Уже знакомый душераздирающий свист в ушах появился на фоне белой пустоты, окутавшей все вокруг дымкой обманчивого спокойствия и умиротворенности. Тут же две светловолосые девочки с серыми глазами и пухлыми губами протопали мимо маленькими ножками в красных сандалиях с тихим и приглушенным не то смехом, не то плачем… Это было чем-то вроде неожиданной вспышки во время долгого разглядывания пустоты и именно она заставила меня резко и испуганно распахнуть глаза и наткнуться взглядом на белый потолок.
Сперва мысли разбегались быстрее, чем я могла их зафиксировать и осознать, обдумать, понять… Было странно, страшно и необъяснимо больно на душе. Кроме того, физически я чувствовала себя очень-очень плохо: дышать удавалось как-то необычно тяжело и сложно для ноющих легких, в самом теле была невыносимая слабость и даже мысль встать с кровати казалась чем-то на грани фантастики. А еще пугала неизвестность: где я, что происходит, и, главное, — как вообще попала в больницу. В том, что я именно в ней, сомнений не возникало.
— Детка, слава Богу, хоть ты проснулась… — хриплый голос Виолы вывел меня из оцепенения и между тем упал кувалдой на голову, возвращая болезненные воспоминания: взрыв, пожар, всеобщая паника, отключение света, недостаток воздуха… Видимо, меня слишком сильно затрясло, потому что теплая ладонь женщины легла мне на запястье и она тихо прошептала, — Ну-ну… Тебе нельзя нервничать.
— Роберт… — каждая буква отдавала пылающей болью в легкие. Было ощущение, что из тела выкачали всю влагу, да еще и покопались там знатно, так как ныло все до судорог.
Молчание Виолы слишком затянулось и я, преодолевая адскую слабость, все же слегка приподняла голову и натолкнулась на ее полный боли взгляд. Именно так смотрят на безнадежно больных, осужденных на пожизненный срок или тех… у кого только что умер близкий человек.
«Господи, только не это! Нет!» — какой-то шаманской мантрой крутилось у меня в голове, моля, чтобы этот фильм ужасов поскорее закончился и я проснулась в своей постели на личном этаже Роберта.
Жидкость, которой в моем организме и так осталось, по ощущениям, не много, внезапно скопилась в глазах и заслонила обзор, не давая рассмотреть Виолу более детально. Единственное, что мне удалось уловить — на ней было то же платье, что и в роковой день, но волосы были заметно растрепаны и отсутствовал всякий макияж, по крайней мере, тот «роковой», что я видела в «Кашемире». Значит ли это, что я не «проспала» и суток?
— Все не так ужасно, как ты себе напридумывала, Полина. Расслабь лицо и начни уже, черт побери, дышать! — откашлявшись, женщина попыталась сказать это бодро, но ее дрогнувшая на запястье рука и осипший от волнения голос говорили, что дело как раз очень даже нехорошо, — Роберт жив. Пока, во всяком случае…
— И только это вас и спасает! — тяжелый баритон за спиной женщины заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Виолу, кстати, тоже заметно повело и она медленно повернула голову в сторону неприятного голоса, источник которого мне разглядеть не представлялось никакой возможности, — Наслаждайтесь последними свободными деньками, Полина Мышка. И, да, с пробуждением. Надеюсь, вам хорошо спалось.
— Вам обязательно говорить ей все это в таком состоянии? — до неприличия резко выпалила Виола и тут же повернулась к обескураженной мне, нервно сжав руку, тихо и успокаивающе сказала, — Начнем с хорошего, дорогая. Роберт жив пока и, так как уже прошло два дня с корпоратива, опасность от немцев далеко.
— Пока? — зажмурившись, я выдала эти четыре буквы, больше похожие на скрип замочной скважины, с таким трудом, что слезы все же брызнули из глаз.
— Полина, дело в том, что в тех местах, где одежда была пропитана алкоголем, у него ожоги третьей степени. Но ты не переживай: руки, ноги, лицо — первая степень, а все остальное вторая. Нужна была пересадка кожи, но мы все это уже решили… Теперь дело за докторами и его подсознательным желанием жить! — женщина выдавала мне информацию медленно и легко, словно хотела посеять обманчивый флер неважности разговора, но каждое последующее слово ударяло о голову новым булыжником, затягивая меня куда-то в пропасть своих самых страшных кошмаров, — Еще этот дурацкий дым… пока я бегала за подмогой, он чертовски сильно наглотался его… Вот скажи мне, зачем ТЫ кричала, как сумасшедшая, и побежала в VIP-отсек его спасать? Ты пострадала больше всех, после Роберта и стоявших впритык к самодельной бомбе, из-за своей глупости. Господи, если бы еще и ты погибла, мне было бы страшно ждать пробуждения Шаворского-младшего…
На минуту я зависла не в силах воссоздать в памяти сказанные Виолой слова, ведь воспоминания заканчивались картиной полыхающего Роберта, а дальше… только больница. А вот новый знакомый снова разрушил затянувшееся молчание новой «правдой»:
— Все декорации, мебель и отдельные части интерьера были пропитаны специальным горючим спиртом, не имеющим такого ярко-выраженного запаха, как, например, самогон или водка, а слегка уловимый аромат, чем-то схожий с незамерзайкой. Это новая фармацевтическая химия. И знаете, где проводят подобные эксперименты? Вот неожиданность! В больнице, откуда вы сбежали в день проишествия. Естественно, это совпадения, правда, Полина? — голос мужчины был обманчиво спокойный, вежливый и обходительный. Перед глазами так и стояла улыбка это мерзкого человека, кем бы он ни был, с его нелепыми идиотскими намеками, — Кроме того, именно в тот момент, как ВЫ вошли в клуб, камеры наблюдения волшебным образом перестали записывать и, что бы вы сейчас не придумали себе в оправдание, проверить мы это не можем все равно, увы. Есть только остатки вашего больничного халата и тапок на месте взрыва самодельной бомбы.
Голова шла кругом от полученной информации и, несмотря на то, что сама я, по-видимому, находилась в ужаснейшем положении, большего всего переживала за Роберта. Ведь… Боже, у меня было столько возможностей поговорить с ним, понять, принять, простить, помочь стать лучшей версией себя. А что сделала я?.. Ушла, но «обещала вернуться»… Разве после этого я лучше его Жанн, Даян и всех прочих девушек на раз, ищущих легких и простых отношений?.. Только вот теперь возвращаться возможно будет и не к кому, любить будет не кого, понимать, прощать, ругать, ненавидеть… У меня больше не будет Роберта Шаворского… Ни завтра, ни через неделю, ни через год… Никогда…
«Господи, вот это истинный ад…» — вихрем пронеслось у меня в голове, заставляя голову мучительно закружится.
Именно тогда я осознала всю масштабность произошедшего и судорожно вскочила с места… Точнее, попыталась вскочить, но что-то железное впилось мне в руку, заставляя обессиленно упасть на кровать, давясь непрошеными слезами…
Мне срочно нужно было увидеть Роберта. Как дышать. Смотреть. Думать. Жить. Черт, да он просто необходим мне, как воздух, и я не хочу искать в этом второе дно! Я не хочу просыпаться и знать, что его больше нет в этом мире. Я не смогу улыбаться, зная, что больше никогда не увижу редкую, от того наиболее ценную, улыбку этого мужчины. Я не буду никого любить, мое сердце навсегда занято! Заниматься сексом? Да другие мужчины мне противны! И так сильно ненавидеть я тоже не смогу, ведь познала истинную сладость этого противоречивого понятия и суть любимого, непостижимого для меня человека… Роберта Шаворского… Он показал мне мои пределы, грани, черты и теперь я просто не смогу понизить планку… Получается, я не смогу жить? Да я, собственно, и не хочу…
Виола восприняла мою истерику по-своему и, снова сжав мою руку до онемения костяшек, грозно обратилась к незнакомцу:
— Господи, вы думаете, что она настолько идиотка, что принесла и оставила свои вещи, там где их точно найдут?! К тому же, многие сотрудники говорили вам о Павле, бухгалтере, что-то устанавливающим на месте взрыва… Какого хрена вместо того, чтобы ловить РЕАЛЬНОГО преступника, вы приковали к кровати беззащитную девочку без сознания? — под конец голос женщины сошел на крик, угрожающий не меньше чем нож, приставленный к ребру, и я бы многое отдала, дабы увидеть в этот момент лицо ее оппонента, только вот довольствовалась голосом, глядя на извечный белый потолок, — Это все, на что вы способны? Скажите спасибо, что Роберт пока спит, иначе вы давно бы забыли, какого это разговаривать с людьми — в одиночной камере тюрьмы, похуже Пентагона!
— Мы его ищем и отлично понимаем, что главным зачинщиком мог быть непосредственно Павел, но это не отменяет реальных улик против вашей «беззащитной девочки без сознания», проигнорировать которые мы не можем. Слишком важная персона ваша Полина, особенно, если господин Шаворский все же не очнется! — жестко, без тени былой вежливости, заявил мужчина и более грозно добавил: — Если вы хотите говорить откровенно, хорошо. Если Полина Мышка на самом деле окажется причастной к покушению на Роберта Шаворского, то завещание последнего аннулируется…
— …Из чего следует, что права на компанию передаются… кому? — немного нервно уточнила Виола и мое сердце забилось быстрее, так как я отчетливо понимала, что он сейчас кажет.
— Если вас интересует именно это, хорошо… Права переходят к немецкой фирме «Privat». На самом деле это очень сложный момент и я, увы, не юрист, чтобы пояснить вас все детали и нюансы. Но, так как живых родственников у господина Шаворского не осталось, но небезызвестная фирма вполне может получить полные права на компанию через суд.
Подняв желейные руки к лицу, я слегка промокнула глаза. Черт, теперь я понимала, зачем Роберт переписал на меня компанию. У него нет родственников и близких людей. Только я. И казалось бы, какая разница, что будет после твоей смерти? Но он возложил на меня определенную надежду и я буквально услышала его голос у себя в голове: «Я тебе доверяю самое дорогое, что у меня есть». Это ли не «больше, чем любовь»?
И теперь я подводила его. Все шло не по плану. Все разваливалось к чертям.
Дни сменяли ночи. Ночи сменяли дни. Ничего не менялось. Гнетущая паутина ожидания захлестнула меня с головой. Ну, во всяком случае, меня не посвящали во все подробности… После моего пробуждения Виолу перестали пускать в палату и я стала отрезана от любой возможности узнать о самочувствии Роберта хоть что-то. Иногда мне в голову приходила ужасающая мысль, что он мог быть уже мертв, а я даже не знала об этом… Ни оплакивала, ни горевала, ни страдала… В тот момент я могла зависнуть и часто ловила себя на том, что уже около часа смотрю в одну точку, не имея при этом никаких мыслей и идей.
Кроме того, мою палату быстро превратили в комнату для допросов закрытого типа. Каждый день ко мне наведывались только медсестра, доктор и Семен Петров, следователь по делу Роберта и «Кашемира», который излишне умничал в день моего пробуждения после пожара. Его постоянный черный костюм выводил меня из себя, а коричневая кожаная сумка, как у Свидетелей Иеговы, в которой он носил ноутбук и блокнот для записи показаний, медленно вводили в затяжную депрессию. Хотя умом я понимала, что дело не в Семене и его одежде, а сама ситуация обреченности и неизвестности медленно превращала меня в полуживой овощ, зависший в режиме ожидания.
Видимо, Семен хотел подловить на вранье, но мое душевное состояние требовало разрядки и с каждым днем я все больше открывалась ему, ударяясь в философские рассуждения на тему тщетности бытия. Видимо препараты, которые медсестра колола мне с завидной периодичностью, или ощущение подвешенной в воздухе проблемы «жизнь-или-смерть» сыграли свою роль. Под конец очередного допроса он всегда тяжело выдыхал сквозь стиснутые зубы, словно ничего полезного из разговора вытянуть не удалось, и уходил с недовольным лицом, но только до следующего дня и новых идентичных вопросов.
— Скажите, Полина… Кем вам приходится Роман Усачев? — в один из своих визитов наиграно-равнодушно спросил мужчина, слегка пригладив длинноватые черные кудрявые волосы, а затем возвращая свои тонкие пальцы к клавишам белого ноутбука. Как ему удавалось так громко стучать по клавиатуре, словно на дворе начало девяностых или техника переживала тяжелый спад в развитии, было представить трудно.
В этот момент я сидела в легкой бесформенной розовой хлопковой пижаме около окна и рассматривала птичек, расхаживающих по широкому больничному подоконнику за, (внимание!) железной решеткой на десятом этаже. По плану сейчас должен был быть вопрос о моем местонахождении в «Кашемире» на момент взрыва и такое отклонение от графика заставило вернуться в реальность и немного непонимающе посмотреть на мужчину, будто вместо привычной овсянки на завтрак мне внезапно подали суп из щавеля.
— Да, я тоже могу удивлять, — немного иронично заметил голубоглазый следователь, одарив меня пронзительной, немного косой улыбкой, показав неестественно белые зубы. На меня это не произвело никакого впечатления и, когда я снова вернулась к созерцанию птиц, услышала сдержанное напоминание о себе, — Полина, кажется мы уже прояснили, что горло ваше в приемлемом состоянии, чтобы отвечать членораздельными предложениями, поэтому я все же жду от вас рассказ о неком Романе, названивающим вам регулярно в течение двадцати дней подряд.
— Роман Усачев… — распробовав два уже давно не новых для меня слова, вновь погрузилась в гнетущие воспоминания, но, тут же одернув сама себя, немного пафосно ответила Семену первое, что пришло на ум, — Это моя неудачная попытка завести семью.
— У вас слишком много неудачных попыток, — спустя целую вечность гробового молчания Петров удивил меня фразой, которая почему-то ударила в самое сердце. Мои перепуганные глаза посмотрели прямо на него, но мужчина почему-то воспринял мой взгляд как вопросительный, — Ваша подруга Вероника предала вас и вместе с другом Артемом зачем-то пытались закрыть в машине с газом. Ваша «попытка завести семью» вновь закончилась фиаско. Ваш роман с миллиардером привел вас на скамью подсудимых и в больницу. Ваш коллега зачем-то оставил ваши вещи на месте взрыва…
— К чему вы клоните? — немного хрипло из-за подступающих слез, спросила я у мужчины, у которого загорелись глаза в тот миг, как он увидел первые проблески влаги в моих глазах.
— К тому, что либо все вокруг почему-то сговорились против вас (прямо какой-то вселенский заговор!), либо дело непосредственно в вас, как эпицентре бедствия… Ведь дело не в пассажирах «Титаника», а непосредственно в средстве передвижения, который не поправимо поврежден. Как бы люди не его борту не кричали и не выяснили причины крушения, факт остается фактом — корабль идет ко дну, — немного философски сказал Семен и тут же, захлопнув ноутбук, принялся складывать вещи для того, чтобы вновь уйти.
— Хотите сказать, что именно я причина всех неудач? Что не будь меня, все бы жили себе припеваючи? — на последнем слове я осеклась, из-за предательски осипшего голоса, и замолчала, увидев проблеск понимания во взгляде почему-то едва скрывающего счастье мужчине.
«А ведь этот чопорный следователь прав… Не будь меня, Вероника не сломала бы себе жизнь и не пошла на поводу у недоброжелателей Роберта. Не будь меня, даже сам Роберт бы сейчас не лежал в больнице в предсмертном состоянии, ведь именно я впустила в «Кашемир» Павла. Не будь меня, Роман Усачев бы никогда не попал в тюрьму»… — шептало мне и так прибывающее в глубочайшей депрессии подсознание, не дающее включить здравый рассудок. Посему я немного испугано посмотрела на внимательно изучающего мою реакцию Семена и спросила:
— Даже если так, что тогда?
— А это вам решать. Вариантов много. «Отелло» или «Анну Каренину» читали? — наигранно-участливо сказал мужчина и, как бы случайно, достал из сумки два небольших томика со словами, — Очень сомневаюсь, так что ознакомьтесь, Полина. И подумайте, что вам лучше: гнить в тюрьме или найти другой, более легкий и заманчивый выход из ситуации. Очистить душу от бренного мира, так скажем…
В тот момент, когда дверь хлопнула, сознание прояснилось окончательно, как и мотивы этого Семена: не за что посадить — нужно свести в могилу. Ведь если по сюжету второй предложенной им книги главная героиня добровольно заканчивала жизнь самоубийством, то по первой книге — ей помогли. Он предоставлял мне выбор?
И, допустим, руки я на себя накладывать не собираюсь, как бы хреново и опустошенно я себя не чувствовала, какие бы ярлыки на себя не вешала и как бы не убивалась по прошлому и будущему, но… Кто гарантирует мне, что следующий «план Х» не включает в себя мое насильное устранение? Мне кажется, именно на это и намекал Петров.
«Да и не «Титаник» виноват в крушении, а тот, кто вовремя не среагировал на айсберг!» — прокричал включившийся, как по щелчку, здравый рассудок, но смысл этих слов я пока разгадать не могла.
В этот момент дверь без стука была открыта и в нее вошел здоровенный широкоплечий амбал в черном строгом костюме, наушником в правом ухе и слишком заметным оружием на поясе, бросив мне короткую фразу:
— Пройдемте. Вас ждут! — после чего поспешно вышел, заставляя вжаться в мягкую спинку кресла всем телом и снова взмолиться всем известным богам за скорейшее возвращение Роберта в мою тревожную жизнь.
Просидев так несколько минут, я все же встала с места, отчетливо понимая, что, если не выйду из палаты сама, то за мной придет охранник. Устраивать шоу на всю «гламурную» и пафосную до мозга костей больницу как-то не хотелось, снова разрушая репутацию Роберта, поэтому, не переодеваясь, я все же вышла к незнакомцу, который тут же повел меня к лифту, ни говоря ни слова.
— Вы не скажете, куда меня ведете? — нервно уточнила я в гробовой тишине белого, как все в этом ненавистном мне месте, лифте. Он ничего не ответил, поэтому я нервно протараторила, держась руками за поручень так крепко, словно от этого зависела моя жизнь или вот-вот провалится пол, — В смысле, что бы там ни было, я должна морально быть готовой… Мне пора звать на помощь?
На секунду растерявшись, мужчина засмотрелся куда-то в угол, пытаясь найти ответ, и только после этого холодно сказал, глядя прямо перед собой:
— Такого указания не поступало.
— Это как-то связано с Семеном Петровым? — немного обреченно предположила я, когда лифт приехал на этаж, где лежали пациенты после тяжелых операций, и охранник повел меня в сторону VIP-палат. Не то, чтобы я раньше бывала там, но вездесущие указатели, которые я подмечала мельком, упрощали задачу. Нервы отдавали легким покалыванием в конечностях и чрезмерным желанием крутить кончики длинных волос, превращая и без того не уложенные пряди во «взрыв на макаронной фабрике». С трудом удавалось сдерживать желание болтать без умолку и только тогда, когда увидела сидящую в конце коридора Виолу, обливающуюся слезами и судорожно всхлипывающую, я замерла на месте, слегка оперевшись на стену, стараясь изо всех сил совладать с секундной реакций организма и не свалиться в обморок: — Нет… Господи… Не может быть!
Одна секунда показалась мне вечностью. Вечностью, в которой больше не было Роберта Шаворского. И этот совершенно новый мир оказался тусклым, мрачным, безжизненным и… просто неважным и не интересным. Не знаю, как ему удалось добиться этого, но мужчина стал персональным солнцем моей, как оказалось, хрупкой и блеклой вселенной. Оно… потухло и ничто на планете больше не выживет дольше семи роковых минут без его тепла. Это был мой личный апокалипсис. В тот момент я поняла значение слов «хуже и не придумаешь»…
— Пройдемте. — оживил меня охранник и едва ощутимо прикоснулся к трясущейся, как от сильного холода или потокового ветра, руке. — Вас ожидают в палате.
Последняя его фраза внушила мне мнимую надежду и я снова подняла свои глаза на Виолу, тут же отпихнув амбала в сторону рванув к ней.
— Что произошло? Он что… — голос предательски дрогнул, не в силах произнести роковое слово, крутившееся в моей голове долгие дни.
Женщина подняла на меня испуганный взгляд, будто я появилась из воздуха и застала ее в врасплох, а затем немного растерянно кивнула на широкую дверь из красного дерева с тонкой позолотой по витиеватой ручке со словами:
— Он ждет тебя и никого больше не хочет видеть. Чертов засранец…
Ни говоря больше ни слова я забыла обо всем на свете и как ошалевшая рванула к роковой двери. Я боялась думать о чем-то, что бы не спугнуть мечты. Боялась, что кто-то перегородит мне дорогу и не даст увидеть Роберта воочию, но этого не произошло. Боялась испугаться вида немощного любимого и расплакаться, показав ему же насколько он сейчас слаб и уязвим…
Но, стоило переступить порог палаты, больше похожей на дорогой номер в роскошном отеле (мраморный пол с красным ковром около широкой и высокой койки, кожаные диваны, вторая двухспальная кровать, мини кухня, мебель из красного дерева, золотые обои и хрустальная люстра), как обычная тяжелая всепоглощающая энергетика мужчины ударила меня своим не пронзаемым щитом и я замерла на пороге борясь с внутренними эмоциями: извечным страхом и всепоглощающим облегчением. В этот раз второе значительно побеждало первое…
Роберт лежал безмолвно, монотонно глядя в потолок, словно не замечая моего громкого появления. Его тело было накрыто до самой шеи белым хлопковым покрывалом, но лицо я могла разглядеть очень хорошо даже из далека и под косым углом. Тяжело выдохнув я отметила про себя, что кроме корки засохшей кожи на щеках, лбу и подбородке ничего катастрофичного в его внешности не было. По крайней мере, на виду… Нет, я бы любила его любым, даже если бы его прежнее лицо осталось только в моих воспоминаниях, но… я знала моего Шаворского. Слишком много у него было душевных ран и проблем, что бы в дополнение еще переживать о «не правильном» для светского общества внешнем виде.
— Ты так и будешь стоять там истуканом? — родной низкий тенор объял затаивающуюся, в предвкушении будущих действий, комнату в свои стальные объятья и посеял ауру хозяина жизни в каждый ее уголок и закрому. Голос не дрогнул, но хрипотца и слабость тонкой пленкой обволакивала его, как всегда, абсолютную уверенность в своих словах и власть, излучаемую одним тембром. — Черт, мышка, подойди ближе. Я хочу наконец тебя увидеть.
Меня передернуло, как от удара молнии. Было странно слышать его голос вновь, словно мы не виделись целую вечность. Неуверенно, затаив дыхание, я медленно приближалась к мужчине, пока не нависла над его не выражающим толком ничего лицом. Не прошенные слезы все же вырвались из моих глаз и одинокая соленая капля упала на его идеально белое покрывало, оставив там очень заметную прозрачную «кляксу».
Родные глаза… Такие темные, глубокие, жадно осматривающие каждый сантиметр моего тела. Моя рука в нетерпении притронулась к его поджившей щеке и словно легкое перышко прошлось от острой скулы к сухим губам. Мужчина лишь на секунду закрыл глаза, что бы тяжело сглотнуть, а потом резко открыл их и спокойно сказал:
— Не нужно меня жалеть. — и прежде чем я успела сказать, что жалею не мужчину, а себя, оставшуюся без него так на долго, тот снова заговорил более требовательно: — Сядь и расскажи мне, как много времени прошло, что я пропустил…
Немного растерявшись я неловко убрала руку и придвинула кресло около кровати поближе к Роберту, чтобы он мог без проблем видеть мое лицо не поднимаясь. Но, мужчина и тут удивил меня: нажав какую-то кнопку рукой под покрывалом, он немного приподнял себя и теперь мы находились с ним на одном уровне. Было явно, что боль в теле его беспокоит, но это скорее ощущалось на каком-то сакральном уровне и в мимолетных лишних морганиях, вздохах… В остальном, Роберт Шаворски не позволил ни одной мышце на лице дрогнуть и даже голос звучал довольно обыденно, хотя казалось невозможным, что сразу после длительной отключики мужчина способен на обычние предложения и размышления.
— Сколько времени прошло с момента происшествия в «Кашемире»? — жадный взгляд Шаворского, смешанный с внимательным докторским осмотром в который раз прошелся по всему моему телу, останавливаясь на лице. — Господи, ты можешь не смотреть на меня такими глазами, словно я воскресший мертвец?
Потупившись, я неловко нащупала руку Роберта под покрывалом и еле ощутимо накрыла ее своей. Мне не хотелось говорить, так как я не могла думать не о чем, кроме как: мой мужчина жив! Жив, черт побери! Дыхание было не стабильным, а глупая улыбка так и норовила появится на губах при виде его фирменно порабощающего взгляда. О, да… Старый добрый Роберт возвращается ко мне… Кто бы подумал, что я буду по этому скучать!?
— Я не знаю. Меня не выпускали из палаты все это время и никого не впускали. Да и сама я… не считала дни, если честно. Может дней семь или десять… Хотя, даже прикидывать не буду! — все же ответила я мужчине, жадно хватая взглядом каждое изменение его мимики. Вот он нахмурился, вот осторожно облизал пересохшие губы, а вот снов бросил на меня требовательный взгляд. — Правда, Роберт, я ничего не знаю… Ко мне каждый день приходит этот чертов следователь Семен Петров и пытается повесить на меня пожар! Видимо, улик против меня маловато, так он теперь еще и стал намекать, что пора бы мне на тот свет…
Слова лились из меня фонтаном и я слишком поздно осознала, что сболтнула лишнего только что пришедшему в себя мужчине. Ему бы по-хорошему нужно рассказать что-то позитивное, но… я правда не знала что именно и от этого чувствовала себя полным никчемным убожеством.
«Стоп. А зачем он это у ТЕБЯ узнает? Раз нет у него персональных помощников, охранников и так далее. Виола, прибывающая «на свободе», рассказала бы получше меня в сто раз!» — подсказал правильное направление мысли внутренний голос и я серьезно задумалась. Романтическая натура решила, что Роберта просто скучал по мне и хотел совместить приятное с полезным — узнать информацию и увидеть состояние любимой, а вот более приземленная посчитала это его очередной прихотью.
— Я посовещаюсь с врачом и если все нормально тебя опустят сегодня домой. — спустя какое-то время вывел меня из раздумий мужчина и я инстинктивно повернулась к нему, понимая, что это не конец. — С этого момента угрозы от «Privat» над тобой нет. Со следователем я справлюсь сам, забудь об этом. Начиная с этой секунды можешь быть абсолютно свободна, никто тебя больше не потревожит.