По дороге домой в машине Уилл спросил:

— Ты рассказала отцу о нас?

— А если да, это будет иметь значение?

— Поступай, как будет лучше для тебя.

Я любила водить в темноте, мои руки спокойно лежали на рулевом колесе.

— На самом деле, нет. Мы говорили о вине.

Уилл не поверил.

— Ты обсуждаешь с ним почти все.

— Потому, что он мой отец.

Дорога изогнулась вправо, мои мысли словно изменили свое направление вслед за белой линией. Мои ладони стали влажными.

— Ты обо всем рассказываешь Мэг, — бросила я ему.

— Да, я иногда могу так сделать, — ответил он. — Но я ей не отец. А она мне не мать.

Я повернула машину и поехала между полями.

— Этот вечер был фарсом, — сказала я. — Одним из многих.

— Возможно, — ответил Уилл. — Но ты сама так захотела.

Я припарковалась, рванула тормоз и выключила зажигание. Салон автомобиля погрузился в темноту.

— Что будем делать теперь? — спросил Уилл.

Я прилагала все силы, чтобы контролировать панику, но с паникой пришли сомнения.

— Мне до сих пор непонятно, что произошло, Уилл. Ведь нам не было скучно вместе. — я вытащила ключ из замка зажигания. — Это значит, что чего-то не хватало. Если так, ты должен был сказать мне.

В этой ситуации была и моя доля вины.

Уилл, как по команде, привычно выпрямился в пассажирском кресле.

— Ты не должна винить себя, Фанни… — тишина. — Я не знаю, как еще просить тебя, Фанни. — опять молчание. — Я плохо поступил с тобой. — он смотрел на лавровое дерево. — Просто ошибся. Меня соблазняли, и я, вместо того, чтобы отказаться, согласился. Это просто глупость.

— Это все твое объяснение, полагаю?

— Фанни… — начал он.

Я прервала его.

— Твоя кровать в свободной спальне. — я надела туфли, вышла из машины и оставила Уилла одного.

* * *

Я лежала без сна, с горечью в горле, с мокрыми глазами, оплакивая надежды на счастливый брак. Я была испугана силой моих чувств и жестокостью, с которой я была выбита из колеи таким обычным, таким банальным событием, как измена.

Я ворочалась в полупустой кровати.

В 4:00 я встала и проскользнула в комнату Хлои, чтобы проверить ее. Я замерла в дверях, но ничего не услышала и с содроганием приблизила ухо к лицу ребенка, чтобы различить слабое дыхание.

На лестничной площадке я остановилась у готического окна. Темнота. Больше ничего. За последние несколько дней моя талия значительно сузилась, и я затянула пояс халата так, что он врезался в мое тело.

Дверь запасной спальни была приоткрыта, и я заглянула в нее. Ночник в коридоре освещал Уилла, скорчившегося на своей половине кровати. Он что-то пробормотал, вздохнул, как щенок, и вытянул руку — совсем как Хлоя. Словно повинуясь притяжению, я подошла на цыпочках к кровати. Эта часть Уилла, беспомощная и уязвимая во сне, принадлежала мне, и я не хотела никому ее отдавать.

Он открыл глаза.

— Ты смотришь на меня.

— Ты предал меня, Уилл.

— Я знаю. Я предал и себя. Это был двойной удар, Фанни.

— Я совсем тебя не знаю, — сказала я и холод сковал мои босые ноги.

— Ты ошибаешься, ты меня знаешь. — он протянул руку. — Ну же.

Мое тело повиновалось ему как всегда, и я скользнула на холодную простыню рядом с ним. Он не пытался дотронуться до меня, и мы лежали, как мраморные статуи графа Ставингтона и его жены в ставингтонской церкви.

— Ты родила ребенка, — наконец признался он. — И изменилась.

— Я сделала все возможное, — возразила я. — Я вернулась, как только смогла.

— Да, но ты наполовину не со мной. — как я могла это отрицать? Как бы ни пыталась я облегчить ношу материнства, он не мог получить меня обратно в полное владение. — Я сожалею о прошлом, — решительно добавил он, — Я чувствовал себя уверенно, когда ты думала только обо мне одном. — Уилл почти признал, что его воспитание оставило неизгладимый отпечаток в его душе. — Безусловно, я люблю Хлою, — сказал он. — Но это другое.

Я подумала, что я сама стала другим человеком, пока еще странным и незнакомым.

— Мы изменились, — сказала я, потому что стала лучше понимать его. — Мы не могли избежать этого.

Я начала дремать, когда Уилл заговорил снова:

— Думаешь, было бы хуже, если бы ты ничего не узнала?

— Я думаю… думаю, что ты не понимал, как это коснется наших отношений. И даже, если бы понимал… это не помешало бы тебе привести Лиз в наш дом. В нашу спальню.

— Мне очень жаль, Фанни. Ты мне веришь? Пожалуйста… поверь мне.

— Имеет ли значение, во что я верю?

— И я сожалею, что сделал тебя такой циничной. Цинизм пропитывает жизнь политика. — его рука преодолела пространство между нами и коснулась моего бедра. — Я надеялся, что это не коснется нашей семьи, но ошибся, и тебя тоже затянуло в вестминстерскую трясину, — сказал он. — Вот в чем беда, я чувствую, как политика изменила меня. Это было потрясение, Фанни, узнать, насколько глубоко цинизм проникает в душу человека. — рука на моем бедре отяжелела. — Я давно хотел признаться тебе.

Он подвинулся ближе, обволакивая меня своими слабостями и разочарованиями. Я боролась с порывом обнять его и плакать, пока не кончатся все слезы.

— Мне нужно знать, что ты собираешься делать. Я не могу жить с подозрением, что каждый раз, выходя из дома, ты не поедешь к другой женщине.

— Нет, ты не должна сомневаться.

* * *

Должно быть я заснула, потому что утром неожиданно очнулась, чувствуя боль и ломоту во всем теле. Хлоя исполняла свою версию «O, sole mio», и я выскочила из постели, натягивая халат.

Сонная и теплая, она обнимала меня за шею, когда я несла ее вниз, чтобы накормить протертым бананом и овсяной кашей. Разрываясь от противоречивых чувств, изнемогая от усталости, я усадила ее в машину и поехала в Эмбер-хаус.

Альфредо подхватил Хлою на руки.

— Привет, моя красавица. — Хлоя уткнулась носом в его щеку. — Что с тобой происходит? — спросил он, внимательно глядя на меня. — Не надо лгать. У тебя круги под глазами, ты сильно похудела, а воздух между тобой и твоим мужем можно резать ножом.

— Давай пройдем в сад, папа, Хлое нужен свежий воздух.

Мы медленно шли через лужайку к Мадам Ку-ку, уродливой статуе женщины, держащей в руках нечто, слишком напоминающее ведро, к которой тем не менее мой отец питал нежные чувства. Я изложила голые факты и опустила Хлою вниз, чтобы проверить, может ли она сделать первые шаги.

— Ублюдок, — сказал он. Это потрясло меня больше всего, мой отец никогда не ругался. Хлоя между нами балансировала на слабых ножках, повизгивая от восторга и избытка новых впечатлений. — Тебе понадобится хладнокровие, Франческа, и ум. Ты сильно пострадала, я ненавижу Уилла за это. Очень сильно. Но ты не первая… и не последняя в такой ситуации. — я слушала его любимый голос, которым он утешал меня в детстве. — Сейчас это единственное, о чем ты можешь думать. Но это не единственное в твоей жизни. Семейные узы, Франческа, значат очень много. — он сделал паузу. — Очень тяжело в один миг узнать, что спокойное и совершенное семейное счастье невозможно.

— Как я могу жить, зная, что это может случиться снова? — сказала я.

— Может случиться. А может и не случиться. Мы никогда не знаем. Приходится рисковать.

Колени Хлои подогнулись, и я наклонилась, чтобы поднять ее вверх. Она кричала от восторга и протянула мне грязную ладошку. В саду было тихо, сыро и прохладно. Английская погода. Здесь можно было хорошо обо всем подумать.

— Кстати, — сказал отец. — Я думаю подыскать замену Раулю.

— Ты увольняешь меня?

— Пожалуй, да. Вернее, освобождаю. Думаю, так будет лучше. Через несколько лет картина может измениться. В зависимости… — он деликатно замолчал. В зависимости от брака, карьеры Уилла, новых детей.

— Я не оставлю мою работу, папа. Я не могу. Я не хочу этого.

— Жаль. Но ты должна быть разумна и щадить себя. Женщины часто себя не берегут. У тебя и так слишком много обязательств. Я становлюсь старше, мне нужно все больше и больше помощи, а ты сейчас не в состоянии дать ее мне. — это было больно. Но мой отец знал, о чем говорит. — Твоя работа никуда не денется, Франческа, — сказал он, — ты оставляешь ее на время. Если хочешь, ты можешь держать руку на пульсе. Ты можешь практиковаться, учиться и сохранять знания. Тебе повезло.

— Нет, — ответила я.

— Послушай меня, Франческа, в этой жизни ты должна быть умной. Я не был достаточно умен и совершил много ошибок. Ты должна быть успешнее меня. Я не знаю, что из этого выйдет, но тебе надо сосредоточить свои усилия на Уилле.

— Я подумаю, — уступила я.

Мадам Ку-ку обзавелась одеждой из зеленого лишайника. Я подняла Хлою к ее лицу, и она оставила на серо-зеленом камне отпечатки маленьких пальчиков.

— Папа, у тебя есть платок?

Я вытерла руки протестующей Хлои.

— Она изучает мир, — нежно сказал ее дедушка. — Смелая и отважная. Когда она подрастет, я отремонтирую дом на дереве.

* * *

Когда мы с Хлоей вернулись домой, Уилл сидел на кухне перед остатками жареного бекона и гренок.

— Спасибо, что сообщила мне, где ты находишься, — сказал он. — Хотя, я и сам мог бы догадаться. — Затем он злобно добавил: — Я знал, что ты сбежишь к отцу.

Я бросила ключи от машины на кухонный стол.

— Хочешь что-то сказать?

— Только одно. — он положил ладони на столешницу и приподнялся. — Мы оба признаем случившееся, Фанни. С этим жить нельзя. Я сделал большую ошибку. Давай посмотрим правде в лицо, возьмем наши жизни в свои руки и начнем все заново. Я позабочусь, чтобы ты была в порядке, и мы договоримся об общем участии в воспитании Хлои. — странная близость ночи исчезла, уступив место энергичной и решительной деятельности по достижению разумных договоренностей и обсуждению юридических аспектов. — О'кей? — его брови сошлись в прямую линию. — Ты этого хочешь?

Я почувствовала, как дурнота поднимается из желудка и слабеют колени.

— Мне надо переодеть Хлою, — сказала я.

Я отнесла ее в свою спальню и положила на пеленальное одеяло с узором из желтых мишек и колокольчиков. Она устала от поездки, общения с дедушкой, и была сонной и капризной. Я умыла ее, вытерла и погладила по спинке. Закончив, я уложила ее в кроватку и завела музыкальный телефон. Он покорно звякнул и маленькие утки начали свой величественный танец.

— Идем ва-банк, — словно говорили они.

Глаза Хлои закрылись. Я опустилась на колени рядом с детской кроваткой. Так что же есть истина? Истина была в том, что Хлое было хорошо и безопасно здесь; роскошь выбора оказалась призраком. Меня ждала сделка в интересах дочери. Я знала, как холодно ребенку в неполной семье. Мне была знакома обратная сторона их недоумения и тяжесть неотвеченных вопросов. Человек имеет право выбора. Но это было сладкой ложью. У меня выбора не было.

— Я не оставлю тебя без отца, — сказала я Хлое. — Я не могу так с тобой поступить.

Но я знала, что делаю это и для себя, потому что я любила Уилла. Я ненавидела то, что он сделал, но я любила его. Я любила его страстную преданность идее создания лучшего мира; мне нравились заманчивые возможности, которые обещало нам будущее. Я не готова была сдаться без боя.

Хлоя захныкала, я просунула руку сквозь сетку и погладила ее по щеке. «Слезинка Эроса скрепляет камни городов», — написал поэт. Мои слезы упадут на фундамент и моего здания. На них я возведу мощные стены.

Я спустилась на кухню к Уиллу. Когда я вошла, он медленно оглянулся, и я увидела, каким усталым и больным он выглядит.

— Фанни?

— Я решила отказаться от работы у отца, — сказала я. — Мы оба решили, что так будет лучше.

Я подошла к комоду и взяла ежедневник, из которого снегопадом посыпались листочки с приглашениями и напоминаниями.

— Итак, — я открыла его. — Давай пробежимся по списку. Нас ожидает напряженный месяц.

Уилл сел напротив меня и уронил голову на руки.

— Слава Богу, — сказал он.

* * *

Через несколько дней, когда я лежала в ванной, а он причесывался перед зеркалом, он спросил:

— Ты действительно простила меня? Ты сможешь все забыть?

Я выжала губку воды себе на плечи.

— Я сделаю все возможное.

Он бросил расческу, присел перед ванной на корточки и забрал у меня губку.

— Я обещаю, что это никогда больше не повторится. — его рука покоилась на бортике ванной. Волоски на его коже были тонкими и шелковистыми, мышцы под ней были твердыми, в отличие от моей мягкой и уступчивой плоти. Я потянулась, и отвела руку, которая поливала водой мои плечи. Уилл уставился на меня, и я смелее, чем раньше, ответила на его взгляд.

Я сделаю все возможное. Я закрою рот на замок, я заштопаю мои раны, я буду верить в сексуальную… лояльность Уилла. Я буду рядом с ним, улыбающаяся, преданная, надежная.

Тем не менее, в будущем я буду бдительнее.

Я оставлю за собой право на внутреннюю иммиграцию. Когда люди сталкиваются с неразрешимыми или невыносимыми ситуациями, они прячутся в свою раковину. Они мечтают, изучают, узнают себя. Мою ситуацию едва ли можно было назвать невыносимой — я не была ни угнетенной ни униженной — но моя душа была в смятении. Женщине, в которую я превращалась, понадобится дополнительная страховка. Она у меня будет.

— Ты постараешься? — Уилл наклонился и поцеловал меня. — Ты постараешься забыть? Через его плечо я видела на полочке над ванной открытку Бенедетты с видом Фиертино. Церковь посреди утопающей в цветах площади. Красный лак на ногтях выступающей из воды ноги был таким же алым, как цветы герани на открытке. Оптимистический красный. После второго поцелуя я ответила:

— Да.

Как я уже поняла, хорошая жена не обязана говорить правду.