Роуз позвонила, когда я планировала порядок службы. Она спросила, как я себя чувствую, удается ли мне поспать, а затем приступила прямо к делу.

— Минти, я хотела бы сказать речь на похоронах.

— Разве не жена должна говорить?

— Я не жена, я помню… Будем считать, что я друг жены.

— Я думала, что люди не придают большого значения речам. Ты изменила мое мнение.

— Это мой последний подарок ему. Этого хотели бы дети.

— Ваши дети.

— Дети Натана, — ее голос звучал издалека.

— Где ты?

— В Румынии. Поездка была запланирована за несколько месяцев. Я не могла ее отменить, но сократила до минимума. Ты согласна? Только пять минут, дольше я не продержусь. Я себе сейчас не доверяю.

— Доверие, — мой голос звучал слабым эхом.

— Никто другой не сможет рассказать, каким был Натан на самом деле.

Каким на самом деле был Натан, у которого в столе лежали разноцветные папки? Который говорил: «Мы должны быть осторожны с деньгами»? Человек, который мечтал надеть старые изношенные джинсы и резиновые сапоги и пройтись по тропе в скалах над Прияком?

Или человеком, который, приподнявшись на локте, безуспешно искал слов, чтобы объяснить, как он счастлив.

— Роуз, я приняла решение. Натан будет похоронен в Алтрингхэме. Я думаю, пусть лучше он будет там, где его знают. Где он будет не один.

— О, Минти, — голос Роуз был почти не слышен. — Спасибо.

Уже через полчаса Поппи говорила со мной по телефону. Ни она ни я не были враждебны или холодны.

— О гимнах, Минти. Папиным любимым был «Бессмертный, Невидимый». Мы должны начать с него. Он очень любил гимны.

— Разве?

— Ты, пожалуй, не могла этого знать. Вы обошлись без гимнов на своей свадьбе. И еще: «Любовь Божественная, все любови превосходящая» — для окончания службы.

Я нащупала в тусклой памяти воспоминания о свадьбах, где я присутствовала с Натаном, когда исполнялись эти гимны.

— Я не думаю, что он любил хоть один из них. Он считал их скучными.

Но Поппи назначила себя хранительницей памяти отца, и в этом вопросе ей не должно было быть отказано. Ее голос дрожал от гнева:

— Я думаю, именно нам лучше знать, что именно папе нравилось или не нравилось.

Во время первого стиха «Бессмертный, Невидимый» Сэм склонил голову и заплакал. Джилли незаметно просунула руку под локоть и прижалась к нему. Он отодвинулся от нее и высморкался. Джилли отпустила руку и смотрела прямо перед собой. Сидя по обе стороны от меня, Феликс и Лукас беспокойно оглядывались через проход, видя горе старшего брата.

В сотый раз я спрашивала себя, надо ли было брать их на службу. Они бесследно исчезли, когда нам надо было выезжать с Лейки-стрит, и после напряженных поисков Ева обнаружила их в шкафу Натана. Я подкупила их пакетом запретных ирисок. Феликс, садясь в машину, спросил: «Если мы зароем папу, он потом прорастет?».

На скамье позади нас Гизелла в элегантном черном костюме тянула приятным альтом: «… только Бог мудр». Роджер рядом с ней безбожно фальшивил басом. Гизелла так уверенно помнила слова, словно постоянно держала их в памяти. «Обращайся ко мне с любыми вопросами, — сказала она. — Я профессиональная вдова. Я знаю, что надо делать».

Руками, затянутыми в перчатки, я держала руки Феликса и Лукаса, и мы пели гимны, выбранные Роуз, Сэмом и Поппи. Я редко носила перчатки, к тому же было тепло, но они казались мне необходимым атрибутом похорон, и я хотела должным образом провести обряд посвящения во вдовы.

«Мертвые всегда с нами», очередной трюизм. Словно отчаливала ладья с призраками, стоявшими на носу и на корме. Я чувствовала, как душа Натана парит над нами, ожидая своего освобождения.

Церковь в Алтрингхэме была очень красивая и древняя, как поклялась Поппи. Все скамьи были заняты, что, учитывая тот факт, что Алтрингхэм был более, чем в часе езды от Лондона, явно показывало степень уважения к Натану. Неф был наполнен ароматом роз и лилий, которые в огромных чашах стояли в оконных нишах. Еще больше цветов было на алтаре и рядом с гробом, который был сделан из бамбука. Натана отправляли в могилу с безупречными зелеными верительными грамотами. На крышке гроба стояли две цветочные композиции. Первая была букетом из розовых и белых камелий, на ленте которого было написано: «Натану и папе, с любовью». Вторая из белых роз, перевитых ветками лавра и папоротника: «От Роуз, Сэма и Поппи, со всей нашей любовью». Запах был таким плотным, что казался почти материальным. Я прижала пальцы в перчатках ко рту. На веки вечные этот цвет и сладких запах будет для меня связан со смертью.

Перед службой, как только доставили гроб, я оставила мальчиков под опекой Евы и прокралась в пустую церковь. Крыльцо было завалено листовками, сборниками псалмов и открытками с закрутившимися от сырого воздуха краями. Я имела на это право? Я хотела убедиться, что то, что лежит в гробу, стало просто телом без следов души.

Нравятся ли вам цветы? Флорист Гизеллы был более, чем предупредителен. «Я сделаю все именно так, как хотелось бы вам и ему». Столы для поминок были сервированы в ближайшем отеле. Будет ли вино приличным, а бутерброды съедобными? Правила и распорядок этого ритуала были для меня столь же непостижимы и таинственны, как и те, что управляли моим коротким браком. У меня было мучительное убеждение, что правильные похороны должны длиться дольше, чем свадьба. Я столько должна была Натану, что никогда не смогла бы погасить этот долг. И, раз ничего другого не оставалось, я хотела убедиться, что срок воспоминаний о нем растянется надолго.

Гимны… подрядчики… чай для близнецов… Было нечто истерическое в том, как я мысленно ставила галочки в воображаемом списке, продвигаясь по проходу. Там было так много пунктов и так много советов, которых я не могла запомнить, кроме одного, что предложила мне миссис Дженкинс в школе. Глядя на меня поверх очков, висящих на кончике носа, голосом, подразумевающим крайнюю степень доверительности, она посоветовала мне взять на похороны Феликса и Лукаса, потому что это «закроет вопрос».

Я подошла ко гробу, надеясь, украсть минуту тишины и покоя, чтобы поговорить с Натаном в последний раз.

Я хотела снова сказать ему:

— Я прошу прощения.

Мои каблуки цокали по неровным плитам, и женщина, неподвижно сидевшая на передней скамье, обернулась.

— Я думала, ты уже здесь, — сказала Роуз.

Ее волосы были закручены в узел, она была одета в платье с изысканным вырезом и пиджак (несомненно, французский). Букет из белых роз с веточками лавра и папоротника лежал у нее на коленях. Она была бледна, но держала себя с достоинством, как не-совсем-но-почти-вдова. Я скользнула на скамью рядом с ней и посмотрела в обращенное ко мне лицо. Как и мое собственное, оно было бледным и исхудавшим. Роуз невозможно было искоренить, от нее нельзя было избавиться. Натан жил с ней первой, родил с ней старших детей и умер рядом с ней. В тот последний день, страдающий и измученный, он нашел дорогу… к Роуз.

Она была виновата во всем и ни в чем.

Цветы в оконных нишах, казалось, парили над своими чашами, колеблясь на грани реального и потустороннего мира.

— Как флорист выбирал цветы? Даже жутко. Он словно знал Натана, — сказала я.

Роуз поколебалась.

— Я думала, ты бы не стала возражать. Я поговорила с ним и рассказала, какие цветы Натан любил. — Она коснулась одной из роз в букете у нее на коленях. Они были кремово-белые, совершенные, полностью распустившиеся, как и цветы в оконных нишах. — Мы ведь не будем толкаться локтями у гроба. Ведь ты хотела бы сделать так, как любил Натан?

— Ты должна была спросить меня.

Она снова посмотрела на цветы.

— Возможно. Но ты была очень занята. И я знаю, что ты хочешь сократить наше общение до минимума. Я думаю, ты согласишься, что сейчас важнее думать о Натане. Мы посмотрели друг на друга, и я в тысячный раз спросила себя, почему я захотела именно мужа Роуз из всех мужчин, что когда-то у меня были.

Она указала на букет:

— Я хочу положить его на гроб рядом с твоими цветами. Это от нас, от семьи.

— Ах, — выдохнула я непроизвольно.

— Ты не можешь отказать.

Все было решено.

— Пожалуйста, — сказала я и махнула рукой в сторону гроба. У меня было странное ощущение, что все мои годы с Натаном обрушились и рассыпались в пыль под ожесточенным непримиримым натиском его семьи.

Роуз поднялась на ноги, и ее облегающее платье расправилось само собой. Тяжелое золотое кольцо блестело на пальце. Она положила свои цветы рядом с моими на гроб и на несколько секунд опустила ладонь на его крышку.

— От нас, Натан, — сказала она. — Это лучшее, что я могла сделать для тебя.

Она обернулась.

— Ты привезла близнецов?

— Да. Я не уверена, стоит ли подвергать их этому. Но они здесь.

— Вы здесь, — прошептала Поппи. Она была бледная с пустым взглядом. — Я приехала пораньше, чтобы помочь. — Ее рука скользнула под локоть матери, она заглянула в лицо Роуз. — Ты в порядке? — спросила она с тревогой. — Ты сможешь это выдержать? — Поппи очень хотела быть необходимой Роуз в пучине ее горя. — Ты прекрасно держишься, мама, я позабочусь о тебе.

Мать и дочь обменялись взглядами совершенного понимания. Роуз, безусловно, понимала, что Поппи была в ужасе, но реагировала на горе с присущим ей истерическим пафосом, а сама Поппи знала, что мужество матери служит ей непоколебимой опорой в беде.

— Минти, я рада, что ты согласилась похоронить папу здесь. — Поппи окинула церковь взглядом. — Было бы неправильно оставить его в другом месте. Что заставило тебя изменить решение?

Роуз погладила Поппи по руке.

— Ш-ш. Сейчас не время.

На хорах органист открывал свой орган и готовился к службе. Трубы испустили серию стонов и вздохов, некоторые из которых звучали точно, как пищеварительные. Мои грубы дрогнули. Поппи еще не закончила со мной:

— Будет ужасно, если ты встретишь в будущем кого-нибудь и уедешь жить… я не знаю… в Испанию, например. А он останется один в Лондоне.

— Поппи, — голос Роуз был резким. — Хватит.

В этот момент я даже восхищалась хамством Поппи, ее умением балансировать на грани оскорбления.

— Послушай меня, Поппи. Я не собираюсь уезжать на в какую Марбелью. Поняла?

Орган и хор добрались до конца гимна. Краем глаза я поймала мелькание нескольких белых платков. В темном костюме и черном галстуке Роджер прошел к кафедре. Он откашлялся. В этот момент выглянуло солнце, и разноцветные пятна света, проходящего сквозь витражи окна, рассыпались по полу нефа.

— Я знал Натана в течение двадцати лет и по большей части как своего коллегу, — начал он. — Он до мозга костей был человеком дела. Мы провели вместе множество сражений, и я радовался с ним, когда мы выигрывали.

Был ли Натан человеком дела? Должно быть, так. Роджер улыбнулся, вероятно, вспоминая радости общения с Натаном в процессе погони за благополучием компании. Нас окружают лживые улыбки. Это цена, которую мы платим за цивилизацию — оскал и растянутые губы, скрывающие нечестивые мысли и чувства. Бьюсь об заклад, Роджер не смог бы вспомнить ничего действительно значимого о Натане.

— Лояльность, это то, чем отличался Натан в высшей степени. Он был верен коллегам, своей работе и ультра-лоялен по отношению к компании…

Я закусила губу, пытаясь не пропускать в сознание оставшуюся часть речи Роджера. Служба шла. Ричард прочитал стихотворение Уолта Уитмена из «Листьев травы». Затем Роуз заняла место на трибуне.

— Это может показаться странным, — начала она, — не Натан несколько раз обсуждал со мной свои похороны.

Она лукавила. В этом не было ничего странного. Люди долгое время жили вместе, вероятно, любили друг друга и обсуждали свой финал. По моим наблюдениям, этот вопрос обычно мимоходом упоминают на фоне драматической завязки во втором акте и никогда больше не возвращаются к нему. К сведению, мы с Натаном никогда не касались этой темы.

Последовал шорох, некоторое смущение, мы ждали. Свет упал на Роуз. Она была красива в молодости. Не сексуальна, а действительно красива. Ее лицо отражало ее внутреннюю суть, и Роуз смело и без притворства открывала ее посторонним взглядам. Рука Поппи метнулась ко рту. Роджер смотрел перед собой, Феликс захныкал.

— Слушай, Феликс, — прошептала я. — Это о папе.

Роуз продолжала:

— Натан любил свою семью. Он любил, сидя в лодке, ловить скумбрию…

Она рассказывала свою историю, постепенно разрушая образ делового человека, которого описал Роджер. Натан, которого знала Роуз, был человеком, который стремился думать и чувствовать. Она могла бы добавить: «Натан, который выкрикивал ответы на вопросы радиовикторины, который терпеть не мог брокколи, который сидел совершенно неподвижно, когда размышлял». Она могла бы найти слова, чтобы описать Натана, затеявшего возню с близнецами и прижимающего их к себе.

— Он очень любил одно стихотворение, которое я собираюсь прочитать. Это одно из стихотворений Джона Донна, и Натан чувствовал… Натан ценил его юмор. Человеку сильных чувств, ему иногда было трудно увидеть забавную сторону вещей. Я знаю, он не стал бы спорить со мной, если бы я сказала, что он восхищался людьми, способными видеть юмор в трудной ситуации, — она сделала паузу и заглянула в бумаги, готовясь прочитать стихотворение. — Шрифт мелковат, — сказала она, вызвала смешки.

Она дочитала его хриплым, но уверенным голосом. Это действительно был ее подарок Натану, мужчине, который оставил ее ради меня.

Потом мы снова пели гимн, который, я уверена, Натан бы ненавидел.

Бутерброды были превосходны, а вино — выбор Сэма — прекрасным, этот факт молчаливо признали гости, поглощавшие его в большом количестве. Мои бывшие коллеги из «Вистемакс» сгруппировались вокруг меня. Бывшие коллеги Роуз окружили ее. Между нами образовалась нейтральная территория родственников и друзей, недостаточно разобравшихся, к какому лагерю следует примкнуть. Близнецы сновали между ними, и я потеряла счет тому, кто и сколько раз протянул руку, чтобы рассеянно погладить их по голове.

Потрясение, горе и отличное вино развязали языки. Я слышала, как Мейв Отли над тарелкой бутербродов доверительно сообщала Кэролайн Шейкер:

— Конечно, он был хорошим человеком, но он был не совсем верен своей семье…

Кэролайн, скучная приторная Кэролайн, затянутая в слишком узкий темно-синий костюм, отвечала:

— Ну, он очень долго был ей верен.

Кузен Натана Клайв коснулся моего локтя:

— Вы должны помнить меня. Мы встречались на свадьбе Поппи и Ричарда.

— Клайв, конечно. — Клайв, эксперт по ветровым турбинам, скучнейшему предмету на земле.

Сжимая свой бокал он придвинулся ближе, и я заметила, что его черный галстук был весь в пятнах, а манжеты рубашки обтрепанными.

— Что наделал этот старый мальчик, умер? — Он выглядел встревоженным и обеспокоенным. — Он не был… вы знаете, — Клайв постучал пальцем по носу. — Кто-то упомянул, что он был… эээ… в постели.

Я отошла от Коайва и повернулась к подошедшему Сэму. Крутя бокал в руках, он искал, что сказать:

— Минти… Ты сделала все очень хорошо.

Это было уже кое-что.

— Я хочу сказать, как мне жаль. — Эмоции никогда не были сильной стороной Сэма, и он выглядел неловко.

Но я настаивала:

— Он столько о тебе говорил. Я знаю, что он собирался поговорить с тобой об Америке.

Пальцы Сэма крепче сжали бокал.

— Я согласился на эту работу и собираюсь ехать в Остин в сентябре.

— А Джилли?

— Она еще не решила, но я надеюсь убедить ее.

Он нашел глазами жену. Очевидно, сработала некая телепатия, потому что Джилли, стоявшая в группе среди Кэролайн Шейкер и Роуз, тотчас посмотрела на него. Этот обмен взглдяами не был ни счастливым ни любящим.

— Я буду приезжать через несколько месяцев, — сказал он, а затем решительно добавил, — я буду очень скучать по отцу.

Большая часть гостей не задержалась надолго. Прощаясь, они повторяли одни и те же оправдания: встреча, поезд, не опоздать на станцию, вы знаете, как редко они сейчас ходят. Кэролайн и Питер Шейкер ушли одними из первых. Питер протянул руку. Поколебавшись секунду или две, я решила взять ее.

— Это трудно, я знаю, — сказал Питер, — но несмотря ни на что Натан был мне другом.

— Ну да. Другом. — Мой упор на «друга» должен был означать иронию. — И сейчас, без сомнения, ты опаздываешь на встречу?

— Да, на самом деле.

— Встреча, на которую отправился бы Натан, если бы его не уволили?

Кэролайн покраснела и сунула руку под локоть мужа. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что возвышение Питера отразилось и на ней. Ее волосы были умело уложены, броские золотые серьги заменены на бриллиантовые гвоздики.

— Тебе не следует так говорить, Минти.

Как только дематериализовались Шейкеры, подошел Мартин.

— Я тоже должен идти. Машина ждет. Но мы будем рядом, ты же знаешь, Минти.

— Там снаружи, наверное стоит армада служебных автомобилей. Не сядь в чужой.

Он улыбнулся.

— Это была очень хорошая служба. То, что нужно для Натана. Я буду помнить его.

— Это было то, что мне нужно, — сказала я.

Комната опустела. Гости разъехались, оставив после себя запах табачного дыма, пролитое вино, раздавленные бутерброды с яйцом и кресс-салатом. Незадолго до этого Ева увезла протестующих близнецов домой. Они вернулись в Лондон, где, как я обещала, им будет интереснее, чем со скучными взрослыми. Остались только семья и Тео, наш адвокат. Он попросил нас собраться вокруг него.

— Почему бы вам не присесть?

Тео прислонился к столу, на котором стояли винные бутылки и грязные бокалы, и разъяснил нам последнюю волю Натана.

— Имущество должно быть разделено следующим образом. Распределение довольно сложное и требует назначения доверенных лиц. Я вернусь к этому через минуту. Но, коротко говоря, наследственное имущество состоит из дома на Лейки-стрит и его содержания и инвестиций и денежных счетов Натана. Минти может жить в доме на Лейки-стрит. Если она пожелает переехать или если она умрет, то дом должен быть продан, а вырученные средства разделены пополам между близнецами. Если это случится прежде, чем им исполнится двадцать один год, попечители должны инвестировать деньги до достижения ими этого возраста. Обстановка дома полностью принадлежит Минти за исключением одной вазы и двух картин, которые Натан специально завещал Роуз, Поппи и Сэму, а так же обеденного стола со стульями и полукруглого инкрустированного стола, которые наследуют близнецы, хотя Минти имеет право пользоваться ими до их совершеннолетия. Теперь об инвестициях и денежных средствах. Попечителям поручено реализовать все и в первую очередь выплатить Роуз оставшиеся средства по соглашению о разводе. Фиксированная сумма переходит к Минти. Оставшаяся сумма будет разделена следующим образом: по одной трети перейдет Сэму и Поппи, оставшаяся треть должна быть поделена между Лукасом и Феликсом по достижении ими совершеннолетия. До тех пор деньги будут инвестированы попечителями. Последним активом Натана является его пенсия, но он уже распорядился, что в случае его смерти Минти получает право аннуитета вдовы. Как видите, это вполне конкретные меры, и Натан назначил своего финансового консультанта и меня в качестве попечителей для выполнения его распоряжений.

Мои руки со сцепленными пальцами лежали на коленях. По крайней мере, я не останусь нищей. С другой стороны, своим разделом имущества Натан добилмя того, что я вынуждена буду работать. Что я, собственно, и собиралась делать.

— И последнее, — Тео поднял руку. — Существует одно условие, которое Натан добавил пару месяцев назад. Оно касается опеки над близнецами. В случае, если что-то случится с ним и Минти, он хотел, чтобы до совершеннолетия детей их опекуном являлась Роуз. Он надеялся, что Минти с этим согласится.

— Нет, он, вероятно, имел ввиду нас, — удивленное замечание Поппи прозвучало громко в наступившей тишине.

Джилли наклонилась и что-то сказала на ухо Сэму.

— Это не может быть правдой, — сказал Сэм.

Тео покачал темноволосой головой.

— Это не ошибка.

Роуз была смертельно бледна.

— Ты знала об этом? — потребовала ответа я.

— Нет. Да. Он спросил меня однажды. Я сказала, что это невозможно. Но, как видишь, он настоял.

— Только через мой труп.

— Нет, Минти.

— Натан не сделал бы этого, — произнесла я.

Но Натан это сделал. Он смог.

Тео снял очки.

— Мелкие детали могут подождать до завтра. Если каждый из вас захочет связаться со мной, я еще раз разъясню условия завещания. И все прочее.

— Мама, — Поппи бросилась к роуз. — Давайте не будем сейчас ни о чем говорить. Позже, когда мы все успокоимся. Когда ты почувствуешь себя лучше. Сейчас пойди возьми свою сумку и мы отвезем тебя домой. — Она подтолкнула мать к гардеробу и более или менее вежливо обратилась ко мне. — Спасибо за… — кажется, она уже была на пределе — … за хорошие похороны.

Сэм и Джилли разговаривали с Тео. Официанты переходили от стола к столу, собирая тарелки и бокалы. Все кончилось.

— Я хотела сделать все, что могла для вашего отца.

Мои слова вызвали странную реакцию. Поппи сузила близорукие глаза.

— Я хочу, чтобы ты знала, это твои непомерные требования свели отца в могилу. Он заболел из-за тебя.

Ее слова хлестали, как плети.

— О? А тебе откуда знать?

— Ты глупая, глупая женщина… — самоконтроль Поппи рухнул, и она затряслась. — Он рассказывал мне…

Ну, конечно. Я представила, как он разговаривает с дочерью, как она слушает, оперев подбородок о ладонь. Минти хочет новую ванную… ковер… но мы не можем себе этого позволить.

Опытный игрок с хорошими картами на руках играет агрессивно, и я не собиралась дать Поппи выйти из схватки победительницей.

— На самом деле, он очень беспокоился о тебе.

— Разве?

— Сама знаешь. Я ничего ему не рассказала, но он знал, что у тебя какие-то неприятности.

Я коснулась руки Поппи.

— Вошла в Тильт (10*)? Это случается с игроками, когда от них отворачивается удача?

Роуз вышла из гардеробной, и Поппи посмотрела мне прямо в глаза:

— Слава богу, нам не надо больше встречаться.

— Слава богу, — чуть не сказала я.

Произнеся эти слова, я подтвердила бы наш разрыв, и это устроило бы нас обеих. Но когда слова уже готовы были сорваться с моих губ, я вспомнила о своих мальчиках. Легкость, с которой Поппи была готова отказаться от них, больно ранила меня. Они любили свою старшую сестру. Непослушную озорную Поппи. Она вносила в их жизнь веселье, смех, любовь к экзотике. Поппи была членом их семьи. Семья может быть гадючьим гнездом, но она была их гадюкой, в отличие от всех прочих гадюк.

Я сглотнула и постаралась унять слабость.

— Натан хотел бы, чтобы мы были вежливыми, по крайней мере. И это огорчило бы твою мать.

— Моя мать… — Роуз шла к нам. — Моя мать лучше всех. Самая лучшая.

Тео закрывал свой портфель. Я махнула рукой на полупустые подносы из-под бутербродов, грязные стаканы, пустые бутылки.

— Мы единственные, кто тут остался.

Тео оглядел пустую комнату.

— Кто везет вас в Лондон?

В моем списке это не было указано. Я забыла об этом подумать.

— Я не знаю.

Он взглянул на часы.

— Я вас подвезу.

— Спасибо.