— Подожди… Что ты имеешь ввиду? — непонимающе взглянув и наморщив носик, протараторила я, с трудом произнося цельные предложения, — Как ты можешь? Я ведь… Я…

Мужчина тяжело выдохнул через нос и я поняла, что мои метания его утомляют. Ладонь предательски зачесалась и только «живые» следы пожара на лице Шаворского спасли его от отрезвляющей пощечины.

— Что ты хочешь, мышка? — немного устало протянул мужчина, прохаживаясь равнодушным взглядом по моим сцепленным рукам, трясущейся губе и дергающихся, как у ребенка в стоматологическом кресле, ногах на нервной почве, — Разве не о свободе ты просила меня все это время? Разве не это было твоим главным желанием? Теперь же я со спокойной совестью могу тебя отпустить.

Зажмурившись, снова напоровшись на полную без эмоциональность, я произнесла еле слышным шепотом:

— Почему, Роберт?

— Сегодня мои люди выкупят все оставшиеся акции «Privat» и компания вступит в мое единоличное владение. Я не хотел этого, но теперь… Я разберу их хрупкий домик по кусочкам и продам на запчасти. Всех причастных к покушению посадят, не переживай. Правда, по другим статьям, но это уже не так важно… Остальные пойдут по миру с волчьим билетом за то, что стояли рядом. Проще говоря, теперь я могу не переживать о твоей безопасности так остро, сделка официально вступила в силу, чего немцы так сильно боялись. Больше никакие «звездочки» не страшны, — деловито проинформировал меня он. Я немного нервно усмехнулась, хотя вышло больше злобно, и сцепила руки на груди, а он снова расценил это не правильно, — Не переживай, из завещания тебя никто не вычеркнет, доверенность по-прежнему оформлена на тебя. Все ложные обвинения с тебя будут сняты. Следователя Семена Петрова ты больше никогда не увидишь, как и никто другой… В общем, после осмотра скорее всего можешь возвращаться к обычной жизни.

Каждое его слово вонзало в меня все новый и новый кинжал и в этот раз я не хотела молчать, тая на мужчину скрытую обиду в глубинках своей души, давая ей выход только через слезы. Мне было жизненно необходимо сказать ему все, что скопилось внутри за эти тревожные дни, ведь я как никогда остро ощущала — другой возможности не будет.

Посему, тяжело выдохнув, я все же резко подняла на него полные слез глаза и уверенно спросила:

— А что, если я не хочу уходить?.. Что, если все это время я только и молила Бога, чтобы ты открыл глаза и я могла хотя бы просто услышать твой голос? Что, если мне плевать на «Privat», завещание, доверенность, подруг, переезд, лже-отца и реальных родителей… потому что единственное, о чем я могла думать все эти дни, что не успела тебе сказать «Я люблю тебя, Роберт Шаворский!». Даже больше, чем свою чертову гордость! И мне жаль, что я не оказалась беременной, так как иметь внутри себя твою частичку кажется мне чем-то вроде персонального внутреннего блаженства! Что, если я жалею, что выбрала легкий вариант — встать и уйти, вместо того, чтобы помочь тебе справиться с самим собой? Что, если я бы поехала с тобой даже в Сибирь, и мне не важно твое финансовое состояние, моральные тяготы и физическая оболочка — так как я просто не представляю себе день, в котором не будет тебя? Что ты скажешь в это случае?

Под конец моей пламенной речи я буквально повалилась на кресло, тяжело задышав. Сердце так бешено барабанило, а пульс стучал в висках, словно я только пробежала пятьдесят километров без единой остановки. В добавок застывшие слезы в глазах мешали сделать какой-либо анализ мужчины напротив, приходилось довольствоваться его тревожным молчанием и ждать своего приговора.

— Хм… Я бы тогда сказал тебе, что это скоро пройдет, мышка, — спустя целую вечность задумчиво сказал мужчина и я тяжело выдохнула, скрючившись на кресле в три погибели, — Сейчас ты на эмоциях. Еще бы, столько дней просидеть в палате одной… Тебе нужен психолог, это я обеспечу. Но ты должна слушать не свои сегодняшние мысли, а ту Полину, которая приходила попрощаться со мной в клубе. Пройдет день или два, быть может даже неделя и ты поймешь, что твои страхи и первые чувства никуда не делись… Поэтому — нет. Ты не можешь поехать со мной в Нью-Йорк и сейчас мы видимся с тобой в последний раз. Считай это моим тебе подарком на будущий Новый Год — жизнь без моего в ней присутствия.

С трудом протерев глаза, я все же посмотрела на Роберта, который в данный момент задумчиво смотрел куда-то в окно, не теряя при этом своего серьезного вида.

— До Нового Года целая вечность, Роберт… И разве не в беде ты понимаешь, кто действительно тебе дорог? Разве в такие моменты не расставляешь приоритеты правильно? Вселенная словно подала нам знак, что мы что-то делаем не так, а ты… — не унималась я, искренне стараясь говорить спокойно и ровно, затем плюнула на «взрослость» и по-детски выпалила на эмоциях, подтверждая тем самым опасения Шаворского, — Ну почему ты такой сложный человек? Почему я все время должна что-то тебе доказывать? Почему в наших отношениях не может быть все просто?

— Потому что нет никаких отношений, Полина! — ошарашил меня мужчина, развернув свое идеально лицо в мою сторону и, глядя куда-то прямо в душу, сказал, — Знаешь, ты одна из немногих людей в этом мире, кому я искренне желаю счастья. Ты слишком добрая, светлая, наивная, честная… Когда-нибудь у тебя все будет: муж, дети, семья… Но, не со мной. Сейчас ты не понимаешь, какое одолжение я тебе делаю, но потом, сидя у камина в обнимку со своим… ммм… мужем в старости, в окружении детей и внуков, ты будешь искренне мне благодарна.

Активно замотав головой в полном несогласии то ли с его словами, то ли просто пытаясь выкинуть печальную картинку будущего, нарисованного мужчиной, я строго спросила, пронзительно заглянув в самые глубины его черных бездонных глаз:

— Мне плевать на твои радужные перспективы и мечты о моем, якобы, шикарном будущем. Скажи, ТЫ на самом деле хочешь, чтобы я вышла из этой комнаты и больше никогда не вернулась? — замолчав на долю секунды, я уловила только его тяжелый глоток, из-за которого кадык нервно дернулся, но данный факт мог значить что угодно. Посему я решила добавить значимости его ответу, — Потому что, если это действительно так, я уйду и больше не вернусь. Никогда.

Молчание длилось целую вечность и до самого конца я рассчитывала… Боже, да на что я надеялась?! Чудо? Волшебство? Магию? Только идиот бы не заметил, как изучающе прошелся его взгляд от самых пальчиков на ногах до моей макушки, слово выбивая мой силуэт в своей памяти на всю оставшуюся жизнь. Какая-то печаль коснулась всего такого собранного лица… Быть может это была жалость? Только умалишенный бы не понял, что мужчина собирается произнести в слух то, о чем страшно даже подумать. То, что заставило меня тяжело передернуться и сжать края штанов до побеления фаланг пальчиков. Он убивал меня своим молчанием. Душу выворачивал…

Волна полного опустошения снова накрыла меня, а предательские слезы наполнили глаза, когда мужчина открыл рот, чтобы произнести роковые слова. Но мой дрожащий пальчик аккуратно лег на сухие губы и я, зажмурившись, прошептала:

— Нет. Не произноси этого в слух. Прошу. Пусть все останется… в подвешенном состоянии… — мне хотелось запечатлеть этот момент в своей памяти навечно. Хотелось запомнить час, когда, чтобы прикоснуться к моему мужчине, нужно было лишь протянуть руку. Мечтала, что я сейчас открою глаза и все окажется страшным сном. Хотелось сидеть так остаток своих дней и молить об изменении его решения, но… Я распахнула глаза, встала и в последний раз взглянула в лицо Роберта. Мои руки сами едва ощутимо сжали его щеки, а губы накрыли его в мимолетном, прощальном поцелуе прежде, чем тихо прошептать, — Прощай Роберт Шаворский. Я надеюсь, ты будешь счастлив, любим и здоров.

После чего я, не глядя, развернулась и вышла из палаты.

Не знаю, что происходило и как это можно описать, но дальнейшие события просто напросто не сохранились в моей памяти. Только мимолетные мгновения…

Вот Виола кричит мне в след:

— Эй! Ты куда? Что за…

Вот я уже в палате и лежу на своей постели, бездумно глядя в пустоту белой стены.

Вот доктор разрешает мне вернуться домой.

Вот Таня с Фаиной везут меня обратно в квартиру.

Вот моя старая, уже такая не родная постель вновь приняла меня в свои объятия.

Ночь… Утро… Ночь… Утро…

Ничего нового. Никого старого. Все монотонно. Не важно. Не интересно. Пусто.

Не знаю, сколько прошло времени прежде, чем я впервые услышала внутренний голос, кричащий мне: «Черт побери! Кто-то звонит в дверь!».

Наверное, это был роковой знак, шутка судьбы или предначертанный жизнью момент, так как я внезапно встала и на трясущихся от долгого лежания ногах поплелась к двери, словно это было чем-то отчаянно необходимым в данный момент. Перед глазами все темнело и передвигаться приходилось по стеночке, но я шла, не вдумываясь в свои действия основательно.

В дверь звонили, стучали и что-то кричали. Странно, что им удалось до меня докричаться, ведь несколько дней ли, недель, но я находилась в глубокой прострации. И тем не менее ни слова я разобрать не могла.

Открыв дверь без малейших колебаний и тупых вопросов «Кто там?», я уже хотела было вернуться к себе, как замерла на пороге, проскрипев сухим горлом:

— Неожиданно…

— Чертовски хреново выглядишь! — немного припустив черные очки-бабочки, негодующе процедила каждое слово Виола, обводя меня презрительным взглядом с ног до головы и, слегка отодвинув мое пошатывающееся тело к дверце шкафа, беспардонно прошла внутрь, с некой иронией разглядывая простенький длинный коридор, — Смотрела «Ходячие мертвецы»? Дорисовать бы тебе кровь и вставить линзы с прозрачными зрачками — можно смело пускать пугать людей… Куда смотрели твои подруги все это время?

Как бы сильно я не пыталась сосредоточиться и поразмыслить над ситуацией более основательно, потуги на пребывание в вертикальном положение опустошили, небольшой резервный запас сил оказался исчерпан. Единственное, что удалось подметить, это то, что тонкое красное платье в мелкий черный горошек с расширенной плиссированной юбкой и корсетообразным ремнем превращало уже взрослую женщину в молодую девушку, а идеально уложенные в аккуратные локоны рыжие волосы добавляли ей шарма и женской привлекательности.

— Когда ты в последний раз ела? — с холодностью доктора внезапно спросила у меня она и тут же потрясла бумажным пакетиком перед лицом, — Хорошо, что я купила слоеные пирожные в кондитерской по пути, так что мы попьем с тобой чай.

Самоуверенному и подавляющему голосу женщина научилась у пасынка хорошо, только вот ее женскую сентиментальность было сложно скрыть слоем косметики и очками. Зеленые глаза все равно выдавали какую-то детскую взволнованность, будто она собиралась сказать мне что-то важное и жизненно необходимое. Когда я вдруг поняла это, то мой интерес загорелся с новой силой и я уже более бодро проводила Виолу в кухню, совмещенную с залом.

Женщина не стала снимать свою обувь и самоуверенно прошлась по мягкому белому ковру в пыльных туфлях. Будь я в лучшем состоянии, то убила сначала ее, а потом и сама застрелилась до того, как последствия «прогулки» увидит хозяйка персидского ковра — Таня — и доведет нас до кровавых слез.

— Что ты хотела? — указав ей на барный стул, я тяжело облокотилась о деревянный косяк и зажмурилась от внезапного приступа сильнейшей мигрени. Лоб так сильно болел, что сводило щеки и ощутимо отдавало в зубы, но почувствовав, что Виола говорить не собирается, распахнула глаза и более уверенно, как мне казалось, процедила, — Зачем ты пришла? Если Роберт не осведомил тебя, я уже не имею к вам никакого отношения.

Произнеся имя мужчины в слух, я будто с новой силой всколыхнула рану, которая не успела даже немного подсохнуть. Тяжелые слова Шаворского вновь упали на плечи неподъемным камнем и меня повело. Дабы не показаться неуравновешенной неженкой, я просто аккуратно скользнула на диван и оперлась на него всем телом. Руки и ноги облегченно «выдохнули», раскинувшись на мягкие боковые подушки, отдыхая от непосильной ноши, и тут же заныли с новой силой, как при сильной простуде.

— Я не буду говорить с тобой, пока ты не поешь! — ультимативно сказала она и, не дожидаясь позволения, спрыгнула с высокого стула, сняла прозрачную чашку с общей подставки, налив туда воды из позолоченного графина на столике. Мучное и питье были поданы мне прямо под нос со словами, — Поверь, тебе этот разговор нужен больше, чем мне, и я не собираюсь метать бисер перед свиньями, так что ешь, а то я боюсь, что ты в любой момент можешь упасть в обморок и меня не дослушать.

— Я буду есть, а ты говорить… — хрипло прошептала я и, откашлявшись, выхватила чашку из ее рук и жадно осушила ее до дна. Виола тут же встала и пошла за новой порцией, пока я нехотя отщипнула первый кусочек мягкой, не понятной по консистенции, булочки, пахнущей яблоком в корице и лимоне. Меня тут же затошнило и я скривилась, как пятилетний ребенок перед щавелевым супом, — Я жду.

— Ждет она… Все время что-то ждете, как дети… — пробухтела себе под нос Виола и, только вернувшись обратно ко мне и вручив чашку в свободную руку, коротко проинформировала: — Состояние Роберта намного лучше, чем кто=либо мог предположить. По его инициативе остаток лечения переносят в Нью-Йорк и сегодня он будет переправлен туда частным рейсом. Я хочу, чтобы ты полетела с ним и это не обсуждается.

На протяжении ее короткого и очень четкого изречения мои эмоции прыгали как американские горки: от полного оцепенения и жалости к себе до абсолютного не понимания ее мотивов и желаний.

— С чего вдруг? Меня уже освободили от его внимания… — откладывая ненавистный пакет с булкой, я снова жадно припала к воде, в этот раз просто стараясь скрыть таким образом как сильно ее слова взволновали меня.

Виола неожиданно вскочила с места и принялась расхаживать из угла в угол довольно таки просторной комнаты, растерянно потирая ладони и неуютно переминаясь с ноги на ногу, прежде чем выдать отчаянную тираду, с нотками полного сумасшествия:

— Он — придурок, а ты — наивная дурочка! Я клянусь тебе, что Роберт выгнал тебя из лучших побуждений… Блядь, ну сколько раз ты говорила ему, что ненавидишь? Сколько раз просила тебя отпустить? Пожалеть? Он просто выполнил твое желание! — затем она резко замерла и смерила меня пронзительным, до дрожи в коленках, взглядом, — К тому же, он не потерпит твоего пребывания с ним из жалости. Разве не из этих побуждений ты вдруг решила остаться? Я знаю Шаворских не понаслышке, кровь у них одна — горячая, как раскаленный метал, но душа все равно ранимая, хоть они бы не признали этого и под дулом пистолета… — она казала этот как-то гордо, будто это было явное достоинство, к которому она каким-то боком все же прикоснулась, а затем женщина слегка отряхнулась и строго сказала, продолжая вновь свои нелепые движения по комнате, — Все это — философия! Вот, что я хочу тебе сказать… Ты просила меня стать Роберту матерью и я… пытаюсь. Хоть он и упертый осел, настаивающий, что «ее жизнь без меня будет намного счастливее», я прошу за него… Выбери жизнь с ним! Я согласна, Роберт бывает неоправданно жесток, порой слишком холоден и эгоистичен… Но что я могу сказать, вновь, не понаслышке — если Шаворский влюблен, он зависим от пассии, как от наркотика. Любовь такого мужчины ценна, как «Турмалин Параибы». Он будет лелеять тебя, охранять, защищать…

— Но отец Роберта изменял тебе, как ты можешь с таким восхищением описывать это? — недоверчиво переспросила я, понимая кого на самом деле имеет ввиду Виола. Тут же напоровшись на ничего не понимающий взгляд, пояснила: — Роберт сказал, что именно поэтому вы развелись.

В миг на лице женщины появилась какая-то титаническая усталость и она засмотрелась куда-то… в прошлое, вытянув себя из воспоминаний легким усилием. Смахнув тяжелую слезу, которая словно выпускала весь скопившийся в ней негатив, она нежно посмотрела на меня и тихо прошептала:

— Это была я… Я изменяла Шаворскому-старшему… Он слишком сильно любил, чтобы посметь пойти на такое.

— А затем ты ушла, а он разрушил твою карьеру! — снова напомнила я ей, непонятно кому и что пытаясь доказать.

— Он умолял меня остаться… Готов был все простить… — прошептала она и, устало подойдя к окну, обняла себя руками, заметно задрожав, — Он всегда был таким… властным, ревнивым, жестким, что мне хотелось поставить его на место. Знаю, измена не лучший вариант, но я просто не представляла, как еще можно показать ему — я не настолько зависима от нашей любви, чтобы просто слепо подчиняться.

— А зачем тогда ушла, раз просто хотела «поставить на место»? — не удержалась от глупого вопроса я и тут же потупилась от ее открытого взгляда, внезапно заинтересовавшись ногтями на ногах.

— Думала, что жизнь — игра. Знаешь, это извечный обман… Кажется, ты будешь вечно молодой, всегда здорова, взаимно любима, полна амбиций и возможностей… А в реальной жизни все иначе. Я слишком заигралась в самостоятельность и в результате потеряла себя и… его… — внезапно голос женщины задрожал и она аккуратно прикрыла рот ладошкой, скрывая нервную улыбку, — В тот день… В тот день у нас должна была быть годовщина — пять лет со дня свадьбы. Мы уже давно развелись и не общались довольно таки приличный срок, но… он позвонил и предложил поужинать. Представляешь, сам Шаворский снизошел до личного приглашения? Я отказала и вот чем это закончилось…

— Я поняла твои мотивы. Ты проводишь параллели, — обреченно выдохнув, обвела ее невидящим взглядом и отвернулась. Сжав ручку чашки до едва слышного хруста, тихо прошептала: — Он унижал меня, оскорблял, опускал, а потом… я сама пришла к нему и просила разрешения остаться. Его любовь, по меньшей мере, странная. И я не буду больше падать ему под ноги. Если бы он хотел быть со мной — пришел бы сам.

— Тебе и не придется его больше просить, — вмиг переменившись в лице, женщина хитро улыбнулась и, подхватив клатч с барной стойки, подошла ко мне вплотную. Пришлось даже задрать голову, чтобы увидеть ее самодовольное лицо, — Будет достаточно, что ты просто окажешься рядом и, уж поверь, он тебя больше не отпустит. Ведь на данный момент он убеждает себя, что ты салюты пускаешь от радости, мол, «Ура, Роберт оставил меня наконец в покое!».

— Я… не знаю… — немного растерянно проговорила я и отвернулась от женщины, крепко сжав края пижамы.

— Ты даже представить себе не можешь, как сильно он ждет тебя. Он с ума сойдет от счастья, когда свободная от его влияния и приказов Полина Мышка сама придет к нему и скажет, что действительно хочет быть с НИМ, а не из жалости признается ему в любви, с мечтами стать медсестрой у кровати больного, что отчетливо попахивает Стокгольмским синдромом.

— Он рассказывает тебе такие личные вещи… — покраснев, я наконец озвучила мысль, которая крутилась у меня в голове почти с самого начала нашего разговора. Было сложно представить, как Роберт пересказывает мои слова Виоле, даже мысль об этом заставила меня смутиться.

— Я просто хороший психолог, Полина. А еще я — женщина, которая поступила бы именно так, как ты… В любом случае — в девять вечера такси будет ждать тебя около дома. Если в течение двадцати минут ты не появишься, я пойму твой ответ… — не говоря более ни слова, она быстро прошла к выходу и только в проеме между общим залом и коридором развернулась с явной обеспокоенностью: — Я прошу тебя — просто приди. Ты можешь обижаться на него, проклинать, не понимать… Но дай Роберту шанс завоевать твою любовь заново, без жалости к себе, смертельной опасности и доминантного подчинения. Он никогда не скажет этого вслух, но все его нутро считает секунды, пока ты по СВОЕЙ воле вновь войдешь в его реальность и пожелаешь задержаться там добровольно. Ведь на самом деле, он не отпускал тебя, а только дал реальный выбор…

Едва я открыла рот, чтобы что-то сказать ей, как захлопнула его обратно. Во-первых, Виола все же развернулась и ушла, а во-вторых, я понятия не имела, что мне делать со всем этим. С одной стороны, идти у нее на поводу казалось высшей степенью маразма — Роберт отчетливо сказал мне «нет», а с другой… Черт, может его решение и вправду было продиктовано желанием узнать мои истинные чувства, без жалости и навязываний?

Какое-то время я продолжала сидеть в кресле, бездумно пялясь в окно перед собой. Понятия не имею, чего я таким образом пыталась добиться: волшебного решения всех моих проблем, внезапного осенения правильным выбором или просто стремилась снова погрузиться в прострацию… Тем не менее, факт оставался фактом: слова Виолы взволновали меня и внушили сумрачную надежду на… Что? Пока этот вопрос так и оставался для меня подвешенным в воздухе, но думать я могла только о том, что мне делать: ехать ли к Роберту или же остаться дома, тем самым приняв важно решения для себя и… него.

Хотелось бы верить, что Шаворский действительно таким извращенным маневром просто освободил меня от своего подавляющего влияния и теперь ждал, когда я останусь с собой наедине и приму правильный выбор. Ведь жизнь с ним всегда будет физически опасна и морально трудна (сколько еще подобных «Privat» встретится на его пути?!)… И, тем не менее, я всегда была уверенна лишь в одном: рядом с этим мужчиной я буду защищена от всех бед, окружена заботой и… любима. Да, черт побери, что бы там между нами не происходило, я знала — Он никогда не будет изменять мне, лгать в глаза и плести недостойные интриги за спиной.

«Чего же ты тогда ждешь, Полина?» — негодующе спросил меня внутренний голос так громко, что слезы с перепугу подступили к глазам и я зажмурилась, дослушивая его истерический вопль, окутанная темнотой и образами Шаворского при нашей последней встрече: «Ты хотела любви от Него — он сказал тебе, что любит! Ты хотела свободы и уединения на какое-то время — он дал тебе и это! Ты хочешь быть счастлива в будущем или кусать локти всю оставшуюся жизнь?! Если ты просто останешься дома, то не смей говорить потом, что судьба была к тебе неблагосклонна! Даже не думай потом жалеть себя и мечтать увидеть Шаворского снова, потому что у тебя БЫЛА такая возможность!».

— А я не буду! — уже в слух сказала я сама себе и тут же, резко распахнув глаза, вскочила с места, слегка пошатываясь на, не ожидавших такого поворота событий, ослабших ногах. После этого быстро просеменила в ванную комнату, неубедительно доказывая себя по пути: — Я встречусь с ним и это совершенно не значит, что я паду Роберту в ноги и стану умолять принять меня. Не дождется! Я просто… посмотрю ему в глаза в последний раз и послушаю, что он скажет. Может, просто вернусь домой и все…

Дальше день пошел в формате нон-стоп. Посмотрев в зеркало, я отчетливо поняла, что в таком виде не вышла бы даже за хлебом, а встреча с Шаворским была для меня чем-то… особенным, судьбоносным, решающим дальнейшую жизнь что ли… Я и так все время нервничала в его присутствии, а непрезентабельный внешний вид только ухудшит положение.

Посему два часа я отскребала свое покрывшееся песком и пылью тело в душе, депилировала, увлажняла, скрабировала и намывала до блеска… Затем быстро высушила уже через чур длинные темные пряди и завила их более опрятными локонами, чем мои от природы. Нарисовала тонкие стрелки и легкий румянец, чтобы не выглядеть как сбежавший из морга труп.

Где-то между натягиванием светлых джинсов с высокой талией и черного топа с гипюровыми вставками по лямкам, я услышала как хлопнула входная дверь и инстинктивно подняла глаза на часы, те сообщили мне, что уже восемь часов вечера…

Внезапно волнение и сладостное предвкушение от встречи с Шаворским заполнили весь разум и я пропустила момент, когда Фаина с Таней вошли в мою спальню, поэтому звонкий Танин голос в кромешной тишине заставил меня подпрыгнуть на месте и больно удариться мизинцем о край кровати.

— Какого черта опять происходит? — присев на кровать и поджав поврежденную ногу под попу, я с полным недоумением уставилась на недовольных подруг и Таня как-то злобно процедила сквозь зубы: — Все два дня ты только в туалет вставала и никак не реагировала на наше присутствие, а теперь нарядилась, как на свадьбу… Еще раз повторяю, куда ты собралась?

— Только не говори, что этот чертов маньяк снова втягивает тебя в какие-то приключенческие неприятности?! — Фаина сказала это таким ужасающим голосом, что мы с Таней обе непонимающе посмотрели на нее и та пояснила нам жестко, не сбавляя накала эмоций: — Я имею ввиду этого Роберта Шаворского.

Усмехнувшись, я отвела взгляд и тут же равнодушно сказала:

— Девочки, я польщена вашей заботой и все такое… Но я не маленькая девочка и разберусь со своей жизнью как-то без вас, хорошо? Куда я иду, не должно вас волновать. Я понимаю, что вы очень переживаете, но всему должен быть предел… Извините, если обидела.

— Полин, мы были на суде по делу твоего следователя Семена Петрова… — переминаясь с ноги на ногу, сказала мне немного засмущавшаяся от слов Фаины подруга, поглядывающая на нее с явным непониманием. Кажется, Тане Роберт нравится больше, но она явно ни за что не произнесла бы этого вслух, поэтому требовательно посмотрела на меня и спросила: — Ты знаешь, за что его судили? Понимаешь, что все подстроено твоим Робертом? Ты вообще осознаешь, насколько он опасная личность?

— Понятия не имела о суде… — равнодушно пожав плечами, я вспомнила слова Шаворского, что «его больше никто не увидит», а затем книги, подложенные мне этим странным человеком, и, нервно передернувшись, ответила: — Но, поверьте… Там было за что. Он не тот человек, который заслуживает твоего сочувствия и участия в судьбе.

— Этот Роберт окончательно промыл ей мозги! — обеспокоенным голосом мамочки в пятом поколении сказала Фаина Тане и тут же развернулась ко мне: — Этого Семена осудили пожизненно. Там такое количество обвинений, что я о многих даже не слышала! Он молод и умен! Семен достоин лучшего… Эм… Мне, чисто по-человечески, его жаль.

Мы с Таней одновременно закатили глаза, ведь не было ни одной статьи, которую бы не знала наша Фаина. Видимо, либо девочкам хорошенько промыли мозги на суде, либо наша влюбчивая в милых умных мальчиков подруга уже успела проникнуться к нему симпатией, что случалось в вузе каждый месяц.

— Послушайте. Сегодня у меня важный день, — выдохнув, я попыталась совладать с дрожью в голосе и сделать его как можно более внушительным, — Роберт улетает в Нью-Йорк и я хочу успеть поговорить с ним до отъезда. Иначе… вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся.

Зря я это сказала, потому что в тот момент глаза Фаины блеснули чем-то опасным и она многозначительно схватила подругу за руку и потянула прочь из комнаты. Дверь благополучно захлопнулась, а я, пребывающая в полном недоумении, продолжила сборы, стараясь переключиться на что-то более приятное. Приблизительно через пять минут входные двери хлопнули и я радостно подметила, что подруги решили все же лишить меня часового промывания мозгов и просто удалились. Приятно осознавать, что твои родные люди считают тебя здравомыслящим человеком и доверяют тебе твою же судьбу! За это я их и любила.

У меня оставалось еще сорок свободных минут, когда я поняла, что абсолютно собрана. Естественно, чемодан я не паковала, а была намерена просто поговорить, без лишних иллюзий со стороны Виолы и глупых надежд с моей.

Сперва я решила просто попить чай, чтобы убить немного времени, но яркие картинки, как Роберт отвергает меня, холодно пробежавшись своим невидящим колким взглядом по моему полному надежд наивному лицу, постоянно мелькали перед глазами, именно поэтому я психанула и решила выйти раньше девяти часов и просто подождать машину у подъезда.

Вот тут-то я и поняла всю задумку Фаины! Оказалось, что мои подруги заперли дверь на замок, который открывается только с внешней стороны и вдобавок забрали все ключи от квартиры. Трубку они, естественно, не поднимали и на контакт идти не хотели. Номера телефона Виолы у меня не было, звонить Роберту было бы странно и стыдно, поэтому жуткая паника ударила в голову и я начала активно соображать как быть и что делать.

Решение пришло внезапно, просто ударило мне в голову разрядом молнии и я кинулась к записной книжке, где черным по белому были записаны все наши соседи. Найти Влада Решетова удалось буквально сразу. Парень был выделен красным фломастером с надписью «Не звонить!!!».

— Привет… — Влад поднял трубку после третьего гудка и, едва он поздоровался, я тут же перешла к делу, — Помнишь, ты как-то хвастался, что бабушке с пятого этажа помог дверь открыть без ключа? Да-да, это у которой внучка блондинка с пятыми размером…

Решетов был жутко доставучий рыженький парень восемнадцати лет. Больше всего ему нравилось коллекционировать тупые подкаты, а потом доводить ими знакомых девушек до неловкого оцепенения. Последнее, что я от него слышала — «Ты очуметь как похожа на мою погибшую девушку»… Стоит ли объяснять степень их несуразности?

Но, помимо всех своих странностей, он был еще и парнем из бедной семьи, где не было ни отца, ни какого-то ни было мужчины в доме. С чем — с чем, а вот с сантехникой, элетроприборами и замками он был на «Ты».

Уже через пятнадцать минут Влад копался в дорогущей двери Тани железной отверткой, а я развлекалась его историями ни о чем через дверь. Бог мне судья, но пришлось даже рассмеяться над шуткой про «мать-кондитера» и «ангела, упавшего с небес».

И, о чудо, где-то без пяти минут девять дверь была все же открыта, а я, бросив Решетову: «Дождись Таню с Фаиной в квартире!», умчалась вниз с паническим страхом, что опоздала и машина, отправленная Виолой за мной, уже уехала. Ведь другого способа добраться в неизвестное место назначения у меня точно не было.

Но у меня оставалось еще пять долгих минут до объявленного Виолой времени, видимо, поэтому машины еще не было у подъезда. Ни одной. И это добавляло нервного напряжения еще больше… «А если она передумала о моей значимости в жизни Роберта? Что, если она осознала, что я больше ему не нужна и наш разговор бессмыслен?» — постоянно крутилось у меня в голове, доводя до нового приступа мигрени.

Стоять на месте, а тем более сидеть, было чем-то невероятным в моем положении. Потому, вскочив с места и пошатываясь, поплелась в супермаркет через дорогу. Свежий воздух действовал на меня сегодня чертовски странно: голова кружилась, дышать было тяжело и тянуло в сон. Все это смешалось с целым буйством противоположных друг другу эмоций, вызывающих бешеное сердцебиение и покалывание в конечностях.

Тем не менее, остановившись около большой четырехполосной дороги, через которую пролегал мой путь в магазин, я сосредоточилась только на череде машин, мчащихся с умопомрачительной скоростью, которая всегда пугала меня до спазмов в желудке, и нажала на зеленую кнопку, ожидая пока зеленый человечек на светофоре позволит мне пройти вперед.

Прошла всего секунда, когда черная машина внезапно остановилась около меня и прежде, чем я успела испугаться или о чем-то подумать, стекло с моей стороны было опущено.

— Вы Полина Мышка? — монотонно уточнил у меня охранник, которого я ранее видела в чете головорезов Роберта, и тут же многозначительно уточнил, — Вас ожидают, не переживайте. Садитесь.

На секунду я замешкалась, нервно потирая кулаки, и как-то прощально осмотрела свой дом и супермаркет передо мной… Может я и не вернусь сюда? Кто знает, чем закончится наш с Робертом разговор? Тут-то мой взгляд и зацепился за смеющихся Фаину и Таню, болтающих о чем-то по другую сторону дороги.

Словно почувствовав мое пристальное внимание, Фаина замерла и тут же меня пробрало до костей от ее пронзительного и до ужаса не довольного взгляда. Решимость так яростно сквозила из ее красивых глаз, а губы будто прошептали «Тебе конец», что я поспешно отвернулась и спиной облокотилась о заднюю дверь машины, тяжело дыша.

Странное вязкое чувство в груди, словно мама застукала меня за курением, прошибло спину мурашками, но, удивившись своим нелепым ощущениям, я быстро развернулась и, не глядя вперед, открыла заднюю дверцу машины, намереваясь сесть туда и уехать.

Тут-то все и произошло… Дикий визг тормозов оглушил всю улицу. После чего звук бьющегося стекла и разрывающегося на части метала заставил пригнуться за авто и закрыть голову руками. Спустя секунду я услышала дикий женский крик и тихо встала с места, первым делом оценить состояние черной машины рядом, которая казалась совершенно целая и невредимая…

«Какого черта происходит?..»

Взгляд тут же скользнул вперед, где около столба со светофором располагалась груда смятого метала, ранее называвшаяся машиной… Приглядевшись чуть лучше я вдруг поняла, что ранее на этом месте стояли мои подруги, только вот крик Тани где-то со стороны супермаркета немного успокоил меня, но не на долго…

Ведь мятное, сшитое на заказ, платье в пол Фаины, ярким пятном просвечивающееся где-то в самом центре бурого месива, было трудно с чем-то спутать.