.

— Ты хоть понял, мил человек, что этот маузер не турецкий, как все? Или по крайней мере, многие.

— Т-теперь понял, товарищ-барин Ф-Фрай.

— Вот в следующий раз, как захочешь меня обмануть, сначала повтори про себя три раза:

— Дабл Фэ.

— Дабл Фэ, — сказал Амер, но поинтересовался: — Это как неизбежное зло, что ли?

— Так и понимай, — спокойно ответил Пьяный Мастер.

Ей тоже выдали двадцать патронов, но так как Кольт был 45 калибра, то имел в барабане всего шесть пуль, при быстрой стрельбе можно оказаться в ситуации, когда перезаряжать уже не будет времени.

Патроны-то есть, но уже, как говорится:

— Не про вашу честь.

— Мне нужна фора, — сказал Амер, — у меня одной ноги нет.

— Что ты хочешь? — спросил Эсти. — Еще патронов?

— Нет, патронов у меня на нее хватит, но хотелось бы три раза выстрелить, так сказать: априори.

— До начала соревнований? — переспросил Фрай.

— Именно, умный ты мой человек.

— Хорошо, но какой выкуп ты дашь за эти три выстрела? — спросил уже Эсти.

— Я вам не ручной кролик — дашь-баш — я сам всё возьму, чё нам ждать дары-то, которых никогда не будет, — и тут же три раза выстрелил в лежащую на полу Камергершу. Первый раз она не успела повернуться, но Амер промазал, пуля отскочила от мрамора под ковровым покрытием и чуть не перебила Фраю руку. Он уставился на разбитую рюмку, которую держал, но пока не выдал никакой констатации. Эспи сказал:

— Мне везет, в меня не попал. Камергерша встала на одно колено, опять упала, но успела крикнуть:

— Это ничего, что я упала, и знаете почему? Я наган так и не успела нашпиговать сливами.

— Маслинами, — поправилась она же с улыбкой, которую зря израсходовала, так как ее все равно никто не увидел. И не из-за помидоров и бананов с апельсинами даже на ее лице породистой лошади, а просто:

— Не дошла до лица, — застряла где-то между душой и каким-то проходным отверстием. И неудивительно, даже древние рыцари, выкупленные из деревянного щита каким-нибудь королем или герцогом не могли улыбнуться в знак благодарности, а так только вякали:

— Сенкью, сенкью, вери матч. — И это естественно. Все их душевные каналы были забиты ненавистью к окружающей действительности, состоящей по большей части из простых:

— Рабочих и крестьян. — Которые рады были, что не только их ставят раком, но других:

— Лыцарей, — без права переписки с ближайшими родовитыми родственниками, за неимением коих. Ну и правильно, а то бы никто не захотел работать, говорил:

— Я Дон Кихот, работать не буду ни в поле по четырнадцать часов, ни на ферме по шестнадцать, а буду просто искать приключений. И находили, обычно в таких вот деревянных щитах, где видно только голову и кисти лап, что, мол:

— Человек стоит, — кидайтесь в него гнилыми помидорами, персиками и ананасами — у кого что залежалось в закромах. Ибо:

— Все равно многие не доживут до рассвета — резня будет в Трое непредсказанная. Имеется в виду, хуже даже, чем думали.

Камергерша вставила один патрон, но не стреляла, вставила второй и опять побежала на коленках в сторону барной стойки, где рука Амера должна дрогнуть, по крайней мере, будет не так тверда, как в зале, где сидели люди. После третьего вставленного в барабан патрона даже Фрай не выдержал:

— Да стреляй ты уже! А попугай Эст пропел:

— Три очереди картечью по товарищам-баринам. — Как будто не знал других приличных слов. Но с другой стороны: конечно волновался, для чего еще и было придумано это соревнование, как не для того, чтобы вспомнить благородного Джека Лондона, когда честность на владение золотоносным участком проверялась исключительно случаем:

— Кто убит — тот проиграл. — И, естественно, чтобы поднять настроение всем остальным:

— Сюда никакие рок-группы не добираются. Далеко.

Видя, что Камергерша сохраняет спокойствие при штормовой стрельбе Троцкого — Амера-Нази, Фрай не удержался и подсказал:

— Экономь патроны, дура, иначе она сделает тебе такую тачанку, чтобы будешь до самой Испании кататься на шариках с их подшипниками. Амер взглянул на свои ноги — вторая померещилась, ибо он со дня на день ждал ее из Америки — и тут как раз Камер первый раз выстрелила. Но пуля попала в костыль.

— Промазала! — даже удивился Эсти, — а говорили она не попадает мимо цели.

— Стресс-с.

— Не угадал, попугай, я только уровняла шансы. — И действительно, Амер покачнулся и упал лицом на соседний стол, ибо костыль его подумал-подумал, да и:

— Переломился.

Амер растерялся, а Камер успела спрятаться за барную стойку.

— Где она? — спросил Тро у обоих.

— Я не скажу, так как не имею права, — сказал Эст, а Фрай опять начал разводить дипломатию:

— Ты должен сделать выбор между мной, и мной. Амер задумался, и прежде чем озвучить перевод непонятных слов Фрая, упал на колени, и три раза выстрелил по барной стойке, что означало:

— Если я прощаюсь с частной собственностью в Царицыне — то прощаюсь навсегда. — Одна пуля попала в Камергершу. Но не в нее саму, а в кольт, и заклинила барабан. Эспи, опять поймавший связь с Распутиным, подсказал:

— Бой закончился, не начавшись, как следует. Но Амер, хотя еще не был настоящим покойником, понял подсказку:

— Тварь рассыпала патроны, и можно без опасности за свою жизнь прикончить ее, как говорится:

— Не хочу, но пойду один на встречу с бандидос. Амер приблизился к стойке, медленно перегнулся через нее и, пытаясь угадать в какой стороне стойки спряталась эта мерзавка, но вдруг услышал приятное — правда, не в этой ситуации — шуршание взводимого курка.

— Подумай, кому ты будешь молиться, скотина, — сладко пропела Камергерша, — ибо время для этого сейчас самое подходящее. Амер оглянулся на Эспи. Неужели наврал? Да нет, не может быть, астрал не умеет искажать правду. Дальше этого размышления его не пошли:

— Дама нажала на курок, который имеет одну часть вверху, другую внизу, несмотря на то, что связь между верхом и низом:

— Не такая простая, как об этом привыкли думать. К удивлению, нет, точнее, к ужасу не только самого Амера, но и Фрая, и Эсти — раздался выстрел, и такой громкий, что многие оглохли. Скорее всего, от неожиданности, что кольт выстрелил. И от страха даже забыли спросить:

— Как она вставила патрон в барабан, если он был заклинен. А вот то, что она вставила пулю раньше — посчитали:

— Так не бывает.

Голова Амера была пробита на самом деле, но, как оказалось, не в том месте, где это уже окончательный приговор:

— Только смерть. Ее перебинтовали, и парочка чинно и благородно:

— Одна, как бывший только недавно узник концлагеря, а другой по недоразумению вытащенный с поля боя санитаркой, командир дивизии, которого остальные посчитали:

— Наверняка покойником, — и не обратили внимания. Но:

— Если везет — то везет долго. К сожалению, что не всегда. А почему неизвестно. Могло бы везти, если уж не всегда, то подольше.

— Это что за инвалидная процессия?! — почему-то радостно воскликнула Сонька, сразу расположившаяся здесь, как в своем родном кабаке. Хотя и помнила, что была во взаимных объятиях только с Дэном-мэном, и с Васькой-Василием Ивановичем. С Дроздовским? Не думаю, через чур одиозная личность, так и кажется, что утащит в лес и не отпустит, пока не насладится:

— Полностью. — Оно бы и ничего, конечно, если без людоедства. Она надела полосатое платье, что означало:

— Я только полосатый стажер, но скоро, скоро перейду окончательно к зеленым. — Если кто не помнит, она почти с детства мечтала прорваться в Царицын к красно-зеленым, но неудачи преследовали ее, как рок. Ибо она прорывалась, то оказывалось, что город-то уже принадлежит наполовину белым, и она была именно здесь, у белых. И сейчас в Ритце было больше белых, чем потенциальных красно-зеленых.

Вообще, можно сказать один Василий Иванович и был пригоден сражаться против Альфы, да и то, говорят:

— Стал часто думать. — В том смысле, что мечтать об открытии на Альфе Центавра своего личного заведения, и пока только не мог понять:

— Какого точно. — Здесь не мечтал, знал — бесполезно. За спиной надо иметь мафию, а он это дело не любил. Одно слово:

— Единоличный командир дивизии, да и только.

— Мы пришли на переговоры, — сказала Камергерша, и попросила показать ей столик:

— Который обслуживается, — а то у них обычно без десятки не сажают, — она толкнула локтем Амера, да так, что раненый в голову, правда без костыля, хотя и с одной ногой, предводитель чуть не упал.

— Надо было взять костыль, хотя бы один, — сказал он, но при сборах Камер выдвинула условие:

— Как победить этого шоу, я хочу, чтобы этот Амер-Тро-Нази шел только со мной, и! никаких пособников его желаниям.

— Но он не сможет идти, — сказал Эспи.

— Пусть ползет.

— Это будет не дипломатично, — сказал Фрай. Но она настояла своем, резюмировав:

— Я понесу его на руках. И вот так Амер не мог ступить без дамы даже шага. Никто не узнал Нази, и она представила:

— Ис май транслейтор. Никто ничего не понял, но она улыбнулась и перевела:

— Ну и не надо. И знаете почему? Командовать парадом буду только я.

— У нас будет парад? — спросил Дэн. И чуть не пошел в пляс, чтобы показать:

— Мы рады, рады, рады.

— Только после победы, господа, — строго сказала Камер, и спросила уставившегося на нее через стойку Василия: — Почему до сих пор не принесли мой заказ?

— Вы еще его не сделали, — сказал Дроздовский. Он сидел за последним восьмиместным столом у самой эстрады, и читал книгу — так думали все, а на самом деле сочинял Декларациию Независимости.

Имеется в виду от не Земли от Альфы Центавра, а наоборот. Зачем?

— Мы улетим отсюда все равно, но хочу, что они здесь даже не думали о нас больше. Я такого скотства еще не видел.

— В чём и в чём? — спросила его Камергерша, когда они уже выяснили:

— Больше не создавать претензий без каких бы то ни было на это оснований, как например, требовать выполнения заказа, который вы не делали. Но не обращайте внимания, я сам уже сделал заказ для вас, всё самое лучшее:

— Хеннесси и Стейк по-Флорентийски на открытом огне.

— Ешьте его сами, а я сейчас хочу Саперави и копченую скумбрию, как обещает нам Фрай во всех пивных Ялты и Царицына в том числе.

— Почему обещает? Сейчас нет, что ли? — спросил Дэн, который не сидел за столом со всеми, а подавал блюда прямо со стойки, так как Сонька не захотела, как она выразилась:

— Восьмерить перед этой похоронной процессией, — и села за барную стойку. Периодически она высказывалась:

— И как только у них, — она хватала Дэна за руку через стойку и толкала в плечо, каждый раз спрашивая одно и тоже:

— Чем она лучше меня? — и кивала большим изогнутым назад для вранья пальцем на стол, за которым командовала Камергерша. И каждый раз получала от главы делегации Метрополя один и тот же ответ:

— Я никогда не вру.

 

Глава 55

— Так это недостаток, а не достоинство, — Сонька опять хлопнула Дэна, но на этот раз прямо по лбу, а не он ожидал и упал, зацепившись одной штаниной за другую. Так бывает? Не часто, но да, есть. Пришлось звать с кухни Мишку Япончика, чтобы принес йоду, или, как выразился Дрозд:

— Что у нас есть еще там, — может быть нашатырный спирт. И мне тоже нашатырный спирт! — крикнул Дроздовский, так как никак не мог понять План Гоэлро, который излагала Камергерша, в том смысле, что зачем после победы во всех пивных Юга продавать кроме пива только Саперави и копченую скумбрию.

— Вы не поняли, — ответила Камер, — Сапери не в самом баре, а в соседнем магазине.

— Почему?

— Как же они должны различаться, — пожала она плечами.

— Простите, чем Москва будет отличаться от Южных ее Окраин? — спросил Чапаев, чтобы иметь больше оснований отвалить отсюда, понимал, значит, что ответ все равно будет невразумительным.

— Там будут продавать белое сухое вино Золотой Берег и Золотые Пески. Выпили по шесть кружек разбавленного два на полтора, правда, холодного пива, и в магазин за Золотыми Берегами — так как брать надо по две хотя бы бутылки, чтобы не бегать часто — очередь человек сорок в бар может в конце концов не поверить, что:

— Вы уже здесь были, — и отпихнуть. Придется опять давать рубль, два, а иногда и три — цена курицы с рисом — немного, но пива на эти деньги можно купить в три раза больше. И дело дошло до того, что большинство перестало понимать:

— Хорошо это, или, наоборот, очень плохо. Только Василий Иванович думал-думал и, наконец, спросил:

— Вы сказали: в три раза больше, но не сказали чего.

— Чего? А! Если без взяток? Одна курица с рисом будет стоить, как три графина пива.

— Это сколько же будет, если считать, как сейчас Будвайзерами по ноль тридцать три?

— Две упаковки, — сказал Дроздовский.

— Ну, не две, меньше, — сказал Амер-Нази, подтвердив этим разумным мнением, что сознание скоро совсем вернется к нему почти в полном объеме. Но Василий Иванович опять задумался, и опять опроверг прежнее утверждение:

— Больше.

— Вот?

— Я грю, больше двух упаковок Пилзнера стоит экстраординарных вход в пивной бар через швейцара.

— А я утверждаю, что нет! — даже обрадовался сопернику Тро. — И разъяснил:

— А представляешь, сколько тогда будет стоить Пилзнер?

— Где, в парке Кой-Кого, или в районном двухэтажном баре?

— В районном Пилзнера вообще не будет.

— Дайте я скажу, — Камергерша вытерла полные красные губы под уже начавшими пробиваться мужественными усиками, — никто из вас не догадается, чего не будет в барах будущего. Могу даже дать подсказку — всё равно не поймете даже с трех раз. Волга.

— На что спорим? — спросил Мишка Япончик, появившийся, как покойник: неожиданно и в белом халате, как повар, шеф-повар и зав склад — в одном лице.

— На палку, — сказала Камер.

— На па-а-ал-л-ку-у? — пожалел Мишка, что дама намекает на сервелат, который был в таком же дефиците, как и то, что задумала Камергерша.

— Между прочим, я числюсь шеф-поваром, — сказал Дроздовский. — Надеюсь ты решил проиграл не мою палку?

— У меня есть одна лишняя.

— Вашими палками только печку топить, — сказала обиженная до глубины души Сонька, и добавила, вздохнув:

— Тем не менее, первая рискну, и скажу слово.

— Пажалста, но что ви ставите взамен? — пропел Дэн, как будто:

— Его здесь только не хватало.

— Свою свободу, — опять вздохнула печально Сонька Золотая Ручка.

— Не знаю, не знаю, — опять влез Дэн, — понадобится ли кому-то это.

— Что?

— То, что ви предлагаете.

— Прекрати паясничать, Дэн, — сказала Камергерша из-за стола, что ты завикал? Строишь из себя диктатора?

— Да ладно, не нападайте на него, — сказала Сонька, — ему все равно никто не даст. — А Дэну так и сказала в глаза: — Журналист-неудачник.

— Нет, — возразил Дэн, — журналист как раз удачливый, а вот командир дивизии из меня, простите друзья, не совсем вышел.

— Что значит — не совсем? — спросил Дроздовский, — еще хочешь покомандовать?

Наконец Сонька сказала:

— Это Тирамису. Валилий только хлопнул себе по коленке:

— Лучше бы вообще молчала: какой Тирамису может быть в баре, из чего, из скумбрии, что ли? Так она пахнет, что боже мой, на торт совсем не похоже.

— Креветки, — был второй ответ, который дал Амер-Нази — большой их любитель. — И опять Камергерша сказала:

— Ни-пра-виль-на! Мишка Япончик открыл рот, как второй за главным отличником ученик в классе, чтобы обойти избранника судьбы на финише:

— Это. — Но не успел кончить, так как для того, чтобы человека растянуть по правилам искусства, повертел сначала головой во все стороны, что, мол, убедитесь, поросята:

— Это я. А ответ и повис в воздухе, правда, без его вмешательства:

— Воблы.

— Никогда бы не догадался, — только и сказал Дроздовский.

— Ты подслушал и украл мой правильный ответ, — чуть не заплакал Беня Крик, вспомнивший по этому случаю свое родовое имя. Все начали вертеть головами:

— К кому он обращается, непонятно, — вымолвил Василий Иванович.

— Действительно, кто сказал правильный ответ? — спросила с надеждой Камер, надеясь, что никто не осмелится признаться в своем выигрыше у нее. Тишина зависла такая, что было слышно, как играет сама с собой тарелка барабанщика на эстраде.

— У меня звенит в одном ухе, — нарушил тишину Дэн.

— Скорее всего, действительно, это была муха, — сказал Дроздовский.

— У меня никогда не бывает ни мышей, ни мух, — сказал насупившись Беня, как будто именно по этой случайности, что кто-то, а не он дал правильный ответ про отсутствие воблы в общественных заведениях будущего, этот шикарный кабак Ритц перешел в его собственность. Мол:

— Не отдам, хоть режьте. — А работал, можно сказать, простым мясником. И хорошо, что не спросили про самую популярную профессию будущего, тут бы уж точно никто не додумался, что это будет именно мясник.

Наконец кто-то, а именно Сонька Золотая Ручка подняла голову вверх, и там, на высоте почти десяти метров обнаружила голову коня, ухмылявшегося ей одними, но не желтыми, а белыми-белыми, как только что из Израиля — зубами.

— Купил, наверное, по дешевке на Одесском рынке, — только и сказала Сонька, но все ахнули, когда эта рожа начала спускаться все нижи и ниже, пока не явилась с претензией:

— Заказать и ей Флорентийский Стейк на отрытом огне.

— Под тазик Мадеры, — попытался пошутить Василий Иванович, но под осуждающими взглядами присутствующих благоразумно прикрыл рот снизу кулаком.

— Не думайте, что я уже ваш, — сказал Распутин, и в ожидании своего стейка отломил кость с мясом у Камергерши. Сей жест она поняла, как право на право иметь все три палки.

— В общем, так! Несмотря на то, что судьба стала относиться к нам по-человечески, и прислала Киннера Распи, как символ того, что скоро и сам он будет здесь, целиком, так сказать, как туша того медведя, шкуру которого мы зрим сейчас.

— Вы не кончили речь, — сказал Распутин, и попросил принести еще одну бутылку Мадеры. На что Дэн ответил:

— Вы еще не начали как следует есть, а выпили уже много.

— Вам жаль?

— Может и не жаль, но спьяну вы можете перепутать, кому обещали победу в этом городе.

— Да отстань ты, Дэн! — крикнула Камер, — ты не видишь, что маг хочет напомнить мне о чем-то очень важном. А! А-А! А-А-А! Я не закончила речь. Чем должна заканчивать речь?

— Тостом, — сказал Василий.

— Тостом? Да иди ты, Василий, это не те шутки, которые я хочу сейчас слышать. А впрочем-м, кажется, ты прав, мартышка, и хлопнув многозначительно, что, мол, при случае и ты не стесняйся, его по затылку, рявкнула:

— Руки-ноги на стол — я Котовский! — У Мишки Япончика после этих рявканий упал в кофе с молоком пончик, который он так давно хотел съесть. Шутка. Она просто сказала:

— Мне по барабану гости не только из будущего, но и прямо из Астрала, а чтобы три палки прямо сейчас лежали передо мной.

— П-палки-и? — спросил слегка поперхнувшись несъеденным пончиком Беня.

— Да, сервелата, и обязательно, финского.

— Как говорил Ксеркс Леониду перед штурмом обманным путем Фермопил:

— Долги надо отдавать.

— А я у вас брал?

— Неважно.

— Не-ет-т, скажите, брал или нет?

— По барабану.

— Тогда мы будем сражаться с вам, как львы, со стаей гиен.

— Как это, насмерть, что ли?

— Не только.

— А именно?

— Один к двадцати семи. Вас погибнет в двадцать семь раз больше.

— Именно в двадцать семь? Не в двадцать восемь и тем более, не в двадцать девять?

После этого монолога Распутина, Камергерша поняла, что:

— Уже проигрывает сражение, — и только потрогала чисто символически, поднесенные ей лично Дроздовским — через кладовщика Беню — три палки финского сервелата. Хотела передать Сонька, но Дэн за стойкой посчитал это:

— Неудобным, — и знаешь почему? Здесь не остров Лесбос. Пока еще. Сонька Золотая Ручка промолчала, и поняла, что все, как обычно:

— Новая родина встречает, как то, что было, но теперь нет, ибо находится уже:

— Далече. — Вроде бы все тот же кабак, но нет, тот уплыл в небеса, или — хрен редьки не слаще:

— Ушел под землю. Как говорят на Той стороне Атлантического Океана:

— Они — Это Унесенные Ветром. Всю оставшуюся жизнь я мечтала перейти на сторону Царицына — и вот на:

— Никакой не то что благодарности, но если бы было можно вообще бы не приняли в армию. — А так:

— В атаку! — закричала Сонька. И только тут все поняли:

— Это не дух-мух Распи, а:

— Троянский Конь уже прорвался в город.

— Ми — прошу прощенья — мы не выполнили возложенную на нам миссию: объединить народы Метрополя и Ритца, — сказал Троцкий.

— Мы да, но, что делала эта Елена Прекрасная на стене с Котовским, когда Троянский Конь прошел в Царицын? — спросил Дэн, и как обычно ошибся, или наоборот:

— Угадал, — но поздно:

— Они и ввели его в город.

Да. И да даже не по ошибке — думали, что Конь — это уже отыгравший своё барабанщик, а решили взять Коня контратакой, понимая, что он зачем-то нужен для штурма Царицына. Надо было объединить три стороны: Стену, где они были с Котовским, ресторан Метрополь, и отель Ритц, а сделали:

— Всё наоборот. — Они двинулись двумя эскадронами с разных сторон, но не нашли Коня в ночном тумане. И более того:

— Были окружены броневиками Ники Ович и Леньки Пантелеева — с одной стороны, а с другой всю их армию — когда Елена крикнула Котовскому, что надо пробиваться к Волге — расстрелял танковый Заградотряд Аги и Махно. Утром Елену и Котовского начали искать на задымленном поле, но не нашли.

— Найти! — сказала Аги, а Махно сказал, что:

— Они уже все равно ничего не смогут сделать. И более того, — он не договорил:

— Мне по барабану: более или менее — у меня приказ: все должны быть убиты, а они вообще обязательно.

— Что значит обязательно?

— Со связанными сзади руками, выстрелом в живот, чтобы дольше мучились.

— Такого приказа быть не может. Потому что некому его отдавать уже.

— Уже? Уже — не считается, потому что приказ получен в прошлом, которое еще никому не удалось изменить.

— Кто мог отдать такой приказ Зара-нее?

— Не знаю, может и ты, когда командовал армией.

— Подпись есть?

— И подпись и печать, — Агафья вынула гербовую бумагу: тридцать третий — гриф: секретно.

— Это не я.

— Не знаешь, кто?

— Какая разница, ты не собираешься нарушать этот приказ, если подписавший его уже умер?

Далее, бой в Ритце между Врангелем, Кали, Дыбенко и теми, кто был здесь:

— Камергерша, Амер-Нази, Дэн, Василий Иванович, Дроздовский, Мишка Япончик, Сонька Золотоая Ручка, — она и начинает:

— В атаку! Многие, почти все или даже все — будут убиты. — Надо эту строчку, и вообще весь этот абзац?

Распутин хотел бежать к эстраде, но растерялся:

— Внесли его Флорентийский Стейк, который всегда просил, если был болен Одиссей, а так-то всегда сами давали, ибо боялись его больше тех Сирен, которых он сам боялся, и просил привязать к Грот-мачте: хребтовое мясо на Т-образной кости, с вырезкой с одной стороны и просто мясом с другой. Разница? Есть. И мадерой, которую Распи зачем-то уже перелил в тазик:

— Как его тащить, если плещется туда-сюда? — Но парень справился, схватил стейк с подноса зубами — он подавался не очень горячим, так как несколько минут доходил после жарки до состояния:

— Полной пригодности для осу-осу-осуществления счастья, — а тазик постарался заставить лавировать, как корабль Одиссея в бурю. Почему именно Одиссея? Ответ:

— Несмотря на то, что его здесь разрывали на части как белые так и полосатые — надеялся улететь на Альфу Центавра, и наконец, зажить, как просто:

— Человек Счастливый, — а именно:

— Бабы — мадера — баня — бабы — мадера — баня, — и уикенд у местной царицы, в роли которой? где у меня будет отдельный — нет, не кабинет, чтобы принять ее — а натюрлих охотничий — на бабочек, как любил Владимир Набоков — домик, чтобы предсказать ей:

— Нет, нет, никто с Земли сюда не летит, — и далее со смехом:

— Ишшо ума не нажили, чтобы летать до Альфы Центавра, — несмотря на то, что мы только динозавры. Ума больше, честно говорю. Поймите меня правильно, и запомните, наконец, что эволюция была раньше, чем деградация. И, следовательно, развитие шло от человека до динозавра, а потом опять деградировало в инволюцию:

— До Хомо Сапиенса, — так что не бойтесь:

— Не долетят все равно, — хотя, не скрою, сожрать нас, их мечта-идея.

Бывшие в Киннере, решили применить сначала психическую атаку, ибо для чего еще расселись на эстраде за:

— Барабан с его медными тарелками, саксофон с его разумным писком, гитару, чтобы поглубже влезть в самое сердце, вплоть до души, и что-то еще — разобрать уже было трудно:

— Может быть, фортепьяно, а возможно аккордеон. А сам Киннер Распутин запел опять ту же волынку:

— Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай-й. Приходит ли знакомая блондинка-а. Но понимаю, что разглядывает меня сохглядатай, да не простой, а Невидимка — с Альфы Центавра. После слов:

— Ну и вот срываюсь с места, будто тронутый я-я-я. До сих пор моя невеста мной нетронутая-я-я. — И даже про погоду, как обычно, не успел ничего сказать, как все они спрыгнули с эстрады — и хорошо, что без щитов и мечей, а только в кимоно, как выразилась Сонька:

— А мы думали, будет что-то новое, — и сразу провела самому Врангелю бросок с Переворотом.

— Не ожидал, — только и сказал Вра, и опять встал напротив.

 

Глава 56

Дыбенка предложил сразиться Амеру-Нази:

— Как инвалид с инвалидом, — но посол Метрополя попытался отказаться:

— У тебя что болит?

— Уже ничего почти! — почти радостно сообщил Дыб.

— Что значит: поч-ти?

— Ну-у, жив пока, но думаю, осталось уже недолго мучиться.

— А у меня, извини, нет одной ноги, так что прошу фору.

— А именно?

— Можно, я сначала ударю тебя костылем по чему уж там оставшемуся попаду?

— Нэт!

— Ч-что-то ви сказаль? Р-л-р-л-ль, — даже замурлыкал Дыбенко, подражая в этом стиле именно Амер-Нази.

— Ты дразнишься? — спросил Амер.

— Посмотри вокруг себя. И Амер понял, что попугай сидит на его плече. Где прятался?

Неизвестно.

— Попугай здесь, — обрадовался на всякий случай Амер. Хотя внутри ощутил пустоту. Вас из дас?

— Это значит, что у тебя, мил человек, больше нет своей души, я купил ее прямо на переправе в Аиде у самого Харона.

— Он не возьмет меньше, чем Бриллиант Сириус за душу еще чуть-чуть живого человека, — сказал Амер-Нази. — Разве он у тебя был?

— Я отдал поддельный.

— И Харон поверил?

— Да, он привык доверять людям, ибо:

— Мертвые не обманывают.

— Я еще жив.

— Твоя жизнь уже принадлежит мне, — сказал Эспи, и я продал ее, как фьючер, из будущего. И эта Парочка начала избивать Дыбенко. Но только до тех пор, пока он не вспомнил, что является матросом Балтфлота, и рванул тельняшку на груди.

— Дэмет! — рявкнул он, после того, как оба противника отлетели под восьмиместные столы после удара — По Пяткам. Дыб пошел к бару, чтобы налить себе:

— Что-нибудь покрепче. — У него и мысли не было, что Фрай тоже здесь, и может попасться на глаза в самый неподходящий моментум.

— Да нет, не может быть, не всем же, как говорится в рай, ибо грехи не пускают. — И. И пролил свой молт, ибо просил он — правда еще только в уме — именно шотландский виски молт. Чтобы да, но получше, и именно это он услышал из-за стойки:

— Чтобы да, но получше. — Это был Фрай, только высокий, как будто ходил по бару на ходулях. — Хочешь посмотреть, почему я такой длинный, как немецкий канцлер Фридрих Великий, посмотри! И когда Дыбенко заглянул и тут же от ужаса потерял голову, Фрай отделил ее от ее же основания большим ножом мясника, который принес сюда, скорее всего, Мишка Япончик, чтобы кушать не только пончики, посыпанные сахарной пудрой, но хорошо ветчинку под кофе с молоком. Где сам Мишка? — Дыбенка заглянул за стойку, но только еще остававшейся в теле душой, которая живет долго — девять дней после События Смерти, а глаза — как неправильно верит народ три дня. Глаза видят на самом деле только один день после того, как логически становится невозможно. Фрай тоже нарезал шею Дыба, как ветчину, но не на несколько удобных для потребления кружков, а только пополам, ибо не есть же он ее на самом деле собирался. Просто так нож был настроен. На полу вместо деревянной решетки, спасавшей барменов от проливавшегося во время интенсивной работы вечером в уикенд вина, пива и соков — валялось тело Дэна, по которому и бродил пьяный — как обычно бывает пьян Пьяный Мастер Фрай. Где Беня — спрашиваешь? И Фрай указал глазам Дыбенки на сидящего, как на похоронах Беню — Мишку Япончика. Узас-с-с! Был бы ужас — все бы разбежались, но бой, как у Гомера, несмотря на копье, пронзившее голову вашего товарища по забехгу:

— Продолжался. — Более того, убитый Патрокл только возобновил бой, а не закончил. Правда, кто здесь Патрокл? Может и есть, но вряд ли здесь, в Ритце. Ибо кто может отомстить за Дыба, Дэна и Мишку Япончика? Тут уже бились не музыканты из Киннера с гитарой с парламентерами Метрополя и его древними обитателями, а можно сказать, шла резня:

— На полное поражение, — чего не ожидали не только Дэн, Дроздовский, Чапаев, Мишка Япончик и Сонька Золотая Ручка в Метрополе, но парламентеры Камергерша и Амер-Низи-Тро-Троцкий.

— От кого защищаться? — подумала Камергерша, — от пришельцев — и между прочим, в два этапа, сначала она пришла с Троцким потом появились, как привидения, Эсти и Фрай? — В эти пришельцы она включала и саму себя, как подневольную царицу Савскую, которой потом и достались все дары. Сбудется ли на этот раз предсказание? А где сам Предсказатель? Он не дрался, а сидел даже не сцене за барабанной установкой, и не дул, как Козел Марсий в саксофон, не играл на фортепьянах, и даже не исполнял ни ритм, ни соло на своей гитаре, а:

— Опять пил и ел все за тем же столом, где все так дружно начинали этот — как думали почти все — праздничный ужин и обед вместе взятые.

— Да-а, сюда бы Аполлона, — подумал Врангель, понимая, что:

— Так можно и не справиться с восставшей Троей. — Ибо мало ли что мы За, а за кого боги? — вот в чем вопрос. И сей Одиссей прицелился в попугая на плече Троцкого, но пробил ему только крыло, из-за чего рассерженный Эсти рявкнул, указывая уцелевшим перстом на Врангеля:

— Его надо кончать, и немедленно. Сквозь ряды сломанных столов и стульев, продираясь через дерущиеся парочки, они двигались, как бронепоезд к Врангелю, прижатому к входу в кухню — или в банкетный зал: на выбор.

— Беги! — крикнула ему Камергерша, наконец узнавшая его, — я тебя прикрою, — и пошла прямо на этого двойного человека-монстра Эспи и Тро вместе взятых. Но ее опередила Сонька:

— Мне смешно, ребята, что вы не можете справиться с одноногим бандитом, — и провела Амеру Левый Боковой, думала он зацепится опорной ногой за стоящий рядом четырехместный стол, и грохнется, как одна немка с высокого дерева после категорического отказа на простую просьбу:

— Слезай, я тебе говорю, — прямо в море. Хотя какое море, даже Волга и та была отсюда очень далеко. Попугай после Сонькиного удара перелетел на другое плечо, и Амер, несмотря на перевес именно на этом плече — не упал, а наоборот:

— Даже стал выше ростом, и как будто съездил, наконец, в Израиль, где делают, говорят, почти настоящие ноги, а не только зубы. Они вдвоем схватили Соньку — один за горло, другой за талию, да так, что затрещали кости, и через несколько минут отбросили, как сломанную тряпичную куклу Принцессы Елены. Но не Сонька была мамой Елены, дочери Батьки Махно, а Аги. Сонька Золотая Ручка была первой — почти — женой Махно, и после прихода Аги, попросила оставить ее:

— Хотя бы куклой при маленькой девочке Елене, которую считала своей дочерью. — Вот такая запутанная история. Не буду же я на каждом шагу говорить, что:

— Знаю всё. — Логично. Тем не менее, на защиту Врангеля-Одиссея пошел Дроздовский, и на этот раз опередив Камергершу. Он ударил по второй ноге Тро, а потом рассек его сверху на две симметричные половинки — но уже обе безногие. Попугай успел взлететь на высокую люстру, почти под потолком. Но и здесь Дрозд отличился, он бросил свой меч — которым, правда, здесь неизвестно что делали — может просто полы скоблили на кухне или в мясном складе — от попугая полетели пух и перья, но он смог взлететь еще выше, но потом все-таки сорвался, полетел вниз, кувыркаясь:

— Голова — ноги, ноги — голова, и опять наоборот, так, что даже Дроздовский промахнулся, сверкнул косарем на уровне своих глаз.

— Где эта падла? — спросил он, оглядываясь по сторонам. Но попугай, как сквозь землю провалился.

Далее Эспи убивает Фрая.

Дроздовский подошел сзади к Распутину, сидевшему как раз за соседним столом, и уже не так интенсивно ел и пил, и — значит очевидно:

— Искал телку, которая бы сама набросилась на него, — и закрыл ему глаза.

— Ну, чаво, чаво, здесь хошь, или пойдем в банкетный зал? А уж захочется как некоторым:

— Погорячей, — пройдем… — он не договорил, так как Дроздовкий сам за него закончил хриплым голосом Камергерши:

— В номера.

— Нет, — ответил Распутин, — на кухонную плиту, если еще не остыла после беспрерывной почти жарки флорентийский стейков. Дроздовский ударил Распи ребром ладони по шее — сбоку так это:

— Мгновенно, — и взвалил на плечо.

— Куда? — с интересом спросил Василий Иванович, и сам же ответил:

— Жарить заместо флорентийского стейка?

— Нет, — ответил Дрозовский.

— А куда? — спросил Василий.

— Туда, знаешь, я не то, что не люблю, как все, флорентийский стейк, но именно сейчас меня больше интересуют Цыплята Табака, не то, чтобы катехгорически, но как-то немного больше именно сейчас. Проходя через довольно большой проем на кухню, Дрозд задел ногой развалившегося на его плечах Распи ручку двери. Дверь приоткрылась, и он увидел спящую на стульях красавицу. Так бывает? Это был Банкетный Зал, и одна из десантниц Троянского Коня зашла сюда сразу после прибытия, и. И заснула на стульях. Не дали выспаться в Коне, наверное, решил Дроздовский. Он вошел и положил Распутина на стол, как в примерочной. Прошу прощенья. В какой еще Примерочной — если только перед отправкой в путь через Стикс, как говорится:

— Эй! Харон, гони к берегу. Скорее всего, это было больше похоже на картину:

— Морг — Перед Вскрытием.

Дроздовский склонился на спящей принцессой, и подумал:

— Только бы не вечным сном! — и уже расстегнул верхнюю пуговицу толстого, кожаного, как у Ахиллеса жилета — в мыслях за несколько секунд пронеслись сотни сюжетов из Лолиты Владимира Набокова и Приличных маленьких романов Оноре де Бальзака. А также Просто Картины великих мастеров, как-то:

— Пабло Пикассо и Караваджо.

— Афродита, — только и успел сказать он члено, так сказать, раздельно, как понял, что как Владимир Высоцкий:

— Пулевое ранение я-я-а пол-учил.

— Что, больно? — леди положила на подоконник тяжелый дымящийся Кольт Сорок Пятого Калибра.

— А я учил, между прочим, — смог еще сказать Дроздовский.

— Что?

— Пароль.

— Ты знаешь, какой на самом деле пароль?

— Пароль не поможет, — промолвил комдив.

— Вер-на-а. Как верно и то, что ты улетишь на Альфу раньше меня.

— Дура, я хотел взять тебя с собой.

— Я, как в песне: остаюсь здесь, но не с тобой, может быть, к сожалению. А впрочем:

— Раньше надо было думать!

— Когда?

— Когда ко мне не только очереди стояли, и вообще люди шли под запись химическим карандашом на ладони.

— Как на Польский или Немецкий гарнитур?

— Ладно, последнее желание, — она приставила кинжал, но не как Брисильда его острое, как клинок Хаттори Ханзо лезвие, а острие к сердцу Ахиллеса.

— Вот только не надо меня искушать, а впрочем, ладно:

— Мне бы взять с собой в дальний путь до Альфы Центавра образ той Машки, которая спутала меня с Федькой, Федором Ивановичем, когда я зашел в ванную комнату в поисках Агента Национальной Безопасности в романе Михаила Булгакова:

— Мастер и Маргарита.

— Его звали не Федька, и тем более не Федор Иванович, — сказала Кали. Это была она, принцесса Коллонтай, заснувшая в банкетном зале, а может быть даже:

— По плану, — стояла на запасном пути, чтобы спасти от окончательной смерти Троянского Коня Распи.

— У меня голова не намылена — я все вижу, — сказала Коллонтай, комендант и принцесса Царицына, и предотвратила попытку Дроздовского поднять руку, чтобы перехватить ее кинжал, нажав на него второй рукой, которая и довела его острие до самого сердца, и даже намного дальше, хотя с Той Стороны, он так и не вылез, несмотря на попытки Кали:

— Бронь за спиной была толще. — Как и у Ахиллеса. Только там была не бронь — как и здесь, скорее всего, — а мать Ахиллеса, бессмертная водная нимфа Фетида всегда держала там щит. И, как говорится:

— Более того. — Потому что Кали так и не смогла подняться с банкетных стульев, несмотря на то, что бездыханный, а точнее, окумаренный перст Распутина показывал на пятку Дрозда. Она не обратила внимания. Но все же сказала, когда Дроздовский, быстро отошедший от полученных, но не смертельных для него ранений, сомкнул железные пальцы на ее шее:

— А ведь я знала, что покойники иногда говорят правду, — имея в виду указующий палец проповедника Киннера Распи.

— Хорошо, мы можем начать всё сначала, — сказал Дро. Он встал, поднял длинными руками всё еще недвижное тело Распутина на свои могучие плечи, вышел из банкетного зала, и продолжил путь к огню. Но дверь на кухню оказалась закрытой, и Дро положил Распутина на стойку раздачи, как подарок благодарной свадьбы отличным поварам.

Однако Распи подарком не был, он очнулся чуть-чуть, как будто съел отравленный цианистым калием марципан, но, как говорится:

— Для него этого оказалось мало. — И упал вниз, уже на кухню, но невооруженным взглядом увидеть Распи было нельзя. Поэтому когда Дрозд вернулся, ибо передумал, и не стал заходить в банкетный зал, чтобы отобрать у Кали кинжал, который забыл взять сразу, и которым намеревался открыть запор на кухонной двери, или вообще просто:

— Оставить себе, как трофей.

— Убежал, — сказал Ахилл, и не вооружил свой взгляд, а если следовать классическому искусству:

— Глаз, — перегибом На Ту Сторону, где почивал:

— Их бин Распутин.

Он вернулся назад, рассмотрел, как с птичьего полета танцующий в последней смертельной схватке зал, и понял, что:

— Видит, как Коллонтай вонзила второй кинжал, в печень Василия, и протолкнула его дальше со словами:

— Прости, на шлагбауме Кремля в каракулевой шапке ты выглядел лучше.

— Врешь — не возьмешь! — неспешно рявкнул Василий Иванович, и потащил кинжал назад, Кали попыталась помешать ему, но получила удар тыльной стороной ладони в подбородок, упала и откатилась к эстраде. Но Василий не смог вытащить этот пенальти, ибо это был не простой острый клинок, а заостренная ножка от стула, а такие не только не берутся, но и:

— Не вынимаются: дерево столкнулось с ребрами, так это, как непослушный шар в снукере:

— Постучал, постучал по створкам лузы, да и упал вошедши, но не как пьяный из кабака:

— На снег, — а до самых печенок, как говорил Владимир Высоцкий, до самого — хотя и не гнилого — нутра и его величественного, как Вавилонская Башня, позвоночного столба, которая рухнула еще раньше, до этого всем памятного события:

— Гибели Василия Ивановича. — Зацепилась щепка за печенки, чуть-чуть не доплыл, упал под ноги танцующим в последнем танце бойцам.

Коллонтай увидела огромного, как тень Отца Гамлета Дроздовского в проеме, соединяющем зал и потустороннее для простых посетителей пространство. Она бросила кинжал, но Дрозд поймал его и отправил назад — прямо в ее луженое горло. Кали упала поперек Чапаева — своего любимого любовника. Хотя была замужем, или мечтала выйти за Дэна, который давно уже лежал в баре под ногами Фрая.

Далее, кто убивает Дроздовского?

В живых остались только:

— Фрай и Эспи — из Метрополя, и Камергерша. Из Ритца — Дроздовский. Из Коня: — Врангель, — и сам Распутин. Скорее всего, далее остаются только Врангель и Камергерша плюс Эспи. Но и ее ранили. Врангель стоит на коленях и держит ее голову:

— Убита, — говорит он.

— Кто убит? — спрашивает Камер, поднимая голову, и видит в открытое окно, что в город идет бронетанковая колонна Аги-Махно, и Леньки Пантелеева и Ники Ович. Елена и Котовский готовятся к последнему бою. Все еще сзади, почти у Волги, тачаночная дивизия Жены Париса, в которой с ней вместе Буди — конь, Вара — пулеметчик, Пархоменко — снайпер.

 

Глава 57

— У нас еще есть снаряды? — спросила Елена.

— Нет, — ответил Котовский. Он через восьмикратный бинокль смотрел на туман, за которым, по его мнению, враг готовился, — как он выразился:

— Преподнести нам сюрприз в виде Троянского Коня.

— Ты думаешь он существует на самом деле? — спросил Елена.

— У меня было видение.

— Когда?

— Как обычно: ночью.

— Это я приходила.

— Ты? Нет, это было не видение.

— А что это было?

— Чудное мгновенье.

— До пяти утра мгновений не бывает.

— Нет, было, было.

— Я тебе точно говорю: ни-че-го не было.

— Да? Откуда тогда дети?

— Вот из ит, дети?

— У меня будут дети, я чувствую.

— Если бы ты чувствовал, я бы тоже знала.

— Тем не менее, это факт: я знаю — ты нет.

— Я уверена, что не будет. И знаешь почему? За туманом танки.

— Серьезно? Если бы это были танки, или хотя бы броневики — я бы слышал.

— К сожалению, сегодня возможно только одно из двух: либо ты не видишь, либо не слышишь. А так как ты ничего не видишь даже через цейсовский бинокль, то и ничего не видишь естественно.

— Но что-то я все-таки должен видеть.

— Убери бинокль с глаз, ибо так у тебя идет систематический перелет.

— Да? — он опустил бинокль, и понял, что действительно: тишина что-то уж слишком напряженная.

— Я больше всего боюсь, что нас начнут атаковать белые.

— Так ты за белых?

— А ты?

— Волею судьбы я поставлен на этой стене, и буду ее защищать до победы или безвременной, так сказать:

— Утрате человеческих способностей.

— Почему?

— И знаешь почему? Не будет времени точно разобраться, где белые, где полосатые.

— Хорошо, тогда мы вместе не поддаемся ни на какие провокации, ты согласен?

— Думаю, да, но тогда и ты: делай, как я.

— Разумеется, но по-своему.

Заградотряд Аги и Махно не пошел, как хотелось им сзади, расположился по флангам, ибо Ника Ович сказала этим парламентерам из зада, как она выразилась:

— Иначе. — И повторила: — Иначе мы повернем оглобли в обратную сторона. А Ленька Пантелеев положил при этом правую ладонь на Кольт сорок пятого — левую на десятизарядный Маузер. Почему именно на десяти, а не как это принято в экстраординарных случаях:

— Сразу на двадцати.

— Я умею очень быстро перезаряжать обоймы, — ответил Ленька группе международных наблюдателей, которой представилась, наконец, разобравшись с туманной обстановкой на дымном поле боя Жена Париса. Она прибыла в расположение союзнических войск: танковой и броневиков дивизий с Пархоменко, одетым, как английский офицер. Сама же представились слегка распущенной сестрой королевы Маргаритой, или, как она представилась с улыбкой:

— Зовите мне просто Марго. — И добавила, обращаясь к Пархоменко:

— Сними их крупным планом. — Парик с киноаппаратом в мозолистых от постоянных упражнений со снайперской винтовкой лапах, и фотокамерой со вспышкой за спиной, попросил массовку, как он выразился:

— Побегать немного вокруг, чтобы рассеять дымный туман, скопившийся на Месте Встречи — не вовремя. И снял всю диспозицию. Никто и не пикнул в надежде на новые костюмы Адидас и Монтана, которые привезут в следующий раз наблюдатели, по их словам:

— Для доблестных штурмовиков Царицына.

— А сейчас, что? — спросил дотошный Ленька Пантелеев.

— Тушенка из китайцев, простите оговорилась, просто:

— Из Китая, сгущенка из этого, как его?

— Из Польши, что ли? — спросила Аги.

— Нет, из Польши хорошие кисло-сладкие яблоки, а это из этой, как ее?

— Не смотри на меня, я не знаю, — ответил Пархоменко.

— Из Белоруссии? — спросил тоже заинтересовавшийся Махно.

— Вот? Та не, вот Пархоменко — офицер ее Величества сказал уже, повтори, милый друг, а то я опять забыла эту связь с Джеймсом Куком.

— Я не знаю, — Парик от волнения даже сменил кинокамеру на простую — хотя и цветную — фотографию.

— А вот теперь вспомнила, — принцесса британская засмеялась, и добавила:

— Как в древности надо записывать: то сено, сё — солома.

— Так какой же будет ваш окончательный ответ? — уже с подозрением воскликнула Ника Ович.

— А вы не слышали?

— Нет, нет и нет, — раздались уже не шутку разволновавшиеся аборигены.

— Не-зна-ю.

— Вы переведите по-человечески, — взмолился сам Батька Махно, поняв, что может оказаться:

— Нажил трех-четырех жен, если не считать остальных, — а понять заветных слов Джеймса Кука не в состоянии. У некоторых даже мелькнула тоже заветная мысль:

— Неужели одного из парламентеров — представителей можно будет съесть? — Так сказать:

— Не знаю, не знаю, а товар-то на самом деле представлен прямо здесь лицом. И только еще волновала мысль:

— Кого? Его или ее? — Так сразу не скажешь, что лучше. Подумаешь одно, а может оказаться, что лучше бы было другое.

В конце концов, Маргарита и сама испугалась, что да, додумаются, как те доисторические аборигены времен Джеймса Кука, и съедят, не разобравшись до конца, что:

— На самом деле: не надо было. И. И, присев на корточки, нарисовала на песке два острова в океане, где:

— Да, друзья мои, тоже живут люди. Но, продолжала она, когда их спрашивали, возвращавшихся с рыбалки:

— Ты с какого острова, с первого, али со второго…

— Ну, как про номера интернационала, — вставил Пархоменко.

— Продолжаю, несмотря на неуместное вмешательство киномеханика:

— Не знаю. Народ безмолвствовал так как был в шоке, ибо:

— Не расписываться же в собственной невменяемости? — И отпустил их с богом, видя, что зелено-желтые мешки с этим Не Знаю остаются у них. Махно улыбнулся и хлопнул себя ладошкой по лбу, как Ньютон, увидевший, что сверху к нему летит яблоко:

— Щас пойму зачем. — И понял!

— Это кенгуру. Что тут началось, и песни про грядущую победу, типа:

— Дан приказ ему на запад, ей — в другую сторону, — и:

— Всем по форме к бою снаряжен, собирался с голодухи штурмовать царицинский бастион. — Теперь, как говорится: обождет. Начали заключать пари:

— Что это? — живые эти поросята кенгуру, или уже закатанные в консервные банки, как наши бычки в томате. В результате.

— В результате, я назначаю штурм Царицына на четыре утра сегодня! — рявкнула Ника Ович, да так зло, что Аги, бывший командир Заград ее отряда, не стала даже вмешиваться. Ибо.

— Ибо, да, друзья мои, под видом Не знаю принцесса Савская, как обозвал ее Ленька Пантелеев, приперла вместе со своим — скорее всего очередным любовником — просто-напросто местную, с Волги:

— Волбу — дефицитный товар в пивных барах будущего, но здесь и сейчас уже надоевший хуже горькой редьки.

— Вот вам и Не знаю, вот вам и наше рабоче-крестьянское любопытство, англичане покупают нашу любовь и дружбу за нашу же исконную воблу, и теперь за файф о клок чаем из самой Индии, или даже из той же Австралии, где много-много этих диких НеЗнаю, будут разглагольствовать о:

— Не знаю даже какой феноменальной доверчивости наших местных:

— Ни хрена не знаю. Есть не стали, ибо как сообщил Батька Махно и Ника Ович:

— Воды нет из-за отрезанной от наших коммуникаций Волги, а есть только спирт, цистерна закопана за надежным бугром, а это сорвет не только планы Царицына:

— Разгромить нас на нашей же территории, но и наши планы:

— Взять Царицын. И голодные цепи. Угрюмо выйдя из тумана, побежали к городу.

— Вон они, — только и ахнул Котовский. А Елена даже обрадовалась:

— Дождались, наконец голубчиков.

Далее, гранатометы вместо пушек вынесены за ворота города.

Все бежали и только ждали, когда начнется артподготовка. Ленька даже поспорил с Никой, что первым услышит, как Камергерша — он до сих пор думал, что крепостью командует Камергерша, что значит оставить разведку заниматься любым сексодромом, кроме ее прямой работы узнавать, что сейчас есть и пьет противник, и делает ли это вообще систематически:

— Подсматривать за ними надо, а не самим только этим и заниматься, — говорила и Ника Ович, и добавляла:

— Вы на нас не смотрите, нам можно, а вам нельзя. — Никто не мог понять почему, как говорил Пушкин, и торговал маркитантками, как его предки землей. В результате первая атака захлебнулась, ибо Котовский и Елена Прекрасная кинули жребий, и вышло ей идти на Вы. А именно, Елена вышла за ворота крепости с отрядом гранатометчиков, и устроила, как выразился один из них:

— Облаву на лис. — Хотя каких лис — не ясно, потому что цепи шли открыто даже без броневиков и танков, одна инфантерия.

— Зачем это сделано? — задала себе вопрос Елена, — непонятно. Но не стала заморачиваться, и расстреляла и первую, и вторую, и третью шеренги голодных махновцев и других — не знаю уж, как их и назвать.

— Что это было? — спросил в испуге Ника Ович, загоравшая во время этой атаки, как резерв на своем броневике. — Чего вы испугались, это были не настоящие фаустпатроны, а древние кидалы.

— Чем они отличаются, просвети, — спросил уцелевший во всех трех атаках парень.

— А тебе отвечу, — как говорится, но и ты ответь сначала мне: — Почему ты уцелел в целых трех штурмах?

— Дак.

— Вот тебе и Дак, взять его подстражу!

— Нет, нет, я сейчас объясню: я подныривал под них.

— Так вот именно, друзья мои, подныривать надо под эти гранатометные снаряды, так как летят они не по прямой, а сверху вниз. Отпустите его, он щас возьмет Царицын, дайте ему роту, дайте ему взвод.

— Не надо, я один возьму.

— Серьезно?

— Да нет, шутка, конечно. А впрочем, извольте, дайте мне только премию заранее.

— Чего ты хочешь? — спросил, подходя Ленька Пантелеев.

— Две больших бутылки кока-колы — раз, костюм монтана или адидас.

— Два, — Ленька загнул на всякий случай палец, чтобы в случае, если попросит много, не дать больше десяти. А как? Пальцев-то у меня на руке только десять, дальше сосчитать не могу.

— Большой хлеб и большой круглый сыр — три.

— Хлеб и сыр заодно, что ли считаем? — спросил Ленька, повернувшись к Нике, сидящей на броневике. Броневики и танки пока не трогали, так как понимали:

— Даже при большом желании вернуться назад не удастся:

— Керосин-то кончился. — Только на один конец осталось. Конечно, тут бы как раз можно сказать, что:

— Лошади лучше, — но только не в броне-танковом дивизионе.

— Пусть будет всё вместе, как три, — сказала Ника, — на счастье.

И парень прошел, а точнее, пробежал в город под взрывами гранат.

Елена была разочарована:

— Столько снарядов было израсходовано по одному легионеру, так не делается. — И сама решила догнать его. Но парень быстро залез на крепостную стену С Той Стороны — ворота давно были открыты настежь, и не только потому, что не нашлось достойных охранников, какими были Лева Задов и Мишка Япончик, но и имело смысл заманить их сюда, как удава в стеклянную клетку, уверенного на все сто почти, что:

— Здесь только его и ждут аппетитные, хорошо прожаренные, а до этого еще и четыре часа тушеные, кролики. И даже успел открыть одну двухлитровую бутылку кока-колы и порезать сыр на толстые пластины, и даже положить его на уже даже неизвестно когда порезанный аккуратными кусочками хлеб. И сказал:

— Да, но только после свадьбы.

— Что ты сказал, подлец, повтори! — крикнула Елена, — и бросила в него, но не гранату, так как все они кончились, а копье, как амазонка. Но он уклонился.

— Уклонист несчастный, — выдала она трафаретом.

— Я мог бы поймать его, но подумал, что:

— Мы никогда не жили плохо, а поэтому не стоит и начинать переходить в первобытный век, как вы, миледи.

Далее где-то: Эспи видит из окна ресторана… что же это было, неужели ушло уже это облако? Фантастика, жаль. Надо точно сразу хватать первые попавшиеся обрывки бумаги и записывать, хоть в туалете, как Василий Розанов. Хотя бы это записать:

— Полки идут в атаку на штурм крепости с песнями, как-то:

— И первый маршал в бой нас поведет, — а он этот будущий маршал, как раз и сидит на стене, ибо это пулеметчик Жены Париса Вара, первым прорвался в Царицын, и. И открыл огонь из пулеметов, расставив их с расстояние один метр. Далее? Будет видно. Кто же за кого воюет? Вара послан Женой Париса, или сам убежал от нее? Скорее всего, убежал, потому что есть данные, что Пархоменко-снайпер снимает его, увидев на стене, как командира пулеметной роты. Далее, Ника Ович за белых, но до этого, по распределению, так сказать, была за полосатых. Махно побывал за всех. Ленька Пантелеев тоже был и там, и здесь, а вот Аги всегда за белых. За кого Жена Париса? Хотя ее бригада: Пархоменко, Буди и Вара — все за полосатых, но как были распределены на старте? Ибо это тоже влияет на их действие в решающий момент. За кого Жена Париса, и кто это вообще? Получается, что в Ритце полосатые, но не все. Там еще жива Камергерша. Врангель тоже жив, Дроздовский. За кого Распутин, он тоже еще не убит. На Стене тоже: Елена за белых, Котовский по определению, а также и по распределению за полосатых. Фактически бронетанковая армия Аги, Махно, Леньки Пантелеева и Ники Ович — за белых. Красно-зеленые, они же полосатые могут победить в ресторане Ритц и тогда окажется, что центр города занят ими, стена — с переменным успехом, а атакуют белые. Как, собственно и было почти в самом начале, когда полки вели на штурм Царицына по очереди Корнилов и Деникин, хотя сами защитники Царицына не всегда понимали, что именно и есть:

— Полосатые. Как говорится:

— Дали знамя, а вы бегите, и отражайте атаки, а уж нападающие на вас всегда будут, ибо:

— Их всегда есть у меня. — Как, например, быков священных на необитаемом острове, съедите, так как не знаете, что у вас две головы, а не одна. С одной вы справитесь:

— Это приказ Одиссея и страх перед богами, — но из второй головы вам передут обратную информацию, что, мол:

— Старик был неправ, и вообще часто отдает противоположные друг другу приказы:

— Кусайте на здоровье! — И приехали, самих сожрут еще не успеет зайти солнце. Вот это и значит:

— Не знаю, за что. — Как думал и Робинзон Крузо, между прочим:

— Едят ведь несмотря на то, что люди ничего плохо не сделали. Удивительно, но это только кажется, что ничего, а так-то, как было уже сказано:

— Знать надо, что у вас две головы на плечах, а не одна. И это было известно, но только тем, кто прилетел с Альфы Центавра.

 

Глава 58

— Переходите на нашу сторону, — сказала Елена, и оглянулась, нет ли поблизости Котовского, ибо есть ли у него две головы, работающие попеременно, как ходят русские:

— Шагом, но не быстрым, а попеременным, — точно неизвестно. И более того, придя в неистовое беркерсиерство, может и нарочно отказаться от благ, предоставляемых вторым столом.

— Можете ли вы мне обещать на праздничный ужин После Победы Курицу с каштанами и Пулярку с трюфелями?

— Я предпочитаю блондинок.

— Вот?

— Шутка, но я не понимаю, в чем ваше да, и в чем — нет. Ибо и то, и другое:

— Просто куры. — Или вы не всегда любите кастрированных?

— А в чем ваше: да и нет?

— Кастрированные лучше, ибо никогда не огорчают мужчин, потому что на вопрос:

— Хочешь ли ты? — отвечают:

— Я всегда хочу. — Обычные иногда встают в горле. И более того:

— Даже занимаются предательствами.

— Не думаю, что в этом между ними есть разница. Просто один предатель жирней и дороже. Ты знаешь, сколько стоят трюфеля?

— Я пробовала только конфеты.

— Если мы победим, я приглашу тебя на пулярку с трюфелями.

— Но чтобы была и курица с каштанами.

— Вы просто Маркиз де Сад в юбке.

— А вы?

— Я мечтаю стать главнокомандующим.

— Их есть у меня.

— Не думаю, что вы победите. И знаете почему? Вы зажаты между нашей объединенной армией броневиков и танков, и беркерсиерами Врангеля.

— Не думаю, что он выберется живым из того заколдованного замка, где сейчас находится. И все-таки:

— Мы вместе? — Елена села на колени командиру пулеметной роты. Таким образом, Котовский оказался тем Гектором, который один встал на защиту крепости. Ибо, ибо. Ибо Вара прекратил отсекать от броневиков и танков вездесущую инфантерию, и колонны беспрепятственно вошли в город. Гранатометчики Котовского подбили несколько танков и броневиков, но это была стрельба не прямой наводкой, и тем более, не прицельная, а только пристрелочная, ибо велась сверху, по дуге, а броневики и танки двигались, и катапульты древности, редко попадали точно по цели. Котовский забаррикадировался в башне, в надежде поджечь еще несколько десятков врагов, но был брошен по совету Ники Ович:

— На съедение мышам. Он сам себя заточил — так пусть там и сидит, пока не сдохнет. И прошу не бросать ему ничего, что можно бы съесть, кроме пулярок с трюфелями, и никогда:

— Кур с каштанами, — пусть разжиреет и лопнет, как переспелый царицынский арбуз. Елену взяли в плен, и хотели обменять на:

— Одни на одного — другие на другую. — Махно и Аги хотели купить Врангеля, а Ника Ович и Махно — его жену Камергершу. В чем да и нет, в этом выборе воины не могли понять, и голосовали просто:

— Одни за Аги и Махно, а другие за Махно и Нику Ович. Елена в это время, пока шел пир сначала на Стене крепости, потом ближе к ночи, в Метрополе, где, как говорится:

— Все ушли на фронт, — но не все еще были там убиты:

— Стояла в обычном для этого города месте, на центральной площади, чтобы хорошо было видно из Метрополя: в деревянном щите, где до этого последний раз стояла Камергерша. Хотя не она была ее мамой, а дура Агафья, и болван Махно, которые ее до сих пор не узнали, что прекрасная леди:

— Их родная дочь. А когда узнали — испугались, что их могут посчитать за предателей, ибо. Ибо, они вышли ночью при свете факелов из кабака Метрополя, чтобы посмеяться над пленным трофеем, и покидать в нее яблоки и груши, которых было слишком много в этом году — хотя не исключено:

— Эти остались еще с прошлого года. — И. И увидели, наконец, на ее плече лилию, которую еще при рождении — точнее, немного после него — Аги наколола на плече своей любимой, первой и единственной дочки Лены.

— Зачем? — не успел тогда спросить Махно, так как попал на стажировку демократии в Сибирь. И она ответила его невидимому Астралу:

— В честь Александра Дюма-старшего, — которого я очень любила.

— Почему любила? — спросил Махно.

— Потому что, как только полюбила тебя — так бросила школу, где учила детей мировой литературе, и забыла не только Дюма, но и Шекспира с Данте вместе взятых. Как в песне:

— Ах, Вольтер, мой Вольтер! И Жан-Жак Руссо вместе с его Маркизом де Садом, где вы, где вы, милые мои друзья? Не драма, однако, а:

— Трагедия. — Практически без любовных треугольников, ибо — Каки в языческом храме треугольные, когда очереди стоят километровые. — Как и говорил по этому поводу Владимир Высоцкий Маньке Аблигации:

— Работать надо.

— Это она, — схватилась за сердце Учительница-Агафья, боевая подруга Батьки Махно.

— Кто?

— Твоя родная дочь.

— Да? Но я, кажется, тогда был в очередной тюрьме, нет? Хорошо, щас проверим. — И приказал принести пулярку с трюфелями и курицу с каштанами. — Посмотрим, что выберет, и решим: казнить или миловать.

— Ты совсем оскотинел, сукин сын! — рявкнула Аги, и вытащила саблю. — Я тебе только что сама сказала: это она.

— Я не понимаю, почему?

— По ли-ли-ии на плече, ты Александра Дюма хоть читал когда-нибудь?

— Конечно читал, в тюрьме мне больше заняться было нечем. Но там это было нарисовано, чтобы запомнить предателя.

— Дубина ты сие протяженная, наоборот, из вечной любви! Ибо как можно любить вечно?

— Как?

— Только как в публичном доме, представляясь своей любимой грезившимися ей мужиками.

— Прости, я до этого не додумался.

— Ты плохо учился, — вздохнула Аги и, бросив саблю опять в ножны, провела Нестору Заднюю Подножку в падении. Махно не стал отвечать контрприемом, так как как раз принесли заказанные им блюда:

— Пулярку и кастрированную Пулярку, правда с разными внутренностями.

— Выбирай, — сказал Махно, обращаясь к Елене.

— Я буду только фисташки из Пулярки и трюфеля из Курицы.

— Да?

— Да.

— Но как это сделать? — обратился Махно к Аги, тем более, что фисташек здесь вообще нет, ни в Пулярке, ни в Курице, а только каштаны и трюфель, а тем более не трюфеля. Ибо это не конфеты, как она скорее всего думает.

— Сложная задача, я тоже не знаю, как теперь расположить к себе этого Сфинкса, — сказала Аги.

— Не можете? — спросила Елена.

— Увы.

— Нет.

— Тогда я вам скажу, что надо сделать: засуньте эти французские кулинарные изделия себе в жопы — авось выйдут через рот. Это будет очень культурно:

— Срать через рот, а кушать через жопу.

— Блистательный ответ, — сказал Махно. Аги, правда, покачнулась.

— А теперь, — продолжила, закованная в деревянный щит дама, — так как папа меня признал, выпустите меня, пожалуйста.

Елену освободили из щита, и она, повертев немного головой, и сделав зарядку для рук — ушла.

— Куда это она? — спросила Аги.

— Не сказала, — только и ответил Махно. А направилась она прямым ходом в отель Ритц, разобраться с оставшимися там предателями.

— Мне кажется, она полосатая, — сказала Аги, — ты не заметил?

— Дак естественно, иначе за что ее поставили сюда раком, — он показал на деревянный щит, всегда готовый принять новую или нового постояльца, ибо никогда не ломался, а всегда только запирался, как Маркиз де Сад в Бастилию в числе всего пятидесяти заключенных из всего Парижа.

— Почему? Ответ простой:

— Многие не любили этих садистских тюремных наслаждений, поэтому их и не сажали.

— Неужели так было? — спросила, подходя к этому факельному шествию Ника Ович.

— А я думаю, это правильно, — сказал Ленька Пантелеев ее сопровождавший:

— Садиться только если уж очень хочется.

— Как при царе, — сказал кто-то, и никто не удивился, естественно — ведь это и были:

— Белые.

— Да, тогда и сидели только те, кто хотел.

— А те, кто Не, то и не сидел. И кстати, вспомнили Котовского, который сам себя сейчас посадил в башню, и пулеметчика Вару, убитого на стене, и уже мечтавшего:

— Жениться на ей, на Елене Прекрасной.

Да, друзья мои, Вара — пулеметчик Жены Париса был убит снайперским выстрелом Александра Пархоменко. После того, как прекратил отсекать инфантерию от бронетанковых машин Аги, Махно и Ники Ович, Леньки Пантелеева.

— Он воровал, — оговорился Пархоменко, обращаясь к коню Буди, который даже покакал лишний раз по этому поводу.

— Что воровал?

— У меня патронов постоянно не хватает, — ответил Парик, и выбросил из затвора дымящуюся гильзу.

— Чепуха, у его пулемета совсем другие пули.

— Пули другие, а патроны одинаковые, — сказал наставительно Пар.

И добавил: — В любом случае, я видел, что он перешел на:

— Другая Сторона.

— Дурак ты Сашка, на стене были наши. Жена Париса тебе бошку оторвет, ибо мы и хотели взять их в:

— Клещи-и.

— Вара, Котовский и Елена на Стене Царицына, мы сзади с Волги, а этот джем для нашего торта, бронетанковые, так сказать, соединения, были бы нашим десертом.

— Я не знал. И тут подошла Жена Париса. Далее, выход из этой ситуации.

— Зачем ты убил мово пулеметчика, Александр Пархоменко? — спросила она, а Буди только потрепала за морду. Хотя и это можно было при желании понять, как:

— Ты тоже дождешься! — Буди испугался, подумал: сошлет на конюшню драть придурошных лошадей, а я отвык уж, кажется, служить в публичном хаусе. Надо попроситься куда-нибудь в другое место.

— Есть мнение, — продолжала Жена Париса, — что резидентом Новой России будет Распутин, по кличке:

— Их бин Распутин.

— Он имеет связи в Хермании? — сразу попытался развить свою нарождающуюся мысль Буди.

— Нет, нет, Буди, не сомневайся, это действительно важно. Ибо.

Ибо этот Фрай, тоже претендующий На, так сказать, их имеет. Но, думаю, нет. Зато с ним можно произрасти Сибирью.

— Там шишки и мишки, а они нужны нам? — спросил осмелев Пархоменко.

— Не скажи, милый друг, — она походя погладила его ниже пояса, там нефть и газ.

— Зачем нам нефть? — тоже удивился Буди, — грязищу только разводить.

— И газ, — поддержал друга Пархоменко, — что им, травиться? Ибо врагов к тому времени, когда мы его добудем не будет. Лучше Фрай.

— Или Эспи, — брякнул конь Буди, но не Киннер, как Распутин, а наоборот:

— Кентавр настоящий. Копыта, член — Распутину не тягаться, морда:

— Во! — Усы, как у заморской крысы. И именно эти усы навели Жену Париса на мысль:

— Пойдешь в Царицын и будешь пугать народ, мол:

— Я уже здесь, готовьтесь к приходу следующего.

— Следующего-заведующего, — спел Пархоменко.

— Нет, а в натуре, кто следующий-то? — спросил Буди. И добавил: — Давайте лучше останемся тачанкой. Со всеми ее колесами и другими неизбежными недостатками. Чё-то мне страшно.

— Друзья мои, вы должны быть в курсе, что боязливые никогда не войдут в Царицын, а будут просто, как бедные родственники всю оставшуюся жизнь ловить рыбу на Волге, где уж не будет даже в воображении сочных и жирных, очень полезных к праздничному столу осетров.

— Я думал, Рыбак переводится, как Человек Умный, — сказал Пархоменко.

— Нет, к сожалению, но нет, — пропела Жена Париса, как раз не умный, а только:

— Человек Бедный.

— Да? — обрадовался Буди. — Так может прикинемся бедными и останемся здесь, на Волге? Зачем зря мучиться, и брать Царицын, который и так уже битком набит претендентами на царство.

— Мы и не будем его брать, — сказала она, ибо вы думали зря я отказался от Заднего Удара всей дивизией в жопу этой броне-танковой группировке Аги — Ника Ович и Махно — Ленька Пантелеев?

— Гениально, — пропел Буди, — мы войдем в город просто, как Умные Люди.

— Не спеши поперед мамки в пекло, молодец, ибо я уже сказала, и еще раз повторю, мы пойдем, как:

— Люди бедные, — но зато без боя, — добавила она.

— Очень, очень умно, — резюмировал Пархоменко за что взад получил свою ружьё с прицелом, но:

— Чтобы пронес его в город в разобранном виде, а то и сам встанешь в деревянный щит и для нас наделают. Не для этого мы премся туды-твою, чтобы вот просто проиграть.

— А во что мы будем играть, в рулетку? — спросил Пархоменко.

— Какую еще рулетку?! — спросила она, — да и в любом случае ты будешь сидеть в засаде.

— Где?

— Сам выбирай.

— Я…

— Не я, а одно из двух: либо проберешься в Ритц с двумя кольтами, либо залезешь на ту же колокольню, в которой сидит Котовский, но не внутри, а на самой ее верхатуре будешь ждать моего сигнала к ликвидации.

— Когда он будет?

— Как только я скажу: к ликвидации приступить — вали его. Из длинной винтовки со снайперским целом.

— Целом?

— Целом при винтовке.

— Значит, все-таки с прицелом.

— Думай, как хочешь, но лучше прямо сейчас выбирай, кто тебе будет давать задания: я или пушкинская Моська, в роли Цербера подземного царства.

— Ну, хорошо, целом, так целом. И кого, значится, я должен шлепнуть этим Целом?

— Это другой вопрос, а ответ будет таким:

— На кого я положу вот этот батистовый платок с зеленым яблоком, нарисованным в его центре — в того и стреляй. Да так, чтобы попасть в это яблоко.

Они вошли в город, как люди бедные и никому не знакомые, но какой-то однорукий бандит под видом нищего у ворот окликнул Жену Париса:

— Слышь ты, дай мне немного денег.

— Я щас те вторую лапу отрублю, придурок однорукий, — тявкнула она.

— А-а! значит вы имеете оружие под полой, — не обратил внимания на ее приветствие Лева Задов, а это был именно он, хотя по мнению многих:

— Давно уже был убит до конца.

— Но конец, как я вижу, перед нами, — сказала задумчиво Жена Париса. — Ладно, на вот те пятак, и пойдешь за мной.

— Я вам не пацан, которому Пушкин давал пятак, и он радовался, как будто получил денег на проезд через Стикс. Мне надо больше, — он подпрыгивая побежал сзади.

— Сколько?

— А сколько стоит бриллиант Сириус?

— Что?! Он у тебя?

— Да.

— Покажи.

— Не с собой.

— Понятно. Врать любишь. И знаешь, что: иди отсюда, люди смотрят, ты привлекаешь внимание, как сломанный велосипед, ибо многие думают:

— Ясно, что починить уже нельзя, а тогда непонятно, зачем здесь валяется.

— Хорошо, но только сразу скажи: согласен, если я положу тебе на голову яблоко?