Следующие годы были посвящены детям, политике и браку.

Мы больше не вспоминали о доме на Брантон-стрит. Вместо него мы купили квартиру в удобном доме в Вестминстере, она устроила всех.

Отсюда Уилл уходил и сюда возвращался из своего мира сделок и альянсов, амбиций и притязаний. Разговоров об идеях и идеалах стало меньше, а обсуждения конкретных личностей и их поступков больше, но карьера его продвигалась.

А я? Я жила и работала в другом мире, но старалась присоединяться к нему как можно чаще. Раз в неделю я садилась за стол и читала документы моего отца. Мэг жила с нами, а Саша приезжал на выходные. Несколько раз на ее горизонте появлялись мужчины, но они не задерживались. Периодически она устраивалась на работу, но ненадолго. И в последние годы она стала пить реже. Бывало, что несколько месяцев проходило без инцидентов.

Комнаты в доме не пустовали, голоса родных и друзей смеялись, бормотали, шелестели под его крышей. Наш брак рос и укоренялся, давал трещины, расцветал, немного увядал, расцветал снова, но не переживал застоя.

* * *

Не успела я оглянуться, а с отъезда Хлои пролетела неделя.

— Как ты себя чувствуешь, — Элейн позвонила, чтобы посочувствовать.

— Как будто у меня отрубили руку или ногу, но, странно, силы возвращаются…

— Отлично, — сказала она. — Стирка и уборка лучшие друзья девушек. — она надрывно вздохнула. — Бытовые заботы нас никогда не подведут.

— Ты обратилась к врачу, как обещала?

— Да, — ответила она. — Лучший друг Хорошей жены.

— Эй. Это я твой лучший друг.

— Фанни, — печально сказала она. — У тебя другой химический состав.

Присутствие Хлои чувствовалось в каждой комнате. Я загружала одежду в стиральную машину и находила ее любимую розовую блузку. Ее джинсы лежали в куче выстиранной одежды, я гладила их утюгом и убирала в шкаф. Я подняла ее губку с пола в ванной комнате. Ее книга о Гарре Поттере — «Читать надо с комфортом, мама» — был зажата между стеной и краем кровати. Я вытащила ее и положила на свою тумбочку. В ее списке покупок значилась зубная щетка и носки, в расческе застряло несколько ее волосков.

Это все, что я могла сделать. Я должна была смириться, и я закрыла дверь ее комнаты.

— Мама, — сказала Хлоя, когда позвонила из Сиднея. — Ты никогда не говорила мне, как тут интересно.

Положив трубку, я мельком увидела себя в зеркале. Дорогая стрижка, талия — хорошо, не будем комментировать талию — правильная помада, длинные ноги. Никаких заметных изменений, но я уже чувствовала в себе новую женщину. Отъезд Хлои означал, что я оглянусь назад на свою жизнь, и я была уверена — Уилл тоже. Но Хлоя будет смотреть только вперед.

Мы с Мэг оставались верны негласному договору. В течение дня, когда я была дома, мы по взаимному согласию держали дистанцию. За долгие годы мы осознали личные границы друг друга. Но по вечерам — в опасное, колдовское время — Мэг часто искала моего общества. Она была моей вечерней тенью, напоминанием о земных привязанностях.

Не потому, что от меня этого требовали, я сама этого требовала от себя, я готовила ужин и зажигала свечи. Ризотто, жареный лосось, куриные грудки в соевом соусе. Эти рецепты стали второй натурой, я готовила легко и без усилий, и научила ее.

Это была своего рода сделка, и мы ревностно придерживались ее условий: Мэг, потому что знала, что давно должна была оставить наш дом, я, потому что… Я стала жесткой и сильной. Я достаточно плакала над Уиллом и Мэг, чтобы построить свое здание.

В день разговора с Хлоей мы с Мэг разделили рыбный пирог на кухне.

— Можешь меня поздравить, — сказала она. — Я не пила со времени вашего юбилея. — я пробормотала поздравления, и Мэг посмотрела на меня поверх тарелки. — Я хотела бы объяснить. Я многое должна объяснить, Фанни. Тебе, как никому другому. Я знаю, что ты сделала для меня. Теперь я чувствую себя чище и сильнее… и понимаю, что пришло время перемен. — она сосредоточенно гоняла по тарелке кусок рыбы. — Как странно. Если бы у этого пирога был вкус коньяка, я была бы самой счастливой женщиной на свете. Ужасная истина в том, что алкоголь надежнее мужа и сына. И любви.

Я рассмеялась.

— Возможно, ты права.

Закончив, мы перешли в гостиную, и я распахнула французские окна. В комнату влетел мотылек и попытался сесть на лампу. Я встала, чтобы спасти его и выгнать в прохладу ночи.

— Лучше выключить свет, — сказала Мэг.

Тонкая пыльца с его крыла оставила крошечное пятнышко на абажуре цвета сливок. Я смахнула его и выключила свет. Мы сидели в летней темноте, слушая кузнечиков в саду. Мэг сидела очень тихо и спокойно, пока не сказала:

— Я буду оплакивать уход Саши больше, чем ты рыдала по Хлое.

— Почему?

— Я не совсем уверена, но, наверное, потому, что я слишком многое пропустила. Закон забрал Сашу у меня, — Мэг подвинулась в кресле. — Закон, который должен быть честным, справедливым и беспристрастным. — она взглянула на меня. — О'кей. Были проблемы. Но ты была с Хлоей. Ты не пропустила ничего, у нее была вся ты целиком, а мне пришлось годы и годы смотреть на вас со стороны.

Это было неопровержимой истиной.

Я должна быть честна с собой. Именно Мэг показала мне, как отучить Хлою от соски. «Дай ей бананового пюре на ложке, — сказала она. — Совсем немного». Именно Мэг научила меня предотвращать опрелости (с помощью мази от язвочек во рту) и уговорила Хлою сказать ее первое слово. Позже Мэг, пока я была занята, снова и снова проходила с Хлоей таблицу умножения, правописание, исторические даты и задачи по физике.

Второй мотылек влете в окно, и я опять встала.

— Почему бы нам не закрыть его? — сказала Мэг. — Становится холодно. — я сделала, как она просила, и включила свет. — Ты открыла мое истинное лицо, — сказала она в своей обычной иронической манере, и заслонилась ладонью.

Мэг была права. Закон забрал у нее сына, хотя бы и частично. Но он вернулся. Вскоре после своего шестнадцатилетия Саша с двумя ветхими клетчатыми чемоданами прибыл к нашей двери и объявил: «Я хотел бы жить со своей мамой». Не думаю, что когда-либо еще увижу на лице Мэг выражение той чистой радости, как в тот момент.

Конечно, мы с Уиллом приветствовали Сашу. Мы недавно пережили в некотором смысле небольшую революцию: на предыдущих выборах наша партия временно оказалась не у власти, но Уилл с приличным перевесом голосов удержал свое место, в отличии от его партийных товарищей, изгнанных в пустыню. Одним словом, партия пересела на скамьи оппозиции, а у Уилла появилось больше свободного времени. Он хлопотал, чтобы устроить Сашу в школу и приготовить для него комнату.

С дорогим Сашей не было никаких проблем, во многих отношениях значительно меньше, чем с Хлоей. Его музыка оказалась вполне терпима, а кожаные куртки и металлические заклепки компенсировались необычайной чистоплотностью. Он постоянно мылся и ухаживал за волосами, я ни у кого не видела таких чистых волос. («Достойный пример для подражания», — сказала Элейн). Он отлично вписался в нашу жизнь, возможно, это было результатом собственного горького опыта адаптации и выживания. А, может быть, он был прирожденным хамелеоном.

Я всегда старалась это помнить.

* * *

На следующее утро я поехала в Эмбер-хаус. Время от времени я смотрела в зеркало заднего вида и была так довольна своим отражением (зеркало заднего вида, как правило, отрезает подбородок), что начала напевать.

Я нашла своего отца за работой, среди документов, заметок и звонков. Открытая бутылка вина и стопка накладных. Не поднимая глаз он протянул руку и подтянул меня ближе.

— Посиди пару минут тихо.

Экспедиция в Фиертино приближалась, мы обсуждали сроки, прокат автомобилей, необходимость покупки антиаллергенной подушки. Бенедетта подыскала нам жилье, и мы обсуждали практические вопросы и составляли списки. Тем не менее, я чувствовала великое волнение в моем таком сдержанном отце. Он смеялся, шутил, насвистывал Вивальди и извлек на свет снимок этрусской пары. После отъезда Каро она была заброшена в нижний ящик стола. «Мы должны посетить этрусский музей и могилы».

Дождь снаружи продолжал капать, но без энтузиазма. Отец встал прикрыть окно.

— Жаль, что Уилл не поедет.

— У него зубы заняты. Он жаждет стать нашим новым Канцлером, и были намеки, что если мы останемся у власти, он урвет этот кусок. Последний раз, когда мы виделись, он сходил с ума от беспокойства.

Отец посмотрел на меня.

— Жалость тебе не идет, Франческа.

— Жалость к себе? Вот уж не собиралась.

— Не совсем, — произнес он с любовью. — Просто ты вовлекаешься в это снова и снова. Твой муж достаточно проницателен, и понимает, что эти волнения никогда не закончатся. Он в игре, так что не жди, что он перестанет соревноваться с лучшими из игроков.

Мой отец всегда был справедлив.

— И то правда. — я сунула список в сумочку. — Он по уши завяз в проекте налога на второй автомобиль, который считает показательным в своей карьере. Я не совсем согласна с ним, но он уверен.

Отец немного помедлил с ответом.

— Я понимаю, — сказал он. — Это его шанс проявить себя. Посмотри на это с другой стороны, это лучше, чем продавать оружие.

Я взглянула на него.

— Папа ты выглядишь усталым. Врач наблюдает за тобой?

— Конечно, — сказал он, и я знала, что он мог солгать, чтобы успокоить меня.

Я открыла рот, чтобы заставить его записаться на повторный осмотр, но сделала ошибку, поглядев на часы.

— Пора идти. У Уилла мероприятие. Как всегда, ответственное.

Я поцеловала его на прощание и помчалась в Ставингтон на церемонию открытия новой очистной станции. Здесь мне пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы сохранить серьезное выражение лица, когда мэр сообщил, какое количество подписей пришлось собрать, чтобы запустить этот проект.

* * *

Звонок телефона разбудил меня среди ночи. Я пошарила на тумбочке, чтобы включить лампу и посмотрела на часы. Два часа. Моей первой мыслью было: Хлоя. Второй: мистер Такер.

— Если это вы, — мистер Такер, — прошипела я, — то я сильно разозлюсь.

— Я звоню из больницы, — сказал голос. — Ваш отец у нас. У него был небольшой сердечный приступ, и мы думаем, вам лучше приехать, миссис Сэвидж.

Я бросилась в комнату Мэг и разбудила ее.

— Мэг, Альфредо попал в больницу. Я должна ехать.

Хрупкая и взъерошенная, она мгновенно вскочила с постели.

— Подожди, я с тобой.

Как безумная, я мчалась сквозь ночь, а Мэг дрожала на пассажирском сиденье рядом со мной. Пожалуйста, пожалуйста, пусть все будет несерьезно, молча молилась я и нажимала педаль газа.

И все-таки, мы опоздали.

Ночная сестра, стройная и аккуратная, встретила нас у дверей реанимации и отвела в сторону. Его кончина была мирной, сказала она, и я знала, что она много раз репетировала эти слова. Десять минут назад. Второй инфаркт, на этот раз обширный.

Мэг вздохнула и заплакала. Я теребила скользкий от пота ремешок сумки, и пол почему-то покачивался под моими ногами. Моей первой реакцией было: это моя вина, я должна была пойти с ним ко врачу. Второй мыслью было позвонить Бенедетте и отменить поездку. И еще я подумала, что… нет, я не помню, о чем думала, я просто хваталась за несущественные вещи.

— Он должен был подождать, пока я не приеду сюда, — тупо сказала я.

Ночная сестра обняла меня за плечи, отвела в комнату родственников и усадила на стул. Потом она принесла чай, а я сидела на разноцветной скамейке и смотрела на пепельницу на подоконнике.

Мэг успокоилась и коснулась моей руки.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Бедный Альфредо. Но лучше, когда все происходит быстро.

Я заставила себя не оттолкнуть ее — Мэг беспокоилась обо мне. Это было не ее дело, хотела сказать я, но знала, что не смогу.

Профессиональное выражение на лице сестры смягчилось.

— Попробуйте попить, миссис Сэвидж.

Чай с привкусом кожи и танина.

— Миссис Сэвидж, — безупречная ночная сестра заметно волновалась. — Вашему отцу удалось… он хотел сказать вам… — я подняла мокрое лицо. Она начала снова. — он сказал «спасибо» и передал, что любит вас.

— Но он не стал ждать, — в агонии закричала я. — он не стал. Он должен был подождать меня.

— Он не мог, — тихо объяснила она. — Но мы сказали ему, что вы уже в пути. Мы говорили с ним, даже, когда он был без сознания. Знаете, слух уходит последним. — она положила руку мне на колени. — он знал. Он знал, что вы спешите сюда. — она посмотрела на меня, потом на рыдающую у окна Мэг, и снова на меня. — Его уход был мирным.

— Но он был один, — воскликнула я. — он не должен был уходить один. Я должна была быть с ним. Я знаю, он хотел бы.

— Я держала его за руку, — сказала сестра. — Я клянусь вам, что я его держала.

Вернувшись домой, я позвонила в лондонскую квартиру, но сигнал вызова гудел, пока не включился автоответчик.

— Дорогая, я работал всю ночь, — объяснил Уилл, когда я, наконец, дозвонилась ему. — Я уже спускаюсь. Я только вызову такси и брошу несколько вещей в сумку. Я позвоню Хлое, и скажу, что ей не надо спешить домой. Я скажу, что Альфредо не хотел бы этого.

В глубине сознания всплыл надоедливый вопрос: «Ты опять лжешь мне?». Но я привыкла к нему и научилась понимать, что Уилл любил быть в центре внимания просто ради себя самого. Это стало средством защиты от обид, стрессов и поражений.

Я чувствовала, как мое тело пустеет, слабеет, становится невесомым. Я понимала, что должна принять меры, но мне было трудно даже ответить на телефонный звонок. Мне хотелось плакать бесконечно, но мое горе было смешано с изумлением, как мой предусмотрительный отец позволил этому случиться.

Я взяла себя в руки и позвонила Салли.

— О, — сказала она. — Мне надо присесть. — после паузы она попросила: — Расскажи еще раз. — ее голос звучал на фоне звона фарфора, музыки и других голосов из жизни моей матери.

— У него был сердечный приступ.

— Я не приеду на похороны, — сказала она. — Я не думаю, что смогу. Но я буду думать о нем. — при этих словах я заплакала в трубку. — Слушай, Фанни, ты должна помнить, что Альфредо считал тебя самым лучшим, что случилось в его жизни. Помни об этом.

Это было первым по-настоящему материнским советом, который дала мне Салли, и я записала его в блокнот рядом с телефоном, нацарапала внизу дату и время, а потом проверила, чтобы не пропустить ни одного слова.

Подоспел Манночи. Организация. План мероприятий. Объявление в газете. Хлоя не летела домой, мы договорились с ней об этом, и я обещала звонить ей каждый день. Где мы проведем похороны? Захоронение или кремация? Какие гимны? Какая музыка? Я взяла себя в руки. Хорошая жена была приучена упорядочивать хаос, преодолевать панику, утешать и успокаивать — и хорошая дочь последовала ее примеру.

Так или иначе, я должна была держать Мэг на плаву, потому что она плохо перенесла смерть моего отца.

— Я тоже любила его, — сказала она.

— Если ты подведешь меня теперь, — сказала я, глядя в ее пустые глаза, — то… - я не закончила фразы, но в этом не было нужды. Мэг все хорошо поняла.

* * *

Похоронные агенты приходили и уходили. Отец оставил письменные инструкции. Бок о бок с Уиллом я пела гимны, слушала слова из «Пророка» Джебрана: «Загляни в свое сердце, и ты увидишь, что только то, что приносило тебе печаль, дает тебе и радость», и пожимала руки многим и многим людям.

— Такая трагедия, — бормотали одни.

— Так жаль, — говорили другие.

Но я не могла уделить им внимания. Гроб поставили на катафалк, тело было кремировано. В своем письме отец указал, что захоронить его прах я могу, где сочту нужным.

Я не знала, чего он действительно хотел бы.

Позже Уилл вернулся обратно в Лондон, а Мэг попыталась мне помочь.

— Фанни, — сказала она мягче, чем обычно, — тебе придется подумать о доме. Я так понимаю, ты продашь его?

— Ты говорила с Уиллом?

Она закрывала пленкой тарелку с оставшимися бутербродами.

— Может быть.

— Это не вам решать, — резко сказала я.

— Конечно, решать будешь ты, дорогая. — она убрала чашки и блюдца в шкаф. — Кстати, так как ты была занята, я купила носки для Уилла.

— Какие носки?

— Он сказал, что ему нужно несколько пар. Я положила их на вашу кровать. Просто хотела помочь.

Я смотрела на нее.

— Ты не должна была беспокоиться, — я едва подбирала слова.

— Нет, — она улыбнулась. — Но все же.

Я молча собрала тарелки.

— Вижу, я была непослушной девочкой. Покупка носков оказалась грехом, — сказала Мэг и грустно добавила: — Знаешь, Фанни, что твоя спина умеет выражать крайнюю степень неодобрения?

— Может, хватит? — я резко повернулась к ней тарелкой в руках, Мэг отшатнулась. — Разве ты не видишь, что получила больше, чем нужно? Тебе недостаточно?

Она протянула руку.

— Я не это имела ввиду…

— Да, ты делаешь все, Мэг, — услышала я свой голос, — все, чтобы привязать его к себе. — Я мимолетно удивилась, что это за женщина, в которую я превращаюсь?

Мэг задохнулась.

— Неправда, Фанни, это неправда. Просто я хочу чувствовать себя полезной. Я хочу чувствовать, что у меня есть место.

Тарелка выскользнула у меня из пальцев. Звонкий хлопок, осколки разлетелись по кафельному полу. Я присела на корточки, чтобы собрать их… и Мэг тоже. Наши лица были так близки, наши пальцы соприкасались, когда мы хватались за один и тот же кусок фарфора.

— Ты расстроена, — сказала она.

— Ради Бога, оставь меня в покое, — прошептала я.

Мэг выпрямилась. Последовала тяжелая, страшная пауза.

— Думаю, мне нужно выпить, — сказала она. — Пару глотов на сон грядущий. Хочешь?

— Дома спиртного нет.

— Разве?

Я посмотрела на нее.

— Я не хочу пить. И тебе не надо, Мэг. Пожалуйста.

Снова гнетущая тишина.

— Не волнуйся. Все под контролем. Я могу справиться одна, снова и снова. Мне повезло с печенью, так врач сказал.

Острый край тарелки врезался в руку, терзая плоть.

— Мэг, подумай. Ты так долго держалась.

— Вот именно. — Мэг направилась на поиски своей контрабандной бутылки виски, своего друга, брата, сына, любовника, и я ничего не сделала, чтобы остановить ее.

Я поднялась наверх позвонить Уиллу. Я с испугом осознала, что с уходом отца из моей жизни исчезло чувство защищенности. Он оставил меня охранять границу между смертью и нашим ребенком, и меня пугала моя новая роль.

Так или иначе, я должна была взять себя в руки и выполнить свои семейные обязанности. Это было мое дело, и оно было важным. Я должна была… поддерживать семью. А также бороться с угрозами.

Я заставила себя спуститься, пройти через кухню и подняться в спальню Мэг. Она сидела на кровати, глядя на фотографию Саши. Стакан в ее руке был полон.

Она не стала сопротивляться.

— Где ты его прятала и сколько успела выпить? — я забрала стакан.

Она посмотрела на меня.

— Один глоток. У меня была бутылка в платяном шкафу. Это был мой ремень безопасности.

— Не надо, Мэг. Я помогу тебе. Я обещаю.

Она опустила голову.

— Почему это всегда должна делать ты?

Я поставила стакан на тумбочку и присела рядом с ней.

— Отец однажды сказал мне одну вещь. Он сказал, что есть очень много причин, чтобы принимать жизнь всерьез.

— Хм, — сказала Мэг, и слезы потекли по ее щекам.

— Он был прав. Жизнь серьезная штука. Можно над ней смеяться, но относиться к ней надо всерьез.

Рука Мэг подползла к моей и отчаянно ухватилась за нее.

— Ох, Фанни, — сказала она, — я всегда думала, что жизнь просто ужасная шутка.

* * *

Уиллу удалось изменить свой министерский график, и через два дня мы поехали в Эмбер-хаус. Я остановилась на пороге и поняла, что не могу заставить себя войти в парадную дверь.

— Уилл, я не могу войти в дом. Пока нет.

Он обнял меня за плечи и прижал к себе.

— Давай пройдемся по саду.

Трава была сырой после недавнего дождя, и сад казался насквозь пропитанным влагой. Я остановилась, чтобы закрепить побег клематиса, и на меня излился поток холодных капель. Уилл смахнул их, продолжая одной рукой обнимать меня.

Вскоре дождь усилился, и он сказал:

— Мы не можем это дольше откладывать, — нежно повел меня к двери и ввел внутрь. — Дай мне руку, — приказал он и крепко сжал ее.

Это было странно, но за несколько дней дом стал совсем другим.

Уилл сварил кофе, а я нарезала бутерброды. Уилл ел с жадностью, а я отламывала кусочки сыра. Я думала о доме, о том, что не могу расстаться с ним.

— Уилл, что ты думаешь о жизни здесь?

Он был поражен.

— Жить здесь? Это мне и в голову не приходило. — он взял бутерброд с яйцом. — Фанни, ты серьезно?

Я знала, что это сумасшедшая и совершенно нелогичная идея, но прошептала:

— Это мой дом.

Уилл положил бутерброд. Я слишком поздно поняла подтекст своих слов.

— Но не мой, — ответил он. — И я всегда думал, что наш дом был для тебя нашим домом.

— Я не хочу продавать Эмбер-хаус.

Он держал меня за плечи и заглядывал в лицо. Он казался озадаченным своим открытием, и это раздражало меня. Было ли вызвано это недоумение моей скорбью об отце?

— Если ты хочешь, чтобы я подумал об этом, я, конечно, буду думать. Просто это не то, что мы планировали.

— Ох уж эти планы, — я пожала плечами и выплеснула кофе из кружки в раковину.

— Фанни, что с тобой?

Я смотрела в окно, прижав к губам кулак.

— Я не могу смириться с тем, что меня не было рядом с папой, когда он умирал. Это не дает мне покоя, и я никогда не прощу себе.

Уилл подошел сзади и обнял меня.

— Тише, Фанни, тише.

Его мобильный зазвонил в холле. Он инстинктивно дернулся на звонок. Я вскочила на ноги и закрыла ему путь.

— Нет, только не сейчас, Уилл. Никаких телефонов. Ничего.

Телефон умолк. Уилл обнял меня.

— Ты думаешь, я не понимаю, Фанни, но я… — он улыбался своей прежней любящей и нежной улыбкой, и боль моего сердца немного стихла.

Теперь, когда я получила свою долю заботы, я почувствовала в Уилле подавленное волнение и скрытую напряженность.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем.

— Лучше расскажи мне.

— О'кей. — он отошел и снова сел. — Вчера в коридоре меня остановил Роберт. Он сказал, что следующая перестановка в Казначействе даст нам определенную возможность. Но, Фанни, я должен провести автомобильный налог. — как это вовремя, я прижала руку ко рту, чтобы не рассмеяться. Я заметила, что моя рука дрожит. — И я должен буду поддержать правительство по вопросу о Национальном билле здравоохранения, хотя…

— Но, как министр, ты и должен поддержать правительство. В данном случае не имеет значения, что ты думаешь.

— Поддержка и лояльность — это разные вещи, — сказал он.

Раз или два мы с Элейн обсуждали власть. Что это такое? В чем она выражается? Как семья может сосуществовать с властью? Страшная сила, согласились мы. Бьет в череп, как ликер двойной крепости. Почти непреодолимым обольщением является придворная лесть, водитель с машиной, соблазн обмена идеалов на более питательные земные ценности. Идеалы не позволяют удобно разместиться на заднем сиденье в теплом салоне лимузина.

— Ну? — его голос звучал не так уверенно. — Что ты думаешь?

Я изо всех сил попыталась собраться с мыслями.

— Не могли бы мы поговорить об этом позже?

Я оставила Уилла на кухне и прошла в кабинет. Отцовская перьевая ручка лежала на столе, где он в последний раз писал ею. Автоответчик мигал красной лампочкой. Я взяла книгу из стопки на подоконнике: «Рассуждение о величайших винах Бордо», и бросила ее обратно.

Я с такой силой сжала край портьеры, что пальцы онемели. Несколько лет назад я бы не поверила себе. Горе не было похоже на лезвие, пронзающее плоть. Нет, горе было тяжелым и скучным: оно сдавливало грудь, обессиливало, вызывало головную боль. Я боялась, что схожу с ума, потому что готова была поклясться: мой отец был сейчас в этой комнате. Я слышала его голос.

«После 1963-го, — говорил он, конечно, мы разговаривали о Бордо, — с его непрерывными дождями и эпидемией гнили никому не удалось произвести стоящее вино. Но затем пришел 1964-й, недостаточно оцененный после прошлогодних бедствий. Природа, забрав один год жизни винограда, теперь наградила нас прекрасными, богатыми и элегантными винами…».

Тихий шорох предупредил меня о появлении Уилла за спиной. Не оборачиваясь, я сказала:

— У нас слишком мало людей, к которым мы прирастаем клетка за клеткой, полностью их принимая. Слишком мало, чтобы терять или предавать их.

— Фанни, дорогая, мы должны проверить документы, — сказал он тихо.

Мы отложили большую часть, чтобы забрать с собой. Вместе мы отсортировали наиболее срочные счета и письма в одну стопку, а менее актуальные в другую. Наконец, мы добрались до конверта с надписью «Франческа».

— Я посмотрю это позже, — я положила на него руку.

Уилл приподнял бровь.

— Понимаю.

Уилл не был глуп. Он разделял со мной свои заботы и амбиции, но я не хотела делить с ним содержимое конверта, принадлежавшего моему отцу.

* * *

Я закрыла дверь, прежде чем распечатать конверт в уединении нашей спальни. Не знаю, чего я ожидала — может быть, юридических или финансовых инструкций — но, конечно, не детского рисунка домика с черепичной крышей, с большой дверью и ведущей к нему дорогой. Перед домом стояли три фигурки: мужчина в шляпе с палками вместо рук и ног, женщина в красной юбке, а между ними ребенок с поднятыми вверх руками-палочками.

Я нарисовала это в детском саду. Эссе, написанное на разлинованной бумаге. «Анализ влияния Американской позиции изоляционизма 1930-х годов на европейскую внешнюю политику; не менее двух примеров». Оценка «С». Стихотворение, нацарапанное от руки на бледно-розовой бумаге:

Я прижала пальцы к пылающим щекам. Стихотворение, пережиток неудачной любви, излеченной романом с Раулем, было невыразимо плохо, но мой отец сохранил его. Листая остальное содержимое папки, я обнаружила нашу с Уиллом свадебную фотографию, наше с отцом приглашение на обед для Chevalier du Tastevin, бывшее когда-то пределом моих мечтаний, и фото лохматого младенца — шестимесячной Хлои. Глазами, полными слез, я пересматривала эти кусочки мозаики, осколки моего прошлого, тщательно собранные моим любящим отцом. Убирая их обратно в конверт, я заметила еще один сложенный лист бумаги. Это был эскиз, сделанный карандашом, явно непрофессиональный. Художник был решителен и нетерпелив, линии карандаша глубоко промяли бумагу. Но замысел был достаточно ясен. Это был план дома со внутренним двориком и лоджией в торце. Под эскизом стояли слова: «Il Fattoria. Val del Fiertino».

Уилл смотрел новости по телевизору.

— Уилл… — я села на диван рядом с ним. — Уилл, я решила отвезти пепел моего отца в Фиертино, как только смогу получить билет. Я знаю, где он хотел остаться. Я бы не хотела ждать сентября.

Диктор продолжал говорить.

— Без меня?

— Без тебя.

— И?

— Я хотела бы остаться там на некоторое время.

— Конечно, ты должна ехать, Фанни. — он не смотрел на меня. — Если ты действительно этого хочешь.