Теперь мы подошли к вопросу о том, почему Ленин был против соединения научного социализма с той религией, которую проповедовали в России богоискатели-веховцы, с одной стороны, и с другой — богостроители из социал-демократов: Луначарский, В. Базаров, М. Горький и другие. В 1908 г. Ленин писал А. М. Горькому: «Разговаривать с людьми, пустившимися проповедовать соединение научного социализма с религией, я не могу и не буду».

Для некоторых коммунистов, довольствующихся отдельными ленинскими цитатами, эти слова Ленина, вырванные из исторического контекста, стали аксиомой, окончательным и желанным запретом на всю будущую историю наперед, избавляющим их от самостоятельной умственной работы в каждом конкретном случае. Эти товарищи забыли, что научный анализ требует рассматривать деятельность личностей, партий и классов в конкретных исторических условиях. И нам придется выяснить причины этих ленинских слов, выяснить, о какой именно религии говорил Ленин в письме Горькому, вспомнить религиозную и политическую обстановку, в которой складывалось и отношение ленинской партии к господствующей религии и к «христианскому социализму», выяснить, что представлял собой этот «христианский социализм». Итак, займемся расследованием, соберем факты, чтобы сделать выводы и усвоить их.

И отныне не будем забывать о том, какими страданиями, бедствиями и жертвами расплачиваются народы за невежество и верхоглядство своих вождей, за лукавство пастырей и за собственное невежество, умственную леность, нежелание читать, думать, искать и постигать истину. Темнота и невежество в конце концов оборачиваются адом.

Будем помнить также о том, какую цену сегодня платит Россия за идейный разброд патриотической оппозиции, за самоуверенность и вождизм ее лидеров, за догматизм части коммунистов, становящихся ныне одной из реакционных сил, преграждающих путь эволюции. Цена самости, догматизма, невежества, цена разъединения — гибель душ наших детей, страдания и вымирание народа.

* * *

…После поражения революции 1905–1907 гг. в России в среде интеллигенции и попутчиков революции воцарились упадочнические настроения, отказ от революционно-демократических традиций, идеологическое оправдание контрреволюции. Деморализованные меньшевики насаждали в массах идеологию капитуляции перед царизмом, призывали рабочий класс к соглашению с буржуазией, добивались ликвидации партии революционного марксизма и прекращения ее легальной деятельности.

В этой атмосфере уныния и распада среди интеллигенции, в том числе и социал-демократической, заявили о себе богоискательские и богостроительские идеи. Богоискательство было особенно популярно в буржуазно-интеллигентской среде.

Богоискатель Д. Мережковский, предчувствуя апокалиптическое нечто, что должно измениться и что лежит глубже, чем всемирно-исторические судьбы православной церкви, писал: «Вместо живого духа (царя) Петра осталась в русской государственности лишь мертвая буква, мертвая казенщина, в которой нет уже никакого идеала ни человекобожеского, ни богочеловеческого, а есть лишь отрицание всех вообще религиозных идеалов, почти циническое безбожие, нигилизм современного русского самодержавия… Если бы русская церковь могла выйти из паралича относительно самодержавия, то тотчас бы предстала перед нею задача найти утраченный религиозный смысл русской государственности, раскрыть новое учение о власти в смысле христианском, то есть о переходе от власти к свободе, от меча железного к мечу духовному, о преображении государства в церковь. Я называю это учение новым, потому что доныне во всемирной истории христианства все учение о власти сводилось к известным словам апостола Павла, понятым в самом грубом, кощунственном смысле: Всяка душа властем предержащим да повинуется. Несть власть аще не от Бога. Но таким пониманием в настоящее время не удовлетворяется не только максимум, но и минимум религиозных требований, бессознательно живущих даже в русской, так называемой атеистической интеллигенции… Паралич идет оттуда, из Византии» (Мережковский Д. Больная Россия. Л., 1991, с. 59–61).

В то же время Мережковский сожалел о неисполнимости православного идеала «чистого христианства», пришедшего из Византии, — идеала, который всякому нормальному человеку покажется порождением человеческого недомыслия либо чьим-то намеренным искажением: «Мы никогда не были на той созерцательной религиозной высоте вселенской, какой достигала Византия… Мы до сих пор во всей нашей религиозной истории жили христианством или даже лишь тоской по христианству, по религии чистого и крылатого созерцания. Эти крылья уносили каждого из наших великих подвижников, великих молчальников, в леса, в скиты, на молитвенный камень, в узкий и темный затвор. Уносили от людей, от жизни „мира сего“, с его трепетами, муками, радостями, с его падениями и восстаниями. Если некоторые и возвращались к людям, — они возвращались просветленными, чуждыми, ненужными здесь, уже почти нездешними. Это были одинокие, исполнившие завет своей одинокой веры. А для остальных верующих завет был тот же, только не исполняемый ими по слабости, стоявший около, пока они жили, работали, любили, действовали, — завет не входивший никак в их действия и все действия собой осуждающий.

„Отрекись, во имя Христа единого, от всего, ибо все во зле лежит, — и получишь великую награду на небесах. Культура, наука, красота, любовь — все это мешает тебе остановиться духовным взором на Христе и, всецело в Его созерцание и приобщаясь к голгофским мукам, — спастись. Пост, покаяние и молитва — вот твои действия, твоя жизнь, твой путь к спасению. Других путей нет“. Это, конечно, идеал, которого достигали немногие; но разница лишь в степенях приближения, а уклон один: „поскольку ты в жизни и в действии, постольку ты вне религии: поскольку ты верующий, идущий ко спасению, желающий приблизиться к Богу, постольку забывай о них, отрясай прах земной“. Я говорю нарочно резко, без переходов, без теней, для того, чтобы яснее выявить принцип христианства, только христианства, религии, остановленной в лике Христа и потому сделавшейся религией чистого и бездейственного созерцания в наивысших своих точках» (там же, с. 86–87).

Этот средневеково-монашеский православный «идеал», это лжетолкование слов Христа «Царство Мое не от (ветхого) мира сего» через придание им смысла: не ищите Царства Божия на земле, удалитесь из мира и дожидайтесь загробного царства Небесного, — и есть самый страшный паралич. Но этого никак не мог понять Мережковский.

Размышляя о происходящем в России, Мережковский пришел к выводу, что атеистический социализм — это царство антихриста, царство Зверя. Россия совершает нисхождение. Для православного человека единственно русское — чтобы царь впредь держал грознее, ибо свобода — что-то богопротивное, а рабство — богоугодное. «В свободе — грешные, в рабстве — святые. Святая Русь — земля святых рабов». Однако вместе с тем он колебался в своих предчувствиях:

«Мы сидим в луже, утешаясь тем, что это вовсе не лужа, а „русская идея“… Св. Христофор не узнал Младенца Христа, которого нес на плечах. Не так же ли и Россия, слепой великан, не видит, кого несет, — только изнемогает под страшной тяжестью, вот-вот упадет, раздавленная? Не видит Россия, кто сидит у нее на плечах, — Младенец Христос или щенок Антихристов» (Там же, с. 195, 199).

Наряду с этими смутными предчувствиями, есть у Мережковского и глубокие прозрения: «Религиозным огнем крестилась русская общественность в младенчестве своем, и тот же огонь сойдет на нее в пору возмужалости, вспыхнет на челе ее, как бы „разделяющийся язык огненный“ в новом Сошествии Духа Св. на живой дух России, на русскую интеллигенцию. Потому-то, может быть, и оказалась она в полной темноте религиозного сознания, в своем „безбожии“, что совершила полный круговой оборот от света к свету, от солнца закатного к солнцу восходному, от Первого Пришествия ко Второму. Это ведь и есть путь не только русской интеллигенции, но и всей России от Христа Пришедшего ко Христу Грядущему» (там же, с. 44).

* * *

Д. Мережковский стоит отдельно от богоискателей-веховцев, бывших марксистов. Среди них первое место занимает основатель «нового христианства» Н. Бердяев — вначале «легальный марксист»[19]«Легальный марксизм» — отражение марксизма в литературе либеральной буржуазией. Возник в 90-х гг. 19 в. К этому времени марксисты показали несостоятельность идеологии народничества, а марксизм сложился в ведущее направление русской мысли. Среди буржуазной интеллигенции появились временные попутчики рабочего движения. Они печатались в легальных изданиях, используя некоторые положения марксизма для критики народников. По словам Ленина, для них разрыв с народничеством означал переход от мещанского социализма не к пролетарскому социализму, а к буржуазному либерализму. Они отрицали марксистское учение о классовой борьбе и диктатуре пролетариата и пытались приспособить рабочее движение к интересам буржуазии, восхваляли буржуазный строй и призывали пойти на выучку к капитализму.
 и «этический социалист»[20]Этический социализм — обоснование учения о социалистическом преобразовании общества внеклассовой теорией нравственности, отбрасывающее главные положения марксизма: классы и классовая борьба, социальная революция, диктатура пролетариата и др., — и выдвигающее на первый план моральные ценности и идею постепенного нравственного совершенствования общества. Теоретическое обоснование этический социализм получил в неокантианстве, лозунгом которого было: «Назад к Канту!». Неокантианство использовалось ревизинионизмом для борьбы с марксизмом и было чуть ли не официальной философской догмой оппортунистов из II Интернационала. В России получил распространение в лице Введенского, Челпанова и «легального марксизма».
, активный участник Религиозно-философского общества, инициатор создания Вольной академии духовной культуры. Бывшими «легальными марксистами» также были: кадет С. Булгаков — христианский социалист, позже ортодоксальный православный богослов; А. Изгоев — один из лидеров правых кадетов; П. Б. Струве, известный как автор Манифеста I съезда РСДРП, тоже ставший одним из лидеров кадетской партии; а также религиозный философ С. Франк.

Знакомство с марксизмом, развитие социал-демократического движения в России внесли свежие веяния и в затхлую жизнь казенного православия. В отличие от официального православия с его посмертным Царством Божьим на небе, богоискатели из бывших марксистов стали утверждать, что религиозные идеалы могут быть воплощены на земле. Они призывали к религиозной реформации, новому отношению к заветам Христа, видели назначение истории в реализации божественного в человечестве, в создании Богочеловечества, т. е. социальной организации, покоящейся на религиозных основах.

Для Сергия Булгакова марксизм был экономическим материализмом и был для него, по его собственному признанию, «кратковременной болезнью юности и переходной стадией на окружном пути к совершенно иному, религиозному мировоззрению, вследствие чего я в отношении к марксистскому материализму мог занимать только позицию борьбы, а для себя лично полного отсутствия к нему интереса» (Христианский социализм (С. Н. Булгаков): Споры о судьбах России. Новосибирск, 1991, с. 9–10).

Еще в 1903 г. Булгаков издал сборник своих статей под названием «От марксизима к идеализму», в котором выдвинул идеализм фундаментом для прогрессивной общественной программы в противовес экономическому материализму, который он отождествлял с марксизмом, и на этом основании продолжал третировать марксизм, несмотря на то, что к тому времени уже вышла в свет работа Ленина «Что делать?». Луначарский осудил Булгакова как «изменника», а религиозная критика удовлетворенно отметила, что «марксизм заскучал в душных рамках своей догмы». Затем Булгаков активно сотрудничал с Бердяевым в журнале «Вопросы жизни». Журнал был задуман Мережковским и Перцовым как орган Петербургских Религиозно-философских собраний и стремился преодолеть декаденство обращением к идеям новой религиозной общественности. Здесь Булгаков интенсивно печатал свои статьи, здесь он положил начало исследованию «религии человекобожества», начиная с Л. Фейербаха. Дальнейшая эволюция Булгакова определила к 1905 г. формулировку им задач «Союза христианской политики» в программной статье «Неотложная задача». Булгаков писал: «Общая философская почва, на которой вырос современный социализм, есть атеистический гуманизм, религия человечества, но без Бога и против Бога. Та великая жизненная правда, которая содержится в социализме… слилась в нем с воинствующим гуманистическим атеизмом… и слова Маркса „Религия есть опиум для народа“ выражают едва ли не общее убеждение представителей современного радикализма и социализма».

Здесь читателям снова надо напомнить, что Маркс и Энгельс определили Бога господствующей тогда монотеистической религии как «иудейского, исключительно национального бога Яхве». Так что формула «религия есть опиум для народа» относится к монотеизму Яхве. Но вместо того, чтобы исследовать этот иудейский монотеизм и признать правоту марксистского «атеизма», богоискатели об этом молчали. Правда, надо отдать должное С. Булгакову — он гневно обрушивается на официальное православие, которое «не только отравляло своей казенщиной народную душу, но глубоко пропитало своим ядом землю, на которой стояло… Никоны и Гермогены суть вороны, каркающие над руинами рассыпающегося официального „православия“, которые заслоняют до сих пор Христову церковь. Каждый шаг вперед в освобождении России довершает разрушение этого казенного здания официального „православия“. Да здравствует разрушение, долой вековую гниль и плесень, отравляющую новую жизнь!»

Средневеково-монашеское отречение от мира, индифферентизм к политике и общественности является антихристианским мировоззрением, говорит Булгаков. Ибо по учению христианства история есть богочеловеческий процесс. Для этого мало одних усилий личного совершенствования и душеспасительства, необходимо воздействие и на общественные формы, необходима социальная мораль, христианская политика как средство внешнего устроения человечества. Любовь к ближнему должна простираться и на общественные и политические отношения. Экономическое порабощение недопустимо, но все существовавшие способы производства, — рабский, феодальный и капиталистический, — основаны на таком порабощении человека человеком. Уничтожение коренной неправды капиталистического строя социализмом или коллективизмом соответствует требованиям христианской политики. Коммунизм озаряет первоначальное христианство, и этот порядок должен быть признан нормой человеческих отношений. «Внешний, механический социализм сам по себе, конечно, вовсе не имеет того перерождающего значения, которое приписывается ему сторонниками экономического материализма, он есть только отрицательное средство; но и чисто отрицательное, освободительное значение его настолько велико, что задачи его должны быть признаны существенными. Требования коллективизма должны быть поэтому целиком включены в задачи христианской политики. Нужно отметить еще одну высоконравственную сторону даже чисто механического, внешнего, так сказать, материализма: он вводит всеобщую обязанность труда (для трудоспособных) и объявляет войну праздности и тунеядству. Социализм в этом смысле есть апофеоз труда, как нравственного начала, святыню труда он кладет в основание хозяйственного строя».

Булгаков справедливо критикует средневековое православное духовенство, застывшее в своем догматизме. Он утверждает, что освобождение личности есть религиозная истина абсолютного характера. И она требует для своего постепенного исторического осуществления относительных исторических средств, которые меняются вместе с обстоятельствами. Нахождение их составляет задачу общественной науки. Но «когда наши иерархи начинают проповедовать по общественным и политическим вопросам, то, помимо антихристианской реакционности (не всегда даже сознательной) их общего направления, они прямо поражают круглым своим невежеством в области, о которой говорят. До сих пор они находятся в кругу каких-то допотопных или, по крайней мере, докапиталистических представлений, в котором в качестве единственной реакции на социальные нужды известна только раздача милостыни и устройство богаделен. Они глухи и слепы к могучему социальному движению современности» (там же, с. 35–36). Этому должен быть положен конец, говорит Булгаков. Социальная этика должна стать предметом преподавания в духовных школах. Пора понять, что Христова заповедь накормить голодного, одеть нагого и т. д., исполняется посредством социального законодательства, рабочих организаций, кооперативного движения. Надо определить, какая из борющихся общественных групп является нуждающейся, угнетенной, на чьей стороне социальная справедливость, и включаться активно и сознательно в эту борьбу. «В великой социальной борьбе наших дней, в которой на одной стороне стоит сила владения капитала, а на другой — эксплуатируемые и неимущие представители труда, страдающие и от безработицы, и от недостатка, и от порабощения, и от непосильного труда, Христова заповедь… решительно повелевает нам стать на сторону труда… В этом смысле классовая политика… есть единственно возможная форма христианской политики для данного момента». Но при этом Булгаков подчеркивает свой антимарксизм: «Это вовсе не значит, чтобы мы разделяли догмы марксизма, — можно признавать классовую политику как факт, как практическую необходимость, и быть в то же время совершенно чуждым этике и философии марксизма, оставаясь на почве христианства» (там же, с. 37).

По мнению Булгакова, Фейербах, Маркс, Энгельс и их последователи исповедуют особую религию. Но, конечно же, Булгаков и другие богостроители не предполагали, что это могла быть религия света и добра. Они возводили совершенно иную концепцию. По Булгакову, «атеизм, понимаемый как человекобожество, есть их религия, и именно из этой религии, а не из непосредственной и простой любви к человечеству, и проистекает их демократизм и социализм… Демократизм и социализм являются не самостоятельной ценностью, но лишь средством для атеизма, для борьбы с религией Богочеловечества во имя религии человекобожества… В чем же действительная и существенная разница между атеистическим и христианским социализмом, между социализмом человекобожества и социализмом Богочеловечества?… Социализм атеистический служит средством навсегда отгородиться от Бога (читай: от иудейского бога Яхве! — А. Б.), устроить жизнь так, чтобы совсем не было потребности в религии (читай: в иудейской религии! — А. Б.). Царство Христа не от мира сего (читай: не от ветхого мира! — А. Б.), и хотя социализм и является необходимой формой христианской политики, как исполнение заповеди любви, однако лишь как ее логическое последствие, но сам по себе с своими земными задачами не становится в качестве высшей ценности, сохраняя значение только средства. Царство же атеистического социализма вполне и всецело от мира сего (читай: от Нового Мира! — А. Б.), это те же идеалы иудейского мессианизма, ограничивающиеся задачей устроения земного царства» (там же, с. 44–45).

Вот, оказывается, ради чего возводил свою концепцию «человекобожества» Сергий Булгаков, — чтобы, отождествив марксизм с экономическим материализмом, поставить на него печать иудейского антихристианского мессианизма как устроения земного царства! И далее он пишет: «Ясно, что атеистический социализм, взятый со стороны своего человекобожеского идеала, содержит в себе начало безусловно антихристианское, создает плен для души, обманчивой личиной вводит во искушение, лукаво предлагая поклониться за хлебы. Поэтому между христианством (и в частности христианским социализмом) и современным атеистическим гуманизмом и социализмом существует религиозная бездна… тут существует принципиальная антитеза, и здесь возможна только непримиримая идейная борьба… Нужно бороться не с социализмом, как это делают невежественные или недобросовестные представители клира, но с религиозно-философской его основой» (т. е. марксизмом).

Все-таки поразительно лукавство антимарксистской религиозной интеллигенции. Не вскрыв причины и замалчивая суть марксистского «атеизма», а именно — отвержение иудейского монотеизма Яхве, неприятие этого Лукавого Духа, отвержение догматического церковного учения, ставшего препятствием на пути дальнейшей эволюции, — она выдает следствия за причины, второстепенное за главное, и на этом подложном основании громоздит свои раздутые концепции, мудрствуя лукаво по поводу соринки в чужом глазу, но молчит о бревне в своем глазу.

Однако воинствующим христианским социалистом Булгаков был недолго. До революции 1905–1907 гг. он еще рассматривал социализм как «способ практического осуществления христианской любви и солидарности», считал, что «истинное христианство всегда приводит к социализму», что в идее христианского социализма заключается историческое и религиозное призвание России. По тогдашнему мнению Булгакова, экономическое и политическое обновление России должно сопровождаться религиозной реформацией, преодолением казенщины, формализма и бюрократизма Русской православной церкви. Им было задумано создание радикально-реформистской христианско-социалистической партии «Союз христианской политики».

Но вот в качестве «христианского социалиста» Булгаков стал депутатом II Государственной думы. Революционные события 1905–1907 гг., четырехмесячное сидение в «революционной» Думе и последовавший ее разгон выветрили из него реформистский радикализм и совершенно и окончательно отвратили от революции. А в самые тяжелые годы столыпинской реакции бывшие «марксисты» Бердяев, Булгаков, Струве, Франк, Изгоев совместно с литературоведом Гершензоном и социологом Кистяковским выпустили в свет свой программный сборник «Вехи» (1909 г.), — «энциклопедию либерального ренегатства», по выражению Ленина. Гершензон, чуя ненависть народа к буржуазной интеллигенции, боялся его и благословлял царскую власть за то, что она «своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». Авторы «Вех» заявляли, что классовая борьба и социальная революция катастрофичны и гибельны для общества. Атеизм, политический радикализм и революционное насилие, освобождение от уз обычной морали, непризнание «общеобязательных абсолютных ценностей», нигилизм классовый и партийный, максимализм социальных и этических требований и пренебрежение к интересам отдельного человека — таковы, по их мнению, характерные черты демократической и социалистической идеологии, которая завела русское общество в тупик. Социалистической идее общественного спасения веховцы противопоставляли идею «не внешнего устроения общественной жизни, а внутреннего совершенствования человека», проповедь личной ответственности, личной нравственности, самовоспитания, выработки личности на основе религиозно-культурных ценностей. «Мы понимаем воспитание совсем не в этом смысле „устроения“ общественной среды и ее педагогического воздействия на личность. Это есть „социалистическая“ идея воспитания, не имеющая ничего общего с идеей воспитания в религиозном смысле. Воспитание в этом смысле совершенно чуждо социалистического оптимизма. Оно верит не в устроение, а только в творчество, в положительную работу человека над самим собой, в борьбу его внутри себя во имя творческих задач» (Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции… М., 1990, с. 147).

В 1911 году Ленин скажет: «Не случайно, но в силу необходимости вся наша реакция вообще, либеральная (веховская, кадетская) реакция в частности, „бросились“ на религию. Одной палки, одного кнута мало; палка все-таки надломана. Веховцы помогают передовой буржуазии обзавестись новейшей идейной палкой, духовной палкой… В такой исторический период (1908–1910 годы) „наверху“ мы видим не только „богомольную Думу“, октябристов и Пуришкевичей, но и богомольных кадетов, богомольную либеральную буржуазию» (ПСС, т. 20, с. 129).

Не то ли происходит в России ныне, почти сто лет спустя?

* * *

Вернемся к идее только личного спасения, только личного совершенствования, идее, которая и поныне владеет умами части интеллигенции и верующих. Но ведь новозаветный закон совершенной любви требует активной деятельности во имя ближнего, установления равенства и справедливости, освобождения страждущих и обремененных. Идею же личного спасения веками проповедовала и православная церковь: если хочешь спастись, уйди из мира, не участвуй в делах мира, ибо он лежит во зле. Но как спасти мир от гибели? Как искоренить зло в мире? Как создать всем людям равные условия для спасения, развития? И как быть с теми, кто вовсе не хочет самосовершенствоваться? А как быть с правителями, которые ведут мир не ко спасению, а к погибели? И в чем спасение, совершенство — неужели и вправду в уходе из мира, эгоистично молясь лишь о собственном спасении — «Господи, помилуй мя»? Да, Апостолы заповедали нелюбовь к миру, но — к ветхому миру, где царит «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская», они заповедали неучастие в делах тьмы. Да, Христос говорил: «Царство Мое не от мира сего… ныне Царство Мое не отсюда» (Иоан. 18:36). Но в десятый раз повторим, что «мир сей» значит тогдашнее Иудейское царство и весь окружающий ветхий мир, который Христос пришел спасти, заповедав ему возрасти в н о в ы й, совершенный мир, т. е. заповедав совершенствование, или эволюцию. Эта эволюция символически представлена как восхождение по ступеням на «небо», т. е. к вершине эволюции, к высшему, или горнему миру, который находится отнюдь не на небе (нельзя библейскую мифологию понимать буквально!), а на обновленной земле. Вспомним опять учение Христа, пришедшего «свыше»: если хочешь стать совершенным, возлюби ближнего КАК САМОГО СЕБЯ (что означает равенство: БЛИЖНИЙ РАВНЯЕТСЯ ТЕБЕ, ближний для тебя как ты сам), продай имение свое, раздай нищим (т. е. неси в общину, как первые христиане под руководством Апостолов, чтоб была равномерность, не было нуждающихся) и последуй за Мною, взяв крест, т. е. распни свое ветхое «я» с его грехами. И это учение Христа адресовано всему миру: «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всякой твари», «чтобы представить всякого человека совершенным во Христе».

И вот, когда накануне Судного Дня пришла пора собиратся воедино и строить коллективный спасительный ковчег, создавать условия для спасения других, пока еще есть время, строителям Нового Мира предлагают не заниматься устройством ковчега, а заботиться лишь о спасении собственной души.

В этом сказывается весь эгоизм приверженцев идеи личного спасения.

* * *

Отдельно стоит упомянуть о классовой ненависти, ужасающей христианское сознание; о ней хорошо сказал Ленин. Сладенький попик в одной статье жаловался: «Такая злоба выросла в деревне, такая злоба, что кажется, теперь весь воздух насыщен ею… Нож, дубина, красный петух… ненависть без разбора, зависть ко всему более благополучному, уютному, имущему. И прежде, конечно, зависть жила, и злоба, и скорбь, и грех смрадный, но верили люди в волю божию и тщету мирских благ, верили и находили силу терпеть в уповании на загробную награду. Нынче этой веры нет. Нынче вера такая: мы — поработители, они — порабощенные».

На это Ленин говорит: «Попик — сторонник „любви“, враг „ненависти“. В этом отношении он целиком разделяет ту толстовскую (можно также сказать: ту христианскую) глубочайше-реакционную точку зрения, которую постоянно развивают наши кадеты и кадетоподобные. Помечтать о какой-нибудь „социализации земли“, поболтать о „социалистическом“ значении коопераций, о „нормах землевладения“ такой попик, наверное, не прочь, но вот когда дело дошло до ненависти вместо „любви“, тут он сразу спасовал, раскис и нюни распустил. Словесный, фразистый „социализм“ („народный, а не пролетарский“) — сколько угодно… Ну, а ежели дошло дело до „ненависти“ вместо „любви“, тут финал. Социализм гуманной фразы — мы за; революционная демократия — мы против…

„Жгучие, неотмщенные обиды“ — вот что констатирует попик…

„Ненависть без разбора“, говорят нам. Во-1-х, это не вся правда. „Разбора“ не видят Пуришкевичи, не видят чиновники, не видят прекраснодушные интеллигенты. Во-2-х, даже в начале рабочего движения в России был известный элемент „ненависти без разбора“, например, в форме разрушения машин при стачках 60-80-х годов прошлого века. Это быстро отпало. Не в этом соль. Пошлостью было бы требовать „белых перчаток“ от теряющих терпение людей данной обстановки.

Существенное — глубокий разрыв со старым, безнадежно-реакционным миросозерцанием, глубокое усвоение того учения о „порабощенных“, которое является залогом не мертвого сна, а живой жизни.

Сгнил народнический социализм вплоть до самого левого. Жива и жизненна задача ОЧИЩЕНИЯ, ПРОСВЕТЛЕНИЯ, ПРОБУЖДЕНИЯ, сплочения демократии на почве сознательного разрыва с учениями „любви“, „терпения“ и т. п. Печалится сладенький попик. Мы же имеем все основания радоваться богатому поприщу бодрой работы» (ПСС, т. 22, с. 365, 366–369).

Марксизм вовсе не отрицает любовь человека к человеку. Марксизм есть гуманизм. Но социалистический, пролетарский гуманизм — это не «всеобщая любовь» без разбора. Социалистический гуманизм проповедует непримиримость к врагам коммунизма и допускает праведную ненависть к эксплуататорам. Таково христианство Апокалипсиса — «дня мщения», изложенное в книге «Откровение св. И. Богослова» языком символов и притч (см. Отк. 19:11). Также учение Святого Духа, данное через пророка Зороастра, допускает праведную ненависть к врагам общинного строя и борьбу с ними силою оружия. Так что тщетны старания представить большевиков безбожными человеконенавистниками и убийцами. Повторим: не было бы сопротивления Новому — Новозаветному! — Миру, не было бы и насилия: «поднявшие меч от меча и погибнут».

* * *

В начале 20 в. одновременно с нападками богоискателей на марксизм шла бурная ревизия марксистской материалистической философии, вызванная последними научными открытиями. Революционные открытия в естествознании разрушили старую механистическую картину мира и вызвали кризис физики. Были открыты рентгеновские лучи, явление радиоактивности, электрон, обнаружено изменение его массы в зависимости от скорости. Теория электричества разрушила старую теорию о строении материи. Открытие радиоактивного распада атомов было истолковано как исчезновение материи и превращение ее в энергию. Идеалисты праздновали победу: атом дематериализуется, материи больше нет, а с ней и материализма, природу можно толковать как нематериальное, духовное движение. Сторонники энергетизма сводили все явления природы к видоизменениям энергии, лишенной материальной основы. Физик Оствальд предлагал устранить старое противоречие «материя» или «дух» понятием энергии. Кроме того, в 1905 году Энштейном была сформулирована специальная теория относительности, которая вызвала крутую ломку старых физических понятий. В развитии физики на первый план выдвигались ее математизация и принцип относительности знаний. Радикальное крушение привычных представлений при незнании диалектики абсолютной и относительной истины вело к утверждению «чистой относительности» наших знаний, к отрицанию объективной истины и в конечном счете к идеализму и агностицизму.

С кризисом в физике, со школой физического идеализма связана распространившаяся в то время в Европе философия Маха и Авенариуса — эмпириокритицизм[21]Эмпириокритицизм — разновидность позитивизма. Считая основным законом познания «экономию мышления», эмпириокритицизм «очищает» понимание опыта от понятий материи, необходимости, причинности и т. д. как «априорных апперцепций» (рассудочных понятий), якобы незаконно привносимых в опыт. В итоге эмпириокритицизм выдвигает представление о мире как совокупности «нейтральных элементов», или «ничьих» ощущений. Вводя учение о принципиальной координации, т. е. неразрывной связи субъекта и объекта, эмпириокритицизм превращается в систему субъективного идеализма. Эмпириокритицизм — возрождение берклианства и юмизма, прикрываемое требованием нейтральности в философии. Связан также с кризисом в физике, со школой физического идеализма, спекулирующей на достижениях новой физики.
, или махизм, претендующий на преодоление односторонности идеализма и материализма. Махистская ревизия марксистской философии увлекла и часть русских марксистов. На этой почве махизма и ревизионизма в России и возникло богостроительство. Представителями его были Луначарский, Горький, В. Базаров, меньшевик Юшкевич и др.

Ленин оказался в очень трудном положении. Поначалу молчаливо, но внимательно следил он за спорами материалистов и эмпириокритиков, надеясь, что философы разберутся между собой, что известные теоретики марксизма, такие как Плеханов, сумеют дать достойный ответ. Но те предпочли уклониться. В конце концов Ленину самому пришлось принять бой, развивать и отстаивать марксизм, борясь за партию и ее революционные принципы против ликвидаторов как справа, так и слева. По сути, тогда решалась судьба коммунистической партии и социалистической революции. Так появилась работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», где дана всесторонняя критика махизма, защита теоретических основ марксизма — диалектического и исторического материализма — и материалистическое обобщение всех важных приобретений науки, прежде всего естествознания, за целый исторический период после смерти Энгельса. По словам Ленина, физики свихнулись в идеализм потому, что не знали диалектики, — в терминах «энергетики» можно выразить и материализм, и идеализм.

Представителями эмпириокритицизма в России были Богданов, Базаров и др. Богданов А. А. (1873–1928) примыкал к большевикам с 1903 г. Философские блуждания Богданова прошли несколько стадий. «Естественно-исторический» материалист вначале, он перешел в в конце 90-х годов на позиции энергетизма. Затем он стал сторонником философии Маха. Наконец, попытка убрать противоречия махизма и создать «подобие объективного идеализма» привела его к эмпириомонизму[22]Эмпириомонизм — название философии Богданова. Основана на субъективно-идеалистическом понятии Маха о нейтральности элементов опыта. По мнению Богданова, филисофия Авенариуса и Маха дуалистична, потому что построена на основе автономности психического и физического рядов элементов индивидуального опыта, которому необходимо дать монистическую интерпретацию. С точки зрения эмпириомонизма, все есть так или иначе организованный опыт. При этом физический мир (объективное) — коллективно и социально организованный опыт, а психическое, составляя его «нераздельную часть», — опыт, организованный индивидуально. Единый мир опыта выступает как содержание для единого познания. Вселенная представляет собой неразрывную цепь комплексов элементов, различных как по степени, так и по форме организации. В анализе психики, оцениваемой с позиций энергетизма, эмпириомонизм придает большое значение психическому подбору (биологической приспособляемости организма к среде) и методу подставки. Последний означает, что на месте физического или физиологического факта всегда можно подставить факт психический и наоборот, т. е. свести материальное к идеальному. Богданов отождествляет общественное бытие с общественным сознанием, защищая идеализм в истории.
 (1904–1906). Позднее он пытался создать всеобщую организационную науку «тектологию», стремясь заменить ею философию. Однако и в этот период Богданов оставался противником диалектико-материалистического мировоззрения, противопоставляя марксовой диалектике свою «теорию равновесия», считающую равновесие естественным и нормальным состоянием, а движение, развитие — временным и преходящим. Теория равновесия видит источник движения во внешних противоречиях, а внутренние противоречия отрицает вообще, в особенности как источник развития. Развитие общества зависит якобы главным образом от взаимоотношений с внешней средой, природой. Движущей силой развития антагонистического общества является не классовая борьба, а внешние противоречия с природой. Эту теорию отстаивали также Каутский, Бухарин и др. На ее основе идеологи оппортунизма отстаивали и отстаивают свои антимарксистские идеи «мирного врастания» капитализма в социализм, гармонии классовых интересов и т. п. «Теория равновесия» использовалась как философское обоснование практики правого оппортунизма в период строительства социализма в СССР.

Эмпириокритики и богостроители (Богданов, Покровский, Луначарский и др.) выступали и как отзовисты-ультиматисты. Они были против участия членов партии в работе профсоюзов и других легальных организаций и требовали отзыва социал-демократических депутатов из III Государственной думы, предлагая предварительно предъявить им ультиматум. Отзовизм явился прямым продолжением бойкотизма — оппортунистического течения в 1907 г., возглавлявшегося Богдановым и Каменевым.

В 1908 г. отзовисты образовали особую группу и повели борьбу против Ленина. В условиях реакции, когда большевистская партия находилась в подполье и использовала все легальные возможности для сохранения связи с массами и подготовки нового революционного подъема, отзовисты толкали партию на путь отрыва от масс, превращения ее в секту и тем самым ставили под угрозу ее существование.

Весной 1909 г. отзовисты, ультиматисты и богостроители (Богданов, Алексинский, Луначарский и др.) создали инициативную группу по организации антипартийной школы на о. Капри, где широко пропагандировались идеи богостроительства.

В июне 1909 г. фракция сторонников отзовизма и ультиматизма была осуждена как несовместимая с большевизмом и исключена из большевистской организации.

Богостроительство было тесно связано с «философией коллективизма» Богданова. Цель богостроителей была та же, что и у Фейербаха с его символом веры «Человек человеку Бог», а именно, создание религиозного атеизма, т. е. религии без Бога. Они намерены были соединить эту религию с марксизмом. По словам Луначарского, социалист религиознее старорелигиозного человека, ибо объекты его поклонения реальны — человеческий коллектив и космос: «Человек человеку Бог. Ищешь Бога? Бог есть человечество». Бог «суть народушко», вторил ему Горький. «Я видел всесильный и бессмертный народ… и я молился: ты еси Бог, да не будет миру бози инии разве Тебе, ибо Ты еси един Бог, творяй чудеса. Тако верую и исповедую» (исповедь Горького). Богостроители говорили о «расцвете социалистического религиозного сознания», а марксизм рассматривали главным образом как религиозно-философскую систему, указывающую людям путь к новой жизни. Они полагали, что в религиозной форме марксистское учение будет легче усваиваться массами и эффективнее выполнять свою связующую роль.

Эта проповедь «религиозного атеизма» и вызвала бурное обсуждение его со стороны богоискателей и контрреволюционного православного духовенства. Они стали называть социалистов антихристианским «человекобожеством», противостоящим христианскому «богочеловечеству».

* * *

Поскольку в период столыпинской реакции складывалась политика ленинской партии по отношению к религии, осветим этот период более подробно, как он отражен в письмах и работах самого Ленина.

Еще в конце 1905 г. Ленин обратился к Плеханову с письмом, в котором предлагал сотрудничество: «Я обращаюсь к Вам с этим письмом, потому что убежден, что вопрос о необходимости объединения социал-демократии уже назрел окончательно, а его возможность именно теперь особенно очевидна… Я написал в Питер, чтобы все редакторы новой газеты (пока их семеро: Богданов, Румянцев, Базаров, Луначарский, Орловский, Ольминский и я) обратились к Вам с коллективной и официальной просьбой войти в редакционную коллегию… Я знаю прекрасно, что все большевики рассматривали всегда расхождение с Вами, как нечто временное, вызванное исключительными обстоятельствами… Готовность объединиться, сознание крайней ненормальности того, что лучшая сила русских с.-д. стоит в стороне от работы, сознание крайней необходимости для всего движения в Вашем руководящем, близком, непосредственном участии, — все это было у нас всегда… Но лучше, чтобы это было сегодня, чем завтра. Дела повернули теперь так, что можно опоздать, и мы намерены приложить все усилия, чтобы не опоздать…

Трудности таковы: 1) Ваши разногласия со многими членами новой редакции. 2) Ваше нежелание входить в одну из половин социал-демократии. — Первая трудность, мне кажется, вполне устранима. Наше согласие с Вами касается примерно 9/10 вопросов теории и тактики, а ради 1/10 расходиться не расчет. Но я нигде и никогда не пытался связать кого бы то ни было из социал-демократов своими взглядами, и никто, безусловно никто из новой редакции не ангажировал себя ни в какие „ленинисты“… Вы считаете ошибочными взгляды трех из семи названных лиц (речь идет о Богданове, Базарове и Луначарском. — А. Б.). Но и эти трое не пытались и не пытаются связать свои взгляды с каким бы то ни было официально партийным делом. И эти трое… были бы чрезвычайно рады совместной работе с Вами… Политически расходиться нам теперь было бы крайне нежелательно, крайне неуместно, крайне вредно для социал-демократии».

Из статьи Ленина «Заметки публициста», сентябрь 1907 г.: «После разгона второй Думы преобладающей чертой политической литературы стало уныние, покаяние, ренегатство… отречение от революции, ее традиций, ее приемов борьбы, стремление приладиться так или иначе поправее… Нигде в мире, может быть, буржуазия не проявила в буржуазной революции такого реакционного зверства, такого тесного союза со старой властью, такой свободы от чего-нибудь хоть отдаленно похожего на искренние симпатии к культуре, к прогрессу, к охране человеческого достоинства, как у нас, — пусть же наш пролетариат вынесет из русской буржуазной революции тройную ненависть к буржуазии и решимость в борьбе против нее. Нигде в мире, вероятно, мелкая буржуазия — начиная от „народных социалистов“ и трудовиков и кончая затесавшимися в социал-демократию интеллигентами — не проявляла такой трусости и бесхарактерности в борьбе, такого подлого разгула ренегатских настроений, такой угодливости по отношению к героям буржуазной моды или реакционного насилия, — пусть же наш пролетариат вынесет из нашей буржуазной революции тройное презрение к мелкобуржуазной дряблости и неустойчивости».

Из письма Горькому от 7.2.1908: «В какой бековский[23]Беки и меки — сокращенное название большевиков и меньшевиков.
 сборник Вы направили статью о цинизме? Недоумеваю, ибо о бековских сборниках мне усердно пишут, а о сем не слыхал. Надеюсь, что в питерский…

Ваши планы очень интересны, и я приехал бы охотно. Но, согласитесь, не могу же я бросить дела партийного, которое надо наладить немедленно…»[24]Речь идет о выпуске газеты «Пролетарий», издание которой в конце 1907 г. было перенесено из Финляндии в Женеву.

Я тысячу раз согласен с Вами насчет необходимости систематической борьбы с политическим упадочничеством, ренегатством, нытьем и проч. Насчет «общества» и «молодежи» не думаю, чтобы у нас было разногласие. Значение интеллигентской публики в нашей партии падает: отовсюду вести, что интеллигенция бежит из партии. Туда и дорога этой сволочи. Партия очищается от мещанского сора. Рабочие больше берутся за дело. Усиливается роль профессионалов-рабочих. Это все чудесно… Я уверен, что партии теперь нужен правильно выходящий политический орган, выдержанно и сильно ведущий линию борьбы с распадом и унынием, — партийный орган, политическая газета… Наша коллегия недаром постановила перенести «Пролетарий» сюда. Трудно его наладить, поставить, оживить, — слов нет. Но это надо сделать, и это будет сделано… Если есть охота к совместной работе в политической газете, — почему бы не продолжить, не ввести в обычай тот жанр, который Вы начали «Заметками о мещанстве» в «Новой жизни» и начали, по-моему, хорошо? Во сколько раз выиграла бы и партийная работа через газету, не столь одностороннюю, как прежде, — и литераторская работа, тесно связавшись с партийной, с систематическим, непрерывным воздействием на партию! Чтобы не «набеги» были, а сплошной натиск по всей линии, без остановки, без пробелов, чтобы с.-д. большевики не только нападали по частям на всяких оболтусов, а завоевывали все и вся так, как японцы завоевывали Манчжурию у русских. Из трех тем, которые Вы намечаете для сборников (философия, литературная критика и тактика момента), полторы отошли бы в политическую газету… Систематические статьи, периодические, в концерте политической газеты, в связи с партийной работой, в духе начатого «Новой Жизнью» — скажите, есть у вас охота к этому или нет?

Третий сюжет философия. Я очень сознаю свою неподготовленность к этой области, мешающую мне выступать публично. Но, как рядовой марксист, я читаю внимательно наших партийных философов, читаю внимательно эмпириомониста Богданова и эмпириокритиков Базарова, Луначарского и др. — и все мои симпатии они толкают к Плеханову!.. Я — за материализм против «эмпирио-» и т. д.

Можно ли, должно ли связывать философию с направлением партийной работы? С большевизмом? Думаю, что теперь этого делать нельзя. Пусть наши партийные философы поработают еще некоторое время над теорией, поспорят и… договорятся. Я бы стоял пока за отделение таких философских споров, как между материалистами и «эмпирио-», от цельной партийной работы.

Из письма Луначарскому от 13. 2. 1908: «Не совсем понимаю, чего бы Вам огорчаться моим письмом? Не из-за философии же!»

Из письма Горькому от 13. 2. 1908: «Насчет материализма именно как миропонимания думаю, что несогласен с Вами по существу. Именно не о „материалистическом понимании истории“ (его не отрицают и наши „эмпирио-“), а о философском материализме. Чтобы англосаксы и германцы „материализму“ были обязаны своим мещанством, а романцы анархизмом, — это я решительно оспариваю. Материализм, как философия, везде у них в загоне. „Neue Zeit“, самый выдержанный и знающий орган, равнодушен к философии, никогда не был ярым сторонником философского материализма, а в последнее время печатал, без единой оговорки, эмпириокритиков. Чтобы из того материализма, которому учили Маркс и Энгельс, можно было вывести мертвое мещанство, это неверно, неверно! Все мещанские течения в социал-демократии воюют всего больше с философским материализмом, тянут к Канту, к неокантианству, к критической философии. Нет, та философия, которую обосновал Энгельс в „Анти-Дюринге“, мещанства не допускает и на порог. Плеханов вредит этой философии, связывая тут борьбу с фракционной борьбой, но ведь теперешнего Плеханова ни один русский социал-демократ не должен смешивать со старым Плехановым».

Из письма Горькому от 25. 2. 1908: «…По поводу Вашей статьи или в некоторой связи с ней вышла у нас, как это ни странно на 1-ый взгляд, довольно тяжелая драка с Ал. Ал. (Богдановым) в редакции… Дело вышло так. Книга „Очерки философии марксизма“[25]Сборник статей В. Базарова, Бермана, А. Луначарского, П. Юшкевича, А. Богданова, И. Гельфонда и С. Суворова.
 сугубо обострила давние разногласия среди беков по вопросам философии. Я не считаю себя достаточно компетентным по этим вопросам, чтобы торопиться выступать печатно. Но следил я всегда за нашими партийными прениями по философии внимательно… За сочинениями Богданова по философии я следил с его энергетической книги об „Историческом взгляде на природу“, каковую штудировал в бытность мою в Сибири. Для Богданова эта позиция была лишь переходом к другим взглядам. Лично я познакомился с Богдановым в 1904 году, причем мы сразу презентовали друг другу: я — „Шаги“, он — одну свою тогдашнюю философскую работу. И я тотчас же… писал ему из Женевы а Париж, что он меня своими писаниями сугубо разубеждает в правильности своих взглядов и сугубо убеждает в правильности взглядов Плеханова (…) Плеханов смотрел тогда на Богданова как на союзника в борьбе с ревизионизмом, но союзника, ошибающегося постольку, поскольку он идет за Оствальдом и далее за Махом. Летом и осенью мы окончательно сошлись с Богдановым, как беки, и заключили тот молчаливый и молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок, который просуществовал все время революции и дал нам возможность совместно провести в революцию ту тактику революционной социал-демократии (=большевизма), которая, по моему глубочайшему убеждению, была единственно правильной.

Философией заниматься в горячке революции приходилось мало. В тюрьме в начале 1906 г. Богданов написал еще одну вещь, — кажется, III вып. „Эмпириомонизма“. Летом 1906 г. он мне презентовал ее, и я засел внимательно за нее. Прочитав, озлился и взбесился необычайно: для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем, не марксистским. Я написал ему тогда „объяснение в любви“, письмецо по философии в размере трех тетрадок. Выяснял я там ему, что я, конечно, рядовой марксист в философии, но что именно его ясные, популярные, превосходно написанные работы убеждают меня окончательно в его неправоте по существу и в правоте Плеханова. Сии тетрадочки показал я некоторым друзьям (Луначарскому в том числе) и подумывал было напечатать их под заглавием: „Заметки рядового марксиста по философии“, но не собрался… Теперь вышли „Очерки философии марксизма“. Я прочел все статьи, кроме суворовской (ее читаю), и с каждой статьей прямо бесновался от негодования. Нет, это не марксизм! И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонисты и эмпириосимволисты в болото. Уверять читателя, что „вера“ в реальность внешнего мира есть мистика (Базаров), спутывать самым безобразным образом материализм и кантианство (Базаров и Богданов), проповедывать разновидность агностицизма (эмпириокритицизм), — учить рабочих религиозному атеизму и „обожанию“ высших человеческих потенций (Луначарский), — объявлять мистикой энгельсовское учение о диалектике (Берман), — черпать из вонючего источника каких-то французских „позитивистов“ — агностиков или метафизиков, чорт их поберет, с „символической теорией познания“ (Юшкевич)! Нет, это уже чересчур. Конечно, мы рядовые марксисты, люди в философии не начитанные, — но зачем уже нас так обижать, что подобную вещь нам так преподносить, как философию марксизма! Я себя дам скорее четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или коллегии, подобные вещи проповедующей.

Меня опять потянуло к „Заметкам рядового марксиста о философии“, и я начал писать (книгу „Материализм и эмпириокритицизм“. — А. Б.), а Ал. Ал-чу — в процессе моего чтения „Очерков“ — я свои впечатления, конечно, излагал прямо и грубо.

При чем тут Ваша статья? — Вы спросите. А при том, что как раз в такое время, когда сии расхождения среди беков грозили обостриться, Вы явным образом начинаете излагать взгляды одного течения в своей работе для „Пролетария“. Я не знаю, конечно, как и что у Вас вышло бы в целом. Кроме того, я считаю, что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии. Наконец, я вполне и безусловно согласен с тем, что в вопросах художественного творчества Вам все книги и что, извлекая этого рода воззрения и из своего художественного опыта и из философии хотя бы идеалистической, Вы можете придти к выводам, которые рабочей партии принесут огромную пользу. Все это так. И тем не менее „Пролетарий“ должен остаться абсолютно нейтрален к нашему расхождению в философии, не давая читателям ни тени повода связывать беков, как направление, как тактическую линию революционного крыла русских социал-демократов, с эмпириокритицизмом или эмпириомонизмом.

Когда я, прочитав и перечитав Вашу статью, сказал Ал. Ал-чу, что я против ее помещения, тот стал темнее тучи. У нас прямо нависла угроза раскола. Вчера мы собрали нашу редакционную тройку и специальное заседание для обсуждения вопроса. Тут внезапно пришла на помощь одна глупая выходка в журнале „Neue Zeit“. В № 20 неизвестный переводчик поместил там статью А. Богданова о Махе, причем в предисловии ляпнул, что разногласия Плеханова и Богданова имеют тенденцию среди русских с.-д. стать фракционным разногласием беков и меков! Этими словами писавший сие предисловие дурак или дура нас сплотил. Мы сразу сошлись на том, что заявление о нашей нейтральности безусловно необходимо теперь в первом же номере „Пролетария“. Это донельзя соответствовало моему настроению после „Очерков“…

Мое мнение я считаю необходимым сказать Вам вполне прямо. Некую драку между беками по вопросу о философии я считаю теперь совершенно неизбежной. Но раскалываться из-за этого было бы, по-моему, глупо. Мы заключили блок для проведения в рабочей партии определенной тактики. Мы эту тактику вели и ведем до сих пор без разногласий… Мешать делу проведения в рабочей партии тактики революционной социал-демократии ради споров о том, материализм или махизм, было бы, по-моему, непростительной глупостью. Мы должны подраться из-за философии так, чтобы „Пролетарий“ и беки, как фракция партии, не были этим задеты. И это вполне возможно. И Вам следует, по-моему, этому помочь… Статью же свою, — если хотите помешать расколу и помочь локализовать новую драку, — Вам следовало бы переделать. Все, что связано с богдановской философией, перенести в другое место… Отказ переделки статьи или отказ сотрудничать в „Пролетарии“ поведет, по-моему, неизбежно к обострению конфликта среди беков, к затруднению локализации новой драки, к ослаблению насущного, практически и политически необходимого дела революционных с.-д. в России…»

Из письма Горькому от 16.3.1908: «…У нас не очень клеится. Из-за философии этой мы с Ал. Ал. вроде как в ссоре. Газету я забрасываю из-за своего философского запоя: сегодня прочту еще одного эмпириокритика и ругаюсь площадными словами, завтра — другого и матерными…»

Из статьи «На прямую дорогу», март 1908 г.: «Наши идейные силы тают, как снег», пишут с Урала. «Элементы, избегающие вообще нелегальных организаций… и примкнувшие к партии лишь в момент подьема и существовавшей в это время во многих местах фактической свободы, покинули наши организации». И статья Центр. Органа «К организационным вопросам» подводит итог этим (и другим непечатаемым) сообщениям, говоря: «Интеллигенты, как известно, дезертируют за последнее время массами».

Но освобождение партии от полупролетарской, полумещанской интеллигенции начинает пробуждать к новой жизни накопленные за годы героической борьбы пролетарских масс новые, чисто пролетарские силы… «Рабочие партийные гнезда, рассеянные в изобилии по округе, в большинстве случаев без интеллигентных сил, без литературы, даже без всякой связи с партийными центрами, не желают умирать… Число организованных сил не уменьшается, а увеличивается… Интеллигентных сил нет, приходится вести пропагандистскую работу самим же рабочим, наиболее сознательным». Получается, как общий вывод, что «в целом ряде мест („С. — Д.“ № 1, стр. 21) ввиду бегства интеллигенции ответственная работа переходит в руки передовых рабочих» (…)

В России за истекшие еще три года после первой великой победы и первого великого поражения буржуазно-демократической революции не только не выполнили ее задач, а, напротив, впервые внесли сознание этих задач в широкие массы пролетариата и крестьянства.

Из письма Горькому от 24. 3. 1908: «Получил Ваше письмо насчет драки моей с махистами. Вполне понимаю и уважаю Ваши чувства и должен сказать, что от питерских друзей получаю нечто подобное, но я убежден, что Вы ошибаетесь.

Вы должны понять и поймете, конечно, что раз человек партии пришел к убеждению в сугубой неправильности и вреде известной проповеди, то он обязан выступить против нее. Я бы не поднял шуму, если бы не убедился безусловно (а в этом я убеждаюсь с каждым днем все больше по мере ознакомления с первоисточниками мудрости Базарова, Богданова и К°), что книга их — нелепая, вредная, филистерская, поповская вся, от начала до конца, от ветвей до корня, от Маха и Авенариуса. Плеханов всецело прав против них по существу, только не умеет или не хочет или ленится сказать это конкретно, обстоятельно, просто, без излишнего запугивания публики философскими тонкостями. Я во что бы то ни стало скажу это по-своему.

Какое же тут примирение может быть, милый А. М.? Помилуйте, об этом смешно даже и заикаться. Бой абсолютно неизбежен. И партийные люди дожны направить свои усилия не на то, чтобы замазывать или откладывать или увертываться, а на то, чтобы практически необходимая партийная работа не страдала. Об этом Вам надо позабиться… надо отделить всю эту драку от фракции. До сих пор писали на „стороне“, вне фракционных изданий, пишите и дальше так. Только таким образом фракция не будет ангажирована, не будет впутана, не будет вынуждена завтра, послезавтра решать, голосовать, т. е. превращать драку в хроническую, затяжную, безысходную. Вот почему я против пускания какой бы то ни было философии в журнал. Я знаю, меня за это ругают: хочет заткнуть рот другим, сам еще не разинув рта! Но Вы подумайте хладнокровно.

Журнал с философией. № 1 — три статьи Базарова, Богданова, Луначарского против Плеханова. Одна моя статья, где говорится, что „Очерки теории марксизма“ = бердяевщина и поповщина.

№ 2 — трижды три статьи Базарова, Богданова, Луначарского против Плеханова и Ленина в взвинченном тоне. Одна моя статья, где с другой стороны доказывается, что „Очерки философии марксизма“ = поповщина.

№ 3 — вой и руготня!

Я могу написать статей шесть или двенадцать против „Очерков философии марксизма“, по статье против каждого автора и каждой стороны их воззрений. Может это так тянуться? Доколе? Не сделает ли это раскола неизбежным вследствие обострения и озлобления без конца? Не свяжет ли это фракцию решением: реши же, разберись же, закончи же дискуссию вотумом… Не лучше ли иной путь: по-старому пишите на стороне, вне фракционных изданий. Подеритесь на стороне, фракция пока подождет. Если есть возможность ослабить неизбежное озлобление, то только так, по-моему.

Вы пишете: меньшевики выиграют от драки. Ошибаетесь, глубоко ошибаетесь, А. М.! Они выиграют, если большевистская фракция не отделит себя от философии трех беков. Тогда они выиграют окончательно. А если философская драка будет идти вне фракции, то меки будут окончательно сведены на политику и тут им смерть.

Я говорю: отделить драку от фракции. Конечно, на живых людях это отделение сделать трудненько, больненько. Нужно время. Нужны заботливые товарищи. Тут помогут практики, тут должны помочь Вы, — тут „психология“, Вам и карты в руки, Вам и книги в руки. Я думаю, Вы могли бы тут много помочь, — если, конечно, по прочтении моей книжки против „Очерков“ не впадете против меня в такое же бешенство, в какое я впал против них».

Из письма Горькому в апреле 1908 г.: «Что это, дорогой А. М., от Вас вестей нет? Давно, писали Вы, кончили большую работу, собирались нам помочь в „Пролетарии“… Я еще никогда так не неглижировал своей газетой: читаю по целым дням распроклятых махистов, а статью в газету пишу неимоверно наскоро».

Из письма Луначарскому от 16. 4. 1908: «Насчет философии приватно: не могу Вам вернуть комплиментов и думаю, что Вы их скоро назад возьмете. А у меня дороги разошлись (и должно быть, надолго) с проповедниками „соединения научного социализма с религией“, да и со всеми махистами».

Из письма Горькому от 16. 4. 1908: «Получил сегодня Ваше письмо и спешу ответить. Ехать мне бесполезно и вредно: разговаривать с людьми, пустившимися проповедовать соединение научного социализма с религией, я не могу и не буду. Время тетрадок прошло. Спорить нельзя, трепать нервы глупо. Надо отделить от партийных (фракционных) дел философию: к этому обязывает и решение Б(ольшевистского) Ц(ентра). Я уже послал в печать самое что ни на есть формальное объявление войны. Дипломатии здесь нет места, — я, конечно, не в худом смысле говорю о дипломатии, а в хорошем. „Хорошая“ дипломатия с Вашей стороны, дорогой А. М. (если Вы не уверовали тоже в Бога), должна бы состоять в отделении наших общих (т. е. меня считая в том числе) дел от философии. Беседа о других делах не выгорит теперь — неестественно выйдет».

Из письма Горькому от 19. 4. 1908: «Получил Вашу и А. М. телеграмму и посылаю сегодня или завтра утром свой отказ. Еще раз повторяю, что ни в коем случае непозволительно смешивать споры литераторов о философии с партийным (т. е. фракционным) делом. Я уже это писал Ан. Вас-чу… Мы свое фракционное дело должны вести по-прежнему дружно: в той политике, которую мы вели и провели за время революции, никто из нас не раскаивался. Значит, наш долг отстаивать и отстоять ее перед партией. Это сделать мы можем только вместе и должны это сделать только в „Пролетарии“ и во всей партийной работе. Если при этом А обругает Б или Б обругает А за философию, то мы должны сделать это особо, сиречь без помехи делу».

Из статьи «К оценке русской революции», май 1908 г.: «Никто не станет думать уже теперь в России о том, чтобы делать революцию по Марксу. Так, или приблизительно так, провозгласила недавно одна либеральная, — даже почти демократическая, — даже почти социал-демократическая, — (меньшевистская) газета, „Столичная правда“. И надо отдать справедливость авторам этого изречения, что им удалось верно схватить суть того настроения в современной политике и того отношения к урокам нашей революции, которое безусловно господствует в самых широких кругах интеллигенции, полуобразованного мещанства, а пожалуй, и во многих слоях необразованной мелкой буржуазии.

В этом изречении выражена ненависть не только к марксизму вообще с его непреклонным убеждением в революционной миссии пролетариата, с его беззаветной готовностью поддерживать всякое революционное движение широких масс, обострять борьбу и доводить ее до конца. Нет. Кроме того, в этом изречении выражена ненависть к тем приемам борьбы, к тем методам действия, к той тактике, которые на деле испытаны совсем недавно в практике революции. Все те победы, — или те полупобеды, четверть-победы, вернее сказать, — которые одержала наша революция, одержаны всецело и исключительно благодаря непосредственно-революционному натиску пролетариата, шедшего во главе непролетарских элементов трудящегося населения. Все поражения вызваны ослаблением такого натиска, связаны с тактикой, сторонящейся от него, рассчитанной на его отсутствие, а иногда (у кадетов) даже прямо на его устранение.

И теперь, в период разгула контрреволюционных репрессий, мещанство трусливо приспособляется к новым владыкам жизни, пристраивается в новым калифам на час, отрекается от старого, старается забыть его, уверяет себя и других, что никто не думает уже теперь в России делать революцию по Марксу, никто не помышляет о „диктатуре пролетариата“ и так далее (…)

На русский рабочий класс поэтому с особенной силой легла задача: сохранить традиции революционной борьбы, от которой спешат отречься интеллигенция и мещанство, развить и укрепить эти традиции, внедрить их в сознание широких масс народа, донести их до следующего подъема неизбежного демократического движения (…)

Конечно, нашу работу мы должны вести так, чтобы она была вся ПРОНИКНУТА СОЦИАЛИСТИЧЕСКИМ ДУХОМ и содержанием, какие бы тяжелые испытания ни готовило нам будущее… Мы должны заявить открыто и во всеуслышание, в поучение колеблющихся и падающих духом, в посрамление ренегатствующих и отходящих от социализма, что рабочая партия видит в непосредственно-революционной борьбе масс, в октябрьской и декабрьской борьбе 1905 года, величайшие движения пролетариата после Коммуны, что только в развитии таких форм борьбы лежит залог грядущих успехов революции, что эти образцы борьбы должны служить нам маяком в деле воспитания новых поколений борцов».

Из письма Воровскому от 1.7. 1908: «…Положение у нас трудное, надвигается раскол с Богдановым. Истинная причина — обида на резкую критику на рефератах (отнюдь не в редакции) его философских взглядов. Теперь Богданов выискивает всякие разногласия. Вытащил на свет божий бойкот (Думы) вместе с Алексинским, который скандалит напропалую и с которым я вынужден порвать все сношения. Они строят раскол на почве эмпириомонистической-бойкотистской. Дело разразится быстро. Драка на ближайшей конференции неизбежна. Раскол весьма вероятен…»

Из статьи «О некоторых чертах современного распада», июль 1908 г.: «Разочарованность вынесена из революции и меньшевиками и „революционными“ народниками. Махнуть рукой на партийность, на старые партийные традиции, на революционную массовую борьбу готовы и те, и другие. „Ошибка, общая почти всем революционным партиям, — пишет „Революционное Недомыслие“, — ошибка, сыгравшая пагубную роль в переживамом ныне кризисе, заключается в преувеличенной вере в возможность и необходимость массового народного восстания“… „Жизнь не оправдала ожидания партии“. Напрасно, видите ли, строили социалисты-революционеры „социалистическую программу по марксистскому шаблону“, строили „представление о революции в отождествлении ее с массовым движением и массовым восстанием, вызываемым экономическими потребностями, правда, делая поправку на инициативное меньшинство“…

Вместо того, чтобы направить все усилия на борьбу с обывательским развалом, проникающим не только в высшие, но и в низшие классы, вместо того, чтобы крепче сплачивать разрозненные партийные силы на отстаивании испытанных революционных принципов, вместо этого неуравновешенные люди, оторванные от классовой опоры в массах, выкидывают за борт все, чему они учились, и провозглашают „пересмотр“, т. е. возврат к старенькому хламу, к революционному кустарничеству, к раздробленной деятельности группок».

Из статьи «По поводу двух писем», ноябрь 1908 г.: «Из всего письма (петербуржца М. Томского) ясно видно, что причины кризиса, по его мнению, двоякие. С одной стороны, недостаток с.-д. руководителей из самих рабочих вызвал то, что почти повальное бегство интеллигенции из партии означало во многих местах распадение организаций, неуменье собрать и сплотить ряды, поредевшие от тяжелых репрессий, от апатии и усталости масс. С другой стороны, пропаганда и агитация велись у нас, по мнению автора, с громадным преувеличением „текущего момента“, т. е. сосредотачивались на вопросах злободневной революционной тактики, а не на проповеди социализма, не на углублении социал-демократического сознания пролетариата. „Рабочие становились революционерами, демократами, но только не социалистами“ и, при упадке волны общедемократического, т. е. буржуазно-демократического движения, они в очень и очень большом количестве покинули ряды с.-д. партии. Такой взгляд петербуржец связывает с резкой критикой „беспочвенного“ „изобретения“ лозунгов и с требованием более серьезной пропагандистской работы.

Мы полагаем, что, споря против одной крайности, автор впадает иногда в другую, но в общем и целом он безусловно стоит на совершенно правильной точке зрения. Нельзя сказать, что было „погрешностью“ „делать целые кампании“ из вопросов о текущем моменте. Это преувеличенно… И не следует равным образом изображать дело так, будто для пропаганды социализма, для распространения в массах знакомства с марксизмом недостаточно делалось в это время. Это была бы неправда. Именно в этот период, с 1905 по 1907 год, в России распространена такая масса серьезной, теоретической с.-д. литературы, — главным образом переводной, — которая еще принесет плоды. Не будем маловерами, не будем своего личного нетерпения навязывать массам. Такие количества теоретической литературы, в такой короткий срок брошенные в девственные, почти незатронутые социалистической книжкой массы, не перевариваются сразу. Социал-демократическая книжка не пропала. Она посеяна. Она растет. И она даст плоды…

Тем не менее в основной мысли автора есть глубокая правда. Эта правда состоит в том, что в буржуазно-демократической революции неизбежно известное сплетение пролетарски-социалистических и мелкобуржуазно-демократических (и аппортунистическо-демократических и революционно-демократических) элементов и тенденций… И мы переживаем теперь процесс необходимой разборки, размежевки, нового выделения действительных пролетарски-социалистических элементов, очистки их от „приставших к движению“ только ради „яркого“ лозунга, с одной стороны, или ради общей с кадетами борьбы за „полновластную Думу“, с другой…»

* * *

В декабре 1908 г. состоялась V Общероссийская конференция РСДРП. По всем вопросам порядка дня большевики вели борьбу против ликвидаторства меньшевиков и ультиматистов-отзовистов. Ленин выступал с докладом «О современном моменте и задачах партии», в котором сказал: «На очередь дня выдвигается прежде всего длительная работа воспитания, организации и сплочения сознательных масс пролетариата. Затем, в подчинение этой задаче, необходимо распространение этой работы на крестьянство и армию, особенно в форме литературной пропаганды и агитации, причем главное внимание должно быть обращено на социалистическое воспитание пролетарских и полупролетарских элементов в крестьянстве и армии» (КПСС в резолюциях и решениях съездов… Т. 1, с. 251).

Из статьи «На дорогу», январь 1909 г.: «Год развала, год идейно-политического разброда, год партийного бездорожья лежит позади нас. Организации партии все сократились в числе членов, некоторые — именно состоящие наименее из пролетариев — развалились. Созданные революцией полуоткрытые учреждения партии терпели провал за провалом. Дошло до того, что для некоторых, поддавшихся влиянию распада, элементов внутри партии стало вопросом, надо ли сохранить прежнюю с.-д. партию, надо ли продолжать ее дело, надо ли опять идти в подполье и как это сделать, — и на этот вопрос крайне правые давали ответ в смысле легализации во что бы то ни стало, ценой даже явного отказа от партийной программы, тактики и организации (так называемое, ликвидаторское течение). Кризис был, несомненно, не только организационный, но и идейно-политический.

Недавно состоявшаяся Всероссийская конференция РСДРП выводит на прямую дорогу… Основная причина кризиса партии указана в мотивах организационной резолюции. Эта основная причина заключается в чистке рабочей партии от колеблющихся интеллигентских и мелкобуржуазных элементов, которые примкнули к рабочему движению, главным образом, в надежде на близкое торжество буржуазно-демократической революции и которые не смогли устоять в период реакции. Неустойчивость сказалась и в области теории („отступление от революционного марксизма“: резолюция о современном моменте), и в области тактики („укорачивание лозунгов“), и в области организационной политики партии. Сознательные рабочие дали отпор этой неустойчивости, выступили решительно против ликвидаторства, стали брать в свои руки ведение дел партийных организаций и руководство ими. Если сразу это коренное ядро нашей партии не смогло осилить элементов разброда и кризиса, то это не только потому, что велика и трудна была задача при торжестве контрреволюции, но и потому, что некоторое равнодушие к партии проявилось в среде тех рабочих, которые были настроены революционно, но обладали недостаточной социалистической сознательностью. Именно к сознательным рабочим и обращены в первую голову решения конференции, как сложившееся мнение социал-демократии о средствах борьбы с разбродом и шатаниями (…)

Укрепление нелегальной партийной организации, создание партийных ячеек во всех областях работы, создание в первую голову „чисто партийных, хотя бы немногочисленных, рабочих комитетов в каждом промышленном предприятии“, сосредоточение руководящих функций в руках руководителей социал-демократического движения из среды самих рабочих, — такова задача дня. И, разумеется, задачей этих ячеек и комитетов должно быть использование всех полулегальных и, по возможности, легальных организаций, поддерживание „тесной связи с массами“, направление работы таким образом, чтобы социал-демократия откликнулась на все запросы масс. Каждая ячейка и каждый партийный комитет должны стать „опорным пунктом для агитационной, пропагандистской и практически-организационной работы среди масс“, т. е. непременно идти туда, куда идет масса, и стараться на каждом шагу толкать ее сознание в направлении социализма, связывать каждый частный вопрос с общими задачами пролетариата, превращать каждое организационное начинание в дело классового сплочения, завоевывать себе своей энергией, своим идейным влиянием (а не своими званиями и чинами, конечно) руководящую роль во всех пролетарских организациях».

Из статьи «По поводу статьи „К очередным вопросам“, февраль 1909 г.: „…Поскольку отзовизм возводится в теорию, поскольку он сводится к целой системе политики, — а это делается небольшой группой, мнящей себя представительницей „истинной“ революционности, — постольку непримиримая идейная война!..

Отзовизм — не большевизм, а худшая карикатура на него, которую только мог бы придумать злейший его политический противник. Тут необходима полная ясность. Мы считаем необходимым, чтобы все большевики, до последнего кружка, дали себе ясный отчет в истинном значении отзовизма, разобрались вполне и поставили бы перед собой вопрос: не проводится ли под флагом „революционности“ и „левизны“ явный отказ от славных традиций старого большевизма, как он сложился в предреволюционную эпоху и в огне революции“.

Из статьи „Карикатура на большевизм“, апрель 1909 г.: „…Отзовизм и ультиматизм есть карикатура на большевизм. Чем же порождена эта карикатура?… Объективные факты говорят о том, что в развитии не только большевизма, но и всего русского марксизма был период карикатур на марксизм, и что русский марксизм вырос и окреп в борьбе с этой болезнью роста, болезнью расширения сферы своего влияния… И большевизм вырастет и окрепнет, не прикрывая начала искажения его карикатурой, порожденной печальными условиями русской жизни и переломом контрреволюционного периода, а открыто разъясняя массам, в какое болото ведут фракцию и партию отзовисты и ультиматисты“.

Из статьи „Об отношении рабочей партии к религии“, май 1909 г.: „Речь депутата Суркова в Государственной Думе при обсуждении сметы синода и прения в нашей думской фракции при обсуждении проекта этой речи, печатаемые нами ниже, подняли чрезвычайно важный и злободневный как раз в настоящее время вопрос. Интерес ко всему, что связано с религией, несомненно, охватил ныне широкие круги „общества“ и проник в ряды интеллигенции, близкой к рабочему движению, а также в известные рабочие круги. Социал-демократия безусловно обязана выступить с изложением своего отношения к религии.

Социал-демократия строит свое миросозерцание на научном социализме, т. е. марксизме. Философской основой марксизма, как неднократно заявляли и Маркс и Энгельс, является диалектический материализм, вполне воспринявший исторические традиции материализма 18 в. во Франции и Фейербаха в Германии, — материализма безусловно атеистического, решительно враждебного всякой религии[26]Напомним, что, по признанию Энгельса, Фейербах серьезно исследовал только одну религию — христианство. Кроме того, Фейербах считал необходимым создание новой религии любви человека к человеку без Бога взамен христианства (а по сути, взамен иудеохристианства с его богом Яхве). Такую религию и пытались создать богостроители Луначарский, Горький и др.
. Напомним, что весь „Анти-Дюринг“ Энгельса, прочтенный в рукописи Марксом, изобличает материалиста и атеиста Дюринга в невыдержанности его материализма, в оставлении им лазеек религии и религиозной философии. Напомним, что в своем сочинении о Людвиге Фейербахе Энгельс ставит в упрек ему то, что он боролся с религией не ради уничтожения ее, а ради подновления, сочинения новой, „возвышенной“ религии и т. п. Религия есть опиум народа, — это изречение Маркса есть краеугольный камень всего миросозерцания марксизма в вопросе религии[27]В десятый раз напомним, что Маркс и Энгельс определили бога монотеизма как «иудейского, исключительно национального бога Яхве».
. Все современные религии и церкви (современные, т. е. существовавшие 100 и более лет назад. — А. Б.), все и всяческие религиозные организации марксизм рассматривает всегда, как органы буржуазной реакции, служащие защите эксплуатации и одурманению рабочего класса[28]Ильич здесь в сердцах перегибает палку: например, «Союз справедливых» Вейтлинга не дает основания для такого широкого обобщения.
. И в то же время, однако, Энгельс неоднократно осуждал попытки людей, желающих быть „левее“ или „революционнее“ социал-демократии, внести в программу рабочей партии прямое признание атеизма в смысле объявления войны религии… Энгельс требовал от рабочей партии уменья терпеливо работать над делом организации и просвещения пролетариата, делом, ведущим к отмиранию религии, а не бросаться в авантюры политической войны с религией…“Объявление религии частным делом» — этот знаменитый пункт Эрфуртской программы (1891 года) закрепил указанную политическую тактику социал-демократии… Социал-демократия считает религию частным делом по отношению к государству, а не отнюдь по отношению к себе, не по отношению к марксизму, не по отношению к рабочей партии…

Тактика марксизма по отношению к религии глубоко последовательная и продумана Марксом и Энгельсом… Политическая линия марксизма и в этом вопросе неразрывно связана с его философскими основами.

Марксизм есть материализм. В качестве такового он беспощадно враждебен религии… Мы должны бороться с религией. То — азбука всего материализма и, следовательно, марксизма. Но марксизм не есть материализм, остановившийся на азбуке. Марксизм идет дальше. Он говорит: надо уметь бороться с религией, а для этого надо материалистически объяснить источник веры у масс. Борьбу с религией нельзя ограничивать абстрактно-идеологической проповедью, нельзя сводить к такой проповеди; эту борьбу надо поставить в связь с конкретной практикой классового движения, направленного к устранению социальных корней религии… В современных капиталистических странах это — корни, главным образом, социальные… Никакая просветительная книжка не вытравит религии из забитых капиталистической каторгой масс, зависящих от слепых разрушительных сил капитализма, пока эти массы сами не научатся объединенно, организованно, планомерно, сознательно бороться против этого корня религии, против господства капитала во всех формах (…) Атеистическая пропаганда с.-д. должна быть подчинена ее основной задаче: развитию классовой борьбы эксплуатируемых масс против эксплуататоров[29]Но монотеистическая религия Яхве и есть именно освящение эксплуатации, частной собственности, богатства.
… Человек, не вдумавшийся в основы диалектического материализма, т. е. философии Маркса и Энгельса, может не понять (или по крайней мере сразу может не понять) этого положения… не понять марксовой диалектики… Коммунист должен быть материалистом, т. е. врагом религии, но материалистом диалектическим, т. е. ставящим дело борьбы с религией не абстрактно, отвлеченно, теоретически, а конкретно, на почву классовой борьбы, идущей на деле и воспитывающей массы больше всего и лучше всего. Марксист должен уметь учитывать всю конкретную обстановку… Если священник идет к нам для совместной политической работы и выполняет добросовестно партийную работу, не выступая против программы партии, то мы можем принять его в ряды с. — д… И если бы, например, священник вошел в партию с.-д. и стал вести в этой партии, как свою главную и почти единственную работу, активную проповедь религиозных воззрений, то партия безусловно должна была бы исключить его из своей среды. Мы должны не только допускать, но сугубо привлекать всех рабочих, сохраняющих веру в бога, в с.-д. партию, мы безусловно против малейшего оскорбления их религиозных убеждений, но мы привлекаем их для воспитания в духе нашей программы, а не для активной борьбы с ней. Мы допускаем внутри партии свободу мнений, но в известных границах, определяемых свободой группировки: мы не обязаны идти рука об руку с активными проповедниками взглядов, отвергаемых большинством партии.

Другой пример: можно ли при всех условиях одинаково осуждать членов с.-д. партии за заявление: «социализм есть моя религия» и за проповедь взглядов, соответствующих подобному заявлению? Отступление от марксизма (и, следовательно, от социализма) здесь несомненно, но значение этого отступления, его, так сказать, удельный вес могут быть различны в различной обстановке. Одно дело, если агитатор или человек, выступающий перед рабочей массой, говорит так, чтобы быть понятнее, чтобы реальнее оттенить свои взгляды в терминах, наиболее обычных для неразвитой массы.

Другое дело, если писатель начинает проповедывать «богостроительство» или богостроительский социализм (в духе Луначарского и К°). Насколько в первом случае осуждение могло бы быть придиркой или даже неуместным стеснением свободы агитатора, свободы «педагогического» воздействия, настолько во втором случае партийное осуждение необходимо и обязательно. Положение: «социализм есть моя религия» для одних есть форма перехода от религии к социализму, для других — от социализма к религии (…)

Задача борьбы с религией есть исторически задача революционной буржуазии, и на Западе эту задачу в значительной степени выполнила (или выполняла) буржуазная демократия в эпоху своих революций или натисков на феодализм и средневековье. И во Франции и в Германии есть традиция буржуазной войны с религией, начатой незадолго до социализма (энциклопедисты, Фейербах). В России, соответственно условиям нашей буржуазно-демократической революции, эта задача ложится всецело на плечи рабочего класса… В России условия совсем иные. Пролетариат есть вождь нашей буржуазно-демократической революции. Его партия должна быть идейным вождем в борьбе со всяким средневековьем, в том числе и со старой, казенной религией и со всеми попытками обновить ее или обосновать ее по-иному и т. д…

Заявив с думской трибуны, что религия есть опиум народа, наша фракция поступила вполне правильно и создала, таким образом, прецедент, который должен послужить основой для всех выступлений русских с.-д. по вопросу о религии. Следовало ли идти дальше, развивая еще подробнее атеистические выводы? Мы думаем, что нет. Это могло бы грозить преувеличением борьбы с религией со стороны политической партии пролетариата; это могло бы вести к стиранию грани между буржуазной и социалистической борьбой с религией…

Второе и едва ли не главное для с.-д. — разъяснение классовой роли церкви и духовенства в поддержке черносотенного правительства и буржуазии в ее борьбе с рабочим классом — равным образом было выполнено с честью. Конечно, на эту тему можно сказать еще очень многое, и последующие выступления с.-д. найдут, чем дополнить речь тов. Суркова, но все речь его была превосходна, и распространение ее всеми партийными организациями есть прямая обязанность нашей партии…

Из статьи «Классы и партии в их отношении к религии», июнь 1909 г.: «…13 мая епископ Евлогий прочел в Думе „Постановление думского духовенства“: „Православное думское духовенство в подавляющем большинстве находит“… что во имя „первенствующего и господствующего положения православной церкви“ недопустимы ни свобода проповеди для старообрядцев, ни явочный порядок открытия старообрядческих общин, ни наименование старообрядческих духовных лиц священнослужителями. „Чисто моральная точка зрения“ русских попов вполне обнаружила себя, как чистейший клерикализм… Вот несколько выдержек из речей: „Я говорю только, что инициатива этих (т. е. церковных) преобразований должна исходить изнутри церкви, а не извне, не со стороны государства и, конечно, не со стороны бюджетной комиссии. Ведь церковь есть учреждение божественное и вечное, ее законы непреложны, а идеалы жизни государственной, как известно, подвергаются постоянным изменениям“ (епископ Евлогий, 14 апреля). Оратор вспоминает „тревожную историческую параллель“: секуляризацию церковных имуществ при Екатерине II. „Кто же может поручиться за то, что бюджетная комиссия, выразившая в настоящем году пожелание подчинить их (церковные средства) государственному контролю, в следующем году не выскажет пожелания переложить их в общегосударственное казночейство, а затем и совсем передать заведывание их из власти церковной к власти гражданской или государственной?… Церковные правила говорят, что если вверены епископу души христианские, то тем более должны быть вверены церковные имущества… Ныне стоит перед вами (депутатами Думы) ваша духовная мать, святая православная церковь, не только как перед народными представителями, но и как перед своими духовными детьми“ (там же).

Перед вами — чистый клерикализм. Церковь выше государства, как вечное и божественное выше временного, земного. Церковь не прощает государству секуляризации церковных имуществ. Церковь требует себе первенствующего и господствующего положения. Для нее депутаты Думы не только — вернее, не столько — народные представители, сколько „духовные дети“.

Это не чиновники в рясах, как выразился с.-д. Сурков, а крепостники в рясах. Защита феодальных привилегий церкви, отстаивание средневековья — вот суть политики большинства третьедумского духовенства. Епископ Евлогий вовсе не исключение… Поп Машкевич громит октябристский доклад за устремление „подорвать те исторические и канонические устои, на которых стояла и должна стоять наша церковная жизнь“, „сдвинуть жизнь и деятельность русской православной церкви с канонического пути на тот путь, на котором… действительные князья церкви — епископы — должны уступать почти все свои права, унаследованные от апостолов, князьям светским“… „Это есть не что иное, как посягательства на чужую собственность и на права церкви и ее достояние“ (…)

Третья Дума и третьедумский период русской контрреволюции характеризуется как раз тем, что эта организация реакционных сил прорвалась наружу, начала развертываться в общенациональном масштабе, потребовала особого черносотенно-буржуазного „парламента“. Воинствующий клерикализм показал себя воочию, и российской социал-демократии неоднократно придется теперь быть наблюдательницей и участницей конфликтов буржуазии клерикальной с буржуазией антиклерикальной. Если наша общая задача состоит в том, чтобы помогать пролетариату сплотиться в особый класс, умеющий отделить себя от буржуазной демократии, то в эту задачу входит, как часть, использование всех средств пропаганды и агитации, в том числе и думской трибуны, для разъяснения массам отличия социалистического антиклерикализма от антиклерикализма буржуазного.

Октябристы и кадеты, выступавшие в Думе против крайне правых, против клерикалов и правительства, чрезвычайно облегчили эту нашу задачу, показав наглядно отношение буржуазии к церкви и религии…

„Если мы обратимся к народной жизни, — восклицает „левый“ октябрист Капустин, — к жизни сельского населения, то сейчас, теперь, мы видим печальное явление, — колеблется религиозная жизнь, колеблется величайшая единственная основа нравственного строя населения… Чем заменить понятие греха, чем заменить указание совести? Ведь не может же быть, чтобы это было заменено понятием классовой борьбы и прав того или иного класса. Это — печальное понятие, которое вошло в жизнь нашего обихода. Так вот, с той точки зрения, чтобы религия, как основа нравственности, продолжала существовать, была доступна всему населению, нужно, чтобы проводники этой религии пользовались надлежащим авторитетом“…

Представитель контрреволюционной буржуазии хочет укрепить религию, хочет укрепить влияние религии на массы, чувствуя недостаточность, устарелость, даже вред, приносимый правящим классам „чиновниками в рясах“, которые понижают авторитет церкви. Октябрист воюет против крайностей клерикализма и полицейской опеки для усиления влияния религии на массы, для замены хоть некоторых средств оглупления народа, слишком грубых, слишком устарелых, слишком обветшавших, недостигающих цели, — более тонкими, более усовершенствованными средствами. Полицейская религия уже недостаточна для оглупления масс, давайте нам религию более культурную, обновленную, более ловкую, способную действовать в самоуправляющемся приходе, — вот чего требует капитал от самодержавия.

И кадет Караулов стоит на той же самой точке зрения… Он находит „ужасным“ (буквально так!), что массы „обезвериваются“. Он кричит совершенно по-меньшиковски о том, что „огромная самоценность церкви обесценивается… к громадному вреду не только дела церковного, но и для дела государственного“… Он протестует против союза церкви с черной сотней во имя того, чтобы „церковь в большей силе и славе, чем теперь, делала свое великое, святое дело в духе Христовом — любви и свободы“.

…Точка зрения кадетов совершенно тождественна с точкой зрения октябристов и выражает ничто иное, как стремление „культурного“ капитала организовать оглупление народа религиозным дурманом посредством более тонких средств церковного обмана, чем те, которые практиковал живущий в старине рядовой российский „батюшка“.

Чтобы держать народ в духовном рабстве, нужен теснейший союз церкви с черной сотней, — говорил устами Пуришкевича дикий помещик и старый держиморда. Ошибаетесь, гг., возражает им устами Караулова контрреволюционный буржуа: вы только окончательно оттолкнете народ от религии такими средствами. Давайте-ка действовать поумнее, похитрее, поискуснее, — уберем прочь слишком глупого и грубого черносотенца, объявим борьбу с „денационализацией церкви“, напишем на знамени „золотые слова“ епископа Евлогия, что церковь выше политики, — только при таком способе действия мы сумеем одурачить хоть часть отсталых рабочих и, в особенности, выполнить ее „великое, святое дело“ поддержания духовного рабства народных масс (…)

В сотый и тысячный раз мы видим подтверждение той истины, что только идя за пролетариатом, способны русские крестьянские массы свергнуть давящий и губящий их гнет крепостников-землевладельдев, крепостников в рясах, крепостников-самодержавщиков. Представитель рабочей партии и рабочего класса, с.-д. Сурков… сказал без обиняков, как должна относиться к ней вся последовательная и жизнеспособная демократия. „Религия есть опиум народа“… Ни одного гроша народных денег этим кровавым врагам народа, ЗАТЕМНЯЮЩИМ НАРОДНОЕ СОЗНАНИЕ…»

* * *

Как Ваше самочувствие, уважаемый читатель? Вам надоело читать, не так ли, о всех этих «христианских социалистах», богоискателях, богостроителях, эмпириокритиках, отзовистах, ультиматистах и т. п.?

Но представьте себе, как, должно быть, надоели они Ленину в течение десятилетия — с их «всеми и всяческими» религиями и религиозными идеями, грозящими погубить и революционную теорию, и партию марксизма, и дело революции, — что он вынужден был перегибать палку, чтобы отстоять революционный марксизм.

Теперь подведем итог.

1. «Христианский социализм» либеральной буржуазии оказался таковым только по названию. Если вначале из содержащихся в нем критических элементов еще могло развиться здоровое зерно, то очень скоро его основатели сами погубили это зерно в зародыше и повернули в сторону реакции, испугавшись последствий для их собственного класса. При этом «христианские социалисты» в России с самого начала не стремились к синтезу христианства с марксизмом, а нарочито дистанцировались от него, подчеркивая свою совершенную чуждость этике и философии марксизма, призывали к непримиримой борьбе с ним как с «антихристианской религией иудейского мессианизма», отталкивая от марксистских идей колеблющуюся интеллигенцию. Что и говорить, с христианским социализмом России не повезло, не нашлось здесь своих Вейтлингов. Сочетание слов «христианский социалист» в устах Ленина стало ругательным и непременно ассоциируется со словом «реакционный». Обжегшись тогда на булгаковщине, бердяевщине и богостроительстве, замешанном на махизме, отзовизме, ликвидаторстве и т. п., коммунисты дуют теперь на живую воду христианства Апокалипсиса и Новое Благовестие. Получается по библейской пословице: отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина.

2. Слова Ленина: «Разговаривать с людьми, пустившимися проповедовать соединение научного социализма с религией, я не могу и не буду», — относятся к богостроительству. С богостроительством все ясно — это была искусственная, придуманная религия, рассчитанная на привлечение верующих в период кризиса к идеям марксизма, «этически» достроенного за счет создания новой пролетарской религии без Бога.

Мы знаем гибкую политику марксизма по отношению к религии, разделяемую Лениным. Если верующие не идут против программы коммунистической партии, если их вера не разрушает основы диалектического материализма, если она не препятствует, а тем более способствует единству революционной борьбы пролетариата против темных сил капитализма, способствует единству борьбы за создание рая на земле, то коммунисты должны быть заодно с верующими.

Что касается богостроительства, то, как говорил сам Ленин, он бы не поднял шуму, если бы не убедился в том, что:

а) эмпириокритицизм, который являлся источником богостроительства, имеет антимарксисткую направленность;

б) проповедь богостроительства оказалась вредна в силу того общественного и политического значения, которое придала ей контрреволюционная буржуазная интеллигенция, называющая богостроительство, а с ним и «атеистический» марксисткий социализм, РЕЛИГИЕЙ ИУДЕЙСКОГО МЕССИАНИЗМА, РЕЛИГИЕЙ ЦАРСТВА АНТИХРИСТА, ЦАРСТВА ЗВЕРЯ и т. д.;

в) В ТО ВРЕМЯ, Т.Е. ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЯ РЕВОЛЮЦИИ 1905–1907 гг., всякая религиозная идея и идея Бога, в силу сложившегося соотношения классов, независимо от благих намерений проповедников этих идей, ПРИУКРАШИВАЛА ТРАДИЦИОННУЮ СТАРУЮ РЕЛИГИЮ И СЛУЖИЛА ОПРАВДАНИЕМ РЕАКЦИИ.

Этот последний довод Ленина о «всякой религиозной идее и идее бога» относился В ТО ВРЕМЯ не только к богостроительству и богоискательству, но и ко всем формам религии. Ведь если сегодня в России, при всеобщей грамотности, далеко не все — увы! — различают разницу между христианством официального православия, христианством утопического социализма и воинствующим христианством Апокалипсиса, между ветхозаветным богом Яхве и Богом Нового завета, между Лукавым и Святым Духом, то тем более не мог знать эту разницу безграмотный народ дореволюционной России. Для него Бог был один и Христос один, и это был Бог и Христос старой православной церкви, оплота самодержавия и крепостничества. Проповедь даже самой прекрасной религиозной идеи среди темных народных масс в то время только укрепляла казенную религию. Вот почему ТОГДА всякая религиозная идея была вредна, в чем Ленин так страстно и даже страшно убеждал Горького.

3. Итак, Ленин многократно подчеркивал, что коммунисты должны бороться с РЕАКЦИОННЫМИ формами религии, т. е. такими, которые препятствуют дальнейшей эволюции, служат защите эксплуатации, закреплению или восстановлению старых, отживающих порядков и т. д.

* * *

«С такой религией, как христианство, нельзя покончить только с помощью насмешек и нападок, — говорил Энгельс. — Она должна быть преодолена научно, то есть объяснена исторически, а с этой задачей не в состоянии справиться даже естествознание». Скажем больше. Преодолеть христианство невозможно, ибо христианство есть учение эволюции. В ходе эволюции можно преодолеть лишь низшие формы христианства. Марксизм-ленинизм, в корне порывающий с ложными иудейскими богами, есть переход к высшим формам христианства, продолжение и развитие евангельского Учения Святого Духа.

И еще скажем: если существует высокая сознательность, то существует и Высокий Дух. Назовем ли Высшее Существо Высоким Духом, Совершенным Человеком, Сверхчеловеком, Богочеловеком, Махатмою или Богом, но это Высокое Существо будет значительно отличаться по уровню сознания от ветхого человека. Одним из таких Высоких Духов был Ленин. Как говорил Сталин, «нам ли, ученикам Ленина, не понимать, что тов. Ленин гениальнейший из гениальных, и что такие люди рождаются только столетиями», и «разве есть у кого-либо сомнения, что Ильич в сравнении со своими учениками выглядит Голиафом?»